Итак, следует на скорую руку сочинить две «драморамы», чтобы погасить по крайней мере самые скандальные, самые «неотложные долги», молва о которых докатилась до Петербурга и Верховни. Новую пьесу Бальзака «Памелу Жиро», мещанскую мелодраму, написанную на четыре пятых двумя бесталанными «неграми», принимает к постановке театр «Водевиль». Другую – «Изворотливого Кинолу» – уже готовит к постановке «Одеон». И Бальзак исполнен решимости расквитаться с ее помощью за провал «Вотрена», добиться грандиозного успеха.

Как всегда, он сосредоточивает свои усилия не на самом главном, не на работе. Начинаются репетиции «Кинолы», но пятый акт все еще не готов, и это так раздражает исполнительницу главной роли, знаменитую мадам д'Орвалли, что она отказывается от участия в спектакле.

Но Бальзаку больше всего хочется превратить премьеру в самое блистательное зрелище из всех виденных Парижем, превратить ее в неслыханный и беспримерный триумф. Лица, обладающие именем и весом, должны все без исключения быть в театре, восседать на самых почетных местах. Нельзя дать прокрасться ни одному врагу, ни одному завистнику, а то еще, как это было на премьере «Вотрена», они своими криками и свистками настроят враждебно и публику. И Бальзак уславливается с директором театра, что на первый спектакль билеты будут выдавать только с разрешения его, Бальзака, и время, которое он должен использовать за письменным столом, чтобы закончить еще совсем сырую пьесу, Бальзак проводит в театральной кассе и в директорской конторе.

План битвы разработан с истинно бальзаковским великолепием. Просцениум должны украшать послы и министры, места в партере будут заняты кавалерами ордена святого Людовика и пэрами Франции. Депутаты и государственные чиновники должны восседать в первом ярусе, финансисты во втором, богатые буржуа в третьем. Кроме того, зал будут украшать своим присутствием самые красивые женщины, блистающие на самых видных местах. И Бальзак нанял рисовальщиков и живописцев, дабы увековечить ослепительную картину этого вечера.

Поначалу Бальзак рассчитал, как всегда, верно. Слухи о блистательной премьере возбуждают всеобщий интерес. Парижане толпятся перед кассой и предлагают двойную и даже тройную цену за билеты. Но вдруг с устрашающей логикой происходит то, что происходит всегда, когда Бальзак пускается в деловые операции: он чрезмерно натянул тетиву, перенапряг лук, и лук ломается. Вместо того чтобы брать двойную и тройную плату за билеты, он, стремясь еще больше подогреть интерес, распространяет слухи, будто все места в театре уже раскуплены. Зрители решают потерпеть и дождаться третьего или четвертого представления сенсационной пьесы. И когда вечером 19 марта 1842 года должна собраться блистательная публика, тут вдруг выясняется, что из-за неудачной тактики Бальзака три четверти мест остались пустыми. Это заранее предопределяет реакцию зрителей, которые явились восторгаться друг другом. Напрасно директор Лиро уже в последнюю минуту загоняет в театр целую орду клакеров, и всякий, кто только хочет, может тут же, и притом совершенно бесплатно, получить билет.

Предотвратить провал невозможно. Чем трагичнее разворачивается действие пьесы, тем развязнее ведут себя зрители. Следующие спектакли посещаются только потому, что публике хочется принять участие в скандалах. Зрители трубят, дудят, свистят, поют хором: «Мсье Бальзак попал впросак!» Самого Бальзака ни разу не вызывают. Впрочем, это было бы напрасно, ибо усилия, затраченные на то, чтобы соответствующим образом заполнить зрительный зал, так вымотали его, что после окончания спектакля его находят спящим в ложе. Лишь проснувшись, узнает он, что снова – в который раз! – привидевшиеся ему в мечтах сотни тысяч растаяли как дым.

Жестокие удары обрушиваются на Бальзака. Сама судьба гонит писателя к его истинному призванию. И когда он в отчаянии жалуется г-же Ганской, что вынужден, поскольку «Изворотливый Кинола» провалился, написать четыре тома романов, то мы не станем жаловаться вместе с ним. Ибо романы и новеллы, написанные Бальзаком под давлением обстоятельств в эти годы – с 1841 по 1843-й – принадлежат к самым могучим его произведениям, и, быть может, их не было бы, если бы жалкие его пьески снискали ему лавры драматурга. В этих романах самого зрелого периода Бальзака исчезает все светское, все снобистское, что придает по временам столь неприятный привкус его более ранним вещам.

Бальзак постепенно научился видеть насквозь то самое высшее общество, которое он прежде обожествлял, на которое глядел с таким унизительным плебейским благоговением. Салоны Сен-Жерменского предместья уже не оказывают на него магического действия. Ни тщеславие, ни мелкие претензии великих людей, ни великие претензии маленьких герцогинь и маркиз уже не будят в нем творческой мощи. Только великие страсти пробуждают ее. Чем суровей, благодаря приобретенному опыту, смотрит Бальзак на действительность, тем правдивее он пишет. Слащавая сентиментальность, которая некогда портила лучшие его вещи, подобно тому как масляные пятна портят дорогой наряд, теперь испаряется. Все шире и в то же время точнее становится перспектива его романов. В «Темном деле» Бальзак ослепительным лучом света озаряет закулисные стороны наполеоновской политики. В «Баламутке» он с такой смелостью трактует проблемы пола, на какую не решился бы никто из его современников.

Никто не исследовал так самые темные закоулки человеческой души, как Бальзак, создавший образы извращенного сластолюбца семидесятилетнего д-ра Руже и тринадцатилетней покорной девочки – «баламутки», которую старик воспитал для того, чтобы сделать из нее свою любовницу.

А какая фигура Филипп Бридо! Аморальный, как Вотрен, он уже лишен его мелодраматизма, красноречия и пафоса. Устрашающе и незабываемо правдоподобен этот Филипп Бридо.

Бальзак завершает «Утраченные иллюзии» – великую фреску современной ему эпохи. Он набрасывает «Урсулу Мируэ». Произведение это кажется несколько фантастичным, ибо в нем присутствуют спиритические фокусы. Но зато каждый образ здесь отличается изумительным правдоподобием.

Бальзак пишет «Мнимую любовницу» и «Воспоминания новобрачных», «Альберта Саварюса» и «Первые шаги в жизни», «Онорину» и «Провинциальную музу». За три года этот несравненный неутомимый художник создал грандиозное количество самых разных набросков – создал столько, сколько всякий другой не создал бы и за всю свою жизнь.

Постепенно количество созданных им произведений становится почти необозримым. И Бальзак, который хочет, наконец, упорядочить свое существование, хочет привести в некоторую стройность и все уже созданное им. Вечно осаждаемый кредиторами, он, однако, сумел сохранить некий неприкосновенный резерв – издание полного собрания своих сочинений. Даже в самых отчаянных обстоятельствах Бальзак никогда не соглашался продать право на последующие переиздания своих книг. Право издателя он всегда оставлял за собой. При всем своем расточительстве Бальзак сумел сохранить в полной неприкосновенности величайший свой капитал. И он ждал подходящего момента, когда с гордостью сможет выставить на всеобщее обозрение – и друзьям и недругам – все созданное им.

Это мгновение теперь наступило. Добиваясь руки вдовы миллионера Венцеслава Ганского, он представит ей доказательства и собственного своего богатства. Ибо он тоже миллионер. Он обладатель одного миллиона строчек, пятисот печатных листов, двадцати огромных томов. Не успел Бальзак заявить о своем намерении выпустить полное собрание своих сочинений, как три издателя – Дюбоше, Фюрне и Этцель – тотчас объединились для того, чтобы получить в свое распоряжение исполинское произведение, которое с каждым годом будет еще разрастаться. 14 апреля 1842 года заключается договор на издание этого собрания. Издателям предоставляется право по собственному их выбору и в установленные ими сроки выпустить два или три издания собрания сочинений из числа уже опубликованных автором. Это относится и к тем вещам, которые еще будут опубликованы до завершения собрания. Первый тираж выйдет в количестве трех тысяч экземпляров ин-октаво. Всего же будет издано около двадцати томов, в зависимости от количества произведений, которые войдут в собрание.

Бальзак получает пятнадцать тысяч франков в качестве задатка. Окончательный гонорар, который будет исчисляться из расчета пятидесяти сантимов за экземпляр, будет выплачен ему после продажи сорока тысяч экземпляров.

Таким образом, Бальзак сумел создать себе постоянную ренту, которая из года в год неизбежно должна расти и которая позволит ему спокойно писать новые вещи. Единственный пункт в этом договоре кажется ему обременительным: он добровольно взял на себя обязательство в случае дополнительных корректур оплачивать расходы за собственный счет, если стоимость перебора превысит пять франков за лист.

Бальзак, разумеется, не в силах противостоять искушению. Он вновь и вновь, в шестнадцатый и семнадцатый раз, правит свои вещи. И эта страсть обходится ему в пять тысяч двести двадцать четыре франка двадцать пять сантимов. Одно-единственное возражение есть у издателей. Им не нравится название «Собрание сочинений». Оно слишком привычно, неинтересно. Нельзя ли придумать какое-нибудь другое заглавие, из которого будет видно, что все эти произведения, где предстает целый мир, где действуют одни и те же фигуры и где показано и величие их и падение, в сущности составляют единое целое?

Бальзак соглашается. Еще десять лет назад, когда он водил пером Феликса Давена, писавшего предисловие к собранию его романов, он убедился, что каждая его отдельная книга – это только органическая часть грандиозного мира, который он создал в своем воображении.

Но как найти название, которое выразило бы масштабы и целостность этого сотворенного им мира? Бальзак раздумывает, колеблется. И вдруг на помощь ему приходит счастливый случай. Его приятель и прежний секретарь редакции, де Беллуа, только что возвратился из путешествия по Италии. Он много занимался итальянской литературой, читал «Божественную комедию» в подлиннике. Бальзака осеняет огненная мысль. Почему бы не противопоставить божественной комедии – земную, теологическому построению – социологическое?

Эврика! Название найдено: «Человеческая комедия».

Бальзак в восторге. Издатели тоже обрадованы. Они только просят его объяснить публике это необычное и, конечно же, претенциозное название и написать предисловие ко всему собранию. Бальзак с неохотой соглашается. Ему вовсе не улыбается терять драгоценное время на статью, сулящую столь малый доход. Нужно попросту взять старую статью Феликса Давена – «Предисловие к „Этюдам нравов XIX века“, которая на девять десятых написана им самим, Бальзаком. Она объяснит читателям цели и намерения автора. Или пусть это предисловие напишет Жорж Санд, его добрая приятельница. Она умница и расположена к нему. Наконец Бальзак скрепя сердце сдается, убежденный письмом своего издателя Этцеля, который заклинает его быть добрым отцом и не отрекаться от собственного детища. И Этцель ловко подсовывает ему действительно весьма ценные советы:

«Говорите дельно и скромно, как только возможно. Держитесь достойно и гордо, ведь вы завершили великий труд. Говорите как можно хладнокровней. Представьте себе, будто вы уже состарились и смотрите на себя самого с известного расстояния. Говорите так, словно это говорите не вы, а один из ваших персонажей, и вы добьетесь необходимого впечатления. Вот в этом духе и пишите, мой дорогой толстяк, и простите тощему издателю, что он решается столь дерзко разговаривать с вашим величеством. Вы знаете, что он делает это с самыми лучшими намерениями».

Так возникает знаменитое предисловие к «Человеческой комедии». Оно действительно написано спокойней, объективней и бесстрастнее, чем можно было ждать от Бальзака. Своим практическим умом он оценил дельность этцелевских призывов и нашел золотую середину для того, чтобы объяснить все величие своего замысла. И, вероятно, не преувеличивает, хотя это ему свойственно, когда признается г-же Ганской, что это предисловие, занимающее всего шестнадцать страниц, стоило ему больших усилий, чем целый роман. В нем Бальзак объясняет свою систему мироздания, которую он сравнивает с системами Жоффруа де Сент-Илера и Бюффона52.

Действительно, не создает ли общество из человека, соответственно той среде, в которой он действует, столько же разнообразных видов, сколько их существует и в животном мире? Писатель, желающий создать «Историю человеческого сердца», в которой действует от трех до четырех тысяч персонажей, обязан представить все слои общества, все формы его, все страсти, и нужно, чтобы каждая из них была представлена по крайней мере одним персонажем. А творческая сила художника уж свяжет воедино все отдельные эпизоды и фигуры так, чтобы они образовали «завершенную историю, в которой каждая глава – роман, а каждый роман – эпоха». Художник же, и в этом заключается, собственно, его задача, должен, учитывая бесконечное разнообразие человеческой природы, только наблюдать, ибо:

«Случай – величайший романист мира; чтобы быть плодовитым, нужно его изучать. Самим историком оказалось французское общество, мне оставалось только быть его секретарем. Составляя опись пороков и добродетелей, собирая наиболее яркие случаи проявления страстей, изображая характеры, выбирая главнейшие события из жизни общества, создавая типы путем соединения отдельных черт многочисленных однородных характеров, быть может, мне удалось бы написать историю, забытую столькими историками, – историю нравов».

Составить труд, который, к несчастью, не оставили нам Рим, Афины, Мемфис, Персия и Индия, составить такой труд о Франции девятнадцатого века – вот к чему стремится Бальзак. Он хочет описать общество своего столетия и одновременно показать силы, движущие этим обществом. Таким образом, Бальзак открыто объявляет себя сторонником реалистического романа, но при этом он ясно говорит, что, хотя роман ничего не стоит, если он не правдив до последних частностей, в нем обязательно должно выражаться и устремление к созданию лучшего мира. Широкими мазками Бальзак рисует свой план:

«Сцены частной жизни» изображают детство, юность, их заблуждения, в то время как «Сцены провинциальной жизни» – зрелый возраст, страсти, расчеты, интересы и честолюбие. Затем в «Сценах парижской жизни» дана картина вкусов, пороков и всех необузданных проявлений жизни, вызванных нравами, свойственными столице, где одновременно встречаются крайнее добро и крайнее зло...

После того как я изобразил в этих трех разделах социальную жизнь, мне оставалось показать жизнь совсем особую, в которой отражаются интересы многих или всех, жизнь, протекающую, так сказать, вне общих рамок, – отсюда «Сцены политической жизни». После этой обширной картины общества надо было еще показать это общество в состоянии наивысшего напряжения, выступившим из своего обычного состояния – будь то для обороны или для завоевания. Отсюда «Сцены военной жизни» – пока еще наименее полная часть моей работы, но ей будет оставлено место в этом издании, с тем чтобы она вошла в него, когда я ее закончу. Наконец «Сцены сельской жизни» представляют собой как бы вечер этого длинного дня, если мне позволено назвать гак драму социальной жизни. В этом разделе встречаются самые чистые характеры и осуществление великих начал порядка, политики и нравственности».

И он заключает могучим аккордом:

«Огромный размах плана, охватывающего одновременно историю и критику общества, анализ его язв и обсуждение его основ, позволяет, мне думается, дать ему то заглавие, под которым оно появляется теперь: „Человеческая комедия“. Чрезмерно ли оно? Или только правильно? Это решат читатели, когда труд будет окончен».

И потомство решило, что название это вовсе не является чрезмерно притязательным, хотя творение, каким оно предстало перед нашими глазами, всего лишь торс незавершенного изваяния, ибо смерть выбила резец из руки Бальзака. По своему обыкновению щедро выдавать векселя писатель опередил факты, говоря о трех или четырех тысячах персонажей.

«Человеческая комедия», лежащая перед нами в незавершенном своем виде, содержит только (стыдно произнести это «только») две тысячи персонажей. Однако эти три-четыре тысячи персонажей со всем их жизненным укладом уже существовали в неисчерпаемой кладовой бальзаковского воображения. И это ясно видно из каталога, составленного им в 1844 году. Здесь наряду с написанными уже романами указаны заглавия всех еще не написанных романов. И мы читаем этот перечень с не меньшей грустью, чем список утраченных драм Софокла или не дошедших до нас полотен Леонардо. Из перечисленных в его каталоге ста сорока четырех вещей Бальзаку не удалось написать еще целых пятьдесят. Но план этот показывает, как властно и уверенно возвел он в душе своей то здание, в котором он хотел разместить все многообразие явлений жизни.

Первый роман должен был называться «Дети»; второй и третий – «Пансион девушек» и «Жизнь в коллеже»; театральному миру уделялся особый том; затем шли дипломатия, министерства, ученые; далее он хотел разоблачить систему выборов и маневры политиканов в провинции и в столице со всей их механикой. В десяти с лишним романах, из которых написаны только «Шуаны», писатель намеревался изобразить Илиаду французской армии в эпоху Наполеона: французы в Египте, битвы под Асперном и Ваграмом, англичане в Испании, Москва, Лейпциг, кампания во Франции и даже – Понтоны, французские солдаты в плену. Крестьянам он хотел посвятить один том и еще по одному – судьям и изобретателям. И над всеми этими произведениями, живописующими историю нравов, должны были возвышаться, объясняя все ранее написанное, аналитические труды: «Патология общественной жизни», «Анатомия учительского сословия» и «Философское и политическое рассуждение о превосходстве XIX века».

Несомненно, проживи Бальзак достаточно долго, он завершил бы все эти работы. При свойственной ему силе воображения все, что возникало в его фантазии, неизбежно становилось реальностью, воплощалось в образы. И только одного ему не хватало в течение всей его деятельной и короткой жизни: ему не хватало времени.

Возвестив о своем труде, писатель, несомненно, преисполнился ощущением гордого спокойствия. Впервые поведав миру, чего хочет Бальзак, он резко выделил себя из всех окружающих, среди которых никто не имел ни мужества, ни права поставить перед собой задачу столь исполинскую. Но он, Бальзак, уже почти завершил свой замысел. Еще несколько лет, всего лишь пять или шесть, дает он себе сроку. Он завершит все. Порядок в творчестве, порядок в жизни. И тогда он с прежней энергией разрешит задачу, которую никогда еще по-настоящему перед собой не ставил. Вернее, он только мимоходом думал о ней – он отдохнет, он будет наслаждаться покоем, он будет счастлив.