Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Лабиринт

ModernLib.Net / Альтернативная история / Бушков Александр Александрович / Лабиринт - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 2)
Автор: Бушков Александр Александрович
Жанр: Альтернативная история

 

 


Будь это хотя бы два месяца назад... Священный бык, священный петух и священный дельфин, не люблю упоминать вас, считаю это глупым суеверием, но что поделать, если поневоле срывается с языка... Поневоле приходится с болью и тоской вспоминать, что Каре Быстрый Нож схвачен и умер, скалясь в лицо всей этой своре, столпившейся вокруг со своим раскаленным железом; что его люди (шайка, по-моему, слишком пошлое слово) частью казнены, частью покинули в панике Крит. Каро ничего не сказал, ни слова, он был настоящим мужчиной и не предавал друзей, но все мои теплые мысли о нем не воскресят его и его людей. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь отыскать еще одного такого друга, великолепно умевшего презирать предрассудки и абстрактные понятия, выдуманные нищими мудрецами и якобы ведущие к созданию на земле Золотого века, царства добра.

А теперь Каро нет, и мир стал беднее, и я лишен моих верных помощников. И полицейский сотник, что раньше кланялся, завидев меня за квартал, вошел вчера ко мне в дом едва ли не как хозяин, лучась самодовольством и важностью. Оперируя деликатными намеками, он рассказал мне о лидийце и вежливо, но достаточно грозно предупредил, что в случае каких-либо осложнений, случись с лидийцем что плохое, он уж мне... Проглотив это, я с видом оскорбленной невинности прикинул, сколько же ему перепало от лидийца. Довольно много, если он так держался, забыв свои прошлые страхи...

Вот и результат десятилетних трудов на поприще толкования снов. То, что мы с Каро называли между собой «исцелением души», теперь, с его смертью, невозможно, и мне пришлось отослать ни с чем трех набитых золотом клиентов. Обыкновенное гадание, толкование примитивных снов мелких людишек до того бесперспективно и малодоходно, что я бросил бы его, не объявись даже лидиец. Для человека моих способностей это — неразумное разбазаривание по мелочам своего таланта. Итак?

Можно обратить в звонкую монету все написанные неосторожными людьми письма — мою коллекцию, долго и кропотливо собиравшуюся по крупицам. Коллекцию, открывающую мир слабостей, необдуманных влечений, скотской невоздержанности, предательства, жалких потуг на незаслуженную славу. Она стоит немалых денег, если торговать письмами в розницу, но как целое она еще дороже — материал для моего будущего труда «Что есть человек». Труд этот должен неопровержимо доказать скотскую сущность человека — в противовес потугам бродячих философов, прочащих человеку божественное величие духа.

Эти глупцы смеют уверять, что человек станет лучше бога, но что такое бог? Я хорошо знаю богов, мне приходилось иметь с ними дело. Боги — не более чем уставшие актеры, которых ведет роль, жалкие куклы, обреченные разыгрывать до бесконечности одни и те же приевшиеся сцены — до бесконечности, потому что боги бессмертны. Люди мечтают о бессмертии, но я давно понял, о чем мечтают бессмертные боги, — о смерти...

Никак нельзя продавать письма — иначе погибнет ненаписанный труд «Что есть человек». Так что же, достать из тайника тяжелый мешок — и прочь с Крита? Мир велик, в нем достаточно мест, где может найти себе приют толкователь снов, но мне надоело быть толкователем. В силу своего таланта я хочу управлять событиями и людьми, ибо познал все людские слабости, и это ставит меня неизмеримо выше толпы. Но кто предоставит мне возможность властвовать там, в чужих землях, если не удалось достичь этого на родине после десятилетних трудов? Места вокруг сладкого пирога давно заняты, опоздавших прогоняют взашей, и стоит ли сердиться, если сам поступал бы точно так же, покусись на твою долю затесавшийся с улицы нахал? Сердиться нужно на самого себя.

Так ничего и не решив, я отправился прогуляться, и город, надоевший Кносс, показался мне еще более пыльным, грязным и скучным. Возле дома лидийца ждали своей очереди человек двадцать, я спокойно прошел мимо, старательно изображая полнейшее равнодушие, спиной чувствуя, что они смотрят вслед с насмешкой и разочарованием. Конечно, им хотелось бы поглазеть на нашу драку, растрепанные бороды и набежавших полицейских, но такого удовольствия я этому сброду не доставлю...

Возле заведения Валеда, где останавливаются заезжие торговцы, чтобы получить за свои деньги все удовольствия, было шумно, как всегда. Свистели флейты, кружились и выгибались танцовщицы, едва прикрытые прозрачной тканью, изображая чувственность и веселье, звенели дутые браслеты, падали с плеч покрывала, а на широкой галерее гомонили купцы, наслаждаясь короткой свободой, — дома не разгуляешься, там разжиревшие жены будут лупить их метлами при закрытых дверях.

Я прошел бы мимо, но ко мне бросился одноглазый бактриец, верный Валедов слуга, изгнанный из родных мест и лишенный уха наверняка не за благочестивую жизнь. Оказывается, Валед ждал меня и велел доложить, как только я буду замечен поблизости. Пренебрегать предложением не следовало. Правда, я не знал, как он примет меня теперешнего, после смерти Каре многие стали меня избегать, считая, что мои золотые дни позади.

Хотел бы я видеть честного содержателя дома для приезжих. Само это занятие и честность — вещи несовместимые. Разумеется, в любом таком заведении купец может беспрепятственно предаваться всем порокам, какие только существуют, а если он захочет, ему выдумают новые, но хитрый Валед, решив быть оригинальным, устроил еще тайные закутки — там могли развлекаться женатые и замужние из почтенных семейств, там продавали, покупали и выменивали ценные сведения полицейские у воров, воры у полицейских, шпионы разных стран — друг у друга. Платой Валеду служили не только деньги, но и львиная доля этих сведений, поэтому Валед прямо-таки необходим многим, в том числе, разумеется, и мне.

Он сидел в своей комнатушке, толстый, огромный, похожий на старого обрюзгшего борца. Никто не знал о нем ничего. Словно стена раскрылась двадцать лет назад, и Валед вышел из трещины. Единственный человек, о прошлом которого не смог ничего узнать даже я...

Тут же пребывал какой-то тип, по виду грек из портового города. Между ними стояла девушка, и было ясно — грек расхваливает Валеду ее достоинства, а Валед по своей всегдашней привычке напустил на рожу раздумье, но сам давно уже все решил и думает только, как облапошить грека. Грек, по всему видно, тоже парень не промах. Впрочем, особого ума для этого не требуется — в отличие от моего ремесла законы торговли разработаны в незапамятные времена и не меняются с начальной поры.

— О, вот и Рино! — заорал Валед с таким радостным видом, словно я пришел вернуть ему крупный долг. — Мой многомудрый друг, что ты думаешь об этой девчонке? Боюсь прогадать по своей непрактичности.

— Откуда? — спросил я грека.

— С Оловянных островов, — сказал грек. — Покупай, не сомневайся.

Я посмотрел на нее внимательно, она стояла, опустив руки, и покорно ждала — а что ей еще оставалось? Женщина создана, чтобы быть игрушкой и вещью. Белокурая и синеглазая, как все северянки, тоненькая, обыкновенная. Но было в ней какое-то отличие, которого я не понял, потому что не стоило задумываться над такими пустяками.

— Товар лицом, грек, — сказал я, сел рядом с Валедом и налил себе прекрасного вина, за которое, разумеется, пошлины не платили сроду.

Грек привычно сдернул с девушки покрывало, она покраснела — как все они, когда их впервые раздевают перед покупателем. Через месяц будет плясать в кисее и искусно услаждать стряхнувших семейные и деловые заботы купцов. Даже удовлетворения не чувствуешь, зная все наперед.

— Что ты посоветуешь? — спросил меня Валед.

— Ничего особенного, — решил я подыграть. — Да и вообще эти, с Оловянных островов, плохо переносят наш климат.

Поторговавшись, сошлись на семидесяти драхмах.

— Понимаешь, Рино, у меня сейчас свободных денег нет... — сказал Валед.

Я прекрасно знал, что это означает, — деньги у него, разумеется, есть, но он раздобыл для меня что-то интересное, и семьдесят драхм — цена тому. Поэтому я беспрекословно заплатил греку, он выкатился, кланяясь, покупку отвели в то крыло, где дрессируют новеньких, и я повернулся к Валеду.

— Вчера стража Лабиринта схватила еще одного отравителя. От него ничего не добились.

— Ну, милый мой, — сказал я. — И за это я платил?

— Кто-то этой ночью пустил стрелу в Горгия. Промахнулся, и охрана сгоряча его зарубила.

— Уже интереснее, но...

— И наконец, — сказал Валед. — Люди Пасифаи тайно подкупают солдат и войсковых начальников в Фесте и Амнисе.

— Только солдат?

— Да, — сказал он. — Умная баба, но логика типично женская — что она добьется с помощью нескольких подкупленных полков?

— Что ж, я платил не зря, — сказал я. — Игра переходит в новое качество...

Мы немного поговорили о Пасифае и ее яростном желании уничтожить Минотавра — свой вечный позор. Мы говорили, называя вещи своими именами и не выбирая выражений, так что наш разговор по сути являлся государственной изменой, за которую по закону раздирают лошадьми на площади. Но подслушать нас здесь никто не мог, а доносить друг на друга мы никогда не стали бы. Донос — пошлое оружие слабого. Люди вроде нас с ним, даже став врагами, сражаться будут лишь с помощью сложной и отточенной до бритвенной остроты интриги.

Пасифае не удастся уничтожить Минотавра с помощью подкупленных солдат — потому что противостоят ей Минос и Горгий, их отборные войска и мощь дворцовых стен. Тайну Минотавра, кроме богов, от которых, к сожалению, ничего не скроешь, знают лишь три человека на свете — Минос, Горгий и я. Минос все придумал, Горгий — его верный помощник. Ну, и лоскутки тайны известны мелким исполнителям, без этих неизбежных издержек, мелких утечек информации в таком деле не обойтись. Что же касается меня — я раскрыл тайну год назад, после напряженнейшей работы ума, отсеивая из океана сплетен и болтовни крупицы истины, кропотливо отделяя правду от лжи, сопоставляя, анализируя, исследуя неясности и темные места. И отыскав разгадку, стал безгранично уважать Миноса — такие люди безусловно заслуживают уважения, я сам не придумал бы лучше. Правда, и меня следует уважать — за то, что я силой лишь собственного ума разгадал совершенное хитроумнейшим Миносом.

Я ушел вскоре, зная, что Валеду не терпится добраться до новой покупки. Старая история — неделю он от нее не отойдет, потом она ему надоест и отправится к танцовщицам.

Стремление убраться подальше от городской пылищи привело меня в порт. Там дул свежий ветер, а вот гама было побольше, чем в городе. Носильщики разгружали прибывшие корабли и нагружали отходящие, повсюду шатались пьяные моряки, среди которых было немало пиратов, шмыгали шустрые типы, предлагавшие ошейники для рабов, заморские диковинки, травы, уносящие в мир грез, и молодых рабынь, неизвестно каким образом добытых, а также драгоценности столь же сомнительного происхождения и вообще все что угодно. Портовая полиция зорко наблюдала за этим вавилонским столпотворением, изо всех сил заботясь о своем благополучии. Царских соглядатаев и чужестранных шпионов здесь было, наверное, больше, чем на всем Крите.

Я направился в кабачок «Петух и якорь», который держал оборотистый финикиец, шпион Сидона, как доподлинно было известно. Иногда он раздобывал кое-что и для меня.

Но и здесь не удалось скрыться от бесполезных знакомых, встречи с которыми не приносят никакой выгоды. Двое гуляк с моей улицы, неисповедимыми путями затесавшиеся в порт, вывалились мне навстречу из низкой закоптелой двери.

— Вот у наш провидец! — с пьяной радостью заорал один, преградив мне дорогу. — Рино, дружочек, у тебя, болтают, неприятности? Пойдем зальем!

— Погадаешь нам по-соседски!

— Расскажешь, что видит во сне высокая царица. Случаем, не быков?

— А если быков, как ты это истолкуешь? Вот тебе задачка, платит Минос!

Нужно было немедленно уходить, но один из проклятых идиотов вцепился мне в плечо, я вырвался... И не успел. Несколько скромно одетых людей с неприметными лицами взяли нас в кольцо. Мне стало нехорошо. В подобных случаях берут тех, кто болтал, тех, кто слушал, но не забывают и тех, кто на свою беду просто оказался рядом и вовремя не улепетнул. Я попытался с отсутствующим видом проскользнуть меж двух неприметных, но остановился, увидев у своей груди кинжал. Тот, в котором я угадал главного, сказал, наслаждаясь властью:

— Не так быстро, земляк, поспешность вредит. О чем вы там болтали, пьяные хари, что там за быки?

Пьянчуги протрезвели мгновенно, но от страха лишь мерзко лязгали зубами.

— Это ошибка, — сказал я, стараясь выглядеть спокойным. — Я не из их компании, с ними не пил и не слушал, что они там болтают. Я толкую сны.

— Чего толчешь? — Он откровенно издевался.

— Толкую сны. Паук — к пожару, облако — к драке...

— А болтовня — к аресту. Взять!

На меня кинулись, напялили на голову пыльный тяжелый мешок, бросили в повозку на голые твердые доски. Швырнули рядом гуляк, и повозка тронулась, невыносимо скрипя. Слышались голоса зевак, оживленно обсуждавших увиденное.

Страх не схлынул — даже усилился. Если сегодня там у них дежурит Месу или Хризофрис, еще можно выкрутиться, но если кто-нибудь другой, незнакомый... им хорошо платят за каждого пойманного крамольника, большое количество схваченных считается признаком ревностной службы, и вырваться на свободу практически невозможно. На какое-то мгновение страх сменился почти не свойственной мне злобой — автор оставшегося ненаписанным труда, неопровержимо доказавшего бы, что человек есть скот, сам попал во власть скотов, скручен, как свинья, которую везут из деревни на рынок.

Нас долго везли по городу, по галдящим улицам, и этот гвалт, которого я обычно терпеть не мог, казался сейчас сладостными звуками кифары Аполлона. Этот путь, будем рассуждать трезво, вполне может стать моим последним путем, и я с грустью подумал, что не успел оставить после себя ничего великого.

Те услуги, что я оказывал, проходили незамеченными толпой — так и было задумано, за тайну мне и платили, и платой за обнародование моего авторства был бы топор палача. Те, кто искал моей помощи, сразу же старались забыть меня по исполнении своих желаний.

Нет, я ни о чем не жалею, я не стремлюсь к известности и славе. Я сам выбрал себе дорогу и чувствую себя прекрасно, шагая по ней. Совсем другое меня мучает. Я страстно желал бы совершить в своей области нечто такое, что было бы равно подвигам Геракла или деяниям титанов — понятно, противоположное по значению, то есть величайшее зло. Пусть бы об этом никто не знал, лишь бы нечто великое. Но я не успел. Если это моя последняя дорога, окажется, что за тридцать с лишним лет я не создал ничего выдающегося — так, пустяки, на которые способен едва ли не каждый заурядный прохиндей, обладающий кое-какими ловкостью и хитростью. Даже великий труд не написан, пропадет мой бесценный жизненный опыт, стопа писем так и останется в тайнике на десятки лет, пока не начнут ломать мой отнюдь не старый, прочно выстроенный дом.

Может быть, самое время вспомнить и о людях с белыми крыльями? Похоже на то.

Двадцать лет назад это было, почти день в день. Дедал завершил для Миноса постройку Лабиринта, а Минос вопреки обещанию его, конечно же, не отпустил. Как можно было выпустить человека, знающего все секреты Лабиринта? Но даже хитроумцу Миносу не по силам оказалось задержать такого мастера, как Дедал. Над небом не властны самые могучие цари... Крылья, что Дедал смастерил себе и сыну своему Икару, казалось, сделать нетрудно — всего лишь белые птичьи перья и воск. Ну и руки Дедала, разумеется. Но потом-то ни у кого из толпы подражателей так ничего и не получилось, хотя старались многие, от мала до стара, чуть ли не весь воск на Крите перевели, едва ли не всех гусей ощипали, а позже, решив, будто все оттого, что гуси — птицы нелетающие, стали ловить летающих, но и из этого толку не вышло.

Они летели над Кноссом, Дедал и Икар, белокрылые люди в лазурном солнечном небе, — над грязными крышами, над пыльными улицами, над плохими и хорошими людьми. И не было на Крите человека, который не смотрел бы в небо — даже слепые, заразившись общим возбуждением, пытались что-то разобрать. Разве что младенцы не в счет и заключенные в тюрьмах. Даже Валед, крепко выпив, вдруг признался мне в прошлом году, что едва ли не до заката стоял тогда на крыше своего притона, в котором впервые за все время его существования воцарилась тишина. Стих гвалт на базаре, ремесленники побросали инструменты, полицейские отпустили сцапанных с поличным воров, а те побросали поличное и не думали убегать, шлюхи перестали зазывать клиентов, возницы остановили телеги, все замерло в порту, люди смотрели в небо...

Мне тогда едва пятнадцать исполнилось. Я не бежал следом за другими мальчишками с нашей улицы — я стоял и думал. Когда-нибудь и я создам нечто великое, вот о чем я тогда думал.

С визгом открылись какие-то ворота. Стража весело перекликалась со схватившими нас соглядатаями, их шуточки в наш адрес могли привести в уныние и храбреца...

Меня столкнули с повозки, подхватили, не снимая отвратительного мешка, повели куда-то, грубо пихая, но я вдруг перестал обращать внимание на тычки в спину — сердце наполнила надежда...

Меня вели вверх.

С изначальных времен повелось, что застенки размещают у самой земли, а то и под землей, словно стараясь укрыть от солнечного света и жертв, и палачей. В основе, думаю, лежит доставшееся нам от зверей подсознательное стремление надежно укрыть добычу. Мне пришло в голову, что об этом свойстве людей, безусловно, следует упомянуть в моем труде, представить как еще одно проявление животной сущности человека. Лишний аргумент не помешает.

Меня вели вверх, перестали толкать, и не слышно было, чтобы пьянчуг тащили следом. Конвоиры свернули налево, потом направо, снова налево, мы шагали по чему-то мягкому, вернее всего по коврам, звуки наших шагов отнюдь не напоминали гулкий топот ног по голому тюремному полу. Я ощутил стойкий запах дорогих благовоний и, наверное, впервые в жизни прошептал: «Хвала священному петуху, символу бога солнца, хвала священному быку, хвала священному дельфину...» Хватит. Кажется, обошлось...

С меня содрали мешок. Я стоял в богато убранной комнате. Небрежно отстранив стоявшего у двери солдата, в комнату вошел скромно одетый человек. Увидев его, я окончательно забыл о темных подземных застенках. Правда, душевного спокойствия у меня не прибавилось, скорее наоборот. Я давно его знал и благоразумно заботился, чтобы наши пути не пересекались, а интересы не сталкивались, — для меня схватка с ним была бы гибелью.

Клеон его звали — вольноотпущенник, верный пес Пасифаи, главный поверенный ее тайных дел. Личность, обладавшая могуществом, стократ превосходившим мое даже во времена моего расцвета. Я не мог понадобиться ему ради пустяка...

— Стерегите этого человека, — сказал Клеон, не глядя в мою сторону. — Когда вернусь, скажу, что с ним делать дальше.

И скрылся в другой двери.


БИНОТРИС, ЧИСЛИТСЯ ПОДМЕТАЛЬЩИКОМ ДОРОЖЕК В ДВОРЦОВОМ САДУ


Ну а этот кубок — во здравие священного петуха! За быка я уже пил вроде. Эх, жизнь ты наша, эх, капризы богов, что вы с человеком-то выделываете! Плохо только, что в одиночку пить приходится, собутыльника иметь не разрешают, но, с другой стороны, имея такие деньги, имея такое вино... На кой ляд собутыльники, если разобраться? Ну их.

Нет, ну это ж надо! Тетка моя путается с одним царским соглядатаем, а у того брат служил в дворцовой страже, а у того племянница была любимой флейтисткой царя нашего, высокого Миноса. Вот и покатилось от человека к человеку, когда двадцать лет назад захотелось мне получить беспечальную доходную работенку.

Нашли такую, порадели за родственничка, ничего не скажешь. Пить вот приходится в одиночку, потому что, если словечко сболтнешь, — крышка. Ну да за такие деньги, с таким вином... Здравие великого Миноса!

Отменным все-таки мастером был Дедал. Голосники эти придумал, трубы хитрые, что-то там еще, все в стены поупрятано, я и не интересуюсь. Наворотил умелец — мне самому иногда страшно делается. Кашляну я в эту трубу — рев на весь дворец, а уж если я благим матом заору... Вот вам и рык Минотавра, держите меня, хохотать больно! Двадцать лет блажу чудовищем, а все эти олухи от страха поносом маются...

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.

  • Страницы:
    1, 2