— Именно. Покоя лишились, подай, говорят, сюда специалиста по пустыням, и все тут. Снарядили экстренный гидроплан, аллюр три креста, и вот я здесь. А к утру требуется быть — там. Ты собирайся, назад возвращаться не будем. За четверть часа уложишься?
      — Уложусь, — коротко ответил Быков.
      Хватило четырнадцати минут, вместе с бритьем и чисткой зубов. Все это время Юрковский говорил о пустяках, передавал приветы от незнакомых людей, ходил по комнате, комментируя репродукции на стенах.
      В коридоре мелькало лицо доктора, но входить тот — не решался.
      — Я готов. — Быков поднял чемоданчик, девять килограммов личных вещей.
      — Ничего не забыл?
      — Предписание, оно…
      — Товарищ, можно вас? Документы на товарища Быкова готовы?
      — Пожалуйста. — Доктор протянул коричневый конверт. Юрковский заглянул внутрь, потом сунул конверт во внутренний карман шинели.
      — Все, Алексей, при нас документы. — Он нарочно сделал ударение на второй слог, на «у».
      — До свидания, — попрощался с врачом Быков. — В другой раз сыграем.
      — Непременно, непременно сыграете, а пока — прощайте. Слушайте утренние новости. — Юрковский повел Быкова наружу.
      Идти пришлось к самому пирсу. Пропустили, часовой даже под козырек взял.
      — Ты не упади, смотри, — предупредил Юрковский.
      Из темноты выплыл катер, катерок даже, маленький, вертлявый.
      — На нем? — не мог поверить Быков.
      — Сто метров. Кабельтов — по-морскому. Вытерпишь?
      Действительно, плыли всего ничего. До самолета-амфибии, что ждал их неподалеку. У люка их встретили, помогли забраться, с чемоданом было бы неловко.
      — Можно взлетать, Владимир Сергеевич? — Летчик лихой, довольный. В три часа ночи, а довольный.
      — Можно. — Узким проходом они прошли в салон.
      — Однако, — только и нашел что сказать Быков.
      — Нравится?
      — Шахрезада, тысяча и одна ночь.
      Салон занимал почти весь фюзеляж. Стол, диван, несколько кресел, даже буфет. Никакого пластика, дерево, кожа, шелк.
      — Ты садись, садись, космопроходец.
      Быков сел. Приятное кресло, в меру мягкое, в меру упругое. Тихо загудели турбины, гидроплан приподнялся на подушке, понесся вперед. Быков глянул в иллюминатор, не надеясь увидеть момент взлета, а просто — посмотреть.
      — Видно что-нибудь? — Юрковский сидел вольно, свободно. Отдыхает.
      — Темно.
      — Ничего, Алексей. С завтрашнего дня светомаскировка станет историей. Вернее, с сегодняшнего. — Он потянулся, и Быков понял, что Юрковский устал. Очень устал.
      — Как — историей?
      — Сюрприз. Для всей страны сюрприз, но тебе скажу то, что остальные узнают в семь ноль-ноль по московскому времени. Атлантиды капитулировали. Все, конец, finita. Как напишут в газетах, последняя цитадель империализма пала. Жизнь входит в мирное русло. Приходит время наград. Давай, Алексей, верти дырочку в кителе.
      Гидроплан прекратил набор высоты, теперь летели гладко, неколебимо.
      — Дырочку?
      — Или даже две. Наверное, две.
      — Ты расскажи, что происходит, пожалуйста, только серьезно.
      — Серьезнее некуда, дорогой. Мы вернули свое, Аляску и Калифорнию, Мексика — Техас, Южные штаты будут преобразованы в Свободную конфедерацию, Северные обретут независимость, каждый штат станет отдельной страной.
      — Так быстро?
      — Революционный порыв рабочего класса Америки плюс гений генералитета. И вот, покончив с ратными делами, правительство решило воздать должное отважным покорителям Венеры. — Володька часто говорил с иронией, но сейчас он пытался говорить с иронией. Или просто кажется — от недосыпа, от случившихся событий?
      — Нас всех собирают? Весь экипаж «Хиуса»?
      — Всех, всех. Даже Иоганыч будет, медицина дала добро.
      — И Миша?
      — Разумеется, куда мы без него? Должен уже приземлиться. Миша наш вместе с Ляховым там летали, наверху. Обеспечивали господство в космосе. «Хиус», он целой флотилии стоит. Хотя, конечно, флотилия тоже без дела не осталась. — Юрковский встал, подошел к буфету. — Выпьем, Алеша? Шампанского? «Абрау Дюрсо», урожай шестьдесят шестого года. Знатоки хвалят.
      — Не хочется. И поздно, то есть рано.
      — Надо, надо. А то хозяин этого ковра-самолета обидится. — Юрковский по-гусарски хлопнул пробкой, пена просто клокотала. — За нас, Алеша. Сегодня — за нас..
      Они выпили по бокалу, и Юрковский вернул бутылку в буфет.
      — Или ты хочешь еще?
      — Нет.
      — Тогда я сосну, Алексей. Запарился. Нас утром примут, ранним утром. — Он снял пиджак, устраиваясь на диване, вытянул ноги, чтобы не помять безукоризненную стрелку. — Да, знаешь… Вроде обычая такого… Ты на одно желание имеешь право…
      — Золотая рыбка?
      — Весьма. И с норовом: не по ней — щукой обернется. Но простые желания исполняет справно — машину, квартиру, дачу там или еще что. Только в Москве квартиру не проси.
      — Не дадут?
      — Дадут. Но спроса на московские квартиры лет десять не будет. Подумай, чего хочешь. Не прогадай. Кого учу, ты умный. — Юрковский прикрыл глаза, нахохлился. — Запарился я…
      Про желание Быков слышал и раньше. Значит, «Героя» дадут, раз желание. Ничего иного, если честно, он не ждал. И желание припас загодя. Просьбу. Хорошо выверенную просьбу.
      Он тоже забился в угол кресла, но не спалось. В свете плафонов, горевших вполсилы, видно было, как сдал Володька. Сейчас он казался стариком; редкие волосы слиплись, череп, просто череп, а не голова. Стало стыдно своего здоровья, красной рожи, долгих дней ничегонеделания.
      Тьма внизу, зато над тучами — луна. Большая, что прожектор. Для влюбленных старается.
      Незаметно для себя он задремал и очнулся прямо перед посадкой. Снаружи серело, видна была тайга, тайга и снег.
      — Отдохнул, герой? — Юрковский опять смотрелся молодцом. Умеет собираться, умеет, не отнять.
      — Где мы, не пойму?
      — Сейчас, недолго осталось. — И действительно, тайга надвигалась, ближе и ближе, затем показалось поле, бетон, фермы. — Новосибирск, друг мой, резервная столица.
      Движение прекратилось нечувствительно, забытый бокал на столе не покачнулся. Это вам не на Венеру садиться, дорогие товарищи.
      Через полчаса они были в зале ожидания — так определил для себя Быков комнату, в которую они попали из перехода метро. Над ними хлопотали не то парикмахеры, не то гримерши — подправляли прическу, пудрили кожу. Быкова заставили переодеться в парадную форму, выданную тут же, — «это теперь ваша». Сидит ловчее, чем своя, и материя добротная, но — покоробило.
      — Ничего, Алексей, искусство требует жертв. Это для кинохроники. — Юрковский подмигнул, но вышло невесело.
      — А где остальные? Миша, Иоганыч? — И, словно услышав, из другой двери, не той, откуда пришли они, показались и Крутиков, и Дауге.
      — Гриша, — шагнул было к нему Быков, но тут их позвали:
      — Проходите, проходите, товарищи! — звали так, что медлить было — нельзя.
      Он пропустил всех вперед — Юрковского, Мишу, улыбнувшегося им какой-то смущенной, даже тревожной, улыбкой Дауге — и пошел рядом с последним, искоса поглядывая в застывшее, серое лицо Иоганыча. И шел Гриша не своим шагом, легким, даже разболтанным, а ступал на всю подошву, твердо и в то же время неуверенно, так ходит застигнутый врасплох пьяный сержант перед нагрянувшим командиром полка.
      Если бы действительно пьян.
      Из довольно непритязательного перехода они прошли в чертоги — высокие потолки, мрамор, яркий дневной свет, странный на такой глубине — над ними метров пятьдесят породы, не меньше. По ровной, без складочки, дорожке они прошли вглубь, где и остановились. Напротив, за столиком с гнутыми ножками, сидел человек. Не первое лицо государства, даже не второе, но третье — несомненно. Хотя — как посмотреть. Откуда посмотреть. Для многих — он самый первый.
      А рядом, но на своем неглавном месте — рангом пониже, все больше незнакомые, за исключением одного Краюхина, в генеральском мундире, покрытом чешуей орденов. Tiranosaurus Rex, вспомнил Быков рисунок Дауге.
      — А, вот они, наши герои. — Человек за столиком был непритворно доволен. Он любил быть добрым — к своим, награждать, давать заслуженное. — Именно благодаря вам, таким как вы, наступил сегодняшний день. Впереди… Ах, какая впереди жизнь! С нынешнего дня… — Речь лилась, плавная, ласковая, сверхтекучая. Потом перешли к протокольной части: «За проявленные при этом мужество и героизм…» Всем вручили по ордену, а Быкову, как и предсказывал Юрковский, еще и Золотую Звезду. Дыры в кителе не потребовалось, по крайней мере сейчас — на орденах были хитрые крючочки, как у клещей. Держатся. Когда присосется, начинает раздуваться.
      — А сейчас мы по-простому, по-семейному присядем. — Их провели в новый зал. Сколько же их здесь нарыто.
      — Ну, здесь все свои. — Третье лицо огляделся с удовлетворением. К своим относились и Краюхин, и порученец, и, разумеется, новонагражденные. Остальные — свита, репортеры, телевизионщики — остались за дверью. — Большое дело своротили. По русскому обычаю… — Он хлебосольно повел рукой. — Жаль, времени мало. Ну, вы потом продолжите, верно, Николай Захарович?
      — Непременно продолжим. — Краюхин потер руки, изображая продолжение. — Традиция!
      — Чем богаты, как говорится. — Руководитель собственноручно резал хлеб, пахучий, ржаной. Сало, огурцы, лук уже лежали на блюде. — Мы по-русски, попростому. Я слышал, вам, космогаторам, нельзя, но вы уж уважьте старика. — Из запотевшего графина он разлил водку по маленьким пузатым стопочкам. — Во здравие…
      Выпили все, лишь Дауге запнулся, и Юрковский подтолкнул Иоганыча, давай, мол.
      Быков захрустел огурцом, руководитель одобрительно поглядел на него:
      — Люблю таких, парень. В работе тоже, чай, не последний?
      — Алексей Петрович проявил себя с наилучшей стороны, — аттестовал Быкова Краюхин.
      — Помню, как же. Значит, так. Начнем вот с тебя. Юрковский, да?
      — Так точно. — Володька, не спросясь, налил себе вторую стопку. Лицо бледное, но улыбчивое. Переморгаем, Володька. Не то видели.
      — Ну, Юрковский, о чем мечтаешь, чего не хватает для счастья?
      — Я бы просил вас и в вашем лице правительство распорядиться о выделении средств для комплексного освоения Венеры, в частности — создать многопрофильный институт Венеры.
      — Губа не дура. Ты кто, геолог?
      — Так точно. — Но третью стопку не взял.
      — Получишь институт геологии Венеры. Только учти, работать — кровь из носу! Нам много чего из Венеры получить нужно, много!
      — Так точно. — А Володька дерзит, дерзит, шельмец. Нашел время.
      — Ну а тебе? — Руководитель повернулся к Дауге.
      — Семнадцать… Семнадцать городов… — почти прошептал Иоганыч.
      — Что? Семнадцать городов? Эка ты хватил, братец. — Но тут Краюхин сказал ему что-то на ухо. — Больной, да? Ну ладно, поправляйся, поправляйся. Я не тороплю.
      Быков заметил, как переглянулись Крутиков и Юрковский, переглянулись с облегчением.
      — Ты выпей, выпей, Гриша, — поспешил со стопкой Юрковский.
      — Во, молодец! Первое лекарство! А тебе чего?
      — Спасибо, у меня, кажется, все есть… Не надо… — Миша покраснел, не то от выпитого, не то — просто.
      — Все, говоришь? Дача, к примеру, на море есть?
      — Нет, но…
      — А дети, жена?
      — Есть. — Быков заметил, как краснота сменилась бледностью — быстро, мгновенно.
      — На Черном море дачу хочешь или на каком другом?
      — На Черном, пожалуйста. — Миша теребил платок, не решаясь вытереть пот.
      — Да ты не бойся, не бойся. Вдругорядь только не говори — все есть: позавидуют и отберут. В Крыму будет дача. Отдыхай!
      Руководитель посмотрел на Быкова, усмехнулся:
      — Ты, наверное, и не понимаешь, с чего начать? Молодой, многое нужно, знаю. Сам таким был. Быков вытянулся, руки по швам.
      — Разрешите обратиться!
      — Давай, давай, на что созрел? Не продешеви… — Руководитель смотрел на него с интересом, но с интересом взрослого к ребенку, которому выбирать — пряник или петушка на палочке.
      — Я хочу попросить повторно рассмотреть дело Олейникова Василия Михайловича, осужденного по указу от девятого сентября одна тысяча девятьсот шестьдесят пятого года… — Показалось ему или услышал, как ахнул Миша? Услышал — внутренним слухом.
      — Рассмотреть дело? — Руководитель не удивился, только поскучнел. — Он тебе что?
      — Я… понимаете… — Быкова сбило это «что». — Считаю своим долгом коммуниста.
      Опять встрял Краюхин — на ухо, но внятно:
      — Невеста — спецпереселенка. А тот — отец ее.
      — А, невесты. — Руководитель ухватил крохотный кусочек сальца. — Бабье, бабье… — И пошел прочь, жуя на ходу. На пороге обернулся, бросил: — Добро, можешь жениться, парень. Не мешкай.
      Пока они не сели в самолет, теперь краюхинский, никто не сказал ни слова, даже не смотрели друг на друга, и лишь в салоне, казавшемся после виденного донельзя простым, Юрковский перевел дух:
      — Да, ребята, вы нынче того… Мало вам Голконды, черти, нашли где…
      — Владимир Сергеевич, займитесь Дауге, — перебил его Краюхин. — А я распоряжусь. — Он скрылся в отсеке пилотов.
      Иоганыч, бледный, молчаливый, сидел недвижно в кресле и, казалось, ничего не слышал, не замечал.
      — Сейчас, Гришенька, сейчас. — Юрковский вытащил из кармана шприц-тюбик, содрал защитную пленку. — Сейчас… — Запахло эфиром, он вогнал иглу под кожу. — Потерпи, полегчает.
      Самолет разбежался, но никто не замечал взлета.
      — Ты поспи, поспи, — уговаривал Дауге Миша.
      — Зачем мы вернулись? Семнадцать городов. — Он смотрел на Быкова, не узнавая. — Зачем…
      — Ничего, Гришенька, ничего. Отдохнешь, поправишься, — уговаривал его Юрковский. Дауге всхлипнул тихонько и умолк.
      — Заснул. Два грамма, к вечеру очистится от седуксена. Вредно, но лучше, чем веревка на шею.
      — Он все болеет? — Быков вглядывался в лицо Дауге, усталое, изможденное. Все мы тут не красавчики, но Иоганычу досталось больше других.
      — Поправляется. — Юрковский поколдовал с креслом, и оно разложилось. Миша укрыл Дауге откуда-то взявшимся пледом.
      — А что он насчет городов?
      — Переживает. Считает, что без него города бы уцелели.
      — Какие города?
      — Те самые. Детройт, Филадельфия, Бостон, другие… Ну и Москва с Киевом.
      — Какой ты все же, Алеша, неосторожный… Попросил бы Николая Захаровича, он бы уладил потихоньку, не сразу, но уладил бы. Амнистия будет, под нее…
      — Сам хорош, Михаил. Не нужно ничего, вот я какой гордый, — Юрковский.
      — Да я…
      — Погодите, погодите. Города…
      — Разбомбили города, крепко разбомбили. Иначе с чего бы они капитулировали, американцы. Как начали — по городу в час, так они и не выдержали, — нехотя объяснил Юрковский.
      — Понимаешь, Алеша, Гришенька на себя все валит, думает, без него ничего бы не случилось. — Крутиков вздохнул, отвернулся к иллюминатору. — А было бы то же самое, только в десять раз хуже.
      — Не понял.
      — Он, Гриша, и придумал эту красную дрянь привезти сюда, на Землю. За ней мы, собственно, и летали. — Юрковский тоже избегал смотреть на Быкова.
      — Красную дрянь?
      — Микробы, что актиноидами питаются, ураном, плутонием. Мы их привезли, тут немножко над ними поколдовали, а потом распылили в нужном месте и в нужном количестве. Все ядерное оружие атлантидов и того… сгнило, в общем.
      — Понимаешь, Алеша, не мы, так другие бы добрались. Представь, атлантиды, ведь хуже бы было, правда? — Миша уговаривал и убеждал. Кого?
      — А Москва, Киев?
      — Не все, значит, сгнило, но процентов девяносто — точно. Потому мы их и сломали. Два к пятнадцати, кто может выдержать. Ты лучше вот что скажи, Алексей, тебе что, жена нужна обязательно с незапятнанной биографией? Хорошо, рыбка наша золотая в добром расположении духа оказалась, а то…
      — Не мне. Она… Она отказывалась… Боится, что и меня из-за нее…
      — Дураки вы, — вернулся Краюхин. — Берите бумагу, Алексей Петрович, пишите заявление.
      — Какое?
      — Прошу зачислить курсантом высшей школы космогации… Пишите, пишите.
      — Зачем?
      — Чтобы я, говоря высоким штилем, мог, в случае чего, спасти вашу шкуру, Алексей Петрович.
      — Да, Лешенька, пиши. — Крутиков наконец обернулся, глаза умоляющие.
      — Простите, Николай Захарович, вы не находите, что нам следует… — начал Юрковский.
      — А мы туда и летим, в Ашхабад. Я связался с нужными людьми, есть у меня дружок, учительницу доставят прямо на наш аэродром. Должны успеть, ребята шустрые. А у тех пьянка по случаю победы… Опередим.
      — Вы о чем? — Быков переводил взгляд с Краюхина на Юрковского.
      — Да ты не беспокойся, не беспокойся. — Юрковский положил руку на плечо Быкова. — Сиди. Пиши лучше.
      Быков взял протянутую авторучку и блокнот, прислушался — двигатели на форсаже, быстро летим — и вывел крупными буквами: «Председателю ГКМПС товарищу Краюхину Н.3.», помедлил минутку и продолжил, дописал лист, вырвал, скомкал, и начал другой.
      Третий.
      Четвертый…

Сергей Лукьяненко
ЛАСКОВЫЕ МЕЧТЫ ПОЛУНОЧИ