Современная электронная библиотека ModernLib.Net

НКВД. Война с неведомым

ModernLib.Net / Ужасы и мистика / Бушков Александр Александрович / НКВД. Война с неведомым - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 3)
Автор: Бушков Александр Александрович
Жанр: Ужасы и мистика

 

 


Это было необычно, но чертовщиной все же не выглядело – и рассказчик, поразмыслив, дал приказ двигаться по следам. Они углубились в распадок, двигаясь со звериной чуткостью, держа стволы наготове, слушая таежные звуки…

Следы не кончались. Цепочка так и тянулась перед ними – отпечатки подошв спокойно идущего человека, которым не полагалось такими вот быть. Вдавленная трава, еще не успевшая выпрямиться, подвергшаяся воздействию то ли тоже гипотетического штемпеля, то ли давлению нешуточной тяжести..

Пройдя пять-шесть километров, они издали увидели труп. В сидячем положении, прислонившийся спиной к дереву.

Так вот, верит кто-нибудь рассказчику или нет, это был тот самый труп. Тот самый кореец. Та же физиономия с золотым зубом слева на верхней челюсти, тот же синий хантэн, те же штаны, ичиги, то же пулевое отверстие во лбу.. Никак нельзя было ошибиться.

Они потрогали тело – та же степень окоченения.

– Близнецы? – негромко предположил кто-то.

Других реплик не последовало. Все переглядывались – и кое-что в этих взглядах рассказчику не понравилось крайне. Не должно быть у советских чекистов таких взглядов – растерянных, еще не испуганных, но полных некоей непривычной тревоги…

– Может, это как раз… – сказал второй.

Старший прекрасно понял, что подчиненный имеет в виду. Но предпочел сделать вид, будто не понимает. Он был молод, но не без оснований считал себя хорошим служакой, вся его предшествующая жизнь, все воспитание и опыт отвращали от какой бы то ни было мистики. Несмотря на странный приказ, он не верил до конца и не привык сдаваться…

Он попросту приказал:

– Вперед!

Прелесть командирского положения в том, что приказы старшего по званию либо назначенного старшим группы не положено не то что оспаривать, но даже и обсуждать. Все трое его подчиненных были отнюдь не первогодками – осназ… Мало ли что они про себя думали, но двинулись дальше в прежнем порядке, не оглядываясь на новый труп…

Странные следы по-прежнему тянулись аккуратной цепочкой, и они шли по следам, потому что ничего другого просто не оставалось, и вокруг не наблюдалось ничего, подходившего бы под понятие «чертовщина».

Еще через несколько километров они вышли к речке. Речка была знакомая, нанесенная на все карты, неглубокая и неширокая. Серая вода неспешно несла всякий мусор, последний след обрывался у самого берега…

Рассказчику понемногу становилось не по себе.

Он никак не мог отделаться от стойкого впечатления, что видит на воде некие зыбкие, но устойчивые контуры, более всего напоминавшие те самые отпечатки ичигов, цепочку призрачных следов, как по ниточке тянувшуюся на тот берег через серую ленивую воду. А еще он, искоса поглядывая на своих орлов, не мог отделаться и от впечатления, что они видят то же самое…

Потом из-за излучины выплыло что-то синее.

Это был труп. Он лежал на серой воде, разбросав руки, его несло столь же неспешно, как мусор, крутя и поворачивая. Оскалившийся в беззаботной улыбке кореец в синем хантэне и полосатых штанах, с золотым зубом слева на верхней челюсти и пулевой дыркой во лбу..

Он зацепился за корягу на другом берегу, почти напротив того места, где стояли четверо – да так там и остался. Серая вода его обтекала, чуть вспениваясь у препятствия.

И снова никто ничего не сказал. Но взгляды…

– Ано-нэ <Ано-нэ – слушайте (яп.).>, ребята… – начал кто-то и тут же умолк.

Они любили меж собой щеголять словечками из местных языков, хотя ни одного не знали толком. Такая уж была мода.

Казалось, что самые обычные слова звучали как-то странно. Казалось, что и небо какое-то не такое, и солнце, и вода какая-то не такая. Было жутко.

И только тогда рассказчик решился. Он не был подмят страхом, но становилось ясно, что не стоит лезть на рожон.

В общем, он дал команду возвращаться. И они добрались до своих без всяких неожиданностей и поганых сюрпризов. Между прочим, второй труп, когда они проходили той же дорогой, остался на прежнем месте – но мимо него прошли, старательно отворачиваясь, притворяясь, будто ничего не видят, как и мимо первого, у развалившейся избушки, который так и сидел у единственной уцелевшей стены…

Неприятный им мотал нервы чуть ли не до завтрашнего полудня – слушал каждого по отдельности, заставлял подробнейшим образом излагать все на бумаге (и, надо полагать, сравнивал показания). А потом, собрав всех вместе и уставясь глазами-дырочками, сказал словно бы лениво:

– Ничего этого не было, понятно? А кто сболтнет хоть слово на стороне – не взыщите…

Он не повысил голоса, не грозил. Он просто выглядел человеком, способным стереть в лагерную пыль сотню таких, как они, и это поневоле впечатляло…

Потом он уехал – неизвестно когда и куда.

А рассказчик служил себе дальше, ни разу в жизни больше не столкнувшись с чем-то необычайным.

И молчал о случившемся долго, очень долго…

Между прочим, Мудрую Лису пристукнули через два месяца. При самых что ни на есть прозаических обстоятельствах, без всяких хитрых комбинаций и напряжений ума. Один из пограничных нарядов на рассвете засек группу в пять человек, переходившую с той стороны. И, поскольку приказа брать живьем не было, пулеметчик попросту высадил по ним диск «Дегтяря».

Положил всех. Среди убитых потом достоверно опознали Мудрую Лису. Кто бы он там ни был, но от пули, надо полагать, был не заговорен…

Комментарий

Собственно, небольшое уточнение, касающееся времени действия, которое можно установить довольно точно. Петлицы на воротник с продольными полосками и звездочками на них были введены приказом по НКВД СССР в июне 1936-го и отменены в августе 1938-го. Точного количества звездочек рассказчик не видел, но три полоски сами по себе уже означали звание, как минимум соответствующее армейскому полковнику.

По описанию незнакомец, как стало ясно впоследствии, крайне напоминает небезызвестного Глеба Бокия, густо замазанного во всякой чертовщине, оккультизме и прочей мистике. Но рассказчика об этом уже не спросишь – он умер задолго до того, как фотографии Бокия появились в книгах.

Да и потом, описание загадочного незнакомца в немалых чинах вряд ли приложимо к одному Бокию. Мало ли было неприятных субъектов с обтянутым кожей черепом и глазами-дырочками.

А комментариев у меня попросту нет. Как выражался рассказчик, каматта-нэ…

<p>4. ВОТ ПУЛЯ ПРОЛЕТЕЛА…</p>

Произошло это опять-таки на Дальнем Востоке (но рассказано совершенно другим человеком).

Пограничный наряд преследовал пришедшую из-за кордона банду, крепко напакостившую на нашей стороне и пытавшуюся скрыться на своей.

И преследователи, и погоня были пешими. Пограничников было четверо, а бандюков – сначала трое, но к тому моменту, когда им зашли наперерез и прижали в распадке, осталось двое.

Этих двоих хотели взять на рывок. Необходимы были «языки» из этой именно банды. И потому, давши залп в воздух из-за кустов, четверо опрометью бросились вперед, петляя и уклоняясь от выстрелов по всем правилам. Такая атака – дело рискованное, но был четкий приказ…

Одного и взяли, почти сразу же – он не стал отстреливаться, кинулся бежать, вот его и догнали, угостили прикладом, сбили с ног, повязали…

Рассказчик несся прямо на второго, их разделяло метров полсотни. И вот этот второй, будучи, надо полагать, малость хладнокровнее напарника, уносить ноги не стал. Он остановился, развернулся к настигающему и, прочно утвердившись ногами на земле, вскинул ручной пулемет Льюиса – оружие по тем временам хоть и безнадежно устаревшее, но тем не менее по-прежнему способное вмиг наделать в живом человеке чертову уйму дырок, категорически не совместимых с жизнью…

Ситуация для нападающего была безнадежная – тут уж петляй не петляй, а срежут тебя все равно. Будь расстояние меж ними поменьше, еще обошлось бы… Но ничего уже не поделаешь, голое место, где не заляжешь и не спрячешься, оставалось бежать опрометью, надеясь на чудо…

И чудо стряслось, знаете ли. Произошло нечто.

Как потом ни ломал голову рассказчик, как ни пытался вспомнить, что же, собственно, случилось и в чем заключалась странность происходящего, сам себе ответить не смог.

Попросту – что-то произошло. Как будто все остановилось вокруг, абсолютно все. Рассказчик отчетливо видел, как из ствола ему навстречу появилось с десяток пуль – то есть видел то, чего, учитывая скорость полета пули, человек видеть не в состоянии. Пули одна за другой появлялись из ствола и этакой неспешной вереницей, что твои журавли, плыли к подбегавшему пограничнику.

Плыли со скоростью спокойно идущего человека, не быстрее. А он осознавал себя так, словно бежал правильно, со всех ног, летел сломя голову.

В общем, пули плыли навстречу. Плыли, плыли… Бандит со вскинутым «Льюисом» казался оцепеневшей огромной фотографией, он выглядел плоским, неживым, странной картинкой…

Не было времени ни о чем думать. Пули плыли медленно, и все тут. Человеком в такой миг руководят рефлексы, инстинкты, нечто звериное…

Наш пограничник попросту, видя такое дело, не рассуждая и не удивляясь, обогнул эту неспешно ползущую цепочку пуль, уже насчитывавшую штук двадцать. Обежал, как некое неподвижное препятствие, рванулся в сторону, зашел справа, размахнулся карабином, будто на учении…

И все пришло в прежнюю норму, исчезла эта непонятная странность окружающего. Он вмазал прикладом пулеметчику по шее, сбоку, каким-то чудом оказавшись рядом, сбил с ног, свалил…

Взяли и этого.

Потом, правда, друзья удивлялись: как сумел извернуться? Ведь палил этот гад буквально в лоб, навстречу.. Но удивлялись мельком, быстро забыли – мало ли что случается в скоротечной схватке. Никто ведь толком не присматривался…

<p>5. БЕЛЫЙ ОГОНЬ</p>

Совсем незадолго до смерти Сталина, году то ли в пятьдесят первом, то ли пятьдесят втором, меня послали в командировку в Сибирь, в одно из тамошних областных управлений МГБ. Командировка была не активной – чисто бумажные дела. И провернул я все быстро. Перед отъездом мы с местными товарищами решили посидеть, как полагается по русскому обычаю. Коллективное употребление тогда не особо приветствовалось, следовало все это делать потихонечку, чтобы ни одна посторонняя душа… Да и кое-кто из своих тоже…

В общем, у местных товарищей была для таких целей надежная, как танк, конспиративная квартира. И надежность ее заключалась в том, что хозяином был не стукач какой-нибудь и не чья-то потайная любовница. Вовсе даже наоборот – ветеран. Заслуженный такой дедок, начинал буквально с самого начала, с семнадцатого, будучи уже в годах, на пенсию вышел в сорок шестом, а весь промежуток ухитрился прослужить совершенно без арестов, выражений политического недоверия и тому подобных неприятностей. Учитывая, скольких наших сотрудников подмели периодические оздоровления рядов, такого вот старичка нужно уважать… Больших чинов он не выслужил, особого иконостаса на свою богатырскую грудь не удостоился, как-никак, остался на свободе и на почетной пенсии, а это, скажу я вам, многое компенсирует. У иных вся грудь была в бляхах, на петлицах ромбы друг дружку теснят – и чем кончили? То-то…

Познакомили меня с ним, посидели, употребили. Меня заранее предупредили, что у дедугана есть свои бзики и, когда он начнет возвеличивать свое боевое прошлое и своих коллег, а нас, нынешних, легонечко вышучивать, не следует ни обижаться, ни лезть в дискуссии. Зря предупреждали. Я и сам прекрасно знал за нашими седенькими ветеранами этот пунктик. Конфликт поколений своего рода, понимаете ли. Отцы и дети, так сказать. Любили они при всяком удобном случае почирикать, что нам, молодым с нашей техникой и организацией, все достается очень уж легко. А у них, мол, были исключительно три "Н": ноги, нюх, наган… Я привык. При некотором навыке и опыте можно все это грамотно свести на нет…

В общем, у нас с ним общение наладилось.

Болтали о том о сем, а попозже, когда хорошо посидели и размякли, отчего-то зашел разговор о всякой чертовщине. И выяснилось, что никто из присутствующих ни с чем подобным сам не сталкивался – но почти все от кого-то заслуживающего доверия что-то такое слышали…

И разговор на эту тему затянулся настолько и приобрел такой накал, что наш дедок, изрядно клюкнув, откровенно повелся. Начал с многозначительных оговорочек, а потом он, не выдержав, уже открытым текстом выдал, что он нас, молодых, и тут обошел. Потому что сам Видел в двадцать восьмом такое…

Привожу по памяти, как запомнилось. Его манера выражаться подзабылась, уж извините, но детали и смысл постараюсь передать точно, без всякой отсебятины.

"Гнали мы по тайге есаула Калашина. В двадцать восьмом. Собственно говоря, был он такой же есаул, как и я, – по достовернейшим сведениям, выше вахмистра он не поднялся ни в царских казаках, ни у Семенова. Нравилось ему, видите ли, есаулом именоваться. Совсем другой коленкор, ежели атаман – есаул. Ну, что-то в этом есть верное…

Вражина был тот еще. Умный, хитрый, осторожный. С тех самых пор, как семеновцев вышибли за границу, лазил из-за кордона по пять раз в год. С небольшой, хваткой бандочкой.

Очень он был зол на Советскую власть, потому что потерял много. Много… Батька его имел и табуны, и торговлю с Китаем, и хар-рошие кубышки были прикопаны. За все за это батьку в свое время к стенке и поставили, что Калашину ангельской кротости не добавило…

Шесть лет не могли мы повязать эту паскуду.

Шестерок перешлепали и взяли немеренно, и пару-другую, как бы это выразиться, атаманских штабистов, вот только сам ни в одну ловушку ни разу не влез, и своих к нему внедрить не удавалось. С Лубковым было попроще.., слышали про Лубкова? То-то. Удалось втиснуть к нему надежного человека, и угостил он Лубкова из маузера, ради исторической точности – в спину, ну, да с бандитом все средства хороши…

Отдельные элементы, не изжившие поповские предрассудки, украдкой болтали, что этот самозваный есаул душу продал черту В промен на неуловимость и удачу. И особенно эти шепотки распространились, когда с ним из-за кордона стала приходить какая-то баба. По-научному, любовница, а по-простому, по-мужицки – евонная блядь. О ней у нас были некоторые сведения, без точного описания внешности. Говорили, тоже казачка, из харбинских. И еще говорили, что она-то и есть колдовка, по-городскому – ведьма. Что якобы она Калашина с самим сатаной и свела, а дальше понятно – договор с подписью кровушкой и все прочее…

Красивая, молодая. Но – с-сука! Распоследняя сучня. Зверствовала не хуже мужиков. Причем, когда лютовали, мужиков не трогала, ей было в особенное удовольствие примучить девку. Бывало, они сельских комсомолок захватывали, учительницу, один раз к ним попала инструкторша из райкома… Какими мы их потом находили – это, милая моя молодая смена, разговор не для застолья плотно покушавших людей. Скажу только, что видывал я в жизни многое, а такого… Мстила, ага. Кого-то мы у нее прислонили к стеночке, близкую родню, и не одного человека. И она, изволите видеть, клятву давала о зверском мщении, чуть ли не на сабле и при большом стечении белоказачни. Атаманша, бля…

Ясно было, что баба отчаянная. Точно было известно, что валяет ее один Калашин, а остальные не смеют и облизнуться – убьет. Вот этой детали я лично верю вполне: такая убьет и не поморщится…

И однажды, хорошие мои, нам их укрытку сдали! Неважно, кто, почему и по каким мотивам.

Сами знаете, сколько людей – столько и, мотивов.

Дело не в мотивах, а в результате…

Мы двинули в тайгу несколькими группами.

И натакалась на ту избушку как раз наша. Пятеро нас было, было нас немало… Так в песне поется. Был у меня товарищ в транспортной чека на Украине, Еся Ляндрус, вот он эту песенку и пел постоянно. Одним словом, получилось по песенке. Пятеро нас было, было нас немало…

А их – всего трое, ага! В точности как нас и предупреждали. Калашин, эта его Любка и один китаеза, он у Калашина был и за адъютанта, и за палача, и особенно за охранника.

На рассвете мы избушку тихонечко обложили.

Китаеза для нас особенного интереса не представлял, и потому его сразу шлепнули, как только понеслось, чтобы проще было работать. А есаула самозваного и Любочку скрутили тепленькими и абсолютно невредимыми. Обыскали, связали, на пол в избушке положили, нагляделись вдоволь, и были мы, ребята, сами понимаете, на седьмом небе – который год все ловили эту гниду, а довелось повязать именно нам. Дело даже не в том, что за него, за живого серьезно обещали Красное Знамя всем участникам захвата. Тут уж дело в гоноре и принципе, что вам объяснять…

Калашин сам по себе был – ничего особенного. Ну, кряжистый, ну, бородатый, как цыган, ну, когда на свободе и при власти, выглядел орлом и соколом… Ну и что, мало ли таких?

А вот его Любка… Ребята, ну это была баба…

Это надо видеть. Казачка, точно. Волосы – вот досюда. Глаза – во! Грудяшки гимнастерочку распирали. Чего ни коснись – все у нее на «во»: фигура, грудь, жопа, мордаха…

Командиром у нас был товарищ Дубов. Надежнейший товарищ, из балтийских. Не с «Авроры», это стопроцентно, но с какого-то кораблика лишь самую малость пониже революционным рангом.

Почти такого же заслуженного. Правильный был человек. Беспощадный к врагам и готовый душу отдать за братьев по классу.

Все мы на нее смотрели, ощущая, что зубы ноют, а первому эта идея пришла в голову товарищу Дубову. Посмотрел он, как связанный есаул зубками поскрипывает, и сказал что-то вроде:

– А что, господин есаул, ваше степенство, сладенько было эту проблядь драть от всей кобелиной удали? Я так полагаю, что весьма даже сладко.

Только вот что я тебе скажу, контра: больше ты в своей жизни никого драть не будешь, это уж точно, потому что жить тебе, гниде, ровно столько, сколько отзаседает трибунал. И твоей Любке тоже.

А напоследок, чтобы тебя, паскуду, еще круче проняло, мы твою Любочку впятером на твоих глазах отхарим со всем усердием. Чтобы смотрел и завидовал, твердо зная, что самому никого уже драть не придется…

И мы поняли, что он не шутит. Скажу вам откровенно, эта мысль всем понравилась. Во-первых, девка была недюжинная, а во-вторых, за ней, как и за ее кобелем, накопилось столько грехов, что пули для нее было маловато.

Товарищ Дубов свои мысли, чего бы они ни касались, любил претворять в жизнь незамедлительно. Мы ему быстренько помогли: нашли пару костылей, вколотили в пол, руки ей привязали вроде распялки, шаровары с нее сняли, кальсоны тоже, а гимнастерку товарищ Дубов снимать пока не велел. Повернулся к есаулу и, весьма недобро улыбаясь, пояснил:

– Гимнастерку я на ней рвать буду Чтобы орала и брыкалась. Так мне приятнее, а тебе, гнида, мучительнее переживать…

Любка лежит, спокойная, сука, в лице ни кровинки, но не плачет, не причитает – не тот жизненный типаж… Говорит Дубову:

– Баб в жизни имел много?

Дубов, с этакой матросской лихостью приосанившись, отвечает, не задумываясь:

–  – Ну, конечно, меньше, чем хотелось бы, если откровенно – но все ж изрядно. Жаловаться грех.

А Любка:

– Отбегался, флотский. Я – даже не твоя последняя баба. Я – твоя смерть.

Мы так и покатились. А товарищ Дубов, не полезши за словом с карман, отвечает:

– Это отчего же, грудастая? Ходят, конечно, слухи и сказки, что бывает мокрощелка с зубами, но сомневаюсь я что-то… А впрочем, долго ли проверить?

И полез ей пятерней в то самое устройство.

Встал с корточек, пальцы небрежно вытер о есаула и ухмыляется:

– Ни единого зуба, если кому интересно…

Она лежит, вся белая, губы в ниточку, глазищами обжигает. И повторила, разборчиво, медленно:

– Я – смерть твоя…

Товарищ Дубов, не моргнув глазом:

– Если ты, приятная, имеешь в виду нечто венерическое, так я все это сколько раз подцеплял, столько и лечил. Перебедую… Ну ладно, ребята, начнем, благословясь? Калашин, ты смотри внимательно, вдруг да окажется, что чего-то ты не умел…

Потом отозвал в сторонку меня и Петю и тихонечко распорядился:

– Ребята, идите наружу и поглядывайте в оба.

Как бы остальные не подкрались. Вполне возможный оборот. Может, она под смертью то и имела в виду, что часть банды где-то поблизости, и подкрадется, пока мы все вокруг нее будет колготиться… Идите, ребята, покараульте. На вашу долю хватит, слово даю, Он нас спас, ребята, этим приказом, ясно вам?

Мог ведь выбрать в караул и других…

Мы с Петей вышли. Достали наганы, проверили, прикинули, где будем прохаживаться, чтобы нас не было заметно тому, кто решит подкрасться…

И вот тут в избушке полыхнуло!

Без всякого грохота, без малейшего звука. Просто-напросто внутри полыхнуло – жутким белым сиянием, ослепительно белым, таким, что не подберешь сравнений. Высветило каждую щелочку меж бревен, каждую дырку от сучка. Если бы мы стояли к избе лицом, вполне вероятно, что и ослепли бы. А мы были – вполоборота, видели краем глаза. Но все равно круги перед глазами пошли, ничего вокруг не было видно чуть ли не минуту..

Ка-ак мы отпрыгнули! Упали в мох. А когда проморгались, когда опомнились – избушки уже не было. Рушилась она, понимаете? Как построенный из спичек домик. Бревна уже черные, обгорелые, словно бы истончившиеся, дым от них, горло дерет…

А впрочем, дыма было мало, и он очень быстро развеялся. Осталось полное и законченное пожарище самого классического облика – обугленные бревна горой, паленым пахнет…

Судите нас, как хотите – начальство, между прочим, не судило – но мы туда, внутрь не полезли. Подошли поближе, заглянули, увидели костяки – черные, обгорелые, без шматка мяса – потрогали их палками… Сели на лошадей и дунули в город.

Из города вскоре вернулись с обильной подмогой. Там все переворошили на сто кругов. Нашли пять костяков, по числу всех, кто оставался в избушке. Вид у них был такой, словно покойников не менее суток жгли на огромном костре, пока от них не остались одни косточки. А от вещей и оружия, что были с людьми, почти ничего и не осталось.

Как доложили? А вы бы как доложили, товарищи молодая смена? Неужели так, как все было на самом деле? Пардон-с, позвольте крепко усомниться… Родные мои, кому хочется выглядеть умалишенным? Что бы нам в ответ начальство сказало на рассказ о нелюдском свете, который был поярче солнца и избушку вместе с людьми превратил в труху вмиг? То-то…

Пока ехали, мы с Петей успели кое-что обмозговать. И начальнику доложили нечто более приближенное к материалистическому видению жизни. Сказали, что, по нашему разумению, этот самый взрыв в избушке – взрыв, взрыв, а как иначе?! – произошел оттого, что то ли атаман, то ли его проблядь сумели затаить в одежде гранату, а потом ухитрились рвануть кольцо. В избушке, надо полагать, имелись бутыли с керосином, а то и привезенный из-за кордона для диверсий динамит – и потому зимовье разнесло вмиг…

Начальник поверил. А впрочем… Кто его знает.

К нему-то как раз и стекались все сведения об этой Любке – и среди ребят упорно ходили слухи, будто иные заагентурные источники рассказывали как раз о всяких Любкиных колдовских штучках…

Темное дело. С нами никто не советовался и ни во что нас не посвящал. Только потом начальник, случалось, поглядывал на меня этак искоса, пытливо, и порой, хоть ты тресни, казалось, что вот-вот сядет и предложит поговорить по душам, без субординации и материализма…

Нет, так и не стал. Но мне не раз казалось…

Вот такая история. Да, а Знамена нам с Петей все же дали, как и обещали. Москва выразилась ясно: тому, кто живым или мертвым… Дали, не обманули. И больше никакой чертовщины со мной в жизни не случалось.

А это белое пламя до сих пор перед глазами.

Каждая щелочка меж бревен просвечивала, каждая дырочка от сучка выглядела, словно за ней пылает белое солнце…

И на самом деле, конечно, не было там ни гранат, ни керосина, не говоря уж о динамите.

Мне в жизни пришлось повидать немало и разных взрывов, и разных пожаров. Говорю вам со знанием дела – такое я видел единожды в жизни. И прекрасно. Одного раза с меня хватило – во как!

А кто она была, Любка, что умела и почему так смогла… Вот тут уж я голову ломать не намерен.

И тогда не ломал, а уж теперь тем более. Бывает на свете всякое… В глуши особенно Там его, как выражался один умный человек, побольше осталось…"

Вот такая была история. Самое интересное, судя по реакции местных товарищей, они это от старика слышали впервые, ошибиться я не могу.

Потом, когда мы расходились и они провожали меня в гостиницу, меня чуточку удивило, что никто эту историю не обсуждает. Ни в каком контексте. Каюсь, я решил над стариком подшутить – дескать, чудит ветеран, лапшу на уши вешает, в Мюнхгаузены подался на старости лет…

И знаете, что меня проняло? Никто из троих меня не поддержал. Лица у них были, прямо скажем, странноватые, у меня даже закралась идиотская мысль, что они верят. Один так и сказал:

– Матвеич, конечно, человек непростой, но сколько я его знаю, никогда он не был любителем травить байки. Вот это уж точно. Не водится за ним такой страстишки…

Понимаете? Сам я, честно говоря, до сих пор не знаю, как к этому мемуару относиться. Но местные опера, полное впечатление, старику поверили.

Черт его знает…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЧЕРТОВЩИНА НА ВОЙНЕ

Капитанская дочка

Немецкий городок – крохотный, старинный, напоминавший то ли театральную декорацию к «золушке», то ли иллюстрацию из учебника по истории средних веков – достался советским войскам без боя.

Немцы даже и не попытались организовать там оборону, откатились на юго-запад так быстро, что их и не увидели, не говоря уж о том, чтобы вступить в соприкосновение с арьергардом противника. Танковая лавина, броневая река прогрохотала вслед отступавшим севернее городишки, вообще к нему не сворачивая. А в городок с ходу влетели бронемашины и несколько «студеров» с пехотой – и, не встретив ни малейшего сопротивления, узрев десятки свисавших из окон белых тряпок (в роли флагов выступало все подходящее, начиная от простыней и кончая полотенцами), отмякли. Как полагается, командир занявшего населенный пункт батальона автоматически стал комендантом города и в качестве такового приказал расквартировываться, по возможности воздерживаясь при этом от перегибов по отношению к местному населению.

Особенных перегибов и не было. Из-за обстоятельств занятия городка. Не прозвучало ни единого выстрела, ни одного фрица в форме так и не удалось увидеть, даже ни один пресловутый вервольф не объявился – а такие обстоятельства настраивают войска на мирный лад. Городок был очень уж аккуратненьким, старинным, красивым, чтобы с ходу устраивать в нем перегибы…

Почти сразу, вслед за первой тройкой броневичков, в городок довольно браво влетел запыленный «виллис» с четырьмя освободителями. Водитель по фамилии Павлюк был уже в годах – старый вояка, старшина из довоенных сверхсрочников войск НКВД. Трое офицеров – гораздо моложе. Старшему было двадцать пять, а двум другим даже поменьше. Но воевали все, несмотря на молодость, с сорок первого. Как обещано в нашей книге, любые фамилии, в ней прозвучавшие, будут вымышленными, а потому, чтобы не изощрять напрасно ум, гораздо проще будет назвать их попросту – Капитан, Одессит и Студент (два последних по званию были старшими лейтенантами).

Все четверо были из СМЕРШа армии и нагрянули сюда не просто так, а выполняя особое задание непосредственного начальства. Об этом мало кто знал, но в городишке планировалось на какое-то время дислоцировать штаб армии. Нашим героям как раз и предстояло подыскать с полдюжины зданий. А заодно присмотреть подходящий домик, в котором должен был разместиться командарм.

Критерии, в общем, известны, дело было не впервые: домик должен быть достаточно комфортным, стоящим в некотором отдалении от прочих, не особенно большой, но и не маленький, в плепорцию, в общем, как говаривали в старину.

Подобные поручения троица выполняла не впервые и хорошо себе представляла, что следует искать. Как только обстановка в городке прояснилась, «виллис» принялся петлять по улицам. Товарищи офицеры быстренько отметили меловыми надписями на дверях ровно шесть подходящих домов, а потом, когда подошел «додж-три-четверти» с приданным взводом, быстренько расставили часовых у облюбованных строений и отправились подыскивать главную резиденцию. Все, что было отобрано ранее, явно относилось к каким-то немецким учреждениям – но теперь, судя по предыдущему опыту, следовало найти жилой домик, чтобы командующий ощутил нечто похожее на домашний уют…

Очень скоро они обнаружили искомое: двухэтажный невеликий особнячок старинной постройки. Он стоял в некотором отдалении от соседних домов, размещался в небольшом садике, в окружении дюжины вековых лип. Вполне подходил по всем критериям. Лучшего и искать не стоило – только бензин зря жечь…

Дом, понятное дело, кому-то принадлежал, но это были сущие мелочи, которые освободителей не волновали нисколечко. Опыт опять-таки имелся. Жильцов следовало вежливенько выселить, где-нибудь да приютится немчура, в конце концов, на улице не сибирские морозы, а теплый германский апрель…

И они всей троицей браво вторглись в особнячок, обнаружив в прихожей перепуганного насмерть старого пенька, которого с ходу допросили качественно и умело – все трое прилично владели немецким, мальчики были недеревенские, все городские, как на подбор, закончившие хорошие школы (Студент вдобавок – два курса ИФЛИ), а впоследствии углубившие познания в «дойче шпрехен» на спецкурсах. Одним словом, и тарахтели бойко, и понимали слету.

Старый пенек оказался не домовладельцем, а слугой, в единственном лице надзиравшим за домом (был еще второй, помоложе, но его недавно подмела тотальная мобилизация) Старикан, жмурясь и потея от ужаса, сообщил, что хозяин, герр гауптман, где-то на войне, хозяйка умерла три года тому, а фройляйн изволят сидеть в своей комнате и трястись от страха…

Заслышав про фройляйн, наши герои оживились и потребовали оную немедленно предъявить – из чистого любопытства, понятно.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4