Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Маленький большой человек

ModernLib.Net / Вестерны / Бриджер Томас / Маленький большой человек - Чтение (стр. 20)
Автор: Бриджер Томас
Жанр: Вестерны

 

 


Когда-то Френк Дилайт, ухажер моей сестрицы Керолайн, показал мне несколько любопытных трюков, по части которых был самой яркой звездой «Юнион Пасифик». Однако для виртуозного извлекания тузов из рукава у меня не хватало должного навыка, поэтому я решил прибегнуть к более простому приему, а именно к зеркальному кольцу. Это обычное кольцо, из тех, что носят на пальце, но только чуть более широкое и безукоризненно отполированное. Как нетрудно догадаться, в нем при известном умении, можно увидеть отражение карт соседей.

Мое кольцо — плоский шлифованный обруч в четверть дюйма шириной — отлично служило этой цели, будучи достаточно маленьким, чтобы не бросаться в глаза. До сих пор мне, правда, не доводилось им пользоваться, но я смело пошел на рискованный дебют.

Я провел руками по сюртуку, словно вытирая вспотевшие ладони, а на самом деле очищая свое маленькое зеркальце. С этой минуты игра пошла по-другому.

Еще через два часа изрядно вспотевший Билл пробормотал:

— Ну, знаешь, старина, если ты такой же любовник, как картежник, то я готов позавидовать той маленькой сучке…

«А за сучку ты ответишь», — зло подумал я и снова сорвал банк, в котором оказалось больше ста долларов.

— Да… — задумчиво протянул один из игроков. — Я вот вспомнил покойного Хэнка… Он тоже как-то выиграл у Дикого Билла в покер.

У меня по спине пробежали мурашки, я поспешно рассовал выигрыш по карманам и вышел вон из прокуренного салуна. Смываться нужно было как можно быстрее, но все же не слишком быстро, чтобы, как говорится, «не потерять лицо». Сворачивая из переулка в переулок, я уже решил, что легко отделался, когда выскочил на широкую улицу, ведущую к моему отелю. Но здесь меня уже ждали. Хикок стоял, лениво прислонясь к углу здания прямо напротив меня, слева тщательно стряхивал пыль со шляпы один громила, а справа, с лошадью в поводу, стоял другой.

Возвращаться назад не имело ни малейшего смысла, и, вздохнув, я шагнул прямо навстречу Дикому Биллу, мысленно прощаясь с деньгами, жизнью и Амелией.

— Не меня ли ты дожидаешься? — как бы невзначай спросил я, всем своим видом показывая, что намерен идти дальше.

Билл наградил меня своим знаменитым пронизывающим взглядом, медленно опустил ладони на рукоятки револьверов, но вдруг внезапно улыбнулся и сказал:

— Пойдем, старина, перекусим где-нибудь.

За жареной говядиной с картофелем и яйцом Билл заявил:

— Тот, кто играет в покер вроде тебя, просто обязан владеть оружием, как сам дьявол. Иначе…

Не знаю уж, что он хотел этим сказать, да и вообще с какой стати стал вновь давать мне бесплатные советы. Но я кивнул в ответ и решительно заработал челюстями, думая про себя: «Держись, старик, вот сейчас он набьет себе брюхо, а потом пристрелит тебя».

Однако Хикок вел себя вовсе не враждебно, он вновь с головой ушел в технические тонкости устройства револьверов, карабинов, патронов, патронников, выталкивателей гильз, бойков, предохранителей, обойм и барабанов, прикладов и рукояток и так далее, и тому подобное. Наконец мы с ним даже договорились, что каждое утро будем вместе ездить на окраину города, где он будет учить меня «настоящей» (как он сам это называл) стрельбе.

У пианиста и стрелка есть много общего: без постоянных репетиций и упражнений оба неминуемо теряют форму. У Хикока было два коронных номера. Во-первых, он вгонял пулей пробку в глубь бутылки, не испортив при этом горлышка, а во-вторых, с завязанными глазами стрелял на слух по упавшему серебряному доллару. И ни разу не промахнулся. Последний трюк я пытался повторить раз тридцать, но то ли неверно рассчитывал расстояние, то ли слишком торопился, то ли просто оглох, но мои пули упорно взрывали землю неподалеку от монеты, не причиняя ей, впрочем, ни малейшего вреда. Но уже через неделю появились первые успехи, а вскоре я овладел стрельбой безукоризненно и повторять даже самые умопомрачительные трюки Хикока стало для меня детской забавой.

Билл одобрительно кивал, хлопал меня по плечу, давал дельные советы и вообще вел себя, как отец родной. Однажды я в шутку спросил его, не боится ли он, что я окажусь слишком способным, а значит и опасным учеником?

— Нет, — улыбнулся Билл. — Стрельба по бутылкам и монетам — лишь сотая часть науки боя. Есть много такого, чем человек либо обладает, либо нет. И научить этому невозможно, как ни бейся. И до тех пор, пока тебе не придется выйти против врага один на один с оружием в руках, ты никогда не узнаешь, на что ты действительно способен. Был у меня один знакомый салунный чемпион. Лучше него никто, даже я, не бил бутылки. Но в первой же перестрелке его убили. Он, видишь ли, не смог навести оружие на человека. А тот, другой, смог, хотя с трудом попадал в корову… Вот так-то, старина.

Все ночи напролет я играл в покер в разных салунах и благодаря своему маленькому блестящему помощнику отнюдь не бедствовал. Чтобы не вызывать подозрений, я иногда «допускал» небольшие проигрыши, долларов этак в пять или шесть, а затем брал свое десятикратно. По утрам же, перекусив на скорую руку, я встречался с Биллом и брад у него уроки стрельбы. Короче говоря, жизнь сулила науку и достаток.

После пальбы по бутылкам я возвращался в отель как раз ко времени подъема Амелии. Делая вид, что я и сам только что встал, я вел ее пить кофе. Новая жизнь вовсе не казалась девочке скучной, как я того боялся поначалу: после кофе мы отправлялись по магазинам, где она покупала себе то платье, то туфельки, то шляпку… ну, в общем, все, что хотела; во второй половине дня мы нанимали экипаж и чинно катались по городу, а вечером посещали столь утонченные развлечения, как скрипичные концерты и выступления чтецов.

В небольших паузах нашей насыщенной программы я проваливался в сон без сновидений, но, по счастью, в те времена мне еще не требовалось спать по восемь часов в сутки.

— Дядя Джек, — спрашивала, бывало, Амелия, — как мне одеться сегодня? Какое платье надеть, с вытачками или с оборочками? А может, с кружевным воротником?

Я как баран смотрел на ее наряды, не имея даже представления, что она называет вытачками, а что оборочками. Приходилось делать задумчивый вид, а затем тыкать пальцем в первое попавшееся платье, бормоча что-нибудь уместно одобрительное. Мне здорово помогали воспоминания о жизни в доме миссис Пендрейк и о людях, среди которых она вращалась. Смутное чувство подсказывало мне, что крикливых вещей следует избегать, хотя они и кажутся страшно красивыми, что в обществе надо меньше говорить и больше слушать, что на концерте нельзя зевать, каким бы скучным он ни казался. Впрочем, это были скорее мои личные проблемы, потому что Амелия осваивалась со всем с поразительной быстротой. Я просто поражался, как ловко научилась она мило улыбаться нашим знакомым, кокетливо наклонять головку, лукаво опускать глазки и менять тему разговора, когда чувствовала себя неуверенно. Да, сэр, девочка делала несомненные успехи, а от меня требовалось лишь вовремя доставать деньги.

Это снова возвращает нас к Дикому Биллу. Играя в покер, я старался избегать его компании, и несколько вечеров мне это удавалось. Но он разыскивал меня по всем салунам, а когда находил, сгонял одного из трех других партнеров по игре и занимал его место. Билл всегда проигрывал. Это было странно, очень странно, потому что с его приходом я переставал пользоваться кольцом, предпочитая проиграть, чем быть пристреленным на месте за жульничество.

Конечно, к тому времени я уже сумел достаточно изучить своих партнеров, а когда сдавал карты, не считал зазорным подложить себе туза, но это, разумеется, не в счет. Обычную ловкость рук никто всерьез не осуждал. Но игра, казалось, сама шла мне в руки: «стриты», «карэ» и «флеши» просто сыпались золотым дождем. Билл снова продулся в пух.

Уроки стрельбы служили ему, похоже, отдушиной и способом постоянно доказывать мне свое превосходство. Но и это становилось все труднее и труднее. Однажды утром после обычной разминки мы стреляли с двадцати шагов по десятицентовикам. Оба наши выстрела грянули одновременно, и обе цели были поражены.

— Знаешь, старина, — с некоторым разочарованием сказал мне Хикок, — я научил тебя всему, чему мог. Остальное ты сможешь узнать только у мишени, которая сама стреляет в ответ.

— Да мне просто повезло, Билл. Это случайность.

Я действительно так думал. Хикок мог всаживать в монеты пулю за пулей весь день, а мне удалось бы сделать это дай Бог два раза из пяти. А за скоростью его стрельбы я даже и не думал угнаться.

— Не верю я в везение, — ответил Хикок, и голос его прозвучал, как щелчок бича. Тема эта явно пришлась ему не по душе, и он направился к городу.

Были у Дикого Билла и верные друзья, и заклятые враги. Одно упоминание его имени в Канзас-Сити тех лет вызывало то волну симпатии, то ненависти, и в выяснении отношений погибло куда больше людей, чем он отправил на тот свет собственной рукой. Не будь Билл виртуозным стрелком, его давно бы прикончили, но, с другой стороны, если бы он не хватался поминутно за револьвер, за ним бы не охотились братья убитых им бандитов. Так что же Хикок сделал для меня? Научил защищать свою жизнь? Нет, скорее, подсказал новые способы рисковать ею.

Когда уроки стрельбы прекратились, я почувствовал странное облегчение и уж решил было, что больше никогда не увижу Билла, в том числе и за покерным столом. Действительно, две последующие картежные ночи прошли без него, а один знакомый сказан, что Хикоку предложили место шерифа в Эбелине, одном из новых городков, возникших вдоль железной дороги и служивших перевалочными базами для скотоводов из Техаса, перегонявших на рынки свой рогатый товар. Там их поджидали ковбои, которые от работы до работы мучились от безделья, палили во все подряд и страшно дебоширили в салунах. Так в Эбелине пристрелили Тома Смита, местного шерифа, наводившего порядок кулаками. Теперь городку понадобился на это место хороший стрелок.

— И он согласился? — поинтересовался я.

— Еще бы, — последовал ответ. — Ведь после брата Строухена он так никого и не убил…

Очень многие искренне полагали, что для Хикока нет большего удовольствия в жизни, чем всадить пару пуль в живую мишень. Его почитатели относились к подобному способу решения всех споров с восторгом. Так нередко бывает среди белых, которые каждый день мысленно убивают кого-нибудь, считая, впрочем, что для реального воплощения своих черных планов они слишком слабы и неподготовленны. Но Дикий Билл, в отличие от шайенов, не получал никакого удовольствия от убийства, он был к этому совершенно равнодушен. Впрочем, похоже, что он вообще ни от чего не получал удовольствия: вся его жизнь являла собой бесконечную череду простых, но абсолютно необходимых действий, связанных с ее сохранением. Есть известная поговорка: каждому овощу свое время. Применительно к Биллу она могла бы звучать так: каждому случаю своя пуля.

Однако дня через два выяснилось, что он вовсе не покинул город. Тем вечером мы только начали игру, когда дверь салуна распахнулась и на пороге возник сам Хикок собственной персоной. Свой щегольской костюм он сменил на короткую куртку из оленьей кожи, по бокам которой матово поблескивали рукоятки из слоновой кости его шестизарядных револьверов.

Разумеется, разыскивал он меня. Прятаться было бессмысленно, и я приветливо помахал ему рукой. Билл подошел к столу и включился в игру. Я, как обычно, выигрывал, причем совершенно честно, не прибегая ни к каким серьезным хитростям вроде кольца. На рассвете Билл поставил: поднял меня на сто долларов и открыл «фул-хауз».

— У меня две пары, — ответил я.

Билл довольно усмехнулся и сказал:

— Ну наконец-то я тебя обставил!

— Две пары дам, — пояснил я.

Не переставая улыбаться, он встал и вышел из-за стола. Никогда я еще столько у него не выигрывал. Мне стало даже как-то неловко, и я вышел вслед за ним на улицу.

— Ну что, пойдем завтракать? — спросил я.

— Нет.

Мы шли вниз по улице, он немного впереди меня, и я с ужасом обнаружил, что обе его кобуры расстегнуты.

— Что-то не так, Билл?

— Ты меня надул.

— Нет. В ту, первую ночь — да, но с тех пор — ни разу. Если хочешь, я верну тебе все, что тогда выиграл.

— Не вздумай лезть в карман.

— Но вот же мой револьвер, на поясе!

— У тебя там может быть другой. Ты слишком способный ученик.

— Да нет там у меня ничего, клянусь!

Звучит смешно, но он боялся больше меня. Я был почти спокоен, так как ни при каких обстоятельствах не стал бы с ним стреляться. Он же вечно опасался какого-то неожиданного фортеля с моей стороны, особенно после того, как сам научил меня стрелять не хуже себя.

— Ну давай доставай свою пушку, если хочешь.

— Не хочу.

— Черт тебя подери! — взорвался он. — Ты же владеешь ею теперь так же, как и я, разве нет?

Я промолчал.

— Разве нет? — настаивал Хикок. — Слушай, старина, еще никто и никогда не осмеливался надуть Дикого Билла. Если тебе нужны были деньги, то почему ты их просто у меня не попросил?

— Я же сказал тебе, что и не думал плутовать.

— А ты к тому же и врун, старина. Еще никто не смел врать Дикому Биллу безнаказанно.

Хочу сразу, сэр, обратить ваше внимание на две детали этой беседы. Первая — он упоминал самого себя в третьем лице, как будто имя его было названием какого-то учреждения. Думаю, что бессознательно, но звучало это так, словно кто-то непочтительно обошелся со славной фирмой «Дикий Билл Хикок инкорпорейтед». Вообще-то я такое слышал и раньше, например, когда со словами «Ваша честь» обращались не лично к судье, а ко всему суду вообще. Вторая — он намеренно употребил понятия «врун» и «надувать», бывшие здесь, на Западе, самыми страшными оскорблениями. С годами они потеряли свою силу, но тогда звучали куда внушительнее таких фраз, как «сукин сын» или «конокрад». Впрочем, последняя была больше распространена в других штатах.

Так вот, если вас подобным образом обозвали публично, то вам просто ничего другого не оставалось, как постараться запихнуть эти слова назад в глотку обидчику. К моему великому счастью, на улице, залитой первыми лучами восходящего солнца, не оказалось ни души, которая могла бы засвидетельствовать факт нанесения оскорбления. Но эта душа могла объявится в любой момент, и мне предстояло быстро решить, что принять — быструю смерть или вечный позор. С одной стороны, как я уже однозначно заметил, мне вовсе не улыбалось стреляться с Диким Биллом. С другой — я не мог позволить ему предать инцидент огласке, поскольку в этом случае моей карточной карьере пришел бы плачевный конец. И дело не только в том, что мои бывшие партнеры по покеру не сядут больше играть с шулером. Нет, они решат, что я трус и позволяю всем безнаказанно себя шпынять. Это, уверяю вас, куда хуже, поскольку шулерство тогда не было такой уж редкостью. Плутовать пытались все, просто у меня получалось это ловчее, вот и все. Хикок и сам не упускал случая подсмотреть в карты соседа или «ошибиться», положив себе при сдаче туза. Сей милый проступок, если на нем ловили, обычно наказывался пулей. Другое дело, что Хикок обычно играл с людьми, боявшимися его как огня.

Короче говоря, его моральные устои были ничуть не крепче моих. Кроме того, он никогда не смог бы сказать, как именно я его надул, а это уже равносильно обвинению в убийстве без какого-либо corpus delicti 9. Я говорю все это лишь затем, чтобы вы не думали обо мне плохо, узнав, чем все закончилось.

В этот момент на улице показалась повозка. Она была еще слишком далеко, чтобы возница догадался о происходящем, но через каких-нибудь сто ярдов все станет для него более чем очевидно. Я быстро шагнул в сторону, так, что висящее низко над горизонтом солнце оказалось у Билла прямо над головой и соответственно светило мне в лицо. Затем я уже совсем было собрался опустить на глаза поля своей плантаторской шляпы, но вовремя сообразил, что Билл не из тех, кто оставит без внимания любой, пусть даже самый невинный жест.

— Так, значит, ты утверждаешь, что я — шулер? — в наигранном запале рявкнул я.

— В самую точку, старина.

— И что я — врун?

— Именно так.

— Солнце светит мне в глаза, мне нужно опустить поля шляпы. Я сделаю это левой рукой.

— Делай, но медленно, — ответил Билл и положил обе руки на револьверы.

Моя левая рука медленно, как гусеница по стене, поползла вверх, нащупала край шляпы и опустила его на дюйм. Затем я резким движением бросил руку в сторону и раскрыл ладонь, растопырив пальцы.

В ту же секунду моя правая рука рванулась за револьвером, и какое-то мгновение я не видел, что делает Билл, поскольку, как он меня и учил, полностью сосредоточился на себе. Не знаю, когда он успел выхватить свою пушку, знаю только, что ствол его «кольта» плюнул в меня пулей и дымом.

Глава 22. ШУЛЕР И МОШЕННИК

Если бы не моя маленькая хитрость, я бы наверняка погиб.

Солнечный свет, попав на растопыренные пальцы, отразился от зеркальной поверхности кольца и, скользнув прямо по глазам Хикоку, метнулся в сторону. Ослепленный на какое-то мгновение, Билл продолжать действовать автоматически и послал пулю туда, где за долю секунды до выстрела находилась моя голова. Затем он опустил свой шестизарядник и с минуту моргал, пытаясь отогнать расплывающиеся у него перед глазами зеленые круги.

Я успел упасть на землю, чем и обезопасил себя от выстрела наугад, и держал рот на замке, зная по опыту, что слух с успехом заменяет Биллу зрение. Мой револьвер был наготове, и я легко мог бы убить этого дикого шерифа, обеспечив себе место в Истории.

Немного проморгавшись, Билл сказал:

— Ну ладно, старина, ты снова меня надул. А теперь вставай.

Я и ухом не повел.

— Вставай и покажи, на что ты способен с оружием в руках, — настаивал Билл, — не то я тебя просто пристрелю.

Повозка остановилась на почтительном расстоянии, и кучер забрался под нее, пялясь во все глаза на происходящее. Звук выстрела в те времена никого не мог поднять с постели, особенно в столь ранний час, поэтому прочих свидетелей поблизости не наблюдалось.

— Ты что, за дурака меня держишь? — рявкнул потерявший терпение Билл, видя, что я не шевелюсь, и три пули вспороли землю в нескольких дюймах от моей головы.

Я даже не дернулся.

— Черт, значит, я все-таки тебя зацепил, — не без гордости констатировал он, приняв меня за труп или, в худшем случае, за тяжело раненного.

Я продолжал тихо лежать с закрытыми глазами.

— Что ж, прости, старина, — раздалось надо мной подобие речи на могиле друга. — Ведь все было честно. Мне пришлось проучить тебя. Теперь же я сделаю все, как надо, не беспокойся: сперва отнесу тебя к врачу, а затем, если ты уже покойник, справлю тебе подходящие похороны.

Вряд ли он произносил эту прочувствованную речь, размахивая револьвером. Скорее всего, его страшный «кольт» снова покоился в кобуре. Придя к такому выводу, я мгновенно вернулся к жизни и, едва он склонился надо мной, ткнул дулом своего «американа» прямо ему в нос.

— Ну что, доволен? — не без ехидства поинтересовался я. — Да я тебя мог уже раз десять отправить к праотцам!

Суровая жизнь отучила Хикока чему-либо удивляться. Он просто хлопнул себя по ляжкам и расхохотался.

— Знаешь, старина, — еле выговорил Билл сквозь взрывы смеха. — Ты… ты самый прожженный мошенник из всех, кого я когда-либо встречал. Но ты… гы-гы… еще и дурак, каких свет не видывал. Да несколько сотен человек отдали бы тебе все, что у них есть, узнав, как ты прихлопнул Дикого Билла Хикока, а ты… гы-гы-гы… упустил такую возможность!

Билл просто корчился от хохота, но мне почудилось в его неожиданном веселье что-то наигранное. В самом деле, он скорее бы предпочел пасть от моей пули, чем чувствовать себя на мушке.

— Что ж, старина, — внезапно посерьезнел мой приятель, — теперь ты по праву можешь рассказывать всем встречным, что надрал задницу Дикому Биллу Хикоку.

— И не подумаю, — ответил я и держал свое слово вплоть до сегодняшнего дня. Но дело здесь вовсе не в моей природной скромности. Просто люди и так слишком много болтали об двух этих длинноволосых милягах, Хикоке и Кастере. Так зачем создавать одному из них бесплатную рекламу?

Его усы разочарованно опустились, но он снова деланно рассмеялся:

— Я собираюсь в Эбелин. Будешь в тех краях — заходи, выпивка за мной. Но будь я проклят, если еще хоть раз сяду играть с тобой в покер!

Мы обменялись рукопожатием, и он, ни разу не оглянувшись, пошел дальше. На его высоких сапогах звякали шпоры, а слабый утренний ветерок развевал длинные волосы.

Все лето семьдесят первого я провел в Канзас-Сити, продолжая зарабатывать покером деньги для нас с Амелией. Два раза меня ловили на мошенничестве. Первый раз один парень легко ранил меня в ногу, но, испугавшись, что наделал много шума, сбежал. Во второй — другой молодчик попер на меня с ножом, и его пришлось успокоить, прострелив руку.

После этих случаев за мною закрепилась дурная слава Становилось все труднее находить партнеров для игры, а те, что отваживались садиться со мной за стол, все время неотрывно следили за моими руками. А когда мне доводилось играть с другими виртуозами револьвера — вроде Джека Голлахера и Билли Диксона, то мне и самому даже в голову не приходило трюкачить. Чем больше узнаешь о стрелковом искусстве, тем с большим почтением относишься к тем, для кого оно стало профессией.

Траты малышки Амелии приобретали чудовищный размах. Однажды, возвратившись в отель, я обнаружил в гостиной здоровенное фортепьяно красного дерева и престарелого немца в очках и бороде, приехавшего аж из Сент-Луис, чтобы настраивать инструмент и давать девочке уроки музыки. Мне пришлось раскошелиться на все, включая билет старика, а также его комнату и трехразовое питание. Это помимо оплаты самих уроков.

Не знаю уж, каким он был профессионалом, но я так и не смог ни разу заставить его сыграть какую-нибудь мало-мальски связную пьеску, старый болван долбил одни гаммы или, вооружившись камертоном, колдовал над струнами и молоточками.

Оправившись от первого шока, вызванного общей суммой счета, я испытал законную гордость за Амелию, выказавшую столь похвальную тягу к знаниям и искусству.

Должен сразу оговориться: Амелия так никогда и не научилась играть хотя бы сносно. То, что вылетало из-под ее пальчиков, больше всего напоминало бродящую по клавишам кошку. Немец просто с ума сходил, орал, умолял, рвал в клочья свою бороду, а однажды, когда моя славная племянница после долгих упражнений в сотый раз ошиблась на одном и том же месте, расплакался, как ребенок.

Месяца через два она сказала мне:

— Дядя Джек, ты не будешь против, если я выброшу этот дурацкий гроб с музыкой? Он мне страшно надоел.

Да, теперь она говорила, как настоящая английская леди, стараясь меньше открывать рот и пропускать слова через нос. Звучало это просто потрясающе.

Разумеется, я согласился, так как желал ей только добра, и купил немцу обратный билет до Сент-Луис. Затем я нанял нескольких бездельников, которые погрузили инструмент на пароход и отправили его вслед за учителем — у меня возникло здравое желание вернуть фортепьяно в магазин, заявив, что оно меня не устраивает, и получить свои деньги назад. Однако, как это нередко случалось в те дни, проклятое суденышко ввязалось в гонку с другим пароходом, его котел взорвался, и оно выгорело до самой ватерлинии вместе с драгоценным инструментом, за который я еще оставался должен магазину 930 долларов. Вместе с ним пропали все документы и квитанции. Возмущению моих кредиторов не было предела, и я едва не угодил в тюрьму за порчу чужого имущества, однако нанятый мною адвокат сумел уладить дело полюбовно: до конца дней своих мне предстояло выплачивать по пятьдесят долларов в неделю. Это не считая двухсот долларов за услуги адвоката.

Со мной как назло уже почти никто не соглашался играть. А тут еще счета из отеля, магазинов готового платья, парикмахеров… Амелия между тем вовсе не отказалась от мысли получить музыкальное образование и сменила немца с пропавшим фортепьяно на грудастую даму, рядом с которой выдающийся бюст Долли казался просто недоразумением. Дама учила пению и клялась, что она родом из Италии, где выступала на оперной сцене в городке под названием Милан. Все величали ее «синьорина Кармела». Когда она разминала свой голос гаммами, к нам сбегались разъяренные соседи со всех этажей, из чего я делаю вывод, что петь синьорина Кармела действительно умела.

Однако она почти всегда была сильно пьяна, и ее едва хватало на эти гаммы, а потом, многозначительно погрозив Амелии толстым пальцем, унизанным дешевыми кольцами, синьорина громко икала, падала на софу и засыпала непробудным сном. Тут я вставал перед непростым выбором: либо дать ей выспаться, что могло занять несколько часов (за каждый из которых я платил по три доллара), либо вернуть ее к жизни, что было связано с некоторой опасностью. Обычно спросонья она принимала меня за своего любовника с дурацким именем Винченцо, и это ужасно забавляло Амелию.

Голосовые данные моей дорогой племянницы явно не превышали ее склонностей к фортепьяно, хотя синьорина Кармела, в отличие от своего предшественника-немца, и отказывалась признать столь очевидную вещь. До сих пор не могу понять, почему столь мелодичный голосок Амелии переходил на ужасающее хриплое карканье, едва она начинала петь. Но я не стал относиться к ней хуже из-за этого. Более того, я по-прежнему поощрял ее стремление найти себя в музыке, однако, когда синьорина заявила однажды, что пора снять зал и устроить там сольный концерт моей племянницы, я, живо представив себе ярость толпы городских меломанов, сдуру купивших билеты, а теперь швыряющих чем попало в хрупкую фигурку на сцене после первой же песни, ответил решительным отказом.

Амелия не стала плакать или кричать, а тихо забралась под одеяло и объявила голодовку. Так продолжалось несколько дней, и всякий раз, когда я входил к ней в комнату, она встречала меня нежной скорбной улыбкой, как бы говоря всем своим видом: ничего, дядя Джек, уже недолго осталось, скоро я избавлю тебя от забот о себе!

Ну что мне оставалось делать! Я сдался. Вскоре я снял небольшой зал, отпечатал программки и нанял мальчишек для распространения билетов в богатых кварталах, поскольку продавать их нечего было и думать. В вечер концерта я тщательно зарядил двустволку и занял в зале самую выгодную со стратегической точки зрения позицию.

Но беспокоился я напрасно. Пришло лишь шестеро, а Амелия так нервничала, что вообще не видела публики. Синьорина же, аккомпанировавшая ей на фисгармонии, так надралась с перепугу, что несколько раз падала со стула, доставляя нам куда больше проблем, чем горстка людей в зале.

Насколько помню, организовать благожелательный отзыв в местной газете стоило мне всего пять долларов. Журналистам в те времена явно недоплачивали, и они за известную мзду готовы были напечатать объявление о собственных похоронах. Но это оказалось единственной моей удачной сделкой: я все еще не расплатился за аренду зала и фисгармонии, с типографией и, разумеется, с синьориной за ее услуги и за сломанный ею стул.

Однако малышка Амелия все приняла за чистую монету, пребывала на вершине блаженства, купила десять номеров газеты с комплиментами в свой адрес и постаралась, чтобы о ее успехах узнал весь отель. Я ни в чем не упрекал свою дорогую девочку, хотя долги мои выросли просто до небес, а на покер больше расчитывать не приходилось. Между тем близился конец августа, и охотники на бизонов готовились к новому сезону.

С сентября по март парень с головой на плечах мог бы заработать две-три тысячи долларов, и я решил рискнуть. Однако это дело, как и все прочие, требовало некоторого начального капитала для покупки специального ружья фирмы «Шарпе», изрядного запаса крупнокалиберных патронов к нему, повозки, мулов, а также найма человека для разделки туш. Да, да, не удивляйтесь, сэр, каждый уважающий себя охотник даже не притронется к ножу, чтобы снять шкуру с убитого им животного. Все они жуткие снобы, что и говорить. Звучит смешно и дико, но сами охотники на бизонов считали себя чем-то вроде аристократии. Самые знаменитые даже возили с собой целую свиту в десять-двенадцать человек, в которую входили кучер, повар, мальчик для мелких поручений и так далее, и тому подобное. Я уж не говорю об их арсеналах: дело в том, что дуло «шарпса» после нескольких выстрелов сильно нагревалось, а ждать, пока оно остынет, часто нельзя, поскольку за это время все стадо, учуяв запах крови и страха, умчится за горизонт.

Все мои проблемы решились сами собой, когда в одном из питейных заведений Канзас-Сити я повстречал человека по имени Оллардайс Т. Мериуезер. Я стоял у стойки, он подошел ко мне и разразился следующей речью.

— Сэр, — сказал он, — уверен, вы простите мою смелость, ведь мы с вами два единственных джентльмена среди всей этой неотесанной деревенщины. Нам наверняка есть о чем поговорить.

— Да ну? — удивился я.

— Именно так, сэр, — энергично кивнул мой неожиданный собеседник и представился.

— Кребб… Джек Кребб, — ответил я, пожимая протянутую руку.

— Кребб? — переспросил он. — Вы из какой ветви этой семьи, филадельфийской, нью-йоркской или бостонской?

Я подумал, что он один из бездельников из восточных штатов, приехавших на запад лечить легкие или что-нибудь еще, так как воздух прерий почему-то считался целебным. Отчаянно нуждаясь в деньгах, я почувствовал сильное раздражение против этого богатого белоручки, и, не заботясь о том, поверит он мне или нет, довольно нелюбезно брякнул первое, что пришло в голову:

— Филадельфийской.

— Жаль, — последовал ответ. — Мой знакомый Кребб был, значит, из нью-йоркской… или бостонской.

Теперь пора его описать. Среднего роста, он казался даже стройным, когда стоял к вам лицом, в профиль же его фигура напоминала котелок. Он был гладко выбрит, носил цветок в петлице, лайковые перчатки, трость с золотым набалдашником и прочую мишуру вроде толстой часовой цепочки, алмазной булавки в галстуке и так далее.

— Вы какой университет заканчивали? Гарвард, Йел? — невозмутимо продолжал любопытствовать тот.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25