БОНАПАРТ ОБЗАВОДИТСЯ МЕТРЕССОЙ ЧТОБЫ ВОССТАНОВИТЬ СВОИ ПРЕСТИЖ

В Париже Баррас и компания приняли ужасную весть о разгроме под Абукиром прямо-таки с неприличным удовлетворением. Убежденные, что Бонапарт навсегда исчез в песках Африки, они устраивали балы и взирали на будущее с легким сердцем. Благодаря Нельсону эти господа могли по-прежнему выжимать соки из Франции, не опасаясь государственного переворота со стороны этого чрезмерно популярного генерала. Некоторые не стеснялись открыто благодарить Провидение.

— Наконец мы избавлены от этого маленького честолюбца, — говорили они.

На улице Виктуар Жозефина тайно разделяла их облегчение. Когда ей сообщили об Абукире, она, как хорошая комедиантка, с бурными рыданиями бросилась на канапе:

— Бедный Бонапарт, как ему жарко, наверное! После чего отправилась с Ипполитом Шарлем на очередной бал.

Несколько дней спустя ложный слух из Египта, достигший Парижа, выявил истинное настроение Жозефины. Во время приема люксембургского посла, на котором она присутствовала, к Баррасу подошел его секретарь с депешей из Египта. Танцующие остановились, и Баррас, призвав к молчанию, торжественно-унылым Голосом объявил:

— Друзья мои, я должен сообщить вам печальную новость: в Каире убит генерал Бонапарт.

— О, простите мою бестактность, мадам! — кинулся к ней Баррас и, обращаясь к присутствующим, добавил:

— Друзья мои, мы слишком глубоко потрясены, чтобы продолжать наше празднество. Давайте расстанемся сейчас, доктор Дюфур вместе со мной позаботится о мадам Бонапарт…

Как только закрылась дверь за последним гостем, Жозефина вскочила, разразилась счастливым смехом и спросила Барраса:

— Но вы уверены, что генерал Бонапарт убит?

Он ласково успокоил ее:

— Я думаю, что это верно; тот, кто мне это сообщил, никогда не давал мне ложной информации.

Она заломила руки в порыве радости:

— Ах! Теперь я могу свободно вздохнуть… Ах, мой друг, если это правда, я не буду больше чувствовать себя такой несчастной… Ведь этот человек, который думает только о себе, об одном себе. Это самый сухой, самый жестокий эгоист из всех, кто когда-либо жил в этом мире. Он думает только о своей выгоде, о своем честолюбии…

Не в состоянии поверить в свое счастье, она снова спросила:

— Он действительно умер?

— Я полагаю, что так.

На этот раз она подскочила от радости:

— Ах! Это зловещий человек… Вы не можете себе представить, что это был за человек! Он всегда строил козни, играл людьми, настраивая одних против других. Он хотел бы мучить всех на свете… [18]

В то время как парижане думали, что убитый Бонапарт, забальзамированный египтянами, скоро будет доставлен во Францию морем и выставлен для обозрения в Музее истории природы, молодой генерал, догадываясь о настроениях Директории, энергично готовился возвратиться во Францию через Индию, осуществив мечту Александра Великого.

В первый же день после Абукира он обратился к солдатам с великолепной речью:

— У нас нет более флота, — ну и что ж! Надо умереть здесь или с честью выйти из этого положения, по примеру великих людей древности! Мы должны будем совершить подвиги, и мы их совершим! Моря отделяют нас от родины, но от Азии мы не отделены морем, а она соприкасается с Европой; Нас много, у нас достаточно оружия и амуниции, а если их не хватит, ученые, которых я привез сюда, сделают их… Перед нами открывается необъятное будущее!

Эта необыкновенная речь словно гальванизировала войска, и все до одного, от мальчишки-барабанщика до генерала, были готовы совершать чудеса.

В то время как ученые измеряли гигантского сфинкса, вели раскопки и расшифровывали иероглифы, войска были заняты всевозможными работами: подвозом питьевой воды, сооружением ветряных мельниц, хлебопекарен, винокуренных заводов и т. п.

Бонапарт ежедневно объезжал все строительные площадки, и всюду солдаты приветствовали его с энтузиазмом. Но однажды он услышал посреди восторженных кликов насмешливый шепоток, и он понял, что во французскую армию попали экземпляры его личной переписки, опубликованной англичанами, и что солдатам стало известно об его отношениях с Жозефиной.

Он вернулся во дворец расстроенный и, поразмыслив, решил, что лучший способ восстановить свой престиж — немедленно обзавестись любовницей и сделать этот факт широко известным. Он позвал Бертье и распорядился:

— Немедленно разыщите самых красивых женщин и приведите ко мне.

Через несколько дней, сообщает нам Бурьен, мамелюк привел ему полдюжины грациозных азиатских красавиц, «но их специфические манеры и изобильные телеса не понравились Бонапарту, и он тотчас велел отослать их обратно» [19].

Бонапарт впал в беспокойное состояние духа. Он думал только о том, как бы отомстить Жозефине и доказать своей армии, что он уже не ослепленный любовью муж неверной жены [20].

Однажды в сентябре, когда он ехал верхом в сопровождении своего генерального штаба на праздник, организованный недалеко от Каира, дорогу пересек отряд солдат, верхом на ослах весело возвращавшихся в город с каких-то работ. Среди них ехала, тоже верхом, голубоглазая блондинка; ветерок, играя ее платьем, открывал очаровательные ноги. Ее серебристый смех заставил обернуться Бонапарта, который уставился на нее, как говорят, «ошеломленно и восторженно».

Вечером, возвратившись в свой дворец, он спросил Бертье о встреченной молодой женщине. Бертье быстро вернулся с подробным докладом:

— Это гражданка Полина Фуре, которая в мужском костюме приехала в Египет со своим мужем. Ей всего двадцать лет, но она пересекла пустыню под палящим солнцем без единой жалобы, хотя и крепкие солдаты падали на этом пути обессиленные. Весь 22-й стрелковый полк, где служит ее муж, влюблен в нее, но относятся к ней с уважением. Она и муж — идеальная пара.

Откуда же она взялась, эта обольстительная Полина, которая привлекла внимание главнокомандующего?

Герцогиня д'Абрантес расскажет нам об этом:

Эта мясистая блондинка дала возможность Наполеону восстановить утерянный престиж перед своей армией.

Но прежде чем уложить Полину в свою постель, Наполеон пережил любопытное приключение.

Однажды к нему во дворец явился генерал Вердье:

— Гражданин генерал, — заявил он возбужденно Бертье сказал мне, что Вы ищете пригожую и искусную молодую особу, которая могла бы скрасить Ваши досуги. Кроме того, он рассказал мне, что пышнотелые рабыни, которых Вам показали, совершенно не в Вашем вкусе. Так вот, я обошел множество гаремов и нашел шестнадцатилетнюю девственницу, обворожительную больше глазочку. Мне ее показали голой. Кожа как атлас, грудки твердые, ляжки упругие, ноги длинные и пушок на треугольничке нежный как шелк…

Знаменитый орлиный взгляд Бонапарта на миг мечтательно затуманился. Заметив это, гражданин Вердье продолжал:

— Это чудо зовется Зейнаб. Она дочь шейха Эль Бекри, который очень не прочь послать ее ко мне на вечер. Если она вам понравится, вечером она будет в Вашем распоряжении.

— Когда я могу увидеть эту особу? — спросил Бонапарт.

— Она должна прийти ко мне на полдник во второй половине дня.

— Я приду, — коротко отозвался Бонапарт.

К четырем часам дня молодой генерал, в форме из толстого синего сукна, которую он единственный носил при 35° в тени, прибыл к Вердье. Зейнаб с матерью была уже там и уплетала горы пирожных с эвкалиптовым вареньем. В один миг Бонапарт был очарован; он приветствовал мамашу, сделал несколько комплиментов девочке, выпил чашку кофе и удалился.

У дверей он сказал провожавшей его мадам Вердье:

— Пусть ее приведут мне сегодня вечером! Очень довольная, мадам Вердье вернулась в гостиную и передала слова Бонапарта двум египтянкам, которые радостно вскрикнули.

— Это великая милость Провидения, — добавила она, — ведь генерал Бонапарт самый могущественный человек в мире.

Зейнаб и ее мать бросились на колени, целуя ковер у ног хозяйки дома, и вернулись к себе, всю дорогу воссылая благодарственные молитвы Аллаху. Еще горячее была их благодарность Всевышнему, когда через два часа французский солдат принес подарок для Зейнаб от генерала: ларчик, полный роскошными подарками — ожерельями, браслетами и засахаренными фруктами.

Вечером, когда Бонапарт с нетерпением ожидал маленькую арабку, поразившую его своей восточной красотой и грацией, мадам Вердье возымела неудачную идею. Чтобы сделать Зейнаб еще более соблазнительной, решено было превратить ее в парижаночку. «С помощью нескольких француженок, — рассказывает нам Марсель Дюпон, — ей изменили прическу, сделали шиньон, нарядили ее в длинное платье Директории, упрятали красивые бронзово-золотистые ноги в атласные чулки. Скованная непривычным нарядом, еле дыша и неловко ступая, Зейнаб, казалось, утратила все свое очарование».

В десять часов вечера эту размалеванную куклу ввели во дворец Эльфи-Бея, где Бонапарт, облачившийся в пестрый домашний халат, пребывал в ожидании восхитительной ночи. Увидев Зейнаб, он вскричал с изумлением:

— Да что это такое?!

Адъютант объяснил ему, что генерал Вердье решил придать Зейнаб европейский облик. Бонапарт был ошеломлен, и пружина его интимных чувств, настроенная на восточную экзотику, мигом ослабла.

Поняв, что он разочарован, Зейнаб, предвкушавшая потерю девственности, как праздник, громко зарыдала. Генерал не устоял перед этим безмерным детским горем.

— Ну, не плачь, — сказал он, — разденься-ка!

И он по-отечески помог ей освободиться от платья, снять чулки и распустить прическу.

Обнажилось такое прелестное тело, что генерал не замедлил показать все признаки самого полного удовлетворения. Он схватил ее, в два прыжка донес до постели и «положил руку на ее дельту», если употребить выражение ученых его экспедиции о смысле амулетов египетских крестьян.

Тогда девочка осушила свои слезы и робко улыбнулась, искренне обрадовавшись такой нежности.

— Спасибо, генерал… — прошептала она.

Польщенный Бонапарт продолжал в том же духе, вскоре перешел к более серьезным действиям — и когда Зейнаб становилась женщиной, лицо ее выражало восторг ребенка, поедающего большую вкусную конфету.

На утро Бонапарт велел отвезти Зейнаб к отцу в карете, нагруженной щедрыми подарками. Но завтрашнего дня это приключение не имело. Для мести Жозефине и Англии эпизод с милой девчушкой был слишком мелким.

Он стал думать о новой встрече с Полиной Фуре; как всегда и бывает, на помощь пришла случайность.

Каир в это время становился все более оживленным; каждый день открывались кафе, лавки, банные заведения, а сейчас, в ноябре 1798 года, ожидали открытия парка увеселений, как в знаменитом Тиволи, где парижане проводили свои воскресенья. Вот какое заманчивое описание этого будущего «египетского Тиволи» было помещено в «Курьере Египта»:

Открытие «центра увеселений» было назначено на 30 ноября и приурочено, по распоряжению Наполеона, к запуску огромного воздушного шара.

В четыре часа дня шар, украшенный большими афишами на арабском языке с надписями: «это средство полета изобретено французом», на глазах изумленных египтян поднялся в воздух над площадью Эзбекле. После этого все ринулись в Тиволи, директор которого, Даргевель, соученик Бонапарта по Бриенну, встречал гостей, стоя у входа перед купой жасмина. Через несколько минут гости заполнили все аллеи, открывая за каждым поворотом новый аттракцион: жонглеров, карусели с деревянными лошадками,, качели, продажу мороженого, оркестр, биллиардную, турецкий ресторан, и т. д.

Бонапарт в сопровождении Жюно прибыл в шесть часов; он полюбовался садами, похлопал акробатам и направился к танцующим, но вдруг внезапно остановился и побледнел, вперив взгляд в молодую женщину, которая с заливистым смехом сходила с качелей.

Это была Полина Фуре.

Оставив Жюно, он устремился к ней, поклонился и отпустил несколько грубоватых комплиментов. Молодая женщина, польщенная вниманием самого главнокомандующего и в то же время оробевшая, пробормотала в ответ что-то неразборчивое.

Бонапарт снова поклонился и поцеловал ей руку.

— Я надеюсь, что вскоре мы встретимся в более интимной обстановке, — сказал он, уходя.

«Пожалуй, эта встреча помогла бы моему мужу сделать карьеру», — радостно подумала простосердечная Полина.

На следующее утро Бонапарт, который, как всем известно, обладал способностью заниматься несколькими делами одновременно, вызвал к себе Жюно и, диктуя записку для ученых Института Египта, бросил ему:

— Ты помнишь гражданку Фуре; я желаю встретиться с ней…

И, набросав черновик плана реорганизации военных оркестров, продолжил:

— Ее муж сегодня отбыл в поход к дельте Нила; воспользуйся этим и поговори с ней у нее дома.

Потом, дав распоряжения об униформе для мамелюков, призываемых на службу во флот, он снова повернулся к Жюно и четко сформулировал:

— Ты дашь ей понять, что она мне нравится, и уговоришь ее пообедать со мной.

Жюно имел немало талантов, но тонкости обхождения ему недоставало. Войдя к Полине, он щелкнул каблуками, поклонился и объявил таким же голосом, каким отдавал приказы своим солдатам:

— Гражданка! Вы понравились генералу Бонапарту. Он хочет, чтобы Вы стали его метрессой.

Молодая женщина была ошеломлена. Ничего не отвечая, она устремила на Жюно злобный взгляд. Бестактность взбесила ее. Второй день она думала о встрече с Бонапартом и, в сущности, уже решилась ему отдаться, но грубая форма, в которой было сделано это предложение, помешала ей согласиться.

— Полковник, — сказала она, — передайте генералу, что я люблю своего мужа и останусь ему верна.

Обескураженный Жюно попытался поправить дело. Он стал высмеивать супруга Полины, превознося генерала Бонапарта; но этот маневр не имел успеха: Полина указала Жюно на дверь.

Адъютант ретировался и, явившись во дворец Эльфи-Бея, доложил о своей неудаче главнокомандующему.

Бонапарт сразу понял, что плохо выбрал посланца, и в тот же вечер отправил к Полине своего второго адъютанта, Дюрока. Этот был человек галантный, обходительный, дипломатичный. Он начал с извинений за «солдафонское» поведение Жюно, уверяя Полину, что Бонапарт и представления не имел об утреннем визите, и Жюно взял на себя инициативу без его разрешения. Успокоив молодую женщину, он стал разливаться соловьем о нежных чувствах к ней генерала, и о его пылком и нетерпеливом желании увидеть ее снова. И, наконец, в подходящий момент он поставил на круглый столик небольшую шкатулку:

— Генерал велел мне передать Вам этот сувенир в память встречи в Тиволи, — сказал он и откланялся.

Едва он ушел, Беллилот открыла шкатулку и нашла в ней великолепный браслет египетской работы, украшенный бриллиантами и другими драгоценными камнями.

Никогда маленькая портниха-надомница из Каркассона не держала в руках такого дорогого украшения. Она была восхищена и подумала, что совсем неплохо стать подругой такого щедрого генерала…

И, как пишет один из ее биографов она уже решилась в душе подарить генералу «свое маленькое бижу в обмен на его щедрый подарок».

С тех пор Дюрок регулярно приходил каждое утро с письмом и новым подарком от генерала. Полина с удовольствием читала страстные излияния Корсиканца, которые он писал ночами, а подарки незаметно от супруга припрятывала в заветную шкатулку.

Через две недели Беллилот стала испытывать нетерпение. Законное в своем роде желание вознаградить щедрого обожателя превратилось в некий зуд, болезнь, лекарство от которого находилось — увы! — во дворце Эльфи-Бей. Ее нервы были взвинчены, она видела по ночам эротические сны, просыпалась от них в необычайном возбуждении. "Некоторые ее сны были такими разнузданными, что даже имели для Полины своего рода познавательную ценность. Маленькая провинциалочка-каркассоньерка оставалась в сущности целомудренной, и удовлетворялась ортодоксальным исполнением супружеского долга. Ее собственные сны открыли перед нею неведомые доселе горизонты. Аппетит разгорался, не находя удовлетворения, она нервничала и не могла взять в толк, почему генерал не настаивает на рандеву. Но вот, наконец, пришло почтой приглашение на обед от генерала Дюрюи, коменданта Каира. Приглашалась одна Полина. Это очень удивило лейтенанта Фуре.

— Странно, — заявил он, — что я не приглашен вместе с женой, ведь я же офицер!

Полина сумела его убедить, что «приглашение, полученное от генерала, равносильно военному приказу» и с трепещущим сердцем отправилась к Дюроку — одна. Она была взволнована недаром, да и муж действительно имел основания для беспокойства. Послушаем герцогиню Абрантес:

"Мадам Фуре была принята превосходно. Приглашенных было немного, и никто из них не подозревал, какая встреча должна состояться на этом обеде. Когда подавали кофе, двухстворчатая дверь вдруг резко распахнулась, и появился главнокомандующий. Дюрюи выразил бурное сожаление, что генерал не пожаловал к обеду, и настойчиво убеждал Бонапарта хотя бы выпить чашечку кофе. Тот согласился.

Дальнейшая мизансцена выглядела весьма естественно. Наполеон сел рядом с Полиной Фуре, сказал ей несколько слов, и, взяв чашку кофе, как будто бы по неловкости расплескал напиток на ее платье.

Раздались невольные восклицания, а Бонапарт, изображая конфуз, предложил самолично исправить причиненный ущерб.

— О, я так расстроен, — сказал он, — есть у вас вода?

— В моей комнате, — услужливо откликнулся генерал Дюрюи.

— Пойдемте туда, я не хочу, чтобы из-за меня у вас осталось неприятное впечатление об этом вечере.

Полина последовала за Бонапартом. Они вернулись через два часа

Как говорится, «приличия были соблюдены». Однако у влюбленной пары был такой усталый и довольный вид, что нетрудно было догадаться, каким способом они выводили пятна от пролитого кофе.

Вернувшись к себе во дворец, Бонапарт подумал, что лейтенант Фуре может оказаться неудобным и его надо удалить, поскольку главнокомандующий уже твердо решил сделать Полину своей метрессой и предать это событие гласности.

На следующий день Бертье, начальник генштаба, вызвал к себе лейтенанта, который явился незамедлительно.

— Дорогой Фуре, — сказал он, — да Вы счастливчик, Вы скоро увидите Францию!

— Я?!

— Да, главнокомандующий, который очень доволен Вашей исполнительностью, посылает Вас отвезти важные депеши Директории. Вот приказ.

И обманутый муж в полном ошеломлении прочел:

— Вы покинете Каир в течение часа, — добавил генерал, — карета и эскорт готовы.

— Я скажу жене, чтобы она собрала вещи поскорее, — ответил Фуре.

— Как, Ваша жена? — привскочил Бертье. — Даже и не думайте! Участие женщины в подобной миссии может вызвать скандал. А сверх того — вообразите только, что вас обоих может захватить английский крейсер! Каким опасностям подвергнется бедняжка… Опасностям разного рода; быть раненой… попасть в руки английских офицеров, которые месяцами не видят суши и соскучились по женскому телу… Будьте благоразумны, даже и не заговаривайте об этом. А мы тут позаботимся о гражданке Фуре…

Лейтенант, взволнованный неожиданным поворотом в своей судьбе, отправился укладывать вещи.

Жене он объяснил, гордо бия себя в грудь, что главнокомандующий наконец-то оценил его заслуги. Но, замечает герцогиня Абрантес, Полина, которая лучше мужа знала причины его назначения, «смеялась одним глазком, проливая слезы другим».

АНГЛИЧАНЕ ПРЕРЫВАЮТ ИДИЛЛИЮ БОНАПАРТА И ПОЛИНЫ ФУРЕ

Лейтенант Фуре любил порядок. Раз и навсегда им было установлено, что каждое событие в жизни должно быть отмечено определенной церемонией, подчеркивающей его значительность и усиливающей восприятие окружающими успехов лейтенанта.

Но сейчас он был так стеснен недостатком времени, что не мог осуществить празднество, соответствующее торжественности отъезда с поручением самого главнокомандующего. Тогда он подумал, что званый обед придется заменить интимным «прощальным праздником» с женой, что не так уж плохо. Позвав Полину, он с прямотой солдата высказал ей свою идею и получил одобрение. Тогда муж подвел жену к постели, и они немедленно принялись осуществлять его проект.

Целый час, сообщает нам Леон Дюшан, «супруги наслаждались любовью, бешеной пляской сотрясая кровать».

Когда лейтенант Фуре, покинув райские края сладострастия, вернулся на землю, он и не подозревал, что резвился с Полиной последний раз в жизни.

«Едва рассеялась пыль от копыт эскорта», сопровождавшего карету лейтенанта, из соседнего дома вышел Жюно и предстал перед Полиной.

Она еще находилась в том состоянии, в котором оставил ее лейтенант после «прощального сеанса» — в пеньюаре, растрепанная, задыхающаяся, рассказывал потом Жюно.

Адъютант щелкнул каблуками и отчеканил фразу, которую из предосторожности на этот раз Бонапарт велел ему во избежание недоразумений заучить наизусть:

«Гражданка, генерал просит Вас пожаловать к нему на обед, во дворец Эльфи-Бей сегодня вечером».

Полина, радостно взволнованная такой поспешностью, ответила:

— Приду!

Вечером, сидя по правую руку генерала, «она освещала своей яркой красотой празднество, устроенное в ее честь». С легкостью адатации, которая свойственна женщинам, бывшая каркассонская работница вошла в роль метрессы. За десертом ее уже можно было принять за хозяйку дома.

В полночь, стоя рядом с Бонапартом у дверей гостиной, она прощалась с гостями.

Когда все разошлись, главнокомандующий, который за обедом был нежным и веселым, увлек молодую женщину в спальню и под видом радушного приема проделал с ней то же самое, что Фуре проделывал недавно в виде прощания.

В то время как любовники, забыв обо всем, предавались наслаждению, лейтенант катил в Александрию. На первой остановке в Ом-Динар он вскрыл письмо, которое передал ему Бертье, и прочел приказ, уточняющий детали его миссии:

Корабль, на котором Вы отплываете, направится на Мальту. Вы вручите прилагаемые письма адмиралу Вильнёву и главнокомандующему Мальты.

Затем Вы отправитесь в Париж и пробудете 8 или 10 дней; после этого Вы постараетесь отплыть в Египет из какого-либо порта Неаполитанского королевства, конечный пункт — не Александрия, а Дамьет.

Вы постараетесь до отъезда увидеть одного из моих братьев, члена Законодательного собрания, — он вручит Вам все документы, опубликованные после мессидора. В выполнении вашей миссии — передачи Правительству писем и доставления ответов — я рассчитываю на Ваше усердие и умение справиться с непредвиденными затруднениями.

Подписано:

Бонапарт".

Этот текст, который приятно взволновал Фуре, ставит проблему перед историками: верил ли Бонапарт в возможность предписанного маршрута, когда англичане были хозяевами Средиземного моря и непрерывно патрулировали перед Александрией. Скорее всего не верил, что доказывается незначительностью передаваемой через Фуре информации: известие об оккупации Суэца генералом Боном, об экспедиции в Верхний Египет Десэ, о распоряжениях, касающихся порядка в армии, о сосредоточении турок в Сирии. Итак, чтобы удалить неудобного мужа, Бонапарт готов был пожертвовать военным кораблем и его экипажем.

Да, как пишет Марсель Дюпон, «великие люди не останавливаются перед тем, что смутило бы людей обыкновенных».

28 декабря Фуре взошел на борт сторожевого корабля «Стрелок» под командой капитана Лорана.

Тот не скрыл от лейтенанта серьезных трудностей, связанных с его миссией. «Перед нами находится английская эскадра из пяти кораблей; я не хотел бы показаться пессимистом, но думаю, что у нас всего лишь один шанс из четырех прорваться сквозь этот заслон. Я попробую сделать это ночью. „Стрелок“ — отличный парусник, и если мы выйдем с потушенными огнями, при благоприятном ветре и не напоремся на английское судно, то на рассвете мы будем уже в шестидесяти милях от берега. Тогда у нас будет какой-то шанс…»

В семь часов вечера «Стрелок» поднял якорь и покинул порт. Фуре, охваченный беспокойством, не пошел в свою каюту, а оставался всю ночь на мостике, рядом с капитаном. Двенадцать часов подряд он слушал завывания ветра и скрип мачт, и вглядывался в морскую даль, опасаясь, что вдруг на горизонте возникнет громада английского корабля.

На рассвете он спустился в кают-компанию, чтобы выпить стакан подогретого вина, и как раз в этот момент дозорный вскричал

— За нами парус!

Капитан Лоран взял подзорную трубу:

— Это английский корабль… Через пять часов он нас настигнет… Уничтожьте ваши депеши?

Но Фуре, надеясь на чудо, спрятал плотно свернутые бумаги на себе.

В полдень «Стрелок» был настигнут. Экипаж его убрал паруса и сбросил в море четыре пушки. В час дня два английских офицера с группой матросов поднялись на борт «Стрелка» для досмотра. Капитан Лоран, Фуре и остальные в два приема были перевезены на английское судно «Лев».

Когда выяснилось, что Фуре — глава секретной миссии Бонапарта, он, как пишет герцогиня д'Абрантес, «был обыскан до рубашки», и письма «к высоким адресатам» были обнаружены. Но английский капитан не обнаружил в них ничего, кроме общих мест, и даже вспомнил, что все сведения, содержащиеся в них, несколько недель назад были опубликованы Директорией в «Монитёр».