Understand © Ted Chiang, 1991 О Перевод. М.Б. Левин, 2005
 
      Толща льда. Я ощущаю лицом ее шерохова­тость, но не холод. Мне не за что держаться, пер­чатки с нее соскальзывают. Люди стоят наверху, бегают, суетятся, но сделать ничего не могут. Я пытаюсь пробить лед кулаками, но руки движутся как в замедленной съемке, а легкие будто взорва­лись, а голова идет кругом, я будто растворяюсь...
        И просыпаюсь с криком. Сердце колотится, как отбойный молоток; я сажусь на край кровати, отки­нув одеяло.
        Не помню, чтобы такое бывало раньше. Помню только, как падаю сквозь лед. Доктор говорит, что разум подавляет остальное. А сейчас сон вспомина­ется ясно, и такого жуткого кошмара никогда рань­ше не было.
        Я хватаюсь за шерстяной шарф и чувствую, что дрожу. Я пытаюсь успокоиться, дышать помедлен­нее, но всхлипывания вырываются наружу. Так все было реально, что я просто это ощущаю: ощущаю, каково это — умирать.
        В воде я пробыл почти час, и когда меня выта­щили, был просто растением. Восстановился ли я? Впервые больница испытала свое новое лекарство на человеке с такими обширными поражениями мозга. Помогло или нет?
        Тот же кошмар, опять и опять. И после третьего раза я понял, что не засну. Оставшееся время до рассвета я только тревожился: это и есть результат? Я теряю рассудок?
        Завтра еженедельная проверка у ординатора боль­ницы. Даст Бог, у него найдутся для меня ответы.
        Я приезжаю в центр Бостона, и через полчаса д-р Хупер может меня принять. Я сижу на каталке в смотровой, за желтой ширмой. Из стены на высоте пояса выступает горизонтальный экран, настроенный на туннельное видение, так что под тем углом, что смотрю на него я, он пуст. Доктор щелкает по клави­атуре — очевидно, вызывает мою историю, — потом начинает меня осматривать. Пока он проверяет мне зрачки фонариком, я ему рассказываю о кошмарах.
      —  А до аварии они у вас бывали, Леон? — Он вынимает молоточек и стучит мне по локтям, коле­ням и лодыжкам.
      —  Никогда. Это побочный эффект лекарства?
      —  Нет, не побочный эффект. Терапия гормо­ном «К» восстановила массу поврежденных нейро­нов, а это колоссальное изменение, к которому ваш мозг должен приспособиться. Кошмары, очевидно, просто признак этого процесса.
      — Они навсегда?
      —  Вряд ли, — отвечает он. — Как только ваш мозг снова привыкнет к наличию этих путей, все станет хорошо. Теперь, пожалуйста, коснитесь ука­зательным пальцем носа, а потом моего пальца.
        Я делаю, как он сказал. Потом он велит мне щелкнуть по большому пальцу каждым из остав­шихся четырех, быстро. Потом мне приходится пройти по прямой, будто при проверке на трез­вость. После этого доктор начинает меня допраши­вать.
      —  Назовите части обыкновенного ботинка.
      —  Подошва, каблук, шнурки. Ага, дырочки для шнурков называются глазки, а еще есть язык, под шнурками...
      — О'кей. Повторите число: три девять один семь четыре...
      —  ...шесть два.
        Этого доктор Хупер не ожидал:
      —  Что?
      —  Три девять один семь четыре шесть два. На первом осмотре вы назвали это число, когда я еще у вас лежал. Наверное, вы это число даете всем своим пациентам.
      — Вы не должны были его запоминать: это тест на немедленную память.
      —  Я не нарочно. Просто так случилось, что я запомнил.
      —  А число, которое я называл вам на втором осмотре, вы помните?
        Я на миг задумываюсь:
      —  Четыре ноль восемь один пять девять два. Он удивлен.
      — Мало кто способен удержать в голове столько цифр, услышав их один раз. Вы применяете какие-то мнемонические приемы?
        Я качаю головой:
      — Нет. А телефоны я всегда записываю в автодозвон.
        Он подходит к терминалу и что-то набирает на цифровой клавиатуре.
      — Попробуйте вот это. — Он читает четырнад­цатизначное число, и я за ним повторяю.
      — А в обратном порядке можете?
        Я называю цифры в обратном порядке. Он хму­рится и что-то начинает печатать в мою историю болезни.
        Я сижу перед терминалом в испытательном зале психиатрического отделения — ближайшее место, где д-р Хупер имел возможность провести некото­рые исследования рассудка. На стене зеркальце, за ним, наверное, видеокамера. На случай, если она ведет запись, я улыбаюсь и машу рукой. Всегда так делаю перед скрытыми камерами в банкоматах.
        Возвращается д-р Хупер с распечаткой моих ре­зультатов.
      — Что ж, Леон, вы... очень хорошо выступили. На обоих тестах попали в девяносто девятый процентиль.
        У меня отвисает челюсть:
      —  Вы шутите!
      —  Нет. — Он, кажется, сам с трудом верит. — Это число не указывает, на сколько вопросов вы ответили правильно, оно значит, что по отноше­нию ко всему населению...
      —  Это я знаю, — отвечаю я, думая о другом. — Когда нас в школе тестировали, я попал в процен­тиль семнадцать.
        Процентиль девяносто девять. Я пытаюсь внут­ренне найти какие-то признаки этого. Какое долж­но быть ощущение?
        Он садится на стол, не отрываясь от распечатки.
      —  Вы ведь в колледже никогда не учились?
        Я прерываю размышления и возвращаюсь к нему.
      — Учился, но не окончил. У нас с преподавате­лями были разные представления об образовании.
      —  Понимаю. — Очевидно, он решил, что меня выгнали. — Ну что ж, ясно одно: вы невероятно с тех пор изменились. Что-то здесь может быть по естественным причинам, потому что вы повзросле­ли, но основное, должно быть, — лечение гормо­ном «К».
      —  Чертовски сильный побочный эффект!
      —  Ну, не особо радуйтесь. Результаты тестов не предсказывают, насколько успешно вы будете дей­ствовать в реальном мире. — Я поднимаю глаза, но д-р Хупер в них не смотрит. Происходит такое изу­мительное событие, а все, что он может сказать, — это общее место. — Я бы хотел провести еще не­сколько тестов. Вы можете завтра приехать?
        Я погружен в ретуширование голограммы, и тут звонит телефон. Я мечусь между телефоном и кон­солью, но наконец выбираю телефон. Обычно ког­да я занят редактированием, то предоставляю сни­мать трубку автоответчику, но я должен дать людям знать, что снова работаю. Кучу работы я упустил, пока был в больнице — риск, связанный с положе­нием свободного художника. Я нажимаю кнопку:
      — «Греко голографикс», у телефона Леон Греко.
      —  Привет, Леон, это Джерри.
      —  Здравствуй, Джерри. Что стряслось?
        Я все еще рассматриваю изображение на экра­не: пара спиральных шестерен, переплетенная. Из битая метафора совместных усилий, но ее потребо­вал для своей рекламы заказчик.
      —  Не хочешь сегодня вечером пойти в кино? Мы со Сью и Тори собрались на «Металлические глаза»,
      —  Сегодня? Нет, не могу. Сегодня последний моноспектакль в «Ханнинг плейхауз».
        Поверхности зубьев у шестеренок поцарапаны и маслянисто блестят. Я выделяю каждую поверх­ность курсором, ввожу поправки к параметрам.
      — А что за шоу?
      —  Называется «Симплектик». Монолог в сти­хах. — Я регулирую освещение, убирая немного тени с сетки зубьев. — Хочешь со мной?
      — Это что-то вроде шекспировских монологов? Слишком перестарался: при таком освещении внешние края чересчур яркие. Я указываю верх­нюю границу для яркости отраженного света.
      — Нет, пьеса типа «поток сознания», и там сме­няются четыре стихотворных размера; ямб только один из них. Все критики называют ее большой удачей.
      — Я и не знал, что ты такой фэн поэзии.
        Я еще раз проверил все числа и запустил ком­пьютер на расчет узора интерференции.
      —  Вообще-то нет, но этот спектакль обещает быть очень интересным. А тебе как?
      —  Спасибо, я лучше все-таки в кино.
      — Ладно, развлекитесь, ребята. Может, на сле­дующей неделе куда-нибудь вместе сходим.
        Мы прощаемся и вешаем трубки, а я жду окон­чания расчета.
        Вдруг до меня доходит, что случилось. Никогда раньше я не мог редактировать во время телефонного разговора. А на этот раз мне не стоило труда держать в голове и то, и другое.
        Неужто эти сюрпризы не кончатся? Как только меня оставили кошмары и я вздохнул с облегчени­ем, первое, что я заметил, — возросшую скорость чтения и восприятия. Я смог наконец-то прочитать все книги у себя на полке, которые собирался, но времени не было, и даже более сложный, техничес­кий материал. В колледже я смирился с фактом, что не могу выучить все, что меня интересует. И мысль, что, быть может, все-таки могу, наполнила меня восторгом. И с этим же восторгом я на следу­ющий день купил охапку новых книг.
        А сейчас я обнаружил, что способен держать в голове сразу два дела, чего никогда не подумал бы о себе. Я вскочил из-за стола и заорал так, будто моя любимая бейсбольная команда только что сыграла двойной дабл-плей. Такое было ощущение.
        Моим случаем занялся главный невролог д-р Ши — наверное, потому, что хочет присвоить себе заслугу. Я его едва знаю, но ведет он себя так, будто я уже многие годы у него лечусь.
        Он меня пригласил к себе в офис поговорить. Переплетя пальцы, он кладет локти на стол.
      —  Как вы относитесь к росту своего интеллек­та? — спрашивает он.
        До чего бессодержательный вопрос!
      — Я этим очень доволен.
      — Отлично, — говорит д-р Ши. — Пока что мы не обнаружили неблагоприятных эффектов лече­ния гормоном «К». Вам дальнейшее лечение от моз­говой травмы уже не нужно. — Я киваю. — Но мы проводим исследования, касающиеся влияния гормона на интеллект. Если вы согласны, мы были бы рады сделать вам еще одну инъекцию гормона и отследить результаты.
        Он неожиданно привлек к себе мое внимание: наконец-то что-то такое, что стоит слушать.
      — Я был бы не против.
      — Вы понимаете, что это будет сделано чисто в исследовательских, а не лечебных целях? Может быть, вы выиграете от этого дальнейшее повыше­ние интеллекта, но с медицинской точки зрения это не является необходимым для вашего здоровья.
      —  Я понимаю. Наверное, я должен подписать бумагу, что я согласен?
      — Да. Мы можем вам также предложить оплату за участие в исследовании.
        Он называет цифру, но я едва слушаю.
      —  Меня устроит. — Я представляю себе, куда это может повести, что может для меня значить, и меня охватывает дрожь восторга.
      —  Мы бы хотели также, чтобы вы подписали соглашение о конфиденциальности. Очевидно, что это лекарство наделает колоссального шуму, но мы не хотим преждевременных анонсов.
      —  Само собой, д-р Ши. Кто-нибудь уже полу­чал дополнительные инъекции?
      —  Разумеется, да. Вы не будете морской свин­кой. Могу вас заверить, что никаких вредных по­бочных эффектов не было.
      — А какого рода эффекты были?
      —  Нам бы не хотелось внушать вам предполо­жения: вы можете вообразить, что испытываете симптомы, которые я назову.
      Ши превосходно умеет вести беседы типа «док­тору лучше знать». Я продолжаю настаивать:
      —  Не можете ли вы мне хотя бы сказать, на­сколько увеличился у них интеллект?
      —  У разных лиц по-разному. Не следует осно­вывать свои ожидания на том, что было у других.
        Я проглатываю неудовлетворенность.
      — Хорошо, доктор.
        Если Ши не хочет мне рассказывать о гормоне «К», я могу сам о нем узнать. С домашнего терми­нала я вхожу в дейтанет, обращаюсь к общедоступ­ной базе данных Федеральной Службы Испытания Лекарств и начинаю гонять их рабочую программу ИНЛ — поиск лекарств, поданных к утверждению для испытаний на людях.
        Заявка на испытания гормона «К» была подана «Соренсен фармасьютикал» — компанией, которая исследует синтетические гормоны, способствующие регенерации нейронов центральной нервной систе­мы. Я пропускаю результаты испытаний на подвер­гавшихся кислородному голоданию собаках, а также на обезьянах: все животные полностью выздоровели. Токсичность препарата низкая, долговременные на­блюдения не выявили никаких отрицательных эф­фектов.
        Результаты исследования образцов коры мозга вызывали волнующий интерес. У животных с по­вреждениями мозга вырастали замещающие нейро­ны с намного большим числом дендритов, но здо­ровые реципиенты гормона «К» никаких измене­ний не проявляли. Заключение: гормон «К» вызы­вает замену лишь поврежденных нейронов, а не здоровых. У животных с повреждением мозга новые дендрита казались совершенно безобидными: ПЭТ не выявляла никаких изменений в метаболизме моз­га, а результаты тестов поведения и интеллекта жи­вотных оставались неизменными.
        В заявке на проведение клинических исследо­ваний на людях ученые из «Соренсена» предложи­ли протоколы для испытания лекарства сперва на здоровых подопытных, а потом на пациентах не­скольких видов: перенесших инсульт, страдающих болезнью Альцгеймера, а также на лицах вроде меня, страдающих стойким отсутствием высшей нервной деятельности. Получить доступ к отчетам по этим испытаниям мне не удалось: даже при ус­ловии анонимности пациентов допуск к этим запи­сям имеют только врачи — участники испытаний.
        Исследования на животных никакого света на рост интеллекта у людей не проливают. Разумно до­пустить, что воздействие на интеллект пропорцио­нально числу нейронов, замещенных под действием гормона, что зависит, в свою очередь, от размеров начального поражения. То есть пациенты в глубокой коме покажут наилучшие достижения. Конечно, для подтверждения этой теории мне необходимо видеть развитие событий у других пациентов, но это может подождать.
        Следующий вопрос: существует ли плато насы­щения или дополнительные дозы гормонов вызовут дальнейший рост результатов? Ответ на этот вопрос я узнаю раньше врачей.
        Я ни капли не нервничаю. Честно говоря, я абсо­лютно спокоен, просто лежу на животе и дышу очень медленно. Спина онемела — мне сделали местную анестезию, а потом ввели гормон «К» в спинномозго­вой канал. Внутривенное введение не годится, поскольку гормон не проходит через гемато-энцефальный барьер. Это первая такая инъекция, кото­рую я помню, хотя мне говорили, что уже делали две: одну — пока я был еще в коме, а вторую — когда пришел в сознание, но еще ничего не воспри­нимал.
        Опять кошмары. Не очень страшные, но на­столько странные, настолько поражают мозг, что я ничего в них не узнаю. Часто просыпаюсь с кри­ком, размахивая руками в кровати. Но на этот раз я знаю, что все пройдет.
        Теперь меня в больнице изучают несколько пси­хологов. Интересно смотреть, как они анализируют мой интеллект. Один врач оценивает мои способ­ности по составляющим, таким как приобретение знания, запоминание, активное применение запом­ненного и перенос его в другую область. Другой рассматривает мои способности в математических и логических рассуждениях, языковом общении и пространственном представлении.
        Мне вспоминается учеба в колледже: там пре­подаватели тоже носились каждый со своей люби­мой теорией, подгоняя под нее факты. Сейчас вра­чи убеждают меня даже меньше, чем преподаватели в те времена: им нечему меня научить. Ни одна из их систем не помогает в анализе моих действий, поскольку у меня — нет смысла отрицать — все получается одинаково хорошо.
        Если я изучаю новый класс уравнений, или грамматику иностранного языка, или работу маши­ны — все складывается в образ, все элементы до­полняют друг друга. И в каждом случае мне нет смысла запоминать правила и потом механически их применять. Нет, я воспринимаю сразу работу системы как целое, как сущность. Конечно, я вижу все подробности и каждый отдельный шаг, но на это уходит так мало усилий, что они почти что ощущаются интуитивно.
        Пробивать систему защиты компьютера — дело весьма скучное. Я могу себе представить, как такая работа привлекает тех, кто не может не принять вызов своему уму, но ничего интеллектуально эсте­тического в ней нет. Это — как дергать подряд двери запертого дома, пока не найдешь дефектный замок. Полезные действия, но вряд ли интересные.
        Попасть в закрытую базу ФСИЛ проще простого. Я повозился со стенным терминалом в коридоре боль­ницы, запустив программу для посетителей, которая показывает планы зданий и где кого найти. Потом выломился из этой программы на системный уровень и написал программу-фальшивку, имитирующую эк­ран запроса пароля при входе. А потом я просто отошел от терминала, и наконец кто-то из моих вра­чей подошел проверить какой-то свой файл. Моя фальшивка отказала в доступе по паролю и вывела истинный экран входа в систему. Докторша снова ввела свое имя и пароль, на этот раз успешно, но ее пароль уже был в моей фальшивке.
        По учетной записи этой докторши я получил дос­туп к базе данных историй болезни ФСИЛ. В испыта­ниях первой фазы — на здоровых добровольцах — гормон эффекта не дал. А вот идущая сейчас вторая фаза — это совсем другое дело. Вот еженедельные отчеты по восьмидесяти двум пациентам. Каждый обозначен своим кодовым номером, все получали лечение гормоном «К»; в основном это те, кто пере­нес инсульт или страдает болезнью Альцгеймера; еще несколько коматозников. Последние отчеты подтвер­дили мою гипотезу: у больных с наиболее обширны­ми повреждениями отмечалось наибольшее увеличе­ние интеллекта. ПЭТ подтверждает усиленный мета­болизм мозговой ткани.
        Почему же исследования на животных не дали прецедента? Я думаю, здесь по аналогии можно вспомнить понятие критической массы. У живот­ных число синапсов ниже некоего критического порога; мозг их способен лишь к зачаткам абстрак­ции, и дополнительные синапсы ему ничего не дают. Люди этот критический порог превышают. Их мозг поддерживает полное самосознание, и — как показывают эти отчеты — они используют но­вые синапсы на полную мощность.
        Наибольший интерес вызывают записи о новых начавшихся исследованиях на нескольких доброволь­цах. Действительно, дополнительные инъекции гор­мона еще увеличивают интеллект, но снова в зависи­мости от исходных повреждений. Пациенты с микро­инсультами даже не доросли до уровня гениев. Паци­енты с обширными повреждениями ушли гораздо дальше.
        Из пациентов, в начале лечения находящихся в глубокой коме, я — единственный пока что, полу­чивший третью инъекцию. У меня больше новых синапсов, чем у кого-либо из моих предшественни­ков по изучению, и насколько может повыситься у меня интеллект — вопрос открытый. При этой мыс­ли у меня сильнее бьется сердце.
        Идет неделя за неделей, и мне все скучней ста­новятся игры с врачами. Они со мной обращаются, будто я просто какой-то весьма эрудированный иди­от: пациент, проявляющий признаки высокого ин­теллекта, но все равно не более чем пациент. Для неврологов я только источник скенограмм ПЭТ и некоторое хранилище спинномозговой жидкости. Психологи имеют возможность кое о чем догадать­ся относительно моего мышления по беседам со мной, но не в состоянии избавиться от предвзятого представления обо мне как о человеке, ухватившем кусок не по зубам: обычный человек, который не может оценить свалившийся на него дар.
        На самом деле это врачи не могут оценить, что происходит. Они уверены, что способность челове­ка действовать в реальном мире не может быть повышена лекарством, а мои способности суще­ствуют лишь по искусственной мерке тестов интел­лекта; значит, они зря тратят свое время. Но эта мерка не только не естественна: она еще и слиш­ком коротка — мои постоянно идеальные оценки по тестам ничего врачам не говорят, поскольку на столь далеком участке гауссовой кривой сравнивать уже не с чем.
        Конечно, результаты тестов улавливают лишь тень того, что происходит на самом деле. Если бы врачи только могли посмотреть, что делается у меня в голове, сколько я сейчас улавливаю того, что рань­ше пропускал, сколько применений могу найти для этой информации. Мой интеллект — совсем не ла­бораторный феномен, он практичен и действенен. С моей почти абсолютной памятью и способностью сопоставлять я оцениваю любую ситуацию немед­ленно и выбираю способ действий, оптимальный для меня; нерешительности я не знаю. Только тео­ретические вопросы могут составить трудность.
 

* * *

 
        Что бы я ни изучал, я вижу всю систему. Я вижу гештальт, мелодию в нотах, во всем: в математике и науках о природе, в живописи и музыке, в психоло­гии и социологии. Читая тексты, я вижу только, как авторы топают от точки к точке, нашаривая ощу­пью связи, которых не в состоянии выявить. Они как толпа, не умеющая читать ноты, которая пялит­ся на партитуру сонаты Баха, пытаясь объяснить, как ноты вытекают друг из друга.
        Как ни прекрасны эти картины, они лишь раз­жигают мой аппетит. Другие узоры ждут, чтобы я их увидел, и масштаб их куда больше. По отноше­нию к ним я сам слеп, и все мои сонаты по сравне­нию с ними — всего лишь изолированные обрывки данных. Я понятия не имею, какие формы может принимать подобный гештальт, но в будущем такое понимание придет, и я хочу их Найти и воспринять. Хочу так, как никогда ничего не хотел.
        Приезжего доктора зовут Клозен, и он ведет себя не так, как другие. Судя по манере, он привык в общении с пациентами носить маску вкрадчивой вежливости, но сегодня он немного не в своей та­релке. Он старается напустить на себя дружелюб­ный вид, однако в производстве уверенного словес­ного шума несколько уступает другим врачам.
      —  Этот тест происходит так, Леон; вы будете читать описания разных ситуаций, в каждой из ко­торых заключена проблема. И после каждого опи­сания вы мне расскажете, как бы вы эту проблему решали.
      — Я такие тесты уже проходил, — киваю я.
      —  Вот и хорошо, вот и славно.
        Он вводит команду, и экран передо мной запол­няется текстом. Я читаю сценарий: проблема плани­рования и выбора приоритетов. Реалистичная, что необычно: по мнению большинства исследователей, оценки таких тестов получаются слишком произволь­ными. Я несколько выжидаю с ответом, и все равно Клозен удивлен быстротой моей реакции.
      — Очень хорошо, Леон. — Он нажимает клави­шу. — Попробуйте вот эту.
        Он продолжает давать мне сценарии. Когда я чи­таю четвертый, Клозен очень старается демонстриро­вать лишь профессиональное безразличие. Мой ответ сейчас представляет для него особый интерес, но он не хочет, чтобы мне это было известно. В сценарии задействованы офисные интриги и суровая конкурен­ция за продвижение по службе.
        Я соображаю, кто такой Клозен: он психолог государственной конторы, военный, скорее всего сотрудник отдела исследований и разработок ЦРУ. Тест предназначен для оценки потенциала гормона «К» в разработке стратегий. Вот почему доктору сейчас неловко со мной: он привык иметь дело с солдатами и госслужащими, чья работа — повино­ваться приказам.
        Вероятно, ЦРУ захочет меня придержать как объект для последующих тестов. Быть может, они так поступили уже и с другими пациентами, если те пока­зали хорошие результаты. Потом они выделят добро­вольцев из своих рядов, устроят им кислородное го­лодание мозгов и полечат гормоном «К». Я, разумеет­ся, не хочу становиться ценным сотрудником ЦРУ, но уже показал достаточно, чтобы вызвать у них инте­рес. Лучшее, что я моту сделать, — скрыть свое искус­ство и на этот вопрос ответить неверно.
        Я предлагаю неудачный способ действий, и Кло­зен разочарован. Тем не менее мы продолжаем. Я теперь думаю над сценариями дольше, ответы даю более слабые. Среди безобидных вопросов рассыпа­ны опасные: один — об избежании поглощения враж­дебной корпорацией, другой — о мобилизации насе­ления на борьбу со строительством угольной электро­станции. Я на каждый даю неверный ответ.
        Завершив тестирование, Клозен меня отпус­кает — он уже пытается сформулировать реко­мендации. Если бы я показал истинные способ­ности, ЦРУ завербовало бы меня немедленно. Неровное мое выступление пригасит тамошний энтузиазм, но не изменит намерений: слишком велики для ведомства потенциальные выгоды, чтобы забыть о гормоне «К».
        Мое положение фундаментально переменилось: если ЦРУ захочет придержать меня как объект тес­тирования, мое согласие будет совершенно не обя­зательным. Надо подготовиться.
        Разговор произошел четыре дня спустя и застал Ши врасплох.
      —  Вы хотите выйти из исследования?
      — Да, и немедленно. Я хочу вернуться к работе.
      —  Если это вопрос оплаты, мы могли бы...
      — Нет, деньги не проблема. Просто с меня дос­таточно этих тестов.
      —  Я понимаю, что после некоторого времени тесты начинают утомлять, но мы так много из них узнаем... и мы ценим ваше участие, Леон. Дело не просто в том...
      — Я знаю, как много вы узнаете из тестов. И все же я решил: я больше не хочу.
        Ши пытается что-то сказать, но я перебиваю:
      — Я знаю, что связан .соглашением о конфиден­циальности. Если вы хотите, чтобы я что-нибудь по этому поводу подписал, присылайте. — Я встаю и иду к двери. — До свидания, доктор Ши.
        Он звонит через два дня.
      —  Леон, вам необходимо приехать на осмотр. Мне только что сообщили: в другой клинике обна­ружили неприятные побочные эффекты лечения гормоном «К».
        Он лжет: по телефону он бы ни за что этого не сказал.
      —  И какого рода эффекты?
      — Потеря зрения. Бурный рост зрительного нер­ва и последующее его разрушение.
        Наверняка это заказало ЦРУ, узнав, что я выхо­жу из испытаний. Стоит мне вернуться в больницу, Ши объявит меня умственно несостоятельным и госпитализирует принудительно. А потом меня пе­реведут в государственный научно-исследователь­ский институт.
        Я изображаю тревогу:
      —  Выезжаю немедленно.
      —  Ну и хорошо. — Ши доволен, что его пред­ставление оказалось убедительным. — Мы вас ос­мотрим сразу, как приедете.
        Я вешаю трубку и поворачиваюсь к своему тер­миналу — проверить последнюю информацию в базе данных ФСИЛ. Ни о каких побочных эффек­тах не упоминается — ни на зрительном нерве, ни где-нибудь еще. Я не отбрасываю возможности, что в будущем такие эффекты могут проявиться, но тогда я сам их обнаружу.
        Пора уезжать из Бостона, и я начинаю собирать вещи. Уходя, снимаю все со счета в банке. Если продать аппаратуру моей студии, я получил бы больше денег, но все это громоздкое, не вывезти. Я забираю только несколько мелких вещичек. Где-то через два часа телефон звонит снова: Ши интересу­ется, где я. На этот раз я жду, чтобы сработал авто­ответчик.
      — Леон, вы слышите меня? Это доктор Ши. Мы вас уже довольно давно ждем.
        Он попытается позвонить еще раз, а потом по­шлет санитаров в белых халатах, а то и полицию, чтобы меня забрать.
        В семь тридцать вечера Ши еще сидит в боль­нице, ожидая новостей обо мне. Я поворачиваю ключ зажигания и выезжаю с парковки через улицу от больницы. Сейчас он в любой момент может заметить конверт, который я подсунул под дверь его кабинета. Как только он его откроет, сразу со­образит, что письмо от меня.
 
       Привет, доктор Ши!
       Я так понимаю, что вы меня ищете.
 
        Минута удивления, но не больше: он тут же возьмет себя в руки и предупредит охрану, чтобы искала меня в здании и проверяла все отъезжающие машины. И станет читать дальше:
 
       Вы можете отозвать тех мордоворотов-санита­ров, что ждут у моей квартиры, — я не хочу зря тратить их драгоценное время. Наверное, вы реши­тельно настроены получить на меня полицейский ордер на розыск, и потому я взял, на себя смелость ввести в центральный компьютер полиции вирус, ко­торый будет подменять информацию в ответ на за­просы по номеру моей машины. Конечно, вы можете дать описание автомобиля, но ведь вы же даже не знаете, как он выглядит.
       Леон.
 
        Он позвонит в полицию, чтобы тамошние прог­раммисты занялись этим вирусом. Он заключит, что у меня комплекс неполноценности — судя по наглому тону записки, ненужному риску возвращения в боль­ницу, чтобы ее доставить, и бессмысленному сообще­нию о вирусе, который иначе мог бы пройти незаме­ченным.
        И будет не прав. Эти действия были предприня­ты, чтобы вызвать недооценку моих возможностей полицией и ЦРУ — тогда я могу твердо надеяться, что они не примут адекватных мер. Вычистив мой вирус из центрального компьютера, тамошние про­граммисты оценят мою программистскую квалифи­кацию как хорошую, но не выдающуюся, и загрузят резервные копии, чтобы восстановить мой номер машины. Это действие включит второй вирус, го­раздо более тонкий, который модифицирует и ре­зервные копии, и активную базу данных. Полиция будет довольна, зная, что номер у нее записан вер­но, и станет азартно гоняться за призраком.
        Следующая моя цель — раздобыть новую ампу­лу гормона «К». К сожалению, при этом ЦРУ полу­чит возможность точно оценить мои истинные спо­собности. Если бы я не послал записку, полицей­ские обнаружили бы мой вирус позже, когда уже ввели бы сверхжесткие предосторожности при его искоренении, А тогда я бы не смог убрать номер своей машины из всех файлов полиции.
        Сейчас я остановился в ближайшем мотеле и работаю над дейтанетовским терминалом у себя в номере.
        Закрытую базу данных ФСИЛ я взломал и уви­дел адреса пациентов, получающих гормон «К», а заодно просмотрел внутренние переговоры ФСИЛ. На гормон «К» наложен клинический запрет, и до его снятия — никаких дальнейших испытаний. ЦРУ требует, чтобы сначала изловили меня и оценили потенциал исходящей от меня угрозы.
        ФСИЛ попросила все больницы вернуть остав­шиеся ампулы с курьером. Я должен заполучить ампулу раньше, чем это случится. Ближайший па­циент — в Питтсбурге; я заказываю себе билет на ранний утренний рейс. Потом смотрю карту Питтсбурга и заказываю у компании «Пенсильвания курь­ер» грузовичок-пикап на одиннадцать часов утра на адрес инвестиционной компании в деловой части города. И наконец подписываюсь на несколько ча­сов времени суперкомпьютера.
        Арендованный автомобиль я оставляю за углом небоскреба в Питтсбурге; в кармане пиджака у меня лежит небольшая схемная плата с клавиатурой. Я гляжу вдоль улицы туда, откуда должен появиться курьер. У половины пешеходов носы и рты закрыты белыми респираторами, но видимость хорошая.
        Вот он появляется за два перекрестка от меня — домашний фургон с надписью «Пенсильвания курь­ер» на боку. Не машина с усиленной безопаснос­тью — ФСИЛ меня не опасается. Я вылезаю из машины и иду к небоскребу. Вскоре появляется фургон. Паркуется. Из него выходит водитель. Как только он заходит в здание, я сажусь в его машину.
        Она только что из больницы. Водитель на пути на сороковой этаж, он должен забрать там пакет из инвестиционной компании. Как минимум четыре минуты его не будет.