Сергей ЛУКЬЯНЕНКО
      МОЙ ПАПА - АНТИБИОТИК
      Сквозь сон я услышал тихий гул снижающегося флаера. Тонкое угасающее пение плазменных моторов, шорох ветра, путающегося в плоскостях. Окно в сад было открыто, а посадочная площадка у нас совсем рядом с домом. Папа давно уже грозится перетащить керамические плитки, из которых выложен пятиметровый посадочный круг, подальше в сад. Но делать этого, наверное, не собирается. Если уж ему понадобится сесть бесшумно, то он приземлится с отключенными двигателями. Этого делать нельзя, слишком опасно и сложно, но папа на такие мелочи не обращает внимания.
      Дело в том, что мой папа - антибиотик.
      Не открывая глаз, я сел на кровати. Пошарил рукой по столу, где была сложена одежда, но передумал и побрел к двери прямо в пижаме. Ноги путались в длинном теплом ворсе ковра, но я нарочно старался не отрывать их от пола. Мне очень нравится этот толстенный мягкий ковер, на котором можно кувыркаться, прыгать и делать все что угодно, не рискуя сломать себе шею.
      За окном гулко стукнули посадочные стойки флаера. Сквозь веки просочился тускло-красный свет тормозного выхлопа.
      По-прежнему не размыкая глаз, я открыл дверь, начал спускаться по лестнице. Если папа приземлился "громко", значит, он хочет, чтобы я знал он вернулся. Но и я хочу показать, что знаю это.
      Шаг, еще шаг. Некрашенные деревянные ступени приятно холодили ноги. Не мертвой стылостью металла, не равнодушным ледяным ознобом камня, - а живой, ласковой прохладой дерева. По-моему, настоящий дом обязательно должен быть деревянным. Иначе это - не дом, а крепость. Укрытие от непогоды...
      Шаг, еще шаг... Я сошел с последней ступеньки, встал на гладкий паркет холла. Забавно определять свое положение по состоянию пола. Шаг, еще шаг. Я уткнулся лицом во что-то твердое и гладкое, как сталь; скользкое и упругое, как рыбья чешуя; теплое, как человеческая кожа.
      - Гуляешь во сне?
      Отцовская рука взъерошила мне волосы. Я уставился в темноту, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь. Ну конечно, папа вошел в дом, не зажигая света.
      - Включить свет, - обиженно сказал я, пытаясь увернуться от отцовской ладони.
      По углам холла начали разгораться желто-оранжевые светильники. Темнота сжалась, убегая в широкие прямоугольники окон.
      Папа, улыбаясь, смотрел на меня. Он был в десантном спецкостюме, и обтягивающий его тело черно-смоляной биопластик уже начинал светлеть. Приспосабливался к изменившейся обстановке.
      - Ты прямо с космодрома? - спросил я, с восхищением глядя на отца. Как обидно, что сейчас ночь и никто из одноклассников его не видит...
      Спецкостюм казался тонким, наверное, из-за того, что мускулы рельефно выделялись под тканью-хамелеоном. Но это только иллюзия. Биопластик выдерживает температуру в полтысячи градусов и отражает очередь из крупнокалиберного пулемета. Ткань, из которой сделан спецкостюм, имеет одностороннюю подвижность. Не знаю, как это устроено, но если дотронуться до комбинезона снаружи - он твердый, словно из металла. А когда надеваешь спецкостюм (папа иногда мне разрешает), - он мягкий и эластичный.
      - Мы приземлились час назад, - рассеянно сказал, ероша мне волосы, папа. - Сдали оружие, и сразу по домам.
      - Все в порядке?
      Папа подмигнул мне, заговорщически оглянулся.
      - Все более чем в порядке. Болезнь ликвидирована.
      Слова были обычными, как всегда. А вот улыбка у папы не получилась. И спецкостюм у него никак не мог успокоиться: поблескивали разбросанные по ткани датчики, мерцала разноцветным непонятным узором индикаторная панель на левом запястье. По цвету спецкостюм уже ничем не отличался от бледно-голубых обоев. Шагни папа к стене - и его невозможно будет заметить.
      - Пап, - чувствуя, как слетает с меня сон, прошептал я. - Трудно пришлось?
      Он молча кивнул. И нахмурился - теперь уж абсолютно по-настоящему.
      - А ну-ка, марш в постель! Два часа ночи!
      Наверное, таким голосом он отдает приказания там, на планетах, пораженных болезнями. И никто не решается спорить.
      - Есть! - четко, в тон папе, ответил я. Но все-таки спросил напоследок: - Пап, ты не видел...
      - Нет. Ничего, теперь сможешь болтать со своим другом снова. Связь с планетой восстановят к утру.
      Я кивнул и пошел вверх по лестнице. Оглянувшись, у самой двери увидел, что папа стоит на пороге и стягивает с себя гибкую голубую броню. Перегнувшись через перила, я смотрел, как перекатываются у него по спине тугие клубки мышц. Я никогда не смогу так накачаться, не хватит терпения. Папа заметил меня и махнул рукой:
      - Ложись, Алик. Подарок покажу только утром.
      Это здорово, подарки я люблю. Папа дарил их мне, еще когда я был совсем маленьким и не знал, кем он работает.
      Когда от нас ушла мама, мне было пять лет. Помню, как она целовала меня - я стоял у двери, никак не мог понять, что происходит. Потом мама ушла. Навсегда. Она сказала, что я могу приходить к ней в любой момент, но я так и не пришел. Потому что узнал, из-за чего они с папой рассорились, и я обиделся. Оказывается, маме не понравилось, что папа служит в Десантном Корпусе.
      Однажды я случайно услышал их спор. Мама говорила что-то отцу - тихо, устало, так говорят, когда доказывают самому себе, а не собеседнику.
      - Неужели ты не видишь, в кого превратился, Борис? Ты даже не робот для них есть Три Закона, а для тебя ни одного. Ты делаешь то, что тебе прикажут, не думая о последствиях.
      - Я защищаю Землю.
      - Не знаю... Одно дело, когда ваш Корпус сражается с Пилигримскими диверсантами. А другое, когда десантники усмиряют колонии.
      - Я не имею права об этом думать. Решает Земля. Она определяет болезнь, она назначает лечение. А я просто антибиотик.
      - Антибиотик? Верно. Они тоже лупят наобум - и по болезни, и по человеку.
      Они замолчали. Потом мама сказала:
      - Прости, Борис, но я не могу любить... антибиотика.
      - Хорошо, - спокойно сказал папа. - Но Алька останется со мной.
      Мама промолчала. А через месяц мы с папой остались одни. Честно говоря, я даже не сразу это почувствовал. Мама и раньше подолгу не бывала дома - она журналист и ездит по всей Земле. Папа бывает дома гораздо больше, хотя раз или два в месяц уезжает на несколько дней. А когда возвращается, привозит подарки - удивительные вещи, которых нет ни в одном магазине.
      Однажды он привез Поющий Кристалл. Маленькая, сантиметровая пирамидка из прозрачного синего камня тихо, не умолкая ни на секунду, наигрывала странную бесконечную мелодию. Звук Кристалла менялся, когда шел дождь; когда на него падал солнечный свет, становился громче; если Кристалл подносили к металлу, он менял тональность. Он и сейчас поет свою вечную песню, плотно укутанный ватой и запрятанный в самый дальний угол шкафа.
      Были еще лотанские зеркала и рэтские скульптурки - вылепленные из мягкой розовой пластмассы люди взрослели, старились, смотрели то улыбчиво, то хмуро.
      Ну а самым лучшим подарком был пистолет.
      В тот раз папы не было почти неделю. Я ходил в школу, играл со своим другом Мишкой по прозвищу Чингачгук. Ездил с ним и его родителями в соседний город, где начинался праздник Смеха. Мишка даже ночевал у меня насколько раз. И все равно было скучновато. Наверное, папа это понял. Когда он приехал, то даже не стал ничего рассказывать. Порылся в сумке и протянул мне тяжеленный металлический пистолет. Секунду я держал его в руках, не догадываясь, в чем дело. И только когда устала рука и я едва не уронил оружие, до меня дошло - это не игрушка. Ее не стали бы делать такой тяжелой, под силу лишь взрослому.