Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Десять прогулок по Васильевскому

ModernLib.Net / Документальная проза / Бузинов Виктор Михайлович / Десять прогулок по Васильевскому - Чтение (стр. 1)
Автор: Бузинов Виктор Михайлович
Жанры: Документальная проза,
Биографии и мемуары

 

 


От редакции

Эта книга была написана в 1999 году. Судьба ее, если учитывать читательеский интерес к ней и внимание прессы, достаточно счастливая: два тиража «Прогулок» разошлись за короткий срок буквально «на ура». Но с той поры минуло почти три года и, увы, стало ясно: книга нуждается в дополнениях и уточнениях.

Дело в том, что ее автор изображал Васильевский остров таким, каким являлся он перед ним в последние годы XX века: островом, чья история и слава как бы поблекли, отодвинулись в прошлое, а нынешний день предстал дряхлеющими зданиями, запущенными садами и скверами, гибнущими памятниками архитектуры и общей атмосферой унылого запустения, которое витало над василеостровскими линиями. В поле зрения автора была лишь старинная многократно опоэтизированная часть острова. Речь в книге, конечно же, не шла о новых кварталах Васильевского, о его морском фасаде. Но с тем, о чем говорилось в ней, трудно было не согласиться: внешний облик любимого нами канонизированного Васильевского действительно потускнел, утратил тот блеск и ухоженность, которыми мог гордиться в конце XIX и начале XX веков.

Однако, слава Богу, случилось то, что случилось. В преддверии 300-летия Санкт-Петербурга казна отпустила немалые деньги на то, чтобы Васильевский приобрел вид, приличествующий юбилейным торжествам. Стремительно, буквально на глазах, преобразились Шестая и Седьмая линии острова, а еще до того — Вторая и Третья. Обновился Меншиковский дворец, завершился косметический ремонт Кадетского корпуса; возвратилось из небытия здание Манежа на Университетской набережной; после долгих лет обморочного сна вновь радует нас пением своих фонтанов Румянцевский сквер; помолодел Средний проспект; десятки зданий Васильевского встретили в 2003-м второе свое рождение…

Словом, тогда же, в год юбилея города появилось второе издание «Прогулок» несколько исправленное и дополненное. В 2003 году книга была удостоена Анциферовской премии. А два года спустя автор по настоятельным просьбам читателей еще раз дополнил книгу рассказами о близких ему василеостровских адресах.

Третье издание «Прогулок», — как и первое и второе — содержит размышления о судьбе острова, о его славе и несчастьях, о многих, давно уже ставших хроническими, болезнях…

И всё-таки по-прежнему главное в книге В.М. Бузинова — это эпизоды из жизни Васильевского 40-60-х годов прошлого века; образы людей, с которыми был знаком автор «Прогулок». Ещё рецензенты первого издания отмечали особую атмосферу достоверности и светлой печали, которыми пронизаны многие страницы книги. Автор порой говорит о чём-то очень сокровенном… Но таковы правила этого неожиданного жанра, в котором краеведение повенчано с личной судьбой рассказчика…

Предисловие к первому изданию

Я — радиожурналист. Но по характеру своему служба у меня почти что солдатская. Исполняю я ее ежедневно на улице, в любую, даже самую гадкую погоду. При том, что на плече у меня сумка с магнитофоном, который весит немногим меньше мосинской винтовки…

К магнитофону этому я привык и не променяю его ни на какие легонькие «панасоники». У него есть великое преимущество — не отказывать в лютый мороз.[01]

Но это так, к слову…

Если же всерьез говорить о книге, которую предстоит Вам прочесть или отвергнуть после первых же страниц, она в немалой степени — детище тех, с кем совершал я путешествия по Васильевскому острову. Марина Георгиевна Козырева, Валентина Ивановна Лелина, Марина Ивановна Полевая, Юрий Анатольевич Ендольцев, Мурад Алиевич Мамедов, Михаил Николаевич Микишатьев, Сергей Сергеевич Шульц — всё это люди, чье знание Васильевского острова и любовь к нему легли в основу предлагаемой Вашему вниманию книги.

Конечно же, представленный в ней краеведческий материал шире, чем тот, что вбирали в себя наши совместные радиопрогулки по Васильевскому. Причиной тому различные публикации и книги, мимо которых я не мог пройти в силу своего профессионального любопытства. Библиография получилась достаточно большой, но ссылки на прочитанную литературу я привожу не в конце книги, а в процессе повествования; обращаюсь к тому или иному источнику лишь по мере надобности. Особую благодарность за добрые советы и оказанные консультации я выражаю Владимиру Васильевичу Герасимову и ныне покойному, Александру Матвеевичу Шарымову, а также председателю историко-краеведческого клуба «Васильевский остров» Марине Георгиевне Козыревой. Очень сожалею, что не мог в полной мере воспользоваться материалами удивительной, воистину подвижнической, создававшейся четверть века книги Галины Юрьевны Никитенко и Виталия Дмитриевича Соболя «Василеостровский район. Энциклопедия улиц Санкт-Петербурга». Мой скромный труд был уже в наборе, когда эта книга вышла в свет.

Впрочем, «Десять прогулок по Васильевскому» — это не только краеведение. Мне трудно определить жанр книги. Скорей всего, это некий симбиоз краеведения, мемуаристики, авторских ремарок и воспоминаний.

Хорошо это или плохо? Об этом судить Вам, дорогой читатель.

У каждого свой остров...

(приглашение к путешествию)

Вообше-то, Васильевский — не лучшее место в Петербурге. Разве что, — близко от центра.

Он совсем не такой, каким предстает с Невы готовому пустить слезу восторга неофиту. За каменными кулисами потрясающей красоты набережных скрываются монотонно-однообразные линии, строго отмеренные кварталы домов и сами дома, чаще всего однорослые, на одно лицо, без каких-либо архитектурных изысков — обычные доходные дома, возведенные здесь в последней четверти XIX и начале XX веков.

Это — то, что касается «первородного» Васильевского: пространств между его Стрелкой и некогда начинавшимся за Восемнадцатой линией Смоленским полем — старинным выгоном для островного скота.

Дальше простираются Гавань и Голодай. У них — своя судьба своя застройка, свой уклад жизни. Здесь есть ветшающие памятники старины: Галерный ковш, Кроншпицы и давно уже ставший улицей Шкиперский проток. Есть здесь и свои, лежащие за знаменитым Морским фасадом города, спальные районы. Есть промышленная зона, иногда напоминающая о себе металлическими голосами верфи и запахами кожевенного производства.

Но Бог с ними, с Гаванью и Голодаем. Здесь мы будем прогуливаться как-нибудь в другой раз. В этой же книге я приглашаю Вас в ту самую, разлинованную на скучные квадраты, восточную часть Васильевского, которая, как я уже сказал, кроме знаменитых набережных и двух-трех десятков памятников зодчества в глубине острова, на первый взгляд ничем не привлекательна.

Я родился и вырос здесь. И прожив на Васильевском часть своей жизни, в 60-е уехал с него, чтобы однажды, годы спустя, «заболеть» им. Болезнь моя — если это, конечно, болезнь, — имеет отношение к возрастной ностальгии. Я вдруг заметил, что стал глубоко грустить о покинутом мною острове. Он стал наведываться в мои сны, тревожить прошлым — «господи, так ведь это ж было на Васильевском», — и, словно мстя мне за былое мое юношеское отсутствие пиетета к его сединам, незаметным образом частыми напоминаниями о себе развил во мне способность «усекать» в памяти все, что относится к его, скажем так, неформальной истории. Именно неформальной.

Я давно уже отношусь к острову, как к живому существу. Чем-то обойденному судьбой, многократно обиженному, виноватому не по своей вине.

Ведь даже название его — Васильевский, с точки зрения топонимики, не прояснено до конца. До сих пор бытует легенда, что назван он так по имени поручика бомбардирской роты Василия Корчмина. После закладки Петропавловки он командовал батареей на Стрелке острова, доставшегося русским под финским именем Гирвисаари, что значит Лосиный. Посылая Корчмину деловые депеши, Петр адресовал их кратко: «Василию, на остров». Отсюда, дескать, и Васильевский. Но это — лишь миф.

Васильевским остров назывался еще в XV веке. Среди новгородских посадников, владевших им, известны три Василия — Василий Казимир, Василий Селезень, по прозвищу Губа, и Василий Ананьин. Большинство исследователей до недавнего времени сходились на том, что остров был назван по имени казненного Иваном III в 1471 году Василия Селезня. Но так ли это на самом деле — доподлинно не известно. Тем более, что в своей книге «Предыстория Санкт-Петербурга» историк и литератор Александр Шарымов приводит данные в пользу еще одного — в данном случае, неизвестного, — Василия, давшего острову свое имя. Шарымов ссылается на письмо, датированное 1421 годом, где говорится о некоем Саве, торговце солью с Васильева острова. Значит, получается теперь, что название острова имело отношение к какому-то Василию еще за полвека до казни Василия Селезня.

И вот уже после того, как вышло в свет первое издание «Прогулок» возник проект установки памятника Василию на Седьмой линии. Но какому Василию? Похоже, все-таки — Василию Корчмину, петровскому бомбардиру, что в стужу и зной, дождь и етер неотлучно нес на острове свою службу.

Кстати, о ветрах и вообще о погоде на Васильевском. Утверждают — не знаю, правда ли, — что зимой здесь чуть холоднее, чем других питерских районах. Если это так — виной тому все та же, удобная для ледяных сквозняков, прямизна местных линий. Летом остров первым принимает на себя с залива дождевые тучи, а поздней осенью — грозящую наводнением нагонную волну.

Не позавидуешь ему, чего уж там…

Еще Николай Павлович Анциферов в своей книге «Душа Петербурга» заметил, что Петербург может быть назван «приютом несовершенных дел». Он говорил так о городе вообще, но более всего это относится именно к Васильевскому.

Здесь намечался по замыслу Петра центр города. Но, увы, этому плану, как и многим другим, связанным со строительством на острове, не суждено было сбыться.

В 1716 году любимым архитектором царя — Доменико Трезини — был представлен проект, по которому на Васильевском предполагалось создать четкую сеть прямоугольных кварталов. Вдоль разделяющих их улиц — линий Трезини предлагал прорыть каналы. Причем самый крупный из них провести на месте нынешнего Большого проспекта, чтобы торговые суда беспрепятственно проходили от моря до Стрелки, где планировалось разместить Петербургский порт. Рядом со Стрелкой, чуть дальше на запад, Трезини замышлял разбить центральную городскую площадь с каменным храмом и общественными зданиями, включая Биржу и Таможню. Архитектор слишком хорошо знал вкусы Петра. Знал его любовь к знаменитым каналам Амстердама. И потому не мог ошибиться: царю проект понравился.

А через год, находясь в Париже, Петр получил от знаменитого французского архитектора Жана Батиста Леблона новый план строительства Петербурга. По этому плану центр города намечалось создавать тоже на Васильевском. Сохранилось даже точное указание, где именно: в глубине Васильевского, примерно там, где Средний проспект пересекается с Десятой и Одиннадцатой линиями. Здесь на площади должен был находиться дворец Петра. А чуть ближе к морю, еще на одной громадной плошади — Сенат и Городская Дума. Было в этом проекте, что касается Васильевского, и множество других симпатичных предложений, оживлявших строгую, как шахматная доска, планировку Трезини.

Но предложения знаменитого француза — и это, как считают многие историки, первая потеря, которую понес остров, — были Петром отвергнуты. Собственно, сам план ему понравился, и он обласкал Леблона, заключил с ним контракт и дал в Петербурге огромное жалование и чин генерал-архитектора, но… велено было все-таки продолжать работы на острове по проекту Трезини. Чтобы ускорить строительство центра, в 1719-м был издан государев Указ, вменявший в обязанность всем русским дворянам, владеющим более чем сорока крестьянскими дворами, да и купцам, конечно же, возводить дома только на Васильевском.

Пытались насильно переселить на остров и жителей из других частей Петербурга, при этом исключения не делалось даже для иностранцев. Вот что писал прусский посланник Мардсфельд (его свидетельства приводятся в книге С. П. Луппова «Строительство Петербурга в первой четверти XVIII века»): «Так как окончательно решено, что настоящий город будет находиться на Васильевском острове, то было приказано жителям Немецкой слободы перебраться туда. На этой стороне вообще ничего не хотят оставлять, кроме строений, принадлежащих Адмиралтейству… Жители находятся в отчаянии. Их лишают домов, садов, теплиц, а потом по произволу заставляют на новых местах опять селиться, а все живущие по реке должны „строить каменные дома“.

Между тем, дома строились и не достраивались. Количество, как теперь говорят, «незавершенки» было на Васильевском ужасающим. Десятки каменных и деревянных строений стояли без крыш, потолков и полов, ветшая и разрушаясь от вечной питерской непогоды. Переезжать на отрезанный Невой от обжитого Петербурга остров, невзирая на всю строгость Петровских Указов, никто не спешил. Отговаривались нехваткой средств, отсутствием возможности прислать из имений нужное количество крепостных строителей, и оставались жить на Городском острове или вблизи, от царского дворца. По данным первого историка города А.И. Богданова, из 1758 участков, отведенных на Васильевском под строительство, более половины не было даже роздано, а из розданных застроено около пятисот. И все-таки, при всем сопротивлении петербуржцев, за первое десятилетие с начала застройки Васильевского было освоено, правда, в основном в юго-восточной части, около четверти территории. Обозначились набережные, начало Большого проспекта, наметились первые ряды улиц-линий.

Пройдет еще десять лет, и уже будут смотреться в зеленые воды Невы и Кунсткамера, и дворец жены брата царя — Прасковьи Федоровны, уже будет наведен через Неву Исаакиевский мост на плавучих опорах, в глубине Стрелки поднимется Гостиный двор, а на северо-восточной оконечности Васильевского зашумит, затрепещет флагами иноземных кораблей петербургский порт.

Но все ясней становилось с годами: центра Петербурга на Васильевском не получится. Плетью обуха не перешибешь. Отторгали нещадно болота и леса острова натиск его подневольных первостроителей. Да и петербуржцы давно уже перестали сочувствовать Петрову замыслу. И все реже обращали на остров свой осветленный надеждой взгляд государственные особы. Пока, наконец, в начале 1730-х годов, по причине того, что центр Петербурга сам по себе оформился на Адмиралтейской стороне, от идеи Петра не отказались окончательно. Васильевский был объявлен предместьем; завершение его ансамблей отложено на неопределенный срок…

Теперь — о каналах. Васильевскому не суждено было превратиться и в маленький Амстердам.

Как известно из «Описания» Петербурга того же А. И. Богданова, каналы начали рыть только в 1727 году. Они потянулись от Большой Невы к Малой между Четвертой и Пятой линиями, Восьмой и Девятой, по Кадетской линии, а несколько позже, и вдоль здания Двенадцати коллегий на месте нынешней Менделеевской линии. Кроме того, намечалась прокладка широкого канала по просеке, прорубленной от Меншиковской усадьбы — к взморью.

В дальнейшем канал этот намечалось дотянуть до Стрелки и завершить бассейном на главной площади нового города. Впрочем, мало ли грандиозных планов затевалось на Васильевском!.. Забегая вперед, скажем, что канал этот рыть так и не начинали.

Ну, а как выглядели каналы, к сооружению которых все-таки приступили? Один из них, напротив здания Двенадцати коллегий, изображенный на известном рисунке М. И. Махаева 1732 года, смотрится довольно широким и полноводным. Что же касается глубины каналов, то сведения на этот счет разные. Во всяком случае, сохранилось свидетельство, что возглавлявший кафедру химии Академии наук курляндский медик М. Бюргер погиб в 1728 году при не столь уж редких в тогдашнем Петербурге обстоятельствах — в нетрезвом виде выпал из кареты в канал и утонул.

Вообще-то свой канал должна была иметь впоследствии каждая третья улица Васильевского. На пересечении каналов с Большой Першпективой, нынешним Большим проспектом, по замыслу Трезини планировалось устроить квадратные бассейны. Но все идеи эти постепенно стали утрачивать свою былую привлекательность. И не каналы, а мелкие канальцы для стока воды появились вдоль проезжей части некоторых из Василеостровских линий. Смрад и гнилая сырость витали над этими новоявленными водными протоками.

И вот, наконец, в 1767 году, невзирая на гигантскую затрату сил, ушедших на их прокладку, Екатерина II велела каналы засыпать. Ибо, как говорилось в решении комиссии о Санкт-Петербургском строении: «От них бывает одна грязь и происходит дух вредительный здоровью…».

Каналы засыпали. Но остался вопрос: зачем было городить огород? Зачем начинать строительство нового Амстердама, так и не доведя его до конца, когда вода в каналах стала бы жить, то есть двигаться?

Что-то похожее, впрочем, происходило и в наши дни вокруг дамбы в Маркизовой луже…

Не довелось Васильевскому иметь и свою гавань со стороны залива. Начатое еще при Петре обустройство ее вскоре зашло в тупик. Вот что писала об этом «Живописная русская библиотека» в №31 за 1858 год: «Неудобство низменного местоположения Гавани, при частых ветрах затопляемого гонимой водой с моря, и потому признанного губительным для обывателя, побудило правительство запретить в этих местах как постройки новых домов, так и исправление прежних зданий, пришедших в совершенную ветхость. При этом последнем распоряжении по закрытию Гавани, обывателям ее представлено право переселяться по „произволу“ в другие части города».

Последним уходил с Васильевского торговый порт. И это детище Петровской эпохи вселилось сюда не на века. Утратив колорит пристанища всех флотов, остров еще больше стал походить на захолустье. От окончательного уничижения спасали его все те же красавицы-набережные и обосновавшиеся здесь, вдали от «шума городского» учебные и научные центры.

По-настоящему Васильевский воспрянул и стал спешно застраиваться уже в последней четверти XIX века. Тогда-то и появилась на нем череда однообразных доходных домов с дворами-колодцами. Тогда-то пришли на юго-запад острова аппаратный завод немецкой фирмы «Сименс-Шуккерт» и «Соединенные кабельные заводы», мастерские по сборке пневматических машин американца Джона Ленка, кожевенные производства Брусницына и Парамонова, текстильная фабрика «Лютш и Чешер».

Вместе с уже прописанными на острове Балтийским заводом, табачной фабрикой «Лаферм», фирмой «Сименс-Гальске», они впервые положили на обветренную физиономию Васильевского сажу промышленной зоны. Задымили, загрохотали, загудели на всю, еще недавно считавшуюся тихим захолустьем, округу, понуждая мастеровой народ селиться по соседству, в тех самых, построенных тогда же, однообразных и многоэтажных домах.

Остров превращался в обычный густонаселенный городской район, постепенно переходящий в топкие, полупустынные окраины взморья.


В начале XX века, как свидетельствует снимок, в Петербурге в большом почете были водные виды транспорта… Путешествовать любили на катерах, шлюпках, яхтах, яликах, ну, и, конечно на пароходах и пароходиках…(Вид на Васильевский остров с Дворцовой набережной. Начало 1900-х гг. Фотограф неизвестен.)

Васильевский был плохо виден с моря, как, впрочем, не было видно с острова и самого моря. К нему через заросли трав, камышей и ракитника тянулись лишь узкие рыбацкие тропы.

В 1912 году появляется оригинальный проект архитектора Ивана Фомина: выстроить на взморье, на примыкающем к Васильевскому острове Голодай, комплекс общественных и жилых здании, которые бы не уступали лучшим мировым образцам, скажем, береговой застройке Манхэттена.

О проекте этом много писалось в те годы. С легкой руки журналистов его начали именовать не иначе, как «Новый Петербург на Голодае». С этим названием он и вошел в историю, так и не будучи, как и многое другое на Васильевском, осиленным. Кстати, существовало даже акционерное общество «Новый Петербург». Для него в 1912—1914 годах строил дома на Железноводской и в Голодаевском переулке мастер северного модерна Федор Лидваль. Он же был соавтором Фомина в его проекте застройки Голодая.

К проекту тому, как к предтече идеи морского фасада города вернутся лишь десятилетия спустя. Вернутся, чтобы начать и не закончить грандиозное строительство.

Повторяю, какой-то злой рок хронических недоделок витает над Васильевским. Ему не суждено было стать шумным, подвижным, разноязыким и веселым островом-портом. Островом торговых моряков, переходящих из таверны в таверну. Не дано быть центром Петербурга, Маленьким Амстердамом или Северной Венецией. Не привелось застроиться изнутри, под стать своим всемирно известным набережным, сохраниться, как остров, заселенный самой большой в Петербурге немецкой общиной. И смешно сказать, даж Большой проспект, гордость василеостровцев — цепь прелестных бульваров, проложенных по трассе так и не состоявшейся Большой водной магистрали, — уже начиная с Косой линии, не завершен, не исполнен в начальном своем замысле. На выходе к морю, едва ли не в самой главной, торжественной своей части, он вдруг утрачивает бульвары и превращается в узкий и пыльный коридор. А виной всему — опять же стечение обстоятельств, нехватка денег в городской казне, которая так и не смогла в конце XIX века выкупить под бульвары у частных владельцев уже застроенные до проезжей части Большого участки земли…

Но хватит о несбывшемся!..

Васильевский, как бы ни потешалась над ним судьба, все равно нежно любим тысячами ныне живущих здесь горожан и многими тысячами тех, кто в разное время и по разным причинам покинул остров.

Есть у Васильевского особая притягательность, особый шарм и тайна этого шарма. Что бы я не говорил о нем дурного, я готов отречься от всего сказанного, однажды в утренний час разглядев из проходного дворика, на фоне крыш и глухого брандмауера, луковку Андреевского собора.

Тайна притягательности Васильевского скрыта в сквериках, столь трогательных среди кирпичных громад; в частично сохранившихся от прошлого века остатках палисадников и садов; в живописных проходных дворах, буквально пронзивших остров своей пешеходной системой, непонятной для пришлого человека, но родной для аборигенов.


По суше передвигались, в основном, с помощью конной тяги: на пролетках, на телегах, а если спешить было некуда, то на конке. Ее «крейсерская» скорость составляла восемь километров в час. И петербуржцы, особенно из тех, кто предпочитал ходитъ пешком, шутили: «Конка, конка, догони цыпленка!» Первый трамвай на Василъевском появился в сентябре 1907-го, спустя четыре года после того, как была сделана эта фотография. (Академия художеств. 1903 г. Фотограф неизвестен.)

И еще — это близость Невы… Ни на что не похожий, настоянный на ладожских водорослях, запах ее воды… И блеклые сумерки, спускающиеся на воду… И эти сухогрузные железные шаланды и катера, причалившие к набережной мятежного лейтенанта. И голоса реки, не различимые в глубине острова, но здесь, на его берегах, внятные и бередящие душу.

Василеостровцы, как правило, говоря об острове, говорят и о себе. О том собственном «Васильевском», который должен быть у каждого. Меня, повторяю, всегда интересовала его «неформальная» история, не столько общеизвестные события, сколько анекдоты, редкости, курьезы, касаются ли они свидетельств о пиратстве в акватории острова в десятых годах XX века или легенды о том, что университетское общежитие на Пятой некогда принадлежало публичному дому, а по другим источникам, специализирующемуся по части пива товариществу «Гамбринус» и винным складам АО «Латинак».

Занимало меня и происхождение названий некоторых василеостровских домов. Почему, например, дом №25/24 по Кожевенной линии в Чекушах называют «Скобским дворцом»? Имечко это возникло вместе с появлением на свет Божий в 1906 году огромного и безликого, как и большинство петербургских доходных домов, «сооружения для проживания».

Селился здесь работный люд из разных губерний России: Ярославской, Тверской, Новгородской и в том числе Псковской. Почему именно псковичи были наделены особым вниманием округи — доподлинно не известно. Но, так или иначе, в названии «Скобской дворец» звучит некое ироничное отношение петербуржцев пришлым неотесанным на городской лад людям.

Вообще «пришлость», помноженная на нищету, всегда отторгалась по-немецки аккуратным, чиновным островом. Вот и деревянные постройки, что в начале XX века были на месте нынешних домов №18 по Семнадцатой линии и №27 по Восемнадцатой; назвали «Васиной деревней» не только потому, что владел ими предприниматель из крестьян некто Васильев, а и оттого, что селились в этой «деревне» за самую низкую плату люди деревенские, приехавшие в столичный град на заработки. Фактически это были ночлежные дома. Некий перевалочный пункт для одних и конечный для других.

«Васину деревню» снесли в 20-е годы, когда ликвидировал и всяческие другие ночлежки. На ее месте построили несколько вполне приличных пятиэтажек в конструктивистском стиле; но что удивительно — еще в 50-е годы намять об этой резервации продолжала существовать…

Помню необъяснимую вражду между подростками Василеостровского и Свердловского районов, разделявших в ту пору остров на две части. Видимо, это было продолжение какой-то старой вражды, восходящей еще к временам песни о некоем василеостровском жулике Чесноке, зарезанном гаванскими парнями. Во всяком случае, не принято было гулять стадом по чужим территориям, а если надо было выяснить что-то между собой, «стрелки» назначались на самой границе района, у домов Семнадцатой линии, где и была когда-то «Васина деревня». Теперь-то я понимаю ядовитый смысл не раз слышанной мною фразы: «Мы-то васинские! А они — васины…» Ну и, надо понимать, всякие там «скобские», приезжие…

Должен сказать, что Васильевский как бы весь соткан из несуразностей и парадоксов своей истории и нынешнего островного бытия…

Мне приходилось встречаться со множеством василеостровцев. Были среди них и люди странные, обуреваемые навязчивыми фантазиями. Таким был и Андрей Н., так и не состоявшийся поэт, мой юношеский приятель. Андрей первым обратил внимание на самодостаточность острова. На Васильевском, по его убеждению, было все для независимой ни от кого сытой и счастливой жизни. Были крупные заводы, которые за счет своей продукции, продаваемой за рубеж или в Россию, могли бы содержать население Васильевского. Были фабрики, шьющие одежду и обувь. Были всемирно известные Университет и Академия художеств, десятки научно-исследовательских институтов, морские и речные причалы, трампарк, школы и «дурдом», хлебозавод и свое ликеро-водочное производство.

Недалеко от этого производства, в Биржевом переулке, и жил Андрей. Иногда летними вечерами, когда старое скрюченное дерево перед его домом переставало отбрасывать тень, в холостяцкой комнате Андрея за колченогим столом собирались друзья. Андрей Ратовал за эксперимент… За то, чтобы именно на Васильевском можно было проверить задуманную им модель безбедного существования. Еще лежал в колыбели Чубайс и понятие «свободная зона» воспринималось, как баскетбольный термин, а Андрей уже звал к маленькому городу в городе, маленькому государству в государстве.

— Друзья мои! — восклицал он, — это должно быть объявлено официально!.. И тогда… — он держал паузу, и вздернутый к потолку стакан в его руке замирал, — и тогда мы поднимем мосты, мы пустим в фонтаны вино. И самые красивые женщины Питера будут завидовать с того, «не нашего» берега нашим фейерверкам.

Он бредил, но кому-то начинало казаться, что все это, действительно, должно наступить в скором времени.

Вечера в Биржевом оборвала смерть Андрея. Он утонул, купаясь у Петропавловки. Тело его через три дня вынесло к Васильевскому, прибило недалеко от Стрелки. А, может быть, он и сам хотел переплыть сюда, но, подобно возвращавшемуся с Екатерингофских гуляний мастеру Берману из лесковских «Островитян», не рассчитал сил.

Вообще, остров притягивает к себе своих жителей и в светлый, и в смертный час. Об этом писал и Иосиф Бродский. Хотя сам он василеостровцем не был…

После Андрея остались колченогий стол, несколько продавленных стульев и железная койка с серым солдатским одеялом. Всю «интеллектуальную» собственность фантазера и неудачника составлял его, навсегда ушедший вместе с ним, «проект» об эксперименте на Васильевском.

Я, наверное еще помяну раз-другой об этом проекте по ход книги. А сейчас — предлагаю, дорогой читатель, начать путешествовать по острову.

Загадки Соловьевского переулка

Прогулка первая.

в которой автор ведет читателя, быть может, по одной из самых старых улочек Василъевского, высказывает версию, как образовалась она; знакомит с ее былыми обитателями, и событиями, которые, происходили здесь давно, а также на его памяти.

Это — одно из ранних детских воспоминаний… Я полулежу на санках со спинкой, укутанный в шерстяной платок. Мне тепло. Снег монотонно поскрипывает под полозьями. Санки бегут споро и ровно. Но мне кажется, что это небо бежит надо мной, и месяц, похожий на рогалик из булочной, то прячется за тучами, то вновь выглядывает из-за них: играет со мной или дразнится.

По обе стороны пути стоят дома с желтыми глазами. Они очень близко от меня — и справа, и слева. И дорога впереди похожа на узкий и длинный, как у нас дома, коридор. Я вряд ли знаю, сколько мне лет. Но знаю, что человек в мохнатом полушубке, тянущий санки — мой отец. Знаю, что мы едем домой. И, как я уже понимаю это теперь, едем Соловьевским переулком…

Соловьевским называют его и по сию пору те, кто жил здесь войны и в послевоенные годы. В 1952-м переулок пошел на «повышение». Был переименован и получил статус улицы. Улицы Репина. Как-то неудобно, наверное, было продолжать называть переулком то, что вдруг обрело имя великого живописца.

Но мне, родившемуся здесь, все-таки сподручней величать улицу Репина по старинке — Соловьевским переулком: слишком много воспоминаний детства, юности, университетских лет связано именно с «Соловьевским».

Переулок этот пролегает параллельно Первой островной линии и имеет в своем начале у площади Шевченко (это там, где Румянцевский сквер или Соловьевский сад) ширину — 5,5 метра, а на исходе, у Среднего проспекта — 5,8.

Некоторые историки города объясняют его узость следствием плотной застройки Васильевского. Думаю, что это — не совсем так. Он просто сохранился таким, каким и был всегда, играя, еще до того, как здесь началась плотная застройка, особую роль столь необходимой для этих мест подъездной дороги.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13