Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Письма. Часть 2

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Цветаева Марина / Письма. Часть 2 - Чтение (стр. 17)
Автор: Цветаева Марина
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


 
      А вторым (первым в порядке дней) act’ом, т. е. «Les Tricots», по-своему осчастливлена Аля и — рикошетом — я, потому что у меня будет чудная фуфайка.
 
      Словом (тьфу, тьфу!) все к лучшему. Бесконечно-рады, С<ергей> Я<ковлевич> и я, за Синезубова, это сейчас абсолютно-счастливый человек. Ему, кроме работы в Париже, ничего не нужно. Кстати, это выкормыш того странного монаха, который у Вас что-то унес. Монах сейчас священник в Марселе и обучает маленьких детей (как уносить — подальше).
 
      Статья моя (NB! целая книга) об искусстве кончена, если разрешите посвящаю ее Вам: знаю, что во всех пунктах спорная, а в целом неотразимая (как все очень живое, как я сама).
 
      Обнимаю Вас и бесконечно благодарю
 
      МЦ.
 
      Медон, 17-го ноября 1931 г.
 
      Дорогая Саломея!
 
      Во-первых — огромное спасибо за Синезубова: счастливее человека нет.
 
      Во-вторых — статью Искусство при свете совести я мысленно посвятила Вам с первой секунды нашего последнего разговора — до всяких Синезубовых.
 
      В-третьих — статью, а не поэму, потому что высоких поэм у меня, кажется, нет — (вообще, кажется, нет!) — а статья определенно на высокий лад, без обольщений (неисполненных, никогда, искусством обещаний).
 
      В-четвертых — очень хочу повидаться (нумерация по срочности выяснения: не хочу думать, что Вы думаете, что я что-нибудь способна сделать в благодарность за поступок (С<инезубо>ва), а не за сущность (Вас самоё, безотносительно меня и С<инезубо>ва).
 
      В-пятых: С<ергей> Я<ковлевич> фабрикует картон для домов: тепло-хладо-звуко-непроницаемый. (Этот картон — почему-то — из стекла.) Изобретение не его. Он — только руки.
 
      В-шестых и кажется в последних — скромная просьба об иждивении (слово, привезенное мною из Чехии и понятное только русским студентам и профессорам — и ВАМ!)
 
      Нет — и, в-седьмых, нашлось! — как только кончу переписку статьи, дам ее Вам на прочтение, взяв слово, что дочитаете до конца.
 
      Целую Вас, С<ергей> Я<ковлевич> сердечно приветствует.
 
      МЦ.
 
      Мур Вас помнит и изредка делает попытки проникнуть к Вам в гости.
 
      Медон, <конец ноября — начало декабря 1931>, суббота
 
      Дорогая Саломея!
 
      Это письмо Вы должны были получить вчера, т. е. не это, а потерянное: потеряла в доме и найду через год.
 
      Повторю вкратце:
 
      Не писала Вам сначала, п. ч. со дня на день ждала иждивения, а потом, чтобы не звучало как напоминание, но все время о Вас думала, вернее думала, что Вы считаете меня свиньей.
 
      Очень хочу повидаться, давайте на через-следуюшей неделе, когда хотите, на этой я должна допереписать свою статью (м. б. возьмут сербы (!) — очень большая и статья и работа, а времени мало: вчера заболел Мур (желудочное, с рвотой и жаром; три дня ели одну чечевицу «lentilles russes», вот и засорился). Нынче жар уже меньше (вчера вечером было под сорок), заняли немножко денег и купили слабительного.
 
      С<ергей> Я<ковлевич> служит, но службу выселили с квартиры (с huissier! ) С<ережа> спасал динамомашину и материалы. Потому временно не платят, но потом кажется опять будут (200 фр. в неделю, больше у нас нет ничего, а сейчас просто ничего).
 
      Итак жду Вашего зова от понедельника той недели, когда хотите.
 
      Целую Вас и очень люблю
 
      МЦ.
 
      Медон, 29-го декабря 1931 г.
 
      Дорогая Саломея,
 
      Обращаюсь к Вам с очередной просьбой, а именно: не могли бы Вы поспособствовать Алиному устроению в какой-нибудь модный журнал (figurines). Она очень талантлива как раз в фигуре, линии и т. д. и не сомневаюсь, что была бы принята — если была бы двинута. Вся надежда сейчас на ее заработки: мои Вы знаете (NB! вечер дал всего 200 фр., а 1-го терм — 1300 фр., а С<ергей> Я<ковлевич> своим картоном вырабатывает всего 200 фр. в неделю да и то с задержками и перерывами в работе. Сейчас например две недели перерыву, т. е. две недели не будет ничего. Положение отчаянное, вот я и подумала, что м. б. Вы что-нибудь сможете сделать для Али.
 
      Ее рисунки ничуть не хуже хороших профессиональных, а — была бы надежда на устройство — после месяца «figurines» в школе она бы многих просто забила. Не материнское самомнение, а мнение знающих.
 
      Подумайте об этом, милая Саломея, тогда она с 1-го января записалась бы на курс figurines и к 1-му февраля могла бы уже подать мастерские вещи.
 
      Другого исхода не вижу. Если бы Вы захотели, она могла бы Вам привезти показать имеющееся.
 
      Простите за зверский эгоизм письма, но мы по-настоящему тонем.
 
      Целую Вас.
 
      МЦ.
 
      Медон, 22-го февраля 1932 г.
 
      2, Av<enue> Jeanne d'Arc
 
      Милая Саломея,
 
      (Помните: Шаломея — от: шалая)
 
      Вы меня совсем забыли, никогда не зовете в гости и я даже немножко обижена (что без меня так окончательно-хорошо обходятся).
 
      Хотя знаю, что Вы служите, а может быть и хвораете. Поэтому не зовите меня скоро, но когда-нибудь все-таки позовите.
 
      _______
 
      Дела наши гиблые, гиблейшие… 1-го апреля переезд — мы уже отказались, ибо вытянуть не можем — пока неизвестно куда. Жалею лес, которым утешалась.
 
      Обнимаю Вас и жду весточки, спасибо за Алю, чту вы думаете о ее хронических лошадях?
 
      Сердечный привет от всех. Мура включая. Вы единственное женское существо, про которое он говорит: ничего себе (высшая хвала!).
 
      МЦ.
 
      <Наверху — рисунок лошади; внизу — приписка:>
 
      Дорогая Саломея Николаевна, нет ли у Вас книги «La belle saison» Martin du Gard'a? На эту книгу объявлен конкурс иллюстраций, у нас ее нет, купить, конечно, не на что; и вот ищу по знакомым. Целую крепко. Аля.
 
      11-го марта 1932 г.
 
      Meudon (S. et O.)
 
      2, Av<enue> Jeanne d'Arc
 
      Дорогая Саломея, завтра еду в Брюссель читать уже знакомый Вам доклад «Поэт и время» в Клубе Русских Евреев (приглашение). Поэтому в понедельник быть у Вас не смогу — возможно, что задержусь на несколько дней в попытке устроить французский вечер.
 
      Положение наше отчаянное: с квартиры съезжаем 1-го, не платили 2 месяца, итого 900 фр., сняли другую в Кламаре, дешевле нашей на тысячу, исходив предварительно все окрестности. 1-го должны внести тысячу фр. за триместр (нашли без залога). Из Бельгии привезу немного, — знаю от уже ездивших по тому же приглашению, немного подработает и С<ергей> Я<ковлевич>, но все это конечно не составит и половины. Без уплаты здесь — не выпустят, а без уплаты там — не впустят. А еще переезд.
 
      Воплю о помощи на все стороны, воплю и к Вам: милая Саломея, выручите еще раз, соберите что можете — иначе нам совсем погибать.
 
      По возвращении из Брюсселя спишусь с Вами, когда встретиться. Желаю здоровья и приличного самочувствия — у меня от всех этих лестниц, этажей, dйbarras’ков с окном и без, достоверных жеранов и призрачных hussiers —несколько безумное.
 
      Обнимаю Вас
 
      МЦ.
 
      18-го марта 1932 г.
 
      Meudon (S. et O.)
 
      2, Av<enue> Jeanne d'Arc
 
      Дорогая Саломея,
 
      Обращаюсь к Вам со следующей отчаянной просьбой: я только что из Бельгии, из поездки ничего не вышло: 250 6ельг<ийских> франк. вместо 500 франц<узских>, на которые рассчитывала и вправе была рассчитывать.
 
      Подробности моих злоключений — устно.
 
      Пока же: 1-го, т. е. через 12 дней, мы должны выехать и въехать, ибо подписала новому хозяину обязательство, как и он — нам.
 
      Плата с триместрами, т. е. при въезде нужно внести ровно тысячу.
 
      Здесь мы не платили два месяца, итого 866 фр., словом (переезд включая) необходимы две полных тысячи. Тысячу надеюсь сколотить из предполагаемого на днях заработка С<ергея> Я<ковлевича>, авансов в Воле России и одном сербском журнале и ряде частных заёмов по 50 или возле-франков. Но второй тысячи нет и быть не может, наши возможности исчерпаны досуха. Д<митрий> П<етрович> прислал 2 фунта, которые уйдут на жизнь, — до 1-го. В доме голод и холод.
 
      Дорогая Саломея, сделайте чудо, иначе мы по-настоящему погибли. Вещей без уплаты здесь естественно не выпустят, вообще — тупик.
 
      Целую Вас и воплю о помощи.
 
      МЦ.
 
      Самое ужасное, что у нас всего 12 дней.
 
      16-го мая 1932 г.
 
      Clamart (Seine)
 
      101, Rue Condorcet
 
      Дорогая Саломея!
 
      Сердечная просьба: 26-го мой доклад — Искусство при свете Совести (помните разговор осенью? то самое). Посылаю Вам 10 билетов с просьбой по возможности распространить — чем дороже, тем лучше, но не меньше 10 фр. билет. Мы в самой черной нищете, живем вчетвером на Алины еженедельные 40 фр. (figurines), то есть — гибнем. В Париж ходим пешком и т. д.
 
      Оттого не писала и не бывала.
 
      Обнимаю Вас и люблю
 
      МЦ.
 
      12-го августа 1932 г.
 
      Clamart (Seine)
 
      101, Rue Condorcet
 
      Дорогая Саломея, видела Вас нынче во сне с такой любовью и такой тоской, с таким безумием любви и тоски, что первая мысль, проснувшись: где же я была все эти годы, раз так могла ее любить (раз, очевидно, тбк любила), и первое дело, проснувшись — сказать Вам это: и последний сон ночи (снилось под утро) и первую мысль утрб.
 
      С Вами было много других. Вы были больны, но на ногах и очень красивы (до растравы, до умилительности), освещение — сумеречное, всё слегка пригашено, чтобы моей тоске (ибо любовь — тоска) одной гореть.
 
      Я все спрашивала, когда я к Вам приду — без всех этих — мне хотелось рухнуть в Вас, как с горы в пропасть, а чту там делается с душою — не знаю, но знаю, что она того хочет, ибо тело = самосохранение. — Это была прогулка, даже променада — некий обряд — Вы были окружены (мы были разъединены) какими-то подругами (почти греческий хор) — наперсницами, лиц которых не помню, да и не видела, это был Ваш фон, хор, — но который мне мешал. Но с Вами, совсем близко, у ног, была еще собака — та серая, которая умерла. Еще помню, что Вы превышали всех нб голову, что подруги, охранявшие и скрывавшие — скрыть не могли. (У меня чувство, что я видела во сне Вашу душу. Вы были в белом, просторном, ниспадавшем, струящемся, в платье, непрерывно создаваемом Вашим телом: телом Вашей души.) Воспоминание о Вас в этом сне, как о водоросли в воде: ее движения. Вы были тихо качаемы каким-то морем, которое меня с Вами рознило. — Событий никаких, знаю одно, что я Вас любила до такого исступления (безмолвного), хотела к Вам до такого самозабвения, что сейчас совсем опустошена (переполнена).
 
      Куда со всем этим? К Вам, ибо никогда не поверю, что во сне ошибаются, что сон ошибается, что я во сне могу ошибиться. (Везде — кроме.) Порукой — моя предшествующая сну запись: — Мой любимый вид общения — сон. Сон — это я на полной свободе (неизбежности), тот воздух, который мне необходим, чтобы дышать. Моя погода, мое освещение, мой час суток, мое время года, моя широта и долгота. Только в нем я — я. Остальное — случайность.
 
      Милая Саломея, если бы я сейчас была у Вас — с Вами — но договаривать бесполезно: Вы меня во сне тбк не видели, поэтому Вы, та, меня ту (еще ту!) навряд ли поймете. А та — понимала, и если сразу не отвечала, когда и где, если что-то еще длила и отдаляла, — то с такой всепроникающей нежностью, что я не отдала бы ее ни за одно когда и где.
 
      ________
 
      Милая Саломея, нужно же чтобы семь лет спустя знакомства. Вам, рациональнейшему из существ — я, рациональнейшее из существ…
 
      Если бы я сейчас была с Вами, я наверное — ни рацио, ни семилетие знакомства, ни явная нелепость сна при свете дня — rien n’y tient! — достоверно — знаю себя! — врылась бы в Вас, зарылась бы в Вас, закрылась бы Вами от всего: дня, века, света, от Ваших глаз и от собственных, не менее беспощадных. — Сознание (иногда): неузнавание, незнание, забвение.
 
      Саломея, спасибо, я после нынешней ночи на цйлую тоску: цйлую себя — богаче, больше, дальше.
 
      Дико будет читать это письмо? Мне еще не дико его писать. Мне было так естественно его — жить.
 
      _________
 
      Саломея, у меня озноб вдоль хребта, вникните: наперсницы, греческий хор, обряд ложноклассической променады, мое ночное видение Вас — точное видение Вас О. М<андельшта>ма. Значит, прежде всего поэт во мне Вас такой сновидел, значит — правда, значит. Вы та и есть, значит, та — Вы и есть. Не могут же ошибиться двое: один во сне, другой наяву. (Двух поэтов, как вообще ПОЭТОВ (множественного) нет, есть один: он всё тот же.)
 
      Нынче ночью Вы были точным лицом моей тоски, так давно уже не заимствовавшей лиц: ни мужских, ни женских. И — озарение: ах, вот почему тогда, семь лет назад, Д. П. С<вятополк>-М<ирский> не хотел нас знакомить. Но — откуда он взял (знал) меня — ту, не ночующую даже в моих стихах, только в снах, которых ведь он — не знал, меня в которых — ведь — не знал: меня — сновидящую? А как он был прозорлив в своей ревности (за семь лет вперед!) и как дико неправ — ибо тбк, тбк, тбк любить, как я Вас любила в своем нынешнем сне (так — невозможной) — я никогда не могла бы — чту, его! — никого, ни одного его, ни на каком яву. Только женщину (свое). Только во сне (на свободе).
 
      Ибо лицо моей тоски — женское.
 
      ________
 
      Милая Саломея, это письмо глубоко-беспоследственно. Что с этим делать в жизни? И если бы я даже знала чту — то: что с этим сделао жизнь! (И вот уже строки:) Сознанье? Дознанье
 
      — и дальше:
 
      Дознанье сознанья
 
      — и еще:
 
      До — знанье (наперед — знанье) обратное дознанью (post fact’ному, т. е. посмертному), игра не слов, а смыслов — и вовсе не игра.
 
      ________
 
      Мне сегодня дали прочесть в газете статью Адамовича о стихах, где он говорит, что я (М<арина> Ц<ветаева>) хотя и хорошо пишу, но — ничей путь. Саломея! он совершенно прав, только это для меня не упрек, а высшая хвала, т. е. правда обо мае, о правде поэтов сказавшей;
 
      «Правда поэтов — тропа, зарастающая по следам». Так и моя (сонная, данная правда о Вас, правда меня к Вам когда-нибудь зарастет, но я нарочно не иду, стою посереди своего сна как посереди леса, спиной ощущая, что тб — Вы (ТЫ — Вы!) еще там (здесь).
 
      Саломея, Вы сухи. Вы сплошная сушь (кактус), и моя сушь по сравнению с Вашей — подводная яма. Я никогда, ни разу за все семь лет не видела Вас что-нибудь до самозабвения любящей, но раз я Вас, именно Вас, без всякого внешнего повода, о Вас не думая и даже — забыв — Вас такой видела, тб Вы есть, другая Вы — есть. Иначе вся я, с моими стихами и снами, ничего не стую, вся — мимо.
 
      ________
 
      Кончаю в грозу, под такие же удары грома, как внутри, под встречные удары сердца и грома, под такие же молнии, как молния моего прозрения — Вас: себя к Вам. Ибо — оцените такт моего сердца, хотя и громового. — Вы меня во сне вовсе не так любили (так любить двоим — нельзя, места нет!).
 
      — Саломея, электричество погасло, чтобы одни молнии! пишу в грозовой темноте — итак: Вы меня в моем сне вовсе и не любили. Вы просто ходили зачарованная моей любовью. Вы ходили, чтобы я на Вас смотрела, Вы просто красовались, но не тем кобылицыным красованием красавиц, а красотою любимого и невозможного существа.
 
      _________
 
      Милая Саломея, письмо не кончается, оно единственное, первое и последнее от меня (во всем охвате вещи) к Вам (во всем охвате — Вашем, который знаете только Вы). И даже когда кончится — как нынешний сон и, сейчас, гроза, — внутри не кончится — долго. Я всё буду ходить и говорить Вам — всё то же бесполезное, беспоследственное, беспомощное, божественное слово.
 
      Милая Саломея, лучше не отвечайте. Чту на это можно ответить? Ведь это не вопрос — и не просьба — просто лоскут неба любви. Даю Вам его — в ответ на всё, целое, которое в том (уже — том!) сне дали мне — Вы.
 
      Знаю еще одно, что при следующей встрече — через день или через год — или: через год и день (срок для найденной вещи и запретный срок всех сказок!) — нб людях, одна, где и когда бы я с Вами ни встретилась, я буду (внутри себя) глядеть на Вас иначе, чем все эти семь лет глядела, может быть вовсе потуплю глаза — от невозможности скрыть — от безнадежности сказать.
 
      Марина
 
      Р. S. — 14-го авг<уста> 1932 г.
 
      Но все-таки (сознаю свое малодушие) хочу знать, Саломея, о Вас: где Вы и чту и как Ваше здоровье и чему Вы радуетесь и радуетесь ли.
 
      Ведь не могу же я сразу (два дня прошло) утратить Вас — всю. Видите — обычная сделка с жизнью.
 
      _________
 
      Еще одно: помните. Вы как-то целый вечер воевали с каким-то платочком (нашейным), вся прелесть которого якобы долженствовавшая состоять в его непринужденности. — Не могу носить неприкаянных вещей! — так Вы, кажется, сказали и, наконец с отвращением — его сняли. Вспомнила это, вспоминая ту — Вашего ночного шествия (вдоль моей души!) — одежду, явно— не Вашу, ибо явно — наброшенную. И Вы, Саломея, в моем сне были на свободе, на той, которую в жизни не только не ищете — не выносите.
 
      Ах и под самый конец — листка и сна — поняла: это были просто Елисейские Поля, не эти — те, и только потому я все семь лет подряд ничего не видела, что не вслушалась в смысл слова.
 
      <Приписка на полях:>
 
      (NB! Причем — Theodore Deck?!)
 
      6-го окт<ября> 1932 г.
 
      Clamart
 
      101, Rue Condorcet
 
      Дорогая Саломея,
 
      Простите, что начинаю с просьбы. 13-го, в четверг (Maison de la Mutualitй) мой вечер — вернее вечер моей памяти о М. Волошине. А 15-го — терм. Посылаю Вам 10 билетов с горячей просьбой по возможности распространить.
 
      Дела мои очень плохи.
 
      Обнимаю Вас
 
      МЦ.
 
      Clamart, 14-го Октября 1932 г.
 
      Дорогая Саломея,
 
      Как я счастлива, что Вы наконец вернулись. У меня такое странное чувство к Вам — несказбнное в жизни — может быть когда-нибудь в стихах — такое щемящее чувство… что я счастлива, что я не на десять лет моложе: когда я еще пыталась такие чувства — все же — как-то — осуществить. (Сколько было бы лишней муки!)
 
      — Ладно. —
 
      ________
 
      Вечер прошел очень хорошо, увлеченно и увлекательно. Читала, Саломея, 2 ч<аса> 45 м<инут> с крохотным перерывом — дух перевести! — до самого закрытия зала: два раза отчаявшийся швейцар присылал записки, что потушит свет. Кончили в полночь. Зал — весь читательский: ни одного писателя (св<олочи>, нет, ст<арики>, именно дохлые ст<арики>, я не из-за себя ругаюсь, из-за Макса). Но можно сказать, что мой скромный зал вчера был сплошной и один очаг любви.
 
      (Отрывки Вам с удовольствием почитаю при встрече, все — щемяще-веселые!)
 
      Обнимаю Вас и совсем не знаю, как опять влезу в благонадежное русло нашего с вами приятельства.
 
      Марина
 
      <Приписки на полях:>
 
      Самое сердечное спасибо за билеты и за то, что не говорите кбк было трудно вручить.
 
      Саломея! А у нас с вами общий приятель: кавказец, с лица родной дедушка Мура. Угадайте!
 
      <Декабрь 1932>
 
      Дорогая Саломея!
 
      Как грустно, что мы только билетно общаемся! Все ждала Вашего обещанного зова, сколько раз выходила из Вашего метро — и все не в ту сторону. Зайти на авось — не решалась, но каждый раз думала — не без горечи.
 
      А теперь опять это билетное дело. Нужда зверская (собранное берегу для будущего терма и переезда) — а тут еще праздники, и все идут за чаями. Вечер, пока, наш единственный ресурс.
 
      Милая Саломея, сделайте что можете.
 
      Буду читать стихи 20 лет назад. Придете?
 
      Обнимаю Вас.
 
      МЦ.
 
      5-го янв(аря) 1933 г.
 
      Адр<ес> после 10-го тот же Clamart (Seine)
 
      10, Rue Lazare Carnot
 
      Дорогая Саломея,
 
      Только два слова (на мне сейчас четыре одновременных рукописи)
 
      1) никакой обиды
 
      2) спасибо
 
      После переезда, этой пятой горы, сообщусь по существу.
 
      Целую.
 
      МЦ.
 
      <Приписка на полях:>
 
      Рукописи:
 
      1) Эпос и лирика современной России
 
      2) Neuf lettres de femme
 
      3) Живое о живом (переписка, правка).
 
      4) Перевод статьи Бердяева о чем еще не знаю
 
      3-го апреля 1933 г.
 
      Clamart (Seine)
 
      10, Rue Lazare Carnot
 
      Дорогая Саломея!
 
      Мне очень совестно, что беспокою Вас билетными делами — тем более, что Вы совсем ко мне оравнодушели. (Я продолжаю, временами, видеть Вас во сне, — это тоже осененность, и больше чем наша вещь в нас.)
 
      Вечер м. б. будет интересный, я сейчас ни в чем не уверена. Цена билета 10 фр. Скоро терм. Часть Извольского фонда волей-неволей проедена, приходится дорабатывать.
 
      Сделайте что можете! Обнимаю Вас и от души желаю хорошей Пасхи.
 
      МЦ.
 
      16-го апр<еля> 1933 г., Пасха
 
      Clamart (Seine)
 
      10, Rue Lazare Carnot
 
      Христос Воскресе, дорогая Саломея!
 
      Все совсем просто — как во сне, и я поняла это сразу как во сне — без фактов, которые меня всегда только сбивают.
 
      Вы ушли в новую жизнь, вышагнули (как из лодки) из старой — (м. б. с берега в воду — это неважно, из чего-то — во что-то) и естественно не хотите ничего из старой: а я из старой, вернее — мое явление к Вам на пороге — из старой, со старою порога. Это проще простого, и я это глубоко понимаю — и, больше, — Вам глубоко сочувствую: я сама бы так. И только так и можно.
 
      И никакие человеческие «предположения» меня не собьют.
 
      Обнимаю Вас.
 
      МЦ.
 
      15-го мая 1933 г.
 
      Clamart (Seine)
 
      10, Rue Lazare Carnot
 
      Дорогая Саломея,
 
      Простите за напоминание, но если у Вас продались какие-нибудь билеты на мой вечер, было бы чудно, если бы Вы мне сейчас прислали на мое нынешнее полное обмеление.
 
      Как-то встретила Мочульского, он тоже Вас не видел — уже год. Обнимаю Вас и думаю всегда с нежностью.
 
      МЦ.
 
      Вера Сувчинская выходит замуж за молодого (очень молодого) англичанина и едет в Россию. Жених уже там и познакомился с Мирским, который на днях отбыл в Туркмению.
 
      <Лето 1933>
 
      Дорогая Саломея,
 
      Сердечное спасибо, хотя — увы, увы — эти деньги мне придется сдавать Извольской, которая как дракон на страже моих термовых интересов. (Какое жуткое слово terme, какое римско-роковое, — каменное, какое дважды-римское — Рима Цезарей и Рима Пап, — какое дантовское слово, если бы я была французским поэтом, я бы написала о нем стихи.)
 
      А Вы знаете, Саломея, что мы должны переехать в Булонь, потому что Мур с осени поступает в русскую гимназию: вернее, мы с Муром (я тоже все забыла). Прохожу с ним сейчас дни творения, не менее, а более недоступные разуму, чем Апокалипсис.
 
      — Ну, Мур, какое же небо сотворил Бог в первый день? Небо. Мур, перебивая: — Знаю. Сам скажу. Святое пространство.
 
      Что же такое твердь? Вместилище для… освещения.
 
      Дорогая Саломея, могла бы писать Вам без конца. Обнимаю Вас. Спасибо.
 
      МЦ.
 
      23-го сент<ября> 1933 г.
 
      Clamart (Seine)
 
      10, Rue Lazare Carnot
 
      Дорогая Саломея,
 
      Разрешите мне совершенно чистосердечный вопрос: можем ли мы рассчитывать на Ваш сбор к октябрьскому терму? Дело в том, что с Е. А. И<звольской>, неизвестно почему и как, создались такие сложные отношения, что выяснить ничего невозможно, сам вопрос уже невозможен. Не удивляйтесь: там, где психика вмешивается в деловое — обоим плохо.
 
      Умоляю, милая Саломея, никогда ни звуком не обмолвиться ей об этом письме, она человек страстей, и плохо придется уже не «делам» и не психике, а просто мне. Но не объяснить этого моего Вам запроса было невозможно.
 
      Мур на днях поступает в школу, пока что во французскую, здесь же, п. ч. на переезд и устройство в Булони (русская гимназия) не оказалось денег. Я пишу прозу, к<отор>ую Вы, м. б., иногда в Посл<едних> Нов<остях> читаете. Стихов моих они решительно не хотят, даже младенческих. Аля кончила свою школу живописи и теперь будет искать работы по иллюстрации. О С<ергее> Я<ковлевиче.>. Вы наверное знаете.
 
      Вот и все пока. А что — у Вас, с Вами?
 
      Жду ответа и сердечно обнимаю
 
      МЦ.
 
      26-го сент<ября> 1933 г.
 
      Clamart (Seine)
 
      10, Rue Lazare Carnot
 
      Милая Саломея,
 
      Итак, начистоту: Е<лене> А<лександровне> все это — просто — надоело. Если она узнает, что у Вас что-нибудь имеется, она на Ваших лаврах опочит и преподнесет мне Ваше — как свой собственный сбор. Нужно, чтобы Вы, если она Вас запросит, ответили ей неопределенно, а деньги послали ей не раньше 10-го, чтобы дать ей время, обеспокоившись, самой что-нибудь сделать.
 
      И очень попросила бы как-нибудь обмолвиться в сопроводительном письме или при встрече, что Вы меня известили. Важно, чтобы она знала, что я знаю, что столько-то — Ваше. А то в прошлый раз была очень неприятная неопределенность, я многое знала, чего не могла сказать. Она с БОЛЬШИМИ СТРАННОСТЯМИ. Умоляю меня не выдавать. А сообщение мне Вы можете объяснить моим беспокойством (СУЩЕМ!) о терме и Муриной школьной плате. Но все это не раньше 10-го. Пока же — отмалчивайтесь. Пусть сама постарается. Простите за эти гадости.
 
      Целую и благодарю
 
      МЦ.
 
      12-го Окт<ября> 1933 г.
 
      Clamart (Seine)
 
      10, Rue Lazare Carnot
 
      Дорогая Саломея,
 
      Огромное спасибо — и все, как нужно. Кстати, Е. А. И<звольская>, которая сама всю эту «мне-помошь» затеяла, сейчас от нее решительно отказывается, полагаясь на мое «устройство» в Посл<едних> Нов<остях> (раз в полтора месяца статья в 200 фр. и вообще на Бога. Бог с ней, но свинство большое, тем более, что не откровенное, а лицемерное.
 
      2) С<ережа> здесь, пбспорта до сих пор нет, чем я глубоко-счастлива, ибо письма от отбывших (сама провожала и махала!) красноречивые:
 
      один все время просит переводов на Торг-Фив (?), а другая, жена инженера, настоящего, поехавшего на готовое место при заводе, очень подробно описывает как ежевечерне, вместо обеда, пьют у подруги чай — с сахаром и хлебом. (Петербург).
 
      Значит С<ереже> остается только чай — без сахара и без хлеба — и даже не — чай.
 
      Кроме того, я решительно не еду, значит — расставаться, а это (как ни грыземся!) после 20 л<ет> совместности — тяжело.
 
      А не еду я, п. ч. уже раз уехала. (Саломея, видели фильм «Je suis un иvade», где каторжанин добровольно возвращается на каторгу, — так вот!)
 
      3) Веру Сувчинскую видаю постоянно, но неподробно. Живет в городе, в Кламар приезжает на побывку, дружит с неизменно-еврейскими подругами, очень уродливыми, которые возле нее кормятся (и «душевно» и физически), возле ее мужских побед — ютятся («и мне перепадет!»), а побед — много, и хвастается она ими, как школьница. Свобода от Сувчинского ей ударила во все тело: ноги, в беседе, подымает, как руки, вся в непрерывном состоянии гимнастики. Больше я о ней не знаю. Впрочем есть жених — в Англии.
 
      4) Я. Весь день aller-et-retour, с Муром в школу и из школы. В перерыве зубрежка с ним (или его) уроков. Франц<узская> школа — прямой идиотизм, т. е. смертный грех. Все — наизусть: даже Священную Историю. Самое ужасное, что невольно учу и я, все вперемежку: таблицу умножения (к<отор>ая у них навыворот), грамматику, географию, Галлов, Адама и Еву, сплошные отрывки без связи и смысла. Это — чистый бред. Наши гимназии перед этим — рай. ВСЁ НАИЗУСТЬ.
 
      Писать почти не успеваю, ибо весь день раздроблен — так же как мозги.
 
      Кончаю большую семейную хронику дома Иловайских, резюме которой (система одна со школой!) пойдет в Совр<еменных> Записках, т. е. один обглоданный костяк.
 
      Вот моя жизнь, которая мне НЕ нравится!
 
      Аля пытается устроить свои иллюстрации, дай Бог, чтобы удалось, дела очень плохие.
 
      ________
 
      Мне нравится Ваше «неудержимо-старею», в этом больше разлету, чем в теннисовой ракетке, к которой ныне сведена молодость. Точно Вы «старость» оседлали, а не она Вас. Милая Саломея, разве Вы можете состариться?! И если бы Вы знали, как мне с «молодежью» скучно! И — глупо.
 
      Обнимаю Вас, спасибо, — и, по системе Куэ: — «Все хорошо, все хорошо, все хорошо».
 
      МЦ.
 
      6-го апреля 1934 г., Страстная пятница.
 
      Clamart (Seine)
 
      10, Rue Lazare Carnot
 
      Христос Воскресе, дорогая Саломея!
 
      (Как всегда — опережаю события и — как часто — начинаю со скобки.) А Вы знаете, что у меня лежит (по крайней мере — лежало) к Вам неотправленное письмо, довольно давнишнее, сразу после моего Белого, сгоряча успеха — и горечи, что Вас не было, т. е. сознания, что я утратила для Вас свой последний смысл.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56