Современная электронная библиотека ModernLib.Net

1937 год: Элита Красной Армии на Голгофе

ModernLib.Net / История / Черушев Николай Семенович / 1937 год: Элита Красной Армии на Голгофе - Чтение (стр. 19)
Автор: Черушев Николай Семенович
Жанр: История

 

 


– Берзин, конечно, был очень сдержанный человек, владел собой, но ясно видел, что надвигается большая беда, трагедия, идут повальные аресты среди руководства Красной Армии. Характер, настроение у него в это время менялись?

– Нет, он был очень веселый, ласковый, как всегда, и со мной, и с Андрейкой.

– Знал ли он, что его ждет? Как себя вел?

– Вначале я думала, что он ничего не знал. Но потом уже, когда годы прошли, я стала больше понимать, я думаю, что все-таки он ждал. Потому что я его спрашивала о Никонове – мне говорили, что это его заместитель. Приехала жена Никонова из Одессы и плакала у него в кабинете. О чем они говорили, я не знаю…

Просто я его спрашиваю: «Папа, почему Никонова плачет?» – «Она вернулась, а квартира закрыта, опечатана, нет Никонова». – «А где он?» – «Не знаю». Как он не знал? Он прекрасно знал, но он мне не стал говорить. Потом я поняла и спросила: «Его арестовали?» Он говорит: «Да». – «А тебя могут арестовать?» – «Да как ты можешь так думать! Я бывал в тюрьмах, ссылках…» Я поверила, что это тоже может быть…

– Когда арестовали Яна Берзина?

– В ночь с 28 на 29 ноября. Точно. Часа в два-три… Ночью, когда пришли за ним, той ночью мы спокойно легли спать и я ничего не знала… А в ту ночь они открыли дверь сами, я не слышала звонка. Он дома был. «Папа, что такое?» – я спросила, а он мне сказал по-испански… Если бы он сказал: «Это за мной», а он сказал: «Для меня», «Ко мне»… Единственные последние слова его услышала: «Папиросы можно?» Они говорят: «Можно»…

– Вы еще не сказали об обыске. Об обыске помните?

– Они просто все опечатали. Они опечатали спальню, кабинет, комнату Андрея. И нас вдвоем переселили в столовую. А обыск они не делали, забрали просто все, что было…

– А что они забрали?

– Все. А потом одежду и кое-какие вещи мне вернули.

– Ваши вещи?

– И его вещи тоже вернули, кое-что.

– А когда вернули его вещи, не помните? Через какой срок?

– Короткий срок. Я еще жила в этом доме, в этой квартире я еще жила. Потом пришли, забрали все из библиотеки. Еще деньги взяли… Забрали буфет из столовой… Оставили два прибора, которыми пользовались мы с Андреем. Книги не вернули ни одной…

– Как долго Вы жили в этой квартире?

– Меня через несколько месяцев переселили в другой подъезд. В этом же доме, а Андрею дали еще где-то маленькую комнату. А весной 39-го дали мне 15 метровую комнату на Кировской…

– ? передачу можно было ему носить или нет? Наверное, нет…

– Я хотела идти узнать, а мне сказали, поскольку вы не понимаете по-русски, пусть придет тот, кто понимает. Тогда меня взяли на машине и привезли туда, на Дзержинскую. Поднялись наверх. Там мужчина, фамилия его, если правильно мне назвали, – Фриновский. Не знаю, правильно или нет. У него три… эти самые…

– Кубари, шпалы, ромбы?

– Не помню. Три штуки были… И меня все спрашивали, спрашивали… Потом я говорю: «Жив он, я буду ждать, если нет, то я хочу домой в Испанию». А он сказал: «Нет его. Нет уже…» Так мне сказали.

– Когда это было?

– Это было… Я жила еще на старой квартире нашей.

– То есть еще в 37 м году?

– В конце 37-го или в начале 38 го…

– А он был жив до 29 июля 1938 года!

– Я же не знала. Мне сказали, что его нет в живых, что я одна, делай, что хочешь, но в Испанию сейчас нельзя. Когда можно будет, мы тебе скажем…..

– А кто к вам приходил из НКВД?

– Черняев. Это человек, который опекал меня, видимо. Если мне куда-нибудь нужно было, он приходил.

– Вы звонили ему?

– Потом уже у меня появился телефон. А сначала он пришел сам и дал мне свой телефон: «Если тебе нужно будет что-то, вот, звони мне».

– А как долго Черняев вас опекал?

– Пока я не вышла замуж. Опекал он меня не по своей воле. Это ему задание такое дали в НКВД…

– И никогда вас не вызывали на какие-то беседы, не задавали никаких вопросов, жизнь текла нормально?

– Мне сказали, ты свободна и можешь делать все, что хочешь… А потом, когда, уже кончилась война в Испании, в НКВД мне сказали: «Мы можем тебя отправить домой». Я говорю: «Сейчас я не могу ехать», потому что я хлопотала, чтобы мои сестры приехали сюда… Через Кремль я подала заявление и просила разрешить сестрам приехать: они попали во Франции в концлагерь. Ворошилов обещал помочь. И мои две сестры приехали в конце 39 го…

– А сестры как долго оставались в СССР?

– Они и сейчас живут здесь. Вышли замуж… С Андреем случайно встретилась на Кировской. Я его пригласила к себе, угостила кофе: «Приходи, вот ты знаешь, где я живу, приходи». – «Хорошо, хорошо». Больше не приходил. Потом война. 1941 й год…

– Вам не известно, когда он ушел добровольцем в армию?

– Нет, ничего не знаю.

– И где погиб? Мне говорили латыши, что он сражался в Латышской дивизии и пал смертью храбрых. Ему было 18 лет…

– Не знаю, не знаю…»[165]

Да простит нас читатель за включение в наше повествование столь обширного куска из другого произведения. Однако это показалось нам необходимым, ибо приведенный отрывок из документальной повести Овидия Горчакова «Судьба командарма невидимого фронта» поведал о многом таком, что в открытую, в прямой постановке не прозвучало, но достаточно легко читается между строк. Вдумчивый читатель сразу понимает это и у него возникает немало вопросов к Авроре Санчес – это помимо тех, что задавал О. Горчаков. Странно только одно: почему они не возникли у автора повести, а если и возникали, то по какой причине старый фронтовой разведчик их не задал почтенной вдове фундатора советской военной разведки? Может, чтобы ненароком не обидеть ее своими подозрениями и тем самым бросить тень на светлую память о Я.К. Берзине? Или им руководили какие то другие мотивы – нам об этом ничего не известно. Бесспорно лишь одно – Овидий Горчаков, совсем не новичок в разведке, не задал своему собеседнику ряд важных вопросов, так и напрашивавшихся в ходе их разговора.

Сама же Аврора Санчес сказала много такого, чего ей никак не следовало, видимо, говорить. А произошло это, вероятно, потому, что из-за давности описываемых событий и своих преклонных лет она подрастеряла бдительность. А может быть по тем же причинам не посчитала нужным скрывать некоторые детали своих взаимоотношений с органами НКВД. А что они, эти контакты с ведомством зла и насилия, в 1937–1939 годах были устойчивыми и достаточно тесными, не приходится сомневаться, прочитав, даже бегло, приведенное выше интервью с ней.

Один из первых вопросов – почему ее не арестовали вместе с мужем или несколько позже? Вопрос этот далеко не риторический – Аврора была иностранкой, «внедрившейся» в близкое окружение главы столь засекреченного учреждения, каким являлось Разведуправление Красной Армии. Не будем забывать – в те годы любой иностранец, тем более только что прибывший в СССР, в спецорганах НКВД сразу же зачислялся в разряд агентов одной, а то и сразу нескольких разведок. Однако с Авророй Санчес такого не случилось ни в зловещем 1937 м году, ни до войны, ни после нее. В чем тут причина? Недосмотр, недоработка органов НКВД? С таким предположением трудно согласиться, соприкоснувшись с работой этой хорошо отлаженной машины репрессий. Тогда в чем же дело? Может то был хорошо продуманный шаг, рассчитанный на определенные выгоды для обеих сторон? Судите сами – жену всесоюзного старосты М.И. Калинина посадили, супругу маршала Буденного тоже отправили в тюрьму, а затем в лагерь, всех жен арестованных маршалов, командармов 1-го и 2-го ранга, армейских комиссаров 1-го и 2-го ранга (к их числу относился Я.К. Берзин) арестовали и посадили, а вот эту южную красавицу, едва понимающую русскую речь, почему-то в НКВД всячески опекали. О ней там постоянно заботились: выделяют ей фактически порученца в лице сотрудника Черняева, предоставляют в престижном «Доме правительства» (это после ареста мужа – «врага народа»!) благоустроенную комнату с телефоном. Чем все это объяснить? Вывод напрашивается только один – Аврору Санчес склонили к сотрудничеству с НКВД. Уж под каким там нажимом, предлогом, шантажом или посулами – нам, видимо, об этом не узнать. А сама Аврора о том не сказала ни слова и, можно быть уверенным, не скажет, если такое с ней действительно случилось.

Еще один момент – ну, скажите, с какой это стати сам комкор Фриновский – заместитель всемогущего Ежова, начальник ГУГБ НКВД СССР, стал бы лично принимать никому не известную молодую испанку, скороспелую жену арестованного «шпиона, вредителя и заговорщика» Берзина, милостиво беседовать с ней, притом с переводчиком? Не такой человек был Фриновский, чтобы растрачивать время по мелочам (а отдельно взятый человек для него был действительно мелочью, когда одновременно аресту подвергались десятки и сотни людей). Тем более успокаивать жену арестанта, клятвенно обещая в свое время отправить ее на родину, в Испанию.

Вдова Я.К. Берзина открыто признает, что по заданию своих начальников из НКВД чекист Черняев длительное время опекал ее. Заметим, что он не следил за ней исподтишка, не наблюдал за ее передвижением из ближайшей подворотни, а по обоюдному согласию (это следует из слов Авроры Санчес) активно сотрудничал с ней, преодолевая, видимо из-за слабого знания русского языка, возникающие трудности.

Зададим себе и такой вопрос – где больше всего Аврора Санчео могла принести пользы органам НКВД в случае их действительного сотрудничества? Ответ находим быстро и однозначно – только в среде своих земляков, испанцев-эмигрантов, число которых в Советском Союзе после поражения Испанской Республики значительно возросло. Испанская колония в СССР накануне Великой Отечественной войны была, пожалуй, одной из самых представительных. Известно и то, что в ее среде были люди, сотрудничавшие со спецслужбами страны – этот факт уже давно не является секретом: о том писали сами испанцы, получившие и не получившие подданства СССР.

Из содержания рассказа Авроры Санчес видно, что в кабинетах НКВД она чувствовала себя достаточно свободно. И даже предпринимала попытки поторговаться с чекистами, как, например, в случае, когда она отказалась возвращаться в Испанию. Это когда она хлопотала о разрешении въезда в СССР ее родным сестрам, обратившись за поддержкой не к кому-либо, а к маршалу Ворошилову. Получается так: когда другие семьи арестованных военачальников, публично объявленных «врагами народа», подвергнутые остракизму, оплеванные властями и окружающими обывателями с головы до ног, сидели тише воды, ниже травы, боясь лишний раз напомнить миру о своем существовании, Аврора Санчес постоянно контактирует с НКВД, пишет заявления в правительство с просьбой о разрешении въезда ее сестрам в Советский Союз. То есть постоянно напоминает о себе, не опасаясь травли со стороны карательных органов и обвинений в шпионаже. Интересно бы знать – откуда у нее такая уверенность, что ее сестры не подвергнутся репрессиям, как родственники Я.К. Берзина? Откуда идет такая уверенность?

Ворошилов обещал ей свою помощь! В это трудно поверить, хотя бы немного зная «первого маршала». К тому же он лично вряд ли знал Аврору Санчес, чтобы обещать ей свою поддержку. Здесь явная натяжка в рассказе и преувеличение собственной значимости личности жены Берзина. А вот что касается ее взаимоотношений с Андреем, сыном ее мужа, то здесь четко просматривается неприязнь юноши, его неприятие этой женщины. Видимо, Андрей догадывался о характере ее связи с НКВД – ведь даже из слов Авроры Санчес видно, что ее пасынок не расположен был к поддержанию дружеских, не говоря уже о тесных семейных, отношений между ним и мачехой, Он, по всей вероятности, считал ее одной из виновниц ареста и гибели отца. Несмотря на настойчивые приглашения Авроры, Андрей так к ней больше и не зашел, хотя, казалось бы, память об отце и муже должна была их крепко объединить на долгие годы.

Более двух лет в должности заместителя начальника Разведупра РККА работал корпусной комиссар Артузов Артур Христианович. Одну из страниц жизни этого незаурядного человека общественность страны узнала, посмотрев популярный кинофильм «Операция «Трест», рассказывающий о ликвидации антисоветского подполья в СССР, о реализации плана внедрения чекистов в среду белой эмиграции и ее заговорщических организаций, а также о поимке знаменитого английского разведчика Сиднея Рейли и Бориса Савинкова, одного из столпов белого движения. Как раз под руководством начальника контрразведывательного отдела ОГПУ Артузова и была разработана, а затем успешно осуществлена названная операция.

Здесь уместно привести оценку деятельности и личных качеств Артузова, данную ему первым руководителем ВЧК Ф.Э. Дзержинским. В своем письме, датированном 21 июля 1921 года, тот так отвивался о нем: «…тов. Артузов (Фраучи) честнейший товарищ и я ему не могу не верить как себе»[166].

Сын швейцарского эмигранта, сыровара по профессии, Артур Фраучи такова настоящая фамилия А.Х. Артузова), член партии большевиков с 1918 года, всю свою жизнь при Советской власти посвятил подготовке шпионов (разумеется, своих) и борьбе с ними (естественно, с чужими). Начав службу в Красной Армии секретарем командующего Северным фронтом М.С. Кедрова, известного большевика-ленинца (кстати, своего дяди – мать Артура и жена Кедрова были родными сестрами), Артузов с 1919 года работает в органах ВЧК, ОГПУ, НКВД, последовательно занимая там должности заместителя начальника Особого отдела, начальника контрразведывательного и иностранного отделов, а с 1934 года исполняет обязанности заместителя начальника Разведуправления РККА.

За Артузовым пришли 13 мая 1937 года. Арестован он был без вынесения соответствующего постановления на его арест и без санкции прокурора, а только по ордеру, подписанному 13 мая заместителем наркома внутренних дел Бельским. По народной примете несчастливое это тринадцатое число – в этот день Артузова арестовали, в тот же день его исключили также из партии. Приходится только удивляться такой оперативности партийных функционеров.

Как видно из текста обвинительного заключения, Артузов был арестован как активный участник заговорщической группы, якобы существовавшей в органах НКВД СССР во главе с бывшим его наркомом Генрихом Ягодой. Кроме того. Артузов обвинялся в том, что он вел широкую шпионскую деятельность, работая одновременно на немецкую, французскую, английскую и польскую разведки, снабжая их соответствующими материалами об оперативных мероприятиях и агентуре ОГПУ-НКВД.

Доведенный до предела физическими и моральными истязаниями, Артузов вынужден был подписать составленные следователями – начальником секретариата НКВД СССР комиссаром госбезопасности 3-го ранга Я.А. Дейчем и сотрудником этого же секретариата лейтенантом госбезопасности Аленцевым – сфальсифицированные протоколы допросов, то есть признать себя виновным в инкриминируемых ему преступлениях. Там указывалось, что с английской разведкой он сотрудничал с 1913 года, а в 1919 году своим двоюродным братом А.П. Фраучи был привлечен к шпионской работе в пользу французской разведки. После выезда брата в 1929 году из Советского Союза Артузов якобы стал поддерживать связь с представителем Международного Красного Креста – французским шпионом Верлиным. В протоколе допроса записано, что Артузов в 1925 году через своего подчиненного – сотрудника Иностранного отдела ОГПУ О.О. Штейнбрюка установил связь с германской разведкой и все последующие годы поставлял ей секретную информацию.

«Вопрос: Расскажите подробно следствию, кому Вы предали интересы нашей Родины?

Ответ: Я признаю свою вину перед государством и партией в том, что являюсь германским шпионом. Завербован я был для работы в пользу немецких разведывательных органов бывшим работником НКВД и Разведупра Штейнбрюком».

Люди НКВД, работавшие над редактурой обобщенного протокола допроса А.Х. Артузова от 22 мая 1937 года, постарались привнести в его текст максимум идеологии, записав туда следующие слова, якобы сказанные арестованным заместителем начальника Разведупра РККА:

«Раньше, чем давать показания о своей шпионской деятельности, прошу разрешить мне сделать заявление о том, что привело меня к тягчайшей измене Родине и партии. После страшных усилий удержать власть, после нечеловеческой борьбы с белогвардейской контрреволюцией и интервентами наступила пора организационной работы. Эта работа производила на меня удручающее впечатление своей бессистемностью, суетой, безграмотностью. Все это создавало страшное разочарование в том, стоила ли титаническая борьба народи достигнутых результатов. Чем чаще я об этом задумывался, тем больше приходил к выводу, что титаническая борьба победившего пролетариата была напрасной, что возврат капитализма неминуем.

Я решил поделиться этими мыслями с окружающими товарищами. Штейнбрюк показался мне подходящим для этого лицом. С легкостью человека, принадлежащего к другому лагерю, он сказал мне, что опыт социализма в России обязательно провалится, а потом заявил, что надо принять другую ориентацию, идти вперед и ни в коем случае не держаться за тонущий корабль.

Через некоторое время у нас состоялся еще более откровенный разговор, в ходе которого Штейнбрюк упомянул о своих встречах с влиятельными друзьями в Германии, о блестящих результатах начинающегося вооружения Германии, об успехах использования СССР в подготовке и сохранении кадров немецких летчиков и танкистов. А в конце беседы он прямо сказал, что является немецким разведчиком и связан с начальником германского Абвера фон Бредовым. Далее он заявил, что генерал Людендорф и фон Бредов предложили ему создать в России крупную службу германской разведки. Само собой разумеется, что после столь откровенного заявления я дал свое согласие сотрудничать в германской разведке, так как считал, что, помогая европейскому фашизму, содействую ускорению казавшегося мне неизбежным процесса ликвидации советской власти и установления в России фашистского государственного строя…

Вопрос: С чего началось Ваше сотрудничество с немцами?

Ответ:…Что касается меня, то я должен был стать особо законспирированным политическим руководителем резидентуры. Особо высоко было оценено мое желание работать идейно, без денежной компенсации. Основная директива сводилась к тому, чтобы не уничтожать, не выкорчевывать, а беречь остатки опорных организаций Германии в России. Была даже указана, как одна из форм сохранения разведывательной сети на Кавказе, германская винодельческая фирма «Конкордия».

Вопрос: Какие материалы Вы передавали через Штейнбрюка немцам?

Ответ: Детально вспомнить не могу, но материалов было передано немало. Передавалось все, представляющее ценность для немецкой разведки, за исключением нашего контроля их дипломатической переписки»[167].

О том, в какой обстановке добывались такие «чистосердечные», леденящие душу показания Артузова, и что он на самом деле испытывал при этом, что он думал и какие слова, произносил, стараясь защитить свою честь и личное достоинство, говорит, отражая всего лишь частичку неизвестного нам сражения между следователем и подследственным, содержание записки Артура Христиановича, написанной кровью на тюремной квитанции. Она свидетельствует о том, что Артузов пытался, особенно на первых порах, сопротивляться натиску следователей, стремясь убедить их в полной нелепости и явной несостоятельности выдвигаемых против него обвинений. Записка эта, датированная 17 мая 1937 года, была обнаружена в ходе проверки дела А.Х. Артузова в 1954–1956 годах. Обратим внимание на дату записки (17 мая – прошло всего лишь четверо суток со дня ареста) и дату первого, имеющегося в деле протокола допроса (22 мая). В промежутке между этими двумя датами Дейч и Аленцев окончательно сломали сопротивление своего подопечного.

В записке Артузов обращался к следователю (видимо, к Дейчу): «Гражданину следователю. Привожу доказательства, что я не шпион. Если бы я был немецкий шпион, то: 1) я не послал бы в швейцарское консульство Маковского, получившего мой документ; 2) я позаботился бы получить через немцев какой-либо транзитный документ для отъезда за границу. Арест Тылиса был бы к тому сигналом. Документ…»[168] На этом записка обрывается. Отметим только один момент: упомянутый в записке Тылис – это бывший муж второй жены А.Х. Артузова – Инны Михайловны.

В процессе своей шпионской работы в пользу Германии Артузов, исходя из его показаний на предварительном следствии, выдал немцам весьма ценного агента № 270, а также советских разведчиков в Берлине – Бермана и Гольдезгейма. Вдобавок ко всему, в 1933 году Артузов начал сотрудничать еще и с польской разведкой, передавая якобы через работника ИНО ОГПУ Маковского интересующие ее секретные сведения.

Обратимся вновь к протоколу допроса Артузова от 22 мая 1937 года, к той его части, где говорится о выдаче германской разведке советского агента № 270. Содержание его читается как увлекательный приключенческий роман.

«Вопрос: Следствие располагает данными, что Ваша работа в германской разведке не ограничивалась передачей шпионских материалов. Вы передавали и известную Вам агентуру.

Ответ: Как правило, выдачей агентуры я не занимался, за исключением нескольких случаев, о которых дал показания. С приходом к власти Гитлера и убийства фон Бредова наша организация некоторое время была без связи, но несколько позже Штейнбрюк ее восстановил, сказав, что нашим шефом стал очень активный разведчик адмирал Канарис. Адмирал стал требовать выдачи агентуры, против чего я всегда категорически возражал. Одним из ценнейших работников был агент № 270 – он выдавал нам информацию о работе в СССР целой военной организации, которая ориентируется на немцев и связана с оппозиционными элементами внутри компартии. Штейнбрюк стал уверять, что если мы 270-го не выдадим, то немцы нас уничтожат. Пришлось на выдачу 270-го согласиться. Это было тяжелейшим ударом для СССР. Ведь еще в 1932 году из его донесений мы узнали о существующей в СССР широкой военной организации, связанной с рейхсвером. Одним из представителей этой организации, по сообщению 270 го, был советский генерал Тургуев – под этой фамилией ездил в Германию Тухачевский…»[169]

Нелегко было работникам Главной военной прокуратуры в период реабилитации отделить правду от вымысла, зерна от плевел – так вое было тесно переплетено, так густо все это было замешано, что ныне приходится только удивляться той огромной работе, которую проделали рядовые следователи в чине от старшего лейтенанта до подполковника. Именно они везли этот неподъемный воз, причем нередко встречая скрытое (открытого в 1955–1956 годах уже не отмечалось) сопротивление со стороны следственных органов КГБ в центре и на местах. Проиллюстрировать это можно на примере реабилитации А.Х. Артузова.

Его сестра – Фраучи Евгения Христиановна в 1954 году обратилась в ЦК КПСС и. Прокуратуру СССР с просьбой о пересмотре дела брата и его посмертной реабилитации. Заявлению был дан ход. Состоялось решение секретариата ЦК КПСС от 12 февраля 1955 года, в котором Прокуратуре СССР и Комитету Партийного Контроля при ЦК КПСС поручалось проверить обстоятельства дела в уголовном и партийном порядке. Во исполнение этого решения в июне 1955 года появилось на свет заключение, составленное следователем 1-го отдела Следственного управления КГБ СССР капитаном Кульбашным и утвержденное заместителем Председателя КГБ генерал-лейтенантом П.И. Ивашутиным. В этом достаточно обширном документе четко просматривается какая-то двойственность хода мыслей следователя: вроде бы, по всем данным. Артузов не виновен, и в то же самое время вроде бы и виновен. Все неясности и отсутствие доказательств по тому или другому пункту обвинений толковались им не в пользу подсудимого. Изобилуют формулировки типа «проверить эту часть показаний Артузова не представилось возможным», «каких-либо данных о причастности к этому (событию. – Н.Ч.) Артузова в ходе проверки не поступило» и т.п.

Отсюда и итоговый вывод: «Таким образом данные, полученные при дополнительной проверке материалов архивно-следственного дела на Артузова, свидетельствуют о том, что оснований к пересмотру его дела не имеется»[170].

Однако родственники А.X. Артузова, несмотря на такой категоричный вывод высоких инстанций, продолжали бороться за его честное имя. К тому времени наступила пора XX съезда КПСС и в КГБ сменили гнев на милость. В феврале 1956 года тот же капитан Кульбашный подготовил новое заключение по делу Артузова (оно утверждено тем же П.И. Ивашутиным), в котором многие положения буква в букву повторяли текст предыдущего заключения. Но самое главное – вывод сделан прямо противоположный предшествующему: «Возбудить ходатайство перед Генеральным Прокурором СССР о принесении протеста в Верховный Суд СССР на предмет прекращения дела по обвинению Артузова (Фраучи) Артура Христиановича по ст. 204 п. «б» УПК РСФСР»[171].

Постановлением Военной коллегии Верховного суда СССР от 7 марта 1956 года решение тройки НКВД СССР от 21 августа 1937 года в отношении А.X. Артузова (расстрел) отменялось и он посмертно был полностью реабилитирован.

Показывая перипетии процесса реабилитации А.X. Артузова, мы несколько забежали вперед. Возвращаясь к его следственному делу, видим, что обвинительные материалы на него состоят всего из двух протоколов допроса (от 22 мая и 15 июня 1937 года), а также никем не утвержденного обвинительного заключения, составленного лейтенантом Аленцевым. Второй протокол допроса заканчивается следующим признанием арестованного:

«Признаю, что… мне очень трудно было начать с того, что я являюсь старым английским шпионом и завербован был «Интележес Сервиз» в Санкт-Петербурге в 1913 году. Я прошу сейчас прервать допрос, дать мне возможность восстановить все факты моей деятельности»[172].

Допрашивался ли еще Артузов, неизвестно, так как в деле нет данных об этом. Но, видимо, он допрашивался и не раз, ибо до его расстрела без суда (в особом порядке) 21 августа 1937 года оставалось еще более двух месяцев и оставить без внимания такую фигуру, как Артузов, в НКВД никак не могли. Даже по той причине, что прошло всего немного времени после процесса над группой Тухачевского, когда поиск врагов народа в рядах Красной Армии стал стремительно набирать темпы. Об этом говорит и факт появления новых обвинений в адрес Артузова со стороны лиц, арестованных уже после его второго допроса – в июле и августе 1937 года.

Итак, проверкой законности осуждения А.X. Артузова установлена полная несостоятельность выдвинутых против него обвинений. Например, на следствии он показал, что к сотрудничеству с французской разведкой был привлечен своим двоюродным братом А.П. Фраучи, которого до 1929 года снабжал шпионской информацией. Когда же тот выехал на постоянное место жительства в Швейцарию, связь с Артузовым стал поддерживать французский разведчик Берлин.

Проверка показала, что в СССР до 1930 года действительно проживал двоюродный брат Артузова – А.П. Фраучи. Однако никаких данных о его принадлежности к французским разведорганам и вербовке им Артузова ни в архиве КГБ СССР, ни в других архивах не обнаружено. Установлено также, что с 1921 по 1938 год в Москве в качестве представителя Международного Красного Креста был аккредитован некий Вольдемар Верлин, который, как это видно из архивных материалов КГБ, подозревался в проведении разведывательной деятельности в пользу нескольких иностранных государств. Данных же, указывающих на связь Артузова с Верлиным, в этих материалах нет. Напротив, имеющиеся в отношении Берлина документы свидетельствуют о том, что в 1928 году его поведение обратило на себя внимание начальника контрразведывательного отдела ОГПУ Артузова, который дал своим подчиненным задание подготовить подробную справку как о личности Берлина, так и о его связях в СССР.

Что же касается обвинений в проведении работы в пользу Германии ж ее разведорганов, то они основывались только на личном признании Артузова, да показаниях одного из его бывших подчиненных – корпусного комиссара Отто Штейнбрюка. Однако показания последнего крайне противоречивы и неконкретны, что даже у не посвященного в детали деда человека вызывают серьезные сомнения в их правдоподобности. Налицо явная нестыковка в работе следователей НКВД – Дейча и Аленцева. Достаточно привести хотя бы тот факт, когда на следствии Артузов утверждает (безусловно, под давлением следователя), что к сотрудничеству с немецкой разведкой он был привлечен Штейнбрюком – своим подчиненным в ИНО ОГПУ-НКВД и Разведуправлении РККА. А Штейнбрюк, арестованный тремя неделями раньше, таких показаний не дает, заявляя, что о связи Артузова с немецкой разведкой он узнал от него самого. Прямо чушь какая-то! Однако в 1937 году в НКВД на такие «мелочи» не обращали внимания – главное было подвести подследственного под расстрельную статью, в чем там весьма и весьма преуспевали. Пример тому дела Я.К. Берзина, С.П. Урицкого, упомянутого О.О. Штейнбрюка и многих других командиров Красной Армии.

Показания О.О. Штейнбрюка о том, что он якобы по заданию Артузова передал немецким разведорганам некоторые сведения о советской агентуре в их стране, в частности выдав им агентов № 270 и № 230, никакими объективными данными не подтверждены. По документам КГБ СССР эти советские агенты в Берлине действительно работали и притом весьма успешно, однако сведений о их расшифровке на Лубянке не имеется. Относительно агента № 270 – он в 1933 году был убит при невыясненных до конца обстоятельствах. Факт убийства этого ценного источника информации послужил предметом специального расследования в ИНО ОГПУ, однако данных о причастности к этому акту Артузова обнаружено не было.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52