Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Алексей Карташ (№4) - Под созвездием северных "Крестов"

ModernLib.Net / Боевики / Бушков Александр Александрович / Под созвездием северных "Крестов" - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 3)
Автор: Бушков Александр Александрович
Жанр: Боевики
Серия: Алексей Карташ

 

 


И так далее. Наконец майор вздохнул, потянулся, сделал отметку в какой-то табличке, заключенной в фанерную рамку, похожую на биту для лапты, и кивнул ожидающему вертухаю:

— Давай-ка в четыре-шесть-*.

В сопровождении вертухая поднялись по гремящим ступеням на третий этаж, сопровождающий отдал бумажки очередному охраннику. Охранник посмотрел на Карташа одним глазом, как курица на зерно, и буркнул ворчливо:

— Прямо по галере до камеры доходишь, своими ножками, и там останавливаешься, понял? Спокойно доходишь, понял? Нет у меня людей за ручку тебя водить.

Чего ж не понять...

Карташ прошел по галере на ватных ногах, как будто в конце его ждала «стенка», увидел трафаретную надпись на двери «46*» и послушно остановился.

Кто именно его подставил, Алексей сейчас старался не думать. Может быть, объект, для которого плела свою загадочную паутину контора Глаголева, расшифровал Карташа и решил устранить помеху в лице старлея. Ну, при таком раскладе, Кацуба, дай бог, вытащит... если, конечно, захочет... А вот ежели так и было задумано во имя каких-то там высших целей, и посадка Алексея является неотъемлемой частью Глаголевой схемы... Об этом размышлять не хотелось. Карташ полагал себя реалистом и касательно гуманизьма конторы иллюзий не питал, но — от этого легче не становилось. Так что на данный момент он знал только одно — как, впрочем, и все попадавшие в аналогичную ситуацию, во все времена, во всех странах на всех континентах: тебе не поможет никто, кроме тебя. Или кроме совсем уж фантастической ситуации. В каковую, после всего случившегося (а если откровенно, то и до), Карташ не верил.

— Лицом к стене повернись-ка, — услышал он за спиной и ненароком оглянулся.

Сзади оказалась фигуристая тетка в форме, с забранными в пучок непослушными волосами, подошла, пока Карташ мозговал о своей судьбинушке.

— Давай, давай...

Алексей повернулся лицом к бледно-зеленой стене.

Рыжая с грохотом провернула ключ в замке.

И Карташ мысленно вознес мольбу Господу, собрался, готовясь к худшему. В том, что его ждут с нетерпением, распростертыми объятьями и, весьма вероятно, заточками, сомневаться не приходилось: «тюремное радио» наверняка уже сообщило, что к ним едет бывший вертухай. На перо, разумеется, не поставят, но жизнь постараются устроить такую, что и гестаповские застенки покажутся Французской Ривьерой, это к прокурору не ходи...

За все время службы при полкаше в комиссии по контролю за исполнением наказаний, Карташ, хоть в тюрьмы ни разу не заглядывал, зато с различными инспекциями посетил чертову тучу исправительно-трудовых учреждений; бывал в «красных» зонах, наведывался и в «черные». Видывал ИТУ, где царит форменный беспредел — либо со стороны оперов, либо со стороны контингента, без разницы, — и ИТУ, где имел место быть относительный порядок. Да и сам ведь, кстати, после истории с генеральской дочкой, после опалы вертухаил, — слава богу, на вполне мирной и спокойной зоне... ну, если не считать, конечно, финального «Пугачевского» бунта. Так вот, с инспекциями он объездил чуть ли не всю страну, и везде, везде видел одно и то же. Поэтому сейчас Алексей ничуть не сомневался в дальнейшем ходе событий, в том, что его ждет. Камера наверняка — метров пятнадцать квадратных, рассчитанная душ на десять; камера, в которую запихнуто человек тридцать. Авторитетные товарищи, ясное дело, расположились на козырных местах, возле забранного решеткой окошка, отгородившись от прочих ширмочкой или занавесочкой — границей, за которую переступать имеют право лишь избранные да специально приглашенные — для разруливания каких-либо вопросов. У них и холодильничек наверняка присутствует, а может, и телевизор имеется. Прочие же вынуждены делить оставшуюся площадь «по-честному». Спать по очереди, хавать по очереди. Зачмуренные тоскуют под нарами или возле параши. Воняет сыростью развешенного в проходе бельишка, человеческим потом, табаком, чифирем. Каждого вновь прибывшего, и Карташа в том числе, ждет «прописка» — жестокое и унизительное испытание, устраиваемое верховодящими расписными (или же бритыми) с целью определить статус новенького. И от того, как поведет себя этот новенький, будет зависеть его дальнейшая судьба — что в хате, что, не приведи бог, в лагере: станет он «петушком», «машкой», то бишь опущенным, станет ли простым «мужиком» или же добьется уважаемого положения в «обществе» — пусть и не будучи вором. А «прописывать» его будут не по-детски, это факт: смотри выше пассаж о бывшем вертухае...

Наконец, дверь распахнулась, и Карташ шагнул за порог.

— Здравствуйте, люди, — на автомате сказал он.

И осекся. Дверь с лязгом захлопнулась за его спиной.

Приехали. Здравствуйте, девочки. А также — здравствуй, жопа, Новый год...

Нет, поздоровался он правильно, не в том дело. Любое другое обращение могло резко добавить ему штрафных очков. Скажи он «мужики», и у обитателей хаты тут же появится претензия: какие мы тебе, на фиг, «мужики», чмо?! И — бац по печени. «Пацаны» тоже не катит: «поцан» по-еврейскому значит, как говорят, «маленький пенис», так что — бац по печени. «Братаны»? Да какие мы тебе братаны, то же мне, родственничек выискался! Бац. И так далее...

Осекся он по совершенно другой причине, и мысли заскакали в голове со скоростью вращающихся барабанов игрального автомата.

Единственное, что угадал Карташ в своих предположениях, это наличие окна, развешенного белья и холодильника. На самом же деле камера была далеко не пятнадцать, а всего лишь квадратных метров восемь площадью, и была она шестиместной — трехъярусные нары по обе стороны от входа, и обитало в ней ровно три человека, с любопытством разглядывающих нового постояльца. Краем глаза Карташ успел отметить накрытую «поляну» на поворачивающимся столике, примастяченном к ножке нар по левую руку — белый хлеб, колбаска, лучок, сыр, даже, япона мать, бутылочка водочки. Имелся также настоящий унитаз, а не параша...

Вот и вспыхнуло в мозгу кошмарное: малочисленность камерного населения, малогабаритность площади, относительная комфортность и полный стол хавки означает одно: привели его к тем самым отморозам, которые по заказу мочат кому-то неугодных. Нет человека, как говорится, — нет проблемы. То есть, проблемы, конечно, будут — у сизошного начальства, бумажки там всяки-разны, отписки и объяснения, как, мол, получилось и кто виноват в том, что подследственный Карташ споткнулся, болезный, о порожек и в падении напоролся жизненно важными органами на край унитаза восемь раз. Но сии проблемы заказчика, надо думать, волнуют мало. Плавали, знаем... А также смотрели телевизор и читали книжки.

Нет.

Да нет же!

Не может быть. С таким старанием закрывать его — и только ради того лишь, чтобы трое уродов вогнали ему сейчас заточку в печень? Не бывает. Это уже паранойей попахивает...

— И тебе привет. Ну, че встал на пороге, сосед, ну и заходи, — с ленцой пропел штымп, лет эдак пятидесяти, в спортивном костюме, полулежащий на нижней полке нар и даже не пошевелившийся при Алексеевом появлении.

Зато двое его сокамерников, до того занимавшиеся своими делами, проявили живейшее любопытство. Один сел, отложив потрепанную книжку в мягком переплете, свесил ноги с верхней полки нар, пошевеливая пальцами под шерстяными полосатыми носками, и уставился на Карташа — совсем как биолог на какую-нибудь редкую животину на лабораторном столе, второй же, у окошка, затушил окурок в ярко-красной пепельнице с надписью «Marlboro», подошел, поправил очки на переносице и скрестил руки на груди: мол — «ну и чего пришел?». Причем все трое были вида насквозь ментовского. «Красная» хата, что ль?.. Алексей сделал шаг внутрь камеры, только один шаг, и тут же лежащий на нижней полке негромко приказал:

— Стой-ка, братан.

И почесал живот. В камере пахло свежевымытым при посредстве «Ваниша» полом.

Алексей напряженно замер. Ага, «братан» все ж таки, надо же... И что теперь? Оскорбиться? А на что? Пока его, вроде, никто не оскорблял...

— Табуреточку вон ту видишь, одесную? — спросил исследователь холодильника. — Так что шмотки кидай на свободную шконку, — взмах рукой, — а сам присаживайся.

Шаткая табуретка действительно имела место неподалеку, между умывальником и «дальняком»[5], как специально для него приготовленная. А «шконкой», судя по всему, именовались здесь нары — в Пармском лагере они назывались «шкондари», — и говоривший указывал на койку верхнем ярусе слева. Карташ мгновенье подумал и подчинился: положил скатку из постельного белья на нары и послушно сел на табурет. Быть покладистым в чужом монастыре — лучшая тактика. Тем более, мочить пока точняк не собираются. Так, присматриваются и принюхиваются...

— Эдик, — сказал лежащий и почесывающийся.

Не, не фига, это он не представлялся — это он приказ отдавал, и только что куривший очкарик немедля вразвалочку подошел к сидящему на табуретке Карташу, буркнул: «Извини, братан, не дергайся», — и быстренько пальцами прошерстил его волосы. Ага, старший по камере, следовательно, тот, что возлежит на коечке... пардон, на шконке.

Тем временем, очкарик то ли по имени, то ли по кликухе Эдик закончил медосмотр головной части Карташа и отрапортовал, не поворачиваясь:

— Череп чистый, Дюйм.

А потом наклонился к Алексею:

— А грибочков нам не принес, а, сосед?

Пока Карташ судорожно вспоминал, что на блатном жаргоне означает «грибочки», Эдик пояснил:

— "Колеса" сымай. И «сырки» тоже.

Ах, в этом смысле...

Алексей снова подчинился — на автомате снял туфли и стянул носки, непрестанно сканируя обстановку. Акцией вроде не пахло, но в воздухе прямо-таки было разлито напряжение... нет, не напряжение — некое болезненное внимание к его персоне, пристальное, тягостное. И в голове опять промелькнуло идиотское: обувку с трупа себе оставляют, скоты... Но он тут же бредовую мысль отогнал. Пока ничего угрожающего — чистюли просто заботятся о санитарном состоянии камеры, вот и все. И плевать им, что лепила Карташа уже пользовал — потому как береженого бог бережет...

Тем временем названный Эдиком (совершенно неопределенного возраста субъект, то ли восемнадцати годков отроду, а то и всех сорока, с жиденькими, мышиного цвета волосами на косой пробор) так вот он наклонился к его ногам, осмотрел ногти, ступни, принюхался. Выпрямился, отошел к нарам, сообщил старшему:

— И тут нормалек, грибков вроде нема. Короче, Дюйм, чистый «вован»[6] попался, вот чудо-то... Обувайся.

Старший с погонял ом Дюйм неопределенно кивнул, а Карташа мигом опять напрягло — при слове «вован». Стало быть, и в самом деле им уже известно, кто он есть... Но будущие соседи по камерной коммуналке восприняли сие определение равнодушно, как само собой разумеющееся. Дюйм с кряхтеньем принял сидячее положение...

И тут обладатель полосатых носков спросил вкрадчиво, глядючи куда-то в пространство:

— Ну а теперь объясни нам, Лешенька, каким это ветром тебя, «бэсника» и цирика, занесло на хату к людям понятийным и авторитетным?..

Причем слово «Лешенька» было произнесено тоном настолько мерзопакостным и угрожающим, что Алексей непроизвольно сглотнул и, не надевая обувки, медленно с табурета встал. Блин, и имя, оказывается, знают.

Ну вот, началось...

Глава 5

Камера четыре-шесть* и ее обитатели

— Не гони, волну, Квадрат, — поморщился Дюйм. — Дай обвыкнуть человеку, а потом уже с претензиями лезь...

— Да не, пахан, в натуре! — подпустил истерики в голос обозванный Квадратом, накачивая сокамерников, и мягко, как кошка, соскользнул с нар. — Он же вэвэшник, бля, он наших пацанов трюмил на зоне, падла! Че ему тут обвыкать?! — Повернулся к Алексею и гаденько ощерился: — Че ты буркалами сверкаешь, че сверкаешь, сука?! Не думал, что когда-нибудь ответ-ку держать придется за свой сволочизм? Так что не взыщи уж, спросим по полной...

Алексей молчал, лихорадочно продумывая тактику действий... Да каких, к чертям, действий — тактику боя продумывая. Драки не избежать, тут и думать нечего. Противники вроде не вооружены (хотя долго ли дать заточенной ложке скользнуть из рукава в ладонь), и если навалятся всем скопом — есть шанс.

Что погано — ничего полезного, что можно использовать в качестве оружия, в радиусе вытянутой руки не наблюдалось, даже белье на веревке было заботливо отодвинуто подальше от прохода, к крашенным бледно-зеленой краской стенам. Не будешь же унитаз выламывать с корнем и обороняться им...

Однако какая тварь его в камеру с братвой определила, вот вопрос...

Эдик опасен. В глаза не смотрит, но из поля зрения не выпускает. Положение ступней, то, как он держит плечи, голову, — каратэка, наверняка. Хорошая вещь — органолептика...

Чего греха таить, Карташу было страшно. Но к страху, нейтрализуя его, примешивалась изрядная доля злости, и от того в голове было ясно. Мать вашу, не для того я горбатился в ВВ, чтоб теперь какие-то «уголки» зело борзые меня гнобить начали...

Квадрат, многозначительно напевая под нос:

— А мальчонку того

У параши барачной

Поимели все хором -

И загнали в петлю...

— отряхнул джинсы и вразвалочку подошел к Эдику, встал чуть впереди.

Ну, вырубить Квадрата проблемы не будет: по всему видно, что боец из него никакой... Вазомоторика у него не ахти, не шибко боевая, но в ручонке он вроде бы небрежно держит свинченную с приемника телескопическую антеннку. Вещица легкая, ломкая и в серьезном бою бесполезная, одноразовая, однако ежели человеку неподготовленному стегануть по глазам, по уху, по пальцам, по кадыку — хотя бы на секунду, короче, выбить из колеи, отвлечь внимание от основного противника... Значит, не бином Ньютона: один отвлекает, типа лезет первым в свару, строит из себя крутого, а второй, даром что очкарик, до поры до времени не отсвечивает, держится в тени, чтобы просчитать подготовку Карташа и нанести удар...

— Ну так че молчишь, милый? — ласково прищурился обладатель полосатых носков. — Язычок проглотил? Невежливо, у тебя же по-хорошему спрашивают: какого хера ты в нашу хату заполз...

Ладно, братаны, не я бузу затеял, но начну, пожалуй, первым, потому как красные начинают и выигрывают...

Ломиться обратно в дверь с воплем: «Хулиганы зрения лишают!!!», — Алексей, разумеется, не стал: западло. Вместо этого он без лишних слов пальцами босой ноги поддел давешнюю табуретку и швырнул ее прямиком в окуляры Эдику. Тренированный Эдик, конечно, метательный снаряд отбил, но отвлекся, потерял долю секунды, а Карташ за это время — камера-то крошечная — переместиться впритык к Квадрату, нырнул под свистнувшую возле самого уха антеннку, впечатал со всей дури тому кулак под дых, крутанулся на месте и резко ушел в сторону — на всякий случай, чтобы Эдик, на миг выпавший из поля зрения, не зацепил.

Зацепил-таки, урод, по бедру, несильно, но обидно — реакция у очкастого оказалась будьте-нате. Странно, что не достал... Квадрата, сгибающегося от боли в три погибели, можно было уже в расчет не принимать, все внимание следовало сосредоточить на Эдике. Алексей только начал ставить нижний блок, а Эдик, тварь, уже разворачивался в приседе, и его нога, распрямляясь туго скрученной пружиной, уже летела, целя передней третью ребра стопы аккурат Карташу в пах, и Карташ подкоркой понимал, что перегруппироваться, сменить стойку ну никак не успевает, что сейчас копыто очкастого размажет его чресла в омлет, и, на уровне подсознания смирившись с неизбежным, выбросил вперед кулак с чуть выставленной фалангой среднего пальца, метя суставом очкарику в переносицу...

Камерная драка, да, впрочем, как и любая уличная, — эпизод скоротечный и стремительный. Это только в кино герои красиво метелят друг друга в течение пятнадцати полноценных экранных минут, отрабатывая гонорары и ублажая зрителей. У настоящей же драки — не боя на ринге, а именно драки — законы другие. За максимально короткий срок необходимо причинить максимальный урон противнику, ибо противник с тобой церемониться уж точно не станет. Тут не до правил и не до христианского, блин, человеколюбия, тут главное выйти из потасовки как минимум живым, а как оптимум — без потерь для здоровья. А победителей не судят, не правда ли? Так что в ход идет все, что имеется в распоряжении: руки, ноги, корпус, ногти, зубы, лоб, ключи, зажигалка...

А вот Карташ Квадрата пощадил. Мог бы, дурацкое дело нехитрое, козлине коленную чашечку выбить или шнобель сломать, да так, чтоб раздробленные носовые кости в мозг вошли... Не стал. Честно признаться, не из дурацкого гуманизма, а просто потому, что не было времени калечить «углового» основательно... А если еще честнее, то краешком сознания Алексей понимал прекрасно, что, проиграй он бой, покалеченного сокамерника ему не простят.

Короче: рассказ длится значительно дольше, нежели события происходят в реальности, все завершилось за какие-то шесть-семь секунд после начала раунда. Удар Эдика — удивительно, но факт — цели не достиг, нога его ширкнула по Алексеевой ширинке и отдернулась; мошонка Алексея была спасена для человеческого генофонда. Пропал втуне и выпад Карташа: очкастый неуловимым движением перехватил его кулак возле самого носа, легонько вывернул, чуть обозначая болевой, тут же отпустил. А потом скользящим движением вдруг отодвинулся на безопасное расстояние и поднял руки.

— Стоять!

Все еще охваченный азартом боя, Карташ рыпнулся было в контратаку, фиксируя каждое движение противника... и замер.

Противник, хоть и сохранял оборонительную стойку, но махач продолжать явно не собирался!

— Стоять, кому сказал! — рявкнул старший громче. — Обоих касается!

Голосина у Дюйма оказался стопудово командирский, такой, что некий товарищ старший лейтенант, навечно вживленный строевой службой в подкорку Карташа, встрепенулся и вытянулся во фрунт.

— Все-все-все, орлы, брейк, — добавил он сварливо. — Пошутили, и хватит. А то разошлись, понимаешь. Вы мне тут еще мокруху устройте, джекки чаны фиговы... — Эдик опустил руки, а старший вдруг развеселился: — Бля, первый раз такое вижу: Эдика чуть не положили!

— Щас тебе — «положили», — не поворачиваясь, настороженно глядя на Карташ а, ответил очкастый. — Я его достал... Ведь достал, а?

Карташ помедлил, а потом сумрачно кивнул, пребывая в полных непонятках. Напряг в насыщенной «Ванишем» камерной атмосфере, напряг, только что почти физически ощутимый, улетучился без следа. И Алексей позволил себе малость расслабиться. Так это что, шутка была? Это «уголки» таким манером новичков прописывают? Вот ведь гниды...

— Нет, ну мать же его, Дюйм... — с трудом выдавил Квадрат, медленно распрямляясь и глубоко, сосредоточенно дыша. — Шутки шутками, но он же мне весь ливер на хрен в кашу разворотил...

— Неясно сказано? — в голосе Дюйма опять появился металл. — Стоять! А чего ты хотел? Сам первым попер на мужика с предъявой... Не ной, выживешь. Эдик, что встал, как не родной? Пригласи гостя к столу. Голодный, поди, после ивээски-то[7]... Прогары, короче, Леха, натяни, пол у нас без подогрева, табурет двигай сюда и подсаживайся. Отпразднуем, типа, пополнение в наших стройных рядах «бээсов»... — Он вдруг ухмыльнулся и хитро посмотрел на Карташа. — Да не дрейфь, душа моя. Пошутили мы. Прописку уже лет десять, как сходняк отменил. И потом, думаешь, опера тебя и в самом деле к уркаганам подсадили? Как бы не так. На фига им лишняя головная боль? А если тебя «уголки» порежут, или хотя бы табло тебе начистят? Они, опера, то бишь, потом вовек не отмоются. Им спокойная жизнь зело по душе. Да и «уголкам» тоже.

— Ага, — буркнул продышавшийся Квадрат, глядя на Карташа исподлобья. — Начистят ему, жди, отморозку... — Он подобрал выроненную антенну, сложил ее и зло бросил на шконку. — В гробу я видел такие розыгрыши...

— А это я тебе за Лешеньку, — мстительно сказал Карташ и поставил валяющуюся на боку табуретку.

— И эт-то правильно, — похвалил Дюйм. — Ты бы с языком своим поаккуратнее, Квадратик, я тебе сто раз говорил. Смотри, подрежут в один прекрасный день.

— Сам смотри за своим языком, — огрызнулся полосатоносочный.

— Елки-палки, ну что у тебя за характер, а! — скривился Эдик. — Сам же предложил: скучно живем, мужики, давайте, мол, парня на тонкость кишки проверим! Вот и проверил, гаишник фигов!

— А ты, можно подумать, против был! — взвинтился Квадрат с полуоборота. — Первый и заверещал: я его пробью, я его пробью, а ты огонь на себя отвлекай!.. Терпил своих ты тоже ногой по яйцам убеждал заявы забирать?!

«Эге, — подумал Карташ, негнущимися пальцами натягивая туфли, лишившиеся шнурков, и чутко прислушиваясь к светской беседе, — а отношения у ребяток еще те...»

— Ну-ка ша! — опять пришлось вмешиваться старшему. — Вы мне хату не позорьте-то! Марш по углам!

Ледяной стержень, торчащий в сердце и не исчезающий с того момента, как на его запястьях защелкнулись «браслеты», постепенно таял. И почему-то именно сейчас он окончательно уверился: соседи не врут, никакие это не «углы», а просто скучающие, мать их, «бэсники». Черт его знает, почему уверился. Может, потому, что нагляделся выше крыши на настоящих урок и уже по одному взгляду мог отличить и даже классифицировать их: этот — явный «законник», тому — на мокрое пойти как два пальца об асфальт, но стучать станет, лишь только погрози сурово пальцем, а третий — просто баклан, шпана, но к ней, шпане этой, спиной поворачиваться не рекомендуется: пику может вставить как «ха», потому как молодой, горячий и полагающий, что круче его только Игорь Крутой...

Но остается вопрос: откуда ж у простых «красных» такое соцобеспечение и такие хоромы? Значит, не простые это «красные». Значит, не случайно Алексей угодил именно к ним...

Тем временем угомонились. Карташ покончил с обувкой, выпрямился. Бормоча что-то под нос, на шконку сел Квадрат. Сел и Эдик, подмигнул Алексею:

— Да свои, братан, свои, не напрягайся. Если б не свои были, я бы тебе шарики-то размазал-то, думаешь, нет? А не веришь — так вон мое обвинительное заключение на полочке пылится, можешь заглянуть и посмотреть, кто я есть на самом деле: старший оперуполномоченный Рудин моё фамилие...

— Короче, давай-ка за стол, Леха, — сказал Дюйм. — Или, если хочешь, покемарь пока. Я, помню, когда первый раз меня закрыли, часов двенадцать продрых без задних ног — вымотали меня следаки вусмерть, да и перенервничал...

Но Алексей все еще колебался.

— Дюйм, а он думает, что это еще одна проверочка, — опять встрял, склонив голову набок, Квадрат. — Типа, отведаешь чего-нибудь, а потом окажется, что жрачку до тебя уже попробовал «петушок». Слыхал про такое? А есть из шлёмки опущенного — западло немереное, стало-ть, и тебе быть «петухом».

— Эх, молодежь, книжек глупых начитались... — вздохнул Дюйм, передвинул свои телеса к столику, бросил на ломоть белого хлеба кружок твердокопченой колбасы, сверху положил кусок сыра и сочно впился в бутерброд зубами, глядя при этом на Карташа.

Карташ же пищеварительные позывы сдержал и сказал:

— Да не в том дело, спасибо... Люди, а как насчет умыться-побриться? Негоже так за стол садиться, с дороги-то...

Не во имя этикета спросил, ей-богу: в самом деле, ладони были омерзительно липкими, к тому же с не до конца смытой краской для «пальчиков», и щетина кололась чуть ли не до чесотки, так что Карташ готов был подписать любую чистуху — лишь бы позволили взять в руки мыло и бритву.

И, как оказалось, спросил в масть.

Эдик посмотрел на Квадрата, Квадрат посмотрел на Дюйма, тот посмотрел на Карташа — и, ухмыльнувшись, разрешил милостиво, но уже с ноткой ува-жухи в голосе:

— Валяй. «Светланка»[8] вон... Ты уж извини, браток: по правилам, надо было тебя сначала за стол усадить, напоить-накормить, а потом уже шутки шутить... Ты не в обиде?

— Вы хозяева... — Карташ пожал плечами, достал свою бритву, повернулся к раковине, включил воду.

— Это еще что! — сказал Квадрат. — Мне местный опер рассказывал. Сидел тут один хмырь по кликухе Ржаной. Спортсмен. Командир какой-то крутой ОПГ. Сидел мирно, спокойно, не быковал... Так опера подшутить решили и подсадили к нему парня по фамилии Ржаной — посмотреть, типа, как два Ржаных уживутся. А хлопец тот вообще не при делах: первоходка, водила простой, за ДТП со смертельным исходом закрыли. Ну, подсадили, короче... День проходит, два — тишина. Опера уже все на изменах: как бы не случилось чего, как бы спортсмен этого не завалил. Врываются в хату — а там мир и благодать: Ржаной-бандит чай кушает, Ржаной-водила на шконке лежит, глазенками лупает... И тот, который бандит, даже имени-фамилии его до сих пор не знает! Оказывается, он как с новенькими знакомился? Не прописывал, а именно знакомился. Ни слова не говоря подходит и ласково так — хер-рак по печени! Если выдержит удар, значит, стоящий человек и можно с ним дело иметь, будь он хоть сам министр внутренних дел. Ну, а если нет — то пусть сидит на своей шконке и не отсвечивает, под ногами не мешается...

И Квадрат заржал.

Зеркала не было. Ну и плевать. Краем глаза все-таки отслеживая происходящее за спиной, Карташ мысленно поздравил себя с первыми победами — совершенно непроизвольно заработал несколько призовых очков на элементарной чистоплотности. Хотя, блин, мог бы и сам догадаться: коли уж устроили форменную СЭС на входе, стало быть, хата стараниями ее обитателей содержится в чистоте и порядке. И сие необходимо приветствовать и поддерживать.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.

  • Страницы:
    1, 2, 3