Простите, что сейчас ни о чем другом не пишу, ни о чем не пишется, я вся в этой тревоге.
 
      Целую Вас нежно, также Ольгу Николаевну и Всеволода. Прилагаемое письмо передайте, пожалуйста, Але.
 
      МЦ.
 
      Прага, 11-го Ноября 1923 г.
 
      Моя дорогая Антонина Константиновна,
 
      Сердечное и глубочайшее спасибо за телеграмму и письмо. У меня в эти дни душа изныла об Але. Если бы Вы знали, как я боюсь разлуки!
 
      В этом отношении я конечно ненормальный человек: не от природы, а жизнь сделала такой. В Революцию, в 1920 г., за месяц до пайка у меня умерла в приюте младшая девочка и я насилу спасла от смерти Алю. Я не хотела отдавать их в приют, у меня их вырвали: укоряли в материнском эгоизме, обещали для детей полного ухода и благополучия, — и вот, через 10 дней — болезнь одной и через два месяца — смерть другой.
 
      С тех пор я стала безумно бояться разлуки, чуть что — и тот старый леденящий ужас: а вдруг? Знаю все Ваши возражения, знаю, что Тшебово для детей, действительно, рай, знаю Вас и Ваше сердце, и пишу Вам все это только для того, чтобы Вы знали корень этой ненормальности. Но довольно о таких мрачных вещах. Я убеждена, что Але в Тшебове хорошо, она так долго не была ребенком, так мало умела просто-радоваться в детстве, а теперь сразу: и подруги, и правильное расписание дня, и игры, и учение. Продолжая жить со мной, она выросла бы несчастной, я сама никогда не была настоящим ребенком, поэтому плохо понимаю детей: чужих — боюсь, со своих (своего) черезмерно взыскиваю. «Врачу, исцелися сам», это (в смысле воспитания) ни к кому так не относится, как ко мне.
 
      _________
 
      У нас первые морозы. Наша гора седая. Недавно утром был такой туман, что я, идя за молоком в лавочку, действительно не различала своих ног, не говоря уже о том, куда они ступают. Вот и сейчас, пока пишу, мутное пятно окна, ни единого очертания. Прага зимой наводит сон. Утром не хочется вставать, а вечером не дождешься часа, когда в постель. Топим печку: веселую и исправную. Я люблю огонь в трубе, иногда напоминает море. Уютно ли у вас, в вашем новом жилье?
 
      Часто мысленно переношусь в Тшебово, вижу маленькую площадь с такими огромными булыжниками, гербы на воротах, пляшущих святых. Вспоминаю наши с Вами прогулки, — помните грибы? И какую-то большую пушистую траву, вроде ковыля.
 
      Напишите мне о зимнем Тшебове. Что делают все мальчики, когда нельзя играть в футбол? Неужели читают? До настоящего снега ведь еще далёко. Ставят ли какие-нибудь пьесы? Обо всем хочется знать, я с Тшебовым сроднилась.
 
      _________
 
      Кончаю. Еще раз от всего сердца благодарю Вас и Ваших за Алю. До Рождества только полтора месяца, скоро увидимся. Мой поцелуй и привет Ольге Николаевне и Всеволоду. Как бы хотелось вас всех увидеть в Праге!
 
      МЦ.
 
      Прага, 17-го мая 1924 г.
 
      Дорогая Антонина Константиновна,
 
      Простите за молчание. Бесконечно тронута Вашим участием. Планы — на ближайшее время — следующие: на днях еду устраивать, вернее выискивать, наше летнее жилье. Ехать на Юг сейчас все отговаривают, решила перенести поездку на осень, когда в Чехии самая сквернота. Пока думаю ехать с Алей на границу Сакс<онской> Швейцарии, 3 ч. от Праги. Там Эльба и лесистые горы. Еще поговорю с врачом. Татры (знаменитые чешские горы) слишком далёко, — от 16 ч. до 20 ч. езды. Нужно беречь деньги на осень. За квартиру внесла до 1-го, к 1-му неминуемо должны уехать.
 
      _________
 
      С настоящей Швейцарией (не саксонской!) сейчас навряд ли выйдет — слишком сложно. С Алей я расставаться не хочу, а жить там, даже в случае Алиной стипендии, не по средствам, — кажется еще дороже Чехии.
 
      Мысль об Италии я не оставила, осенью продам еще книжку стихов, — и двинемся.
 
      _________
 
      Аля поправляется, но t° держится. Гуляем с ней полдня, здесь чудные сады.
 
      _________
 
      Сейчас иду на почту, целую всех, большое спасибо за подарки Але, сейчас у нее всё есть.
 
      МЦ.
 
      Мой адр<ес> до 1-го прежний, по отъезде сообщу.
 
      ________
 
      Р. S. Читал ли Всеволод в газетах про своего тезку — комиссара Богенгардта?
 
      12-го июня 1929 г.
 
      Meudon (S. et О.)
 
      2, Av(enue) Jeanne d'Arc
 
      Милые Антонина Константиновна, Оля и Всеволод! Вот Ваше чадо. Если нужно — отпечатаю еще, только напишите к?к — посветлее (есть одна светлая) или потемнее. Светлые скорей выцветают. На одной карточке — увы! — Саша не вышел, виноват Мур, занявший все место.
 
      Да! Не забыла ли я у вас куска своего мундштука (дерев<янного>) — оплакиваю его!
 
      Всего лучшего, целую
 
      МЦ.
 
      25-го марта 1938 г., пятница
 
      Vanves (Seine) 65, Rue J. В. Potin
 
      Дорогие Богенгардты!
 
      Наконец-то собралась вам ответить. У меня большое горе: мой 19-летний приятель — умер, проболев около двух месяцев — сердце не выдержало (был полу-японец, полу-англичанин, и получилось существо необычайной духовной силы — и физической хрупкости. При встрече — расскажу).
 
      Так вот тот чудесный доктор — тоже покойный — все равно бы не помог: мой Киохэй (вишневая ветка) просто — сгорел.
 
      Все эти дни (уже — недели) была с его матерью (рожденная Гамильтон, а по отцу он — Инукай, внук того министра-самурая, к<оторо>го лет пять назад убили террористы) — приехавшей из Лондона — чтобы посидеть с ним несколько дней — и похоронить.
 
      А сейчас усиленно разбираю свои архивы: переписку за 16 лет, — начинаю в 6 1/2 утра, кончаю со светом, — и конца краю не видно.
 
      Хочу всё это — т. е. имеющее ценность — куда-нибудь сдать — слишком ненадежны времена и мне не уберечь. А всё это — история. — Тяжелое это занятие: строка за строкой — жизнь шестнадцати лет, ибо проглядываю всё. (Жгу — тоже пудами!)
 
      Поэтому, пока что ехать к вам не могу — пока не кончу.
 
      Когда приеду, привезу Всеволоду книг: многое — продаю, еще больше — отдаю, и еще больше — остается.
 
      Простите за долгое молчание: я правда — невиновата, просто — минуты не было. Обнимаю всех вас и непременно, как только вздохну — побываю.
 
      МЦ.
 
      Р. S. Всеволод! Привезу и семейные фотографии — всякие: я как раз буду разбирать. И другие разные реликвии.
 
      10-го июня 1938 г.
 
      Vanves (Seine) 65. Rue J. В. Potin
 
      Дорогой Всеволод!
 
      Увы! скоро не выберусь: до 12-го нужно закончить все письменные и печатные (С<ережины> и мои) дела, над чем работаю уже 4-ый месяц, иногда с 6 ч. утра, все уложить, часть (мебели и книг) распродать — и еще найдется!
 
      У меня для Вас будет много книг (старинных) и кое-какие вещи в хозяйстве. Ближе к делу — напишу и попрошу Вас за ними заехать, м. б. будет печка, м. б. — две, м. б. — три, то есть: если Вам нужны — продавать не буду: напишите пожалуйста! (Печки — стоячие: одна — Го дэн, другие — вроде.)
 
      Не сердитесь на меня, что так долго не писала: минуты нет! ведь помимо моего за 16 лет — и С<ережа> и Аля — все бросили, а сколько было! Например Алины рисунки и всякие журнальные вырезки — за годы. Я не покладая рук работала и работаю: днями не выхожу: был день — нет дня. (За покупками ходит Мур.) Иногда — отчаиваюсь. Обнимаю всех и жду ответа насчет печек (нужны ли, нет ли, сколько).
 
      МЦ.
 
      28-го июня 1938 г.
 
      Vanves (Seine) 65, Rue J. В. Potin
 
      Милый Всеволод,
 
      Вы не отвечаете, а время бежит и дорог каждый день.
 
      1) Нужны ли Вам печки?
 
      2) Когда (точный день недели) можете приехать за книгами, вещами и фотографиями? Я наверняка дома только по утрам (до часу).
 
      3) Можете ли доставить на обратном пути от меня на Denfert-Rochereau ящик (не огромный, но и не маленький) с моими рукописями?
 
      Все это очень срочно, и если будете медлить — вещи (посуду и всякое хозяйственное) разберут.
 
      Итак, жду спешного и точного ответа. Я живу совершенно каторжной жизнью и пишу Вам это в 6 ч. утра.
 
      Предупредите заблаговременно — чтобы я успела получить, а то — бывает — мы с Муром уходим на рынок, или еще куда-нибудь.
 
      12-го вся моя квартира кончается: не остается ничего: вещи идут на склад, а мы, скорее всего, на неск<олько> дней в отельчик.
 
      Обо всем этом — молчите и молча понимайте!
 
      Жду скорого ответа.
 
      Если приедете около 12 ч. — вместе позавтракаем.
 
      Целую всех и умоляю скорее отозваться
 
      М.
 
      7-го июня 1939 г.
 
      — письмо пол?чите гораздо позже —
 
      Дорогие Богенгардты!
 
      Прощайте!
 
      Проститься не могла — потому что только в последнюю минуту, доглядывая последнюю записную книжку — нашла ваш адрес. (Дважды писала Вам по старому и никогда не получила ответа.)
 
      Спасибо за всё!
 
      Даст Бог — встретимся.
 
      Оставляю Всеволоду свои монеты — и музейный знак моего отца: не потеряйте адреса:
 
      Маргарита Николаевна Лебедева
 
      18 bis, Rue Denfert-Rochereau
 
      Paris, 5-me.
 
      — только пусть Всеволод сначала запросит — когда придти, или сообщит — когда придет. 2-ой эт<аж>; направо.
 
      Страшно жаль расставаться.
 
      Непременно расскажу С<ереже>, какими вы нам были верными друзьями.
 
      Обнимаю всех вместе — и каждого порознь — желаю здоровья и счастья в детях — и чтобы всем нам встретиться.
 
      М.
 
      <Приписки на полях:>
 
      Мур горячо приветствует. Он — колосс, растут усы, а за дорогу, пожалуй, отрастет и борода!
 
      Если смогу — напишу. Помнить буду — всегда.