– Вы мне не верите?

– Что вы? Ни одно ваше слово не вызывает сомнений. Тем более что собранная вами библиотека служит прекрасным доказательством. И все же… Трудно даже представить себе… Величайшая страна! Здесь о ней рассказывают множество легенд, но я никогда не думал, что судьба сведет меня с человеком, который там побывал. Удивительно, удивительно! А тот волшебный Шар – вы что же, видели его собственными глазами?

– Не только видел. Мне посчастливилось сквозь него войти в хранилище Древних… Правитель Сучандра утверждал, что подобной чести удостоились в разное время всего несколько человек из внешнего мира. – Сам-Бхота вздохнул. – Честно говоря, я уже и сам перестаю верить, что это действительно было. Прекрасные времена! Сказка, которую никогда и ни за что не возвратить…

– Ну почему же…

– Э, я за все золото мира не смог бы снова найти туда дорогу. Знаете, я иногда подозреваю, что меня опоили чем-то… или заколдовали, чтобы я не нашел пути. А почему вы меня спросили об этом? Хотите попытать счастья?.

– Сохрани меня Бог! – рассмеялся собеседник. – Я большой домосед… Мой идеал – это прожить остаток дней, не удаляясь от порога больше чем на полет стрелы. Но вы рассказываете такие удивительные вещи… А что вы чувствовали, соприкасаясь с Шаром? Как вы смогли войти во врата хранилища?

Сам-Бхота задумался.

– Ну, это трудно описать словами.

Он помнил свои ощущения очень ясно и отчетливо, но рассказать о них было действительно невозможно. Если бы Сам-Бхота в юности, будучи в монастыре, не дал обет безбрачия, он, возможно, ответил бы, что это было похоже на момент близости с женщиной…

Это была вспышка боли и восторга. Тело его не существовало, он словно растворился вдруг в глубинах космоса. Он почувствовал волну страха и тут же ощутил, что Шар будто вобрал его в себя, как вкусную пищу, раздулся, запульсировал и – толкнул разум Сам-Бхота навстречу другому разуму, в миллионы раз более могущественному… Его как бы поставили на перепутье. Перед глазами возник четкий образ некоего перекрестка; дорога, освещенная яркими солнечными лучами, и там, в конце её, – божественное сияние и другая дорога, погруженная во тьму… А какой-то голос внутри шептал: хочешь истинного могущества? Оно там, во мраке, в Третьей обители… Дорога света – это отказ от желаний, тьма – это исполнение всех желаний, самых сокровенных… Это власть, богатство и бессмертие – обладая ими, зачем заботиться о том, что будет с твоей душой? Не войдет она в светлое царствие – а так ли оно необходимо тебе? Идем со мной! Идем!

Он не повернул, даже не замедлил шага-полета: Голос ещё что-то шептал, теперь уже со злобой. Он старался не обращать внимания.

Сам-Бхота остался в гостеприимном доме ещё на несколько дней. Он отдыхал телом и душой после дальней дороги. Хозяин был прекрасным и благодарным собеседником. Ученому стала казаться грустной мысль, что очень скоро им придется расстаться, но до конечной цели путешествия – дворца непальской принцессы – было ещё пять дней пути.

И теплые слова прощания, и благодарность за приют и отдых – все было позади. Купец, проезжавший мимо, за небольшую плату согласился взять Сам-Бхоту с собой до столицы Непала. Тот был счастлив. На душе у него было радостно и светло, он выполнил поручение своей повелительницы.

Проводив гостя, хозяин дома крепко запер дверь и по длинной винтовой лестнице спустился в подземную кладовую… Собственно, там был целый зал, размером многократно превосходивший надземные постройки… Сюда не было доступа никому из слуг. Здесь распоряжался только он сам.

Несколько раз за прошедший день его посещало сомнение: стоило ли оставлять в живых гостя. Не безопаснее ли было убить его здесь, выкачав предварительно все нужное? Он был в доме, он свидетель, который знает слишком много. Он опасен… Опасен? Хозяин дома чуть усмехнулся. Чем может быть опасен городской сумасшедший? А именно так его и воспримут в столице, когда он станет искать встречи с принцессой. Еще один сумасшедший с его нелепыми россказнями… Принцесса Бхрикутти (позже – царица Непальекая) умерла в возрасте 85 лет, так и не дождавшись мудреца, которому поручила собрать библиотеку по буддизму. Давно сгнили в земле те, кто ей служил, и их дети, и внуки, и правнуки… Кто поверит, что есть волшебная страна, в которой сошедший с ума ученый провел, как ему показалось, пять лет, а во внешнем мире за это Время пролетело без малого шесть с половиной веков…

Хозяин дома прошел в центр зала. Прямо перед ним, в воздухе между полом и потолком висел Шар. Шар был мутным внутри, будто волны болотных испарений вихрями носились наперегонки…

Человек торжествующе улыбнулся и протянул вперед руку, дотронувшись до гладкой оболочки. – Ну, здравствуй…

Король Лангдарма, облаченный в золотые одежды, стоял на открытой террасе дворца и смотрел на храм Майтрейи, расположенный на каменистом плато горы Самшит. Пятиметровая статуя святого венчала крышу храма, построенного в монгольском стиле – с пологой четырехскатной крышей из ярко-красной черепицы. Созерцание статуи и напомнило вдруг Лангдарме историю о великом мудреце, создавшем когда-то со своими учениками школу Каргьютна – это было начало буддизма на Тибете. Он чувствовал беспокойство. Звезды не предсказывали ничего хорошего {придворный астролог долго прятал глаза, не решаясь начать говорить). Лавгдарма не рассердился на гадателя, тот был ни при чем. Он и сам ощущал беду, и только упрямство гнало его вперед.

Приближенные толпились у дверей, ожидая его появления в тронном зале. Там он возьмет в руки дорджу – скипетр в виде большого жезла с двумя шарами, знак высшей духовной власти, которой обладают лишь два человека: Далай-Лама Цзосан-Кьянни и он сам, правитель Тибета. Там ему на плечи наденут длинную серебристую мантию из горностая, и он снова выйдет на эту террасу, открывающуюся на площадь перед дворцом. А внизу, на площади, его будет славить собравшийся народ. Будет праздник Ченгкор-Дуйчин, самый радостный и долгожданный в. году, А значит, дурные мысли от себя надо гнать.

И Чонг в этот момент тоже с восторгом смотрел на статую Майтрейи (только снизу, с улицы), и она казалась ему настолько огромной и величественной, что перехватывало дух. К храму нескончаемым потоком тянулись верующие. Многие из них плакали, некоторые становились на колени и касались лбом каменных ступеней, ведущих к открытым настежь воротам. Сорок девять ступеней составляли подъем на плато, и сорок девять раз паломники опускались на колени и кланялись, вымаливая покровительства святого.

А ниже, на улицах, было настоящее столпотворение. Потоки людей перемешивались, образуя настоящие водовороты, и приходилось крепко держаться за руку учителя, чтобы не потеряться. Торговцы вынесли свои товары прямо на улицы, стараясь держаться ближе к этим потокам, но так, чтобы не засосало самих… Рыбные, овощные, гончарные ряды соседствовали с ювелирными, ковровыми, невольничьими и лошадиными. Всюду сновали калеки, нищие и знахари: Охранники в тяжелых панцирях и высоких шлемах с флажками пробивали себе путь сквозь толпу… Иногда кому-то и попадало, но что ж, сам себя и вини, не убрался, значит, вовремя с дороги. Богато украшенные паланкины на могучих руках носильщиков замедляли ход, а то и вовсе останавливались, и тогда какой-нибудь рассерженный вельможа, ругаясь, вылезал наружу, чтобы навести порядок, но тут же его подхватывало, как щепку, и несло куда-то людское море.

Чонг совершенно опешил от открывшегося перед ним зрелища. Воистину после суровой, размеренной жизни в горной общине у него возникло стойкое чувство, будто он попал в громадный гудящий улей. От множества хитро, невообразимо переплетенных ароматов у него закружилась голова.

– Не отставай, – напомнил о себе учитель. – Мы должны до сумерек быть во дворце.

– И вы знаете, куда нам идти? – недоверчиво спросил Чонг. – Бедный наш правитель, как же он живет в таком месте!

Таши-Галла не ответил. И Чонг, взглянув на него, вдруг понял, что учителю было явно не по себе. Он будто чувствовал что-то, упорно витавшее в воздухе, насыщенном запахами со всех частей света. То, что делало атмосферу густой и вязкой, как вода в болоте, – так бывает в горах перед сильной грозой: ещё нет никаких видимых признаков и небо остается голубым, чистым и высоким, но непонятная тяжесть давит на затылок и крошечные искорки мелькают перед глазами, иногда чуть заметно касаясь лица…

– Так вы не успели на аудиенцию к королю?

Монах покачал головой.

– К нам вышел вельможа с длинным списком в руках. Все просили о встрече – целая толпа столичной знати.

– И вас не пустили?

– До нас просто не дошла очередь.

Игорю Ивановичу временами казалось, что он просто висит в пространстве, не касаясь пола, не ощущая сырого холода от стен каменного мешка. Он мог двигаться, видел в темноте собственные ноги и руки, но тела не чувствовал. Оно осталось там, за столом в городской квартире, в сидячем положении, и кто знает, вполне возможно, разговаривало, отвечало, вздыхая, на язвительные реплики, если Алла опять, заскучав, устроила склоку… Он не знал, что происходило с ним в той реальности, пока сознание переносилось за многие сотни лет и километров. Никогда не мог предугадать, когда с ним это начнется, и начнется ли вообще… И от этого возникала неудовлетворенность своей пассивной ролью. Его вызывают – он идет. Не спрашивая, не возражая. Знать, не дано,

Он взглянул на монаха, закованного в кандалы. Тот сидел на куче соломы, подняв лицо кверху, и смотрел сквозь решетку на далекие, мигающие в вышине звезды… И сам в едва сочившемся мертвенном свете казался неземным существом – большой лоб. благородной формы, тонкий прямой нос и широко раскрытые глаза с затаенной мольбой, глядя в которые хотелось плакать.

– Ты сказал на допросе, что Таши-Галла в молодости спас Лангдарме жизнь во время охоты?

– Нет, – тихо ответил Чонг.

– Почему?

– Я узнал позже… уже здесь, в тюрьме. Он приходил.

– Кто?

– Учитель. Его дух хотел, чтобы несправедливость была устранена… Наверно, это он призвал вас.

– Почему ты так думаешь?

– Ну неужели вы не понимаете? – в отчаянии прошептал Чонг. – Он ведь рассказывал мне… Дом Черного мага, Шар… Многие хотели служить Шару, мечтали получить могущество, но он всегда выбирает только сам… И тогда сопротивляться невозможно, где бы ты ни был. Какой смысл магу удерживать своего ученика? Тот и так был прикован… Крепче, чем я сейчас.

– Но Таши-Галла мог во всем признаться. А он подставил под удар тебя.

– Ну и пусть.

Чонг помолчал.

– Он сделал то, что было предначертано. А может быть, у него не хватило сил ослушаться приказа… Поймите, его нельзя осуждать. Учитель и так выбрал себе страшную участь. Он не имел права умереть, не отомстив за всех – за меня, за короля Лангдарму… За тех, кто погиб в горной общине.

– Разве месть и вера в Будду совместимы?

– Учитель был монахом-воином. Он должен был отплатить. Это карма.

– Значит, ты думаешь, он подставил тебя, чтобы выиграть время и вернуться в горный храм?

– Да, – твердо ответил Чонг. – Вернуться в храм. Убить тех, кто осквернил его, они не заслуживали прощения. И умереть самому, чтобы его дух мог прийти ко мне. – На глазах у него сверкнули слезы. – Он все-таки выиграл. Вы – здесь, а значит, учитель выиграл…

– Солнцеподобный больше не будет принимать посетителей, – объявил царедворец. – Те, кто был приглашен официально, смогут занять места на дворцовой площади, где будут происходить празднества.

Чонг заметно погрустнел. Он очень надеялся услышать, о чем будет говорить король со старым учителем.

– Не волнуйся, – утешил его Таши-Галла. – Всему свое время. А сегодня правителю и в самом деле не до нас.

И Чонг, едва увидев буйство красок и заслышав надрывное звучание труб, забыл о своих огорчениях.

Площадь перед дворцом Потала была заполнена народом. Люди стояли плотной толпой – трудно было даже переступить с ноги на ногу.

Каждый, особенно из стоявших в задних рядах, изо всех сил вытягивал шею – не пропустить бы чего. До начала главного действия оставалось совсем немного, уже и солдаты в серебристых парадных доспехах и алых накидках оттеснили народ в две стороны, образовав коридор – от начала площади, где в неё вливалась центральная улица города, до самого дворца короля Лангдармы, перед которым на помосте, покрытом золотистым шелком, стоял высокий трон из слоновой кости. Пока трон был пуст, только стража в золотой броне, с бронзовыми щитами в человеческий рост, стояла по бокам. Священные знамена Чжал-Цены, привезенные из храмов со всех уголков Тибета, развевались и хлопали на ветру.

Колесников стоял среди людей, ощущая запахи, исходившие от них, чувствовал их движения и нетерпеливые притоптывания, но стеснения толпой не было. Он казался себе свободным – бесплотным, тем более что его вроде и не замечали. Только немое удивление мелькало в глазах некоторых, когда они наталкивались на невидимое препятствие.

Им овладел вдруг какой-то мальчишеский восторг, ему тоже захотелось вытянуть шею (нужды в этом не было: все лежало перед ним как на ладони), потолкаться локтями, пытаясь пробиться в передний ряд… Хотелось почувствовать людей, стоявших бок о бок, и себя как часть этого мира (возвращаться в свой ни малейшего желания не было… Только вот Алёнка… Ее глаза и руки там, на вокзале, перед отходом поезда. «Я буду скучать по тебе». – «Я тоже. Я очень люблю тебя…». – «И я тебя люблю. Когда едешь в санаторий?» – «Через две недели». – «Вот видишь. Домой вернемся вместе…»). Когда это было? Давно, ещё в той жизни, где Серега. Туровский вспоминался только вихрастым мальчишкой с серьезными глазами… Где он понятия не имел о человеке, заставившем маленькую девочку, ребенка, хладнокровно и изобретательно совершить убийство. И надо было ещё жить как-то с этим новым знанием – удар не хватил, сердце не разорвалось. Что же это за орган, спокойно перенесший такое! И сейчас он испытывал восторг вместо ужаса. Дворец Потала в самом центре Лхассы лежал перед ним во всем великолепии, почти такой же, как на зарисовках Николая Рериха и его спутников, первых европейцев, побывавших в столице Тибета. Он своими глазами видел громадных каменных львов, охранявших ворота, и высокие резные колонны, поддерживающие массивную крышу над входом. Широкие лестницы поднимались с террасы на террасу, все выше и выше, к центральной башне с площадкой наверху, откуда открывалась величественная панорама хребта Кхорда-Ле…

Он на минуту забыл о событиях, которые вот-вот должны были произойти. Он знал о них, читал в расшифрованном манускрипте. Знал – и не мог повлиять на них… Броситься, расталкивая людей, ко дворцу? Задержать его не смогут, бесплотный дух не ведает, что такое преграда, и он доберется до короля Лангдармы и предупредит его… И Лангдарма не выйдет на площадь, Под прицел убийцы… или все-таки выйдет? Игорь Иванович видел Чонга в нескольких метрах от себя. Тот в некоторой растерянности крутил головой, пытаясь отыскать в толпе учителя. Их разъединили незадолго до начала праздника – вот она, роковая случайность! А он – он не может её предотвратить. Его участь – молча наблюдать.

И как знать, в какую сторону повернулись бы события, если бы он, Игорь Колесников, смог вмешаться…

На площади вдруг разом стихли все звуки. Лишь хлопали на ветру знамена да пофыркивали лошади конной стражи, стоявшей у Львиных ворот. Замолкли разговоры, люди замерли в ожидании… Это длилось несколько мгновений. Потом далеко, у дверей храма Майтрейи, вдруг тонко зазвучали трубы.

Их пение шло по нарастающей: вначале слышались только две или три трубы, их тонкие голоса вплетались в тишину осторожно, ласково, будто алые ленты в девичью косу. Но скоро к ним стали добавляться трубы побольше и пониже голосом – как мужчины-басы к женскому хору, а дальше пришва очередь визгливых цимбал и огромных, в человеческий рост, гулких барабанов.

Толпа снова пришла в волнение: Всем хотелось пробиться в передние ряды, а те, кто уже был там, попадали ниц, касаясь лбом земли. Через площадь, от храма к Львиным воротам двигались ламы – представители высшего духовенства – в длинных пурпурных мантиях, богато расшитых сложным золотым узором, и оранжевых островерхих шапках. Целый оркестр из трубдунченов, цимбал и барабанов сопровождал процессию, и казалось, ламы не идут, а плывут над землей, подхваченные мелодией. Чонг никогда не видел ничего подобного. Зрелище целиком захватило его, и о том, что Таши-Галла куда-то исчез, он забыл начисто, Перед ним, торжественно улыбаясь, шли не люди – почти боги, достигшие святости в этом воплощении, исполнившие Десять заповедей Благородного Пути и ставшие Просветленными. Сегодня их не несли в богатых паланкинах – они шли посередине живого коридора, дабы явить себя людям.

Чуть позади двигались седовласые геше – священники буддистских храмов, облаченные в желто-оранжевые одежды. Их окружали воины-послушники, вооруженные алебардами. Чонг засмотрелся на них. Несмотря на молодость, каждый из послушников был зрелым мастером боевых искусств. Тяжелые алебарды, отливающие малиновым отблеском в предзакатном солнце, казались продолжением их сильных тренированных тел. Здесь они, конечно, были не столько для охраны, сколько для того, чтобы придать процессии более зрелищный и внушительный вид. Праздник есть праздник.

– Чтоб ему провалиться, – тихо, чтобы вокруг не услышали, пробормотал Кон-Гьял. Великан в золотой броне. Начальник дворцовой стражи и в особенных случаях – личный телохранитель короля Лангдармы.

Лангдарма не услышал крамольных слов. Но все отлично понял.

– За что я люблю тебя, так это за то, что все мысли и чувства написаны у тебя на лбу, – усмехнулся он. – Не нужно гадать, как с остальными.

– Прошу простить, ваше величество.

– Пустое. Почему ты всегда предполагаешь худшее?

– Это моя обязанность.

Король последний раз взглянул в окно. Дворцовая площадь лежала как на ладони. Ярким пятном выделялись высшие ламы – пурпурные одеяния на фоне серых плит, которыми была вымощена площадь. Празднично одетые зрители со счастливыми лицами. Звуки цимбал и барабанов…

А рядом с ним – родной брат Ти-Сонг, в высоком роскошном головном уборе, богато расшитом золотыми нитями церемониальном платье и темно-коричневой мантии, отороченной мехом белого барса. Оставив свиту, он подошел к Лапгдарме, сделал поклон и коснулся его локтя.

– Ченгкор-Дуйчин – праздник примирения, – сказал Ти-Сонг Децен и улыбнулся. – Не будем сегодня держать зла друг на друга.

Лангдарма отвернулся от окна и посмотрел на брата. А может, и правда, подумалось ему с надеждой. Праздник, когда с улыбками обнимают друг друга даже самые заклятые враги, когда боги смотрят с небес на людей и радуются за них…

– Хорошо, что ты это сказал, – проговорил Лангдарма. – Я хотел попросить тебя встать у моего трона по правую руку. Ты ведь мне не откажешь?

– А как же твой телохранитель? – удивился Ти-Сонг.

Лангдарма рассмеялся и махнул рукой.

– Кон-Гьял – прекрасный и преданный человек… Но уж больно постное у него лицо сегодня. Пусть стоит позади трона. Это ему урок на будущее, чтобы не портил мне настроение в такой день.