Под королевским балдахином стояли два кресла: для короля и Годвина, а Тостиг, Леофвайн, Гурт и Гарольд должны были поместиться за ними. Древнесаксонский обычай требовал, чтобы молодые прислуживали старикам, а вожди - королям,
      Годвин, уже выведенный из терпения давешней сценой между сыновьями, огорчался еще более при виде холодности своего государя. Очень естественно, что человек всегда чувствует некоторую привязанность к тем, которым он оказывал услуги; Годвин же возвел Эдуарда на трон, и никто не мог обвинить его в непочтительности к королю. Несмотря на то, что власть Годвина была очень велика, едва ли кто-нибудь решился утверждать, что для Англии было бы хуже, если бы Годвин сильнее влиял на короля, а жрецы и норманны пользовались бы меньшей милостью Исповедника.
      Итак, гордое сердце старого графа страдало невыразимо в эту минуту Гарольд, особенно сильно любивший отца, наблюдал за мельчайшими переменами в лице его; он видел, что оно покрылось ненормальным и зловещим румянцем и что старик делает над собой невероятные усилия, чтобы вызвать на лице спокойную улыбку.
      Король отвернулся и потребовал вина. Гарольд поспешил поднести ему кубок, причем поскользнулся одной ногой, но все-таки устоял на другой, что подало Тостигу повод поглумиться над неловкостью брата.
      Годвин заметил это и, желая дать обоим сыновьям легкий урок, сказал добродушно:
      - Видишь, Гарольд, как одна нога выручила другую; так-то и один брат должен помогать другому! Эдуард поднял голову.
      - Да, так-то помогал бы теперь и мне Альфред, если бы ты не лишил меня этой помощи, Годвин, - проговорил король.
      Этих слов было достаточно, чтобы переполнить меру терпения Годвина; щеки его покрылись еще гуще румянцем, и глаза налились кровью.
      - О, Эдуард! - воскликнул он. - Ты уж не в первый раз намекаешь на то, что я сгубил Альфреда! Король не дал ответа.
      - Пусть же я подавлюсь этой крошкой хлеба, - воскликнул громким голосом Годвин, - если я виноват в смерти твоего брата!
      Но едва он успел прикоснутся губами к королевскому хлебу, как взгляд его померк; какой-то хриплый звук вылетел из груди, и он рухнул на пол, пораженный внезапным ударом апоплексии.
      Гарольд и Гурт бросились торопливо к отцу и подняли его.
      Гарольд прижал его с отчаянием к себе и звал его по имени, но Годвин уже не слышал голосов сыновей.
      - Это суд Божий... унесите его! - произнес король. Он встал из-за стола и с печальной торжественностью удалился из комнаты.
      ГЛАВА V
      Пятеро суток Годвин лежал без всякого сознания, и Гарольд не отходил от его постели. Доктора не решались пустить ему кровь, потому что это было во время морского прилива и полнолуния. Они терли ему виски отваром из пшеничной муки и молока, положили на грудь свинцовую дощечку с какими-то таинственными руническими изображениями; но все это не помогло, и светила науки потеряли надежду возвратить пациенту сознание и движение.
      Невозможно описать, какое действие произвело при дворе это грустное происшествие, а в особенности - предшествующие ему обстоятельства. Слова короля, сказанные Годвину за столом, переходили с чудовищными изменениями и прибавлениями из уст в уста. Народ теперь уже не сомневался больше, что Годвин был убийцей Альфреда, потому что он, действительно, не проглотил кусок хлеба, которым хотел доказать свою невинность, а в то время было принято испытывать подозреваемых в каком-нибудь преступлении именно куском хлеба: если они проглатывали его не поморщась, то считались безусловно невинными, в противном же случае виновность подозреваемого признавалась доказанной.
      К счастью, Гарольду ничего не было известно об этих толках черни. Утром шестого дня ему показалось, что больной шевелится. Он поспешно откинул полог кровати: старый граф лежал с широко открытыми глазами, и багровый румянец его уступил место страшной, почти мертвенной бледности.
      - Как ты чувствуешь себе, дорогой мой отец? - спросил его Гарольд.
      Годвин улыбнулся и хотел что-то сказать, но голос отказался служить ему. Он собрал последние силы, чтобы приподняться; пожав руку Гарольда, он припал к его груди и испустил дыхание.
      Гарольд тихо опустил безжизненное тело на подушки кровати, закрыл отцу глаза, поцеловал в холодные губы и, став возле него смиренно на колени, стал усердно молиться за упокой его души. Окончив моление, он сел немного поодаль и закрылся плащом.
      В это самое время в комнату вошел Гурт, который очень часто сидел вместе с Гарольдом у постели отца. Тостигу было некогда разделять их заботы: предвидя смерть Годвина, он хлопотал занять его место в Эссексе.
      Увидев Гарольда, сидящим как статуя, и с закрытым лицом, Гурт тотчас догадался, что все уже кончено; взяв со стола лампу, он смотрел долго-долго на лицо мертвеца.
      Казалось, будто Годвин помолодел с минуты расставания с жизнью; морщины на лице его исчезли без следа и на устах застыла блаженная улыбка.
      Гурт, как и Гарольд, поцеловал усопшего, сел потом на полу возле старшего брата и безмолвно припал к нему на плечо головой. Желая знать причину неподвижности брата, он заглянул ему в лицо: по нему струились слезы.
      - Утешься, бедный брат, - проговорил он нежно. - Отец наш жил для славы и видел все свои желания исполненными. Посмотри, как спокойно его лицо, Гарольд!
      Гурт взял Гарольда за руку и повел как ребенка прямо к одру умершего. Взгляд Гарольда нечаянно упал на ящик, принесенный его матери Хильдой, и какая-то странная, нервная дрожь пробежала внезапно по всему его телу.
      - Сегодня, как мне помнится, идет шестой день уже от поездки в Виндзор? - обратился он к Гурту.
      - Да, шестой, это верно.
      Не медля ни минуты, Гарольд открыл сундук: в нем были белый саван и какая-то рукопись. Он развернул ее; в ней заключалось следующее:
      "Слава Гарольду, сыну Годвина Великого и Гиты, урожденной принцессы! Послушавшись Хильды, ты теперь узнал, что глаза ее проникают в таинственную завесу будущего. Склонись же перед ней и не доверяйся мудрости, способной уразуметь только обыденные вещи. Подобно храбрости воина и пению менестреля, мудрость пророчицы не от мира сего: она изменяет течение дел и превращает воздух в материю. Преклонись же перед Хильдой. Из могилы вырастают цветы и из горя проистекает радость".
      ГЛАВА VI
      Приемная дома Годвина была полна посетителями, пришедшими справиться о здоровье старого графа. Гурт вышел к ним и пригласил их взглянуть в последний раз на героя, который твердой рукой восстановил на саксонском престоле род Сердика. Гарольд стоял безмолвно у изголовья покойника: много пришлось ему в этот день видеть слез и слышать вздохов, посвященных памяти его усопшего отца. Многие из танов, вполовину верившие, что Годвин был убийцей Альфреда, шептали друг другу
      - Кто умирает с такой улыбкой, не может быть виновен в убийстве.
      Дольше всех у трупа остался граф Мерции Леофрик. Когда остальные удалились, он схватил бледную руку усопшего и проговорил:
      - Старый враг, мы постоянно соперничали с тобой: и в Витане, и на поле брани; но мало есть друзей у Леофрика, которых он оплакивал бы так искренне, как тебя! Англия снисходительно будет судить твои грехи, как бы велики они ни были, потому что сердце твое билось только для Англии, и голова твоя заботилась только о ее благосостоянии.
      Гарольд приблизился к Леофрику, обнял его и прижал к себе. Это растрогало доброго старика: он положил свои дрожащие руки на голову Гарольда и благословил его.
      - Гарольд, - сказал он, - ты наследник славы и могущества отца; пусть же его враги будут твоими друзьями. Победи свое горе, - этого требуют отечество, честь твоего дома и память покойного. Я знаю, что многие уже строят козни против тебя и твоего рода; ходатайствуй у короля, чтобы он признал твои права на графство умершего отца; я поддержу тебя перед Витаном.
      Молодой человек с чувством стал жать руку Леофрику и сказал, поднося ее к губам:
      - Пусть наши дома пребывают в мире отныне и навеки!
      Самонадеянный Тостиг сильно ошибался, предполагая, что некоторая часть партии Годвина согласится отдать ему преимущество перед Гарольдом. Не меньше ошибались и жрецы, воображавшие, что со смертью Годвина прекратится могущество его дома. Не один Витан был расположен в пользу Гарольда; вся Англия сознавала, что Гарольд - единственный человек, которому смело может ввериться государство. Сам король не относился к Гарольду враждебно, а, напротив, чрезвычайно ценил и уважал его.
      Вскоре Гарольд был провозглашен графом эссекским и немедленно стал выбирать человека, которому мог бы передать свое прежнее графство. Одолев свою ненависть к Альгару, он решился избрать его на свое место; несмотря на большие недостатки Альгара, он все-таки был самым подходящим преемником Гарольда. К тому же избрание его избавило государство от громадной опасности, так как он в пылу гнева соединился было с королем Гриффитом валлийским, самым грозным врагом Англии.
      По наружности дом Леофрика, владевший теперь сильнейшими уделами, Мерцией и страной Восточных Англов, стал важнее дома Годвина; потому что в последнем только Гарольд владел значительным графством, братья же Гарольда получили прежние небольшие графства; но не имей даже графства, Гарольд все-таки был бы первым в Англии по своему уму и характеру. Он сам по себе был настолько велик, что не нуждался ни в каком пьедестале.
      Наследник основателя дома всегда получает в глазах света больше значения, чем предшественник его, если только он сумеет поддержать это значение и пользоваться им. Продолжая начатое прежде его, он не рискует ежеминутно наталкиваться на врагов или подвергнуться несправедливым упрекам. Так и Гарольд был избавлен от всех врагов, стоявших на пути отца, и не имел на своем имени ни малейшего пятна. Даже Тостиг должен был вскоре сознаться, что Гарольд имеет перед ним громадное преимущество, и уступить ему дорогу. Он убедился, что все могущество дома Годвина сосредоточивалось лишь в Гарольде и что без помощи его ему, Тостигу, никогда не придется удовлетворить свое честолюбие.
      - Отправляйся в свое графство, - сказал ему Гарольд, - и не сетуй, что Альгара предпочли тебе. Подумай, что было бы очень неприлично, если бы мы забрали в наши руки все владения в Англии. Старайся всеми силами заслужить любовь твоих вассалов. В качестве сына Годвина ты со временем можешь добиться многого, если только будешь поступать разумно и умеренно. Надейся на Гарольда, но и на себя уповай: тебе недостает лишь терпения и настойчивости, чтобы быть равным первому графу Англии. Перед трупом отца я дружески обнял его врага; так не отдадим ли мы его памяти лучшую дань уважения, если и мы с тобой будем любить друг друга?
      - Я не подам больше повода к вражде, - ответил Тостиг покорно и спокойно уехал в свое графство.
      ГЛАВА VII
      Хильда стояла на холме, любуясь прекрасным заходом солнца. Невдалеке от нее сидела Юдифь и лениво выводила по воздуху какие-то знаки. Молодая девушка сделалась еще бледнее с тех пор, как видела в последний раз Гарольда, а во взгляде ее выражались та же апатия и безысходная грусть.
      - Видишь, милая, - обратилась к ней Хильда, - солнце опускается в бездны, где царствует Рана и Эгир; но на следующий день оно снова явится к нам из золотых ворот востока. А ты, едва вступившая на жизненный путь, воображаешь, что солнце, скрывшись за горизонтом, никогда больше не обрадует нас своим сиянием; в ту минуту, когда мы с тобой разговариваем, твое утро приближается, и мрачные тучи проясняются.
      Рука Юдифи медленно опустилась; она тревожно взглянула на пророчицу.
      - Хильда, ты жестока! - проговорила она почти гневно, между тем как щеки ее вспыхнули ярким румянцем.
      - Не я жестока, а судьба, - ответила вала. - Но люди не называют судьбу жестокой, когда она улыбается им; зачем же ты упрекаешь меня в жестокости, если я предвещаю тебе радость?
      - Для меня не существует радости! - возразила Юдифь жалобно.
      Она помолчала немного и продолжала, изменив голос:
      - Я должна высказать, что у меня теперь на душе, Хильда... слушай. Я упрекаю тебя, что ты испортила всю мою жизнь, потому что вскружила мне голову своими бреднями...
      - Продолжай! - произнесла Хильда спокойно.
      - Разве ты не напевала мне, что моя жизнь и судьба тесно связаны с существованием... с судьбой Гарольда? Если бы ты не уверила меня в этом, я никогда не стала бы наблюдать за выражением его лица и дорожить каждым его словом, будто сокровищем каким... Я не смотрела бы на него, как на часть самой себя, я с радостью вступила бы в монастырь... и мирно сошла бы в могилу... А теперь, теперь, Хильда...
      Молодая девушка замолкла.
      - Ты ведь хорошо знала, - начала она снова, - что обольщала мое сердце несбыточными надеждами, что закон вечно разлучал нас... что любить его было преступлением.
      - Что против вас будет закон, то мне было известно, - ответила Хильда, - но закон безумцев для мудрого есть то же, что паутина, растянутая на кустарнике, для крыльев птицы. Ты, действительно, родня Гарольду, но родство это очень дальнее и, что бы ни говорили жрецы, но союз ваш должен осуществиться, как только для него настанет день, определенный для него. Не печалься же, Юдифь: любовь твоя к Гарольду не преступление, и препятствия к вашему счастью будут устранены.
      - Хильда, Хильда, да я готова сойти с ума от радости! - воскликнула Юдифь в каком-то упоении, причем восторг, испытываемый ею, так преобразил ее лицо, что Хильда невольно отступила от нее, как перед каким-нибудь небесным видением.
      - Но эти препятствия устранятся нескоро, - заметила вала.
      - Что ж за беда?! - воскликнула Юдифь. - Я ничего не требую, кроме надежды... Я буду счастлива, если сделаюсь его женой даже у края могилы!
      - Если так, то взгляни: вот снова загорается заря твоей жизни! проговорила Хильда.
      Юдифь обернулась и увидела между столбами языческого храма предмет ее дум, то есть Гарольда. Видно было, что он еще не вполне оправился от постигшего его недавно удара; но поступь его была такая же твердая, как и прежде, а осанка сделалась более самоуверенной.
      - Опять исполнилось мое предсказание, что мы снова увидимся после солнечного заката, Гарольд, - сказала Хильда.
      - Вала, - возразил Гарольд сурово, - я не буду отрицать твоих предсказаний рассудком, ибо как отрицать могущество, начала которого нам неизвестны? Но прошу тебя, Хильда, не принуждать меня ходить во мраке; я люблю иметь дело с естественными предметами и чуждаюсь сверхъестественного; вообще - всего, чего ум мой не в силах постичь. Я желаю прямого пути без всяких хитростей.
      Пророчица смотрела на графа задумчивым взглядом, который выражал благоговение и грусть, но не сказала в ответ ни одного слова. Гарольд продолжал:
      - Оставь мертвых в покое, Хильда... Они не могут повлиять на нашу судьбу... С тех пор, как мы виделись в последний раз, дорогая Юдифь, я перешагнул через широкую пропасть, но и через узкую могилу... Ты плачешь, Юдифь? О, твои слезы лучшее для меня утешение!.. Хильда, выслушай меня: я люблю твою внучку, люблю ее с того дня, когда впервые взглянул в ее голубые очи, и она любит меня. Я расстался с ней, потому что законы наши препятствуют нашему браку, но и в разлуке мы оба чувствовали, что любовь наша никогда не угаснет; кроме меня никто не будет супругом Юдифи, и кроме нее никто не сделается моей супругой. Теперь я свободно могу располагать собой, и, вследствие этого, я пришел, чтобы сказать тебе, Хильда, в присутствии Юдифи: "Позволь нам еще надеяться, что мы когда-нибудь да соединимся узами брака!" Я надеюсь, что со временем на английский престол взойдет король, который не будет следовать советам жрецов и даст мне разрешение на брак с твоей внучкой. Может быть, придется еще долго ждать, но это не может испугать нас: мы молоды, а любовь терпелива, и мы можем ждать.
      - О, да, Гарольд, - воскликнула молодая девушка, - мы будем ждать!
      - Разве я не говорила тебе, - сказала торжественно вала, - что судьба Юдифи неразрывно связана с твоей?.. Поверь, что я употребила все свои знания на то, чтобы проследить судьбу моей внучки, и знай, что настанет день, хотя не скоро, когда ты достигнешь высшей степени славы и, вместе с тем, соединишься с Юдифью навсегда. Это случится в день твоего рождения, который постоянно приносит тебе счастье. Напрасно жрецы ратуют против звезд: что в них написано, то несомненно верно... Так надейтесь же, дети, и не унывайте!.. Теперь я соединяю не только ваши руки, но и ваши души.
      Во взоре Гарольда блеснул луч внезапного счастья, когда он взял руку своей невесты; но она невольно содрогнулась и крепко прижалась к нему, как бы ища у него защиты: на мгновение ей показалось, что она видит перед собой лицо того, которого, по предсказанию Хильды, ей было суждено увидеть еще раз в жизни; в воображении ее мелькнула статная, но вместе с тем и грозная фигура
      Вильгельма норманнского. Когда Гарольд прижал ее к себе мощной рукой, минутный страх ее уступил место неизъяснимому счастью.
      Хильда положила одну руку на их головы, подняла другую к сиявшему звездами небу и проговорила с глубоким чувством:
      - Приглашаю вас, невидимые силы природы, создавшие в наших сердцах любовь, быть свидетелями обручения этих молодых людей! И вы, звезды и воздух, будьте свидетелями этого торжества! Пусть души обрученных будут вечно вместе, пусть они разделяют друг с другом и радость и горе! Когда же наступит день их соединения, то вы, звезды, сияйте светло и безмятежно над их брачным ложем, о звезды!
      Луна взошла во всем своем блеске, соловей пел в кустах, а на могиле сына Сердика стояли рука об руку жених и невеста.
      ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
      ЧЕСТОЛЮБИЕ
      ГЛАВА I
      Велика была радость Англии. Эдуард послал Альреда ко двору германского императора за своим родственником и одноплеменником Эдуардом Этелингом, сыном Эдмунда Иронзида. Еще в детстве отдал его Канут вместе с братом его Эдмундом на воспитание своему вассалу, королю шведскому; утверждают, хотя и бездоказательно, будто Канут Великий желал, чтобы они были тайно умерщвлены. Однако ж король шведский препроводил их к венгерскому двору, где они были приняты с большим почетом. Эдмунд умер молодым и бездетным; но Эдуард женился на дочери немецкого императора и, во все продолжение смут в Англии и царствования Гарольда Косалапа, Гардиканута и Эдуарда Исповедника, был забыт в своем изгнании до тех пор, пока Эдуард не призвал его в Англию как своего законного наследника.
      Велика была радость народа.
      Громадная толпа, встретившая новоприбывших, сновала еще по улицам, когда из старого лондонского дворца, где поместился Этелинг со своим семейством, вышли два тана.
      В одном из них мы узнаем Годрита, друга Малье де-Гравиля, а в другом, одетом в саксонскую полотняную тунику, широкий плащ и украшенном массивными золотыми браслетами, Веббу, кентского тана, который был послом графа Годвина к королю Эдуарду.
      - Черт возьми! - воскликнул Вебба, отирая пот со лба, - поневоле вспотеешь, когда приходится протискиваться сквозь такую толпу. Я не согласился бы жить в Лондоне даже за все сокровища короля Эдуарда... Горло мое высохло как раскаленная печка... Слава тебе. Господи! Вот там виднеется какая-то харчевня: войдем туда и выпьем по рогу эля.
      - Нет, мой друг, - ответил Годрит с оттенком презрения, - здесь не место для людей нашего звания. Потерпи немного: мы сейчас дойдем до моста и там найдем приличную компанию и хороший стол.
      - Ну, уж так и быть! - вздохнул Вебба. - Веди меня, куда хочешь... Утешаюсь мыслью, что познакомлюсь немного с этим ужасным городом и буду, по крайней мере, в состоянии порассказать своей жене и сыновьям кое-что.
      Годрит, хорошо знакомый со всем Лондоном, насмешливо улыбнулся. Оба молча продолжали путь; лишь изредка Вебба испускал возглас гнева, когда кто-нибудь нечаянно толкал его под бок, или таял от восторга при виде фокусника, выделывавшего свои удивительные штуки на площади.
      Наконец они достигли по левой стороне Большого моста ряда маленьких рестораций, которые в то время были в большой славе.
      Между этими ресторациями, и рекой находился большой луг, на котором стояли небольшие подстриженные деревья, соединенные между собой виноградными лозами. Под ними были расставлены столы и стулья. Тут постоянно было такое множество посетителей, что нашим друзьям очень трудно было бы добиться толку, если б Годрит не пользовался особым уважением слуг. Он приказал поставить стол на самом берегу и подать самые лучшие кушания и вина, в числе которых были многие совершенно не знакомы Веббу.
      - Это что же за птица? - проворчал он.
      - О, какой ты счастливец, да тебе ведь попался фригийский фазан! Когда ты съешь его, я предложу тебе отведать маврского пудинга из яиц и икры, которая берется из внутренностей карпов... Здешние повара готовят это блюдо почти неподражаемо.
      - Маврский пудинг! Помилуй меня, Боже! - восклицал Вебба, рот которого был набит вкусным мясом фазана. - Каким же это образом могли маврские кушанья войти в употребление на христианском острове?
      Годрит расхохотался.
      - Да ведь здешние повара исключительно мавры, и лучшие лондонские певцы тоже из мавров... Вот взгляни туда - видишь этих серьезных приличных сарацинов?
      - За что же ты называешь этих людей приличными? - проворчал тихо Вебба. - Разве только за то, что они черномазые, подобные обуглившиеся пням?.. Кто же они такие?
      - Богатые торговцы, и через их посредничество молодые и хорошенькие девушки при продаже на различных рынках повысились в цене.
      - Вместе с этим усилился наш глубокий позор! - закипятился Вебба. Этот постыдный торг унизил нас в глазах вообще всех иностранцев!
      - Так говорит и Гарольд, и то же проповедуют все наши жрецы, проговорил Годрит. - Но тебе-то, влюбленному в обычаи наших предков и постоянно насмехающемуся над моим норманнским костюмом и короткими волосами, совестно осуждать то, что заведено чуть ли еще не Сердиком.
      - Гм! - пробурчал кентиец, очевидно смущенный подобными словами. - Я чту, разумеемся, старинные обычаи, они самые лучшие, и торговля людьми имеет, вероятно, разумное начало, которое безусловно оправдывает ее, но которого я, к сожалению, не знаю.
      - Ну, Вебба, как же нравится тебе Эдуард Этелинг? - спросил его Годрит, переменив разговор. - Он ведь принадлежит к древнему царскому роду?
      Кентиец совершенно смутился от вопроса и, чтобы скрыть это чувство, поспешно схватил большую кружку эля, который ставил выше всех остальных напитков.
      - Гм! - промычал он глухо, подкрепившись глотком любимого напитка, он говорит по-английски похуже Исповедника, а сынок его, Эдгар, не знает ни единого английского словечка... Потом эти его немецкие телохранители... Бр-р-р!.. Если бы я раньше знал, каковы эти люди, то я бы поберег и себя и коней, вместо того, чтобы мчаться встретить их в Довер и провожать сюда. Я слышал, будто Гарольд, этот почтенный граф, убедил короля пригласить их сюда; а что делает Гарольд, то все клонится прямо на пользу дорогого отечества.
      - Это так, - подтвердил с убеждением Годрит. Несмотря на свою приверженность к норманнским костюмам и обычаям, он был в душе саксонцем и высоко ценил достоинства Гарольда, который успел сделаться не только образцом для всей саксонской знати, но и любимцем черни.
      - Гарольд доказал, что он ставит Англию выше всего другого, продолжал Годрит, - если убедил короля Эдуарда вызвать сюда наследника. Не надо забывать, что граф сделал все это в ущерб собственной пользе.
      С того момента, как Вебба упомянул о Гарольде, двое богато одетых мужчин, сидевших немного в стороне и укутанных так, что никто бы не смог рассмотреть их лица, обратили внимание на этот разговор.
      - Что же теряет граф? - спросил поспешно Вебба.
      - Какой ты простофиля! - заметил ему Годрит. - Да представь же себе, что король Исповедник не признал бы Этелинга своим прямым наследником и потом неожиданно отправился бы к праотцам... Кто же тогда, по-твоему, должен был бы вступить на английский престол?
      - Ей-богу, я ни разу не подумал об этом! - признался ему Вебба, почесав затылок.
      - Утешься, очень многие не думали об этом. А я скажу тебе, что мы бы не избрали никого, кроме Гарольда!
      Один их двух подслушивающих хотел было вскочить, но товарищ удержал его вовремя.
      - Но мы же избирали до сих пор королей исключительно из датского королевского дома или из рода Серди-ка, - сказал ему кентиец. - Ты говоришь мне небывалые вещи!.. Может быть, мы начнем избирать королей из немцев, сарацинов и, наконец, норманнов?
      - Да, вот Этелинг первый скорее немец, чем англичанин. Поэтому я и говорю: не будь этого Этелинга, кого же избрать как не Гарольда? Он шурин Эдуарда и по матери происходит их северных королей; он - вождь всех полков короля и никогда не выходил из битвы побежденным, а между тем всегда предпочитал мир победе; первый советник в Витане, первый человек во всем государстве... Кого ж еще надобно? Отвечай же мне, Вебба!..
      - Не могу я так скоро взять в толк твои слова, - ответил ему тан, - и какое мне дело - кто ни будет королем, лишь бы он был достоин королевского трона. Да, Гарольду бы не следовало убеждать короля вызывать Этелинга... Но - да здравствуют оба!!
      - Что ж, да здравствуют оба! - повторил Годрит. - Да будет Этелинг английским королем, но да правит Гарольд! Тогда нам можно спать, не страшась ни Альгара, ни свирепого Гриффита, валлона, которые, по правде, благодаря Гарольду, укрощены на время.
      - Вести доходят к нам чрезвычайно редко; наша кентская область ограждена от смут других областей, потому что у нас правит Гарольд, а где орел совьет свое гнездо, туда не залетают хищные коршуны. А я был бы благодарен, если бы ты рассказал мне что-нибудь об Альгаре, который управлял целый год у нас графством, а также о Гриффите. Надо же мне вернуться домой умнее, чем я уехал.
      - Ну, ты, конечно, знаешь, что Альгар и Гарольд были всегда противниками на заседаниях в Витане?.. Ты слышал про их споры?
      - Да, я и сам их слышал и говорю по совести, что
      Альгару нельзя состязаться с Гарольдом на словах, как и в битве!
      Один их двух подслушивающих сделал снова движение, желал было вскочить, но только проворчал что-то вроде проклятия.
      - А все-таки он враг, - проговорил Годрит, не заметивший резкого движения незнакомца, - и колючее терние для Англии и графа. Прискорбно, что Гарольд не вступил в брак с Альдитой, которого желал и покойный отец его.
      - Вот как!.. А у нас в области поют славные песни о любви Гарольда к прекрасной Юдифи... О ее красоте говорят чудеса!
      - Верно, эта любовь и заставила его забыть про честолюбие?
      - Люблю его за это! - сказал на это тан. - Но что же он не женится? Ее поместья тянутся от суссекского берега вплоть до самого Кента.
      - Да она ему родня в шестом колене, а подобные браки у нас не дозволяются; но Гарольд и Юдифь уже обручены... И люди поговаривают, будто Гарольд надеется, что когда Этелинг будет королем, то выхлопочет ему разрешение на брак... Но вернемся к Альгару. В недобрый час отдал он свою дочь за Гриффита, самого беспокойного их всех королей-вассалов, который не смирится, пока не завоюет всего Валлиса без дани и повинностей и марки в придачу. Случай открыл его переписку с Альгаром, ко рому Гарольд передал графство восточных англов; Альгара потребовали немедленно в Винчестер, где собрался Витан... и его присудили к изгнанию, как изменника, ты это, верно, знаешь?
      - Ну, да! - отвечал Вебба. - Это старые вести.
      - Потом я еще слышал от одного жреца, что Альгар добыл корабли у ирландцев, высадился в северном Валлисе и разбил ирландского графа Рольфа при Гирфорде.
      - Я ужасно обрадовался, узнав, что граф Альгар, удалой и добрый саксонец, разбил труса норманна... Не стыдно ли королю поручать оборону марок норманну?
      - Тяжело было это поражение для короля и всей Англии, - проговорил Годрит. - Большой гирфордский храм, построенный королем Этельстаном, был разграблен валлийцами, и самому престолу угрожала опасность, если бы Гарольд не подоспел на помощь с большим войском. Нельзя изобразить всего, что перенесли англичане, как они измучились от походов, трудов и недостатка пищи; земля покрылась трупами людей и лошадей. Пришел и Леофрик в сопровождении Альреда миротворца. Таким образом, война была окончена, и Гриффит присягнул в верности Эдуарду, а Альгар был прощен. Но я знаю, что Гриффит изменит скоро Англии и что одна мощная рука графа Гарольда может смирить Альгара; и желал бы поэтому царствования Гарольда.
      - Но, как бы то ни было, я все-таки надеюсь, что Альгар перебесится и оставит валлийцев готовить на свободе себе петлю на шею, - заметил ему Вебба. - Хотя ему, конечно, далеко до Гарольда, все же он - истый саксонец, и мы его любили... Ну, а как теперь Тостиг ладит с нортумбрийцами? Нелегко угодить тем, у кого был графом такой вождь, как Сивард.
      - Да как тебе сказать? Когда, по смерти Сиварда, Гарольд ему доставил нортумбийское графство, он слушался советов его, и им были довольны. Но теперь нортумбийцы начинают роптать; вообще он человек капризный, тяжелый и надменный!
      Поговорив еще о событиях дня, Вебба встал и сказал:
      - Благодарю тебя за приятную беседу; мне пора отправляться. Я оставил своих сеорлей за рекой, и они ждут меня... Кстати, прости меня, я человек простой. Я знаю, что вам, придворным, нужно немало денег, и что когда подобный мне степняк приезжает в столицу, то справедливость требует, чтобы он же и платил. - Он вынул из-за пояса огромный кожаный кошелек. - Так как все эти заморские птицы и басурманские соусы стоят, верно, недешево, то...
      - Как? - воскликнул Годрит, покраснев. - Неужели ты считаешь нас, нидльсекских танов, за таких бедняков, что мы даже не можем угостить и приятеля, приехавшего издали? Все кентские таны, конечно, богачи, однако же попрошу тебя поберечь свои деньги на гостинцы жене.
      Вебба, заметив, что товарищ не на шутку обиделся, сунул кошелек обратно за пояс и позволил Годриту расплатиться по счету. Потом протянул ему на прощание руку и сказал:
      - Хотелось мне сказать пару ласковых слов графу Гарольду, но я не посмел подойти к нему во дворце, так как он показался мне занятым и важным. Не вернуться ли мне, чтобы зайти к нему в дом?