92

Скажите Вешняковой... — Имеется в виду Тихомирова Нина Васильевна (1898—1971), актриса Художественного театра.

93

Передайте Елагину... — Виктор Яковлевич Станицын, актер и режиссер МХАТа, часто пародировал своих друзей-мхатовцев, в том числе руководство театра. В дневнике Елены Сергеевны об этом также упоминается. 10 сентября 1934 г.: «У нас вечером... Ужин при свечах, пироги, икра, севрюга, телятина, сласти, вино, водка, цветы. Сидели уютно часов до четырех. Станицын хорошо показывал Станиславского, Немировича, Тарханова, Ершова, Булгакова».

94

— Что это у нас все в ножки да в ножки... — Описывая этот эпизод, Булгаков, конечно, имел в виду совсем другой случай, который зафиксирован в дневнике Е. С. Булгаковой 9 октября 1935 г.: «Генеральная „Врагов". После генеральной стоим в партере: Оля, М. А., Немирович, Судаков, Калужский (Калужский (Лужский) Евгений Васильевич, 1896—1966, ведущий актер МХАТа, муж О. С. Бокшанской. — В. Л.) и я. Немирович очень комплиментарно говорил о „Пушкине". Женя Калужский:

— Вот, Мака, кланяйся в ножки Вл. Ив., чтобы он ставил. :

Наступило молчание, и М.А. стал прощаться».

95

...репетируют пьесу «Степан Разин»: — Елена Сергеевна соотносила упомянутого «Степана Разина» со спектаклем «Пугачевщина» К. Тренева, поставленного на сцене МХАТа в 1925 г.

96

Филипп Филиппович Тулумбасов. — Федор Николаевич Михальский, администратор Художественного театра, одним из первых ознакомился с отрывками из романа. Запись Елены Сергеевны от 12 февраля 1937 г.: «Вчера был Федя. М. А. прочитал ему отрывок из нового романа, в том числе контору Фили. Федя очень польщен».

97

В Филину дверь входила очень хорошенькая дама... — Конечно, не мог Булгаков в театральном романе не упомянуть и о Елене Сергеевне (Мисси). Появление Мисси именно в этой сцене естественно и логично, ибо дружба ее с Филей восходит к началу 20-х гг. Вот, к примеру, некоторые выдержки из писем Елены Сергеевны к сестре — О. С. Бокшанской, написанных в 1923 г.: «Художественный Театр. Келья. Как видишь, деточка, пишу тебе в Федичкиной комнатке. Я пришла, чтобы перевести тебе деньги... Теперь я тебе расскажу, при каких условиях я получила твою посылку. Федичка меня повел (и представил как свою жену) в I студию смотреть просмотр фильма — юбилей МХАТа...»

А вот фрагменты из писем Елены Сергеевны к той же О. С. Бокшанской, но уже 1926 г. 20 февраля: «Федя приехал, я его видела, он обедал у нас, ничего он не женился, и не думает жениться. Сегодня вечером пойду к нему посидеть. А насчет обольщения — очень даже некультурно! В театре вообще не бывала. Думаю, что с приездом Феди буду часто ходить...» 11 марта: «За время болезни ко мне часто звонили Федя, Рипси и Николай Афанасьевич (Н. А. Подгорный. — В.Л.)».

В течение многих лет Федя мелькает в дневниках и письмах Елены Сергеевны. А 27 июля 1939 г., после одобрения пьесы «Батум» на расширенном заседании в МХАТе, она уговорила Михаила Афанасьевича написать шутливую записку Михальскому от ее имени:

«Милый Фединька!

Миша просил меня заранее сделать распределение знакомых на премьеру „Батума".

Посылаю Вам первый список (художники, драматурги и композиторы).

Будьте добры, Фединька, сделайте так:

Эрдман Б. Р. — ложа дирекции.

Вильямс П. В. — 1-й ряд (лево).

Шебалин В. Я. — 3-й ряд.

Эрдман Н. Р. — 7-й ряд.

Дмитриев — бельэтаж, постоять.

Фединька! Если придет Олеша, будет проситься, сделайте мне удовольствие, скажите милиционеру, что он барышник. Я хочу насладиться!..»

Но «насладиться» Елене Сергеевне не удалось — пьеса была запрещена.

98

— Фуй, Алъёша! — Булгаков очень привязался к младшему сыну Елены Сергеевны — Сереже Шиловскому. В архиве сохранились шутливые записки к нему Булгакова. А Сережа, в свою очередь, часто «помечал» рукописи писателя. Так, на одной из страниц романа «Мастер и Маргарита» он написал огромными буквами: «Потап буржуй...» Мака и Потап — шутливые семейные прозвища Булгакова. Например, 31 августа 1937 г. Елена Сергеевна записала в своем дневнике: «Приехали дачные бедняги (Сережа и Е. И. Буш. — В. Л.), Сергей обрадовался Потапу».

99

Амалия Ивановна. — Екатерина Ивановна Буш, воспитательница Сережи, сына Елены Сергеевны. Любопытно, что Екатерина Ивановна почти не говорила по-русски, хотя долгие годы жила в семье Булгаковых, вообще у Булгаковых было много друзей и знакомых немецкого происхождения, это — Блументаль, Берг, Эрдманы, Вильямсы, позже — Рихтеры.

100

Филя! Прощайте!.. Вспомните же меня и вы! — Филя (Ф. Н. Михальский) не только не забыл Булгакова, но и помогал во многом Е. С. Булгаковой в ее заботах о творческом наследии писателя. В своих воспоминаниях о Булгакове он откликался на призыв писателя и разговаривал с ним: «Я всегда помню крепко вас, Михаил Афанасьевич, я был свидетелем вашего трудного пути в литературе, ваших немногих, но действительно прекрасных радостей... Теперь, через много лет... я почему-то прежде всего слышу его голос — баритон чуть-чуть с носовым оттенком. Порой в нем чувствуется легкая ласковая ирония и к своему собеседнику, и к самому себе, и к событиям театрального дня. И тот же голос — голос колючий, с бескомпромиссными интонациями, когда посягают на его творчество, на его убеждения...» (Воспоминания о Михаиле Булгакове. С. 256, 258).

101

...Иван Васильевич. Он был... свежее и моложе. — Первоначально было: «...светлее и моложе».

102

Кто лечил?.. кажется, профессор... Янковский. — Булгаков упоминает своего университетского учителя Ф. Г. Яновского (1860—1928), о котором подробнее будет сказано в комментариях к «Белой гвардии».

103

Женщина поклонилась... древнерусским поклоном... — Слова «древнерусским поклоном» вписаны писателем при редактировании текста.

104

Это все шайка работает. — В Художественном театре постепенно нарастали противоречия между сторонниками К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко. Со второй половины 1935 г. и до февраля 1936 г. в театре постоянно работали комиссии ЦК БКП(б), которые докладывали о результатах своей работы Сталину. Мы приведем некоторые фрагменты из этих справок. 3 августа 1935 г. зав. отделом культурно-просветительной работы ЦК ВКП(б) А. С. Щербаков (1941—1945) докладывал И. В. Сталину, А. А. Андрееву, Н. И. Ежову (секретарям ЦК):

«По поручению секретарей ЦК ВКП(б) Отдел... ознакомился с положением МХАТ им. Горького.

За последнее время внутри театра весьма обострились отношения между отдельными группами работников. В связи с этим настроение ряда артистов МХАТ подавленное. Это особенно сказалось при обсуждении речи Сталина на выпуске Военной академии... На этом собрании... откровенно были поставлены больные вопросы из жизни МХАТ.

В своем выступлении режиссер СУДАКОВ заявил, что МХАТ стал „в своей среде объектом посмешища". Народный артист МОСКВИН выразил свое полное согласие с речью СУДАКОВА. Заслуженная артистка ТАРАСОВА весьма резко поставила вопрос о том, что артисты и режиссеры не верят ни друг другу, ни своему руководству. „Нужно умереть и вновь родиться — тогда что-нибудь выйдет", — заявила она (кстати, она цитировала слова К. С. Станиславского, однажды произнесенные им в театре. — В. Л.).

Заслуженная артистка КОРЕНЕВА, заслуженный артист СТАНИЦЫН и режиссер ГОРЧАКОВ рассказывали о мытарствах актеров, занятых в пьесе „Мольер"...

Народный артист ТАРХАНОВ, сравнивая старый и новый МХАТ, сделал вывод, что театр все больше заболевает и что его засасывает формалистика... „Мы вчера, — сказал он, — раскрыли наши рты потому, что на нас сильно подействовала речь товарища СТАЛИНА. Там призывают к любви (вот, оказывается, где скрывался источник любви! — В. Л.), а здесь призывают к сухой формалистике..."

При оживленной поддержке аудитории заслуженный артист режиссер САХНОВСКИЙ подчеркнул, что основная беда заключается в отсутствии единого руководства: два руководителя театра — Станиславский и Немирович-Данченко никогда ничего ясного не говорят (с места реплика тов. ТАРАСОВОЙ — „сумасшедший дом"). Встреченный овацией народный артист ЛЕОНИДОВ также заявил: „Самое главное заключается в том, что у нас два директора. Вообще бывает один директор, а у нас два. Кроме того, за тридцать шесть лет своей работы они не могли согласовать своих взглядов. И поэтому оба эти директора имеют по театру, куда они отдают больше своих сил".

Собрание считает, что нужно разгрузить СТАНИСЛАВСКОГО и НЕМИРОВИЧА-ДАНЧЕНКО от административно-организационной работы, поставив во главе театра директора.

Эти события в МХАТе не являются, разумеется, случайными. Они результат той внутренней борьбы, которую ведут между собой Станиславский и Немирович-Данченко. Театр переживает тяжелый кризис. Нужно срочно помочь ему.

Отдел... считает, что необходимо возможно быстрее ликвидировать двоевластие в МХАТ-1 и назначить туда директора — члена ВКП(б). Станиславского и Немировича-Данченко нужно оставить в качестве художественных руководителей и „почетных директоров"... Немирович-Данченко в беседах с рядом лиц выразил свое согласие на назначение директора. Станиславский будет безусловно против» (Источник. 1997. №6. С. 122—123).

В целом справка была благоприятна для Немировича-Данченко и его «группы» («шайки»). Но Сталин, ознакомившись с запиской комиссии, не стал спешить с принятием решения... Однако положение в театре еще более ухудшилось и секретариат ЦК вновь поручил А. С. Щербакову проверить работу МХАТа.

17 сентября 1935 г. А. С. Щербаков направил Сталину, Кагановичу и Ежову новую справку, в которой «нового» ничего не было — выводы были точно такими же, как и в первой справке. Но упоминался в справке Булгаков в связи с репетициями пьесы «Мольер» («Работа над новыми пьесами затягивается на весьма продолжительное время. Так, например, пьеса „Мольер" Булгакова начала репитироваться, когда закладывалась первая шахта метро, и эта пьеса до сих пор не готова»).

Сталин и на этот раз решил подождать... Но обстановка действительно становилась взрывоопасной, усилилось доносительство друг на друга. Более всего доставалось Н. В. Егорову... И тогда Станиславский обратился с письмом лично к Сталину (1 января 1936 г.). Он написал письмо так, что возразить ему было просто невозможно. Кстати, это показывает и весь субъективизм Булгакова в оценке Станиславского. Хотя бы в той части, когда он говорит о слабеющем, угасающем уме великого режиссера и актера. Приведем ниже наиболее характерные отрывки из этого письма.

«Дорогой, глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович,

Я получил от Вас привет, переданный мне т. Животовой (пом. директора МХАТ), глубоко тронут Вашим вниманием и Вашим участием. От нее я узнал, что Вас интересует положение Художественного Театра, и это обязывает меня высказать Вам всю правду о нем. Я понимаю, что должен сделать это очень кратко...

Огромные сдвиги, происходящие во всех областях строительства нашей родины, новые люди, новый быт, зарождающаяся новая человеческая цивилизация заставляют меня, одного из старейших представителей театра, искренно преданного искусству, волноваться его судьбой. Наш Театр может и должен стать самым передовым театром нашей страны в сценическом отображении всей полноты внутренней духовной жизни рабочего человека, ставшего хозяином земли.

Театральное дело во всем мире находится в состоянии застоя. Вековые традиции уходят.

Но к счастию, СССР в настоящее время является подлинным преемником лучших традиций как европейского театра, так и всего того хорошего, что было в старых традициях русского театра. Надо успеть передать наиболее ценное молодому подрастающему поколению и вместе с ним не только удержать, но и закрепить для дальнейшего развития... Сохранить их можно только в театре наивысшей культуры и наивысшего мастерства. Этот театр должен стать вышкой, к которому подтянутся все остальные театры. В свое время такой вышкой был Малый театр, а затем — Художественный. Теперь же такой настоящей вышки нет. Художественный Театр спустился со своих высот и превращается в лучшем случае в приличный производственный театр...

Весь свой опыт, все свои знания, все свое время и здоровье, все свои последние годы я хотел бы отдать на создание подлинного творческого театра. В поисках путей создания такого театра я обратился к молодежи, организовав несколько месяцев тому назад Оперно-драматическую Студию, и с этой же целью я работаю над своей второй книгой, в которой я хочу передать весь свой опыт и все свои знания. Но одним из важнейших путей является сохранение и развитие творческого богатства, накопленного Художественным Театром. С этим богатством небрежно обращается некоторая часть труппы, которой не нужно и неудобно большое творчество, предъявляющее большие требования к человеку-художнику.

Вот эта борьба между высокими стремлениями и мелкими преходящими интересами происходит в данное время в Московском Художественном Театре и раздирает его на части. Творческий опыт и стремление к большому искусству — на стороне немногих оставшихся «стариков» и части растущей молодежи. На другой стороне большая энергия, направленная на маленькие доступные задачи.

Борьба трудная, — и нужна своевременная помощь для того, чтобы при преклонном возрасте нас, обоих руководителей, и разности наших творческих принципов и запутанных между нами 40-летних отношений можно было бы вывести Театр из того состояния, в котором он находится. Необходим опытный, культурный директор коммунист, который помог бы нам с В. И. Немировичем-Данченко наладить наши взаимные отношения для творческого руководства Театром. Наиболее подходящей кандидатурой для этой сложной, трудной работы мне представляется тов. М. П. Аркадьев, Начальник Управления Театрами НКП РСФСР, как человек с театральным опытом, тактом и большой энергией...

МХАТ же должен быть превращен в вышку театрального искусства.

Зная Вашу любовь к театру, я надеюсь на Вашу помощь.

Преданный Вам К. Станиславский».

(Источник. С. 130-131)

Сталин начертал на письме следующую резолюцию: «Тт. Молотову, Акулову, Керженцеву, Бубнову, Щербакову. Как быть? И. Сталин».

Каждый из лиц, кто был указан в резолюции, "письменно выразил свое мнение (записки были написаны на имя Сталина). При всех расхождениях в анализе ситуации, сложившейся в МХАТе, они, в принципе, были согласны с предложениями К. С. Станиславского. Правда, А. С. Щербаков предлагал также на пост директора театра О. С. Литовского, одного из последовательных гонителей Булгакова. 2 февраля 1936 г. постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) директором Художественного Театра был назначен М. П. Аркадьев. Так что понятно, почему с таким интересом воспринимался «Театральный роман» не только актерами Художественного театра, но и всей «культурной общественностью» Москвы.

Театр стал лихорадочно готовить пьесу «Мольер» на генеральную премьеру. 6 февраля Е. С. Булгакова записала: «Вчера, после многочисленных мучений, была первая генеральная „Мольера", черновая. Без начальства. Я видела только Аркадьева, секретаря ВЦИК Акулова да этого мерзавца Литовского».

105

— А «Плоды просвещения» вам не нравятся?.. — Пьеса Л. Толстого (1891), которую К. С. Станиславский безуспешно пытался поставить в 1922 г. (решением Наркомпроса пьеса была снята с репертуара). Отсюда и испуг Настасьи Ивановны по поводу «современной пьесы»: «Мы против властей не бунтуем».

106

Бахтин. — Видимо, Булгаков уже успел прочитать вышедшую в свет в 1928 г. книгу М. М. Бахтина (1895-1975) «Проблемы поэтики Достоевского». Писатель довольно часто «отмечал» таким способом заинтересовавшие его имена.

107

...вы эту сцену вычеркните... — Ох как часто слышал эту фразу от режиссеров и постановщиков автор «Дней Турбиных», «Зойкиной квартиры», «Бега», «Мольера»... Иногда приходилось скрепя сердце уступать. Но, уступая, долго помнил о каждом таком случае и переживал.

108

Этот Стриж — чума у нас в театре. — Дневниковая запись Е. С. Булгаковой 28 января 1936 г.: «Слух, что будто бы К. С. хотел отделить филиал и выгнать из МХАТа Судакова и что это ему не удалось. Не знаю, правда ли». Слух этот мог родиться из следующих предложений Станиславского, изложенных в уже известном письме Сталину:

«Необходим тщательный и строгий пересмотр и переоценка всего творческого коллектива Театра для определения людей, годных на большую творческую экспериментальную работу, могущих создать подлинный театр.

Нужно обязать работников Театра в спешном порядке повысить свою квалификацию до степени истинных мастеров искусства...

У нас в Театре должен быть брошен лозунг „темпы в повышении актерского мастерства", — тогда темпы театрального производства, естественно, сами собой повысятся.

Лица же, не могущие войти в коллектив квалифицированных мастеров, должны будут продолжать работать на прежних условиях в Филиале под руководством МХАТ, пополняя свои ряды новыми актерами для создания производственного театра» (Источник. С. 131).

Так что слухи не были беспочвенными: Судаков, при предполагаемой организации работы МХАТ и Филиала, был бы, несомненно, переведен в «производственный театр».

109

— Вот вам бы какую пьесу сочинить... Колоссальные деньги можете заработать в один миг. — Предложений подобного рода Булгаков получал множество. Вот, к примеру, случай с Н. С. Ангарским. Дневниковая запись Елены Сергеевны 3 мая 1938 г.: «Ангарский пришел вчера и с места заявил:

— Не согласитесь ли написать авантюрный советский роман? Массовый тираж. Переведу на все языки. Денег — тьма, валюта. Хотите, сейчас чек дам — аванс?

М. А. отказался, сказал — это не могу».

Со Станиславским же разговоры о новых пьесах велись совершенно в ином плане. 25 августа 1934 г. Елена Сергеевна записала со слов Булгакова такой его разговор с только что вернувшимся в Россию Станиславским: «М. А. все еще боится ходить один. Проводила его до Театра, потом — зашла за ним. Он мне рассказал, как произошла встреча Константина Сергеевича... <...> Актеры встретили его длинными аплодисментами. Речи Константина Сергеевича в нижнем фойе... <...> Когда кончил, пошел к выходу, увидел М. А. — поцеловались. К. С. обнял М. А. за плечо, и так пошли.

— Что вы пишете сейчас?..

— Ничего, Константин Сергеевич, устал.

— Вам нужно писать... Вот тема, например: некогда все исполнить... и быть порядочным человеком. — Потом вдруг испугался, и говорит: — Впрочем, вы не туда повернете!

— Вот... все боятся меня...

— Нет, я не боюсь. Я бы сам тоже не туда повернул».

110

Ужасная женщина. Сидит за конторкой и на все способна. — О. С. Бокшанская играла колоссальную роль в Художественном театре, во всяком случае более значительную, чем позволяла ей скромная должность секретаря Немировича-Данченко. Это видно и из записей Е. С. Булгаковой. 1 мая 1934 г.: «Прошение о двухмесячной поездке за границу отдано... для передачи Енукидзе. Ольга, читавшая заявление, раздраженно критиковала текст...

— С какой стати Маке должны выдать паспорт? Дают таким писателям, которые заведомо напишут книгу, нужную для Союза. А разве Мака показал чем-нибудь после звонка Сталина, что он изменил свои взгляды?» 4 октября 1937 г.: «Оленька с какими-то пустяками по телефону. М. А. говорит: „Это означает, что „Бег“ умер". И действительно, через несколько дней стало известно, что „Бег" окончательно „умер"».

111

— Вы, как видно, упрямый человек... — Об «упрямстве» Булгакова ходили легенды, хотя чаще всего драматург отстаивал свои замыслы, и не более того. Характерна в этом смысле запись Елены Сергеевны от 12 сентября 1933 г.: «Оля сказала, что был разговор в Театре о „Беге". Немирович сказал, что не знает автора упрямей, чем Булгаков, что на все уговоры он будет любезно улыбаться, но ничего не сделает в смысле поправок». Станиславский же, проводя свою линию в споpax с Булгаковым и убеждая его «полюбить» те или иные поправки, приговаривал: «Вас надо оглаживать».

112

...я купил журнал «Лик Мельпомены»... — В материалах Елены Сергеевны это название соотнесено с журналом «Новый зритель».

113

...которого звали Волкодав. — Речь, видимо, идет о фельетоне В. Черноярова «Сборная команда» (Новый зритель. 1926. 9 августа).

114

...я, брат, двадцать пять лет пишу... однако вот в Софоклы не попал... — Видимо, подобные обиды случаются между писателями. Во всяком случае дневниковые записи Юрия Слезкина наводят на эту мысль. В них проскальзывает некоторая досада на литературные и театральные успехи Булгакова. Приведем некоторые фрагменты из дневника Ю. Слезкина, которые ранее не публиковались. 21 февраля 1932 г.: «Талант Булгакова неоспорим, как неоспоримо его несколько наигранное фрондерство и поза ущемленного в своих воззрениях человека. Старая интеллигенция выкидывает его как свое знамя, но, по совести говоря, знамя это безыдейное, узкое, и несколько неловко должно быть интеллигенции за такое знамя, когда-то знаменем ее были — Герцен, Чернышевский. А Миша Булгаков проговорился однажды в своем „Багровом острове": „Мне бы хороший гонорар, уютный кабинет, большая библиотека, зеленая лампа на письменном столе и чтобы меня оставили в покое..."

Все это он получил, поставив во МХАТе-1 „Дни Турбиных", не хватало только одного — его не оставили в покое... ему не дали спокойно стричь купоны — революция, большевики, пролетариат. Долой революцию, большевиков и пролетариат! Вывод ясен? Да, конечно. Но неужели это знамя русской интеллигенции?»

4 ноября: «Узнал от Финка, что М. Булгаков развелся с Любочкой и женился на сестре жены секретаря Немировича-Данченко. А Любочка будто бы сошлась с каким-то военным. Все три жены Булгакова являются как бы вехами трех периодов его жизни и вполне им соответствуют. Скромная и печальная Татьяна была хороша только для поры скитаний, неустройства и неизвестности, она могла быть лишь незаметной, бессловесной и выносливой нянькой, и очень неказиста была бы в блестящем театральном окружении... Любочка — прошла сквозь огонь и воду и медные трубы — она умна, изворотлива, умеет себя подать и устраивать карьеру своему мужу. Она и пришлась как раз на ту пору, когда Булгаков, написав „Белую гвардию", выходил в свет и, играя в оппозицию, искал популярности в интеллигентских... кругах — Любочка заводила нужные знакомства, возобновляла старые — где лестью, где кокетством пробивала Мише дорогу в МХАТ... Когда пошли „Дни Турбиных", положение Булгакова окрепло — акции Любы у Миши сильно пали — был момент, угрожавший разводом, но тут помог РАПП — улюлюканье и крик, поднятый им по поводу „Дней Турбиных", а после и снятие и запрещение самой пьесы ввергли на долгое время Булгакова в материальный кризис, и Любочка с ее энергией снова пригодилась — сожительство их продолжалось... До нового разрешения постановки „Дней Турбиных", принятия к постановке „Мольера" и прочего... К славе вновь притекли деньги, — чтобы стать совершенно своим человеком в МХАТе, нужно было связать с ним не только свою творческую, но и личную судьбу, — так назрел третий брак...

Все закономерно и экономически и социально оправдано... Мало того — и в этом сказывается талант, чутье и чувство такта его стиля. Многие даровитые люди гибли, потому что у них не было этого „седьмого" чувства, — их любовь не подчинялась требованиям закона развития таланта и его утверждения в жизни».

Вот такую схему жизненного пути своего бывшего друга нарисовал Ю. Слезкин. Схема эта не лишена некоторого правдоподобия, но не более того. Чувство собственной недооцененности все-таки превалирует над трезвой оценкой фактической стороны дела. (Это и почувствовал Булгаков!) Сопоставим эти записи с более поздними — уже после смерти Булгакова. 14 марта 1940 г.: «Сегодня узнал от Финка — умер Михаил Афанасьевич Булгаков, 49 лет. Одно время чувствовал себя лучше, вернулось зрение, а перед смертью снова ослеп. Так и не довелось с ним встретиться, как условились после Барвихи. Большая часть его рукописей не увидела света. Два романа, четыре пьесы. Прошел всю свою писательскую жизнь по обочине, всем известный, но „запрещенный". Его „Дни Турбиных" держатся на сцене дольше всех советских пьес. Грустная судьба. Мир его праху». И еще запись через несколько дней: «В „Литературной газете" 15 марта появился приложенный здесь некролог о Булгакове, впервые о нем написана правда. При жизни — был успех у читателей и зрителей и бесконечный поток ругани на страницах газет и теа-журналов».

115

...ты Настасью Иванну Колдыбаеву знаешь?.. — В списках Елены Сергеевны Колдыбаева соотнесена с Марией Петровной Лилиной (актриса МХАТа, жена К. С. Станиславского). М. Лилина несколько раз упоминается в дневнике Елены Сергеевны и каждый раз в каких-то двусмысленных или комических ситуациях. Вот одна из записей (21 декабря 1935 г.): «Идут репетиции „Мольера". У Кореневой сжали некоторые сцены. Она стала устраивать скандалы, ссылалась, что будет жаловаться Марье Петровне! (Лилиной), вскрикивала истерически...»

116

Или что эта печка черного цвета? — Этот текст вызывает ассоциацию со следующей записью Елены Сергеевны (20 марта 1935 г.; первая редакция дневника): «Миша свои мучения с „Мольером" у Станиславского очень образно сравнил: — Представь себе, что на твоих глазах Сереже начинают щипцами уши завивать и уверяют, что это так и надо, что чеховской дочке тоже завивали и что ты это полюбить должен...»

117

...Аристарх Платонович не разговаривает с Иваном Васильевичем... — О взаимоотношениях Станиславского с Немировичем-Данченко написано много, но наиболее ярко, быть может, это сделал Булгаков в своем романе. Не менее сильно, с большой иронией, отражено это и в дневнике Е. С. Булгаковой. Вот наиболее интересные фрагменты из первой редакции дневника (13 мая 1934 г.): «15-го предполагается просмотр нескольких картин „Мольера". Должен был быть Немирович, но потом отказался.

— Почему?

— Не то фокус в сторону Станиславского, не то месть, что я переделок тогда не сделал. А верней всего — из кожи вон лезет, чтобы составить себе хорошую политическую репутацию. Не будет он связываться ни с чем сомнительным».

17 сентября: «Немировича Станиславский устраняет и, по-видимому, устранит... <...> когда Марков говорил с Константином Сергеевичем о постановке Чехова в Театре и передал слова Немировича, что Чехова нельзя восстановить в том виде, как он раньше шел, а надо по-новому, — Станиславский сказал:

— Это что же? С наклеенными носами?

— Нет, так, как должен и может играть МХАТ, но по-новому, в новых формах...

— Подлизывается!.. Молодящийся старик!»

13 апреля 1935 г.: «У К. С. и Немировича созрела мысль исключить филиал из Художественного театра, помещение взять под один из двух их оперных театров, а часть труппы уволить и изгнать в окраинный театр, причем Вл. Ив. сказал:

— У Симонова монастыря воздух даже лучше... Правда, им нужен автомобильный транспорт...

Но старики никак не могут встретиться вместе, чтобы обсудить этот проект.

К. С. позвонил Оле:

— Пусть Владимир Иванович позвонит ко мне.

Оля — Вл. Ив-чу. Тот:

— Я не хочу говорить с ним по телефону, он меня замучает. Я лучше к нему заеду... тринадцатого хотя бы.

Оля — К.С-у. КС:

— Я не могу принять его тринадцатого... у меня тринадцатое — выходной день. Мне доктор не позволяет даже по телефону говорить.

Вл. Ив. — Оле:

— Я не могу прийти шестнадцатого.

Оля — К. С-у. К. С:

— Жена моя, Маруся, больна, она должна разгуливать по комнатам, я не могу ее выгнать.

Вл. Ив. — Оле:

— Я приеду только на пятнадцать минут.

К. С. — Оле:

— Ну хорошо, я выгоню Марусю, пусть приезжает.

Вл. Ив. — Оле:

— Я к нему не поеду, я его не хочу видеть. Я ему письмо напишу.

Потом через два часа Вл. Ив. звонит:

— Я письма не буду писать, а то он скажет, что я жулик, и ни одному слову верить все равно не будет. Просто позвоните к нему и скажите, что я шестнадцатого занят».

18 сентября: «Оля говорит, что Немирович в письмах ей и Маркову возмущался К. С-ем и вообще Театром, которые из-за своих темпов работы потеряли лучшего драматурга, Булгакова.

Когда я рассказала это М. А., он сказал, что первым губителем, еще до К. С, был именно сам Немиров».

Кстати, весьма точную характеристику К. С. Станиславскому и В. И. Немировичу-Данченко (и их взаимоотношениям) дал нарком просвещения А. С. Бубнов в своей записке на имя Сталина от 13 января 1936 г. В ней отмечалось: «Станиславский — талантливее, глубже и идейнее Немировича-Данченко, а последний (крупнейшая театральная сила) — человек более современный, если можно так сказать, живее, деловитее первого и ближе к нам...» (Источник. С. 133).