Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Мезенцефалон

ModernLib.Net / Бригадир Юрий / Мезенцефалон - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 1)
Автор: Бригадир Юрий
Жанр:

 

 


Юрий Бригадир
МЕЗЕНЦЕФАЛОН

      Александру Зоткину

      Мертвых друзей не бывает

       Юра Дикий по прозвищу Китаец лежал на лавочке ебалом вверх. В организме медленно рассасывались шестьсот граммов водки. Китаец спал, почти не нарушая тишины, спокойно и безмятежно. Душа болталась в нем, пушистая и белоснежная, как облака в небе. Они неслись над ним, приобретая причудливые, философские очертания, создавая корабли, замки, пивные кружки с чудовищной пеной, неведомых никому животных, женщин с невероятными сиськами и огромные стаи птиц. Душа Китайца трепетала, парила в нем и пару раз в шутку покидала тело, снова возвращаясь. Сердце, отравленное алкоголем, билось устало и ненадежно, но – с юмором, оттого и стучало еще, уже давно обреченное остановиться. Китаец улыбался во сне, как Будда. Солнце, пробиваясь через облака, рисовало на нем золотые, священные пятна тепла и света. Пятна множились, перетекали по телу, сливались в одно большое пятно, исчезали и снова появлялись. Яблони цвели над Китайцем, махровые, уже начинающие опадать. Лепестки падали на лицо, на живот, на ноги, листья шелестели над ним от легкого майского ветра. Ходили рядом дети, нарядные, с воздушными шарами, мамы их, в платьях весеннего цвета, голуби с металлическими крыльями, кошки с опаловыми глазами, черти с хвостами и другие галлюцинации, ждущие своей очереди. Но Китайцу было на все насрать – он спал, как ангел. Гармония цвела, пухла и беременела на глазах. Подбежал молодой, неопытный, весь играющий мышцами бульдожик, заглянул в хайло Китайцу, увидел вечность – и отпрянул весело, почуяв доброту вселенскую и покой. Маленькими своими, но мощными ножонками рванул на запах помойки – голубых же кровей, нет слаще для породистой собаки, чем затолкать морду свою в отбросы – и тут же получить пинка от фасонистой хозяйки. Взглянула она на Китайца, оттопырив мизинец, – фу, какой, однако, пассаж и все такое.
       Но даже ей, знающей много умных слов и фамилий, не испортил настроения индифферентный Юрка Китаец. Это все была поза, дурь, воспитание – и мизинец, и Дебюсси, и бульдог (кстати – начинающий выходить, тварь, из моды, и потому уже не шарман), а внутри-то она была Манька с лесоперевалки, и знала с детства все, и понимала, и принимала. Пошла дама дальше, не нарушив гармонии, за что ангелы китайцевы сказали ей отдельное гран-мерси. А Китаец спал с трепетавшей внутри душой – будто птицей, улыбался сказочно, бесстрашно, беззлобно, удивительно. Летели облака, летели лепестки яблонь, летели птицы в небе, и сон был – как простыня белая, не черный вот, а белый квадрат, да такой, что глаза во сне взрывались – нет наяву такого белого цвета, искрящегося, глубокого, резкого, сильного. Ах, как я бы бегал в табуне!!! Пару раз пытался во сне Китаец перевернуться на бок, да начинала водка внутри как-то не так рассасываться, и опять он крутился на спину, и смотрел в небо через листья и лепестки закрытыми своими глазами. Не было проблем, не было судьбы, не было завтра и уж тем более – вчера, а были только клубящееся облаками небо, запах яблоневых лепестков, шелест листьев и трепет души, которая все шалила, временами покидая тело и возвращаясь, трепетала страстно, молодо, безбашенно, мощно, словно в последний раз наслаждаясь. В голове Китайца, на белом квадрате, летели снежные лебеди, мчались в клубах выдыхаемого пара ирбисы, погружались в воду белые медведи, искрились простыни, провисевшие целый день на морозе, перья-вееры раскрывались, словно взрываясь, и была голова полна светом, инеем и покоем.
       Я смотрел на это чудо с высоты шестого этажа в окно, полный своими самыми мерзкими, срочными и даже просроченными проблемами. Я стоял у окна на кухне, которое выходило во двор, и смотрел на Китайца, чувствуя между мной и ним огромную космическую разницу. Я уже давно должен был сесть за компьютер и работать, но не было сил. То есть сил не было уже давно, было только чувство долга. Но я все оттягивал момент погружения в цифровое болото – до последнего. Я попил кофе, я сожрал котлету и все смотрел на Китайца, который лежал внизу, как сельдь, – ни петь, ни свистеть, ни совокупляться. Потом я пошел все же в другую комнату, к компьютеру, но сразу вернулся, чтобы еще раз глянуть на судьбоносного и святого Китайца. Собственно, на этом и началась эта годовая, забубенная история о мезенцефалоне, или ПОВЕСТЬ О МОЗГЕ (не путать с умом).

МЕЗЕНЦЕФАЛОН

      Мезенцефалон (mesencephalon) – средний головной мозг позвоночных. Временами работает.
      Мезенцефалон-депо (mezencepho-loni-depo) – препарат для плацебо-терапии алкоголизма. Та же херня.

ЖАЖДА

      В конце концов это все меня раздавило… Желание выпить уже не было невыносимым – оно стало единственным. Бегающие экспедиторы, менеджеры, приросшие к телефонам, операторы, приросшие к клавиатурам, и я, приросший ко всему этому… Сероватый офисный пластик делает жизнь такой же… сероватой, слегка гудящей, привычно мигающей и скучной. Я уже весь был в этой серости – весь, с потрохами. Частица офиса. Шестеренка в торговом механизме. Другие шестеренки думали, что работают на генерального директора. Это было правдой, но лишь частично и с такими нюансами, что правда становилась ложью. Я бы не узнал этого никогда, если бы не моя профессия. С какого-то момента любой системный администратор – мина замедленного действия. Она может взорваться, а может и не взорваться. Сисадмин со стажем теряет любопытство, ибо невольно знает уже слишком много. Ни одна скотина в крупной фирме даже не подозревает о том, насколько ценен и, одновременно, опасен сисадмин. Если его не кормить, он становится таким троянским конем, что проще уж пристрелить. Меня кормили неплохо. Испытывал ли я при этом чувство благодарности? Нет. Но я также не испытывал никакой злобы и уж тем более никакой классовой вражды. Правильно понятое место под солнцем позволяет занимать это место вечно. Народная, но очень тонкая и восточная мудрость. Относится ли эта мудрость ко мне? Частично. Потому что ангел у меня есть, как и у каждого на земле, но он черного цвета. Предавать других я не умею, а вот себя – легко.
      Генеральный директор Костя полдня сидел у себя в кабинете и вяло тормошил сервер. Обычная сетевая активность на грани ни хрена неделания. Я посмотрел на этот график и понял, что меня переклинило. И я пошел к нему. Секретарша Таня кочан головы, естественно, повернула, улыбнулась, но не остановила и не спросила меня, куда и зачем, потому как сисадмин – это святое, и он знает, что делает. Такой же неприкосновенностью пользовались в закрытом акционерном обществе «Циклон» еще только три человека: начальник службы безопасности, главбух и кассир Клава, которую лично Костя имел сомнительное удовольствие драть на офисном кожаном диване. Что интересно – Таню он не драл, вопреки расхожему народному поверью, но это не от проснувшейся неожиданно совести, а чисто по делу. А дело было в том, что как-то года четыре назад он нанял длинноногую модель и тут же начал ее трахать. А потом она начала трахать его. А потом пришли истинные хозяева «Циклона», слегка похожие на людей, и изнасиловали самого Костю. Ибо, как Косте объяснили, в первую очередь секретарша должна работать, а не посылать клиентов по телефону на хуй и не строить из себя пуп земли. Потом слегка похожие на людей хозяева «Циклона» забрали модель вместе с триппером и отчалили. Следующую секретаршу Костя выбирал из десятков самых разнообразных созданий. Пока шел конкурс, на ее место села девочка из бухгалтерии, мгновенно разобралась с поставщиками и клиентами, обставила свое рабочее место как хотела, сделала себе разлапистый структурированный файл в Access^, куда внесла всех засранцев с телефонами и фотографиями, а потом Костя как-то позабыл о конкурсе, потому что дело и так вертелось и никто уже клиентов никуда не посылал, а даже наоборот – девочка их мгновенно передавала в лапы ушлых менеджеров. В общем, Таня за короткое время стала незаменимой, нужной и неприкосновенной. Костя сильно ее ценил и о сексе даже не помышлял. Ибо есть кого. Кассиршу, например.
      Костя – здоровый тридцатипятилетний мужик с круглой гладкой мордой. Не дурак. Дурака хозяева «Циклона» не взяли бы. Бывший спортсмен. То ли боксер, то ли борец, уже не помню. Мне он не сказать, чтоб друг, а так – хороший знакомый. Это позволяет мне не напрягаться в общении. Что есть – то есть. Если ты, Костя, в бартерных своих операциях соображаешь хорошо, то не засирай мне мозги, когда говоришь о компьютерах, а покупай то, что я говорю. И сую ему счет из компьютерной фирмы. И такое у него на лице просветление наступает! Иногда он чешет затылок и говорит – а на месяц нельзя оттянуть? В большинстве случаев, конечно, можно, но попробуй, скажи ему так! Где месяц – там и год. В общем, если я прихожу к нему в кабинет – это его не очень радует, ибо опять этот небритый сисадмин будет требовать чего-то, ему одному понятного и дорогого…
      Но в этот раз я ничего не прошу, он это чувствует и даже как-то рад. Насколько вообще может быть рад генеральный директор системному администратору.
      – Садись, – сказал он, кивая на стул, – кофейку попьем, а то я что-то продрог. Сейчас, – он нажал кнопки на телефоне, – Таня, будь добра, сделай нам как обычно!
      У него было прохладно от работающего дурниной кондиционера. Май – поздний, горячий – бушевал на улице, воздух рябил, плясал и колбасился над асфальтом. Там, где над головой не было крыши, а было небо – звенело почти готовое лето. Лето, в которое мне хотелось упасть, как в воду – навзничь.
      – Я в отпуск, – сказал я.
      – Да, но проблемо! – повеселел еще больше генеральный Костя. – До какого?
      – Я в СВОЙ отпуск…
      – Блядь! – Костя нервно застучал по столу пальцами. – Ну вот на хуя, скажи ты мне, эта петрушка?!
      Я улыбнулся. Не очень, кстати, весело.
      – Костя, я тебе еще две недели назад сказал: может быть, забухаю. Ты знаешь, что я бы не стал это делать без предупреждения, я тебе еще два года назад говорил, что бухло – это только вопрос времени, и когда мне будет невмоготу – я уйду. Ты знал – кто я, что я и где я.
      – Да знал я… – Костя перестал стучать по столу. – И то, что бухаешь ты не по-людски, и то, что сорвешься рано или поздно, все знал. Все равно – гнусно как-то.
      – Ты не переживай. Больше чем надо. Серегу – сам знаешь – я натаскал тоже не по-детски, а сейчас он, чтобы доказать тебе, что он тоже не хуй в стакане, – я покачал головой, – без меня вырастет на глазах. Да и не тебе он будет доказывать, а себе. Это ты для него хуй в стакане и промежуточная стадия. Береги его.
      Серега – новый, быстрорастущий, совершенно оторванный от мирской жизни компьютерщик, которого я полгода назад порекомендовал в штат. Он не был нужен ни тогда, ни сейчас. Он будет нужен завтра. Когда уйду я.
      – Вернешься? – спросил Костя.
      Я помолчал. Солнце било прямо в жалюзи, пронзая плотную ткань вертикальных полос. Полосы вспыхивали золотом. Там, за ними, а еще за стеклами, бесновался май. Асфальт обжигал, наверное, ноги, если пройтись по нему босиком. Или еще не обжигал? Май – не июль, земля еще холодная. Босиком.
      – Я тебе нужен? – спросил я.
      Костя встал, не отвечая, со своего роскошного кожаного, регулируемого хрен знает в скольки направлениях кресла, и пошел к офисному холодильнику; открыл его, посмотрел тупо внутрь, достал один пузырь – поставил, другой – поставил, потом залез в морозилку и вытянул оттуда ледяную бутылку подарочной «Сибирской», ноль семьдесят пять.
      Постучавшись, зашла Таня с кофе на подносике – две чашечки, как обычно, поставила на край стола. Босиком. А солнце ласкает снаружи землю, как в последний раз. Птицы, поди, щебечут. Коты валяются на крышах, как сельди.
      – Таня, это… Совещание у меня.
      – Вам, Константин Григорьевич, что-нибудь еще к совещанию? – спросила умная Таня, увидев в руке у босса ледяной пузырь с водкой.
      – Рюмки, хлеб, минералку… Стаканы еще. Никого не пускать. Нет меня.
      Распорядившись таким образом, Костя опять сел в кресло, покачался на нем и заговорил:
      – Я тебе вот что, Бриг, скажу. Нужен, не нужен – это все лирика. Вполне может быть, что и не нужен. Вот и Серега тебя заменит. А вот выйди я сейчас в соседнюю комнату – тишина, все работают, слова лишнего не скажут, разъеби я кого – утрутся молча, неправ я буду – все равно промолчат, сидеть будут, очереди своей ждать. Что, трудно им людьми остаться? Не дрожать, не лизать жопу, глаза не опускать? Из, твою мать, ста или – сколько там сейчас? – людей, не людей – не знаю, единиц, в общем – из этих ста кто мне в харю правду скажет? Ну, Петрович, да Гена, да ты вот. Из ста! Сколько раз было – рушится все, боятся признаться, пока сам говна не увижу. А уж как вкладывают друг друга! Пока я в силе, так и будет. А представь, развалится завтра «Циклон», все на улице окажемся – банкротство, например, или еще какое цунами? Да элементарно – каждый мне в морду плюнет и детям своим накажет. Эксплуататор, твою мать, трудового народа. А я – пешка, Бригадир. Просто пешка. Надо мной такие люди, что лучше бы тебе не знать.
      Зашла опять Таня, уже с большим подносом. Сгрузила все на стол, расставила и исчезла. Костя взял со стола пачку «Честерфилда», вытащил сигарету, закурил.
      – Я, Бриг, устал не меньше, а может, и больше твоего. Вот тут у меня уже этот «Циклон»! – Костя провел ребром ладони по горлу. – Но я, в отличие от тебя, никуда не могу уйти. Ты такого рабства, Юра, ни в каком, блядь, учебнике не видел, в каком я нахожусь. «Нужен». Да не нужен ты мне как работник, таких сисадминов – как говна за баней. Просто. Ты уйдешь – и уже останется двое. Двое, с кем я могу человеком себя почувствовать. А потом, например, один. А там уже… – он махнул рукой, – эх, да что, блядь, говорить!
      Костя взял бутылку и нацелился в рюмку, которая стояла ближе ко мне.
      – Я не буду, – сказал я.
      – Не понял… Ты ж забухал!
      – Не забухал. Забухаю. Завтра.
      – Хм, – покачал бутылкой Костя, – тогда на хуй рюмки…
      Он взял один стакан, налил его наполовину, поставил, взял литровый пластик минералки, налил другой стакан по самый край, поставил. Положил сигарету в сияющий хрусталь пепельницы, взял стакан водки, повернул голову в сторону, выдохнул и в два спортивных глотка влил в себя ледяное пламя «Сибирской». Не переводя дыхания, взял стакан с минералкой и влил туда же. Взял опять сигарету, выдохнул и затянулся.
      – Неделю не пил, понимаешь! Повода не было. Его и сейчас нет, а выпить хочется.
      Я понимал. Я вот теорию относительности не понимал и, видимо, никогда, слава богу, не пойму, а Костю я понимал и был ему благодарен не за то, что он босс, а за то, что он тоже меня если и не понимал, так хоть старался понять. Казусы общения. Пазлы сосуществования. Загадки социума. В общем – херня всякая. Май за золотыми полосами жалюзи истекал пивом и медом.
       Босиком.
      – Значит, так, – сказал Костя, затаптывая в хрусталь сигарету. – Месяц отпуска с завтрашнего дня с последующим, блядь, увольнением. Пиши заявление, пусть хоть у тебя все будет нормально, раз уж у всех, твою мать, не получается. Чем могу, одним словом. В кассе к вечеру получишь и зарплату, и отпускные, я сейчас в бухгалтерию позвоню. Сереге объясни все и ко мне засранца отправь на ковер – пугать буду. И вот еще что… – Он слегка подумал. – Возьми-ка ящик бартера с кладовки возле кассы. Коньяк там есть этот… казахстанский. Три звезды. Не знаю, откуда в степи коньяк, но пить его наши грузчики пьют, а тебе не один ли хуй, чем похмеляться. Ключ у Клавы. Скажешь, что я разрешил.
      …И вышел я в 17.15 на крыльцо, и не стало больше в «Циклоне» системного администратора Бригадира. А стал в «Циклоне» системный администратор Сергей, и свалилось на него счастье. Root, unlimited, supervisor со всеми правами, сервер на Хеоn\'е, Novell пятерочка с переходом на шестерочку, файло без границ и куча кровожадных юзеров. В общем, живи – не хочу, расти во все стороны, нет тебе с этого дня запрета и контроля тоже нет, а есть охуенная ответственность, и жить тебе теперь с оглядкой и думать, что говоришь, и обожать свою работу, потому как нет другого пути и жизни для тебя тоже другой нет. Судьба. Хорошо это или плохо, но – судьба. Фатум, планида, фортуна… Или не фортуна. А я на крыльцо вышел, сердце внутри болтается, беснуется май вокруг, воробьи обалдевшие прыгают, стрекочет в газоне членистоногое какое-то, а в глазах моих – дикость, усталость и цифровое безумие…

ЛУЧЕЗАРНОЕ ОДИНОЧЕСТВО

      Это уже было. У Неруды. В «Признаюсь – я жил». Слямзил я это без зазрения совести и нимало этим не побеспокоился. Потому как каждый день солнце над планетой с безбашенной, нечеловеческой красотой встает и всё – на бис… Хороший восход должен повторяться вечно. И фраза – ничто нам не запретит ее, сияющую, повторять.
      Я готовился к одиночеству месяц. Методично, ничего не пропуская. Только распиздяй моего масштаба может так педантично готовиться к своему грехопадению.
      Для начала я подготовил компьютер. Из трех полуразобранных я, потратив два дня, собрал один боевой. Классический корпус InWin с 300-ваттным, но неродным блоком питания Delta Electronics. Легендарная мама 8RDA+. Не менее легендарный Barton 2500+. На него я поставил тонколепестковый веер кулера Zalman, что тоже не хрен с горы. Два Кингстона по 256 метров DDR400. Барракуда на 120 гигов. Еще один Seagate, но не Барракуда, а U6 на 80 гигов засунул в рэк. Титан 4200 – классика NVIDIA. ЗСОМ\'овская сетевуха. Aver,овский тюнер. Хакерская, без дополнительных уродств, клава Mitsumi. Logitec,овская мышь. Тошибовский комбик. Самсунговский монитор 900NF. Ну, флопик, там, web-камера. Неувядающий, вечный, как колонны Парфенона, Русский Курьер. И дистанционный пульт, он же – тыкалка, он же – лентяйка от «Скорпиона». Все. Есть в жизни «щасте»!
      Но это – аппаратное счастье. Еще есть счастье программное. Для начала – 98-я русская Винда, на случай падения основной системы. FAT32. Вторым номером, а вернее, как раз первым – XP английская+MUI+SPl. NTFS. Все заплатки. NOD32, Outpost, Ad-Aware, PGP. Офис, Фотошоп, Корел. Карта города, телефонная база, адресный стол. Light Alloy, JetAudio, все кодеки нужные, ну и – часть ни в Красную Армию, но вдруг пригодятся. PowerDVD. Ридеры. Вьюеры. Твикеры. Один твикер, в смысле. Час посидел – пошинковал Винду, как Василий Иванович – шашкой. Теперь каждый сервис на учете и то – под запретом. Опера. Мышь летучая. Тотал Коммандер. Far. Горячие клавиши настроил для пульта. Открыть-закрыть. Кино-музыка. Громче, тише. Вообще, шат ап. Ну и – power on-power off. С дивана можно не вставать. Дальше – чтиво, музыка, фильмы. 200 штук с локалки фильмов закачал. А также всю библиотеку Мошкова. Шансон с классикой, чуть-чуть рока и совсем на донышке – чего-то народного. Каретного слил метров 100, картинок с девками и порнухи. Подумал, убрал порнуху, девок оставил. Подумал, убрал девок, оставил порнуху. Плюнул, убрал к свиньям собачьим часть фильмов, оставил всех девок, закачал еще порнухи и еще эротики. Забегая вперед: долго не мог понять между ними разницу, пока не въехал, дебил, что границы нет, а есть лента Мёбиуса, у которой, как водится, – две стороны, ан это только если в статике смотреть, а если по ней шляться-совокупляться, то сторона, однако, одна, да еще и не кончается! У меня попутно вопрос возник: вот если, например, я девушку в баре снимаю, то в каком месте эта эротика переходит в порнуху? Один скажет – на улице, когда я ее галантно лапать начинаю, а другой ляпнет – в постели, когда она мне гондон напяливает. Но сдается мне, порнуха начинается в том самом баре, потому как я шел туда почти для этого, и она – не подснежники собирать. А когда в дыму цветном, в мареве, в музыке и в болтовне глаза наши встретились – не мораль и не воспитание сработали, не джентльменство наносное, не советы из журнала «Как стать звездой», а жаберные крышки и боковая линия. Подумал я еще и остановился на этом. А потом еще подумал и выдернул из жопы компьютера RJ-45 на хрен, ибо всё – Рубикон перейден, мосты сожжены, мне нужен только я.
      Так что стало мне счастье еще и тут. Оставил я на этом свой компьютер, остальные запчасти на полку в кладовке сложил. Ушли туда – скази диск и, соответственно, контроллер к нему, карта видеозахвата, внешний CD-RW, хаб восьмипортовый, корпуса, оверклокерские примочки, а также бобина болванок noname на 100 штук и прочая хренотень.
      Ну, пошли на кухню. Там дел тоже невпроворот. Знал бы я заранее, что Костя мне ящик коньяка подарит – обязательно бы корректировку сделал, но я не знал. И потому готовился основательно. Расчет предварительный был у меня на месяц, дальше – тишина (это если в переводе Лозинского, а если в переводе Пастернака, то – дальнейшее – молчанье). Но бог с ним, с Гамлетом… По бутылке водки в день «Гвардейской», итого – 30 штук. Полтора ящика. Стоит 25 штук в кухонном столе, а 5 – уже в холодильнике. «Карачинская» с лебедями – запивать. 15 штук. 12 в столе, 3 в холодильнике. Пиво. Ну, пиво я не очень. Поэтому – всего две двухлитровки «Багбира», и то – хрен его знает, понадобятся ли. Так, может, догнаться когда.
      Еда. Белки, типа, жиры и, сука, углеводы. Соответственно, мясо – 10 кило, масло оливковое – огромная бутыль, сахар – 5 кг в пакетах в столе. Это, так сказать, база. Яйца – забил все углубления в холодильнике, хлеб – 5 булок в пластике там же, дабы не высох. Молоко – 5 пакетов длительного хранения, потом придется выйти в свет, докупить. Сельдь. В горчичной заливке. Обратно ж – пять баночек. Сок. Виноградный. «Чемпион». Пахнет «Изабеллой», и это радует. Сколько? Правильно – пять литровых пакетов. Сыр. Ну, этого немного – чисто по утрам, когда не будет сил готовить. Где-то кило швейцарского. Колбасы нет, и не будет. ЛУК! С кулак головки, 5 килограмм, ядреный – страсть! Три! Три трехлитровых банки классических огурцов – в прозрачном, как слеза, рассоле плавают хрустящие изумрудные красавцы среди смородиновых листов, чесночных головок и прочих прелестей. Три! Литровых три банки маринованных грибочков! Умереть – не встать! В соплях, в слезе блестящей, в горошках перца, как живые, как в тот день, когда родились на свет! А в углу, в кладовочке, мешочек картошечки отмытой, просушенной, ждущей сковородки раскаленной и сала! А сало… сало – это святое. И потому в морозилке в холстине шмат с прослойками крупной солью сверкает, а чесночины в нем спят, врезанные, впаянные, вплавленные внутрь заботливой хозяйкой. Хорошо!
      А еще – чай черный гранулированный, не сильно запашистый, зато крепкий, как черт, мертвого разбудит; кофе – «Нескафе Голд», две банки стограммовых, шоколад «Победа» – настоящий, не соевый, крепкий, горький, военный какой-то, недаром так, поди, назван! И все из еды… соль считать не будем и перец тоже.
      Я все выкинул – все, что мешало, весь мусор – неделю назад. Бумаги, мануалы старые, инструкции, коробки из-под аппаратуры, непишущие ручки, куски карандашей, компашки ненужные – много компашек. Все, в чем сомневался, выкинул. Все, в чем не сомневался, в шкаф на полки распихал, а потом еще раз выгреб и еще раз половину выкинул. Отмыл всю квартиру, перестирал все и выдохся. В планах был еще балкон. Был. Но – не стал. Фатум. Энтузиазм – вещь недолговечная.
      …Один из водил «Циклона» подвез меня с ящиком казахского трехзвездочного коньяка к подъезду и даже помог это все запихать в лифт. Прощаясь с ним, я дал ему от щедрот одну бутылку, двери лифта съехались, и я вознесся вверх, к небу. Небо было близко – на пятом этаже. «Щасте» есть… Я понял это, когда дверь квартиры за мной закрылась, но еще я ощутил пустоту. Очевидно, счастье и пустота – близнецы-братья.
      Казахский трехзвездочник отправился в кладовку до лучших времен. Мне так показалось правильней. Ну, не зря же я готовился совершенно только мне нужным образом. Я ничего не имел против казахского коньяка и ничего не имел против Кости, подарившего мне это чудо природы, но линия поведения уже была выработана и утверждена.
      Я сел на диван и закрыл глаза. Под веками проносились цифровые головастики. Два с половиной года информационного безумия. Без отпуска, без больничных и с редкими выходными. Иногда мне казалось, что я тоже имею сетевые имена, как и любой другой компьютер. Виндовское, новелловское, линуксовое… не мой комп, не железяка, а я сам. Глюк такой, посетив меня однажды, почти не уходил, я пытался по ночам менять себе айпишники, ставить на себя самбы и расшаривать желудок. Я бывал дома только для того, чтобы спать. Я заметил, что жены нет, только через неделю после ее ухода, по внезапно посетившему меня сексуальному желанию – ночью вдруг хуй встал, как Дед Мороз, и так и простоял до утра, хотя сам я спал, витая в тридцатидвухбитном облаке. Еще через неделю я вспомнил ее сотовый и позвонил по причине отсутствия в доме жрачки, чистого белья и еще невиданного в природе свинарника. Оказалось – ее нет уже месяц… или два месяца. И вообще нет. Для меня. В ту ночь у меня был повод напиться, но не было желания…
      Вот некоторые говорят – любовь… Я, наверное, забыл – как любить. Небесное создание, которому я читал стихи и целовал в попку, исчезло из моего сердца навсегда. Загадка. Квадратура круга. Гипотеза Римана. И долг, и порядочность, и совесть тут ни при чем… Сегодня тебе нравится Гендель. А завтра – ни за какие ковриги… Кого за это пиздить – Генделя? Не надо никого за это пиздить. Это вроде как отражение внутреннего твоего развития. Прогресс, регресс или вообще деградация. И оттого перестает тебе нравиться виртуоз Гендель. И глыба Толстой. И пронзительный Левитан. А начинает тебе нравиться дурь Рахманинова, ехидство Достоевского и еблан Пиросманашвили. Это они в иерархиях своих – на разных полках, в разных купе и разной значимости. Это культуроведы им рейтинги раздают. А внутри у меня они так вот и обитают… Либо нравятся. Либо нет. Потому и живут вместе группа «Ленинград» и Бетховен. Шекспир и Веничка Ерофеев. Леонардо да Винчи и безвестный мудила с Красного проспекта, который нарисовал однажды мою ненаглядную так, что я и сейчас на этот портрет дрочу. Хотя и не жена уже, и с другим сожительствует, и не вернется никогда… А и правильно… Что возвращаться? В одну реку дважды не поссышь… Так говорил величайший философ Саша Зоткин, мой собутыльник, мой друг и уже покойничек. Там, где сейчас он, вечно струятся серебряные водопады. И сидит мой кореш, и читает под оливой своего любимого постмодерниста Жака, блядь, Дерриду.
      Но это – к слову. Я говорил про любовь, про Генделя и про жену. Так вот – желание трахнуть ее у меня еще есть. А вот любить – уже скучно. Так Хемингуэй где-то написал в одном из рассказов: «Скучно любить»…
      Иногда я думаю: а если б у нас были дети, что бы изменилось? Любил бы я ее и дальше? Гипотеза Римана, римейк. Пусть уж лучше так. Я ничего не должен. И она ничего. Да если б все так разводились! Вот бы где счастье-то было! Отдельное нам обоим за все это спасибо. Я сохраню ее в сердце, бывшую жену мою. Не на первом месте, не в центре и не поперек всех. А там, в дальнем уголочке, где шумят тополя, и липнет на лицо пух, да ветер ласкает загорелые ноги, да бьется вена под кожей, да хуй стоит так, что лебедкой не согнуть… Она меня из трехлетнего запоя вывела, на Энгельса, семнадцать отвела, снотворным нервы лечила, терпела дома ненавистные ей компьютеры. Со стороны глядя – разве ж от таких мужей бегут? От пьяных бегут, деспотов, маньяков сексуальных, тайсонов доморощенных, изменщиков коварных… жадных, злых, недоумков, ревнивцев… А тут не пил человек, не курил, не дрался, по бабам не шароёбился, работал как черт. Ушла… И правильно сделала. Не надо скучно любить. Лучше уж вообще не любить. В пизду…
      …Пьянство у нас в роду – генетическая проблема. Папа, деда, прадеда. Каждый день – краше в гроб кладут. Старости, как таковой, ни у кого не было. Болезней тоже. Одна болезнь – алкоголизм. Дремучий какой-то, ядреный, то ли от здоровья немереного, то ли от дурости. Пол-литра – даже не доза, а так – аперитив. Дабы проснуться, например. Или вместо валерьянки. Литра – еще туда-сюда, не есть баловство, но и не в дугу однозначно. Потому как в дугу – это полтора-два. А при хорошей закуске… В общем, у деды рекорд был – семь поллитровок с сургучной пробочкой в день. Побить я его, конечно, не пытался, а приближался два раза, и оба раза – в реанимацию, и оттого пришел к выводу, что род, типа, того – мельчает… Или водка совершенно не та, что раньше. Но это уже на совести изготовителей. Другой распространенной проблемой в нашей семье было ничем не прикрытое разгильдяйство и желание работать предпочтительно только головой. Отсюда у нас невьебенное количество всяких бухгалтеров, педагогов, ученых и вот теперь еще и компьютерщиков. Клинических случаев постоянного физического труда наблюдалось мало, хотя каждый представитель семейства безруким абсолютно не был и время от времени гегемонил всласть. Я вот, например, гипсокартонщик и столяр, понимаешь, станочник. Давно я уже этим не занимаюсь, но инструмент холю и лелею. Дрель хилтиевская, перфоратор бошевский, кнауфовские прилады для гипса, а также гордость моя и сокровище – лично где собранный, а где изготовленный столярный набор, а также головка фрезерная новосибирского инструментального завода с подсечным комплектом ножей. Дает она изумительное качество реза, ибо на головке два ножа и две подсечки одинаковой формы. Подсечка как бы подминает волокно, не дает древесине скалываться, а нож из пластины толстой, мало вибрирует, потому и волны на погонаже нет. Но это все – пройденный этап. Память, ностальгия и мемуарный понос. Сейчас я сисадмин бывший и мудила в запое.
      В запое? Я открыл глаза. И пошел на кухню к холодильнику. Начнем с пива, однако. «И пьяницы с глазами кроликов… „In vino Veritas!“ кричат…» Блок худосочный.
      Пиво, вообще-то, я брал чисто для баловства. Ну, чтобы было. Но энтропия корежит и не такие установки. Я взял двухлитровку «Багбира» и приложил ее ко лбу. Май за окном бесновался, над раскаленным асфальтом мерцали шейдерные драконы и цифровались… то есть шифровались… О чем это я? Ах да, «Багбир»…
      Баночка селедочки в горчичном соусе, вилочка, хлебушек, высокий пивной кристально чистый стакан… Все это – на журнальный столик перед диваном. Нежно открутил голову пивному пластику – я не делал этого уже совершенно не помню сколько. Золотое шипение, легкая пена, по краю стакана – вглубь, в недра поплыли янтарные волны, внутри которых с ума сходили мелкие пузырьки. Долил доверху, и шапка пены набухла, а потом с одного края рухнула вниз мелким водопадом… Аккуратно открыл сельдь. Вилкой наколол кусочек. И взял стакан.

  • Страницы:
    1, 2, 3