– Я говорю вполне серьезно. Он человек злопамятный и мстительный. Мне беспокоиться нечего – в отцовском доме я буду под надежной защитой, но вы, сдается мне, человек здесь случайный и можете оказаться мишенью его мести…
      – Дорогая леди Джен, – сказал д’Артаньян. – Вам известно, что такое гасконцы?
      – Признаться, нет.
      – Гасконцы – это, как бы французские шотландцы, леди Джейн, – сказал д’Артаньян уверенно. – Разве что не носят юбок. Во всем остальном же они ничем не уступают шотландцам… Позвольте вашу руку, лестница скользкая от ночной сыро– сти…
      Они спустились по широкой каменной лестнице к самой воде, и Джен уверенно повернула нап– раво.
      – Вот и моя лодка, – показала она. – Спасибо вам, сэр Кастельмор… кстати, вы не в родстве ли с Кэстлморами из Йорка? Это очень почтенная и старая фамилия, с корнями, уходящими во Фран– цию…
      – Вполне может быть, – подумав, сказал д’Артаньян. – Кажется, кто-то из наших далеких предков в свое время уплыл в Англию с Вильгельмом Завоевателем… Во всяком случае, я об этом слышал не один раз…
      – Ну, мне пора, – сказала Джен, протягивая ему руку. – Спасибо вам, сэр Кастельмор. Если нанесете нам визит, я всегда буду рада вас видеть. Спросите дом лорда Гленданинга в Мэйль-Энде, вам всякий покажет. Ну, а в Шотландии можно вообще спрашивать первого встречного, в любом уголке страны…
      Глядя вслед отплывавшей лодке, д’Артаньян ощутил некий сердечный укол – о, легчайший, мимолетный, и не более того. И тут же забыл о случайном знакомстве – как ни нравились ему такие вот девушки, гордые и решительные, с кинжалом за корсажем, он, во-первых, был серьезно влюблен, а во-вторых, завтра же утром должен покинуть Англию, и, надо полагать, надолго…
      Он круто повернулся на каблуках и направился в противоположный конец пристани, где оставил лодку и верного Планше.
      И остановился, как вкопанный.
      Единственная дорога, которой он мог добраться до своей лодки, оказалась прегражденной. И дело было вовсе не в стражниках, коих тут почему-то именовали «пожирателями говядины» – они-то как раз не стали бы препятствовать одному из приглашенных на бал…
      Все дело было в человеке, яростно спорившем с офицером стражи в каком-то десятке футов от д’Артаньяна…
      Прежде всего гасконец надвинул шляпу на глаза и отвернулся к реке, притворяясь, будто любуется игрой мириадов разноцветных огней. Он стоял так близко, что отчетливо разбирал каждое слово офицера в старинном, времен Генриха VIII, красном кафтане с королевским гербом на груди и его собеседника в дорожной, покрытой пылью одежде, имевшего вид человека, проделавшего за короткое время чрезвычайно долгий путь без малейшей оглядки на собственную внешность.
      Д’Артаньян не сомневался, что так оно и было. Что этот человек спешил изо всех сил. Что в дорогу его вынудили пуститься крайне важные побуждения – несомненно, теснейшим образом связанные с тем поручением, ради которого в Англию прибыли люди кардинала…
      Это Атос собственной персоной препирался с офицером, а за спиной у него маячил немногословный Гримо, обладавший, как давно убедился д’Артаньян, нюхом ищейки…
      – И не просите, сэр, я вас ни в какую не могу пропустить, – скучным голосом повторил офицер, судя по всему, один из тех туповатых служак, что слепо следуют не только всякой букве приказа, но и каждому знаку препинания. – Здесь, понимаете ли, бал, тут у нас королевский дворец, и приглашены самые что ни на есть благородные гости, чтобы веселиться без забот… Вы ведь не приглашенный?
      – Нет.
      – Вот видите. А у меня приказ – не пропускать не приглашенных, всяких там просителей, челобитчиков и посыльных….
      – Сударь, – произнес Атос со знакомым уже д’Артаньяну ледяным спокойствием. – Я не проситель, не челобитчик… и, в некотором роде, не обычный посыльный. Я – дворянин и послан к герцогу Бекингэму крайне высокопоставленной особой…
      – Но вид у вас, сэр…
      – Именно такой вид и будет у человека, без малейшей передышки проделавшего путь из Парижа до Хемптон-Корта… – Атос извлек из-под камзола запечатанный конверт и поводил им перед носом офицера. – Я должен немедленно передать герцогу это письмо… То, что в нем заключено, не терпит ни малейших отлагательств.
      – И что же это за особа? – протянул скверно изъяснявшийся по-французски офицер, чуть ли не зевавший от скуки.
      – Этого я не могу вам сказать.
      – Ну, давайте письмо, я потом передам…
      – Ни в коем случае. Мне приказано передать письмо исключительно в собственные руки, понимаете вы это, английский чурбан?
      – Но-но, вы насчет этого потише! – обиделся офицер, во всех отношениях, надо полагать, персона совершенно незначительная, а потому и настроенная использовать все выгоды своего случайного поста, то бишь возможность законнейшим образом быть непреодолимым препятствием на дороге кому бы то ни было. – А то, знаете, достаточно стражу в свисток высвистеть… Я, сэр, при исполнении, надобно вам знать, я на посту…
      – Пошлите кого-нибудь к герцогу.
      – Вот уж ничего подобного. Его светлость изволит развлекаться, а значит, отрывать его от этого занятия никак нельзя, мне же первому и влетит по первое число, герцог в гневе страшен…
      – Да поймите вы, я обязан незамедлительно передать герцогу письмо, может быть поздно…
      – А я обязан выполнять приказ, пребывая на ответственном посту. Возвращайтесь-ка вы в Лондон, сударь, а завтра утречком ступайте к секретарям милорда Бекингэма, может, они вас и примут…
      – Я с места не сойду, – сказал Атос холодно.
      – Ну, это как хотите, как хотите… – зевнул офицер. – Если с этого вот места, то ничего, на эти три ряда плит наша охрана не распространяется. Хоть целую неделю тут гуляйте взад, вдоль и поперек… Но ежели заступите за эту вот воображаемую линию, проходящую начиная с четвертой плиты, то мы вас прямиком сволокем в камеру…
      – Я буду дожидаться герцога.
      – А если он здесь заночует?
      – Я буду ждать его, сколько потребуется.
      – Ваше право, ваше право… – скучным голосом протянул офицер. – Только, как я уже говорил, извольте ждать, не переступая воображаемой границы сего сторожевого поста… Иначе последствия для вас выйдут самые печальные. От кого посланы – не говорите, чью особу представляете – решительно неизвестно… Так что, от греха подальше, не препирайтесь со стражей, а ждите себе, сколько влезет…
      И он отошел, но предварительно кивнул паре стражников в столь же старомодных кафтанах, и она остановились прямо напротив Атоса, преграждая ему скрещенными алебардами дорогу к лестнице. Атос, насколько его знал д’Артаньян, внутренне кипел, несомненно, но не показал вида. Бросив что-то Гримо, он отошел к самой кромке пристани, поплотнее завернулся в плащ и замер, словно статуя, явно намереваясь и в самом деле простоять тут столько, сколько понадобится, хоть неделю.
      Д’Артаньян прекрасно понимал, что не останется неузнанным даже в нахлобученной на глаза шляпе, если рискнет идти к лодке мимо Атоса: в том состоянии, в каком находился королевский мушкетер, все чувства обостряются, гасконец знал это по себе. Кроме того, осталось стойкое подозрение, что они с Атосом прибыли сюда по одному и тому же делу – или почти тому же. Кардинал и Бекингэм связаны меж собой незримыми нитями давно и надежно – вражда порой связывает людей даже теснее, чем дружба, особенно если речь идет о вражде столь непримиримой…
      Положение было безвыходное. Д’Артаньян прямо-таки физически ощущал на себе взгляд Гримо, так и зыркавшего вокруг со всем прилежанием. К лодке идти опасно – кто знает, что тогда может произойти. Задача одна и двойного толкования не допускает – подвески как можно быстрее следует доставить во Францию, а все остальное не имеет значения. Подвески… Алмазы…
      Мысли д’Артаньяна логичным образом перескочили с алмазных подвесок к алмазу на его пальце – подарку Бекингэма.
      И тогда ослепительной молнией сверкнула идея.
      Она была чертовски рискованной, что правда, то правда. Но при удаче д’Артаньян выигрывал время – и получал свободу действий. А его противник, соответственно, терял и то, и другое. Риск страшный, но что поделаешь…
      Д’Артаньян, стараясь двигаться как можно медленнее и непринужденнее, отвернулся и направился к боковой лестнице, по которой спустился к берегу с очаровательной шотландкой. И, оказавшись на ней, бегом припустил вверх, в направлении дворца.
      Бекингэм, разумеется, давно уже знает о провале заговора Шале. Но вряд ли его осведомили обо всех деталях – персоны такого полета обычно пренебрегают деталями и мелочами, интересуясь со своих сияющих вершин лишь главным. Они стратеги, а не тактики. Они чересчур барственны для деталей, чересчур вельможны для мелочей. Вполне может оказаться, что Бекингэм, как ни крути, человек легковесный и не привыкший вгрызаться в дела так, как это свойственно кардиналу Ришелье, попросту не знает до сих пор, что его проводник в Лувр был не настоящим Арамисом, а фальшивым. И на этом можно сыграть…
      А если все же… Что ж, придется придумывать что-то на лету. Собрав все хладнокровие и волю, измыслить какой-нибудь ловкий ход, играя в открытую… или создавая у противника впечатление, что разоблаченный агент кардинала играет в открытую. Нужно положиться на гасконскую находчивость и удачу…
      С колотящимся сердцем д’Артаньян вошел в ярко освещенный дворцовый зал, оглядевшись, направился к первому же попавшемуся на глаза офицеру стражи сквозь беззаботную толпу гостей.
      – Простите, сударь, вы говорите по-француз– ски?
      Офицер кивнул, пытливо глядя на д’Артаньяна. Это был человек совсем другого полета, сразу видно, – потому и нес службу в непосредственной близости от герцога, во дворце, а не сторожил пристань, с чем могли бы управиться и рядовые алебар– дщики…
      – Немедленно разыщите герцога Бекингэма, – сказал д’Артаньян внушительно, загадочным тоном, снимая с пальца алмаз и кладя его на ладонь офицера. – Покажите ему это кольцо и скажите: человек, которому милорд подарил в Париже этот перстень, прибыл по неотложному делу, дорога каждая минута…
      Офицер глянул на перстень, потом на д’Артаньяна, потом снова на перстень. Алмаз ценой не менее тысячи пистолей выглядел крайне убедительно, заменяя любые верительные грамоты и пароли…
      – Оставайтесь здесь, сэр, – вежливо сказал офицер. – Постараюсь что-то для вас сделать…
      И он проворно замешался в толпу гостей, моментально исчезнув с глаз. Д’Артаньян скромно стоял в уголке, напряженный, как туго натянутая тетива.
      – Арамис?!
      Он обернулся – и с превеликим облегчением увидел по лицу герцога, радостному и вполне дружелюбному, что оказался прав. Этот пустой щеголь, ловец титулов, чинов и сокровищ, действительно не интересовался занудливыми подробностями интриг и заговоров – иначе смотрел бы совершенно иначе…
      – Что случилось?! – шепотом вскричал герцог. – Вы что, прямо из Франции?
      – Разумеется, – так же тихо ответил д’Артаньян. – Я только переоделся в гостинице и сразу же отплыл в Хемптон-Корт…
      – Отойдемте туда, там нас не услышат… – лицо герцога стало невероятно озабоченным. – Что-то с ее величеством? Да не молчите же, Арамис! Возьмите ваше кольцо… Удачно, что вы догадались его с собой прихватить… Я велел, чтобы никто меня не беспокоил, но это кольцо… Ну что же вы молчите! Ее величество…
      – В полнейшей безопасности и добром здравии, – сказал д’Артаньян спокойно. – Она-то и послала меня к вам… Чтобы я вас предупредил.
      – О чем?
      – Известно ли вам такое имя – д’Артаньян?
      – Ну конечно, – сказал герцог со злобной улыбкой. – Это тот шпион кардинала, что вкрался в доверие к бедняжке Мари и расстроил весь заговор. Мне писали об этом… Боже, с каким удовольствием я бы велел его четвертовать у нас на Тайберне, попадись он мне в руки! Но этот негодяй не осмелится сунуть нос в Англию…
      – Вот тут вы решительно ошибаетесь, милорд, – сказал д’Артаньян угрюмо. – Я только что его видел…
      – Где?!
      – На пристани. Он пытался проникнуть во дворец, но стража оказалась достаточно бдительной и его не пропустили…
      – Черт побери! И куда же он делся?
      – А никуда он не делся, – сказал д’Артаньян. – Вы плохо знаете этого наглеца, но я-то, я с ним давно знаком… Он заявил, что будет ждать, пока вы не отплывете в Лондон, даже если пройдет неделя… Он так и торчит там со своим слугой по имени Гримо – весь в пыли после долгой дороги, упрямый, как дьявол…
      – Что ему нужно?
      – Ее величество сама не знает толком, с какой миссией его сюда отправил кардинал, – сказал д’Артаньян доверительно. – Но у нее есть стойкие подозрения, что Ришелье готовит на вас покушение – иначе зачем д’Артаньян так настойчиво пробивается во дворец? Он и его слуга известны всему Парижу как хладнокровные убийцы…
      «А у тебя, пожалуй что, поджилки затряслись, красавчик, – подумал он злорадно, глядя на изменившееся лицо герцога. – В Париже ты не боялся красться ночной порой на свидание, но это совсем другое – даже смелым людям становится не по себе, когда они узнают, что поблизости рыщут наемные убийцы, кинжала в спину всегда опасаешься больше, чем десятка дуэлей, по себе знаю, на своей шкуре испытал, а ведь я малость отважнее этого английского хлыща…»
      – Вы не могли ошибиться? – нерешительно спросил герцог.
      – Я?! – саркастически усмехнулся д’Артаньян. – Я столько раз скрещивал шпагу с этим прохвостом и столько раз мерился с ним хитроумием в дворцовых интригах… Говорю вам, это он – весь в пыли, упрямо пытающийся проникнуть во дворец… И Гримо при нем… О, эту парочку я знаю досконально! И потом, не забывайте – предупреждение исходит от ее величества. Она велела мне спешить в Лондон, не щадя ни лошадей, ни собственных сил, предупредить вас, что кардинал послал в Англию д’Артаньяна…
      Герцог возвел глаза к потолку, на его лице появилось мечтательное, даже умиленное выражение:
      – О, милая Анна! Я ей по-прежнему небезразличен… Какое счастье знать, что ты любим…
      – Ваша светлость, – нетерпеливо сказал д’Артаньян. – Нужно немедленно что-то предпринять…
      – Да, вы правы… Но что?
      – О господи! – сказал д’Артаньян и произнес внятно, словно имел дело с ребенком-несмышленышем: – Позовите офицера вашей стражи и прикажите немедленно арестовать этого мерзавца д’Артаньяна вместе с его слугой.
      Лицо герцога стало обиженным:
      – Надо же было этому негодяю испортить мне бал… Скажу вам по секрету, у меня назначено здесь сви… одна важная встреча, от которой многое зависит…
      «Все мы одинаковы, – подумал д’Артаньян даже с некоторым сочувствием. – Он всерьез влюблен в свою Анну, как я в свою, но это ему не мешает срывать мимолетные цветы удовольствия…»
      – Помилуйте, ваша светлость! – сказал он насколько мог непринужденнее. – К чему вам портить бал? Пусть его потихонечку схватят и запрут в каком-нибудь надежном месте… тут наверняка сыщется такое, как в любом королевском дворце… До утра он будет терзаться мучительной неизвестностью, в таком состоянии его потом будет легче допрашивать… Кто вам мешает допросить его завтра утром… а то и завтра к обеду? Пусть посидит вдоволь, станет гораздо сговорчивее.
      – Арамис, вы гений! В самом деле, пусть посидит как можно дольше, а мы будем заниматься своими делами… В конце концов, он никуда не денется и до завтрашнего вечера… Я велю запихнуть его в самый сырой и глубокий здешний подвал, а потом… о, потом мы с ним поговорим по душам! Вы, конечно, останетесь?
      – К сожалению, не могу, ваша светлость, – сказал д’Артаньян с видом крайне озабоченным. – Как ни хочется мне допросить этого мерзавца д’Артаньяна вместе с вами, я обязан немедленно пуститься в обратный путь. Таков был недвусмысленный приказ ее величества – предупредить вас о приезде д’Артаньяна и немедленно возвраща– ться.
      – А может, все же останетесь? Вы лишаете себя великолепного зрелища. Я прикажу вздернуть его на дыбу, если будет запираться…
      – Чертовски хотелось бы полюбоваться этим зрелищем, – сказал д’Артаньян. – У меня большие счеты с д’Артаньяном… Но… Каждый лишний час моего пребывания здесь означает, что ее величество будет терзаться неизвестностью. Она так беспокоится о вас… Представьте, в каких расстроенных чувствах она будет пребывать, пока я не вернусь и не доложу, что с вами все в порядке…
      – Да, действительно… – озабоченно кивнул герцог. – Что ж, вы совершенно правы, Арамис, нельзя заставлять ее величество мучиться неизвестностью. О, Анна, божественная Анна! Непременно передайте ей, что когда вы говорили со мной, ее подарок был приколот к моему плечу – это дивное украшение, которого касались ее руки и даже губы… она поцеловала алмазы, прежде чем отдать мне… Так и передайте ей – меня положат в гроб с этими подвесками, я уже на всякий случай составил завещание, где выразил свою непоколебимую волю… О, память о прекрасных минутах любви!
      Говоря это, он с мечтательным и одухотворенным лицом покосился на свое левое плечо, где сверкали радужным сиянием великолепные алмазные подвески, прикрепленные к связанным узлом синим шелковым лентам, украшенным золотой бахромой, – тот самый аксельбант, который д’Артаньян уже видел на рассвете на Новом мосту.
      Сердце у гасконца оборвалось: он видел, что пары подвесков не хватает, тех самых, что сейчас жгли ему грудь под камзолом, словно раскаленные уголья. Как ни старалась Анна, но два обрезанных края виднелись справа – две косо обрезанных ленты, издали бросавшихся в глаза…
      Но только не Бекингэму. Затуманенным взором он уставился в потолок, а потом вновь затянул свое:
      – О моя повелительница, хозяйка моего сер– дца…
      – Ваша светлость! – решительно и невежливо перебил д’Артаньян. – Пора, наконец, действовать!
      Герцог немного опомнился:
      – Да, разумеется, конечно, действовать… Подождите. Вы, значит, немедленно отправляетесь в обратный путь?
      – Такова воля ее величества, – твердо ответил д’Артаньян.
      – В таком случае я немедленно выпишу вам разрешение на отплытие. Видите ли, через пару дней все порты Англии будут закрыты, ни один корабль не сможет покинуть страну. Скажу вам по секрету, вскорости начнутся военные действия в Ла-Рошели… Вам необходимо разрешение.
      «Похоже, я одним выстрелом убил двух зайцев, – подумал д’Артаньян. – Но что же будет с Анной и Рошфором? У них-то никакого разрешения нет… Ничего, Рошфор как раз и славится своим умением находить выход из безвыходных положений…»
      Через несколько минут он, с подписанным герцогом разрешением в кармане, спустился к воде боковой лестницей и, стоя в отдалении, преспокойно наблюдал за происходящим: как новые стражники, появившиеся на пристани поначалу с беззаботным видом, незаметно сомкнули кольцо вокруг Атоса и Гримо, как по сигналу внезапно ринулись на них со всех сторон, обезоружили, связали и поволокли куда-то темными аллеями…
      Совесть д’Артаньяна безмолвствовала. Вряд ли господам Атосу и Гримо будет причинен какой-то ощутимый вред. Их день, а если повезет, то и два, продержат под замком, пока герцог не пресытится балом с его игривыми забавами… А потом… Да ничего страшного, ручаться можно. У Атоса при себе какие-то письма, из которых, есть такое подозрение, сразу станет ясно, кто подлинный посланец королевы, а кто фальшивый. Вот тогда справедливость будет восстановлена и на самозванца, вне всякого сомнения, будет объявлена охота по всей Англии – но не раньше… Значит, надо ухитриться исчезнуть из Англии до того, как станет ясно, кто есть кто, до того, как Атос вновь станет Атосом, а герцог обнаружит пропажу подвесков…
      – Господи боже мой! – воскликнул д’Артаньян тихонько. – Я совершенно не подумал о…
      Королева уже знает о предстоящем бале в парижской ратуше – и о том, что ей непременно следует надеть алмазные подвески, подарок царственного супруга. Но поскольку подвески-то у Бекингэма…
      Д’Артаньян хлопнул себя кулаком по лбу. Ну конечно же! Самый простой выход из столь опасной и щекотливой ситуации – послать в Лондон гонца, чтобы забрал опрометчивый подарок у герцога и привез его назад! Кардинал так и говорил, точно! Сто против одного, что этим гонцом и оказался Атос…
      Ну и что? Собственно, а что это меняет? Во-первых, неопровержимая улика, два подвеска из двенадцати, уже в руках д’Артаньяна, а во-вторых, много времени пройдет, прежде чем Атос докажет, что он именно Атос, а не зловредный шпион кардинала, пресловутый д’Артаньян, погубивший на корню заговор…
      И все равно следует припустить со всех ног, или, учитывая специфику расположения Хемптон-Корта, – приналечь на весла…
      Д’Артаньян подошел к своей лодке, где в компании лодочника восседал Планше. Между ними стояла бутылка вина, и они что-то весело толковали друг другу, уже явно успев подружиться.
      Поманив слугу, д’Артаньян отошел подальше от берега, чтобы лодочник их не слышал.
      – Вот что, Планше, – сказал он тихонько. – Ты видел, как схватили Атоса с Гримо?
      – Конечно, сударь. Я так и понял, что это вы что-то хитрое придумали. И позволил себе выпить за ваш светлый ум… Уж я-то их сразу признал… Мы что, плывем в Лондон?
      – Не мы, а я, – сказал д’Артаньян. – Планше, ты себя давно показал сметливым и расторопным малым… Не подведи и на этот раз. Оставайся здесь. Нужно будет разнюхать, куда заперли эту парочку, – а вдруг у них в запасе какой-нибудь коварный ход и они быстрее обретут свободу, чем я рассчитывал? Наблюдай, вынюхивай, подкупай, если понадобится, англичане любят золото не меньше, чем наши земляки, – он, не считая, выгреб из кошелька пригоршню монет и сунул Планше в руку. – Я до полудня буду ждать тебя в «Кабаньей голове» – ну, а если опоздаешь, придется тебе выбираться из Англии самому. Ничего, по-английски ты говоришь свободно, денег у тебя достаточно, тебя, в отличие от меня, мало кто знает здесь в лицо… справишься?
      – Конечно, сударь, – уверенно сказал Планше. – Я у вас на службе многому научился…
      – Приступай немедленно, – сказал д’Артаньян.
      Он ободряюще похлопал слугу по плечу, шагнул в лодку и удобно разместился на широкой скамье в корме. Лодочник проворно заработал веслами, выгребая на середину реки среди скопища иллюминированных суденышек.
      Течение подхватило лодку и проворно понесло ее в сторону Лондона. Довольно быстро сверкающий огнями дворец остался позади, вокруг потянулись темные берега, только звезды сияли над головой, окружая луну, и д’Артаньян, поплотнее закутавшись в плащ, погрузился в дрему – до Лондона было около пяти лье, и можно было немного поспать, отдыхая душой и телом от нечеловеческого напряжения этого вечера…

Глава седьмая,
где выясняется, что английские служители правосудия, собственно говоря, ничем особенным и не отличаются от своих французских собратьев