***
      Я знал, здесь сильно охраняются сады, опасно. А он говорит, ничего, пусть поделятся. Здесь и мои яблочки есть.
      - Как так?
      - У деда был сад большой.
      - Где?
      - Где, где... Дома. Меня еще не было тогда. Он часто рассказывал. Потом он умер, я в детский дом попал. Он говорил, вырастешь, сад верни себе.
      - Так это был другой сад, не здесь...
      - Конечно, не здесь, на Кавказе, где же еще... Ты будь на шухере, я скоро.
      Мы тихо причалили. У самой воды начинается трава, метров через десять глухой забор, за ним висят яблоки. Очень много, и далеко ходить не надо.
      - Нет, - он говорит, - надо обследовать, может, дальше они лучше, чем у забора. Я пошел.
      Подтянулся, вскарабкался, перевалился туда, исчез. Там трава слегка зашуршала, и тихо. Я жду.
      Я немного боялся за него. Надо бы вместе пойти... Но воровать не любил, даже яблоки. Народ здесь хозяйственный, злой, если поймают, отнимут все, да еще побить могут. Хорошо, собак не слышно.
      Тихо было. Легкий туман, в котором мы плыли, рассеялся, вода блестела, по ней морщины бегут. Солнце давно встало, но пряталось за деревьями сада, где-то в глубине готовилось на дневную высоту. Ветерок еще свежий, приятно гуляет по груди и животу... Я смотрел назад, за водой слабая полоска, темная черта, там лагерь наш. А мы здесь, на свободе, на воле... Август в начале неторопливый, время палящей жары позади, красивое и тихое время. А нам скоро уезжать, еще восемь дней осталось. Ничего хорошего у меня не было впереди, но и плохого не ожидал. Скоро школа, свои ребята, темные скучные вечера... Знаете, как живет рабочий поселок в самой отъявленной глуши?.. Одна школа, и средней-то не назовешь, выпускной класс - двенадцать ребят, физик алкоголик, химик инвалид войны, жуткий старикан... математичка старая дева... Два магазина, продуктовый и хозяйственный... до ближайшего городка десять километров, а там, что, лучше?.. - тоска и там, тоска... По вечерам идти некуда. И все же, лучше, чем в детском доме, описывать не буду, давно известный факт.
      ***
      Прозевал его возвращение!.. Шорох, еще, и показалась на высоте веснущатая треугольная рожа. Глаз один серый, спокойный, а второй цыганский, разбойный глазище, так и сверкает... Он без рубашки, яблоки в ней, куча яблок в свертке, связаны рукава. Ловко спрыгнул вниз, и к лодке, тащит сверток, осторожно опустил на дно, сам прыгнул, мы закачались.
      - Никто и не шелохнулся, там двое, спят... - Он засмеялся. - Яблочки наши, смотри!..
      Развязал рукава, рассыпал яблоки по дну. Они, действительно, крупней чем у забора оказались, красные и желтые, большие, два сорта, а как называются, не знаю.
      -Ты погреби немного сам, - он говорит, - а я посижу, посмотрю на воду.
      - Две недели смотрели...
      - Это не то было.
      Я с удовольствием взял оба весла, они тяжелые, темного дерева... Доплыли до середины, он говорит - останови, съедим по яблочку...
      А потом... Я уже говорил про весь наш разговор. Он поплясал, раскачал лодку над глубиной. А я спел ему Катюшу. Дошел до сизого орла, и пропал голос. Но он не смеялся. Нас слегка покачивало. Со всех сторон вода и вода, километр воды. И вниз, метров двадцать, не меньше... Мы съели по три яблока, остальные обратно завернули, чтобы не увидели в лагере. Потом, у себя на чердаке поделились, конечно, с группой со всей.
      ***
      На следующий день нас вызвали. Оказывается, кто-то видел двоих и лодку у того берега.
      Сначала с Давидом был разговор, долго держали. Наконец, он вышел, подмигнул мне, и я вошел. Оба начальника качали головами, животами, возмущались непомерно:
      - Вот и дали свободу... Яблоко от яблони...
      А меня почти не ругали, все о нем, да о нем, будто я там не был!.. Поговорили про дурное влияние и отпустили. Потом уж я понял, он всю вину на себя взял, мол, уговорил дурачка...
      А его отчислили, отправляйся домой. Я удивился, подумаешь, десятка два яблок, за что его так?
      -Ты не думай, - говорю, - я никому ничего... Что они к тебе прицепились?..
      Он усмехнулся.
      - Я и не думаю. Ты нормальный парень, Заец. А со мной всегда особый разговор.
      На следующее утро пришел автобус с продуктами, с ним и отправили Давидку на вокзал. Он сунул мне широкую ладонь, и сказал, глядя в сторону, чуть усмехнувшись:
      - А яблоки ничего были, да?.. Ну, будь...
      Потом я часто вспоминал то утро, такое оно было тихое, чистое, и лодку, как она ровно у нас шла... и воду - глубокая, спокойная...
      Вернулся в свой поселок, все по-старому, тягомотина, будто и не было этих особых трех недель.
      Глава десятая
      ***
      Я не поверил, что в шесть, вдруг обмануть решил! Почти не спал, около пяти прокрался в темноте, засел в кустах у водокачки, напротив последний дом. Часа два ждал, уже время, давно пора!.. В одном дворе колодец заскрипел, в другом собака залаяла, всякое движение началось, сельское неторопливое житье.
      Я понял - лейтенант меня обманул, чтобы под ногами не мешался!
      Пошел, потом побежал к тюрьме.
      А там они уже снаружи, машина у ворот, кучка людей, собрались отчаливать. Давид, похоже, в микроавтобусе, потрепанная Латвия... Они в другую сторону направились, не на самолет. Может, поездом повезут?..
      Мотор заворчал, дрогнули колеса. Тут что-то произошло внутри, торопливое движение, борьба... И он из машины вываливается, руки за спиной. С трудом поднялся, побежал в мою сторону. Я стоял за деревом, смотрел, как он приближается. Когда руки за спиной, бежать тяжело. Лица почти не видно, голова опущена. Он медленно бежал, почти шел.
      И я подумал еще, какая безумная затея... сейчас догонят, запросто догонят... А они стоят у машины, смотрят... не спеша автоматы сняли с плеч... Ленивыми шагами вышли на середину дороги, окликнули вполголоса несколько раз, "стой, стой..." Он в это время мимо меня пробегал, но я ничего сказать не мог. Стою за деревом, ноги скованы. Он трудно дышал, громко, хрипло, и шаги тяжелые, неровные...
      Пробежал, и дальше, по середине дороги. До конца улицы, до поля, метров сто оставалось.
      И тут они начали стрелять.
      Удары по спине. Я видел, рубашка задергалась на нем. Спина сразу потемнела, он запнулся... толчками, толчками, будто пинали в спину... пробежал еще несколько метров и упал лицом в пыль.
      Я уже не мог прятаться, выскочил из-за дерева, и к нему. Я был гораздо ближе, и подбежал, конечно, первым. Они и не спешили, приближались словно прогуливаясь. Увидели меня, переглянулись, ускорили шаги.
      Он лежит вниз лицом, вся спина темная. Я перевернул его, знаю, не больно уже, это конец. Он еще дышит, увидел меня. Улыбка пробежала - и очень странно говорит, губы не двигаются, голос из груди:
      - А, Заец... Слышал...
      Я взял его кисть, горячую, тяжелую. Он двигает губами... Выдавил, наконец:
      - Яб-локи...
      Я тут же все понял!.. Те яблоки. Лодка, плывем... упругая вода... на дне перекатываются - большие, с ветками, листьями, рвал-то в спешке...
      - Да, да, яблоки!
      Он успокоился, прикрыл глаза. Потом широко открыл, губы шевелятся.
      - Костя, ухо...
      И глаз, карий, яркий, начинает мутнеть, остывать...
      Тут они подоспели, схватили меня, я, конечно, не сопротивлялся. Это другие были, не вчерашние. По дороге брань, откуда, кто?.. Случайно тут, говорю, приехал отдохнуть. Шел мимо, испугался выстрелов, за дерево спрятался...
      Может, поверили, может, нет. Похоже, им все равно было. Они в своем праве - бежал, застрелен... Давида тащили за нами, сначала за руки, за ноги, потом ноги отпустили, они волочились по гравию. Я сам шел, меня не держали. Пришли. Его бросили в палисаднике под дерево, а меня отвели в пристройку и заперли. Небольшой чуланчик, пол земляной, нары деревянные и крохотное окошко с решеткой. Я сел, потом вскочил, стал ходить, постучал в дверь. Ударили по ней прикладом - "тиха!.. " И два удаляющихся голоса:
      - Откуда взялся?..
      - Бомж какой-то... Ихний лейтенант вернется, пусть и разбирается с ним.
      ***
      Забыли про меня. И так целый день сидел, даже сходить по маленькому некуда, стучал, стучал... Ничего, в землю впиталось. Вечер наконец, а я все думаю, и не заснуть, время тянется без сна, липкое время... Что он хотел сказать, что за "ухо" такое... Думал до боли в голове, потом исчез, будто сознание потерял. Ночью вскочил - холод насквозь продирает. Как в той пустыне, днем жара, а ночью ноль почти. Телогрейка, видно, списанная, драная. Снял, накинул на ноги. Спина, грудь мерзнуть стали. Натянул выше, ноги голы... Промучался часа три, сел, больше не спалось. В окошко туманная сырость лезет, стекла нет, только решетка. Сижу, голову в колени, дремлю не дремлю... Вчерашнее почти не вспоминал, но оно со мной было. Такое чувство, что-то насовсем кончилось. Спокойствие, хотя событие ужасное, понимаешь...
      Но что было, то было.
      Потом всякая чепуха полезла в голову. Я даже возмутился своим мыслям. Вспомнил Гришу, последний анекдот, дурацкий, как все его байки... Не ври, Гриша не простой человек... "Ойц!" Пьяницу заграбастали в участок, а он повторяет - "Ойц... Ойц... "
      Оказывается - "Ой, Цветет калина..." у него не получается.
      Ах ты боже мой... Не "ухо", а уходи!
      Он мне "уходи" пытался сказать! Он дважды это мне говорил - "уходи..", и там, в овраге, и через много лет, теперь...
      И я заплакал, горько стало и тяжело. И горло болит, все в нем содрано до мяса, наверное.
      Потом затих. И кругом тихо.
      Он хотел, чтобы я ушел. От всего этого дерьма подальше, да. И жил. Конечно, он так хотел.
      ***
      Зашевелились во дворе, голоса, шаги...
      Вошел тот самый лейтенант, увидел меня, не удивился, покачал головой:
      - Опять ты, Зайцев. Рассказывай... Что он тебе говорил?.. Садись.
      Сел на край топчана, руки на коленях. Я стою, устал лежать и сидеть.
      - Ничего не сказал, умер. За что его убили?
      - Ты же сам видел. Попытка побега.
      - С наручниками да руки за спиной?.. И как он вообще оторвался, побежал?
      Он нахмурился:
      - Парень, как тебя... Костя?.. Не в свое дело лезешь. Приехал отдыхать, вот и действуй, поправляй подорванное здоровье. Пока ты случайный свидетель, нет основания задерживать. А будешь трепаться, мне тебя не вытащить, я не хозяин здесь, понял?.. Никаких больше слов!
      - У него ни шанса не было!.. . Зачем стрелять?
      Он посмотрел на меня, потом осторожно, вполголоса говорит:
      -А ты не думаешь... он для того и побежал, чтобы стреляли?..
      Меня как муху на месте прихлопнуло. Может, прав, лейтенант?. И Давид хотел умереть, ведь знал, что убьют без колебания...
      - Уйди, Константин, ты ненужная здесь фигура в штатском... - лейтенант говорит, - и без тебя тошно. Чтобы я тебя больше не видел. И забудь.
      Я повернулся, пошел к двери. А он спрашивает вслед, тихо-тихо:
      - Ну, что, узнал?..
      Я смотрю, он нормальный человек. Но сказать не могу. Зачем ему чужая история в нагрузку... Ничего уже не изменить. А мне возвращаться пора, много дел осталось.
      - Обознался.
      Он с облегчением кивнул:
      - То-то... Сколько лет прошло, немудрено ошибиться. Но допустим даже. Что ты знаешь о нем?.. Пионерская дружба?.. Он за тридцать лет...
      - Двадцать четыре.
      -Все равно. Он за это время весь глобус облазил со своей идеей. Хорошо, что не он. Иди, иди...
      Я ушел. На соседней улице автостанция, подождал час, сел на автобус, уехал, потом на поезде... По дороге не ел, даже воду пить не мог, чувствовал, тут же вывернет.
      Моя история закончилась. Она замкнулась, как полагается рассказу. Но жизнь не рассказ - я продолжаю жить.
      Глава одиннадцатая
      ***
      Доехал, вернулся, иду по улице. Для приличия говорю - улица, а на самом деле проход между развалинами. В начале более-менее дом и в конце - наш, а между одни бурьяны да заколоченные окна. Домишки покосились все, земля обильно цветет дикими цветами.
      Не подходя еще, чувствую тяжелый теплый запах гари. Понял сразу, что наши дела плохи, почти бежал последние метров сто...
      Каменное основание дома передо мной, деревянной части, в которой жили, - нет. Почерневшая печь посредине, да по углам несколько обгоревших досок, все, что осталось.
      Видно, случилось совсем недавно.
      У забора Гриша. Сидит на земле, правая рука замотана тряпками до локтя. Он поддерживает ее левой, лицо бледное, опухшее.
      - Костик... вернулся...
      Лицо сморщилось, беззвучно заплакал. Слезы моментально брызнули у него, текут и текут...
      - Это я, сво-о-лочь...
      Мне сразу понятно было, что он, кто же еще... Но злости не чувствовал, только жалость.
      - Да ладно, Гриша, что-нибудь придумаем.
      Он тут же оживился, поднялся, растирая онемевшую ногу, и говорит:
      - А ты посмотри. Глянь, что открылось глазу... Иди сюда, иди!..
      Мы вошли в проем, который был дверью.
      - Стены какие!.. Метровые, да? Здесь крышу бы, и ничего больше не надо!
      Сгорело дерево, разный хлам, и обнажились стены, полметра толщиной, булыжники, скрепленные цементом. Строили основательно... Мы думали, подвал, а это первый этаж был.
      - Ну, и что, как здесь жить теперь?..
      - Землю вынесем, там, наверняка пол проявится. А сверху покроем крышей. Потом, может, и верхушку вернем, второй этаж. Доски бы... Я, пока сидел, подсчитал, материал для крыши три ящика стоить будет. У нас, слава богу, за бутылку еще мно-о-гое можно.
      Ну, что скажешь... Уже веселится. Но он прав, если крыша будет, то можно еще пожить. Крышу бы только. С нее надо начинать.
      Сарайчик у забора цел?..
      - Сарайчик, конечно, - Гриша говорит, - а ты что думал!
      Ожил.
      - Пойду по помойкам, найдем, все найдем.
      - Сначала руку покажи.
      -Да ладно, кожу чуть-чуть спалил. Закурил, понимаешь... Еле вылез.
      Развернули его устройство. О коже надолго придется забыть, но рука живая.
      - Мазь нужна. Через час откроется аптека, купим.
      - Синтомициновую?
      - Не-е... Вишневскому я больше верю, военный хирург.
      ***
      Фундамент оказался прочный, надежный, Гриша прав. Положим настил на стены, устроим себе крышу, сверху толь, или новый какой-нибудь материал?.. Три ящика... Квартиру продам на фиг, больше не вернусь туда! Печь сохранилась... Зиму как-нибудь переживем. А придет новое тепло, может, и верх вернем, как было.
      А пока есть сарайчик с навесом у забора. Я не раз сюда заходил, даже пробовал писать здесь. Пригнув головы вошли. Крохотная комнатка, топчан... наполовину заклеенное газетой окошко, кусок стекла наверху сохранился, в желто-зеленых подтеках, света почти не пропускает. Лампочка есть. Печку бы... Гриша предлагает буржуйку спереть из соседней развалюхи, давно, говорит, приметил.
      Я пошарил по углам, была ведь, была... Вытащил старую раскладушку ему, а сам прилег на топчан. В середине яма, по бокам две пружины, но не мешает - устал сильно, тяжело. И все равно спокойно стало, как вернулся.
      Гриша долго возился, потом свернулся в раскладушке пополам, как в люльке, и затих. День на дворе, а мы еле живы. Решили сутки проспать, завтра начнем новую жизнь.
      А как получится... узнаем, посмотрим еще...
      Замолчали, но не спим.
      ***
      - Ты его видел?
      - Убили его.
      - Может, так лучше?..
      - Не знаю.
      - Знаешь, давай отстроим здесь немного, а потом махнем...
      - Куда, зачем?..
      Можно сказать, старик, а с фантазией не справляется.
      - Не знаю... Куда-нибудь... Я с антиглобалистами пошел бы. Биться с толстозадыми. Мир не базар. Бабки, бабки... где же твои бабки?... Суки. Обрушить все их деньги, что останется?.. - толпа растерянных идиотов. Они всю землю уделают - жирные дебилы!..
      - А кто против?
      - Я против. И ты. Встанем на пути.
      - Смех один, шавки против паровоза...
      - Пусть. Таких как мы еще немало осталось. Остановить бешеную беготню. Прекратить жратву среди голода. Разбить империи, раздробить, смешать нации и религии...
      Я засмеялся.
      - Хохмач ты, фантазер... А что строить будешь?..
      - Развалим, там видно станет.
      Болтает ерунду почем зря. Но я понимаю, добрый человек, расшевелить меня хочет, развеселить...
      Он прав в одном, мне кажется. В одном мы сходимся, остальное - треп.
      Нас обоих от этого мира - тошнит!..
      - Ладно, согласен. Когда едем, с утра?.. Жаль, чемоданы с долларами сгорели... А, может, сначала дом подремонтируем?..
      Если насмешничать начали, значит выживем. Нечего себя жалеть. Ну, да, два пожилых отщепенца. Наше время ушло. Хреновое, в общем-то, время, но ведь наше. И было в нем немало хорошего.
      - Квартиру продам. Доски купим. Как захотим здесь, так и сделаем.
      Он зашевелился:
      - Правильно! Стены метровые, камни двести лет стояли, ничего им не сделалось.
      - А не подожжешь?
      Он забеспокоился:
      - Ты что... Я не поджигал. Ну, может, окурок... заснул, понимаешь...
      - Да шучу я ... В школу вернусь, все-таки дело.
      Хватит пить, болтаться без дела, руки ломать да пальцы грызть. Ну, время перемен, и что, разве хуже не бывало?.. Разве Давиду не хуже, не трудней было? Опять вы, верный путь, неверный путь... И знать не хочу. Жить нужно, и есть чем жить, вот о чем он мне напомнил. Вообще-то я всегда помнил, но время как песком заметало. И вдруг вижу, при такой жизни, когда смерть рядом и все такое... он помнил, и ценил, так что же я...
      Гриша всегда поддерживает:
      - В школу - это здорово... А возьмут?
      - Здесь учителей мало, возьмут. Буду учить тех, кто надеется. Что им, пропадать, что ли?..
      Потом спрашиваю осторожно, зачем его огорчать:
      - Ты листочков моих случайно не наблюдал?..
      Все, что напишу, бросал под кровать. Скажи кому порядочному, не поверит. Но способ проверенный и надежный, ничто не пропадает, и думать не надо, пиши да бросай. Напишу, пронумерую и туда, еще напишу- и снова... А на пожар не рассчитывал, конечно.
      Гриша долго молчал, потом говорит:
      - Ну, ты даешь, Костя... скрепить как-то надо было... Чуть не угорел, пока собирал.
      Ну, что скажешь... Горят, рукописи, горят... если люди их не спасут. Сначала подожгут, потом спасают, так у нас принято.
      - Дописывать собираешься?..
      - Читал?..
      - Ну, немного... - Гриша зашевелился на своем неудобном месте.
      - Всего-то заметки, черновик...
      - Может и черновик, но лучше тебе не сделать. Теперь у тебя и конец налицо?..
      - Пусть отлежится, там посмотрим.
      Не хочу его огорчать, не получится повесть. Эта встреча с героем... она вышибла из меня все слова. Наверное, я не писатель, ничего серьезного написать не могу. Так, рассказики о том, о сем, это можно... но зачем их писать?.. Может, лет через двадцать вернусь к своей истории, а сейчас лучше помолчать.
      Навалили на себя тряпок, старых мешков из-под картошки, Грише еще достался рваный матрац, совсем тепло. И спать, спать...
      Засыпая, увидел перед собой лицо Давида. Он улыбался мне, как когда-то в лагере, веселый мальчишечка, треугольное веснушчатое лицо.
      - Я не утону, -- говорит, - а локтями нельзя, ребра поломаешь...
      ***
      Проспал весь день, ночью проснулся. Тихо, сквозь дыры в крыше просвечивают звезды. И не мерцают они, а сияют. Впервые за годы чувствую спокойствие и тишину. В груди. Хотел сказать - в душе, да постыдился.
      Гриша храпит на раскладушке. Я осторожно повернулся на бок, топчан заскрипел, в углу испуганно запищали мыши. И снова тишина.
      Несколько капель ударило в крышу, дождь раздумывал, стоит ли падать с высоты. Подумал, и оставил затею.
      Стены могучие... Очень мне понравились эти камни. Мы наш, мы новый мир построим... А потом, может, махну куда-нибудь в джунгли Борнео к диким людоедам-коммунистам, бороться за их первобытный рай. Или наподдам глобалистам...
      Шуточки, конечно, нам и своих дел хватит.
      Но в любой шутке кусочек истины, не сомневайтесь.
      ***
      Слов много, а как дальше будет, не знаю. Только чувствую, что-то во мне кончилось.
      Все-таки я сделал два-три правильных дела. Уехал из столицы. Встретился с давним знакомым. Встретился - не то слово. Лучше сказать, проводил. Он увидел напоследок знакомое лицо, вспомнил, что были у него светлые дни. И мне напомнил. Очень твердо он это мне внушил, словами так не скажешь. Сильней нельзя было сказать.
      И еще, понял, что есть вещи, которые на слова так просто не переводятся, или силы нужны особые, или время...
      ***
      Сказка из детства. Хотя, если приглядеться, в ней уже заложены семена печали и раздора. И все-таки, история нескольких дней безмятежности, островок зелени среди песков. Я видел такие, и как истощенные звери пьют воду, забыв вековые свары... Благодаря этим недолгим дням мы с Давидом победили. Все было за то, чтобы мы столкнулись, и не вышло у них.
      ***
      Медленно светлеет... В тусклом квадратике осеннее поле, низкий горизонт. Свой простор. Он оставляет мне место, не выталкивает в пустоту и невесомость. Я чувствую здесь свой вес. Не растворился, не разошелся легким дымом по безразличному пространству. В детстве, помнишь, читал - про белого карлика, особую звезду, маленькую, но тяжелую, плотную... завидовал ее несокрушимости...
      Особое чувство пришло - остановился, слушаю. От земли еще веет теплом. Кругом шорохи, мыши проснулись, готовятся к холодам. Вскрикивают птицы, предрассветный сон чуток...
      Может, яблоню посадим... Их осенью, кажется, сажают?... Завтра узнаю ... Будут у нас со временем свои яблоки. Как Давидка хотел.
      И обязательно веранду деревянную построим, небольшую, близко к земле, чтобы лестница в траву спускалась...
      четверг, 24 Ноября 2001 г.