Нелли перестала примечать, какие деревеньки и городки вставали на их пути, через какие реки они перебирались - то в брод, то вплавь. Душа ее говорила со Святым королем, верней сказать - Святой король говорил с ее душою, то грезился наяву, то являлся во сне. Сны и явь спутались до того, что порою Нелли мнилось, будто Людовик, Жуанвиль, свекор ее, отец Модест и Ан Анку - давние знакомцы. Один раз она спросонок изрядно перепугала Парашу, попросивши ее сварить для короля какое-нито снадобье для поддержания сил.
      - Только не возомни после о себе лишнего, маленькая Нелли, - обмолвился как бы невзначай отец Модест на вечернем биваке.
      - Будеть покойны, отче, - Нелли улыбнулась. - Я вить знаю, что вовсе того не заслуживаю. Но сами ж говорили когда-то про камни и Авраамовых детей.
      И вновь прошлое перемешалось с настоящим.
      Понтифик Рима нудил дворян и государей принять крест. Но святой обет принимали немногие. Наступали новые, иные времена, времена охлаждения христиан. Помощи из Европы прибывало немного. Но все ж король Людовик наступал малыми стезями. Распри промеж агарянами сулили надежду на вызволение Иерусалима.
      Многие из сарацин, в том числе и люди знатные, наслышавши о короле Людовике, приходили разговаривать с ним.
      «Там пришли люди, которые хотят видеть святого, сир, - смеялся Жуанвиль. - Но мне бы еще не хотелось преклонять колена пред Вашими мощами».
      И многих король убедил принять Святое Крещение. По порученью короля их крестили и наставляли в вере доминиканцы, Псы Господни.
      Понемногу выкупал король из плена тех христиан, что протомились в оковах не один десяток лет.
      Король велел укрепить стены и башни Акры. Сам он носил корзинами землю и таскал камни на этих работах, дворяне же следовали его примеру. Святая земля понемногу восставала из разорения.
      Но вот, словно вожак черной стаи, прилетела весть о кончине королевы Бланки. И за нею пошли донесенья о нестроениях во Франции. Странное безумие охватило недорослей по весям: юноши и девицы бросали семьи свои и свою работу и предавались бродяжничеству. Сами они называли себя пастушками, но вели себя хуже волков: горе было попасться навстречу эдакой шайке на пустой сельской дороге. Хуже саранчи налетали пастушки и на деревни, а иной раз, когда несколько шаек сбивалось вместе, грабежу и насилию подвергались иные города. Следом за тем начались и распри средь знатных людей. Воистину, королева, что умерла, как надлежит королеве - на ложе из простой соломы, в монашеском облачении - железной дланью держала для сына страну.
      Что же, стены Иерусалима таяли словно пустынный мираж. Однако ж начало пути к ним было проторено. Сидон, Цезарея, Яффа и Акра были усилены. Король сделал довольно, чтобы отбыть теперь на родину, в том убеждали его остающиеся. На сей раз он услышал их просьбы.
      - Как же горестно было королю Людовику покидать Сальватерру, не увидавши Иерусалима, - сказала Нелли свекору, приняв из рук хозяйки фермы серый ломоть хлеба с белоснежною горкой творогу.
      - По-русски говорю я едва ли лучше, нежели ты по бретонски, Элен, - хмыкнул господин де Роскоф.
      Рассмеявшись, Нелли повторила свой вопрос.
      - Он имел возможность повидать святой град в условиях военного перемирия, - господин де Роскоф посурьезнел. - Однако счел сие зазорным.
      - Была и иная тягота на сердце Людовика, батюшка. Однако ж не вполне я его мысли понимаю.
      - Бог в помощь, сие доказывает, что ты их не сочинила. Попробуй пересказать, дитя, разберемся вместе.
      - Он не хотел оставлять в Сальватерре тамплиеров, - с замешательством проговорила Нелли. - Он вроде как не доверял им.
      - Что ж тебя удивляет, Элен?
      - Немало добрых слов говорил святой король о военной доблести рыцарей-храмовников. В особенности тогдашний их великий магистр, Гийом де Соннак, удостаивался похвал из его уст. Не мог же король бояться того, что тамплиеры сговоряться с сарацинами! Так почему его тяготило, что они остаются за спиной? У меня никак не укладывается в голове, батюшка, что он ждал от храмовников беды!
      - Быть может, Элен, он ждал, что беда придет не от них, но к ним? - Господин де Роскоф, казалось, даже с большим, чем обыкновенно, вниманьем прислушивается к рассказу о грезах невестки.
      - Какая ж беда может стрястись с честным воином, кроме, разве, смерти в бою?
      - А ты попытайся вспомнить мысли короля…
      - Да не получается!
      - Попробую тебе помочь, - голос господина де Роскофа был покоен и ласков, однако же отчего-то Нелли услыхала вдруг, как громко колотится его старое сердце. - Король Людовик прежде всего видел в людях хорошее. Скорей всего, начало его мысли и было таково: «мессир де Соннак - доблестный рыцарь и храбрый воин, но…» Попытайся вспомнить только лишь сие «но», Элен!
      - «Мессир де Соннак - доблестный рыцарь и бесстрашный воитель, - сбиваясь, торопясь, боясь позабыть, начала Нелли, - но, Сеньор мой Господь, отврати его от лукавой мудрости Востока! Молва из поколенья в поколенье твердит о том, что не единственно ради простых и честных целей прибыли в Сальватерру первые из храмовников. Прямых доказательств сему нет, но мера косвенных переполнена. Слишком многое скрывает орден, окутанный непроницаемыми покровами. Но что скрывать честному христианину? Ищут ли они тайных знаний царя Соломона, нашли ли их уже? Безумье! Ветхий Завет избыт, дверь в чертог его мудрости запечатана Божественною волей. Пред нами расстилается светлая даль нового дня. Но если прельщенный разум бессилен взломать печать Прошлого, разве он станет покоен? Разве мало наваждений таит нынешний Восток? Ищущий падения падет. Господи, Боже Сил, если сие еще возможно, спаси рыцарей Твоих от судьбы Люкифера!». Ох, батюшка, сама б я такого наверное не сочинила.
      - Ты ничего не сочинила, Элен. Вестимо, Людовик прозревал, что, заразившись мудрствованиями теплых краев, храмовники привезут духовную заразу в Европу. Так привозят купцы чуму в своих товарах, такую же незримую, как дух ереси. Он видел сегодняшний наш день…
      - …когда смотрел на тающую полоску земли, стоя на корме! - взволнованно продолжила Нелли. - Хлопали тяжелые от морской соли паруса, а по лицу короля лились слезы. Он знал - не отстояв Иерусалима, мы не победим ужаса темных веков. Я все поняла теперь, вновь припомнив Финикию. Вот только ведал ли Людовик, что сегодни нам будут в сто крат хуже следствия грехопадения тамплиеров, чем даже полчища агарян, с коими он вел бой?
      - Будь покойна, дитя, коли санкюлоты нас сейчас не докончат, так вновь хлынут и сарацины. Главное - Иерусалим. Святой король знал, что его нельзя не отстоять. Он - средоточье христианского мира, только владея им, христиане безопасны.
      - Потому-то он и воротился через столько лет в Сальватерру…
      Но покуда король еще не ворочался в Святую землю, но плыл домой.
      И вот три королевских ребенка, рожденных в Святой земле, впервые ступили, сошед с корабля, на французскую землю. Было то близ угрюмого замка Иер, непривычно дождливым летним днем, и дети дивились щедрому обилию ниспосылаемой Небесами влаги. Золотистым же сентябрем королевская семья въехала в Париж, к великому ликованию народа.
      Но Людовик был невесел. Отказ от обета крестоносца томил его непрестанной тоскою. Жизнь двора в те дни сделалась еще скромнее. Воистину, ни один государь не обходился своему народу столь недорого! Младшим принцам и принцессам перелицовывали платье, что сделалось мало старшим. Король не заказывал блюда к обеду, довольствуясь тем, что приготовит по своему усмотрению повар. Находя же, что повар излишне расстарался, король, не мешая приближенным трапезничать, просил принести себе каши либо вареного гороху. Зряшно было и подавать ему миногу, либо привозные фрукты, либо рыб, кроме самых мелких костлявых пород - плотвы либо уклейки -немедля все сие отсылалось бедным. В пост король велел подавать себе пиво, которого терпеть не мог, вместо вина. Постился король не только в пятницу, но и в среду, а также в понедельник. Спал он на жестком ложе, без перины. Поднимаясь к заутрене, он одевался сам, чтоб никого не разбудить, да так споро, что если кто из рыцарей все ж пробуждался и желал также следовать в часовню, тому доводилось бежать вдогонку королю босиком. Но доводилось королю и самому ходить босым - в знак особого смирения он шел к пятничной мессе разутым. После каждой мессы, по выходе из храма, Людовик, как и положено французскому королю, исцелял больных золотухой.
      Однако же благочестие не препятствовало обыкновенной его вежливости. Иной раз он откладывал послеобеденную молитву дожидаясь, покуда менестрель допоет свою балладу.
      - Все существо его летело назад, в Сальватерру. - Деревня, где остановились шуаны, глядела столь диковинно, что Нелли даже сумела заметить ее в своем странном полусне. Несколько домов стояло как бы в каменном круге: постройки лепились к огромным валунам, из коих один образовывал то часть стены дома, то забор.
      - Камни появились здесь раньше домов, они вывезены издалека и глубоко вкопаны, - пояснил господин де Роскоф. - Никто не знает наверное, чего ради древним бретонцам было надобно такое городить.
      - Как это бишь называется? Менхиры?
      - Ну да, у нас их куда больше, нежели чего полезного. Итак, король рвался обратно в Сальватерру, однако же увидать ее сумел только через долгих шестнадцать лет.
      - Да сие - целая жизнь, - вздохнула Нелли.
      - В твои годы - да, - продолжил господин де Роскоф. - Однако ж и десяток жизней можно провести куда больше зряшно, чем король провел сии полтора десятка лет. Он объехал всю Францию, устанавливая хорошее течение судопроизводства. Но всякой, страдавший от несправедливости, мог сам обратиться к нему со своим делом. Нередко садился он под любимым дубом в Венсенском лесу, чтобы вершить суд. Многие приходили смотреть на правосудие короля, когда, красиво причесанный, в шапке с белыми перьями на белокурых волосах, в черном шарфе вокруг шеи и безрукавом камзоле поверх камлотовой рубахи, он устраивался в густой сени ветвей, приказывая допускать к себе всех, имеющих в том нужду. Иной раз суд его был суров, но всегда справедлив, равно для малых и для великих мира сего. Бывали, понятное дело, и недовольные. Старуха по имени Саретта, чью жалобу Государь счел неосновательною, принялась открыто поносить его. «Да каков из тебя король Франции! - кричала мегера. - Тебе б править только монахами да попами! Как это тебя до сих пор не вышвырнули из твоего же королевства!» Стражники кинулись было побить старуху, но король остановил их. «Вы правы, сударыня, едва ль я того достоин», - учтиво сказал он, поняв, что устами женщины говорило ее огорчение. Тут же он приказал дать ей денег: справедливость он никогда не смешивал с милосердием.
      Страна не вела никаких войн. Король укрепил мир продуманными брачными союзами своих детей. Любимицу свою, тринадцатилетнюю Изабеллу, он выдал за молодого Тибо Наваррского, старшего сына, двенадцатилетнего Людовика, женил на маленькой Беренгарии Кастильской. Позже он женил своего сына Филиппа на Изабелле Арагонской. Многих из соседей и вассалов своих он помирил меж собою. Для тех своих вассалов, кого не удавалось вовсе удержать от усобиц, Людовик положил обязательные сорок дней перед началом военных действий. Сей временной промежуток так и был назван «королевскими днями». Многие вправду передумывали спустя этот срок начинать то, что порывались учинить сгоряча. И уж во всяком случае запретил он поджигать деревни. Ремесла и торговля процветали, казна пополнялась день ото дня. Король покровительствовал студентам и вдовам, призревал бездомных детей, оделял бедных девушек приданым, строил богадельни для калек.
      - К великому горю короля с королевой юный Людовик умер шестнадцати лет, - сказал господин де Роскоф. - Так наследником и стал Филипп. Быть может, в обучение и воспитанье его брата король успел вложить больше сил.
      Впрочем, король радел обо всех своих детях. Каждый вечер, прежде чем лечь спать, он приказывал позвать принцев и принцесс. Дети являлись, и отец затевал с ними долгие и занятные разговоры о жизни государей минувших дней, в том числе и о римских цезарях. Споря о том, что было хорошо, а что плохо в их деяньях, дети обучались королевской науке.
      Обучения же ради прочей французской молодежи король вместе с ученым клириком Робером Сорбоннским основал колледж, после так и прозванный - Сорбонной.
      - Сколько великих и попросту благих дел вмещают сии недолгие годы, - вздохнул Неллин свекор.
      - Едва ль современники в полной мере умели то ценить, - заметил отец Модест.
      - Длань короля была крепка, нето ему б с оными не управиться. Смешно сказать, приближенные упрекали Людовика, что он слишком много времени проводит в молитвах. Не без раздражения король частенько отвечал: «Слова б попрека вы мне не сказали, когда бы я вдвое больше играл в кости либо гонялся за оленем!»
      - Но как он умудрялся все время быть таким терпеливым?! - горячилась Нелли. - Вот хотя бы когда слуга окатил ему воском с подсвечника опухшую ногу. А король только и сказал - «Ох, Жан, дед бы мой за меньшую провинность Вас выгнал прочь!»
      - Бывают люди с большей, нежели у прочих, способностью к музыке, пенью, либо живописи, а то к математике, к изученью иных наречий. Сие мы замечаем и выражаем восхищение. Но разве нету средь нас людей с иным талантом - талантом к Добродетели? Но встречаясь с оным дарованием мы отчего-то не спешим таковое заметить, нето, чтоб восхититься.
      Но чем лучше шли дела королевства французского, тем хуже становились вести, доходившие из Святой земли. Тамплиеры и госпитальеры враждовали друг с другом по всей Сальватерре. Новый султан Египта, кровавый Бейбарс, захватил Кесарею. Акра была им осаждена. Войска царя Армении, графа Триполи и князя Антиохии были разбиты. Антиохия вскоре пала и была разграблена: больше ста тысяч жителей ее были увлечены в плен Бейбарсом, около семнадцати тысяч воинов погибло в попытке ее защитить. Рати агарян были несметны как саранча.
      Агаряне снесли церковь в Назарете и монастырь в Вифлееме: ощутила ли далекая Европа сей ножевой удар в сердце христианства? На Святом Престоле в краткий срок сменилось три Папы: Александр Четвертый, Урбан Четвертый и Климент Четвертый. Все трое проповедовали Крестовый поход, но был ли слышен их голос?
      Только Людовик услышал его, только Людовик, который в то время не мог по слабости телесной надолго облачаться в доспех, принял крест. Самые близкие шли за ним неохотно. Жуанвиль сослался на горячку, чтобы не ехать в Париж, где, как он изрядно опасался, король все же добьется от него желаемого. Людовик почуял ложь: он велел сообщить другу, чтоб выезжал даже и больным - у него-де найдутся в Париже хорошие лекари. Жуанвиль явился, однако принимать крест отказался наотрез, хоть король на него и «очень нажимал».
      Приведя дела свои и государственные в порядок, словно собирался умирать, а так оно, в сущности, и было, король Людовик отбыл в Сальватерру. То был первый вторник после дня Святого Петра, но более суток корабли не могли оторваться от французского берега, словно дети от матери. Попутного ветра все не было и не было, и близкое лицезренье того, что уже оставлено в прошлом, терзало сердца крестоносцев.
      Ощущая легкую слабость от корабельной качки, Нелли приподнялась на соломенном своем ложе. Нет, дом никуда не плыл, хотя лицу еще было свежо от дыхания моря. В ушах звучала еще печальная песня о двух ивах у старого моста, в родном краю. Подыгрывая на виоле, ее напевал, скрашивая крестоносцам невеселое безделье, юный оруженосец. Был сей мальчишка чернокудрым, в шапочке с павлиньими перьями, а к верхнему его платью крепились рукава из более богатой ткани, нежели оно самое.
      Нет, довольно! Мальчик с виолою - сие было во сне, который только что ее оставил. Перед сном же они допоздна заговорились с отцом Модестом и господином де Роскофом о последнем Крестовом походе. Они сейчас на постое в деревушке, что вписана в каменный круг, из верхней дверной половинки в домишко пробивается заря. Угли в очаге простыли, ох и холодно! Немудрено, октябрь подкатывает. Надобно проснуться хоть ненадолго, нето и умом повредиться впору.
      Позаимствовав черную крестьянскую шаль у спящей Параши, Нелли решительно вышла на белый свет. Деревня еще спала, хотя, как всякая сельская жительница, Нелли знала, что уж вот-вот все вокруг начнет пробуждаться. Облака обещали ведрый день, на обочинах тропинок поблескивали нити осенней паутины. А она и не приметила, как путь их увел от моря, не от сновиденного теплого, а от настоящего, холодного. Пейзаж, открывшийся перед нею, был убог: чахлая растительность, открытая ветру равнина. К окоему шла гряда валунов - ровно великан ребенок навтыкал их в землю в обыкновенной детской игре. Роман часто эдак забавлялся на берегу ручейка, заставляя мелкие камешки изображать нето солдат, нето лошадей.
      Ну вот, мысль ее, пробужденная от грез, вновь обратилась к брату. Мнится ли ей, что друзья, обнадеживая ее, сделались сами словно бы немного растеряны? Да, уши и глаза у шуанов во всем краю, но отчего ж ни одно ухо не слышит, а ни один глаз так ничего до сей поры не разглядел? Не невидимка ж ее младший брат, в самом-то деле?
      Нелли ахнула в невольной испуге: огибая огромный камень, она столкнулась носом к носу с Анри де Ларошжакленом.
      - Вот уж напугали-то!
      - Не нарочно, Элен, право не нарочно! - Молодой аристократ, как ни странно, не только обрадовался, но вместе с тем и смутился. - Отчего Вам не спится осенним утром? Я-то поднялся встречать связного.
      - Мои сны слишком хороши для меня, Анри, - Нелли поплотней запахнула шаль. Редкие кусты ракитника не успели еще толком пожелтеть и не пожухла трава, но земля под ногами была по-осеннему тверда.
      Над равниной прокатился клич совы. В приближающихся юноше и мальчике в крестьянских куртках, с ружьями и шестами, Нелли издалека узнала мадемуазель де Лескюр и малютку Левелес.
 

 
      - Отчего пешком, Туанетта? - недовольно воскликнул Ларошжаклен, когда юные особы приблизились.
      - Да поди сыщи теперь у крестьян лошадь, - отвечала девушка весело. - Вокруг сплошные реквизиции. Мы всю ночь шли, ночью оно и безопаснее, верно, Жан Кервран?
      Левелес - даже в мыслях у Нелли не получалось назвать девочку мужским именем! - не ответила. Как и прежде приметила Нелли, подобно всем «братьям сестер», Левелес словно бы все время прислушивалась к чему-то, недоступному другим. Личико ее казалось из-за того скованным напряженнейшим вниманием, а взор, хоть и цепко подмечающий происходящее вокруг, странно мерцал изнутри.
      - Так что мы вполне благополучны, - продолжила мадемуазель де Лескюр так, словно ей было отвечено. Рыжие волоса ее, высвободившись из-под шляпы, спадали на козью шерсть. И грубая одежда отчего-то была ей необычайно к лицу. Зеленые же глаза при виде Нелли на сей раз не сделались злы, и сие ее тоже украсило. Да и может ли быть промеж нас злоба рядом со святым королем, что почиет блаженным своим сном под охраною Жана де Сентвиля и Ан Анку, в крохотной часовенке посередь вписанной в каменный круг деревушки, туманным октябрьским утром?
      - Держи, Анри! - девушка протянула шуану свернутое письмо. - И нечего хмурить брови, внутри только карта, ни единого словечка с пера ни у кого не упало!
      - Рассказывал твой брат - слышно ль что-нибудь из Парижа? - Ларошжаклен запихнул бумагу в рукав.
      - Зверье из Революционного трибунала вконец пьяно от крови, - на лицо девушки пала тень. - И еще… не знаю, в какой мере сие правдиво, да и Винсент также не знает. Ходят слухи, что вокруг Государыни ужесточили стражу. Детей к ней вовсе теперь не пускают, сие известно наверное. Ходят слухи, что обращение с нею сделалось вовсе худым…
      - Ты хочешь сказать, Туанетта, что для королевы готовят гильотину? - спокойно спросил Анри де Ларошжаклен. - Мы не можем ее спасти, но видит Бог, отомстить мы сумеем. Хотел бы я утешить тебя, Антуанетта-Мария, иными предположеньями о судьбе обратной твоей тезки, только каков смысл врать? Я всегда жду худшего, и оно всегда сбывается. Враги наши нелюди, тебе известно лучше моего. Ах, Элен, сколь щасливы Вы, что где-то вдали, на Вашей родине, женщины и дети покойно спят по ночам!
      - Еще б мне увидать спокойно спящим маленького моего брата, - грустно ответила Нелли, невольно наблюдая за Левелес: усевшись на землю у подножия валуна, девочка принялась преспокойно зачищать свой шест карманным ножом.
      - Ничего не слышно о нем? - спросила мадемуазель де Лескюр.
      - Ничего, - Ларошжаклен стиснул зубы. Впервой он говорил при Нелли о Романе столь прямо и невесело. - Коли он жив еще, то сие какой-то мальчик-невидимка! Ах, Элен! Не знаю, вправе ли я дольше Вас пытаться приободрить.
      - Мальчик-невидимка? И мне давеча приходило в голову сие слово.
      - Но невидимых мальчиков не бывает, Элен, - лицо молодого аристократа исказилось. - Во всяком случае…
      - Во всяком случае - живых, - докончила за него Нелли. - Сердце говорит мне, Анри, что брат мой жив. Вы знаете, есть поговорка: ночь несет вести родным. Не было еще ночи, заставившей кровь мою похолодеть, а сердце - содрогнуться от сего хлада. Но сердце человеческое тем не менее склонно обманываться. Ах, хоть бы кто один из крестьян сказал, что видал ребенка чужеземца осьми годов от роду!
      Левелес перестала на мгновенье строгать. Шест ее был из остролиста, чья розовая древесина кое-где явилась из-под серой коры. Несколько блестящих колючих его листочков и три красных ягодки уцелели на тонком верхнем конце. Когда ж она обучилась летать на шесте, ведь девочкам сие не свойственно? Может статься, впрочем, что она ничему и не обучалась - ни стрелять, ни ездить верхом, ни рыбачить: все сии уменья просто достались ей от убитого братца вместе с мальчишеским платьем.
      Елена смутилась, заметив вдруг, что и девочка также думает о ней: несколько брошенных украдкой взглядов явственно сие изобличили. Прежде, чем Нелли сама отвела взор, глаза их столкнулись. Взгляд Левелес был живым и смышленым, он нисколько не туманился.
      - Элен!..
      - Вы что-то сказали, Анри?
      - Я должен теперь покинуть вас, дорогие дамы. Прощаюсь не надолго.
      - До свиданья тебе и твоей компании, Анри! - воскликнула вслед мадемуазель де Лескюр.
      - Все ж таки не всегда я до конца разумею по-французки, - сказала Нелли, когда молодой шуан удалился. - Уж не впервой мне говорят, то «здравствуй ты с компанией», то «прощай» с ней же, когда я вовсе одна.
      - Крестьянский свычай, - пояснила Антуанетта-Мария. - Здесь принято здороваться не только с человеком, но и с его ангелом, да и прощаться тож. Человек да ангел - вот и компания.
      Из-за оград уже неслись утренние деревенские шумы. Ветерок донес первый дымок.
      - Уж тогда и с моего шеста подруби сучки, коли тебе вспала такая надобность тут строгать, - мадемуазель де Лескюр протянула девочке палку, устремляясь следом за Нелли к деревне.
      Левелес с легкостью поймала брошенный ей шест, однако ж и тут не промолвила ни слова.
      - А лилеи все растут? - спросила Антуанетта-Мария, и юные черты ее вдруг сделались вовсе ребяческими.
      - Увидите сами, - улыбнулась Нелли.
      И они увидели словно припорошенные первым снегом подступы к бурой гранитной часовенке. Осенью свежие цветы глядели еще более сновиденно.
      Мадемуазель де Лескюр, преклонив колени, начала читать молитву по-латыни. Нелли отстала, чтобы ей не мешать.
      В маленьком домишке, вовсе бедном, с черною печкой и освещенном только через верхнюю половинку двери, Нелли, в отсутствие выгнавшей своих гусей старухи-хозяйки, застала гостей. Кроме Кати и Параши, с коими она делила минувшей ночью сей смиренный приют, на лавках расселись Жан де Сентвиль и Ан Анку.
      - Видно по ней, что и самое она… - Жан де Сентвиль осекся, когда Нелли вошла. Лицо юноши было заспанным, верно он только что сменился с караула.
      - Обо мне речь, Жан, я вижу, - спокойно вымолвила Нелли. - Верней сказать, о моем брате.
      - Помилуйте, дорогая мадам де Роскоф! - Норманн покраснел. - Мы уж так, попросту зашли…от безделья! Вы вить, может статься, помните, что с места надлежит сняться не раньше полудня, а теперь осьмой утра. Трое связных держат сюда путь, один уж прибыл…
      - Второй тоже, вернее вторая.
      - Туанетта уж здесь? В добрый час! - Жан попытался спрятать зевок в кулаке, отчего смутился еще более. - Дождемся третьего и в путь.
      - Не стоит ничего скрывать от меня, сие не доброта, но глупость. Ан Анку, Жан де Сентвиль, что принес первый гонец? Вовсе плохое? Роман погиб?
      - Такое тебе сразу сказали бы, дама де Роскоф. Просто мы покуда смутились, что не знаем, где мальчонку искать дальше. Не бось, пораскинем мозгами, да сообразим. Но вот сейчас в голове шаром покати.
      - Я не ворочусь домой без брата, Ан Анку! - упрямо вымолвила Нелли. - О сыне моем позаботятся добрые люди. А я буду искать, хоть полдюжины лет!
      - Знать бы еще, что здесь через полдюжины-то лет станется, - хмуро уронил Жан де Сентвиль.
      - Вот вместе и узнаем.
      Шуану не нашлось, что возразить.
      - Вот так посиделки с утра! - Над затворенною частью двери появилось лицо мадемуазель де Лескюр. - А тезки твоего нету средь вас, Жан?
      Нелли сделалось неприятно, как всегда делалось, когда маленьких «сестриных братьев» называли мужскими именами. Она поняла, конечно, что Антуанетта-Мария ищет Левелес.
      - А, может статься, дитя еще там, у менхира? - спросила она, избегая подражать друзьям, но опасаясь нарушить правила зловещей игры. - Мы ж часу не прошло, как там расстались.
      - Уж проверяла, - мадемуазель де Лескюр очевидно не собиралась заходить: верно Левелес была ей спешно надобна.
      - Да объявится небось, - усмехнулась Параша. - Дети всегда тут как тут, как стряпней потянет. Ты вот что, принцесса, заходи лучше, завтракать скоро сядем. Хлеба-то нету, синие все выгребли, зато старая Ивонна обещалась гусиных яиц сейчас сыскать. Молодцом старуха, как синих мальчишки заслышали, гусей-то своих в лес выгнала. Уж потом, правда, ноги потоптала гоняясь за ними с корзиной через буераки! А все ж дюжина уцелела, один только сгинул.
      Нелли невольно подивилась тому, как легко скользнуло в речи подруги бретонское словцо «принцесса». Словно всегда она так говорила, словно всегда носила тяжелые на вид буковые башмаки.
      - Отведать яичницы я не прочь, голодна как волк, - рассмеялась юная дворянка. - А вот маленькому Керврану судьба бежать отсюда прежде, чем она подоспеет! Есть спешное письмо.
      - Да ладно, я свою лошадь дам, - сказал Жан де Сентвиль.
      - Лошадь? Вот это дело! - обрадовалась девушка. - Ладно, успею еще пробежать по деревне!
      Вот уж ее и след простыл, только мелькнула шляпа. Не слишком-то здесь церемонятся с детьми, но, быть может, ввиду лошади Левелес все-таки успеет поесть.