© Корецкий Д.А., 2014

© ООО «Издательство АСТ», 2014

Книга издана в авторской редакции

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Глава 1

Мечты и реальность

Он мчался по Английской набережной в открытом красном «Порше» – вдоль ровного ряда пальм, бесконечной череды маленьких уличных ресторанчиков, толп беспечных отдыхающих, мимо знаменитого, выполненного в мавританском стиле отеля «Негреско». Ласковый теплый ветер щекотал щеку длинными волосами сидящей рядом блондинки. Девушка отвернулась, любуясь голубым, в солнечных бликах морем, и он не мог рассмотреть лица – то ли это Памела Андерсон, то ли невероятно похорошевшая Верка Тюрина. Сейчас она повернется, и он все узнает, только пусть стихнет этот противный дребезжащий звук… Но противный звон не стихал, а усиливался, перекрывая ровный гул мощного мотора, и как только он стал сильнее, все исчезло: и Ницца, и «Порше», и блондинка.

Андрей Говоров открыл глаза. В комнате было почти темно, допотопный будильник, захлебываясь, едва не подпрыгивал на своих нелепых ножках. Андрей вздохнул, сел на диване и прихлопнул его, как надоедливое насекомое. Черт, не дал досмотреть такой чудесный сон! Все, как в его любимом фильме – «Великолепный»… Там Бельмондо тоже разрывался между чудесным миром вымысла и убогой реальностью. Интересно, кто же сидел рядом с ним? Но интерес улетучивался вместе с остатками сна. Организм перестраивался на реальность.

Половина восьмого. Говоров встал, подошел к окну, отдернул полосатую штору. Вид из окна был мрачный, осенне-депрессивный. Хмурое, моросящее утро, обшарпанный фасад дома напротив, переполненные мусорные баки. По небу плывут тяжелые дождевые тучи, на разбитом асфальте слоями лежат грязные желтые листья. В такое утро многие вешаются…

Несколько минут он стоял, переступая босыми ногами на холодном полу и ежась. Батареи еще не включили. Кожа покрылась пупырышками. В детстве он всегда радовался красиво падающим желтым листьям, юношей любил песню «Листья желтые над городом кружатся, с тихим шорохом к нам под ноги ложатся…».

Теперь, в неполные тридцать, Андрей искренне ненавидел листопад. Такова участь «дворянина»… Вешаться он пока не собирался, но и выходить из дому совершенно не хотелось. Хотелось забраться обратно под одеяло и проспать до полудня, а потом встать, выбрать в давно не модном книжном шкафу что-нибудь подходящее настроению, снова вернуться в постель, включить бра и лежать, читать в круге теплого света… Но позволить себе делать то, что хочется, могут только очень богатые и могущественные люди. И то не всегда.

Он осмотрелся. Старая мебель, древние, кое-где отклеивающиеся обои, допотопная радиоаппаратура: телевизор «Рекорд 716Д», радиоприемник ВЭФ, проигрыватель «Радиотехника», магнитофон «Весна»… Но все в полном порядке и прекрасно работает – ведь он же классный электроинженер! И книг у него много!

«Я снова поднимаюсь по тревоге, и снова в бой, такой, что пулям тесно!..» – попытался он взбодрить себя давно устаревшей бравурной песней, но особого успеха не добился и прибегнул к другому способу.

«А за работу в выходной – двойная оплата…» – житейская истина оказалась сильней революционной романтики. Валяться в постели расхотелось.

Он прошел в кухню, поставил на плиту синий эмалированный чайник, зашел в крохотный совмещенный санузел. Сидячая ванна с потрескавшейся эмалью, покосившийся унитаз, крашенные тусклой масляной краской стены… Пена для бритья кончилась неделю назад, а новую он так и не купил. Кое-как намылил щеки ядовито-зеленым «Хвойным» мылом и взял в руки одноразовый «Жиллет», которым брился уже неделю. Каждый день. Когда-то давно отец сказал: запомни, сынок, небритый – все равно что грязный. У маленького Андрюши щетина тогда не росла, но слова врезались в память. По крайней мере, ежедневным бритьем отец мог гордиться.

Говоров со скрипом провел в скудной мыльной пене чистую дорожку, расцветившуюся красными полосками порезов. Да, одноразовая – это когда один раз. В зеркале отражалось худощавое лицо без каких-либо изъянов, но и без особых красивостей: высокий лоб, чуть изогнутые брови, широко расставленные серые глаза, ровный прямой нос, крепко сжатые губы, округлый подбородок – не широкий квадратный, выражающий силу характера, но и не узкий острый, отражающий безволие. Короче, самое обычное, ничем не примечательное лицо тридцатилетнего мужчины.

Чайник давно кипел, струя пара била в стоящие пузырем обои. Хорошо бы купить электрический, с автоматическим отключением. Говоров залил кипятком пакет лапши быстрого приготовления и комковатый быстрорастворимый кофе. И то и другое усердно рекламировали по всем телевизионным каналам. Но в лапше не было вкуса, а кофе отдавал запахом горелой изоляции. Впрочем, он привык к такой еде.

Ровно в восемь Говоров вышел из квартиры. В подъезде привычно пахло кошками и плесенью. Скрипящая дверь не закрывалась. На улице было мокро и холодно. Промозглый ветер легко пронизывал плащевую ткань и тонкую подкладку. Говоров поднял воротник и застегнул пуговицу под горлом. Убитый «жигуленок» цвета коррида со спущенными колесами печально смотрел на хозяина парой фар, но тот прошел мимо и направился к автобусной остановке, хотя и подумал, что если поменять стартер, то можно сэкономить на билетах. Впрочем, бензин быстро сожрет эту экономию. И еще подумал, что надо хотя бы поставить машину на кирпичи.

Проходная «Сельхозмаша» являла классический образец промышленного социалистического зодчества: колонны, «рабочая» лепнина на фасаде – шестеренка, комбайн, колосья и два ордена.

К проходной Андрей подошел в девять утра. В рабочий день приезжал к семи. Пашка Колотунчик говорил, что напрягать человека на пахоту с семи утра – это не что иное, как истязание, совершенное с особым цинизмом, колотунчик, бляха-муха… В субботу, законный выходной, никто с особым цинизмом не напрягал. Главное было прийти и отработать восемь часов.

Андрей вошел в проходную, достал из кармана пропуск – запаянную в пластик карточку с фотографией и электронным чипом. Пропуск нужно было сначала предъявить охраннику в стеклянной коробке, а потом в маленькой серой коробке на стойке. Коробка, в отличие от толстого полусонного охранника, никогда не бывала заспанной или с бодуна и обладала прекрасной «памятью» – она помнила, кто и когда пришел на завод, кто и когда ушел. Но Говоров всегда вовремя приходил и уходил, а в промежутке старательно работал.

Вот и сейчас он добросовестно мел площадь. Тяжелые, намокшие листья прилипали к асфальту. Метла шепелявила, бормотала: ширк-ширк…

Подошел Колотунчик, остановился рядом, обдал перегаром.

– Вкалываешь?

Интересно, он сам понимает, что это дурацкий вопрос?

– Нет, Пал Андреич, это я для души.

– Слышь, Говор, Матвеич сейчас позвонил. Сказал, чтобы мы, значит, языком вылизали всю площадь.

– А чего ее лизать?

– А завтра из Москвы какие-то вивесторы приезжают, или как их там… Во колотунчики какие!

– Ладно. Языком я, конечно, ничего лизать не буду, но вымету начисто.

Паша неодобрительно покрутил головой.

– Гордый ты, Говор… Так нельзя…

– Почему это в нашей замечательной стране нельзя быть гордым?

Колотунчик втянул голову в плечи и огляделся.

– Ты это, намеки свои заканчивай… Гордым можно начальникам быть да богатеям всяким. А простому человеку нельзя. Иначе всю жизнь будет колотунчики получать.

– Это где ж такое написано? – с интересом спросил Говоров. – В Конституции?

Паша досадливо махнул рукой.

– Да ну тебя! Договоришься… Короче, Матвеич велел и завтра выйти. За ночь-то опять насыплет. Не снега, так листьев.

– Ладно, выйдем. За двойную-то ставку чего ж не выйти? Да ты не бойся, я молчу… Встретим твоих «вивесторов» как положено!

Говоров подмигнул Колотунчику и продолжил свое «дворянское» занятие.

На стационарном посту ГАИ-ГИБДД, перекрывавшем Восточное шоссе на въезде в Тиходонск, было спокойно. Дежурная смена несла службу в обычном режиме. Старший наряда капитан Кузнецов в высокой стеклянной будке меланхолично писал отчет за прошедшие сутки, поглядывая вниз, где младший лейтенант Свиридов и сержант Пяткин потрошили синюю фуру с кабардинскими номерами. Несмотря на многочисленные инструктажи и тренировки, оба не были готовы к нападению: один зачем-то залез в кабину, так что только ноги торчат, второй увлеченно перебирает документы – если черноволосый водила с напарником решат их грохнуть и, забрав оружие, скрыться, то успешно смогут это сделать. Тем более что сержант Воронин забился в сортир, вместо того чтобы с автоматом наизготовку страховать коллег, правильно выбрав безопасную линию огня.

Кузнецов тяжело вздохнул. В новейшие времена контрольные посты ГАИ превратились в средневековые замки на кишащих разбойниками дорогах. И нападают на них, и расстреливают, и сжигают… Если сам не отобьешься, никто тебе не поможет: не успеют. Только сфотографируют да трупы увезут. А эти олухи думают, что с ними такого не случится. Да и вообще они ни о чем не думают, только как бабки с дальнобойщиков содрать! Сейчас бы выдернуть Воронина из сортира, выстроить всех в ряд да надавать по мордасам, чтобы знали, как службу нести. Только сейчас это не модно, сейчас все живут дружно – начальники с подчиненными, ревизоры с проверяемыми, судьи с подсудимыми. Время такое: если бегаешь в стае – то и вой по-волчьи. Значит, надо сидеть и не рыпаться, а то разругаешься со всеми и сам в дураках окажешься. Захочешь быть чистеньким, а выйдет наоборот – сам спалишься и окажешься по уши в говне… Ребята работают, как умеют, на общее благо. А нападать на них дальнобойщики и не думают. Зачем им нападать?

Проверка окончилась, фура поехала дальше. Свиридов и Пяткин удовлетворенно закурили, облокотившись на патрульную «пятерку» в боевой желто-синей раскраске. К ним присоединился, наконец, Воронин, ему тоже дали закурить… Стоят, болтают, смеются. Делать все равно нечего. Движение слабенькое: час пик, когда новые русские, воплотившие в жизнь мечту о загородном доме, разом рванут в свои офисы, наступит через час-полтора. И утром на них все равно ничего не заработаешь, да и вообще смена заканчивается, пора отдыхать. Недалеко от поста дорогу перебежал лось – весна, у них самый гон начинается. Пяткин заорал, заулюлюкал, а Воронин даже автомат вскинул, приложился, будто стрелять собрался. А что, с дурака станется!

Асфальт был мокрым, кое-где виднелись начинающие подсыхать лужи: недавно сошел снег, слабое весеннее солнце только-только приподняло макушку над горизонтом. Пяткин зевнул, чуть не вывихнув челюсть, да так и замер с распахнутым ртом. На фоне бледного солнечного полукруга на пустой трассе показались три темных джипа, которые неслись, как болиды на гонках «Формулы-1». Сон как рукой сняло.

– Кирилл, смотри, – резво повернулся он к Свиридову, – вроде жирные карасики к нам спешат.

Офицер повернул голову и присвистнул.

– Глаза-то разуй. Твои карасики на двадцать кэмэ превышают, а эти под двести идут и ничего не боятся! Так что это скорее щуки! Сбегай к старшому, спроси, проверять их или нет? И скажи, что я бы их тормозить не стал…

Топая по ступенькам тяжелыми ботинками, Пяткин вбежал в стеклянную будочку поста.

– Иван Иванович, гля, как гонят! Чего с ними делать? Свиридов не хочет связываться…

Угловатые черные «Гелендвагены» с наглухо затонированными стеклами, не снижая скорости, уже приближались к посту. Гудел, завихряясь, разрываемый тяжелым металлом воздух, широкие, раскаленные скоростью скаты высушивали асфальт, оставляя на несколько мгновений за собой светлые полосы. Миг – и дерзкие джипы совсем рядом. Если бы старший наряда надумал их остановить, то без автоматного огня это бы сделать не удалось. Правда, можно было поднять шипы системы принудительной остановки «Еж», но эффект был бы тот же самый: лопнувшие скаты и летящие в кювет консервные банки со свежим человеческим мясом.

Кузнецов скривился, как от зубной боли.

– И правильно, что не хочет. Ты на номера посмотри: московские, с нулями, флажками… А внутри, скорей всего, бандюки, по манерам видно! А у тебя автомат где?!

– Так вот, за спиной!

– А должен быть на груди, готовым к бою! Ты сам-то к бою готов?

– Так не война ведь…

Чух!

Чух!

Чух!

Три пушечных снаряда пронеслись мимо, и звуковая волна заставила дребезжать стекла обзорной кабины. Кузнецов зачем-то надел фуражку и тут же вновь ее снял.

– Пусть лучше их лось какой-нибудь остановит…

Пяткин вернулся к своим коллегам и через несколько минут тормознул обшарпанный «Фольксваген», который на десять километров превысил скорость.

В первом из джипов, промелькнувших, как утренние призраки, мимо поста ГИБДД, водитель повернул голову к сидящему на переднем сиденье крупноголовому мужчине средних лет в неизменном темно-сером костюме, который, казалось, никогда не менялся. Но такое впечатление было обманчивым: Дмитрий Палыч отвечал за внутреннюю безопасность и отличался не только аккуратностью, но и практичностью, поэтому всегда покупал несколько одинаковых костюмов. Так же неизменны были свежая серая рубашка, чёрный галстук, безупречно повязанный узлом «Виндзор», и на ногах классические чёрные «оксфорды» без перфорации и всяких узоров.

– Палыч, видишь, нигде не останавливают! – с улыбкой бросил он. – Я уже заметил – чем наглее гонишь, тем лучше!

– Ты лучше на дорогу смотри, – оборвал водителя Палыч и пригладил волосы. Над висками у него были большие залысины.

– Твое дело доставить нас вовремя. А с гаишниками шутить не привыкай без особой нужды. Они, бывает, с омоновцами дежурят – полоснут из автомата, и привет родителям!

Палыч повернулся к трем мускулистым, коротко стриженным парням на заднем сиденье, похожим, как братья-близнецы. Они были в костюмах, хотя больше привыкли к камуфляжу. Цивильные двойки смотрелись на них, как фраки на гориллах.

– Помнишь, Паша, был такой случай?

Слово «случай» он произнес почему-то с ударением на последнем слоге. Лицо его при этом ничего не выражало.

– Да уж… – Паша на миг утратил невозмутимость, поежился и покрутил головой.

Палыч помедлил, достал черную коробочку рации «Кенвуд»:

– Третий, доложите обстановку.

– Второй, все штатно, – раздался из динамика чуть искаженный голос. – Позади нас чисто. Тут ребята анекдот рассказали – оборжались…

Палыч поморщился:

– Третий, маму твою, не засоряй эфир. Конец связи.

В первом и третьем джипе было тесно: по пять человек в каждом. На ночном тысячекилометровом пути даже приличный объем «Гелендвагенов» не делает такое путешествие комфортным. Все десятеро были похожи друг на друга, причем не родственным сходством – одеждой, прическами, выражением лиц, манерами и еще какими-то неуловимыми взгляду признаками, однозначно указывающими на то, что это питомцы одного инкубатора. Так похожи патроны в магазине готового к бою пистолета. А также «торпеды», «гладиаторы», «бойцы» – то есть пушечное мясо всех силовых конфликтов.

В средней машине было всего два пассажира, вольготно расположившихся сзади на мягких кожаных сиденьях, и вот они-то разительно отличались от остальных. И костюмы на них были подороже, и сидели более ловко, и говорили эти люди по-другому, и словарный запас у них был более богатым.

– Ну, Семен Борисович, считайте, приехали, – заметив промелькнувший указатель «ТИХОДОНСК 10 КМ», нейтрально произнес сидящий справа мужчина лет тридцати пяти, в светлом костюме и полосатом галстуке. Его телосложение выдавало бывшего спортсмена, поддерживающего себя в хорошей форме. Стрижка ежик, серые колючие глаза – он буквально излучал силу и уверенность, с первого взгляда было видно, что этот человек привык идти к цели самым коротким путем.

Однако острый как бритва, но умный и цепкий взгляд белесых глаз демонстрировал, что это отнюдь не простой «солдат» – в отличие от тех, кто мчался в головной и замыкающей машинах.

Так оно и было на самом деле. В свое время Олег Сергеевич Канаев, мастер спорта по самбо, как и многие спортсмены, подался в рэкет, уцелел в диких разборках, дорос до бригадира, затем вовремя смекнул, чем может завершиться такая карьера, и отошел от явного криминала. Создал частную охранную фирму, набрал силы и авторитета в легальном мире, но сохранил уважение и в криминальной сфере.

В данный момент он работал в одном из филиалов московской финансово-промышленной группы «Консорциум», где его должность называлась предельно просто – «директор по развитию». Знающие люди, конечно, хорошо понимали смысл этого эвфемизма.

– Тысячу километров за девять часов… Тяжеловато, – проворчал Храмцов. – Уже не по годам…

Семен Борисович – мужчина совершенно неопределенного возраста: на первый взгляд – сорок, сорок пять, но седая шевелюра, морщинистый лоб и глубокие носогубные складки прибавляли ему еще лет пятнадцать, не меньше. В отличие от Олега Сергеевича он умел прокладывать наиболее оптимальные маршруты и наверняка знал, что такое курвиметр[1].

– Мне надо самолетом… Или в эсвэ…

Мокрая лента шоссе ложилась под колеса, наматывая на спидометры джипов остаток тысячекилометрового пути. Время ожидания заканчивалось, наступало время действовать, Олег Сергеевич почувствовал выброс адреналина в кровь.

– Насколько я понял, с руководством завода уже разговаривали, – сказал он. – И как впечатление?

Семен Борисович пожал плечами.

– О впечатлениях будем судить по результату. Мы обозначили свой интерес, а периферия всегда заинтересована в инвестициях. Посмотрим… Как там по времени?

Олег Сергеевич посмотрел на свою «Омегу»:

– Все точно по плану.

– Пока по плану, – поправил опытный Храмцов.

За окнами замелькали вросшие в землю домишки социалистической поры и теснящие их богатые коттеджи нового времени. Черные джипы с «крутыми» московскими номерами въезжали на окраину Тиходонска.

«Сельхозмаш» занимал огромную территорию. Когда-то его выстроили на окраине, но потом он оброс общежитиями, домами, собственной поликлиникой и больницей и даже дал имя новому городскому району. В советские времена он снабжал комбайнами всю страну, давал работу пятидесяти тысячам человек и являлся градообразующим предприятием Тиходонска. Правда, комбайны он делал плохие, но колхозам выбирать не приходилось: во-первых – не из чего, а во-вторых – снабжение шло по разнарядке. Качество машин в разнарядке учитывалось, поэтому при необходимости в трех комбайнах покупали пять – два на запчасти. Завод перевыполнял план, на доске почета висели портреты передовиков производства, партийная и профсоюзная организации без устали вели идейно-воспитательную работу, на общих собраниях трудящиеся правильно выступали и зрело голосовали, кого надо осуждали, клеймили позором, а кого надо – горячо одобряли и всецело поддерживали. Словом, «Сельхозмаш» и его многотысячный коллектив уверенно шли к победе коммунизма.

Но вдруг все чудовищным образом изменилось. Великий и могучий Советский Союз в одночасье развалился, всемогущая партия – «ум, честь и совесть эпохи» – оказалась колоссом на глиняных ногах и сама по себе рухнула, все планы лопнули, а директивы растаяли в пьянящем воздухе демократии и плюрализма. И сразу же «Сельхозмаш» умер. Главный конвейер остановился, треть работников сократили, половина оставшихся разбрелась кто куда…

«Красный директор» Малышев умел работать по плану, госзаказу и директивным указаниям обкома КПСС, но в бурном море рыночной экономики был обречен на быстрый и бесславный конец. Если бы власть не отпустила вожжи и не отдала страну на поток и разграбление, так бы и произошло.

Но на грабительскую приватизацию завода ума хватило и у Малышева, и у его окружения. А что хитрого в том, чтобы напечатать ничего не стоящие бумажки, назвать их акциями, взять себе большую часть и на основе этой явно мошеннической комбинации чужое объявить своим? После этого пути коллектива и руководства резко разошлись. Если раньше Малышев в месяц зарабатывал 320 старых, полновесных советских рублей, рабочий сборочного цеха – 280, а вечный российский эквивалент жизненных ценностей – бутылка водки стоила 2 рубля 87 копеек, то теперь, когда цены взбесились, бутылка жизненного эликсира стоила две тысячи, а зарплата рабочего составляла 65 тысяч, но не выплачивалась (нет денег), генеральный директор откусывал по полмиллиона, а то и миллиону новых, обесценившихся рублей, да плюс страшно запрещенные раньше тяжеловесные доллары. Завод хирел и нищал, его акции обесценивались, долг в бюджет рос так же, как долг по выдаче заработной платы. Отопление и электричество отключили, в холодных корпусах облупливалась штукатурка и трескались стены, станки ржавели.

А в административном корпусе все было по-другому: здесь царило благополучие, достаток и европейская атрибутика процветания. В российском, разумеется, понимании. Кабинет директора – просторный, светлый, с кондишеном, кожаной мебелью, баром, аквариумом, плазменной панелью, увлажнителем воздуха и прочими прибамбасами, говорящими… нет, прямо-таки орущими о достатке, обеспеченности и стабильности. Здесь и отопление работало, и электричество не отключали, и вода шла бесперебойно. К модернизированной служебной «Волге» генерального добавился «Мерседес», пусть и не новый, да и коммерческий директор прикупил «Форд»… Некоторые несознательные смутьяны связывали это с продажами оборудования и сдачей конторских помещений под офисы коммерческих фирм за черную наличку, которая якобы оседает в карманах директора и его прихвостней. Сам Малышев это категорически отрицал, называя клеветой, громогласно провозглашал, что завод возрождается, и сулил коллективу сытую и сладкую жизнь в самом ближайшем будущем.

Сейчас и директор, и прихвостни ожидали гостей, от которых это самое сладкое будущее и зависело. Хотя, честно говоря, сладость они собирались в первую очередь использовать для себя, но ведь это обычное дело…

– Васильич, хватит, скоро москвичи заявятся, – поморщился Вайс, главный инженер возрождающегося «Сельхозмаша». За глаза его звали Иоганн, проводя параллель с разведчиком из известного советского фильма[2].

– Андрей Германович, вы же знаете, я всегда в форме, – хмуро ответил коммерческий директор Фёдоров, наливая в широкий стакан «Джонни Уокер». На среднем и безымянном пальцах виднелись грубые рубцы. Он вырос на Богатяновке и имел бурную молодость: состоял на учете в милиции и даже отсидел за грабеж по малолетке… Потом вытравил криминальные факты из биографии и свел марганцем наколки, но следы остались: и шрамы на руках, и периодически выныривающие из лихого прошлого дружки, и несколько облагороженная блатная кликуха – напористый Ураган вместо откровенно блатного Уркагана.

Однако подчистить биографию, избавиться от татуировок и убрать одну букву в прозвище гораздо проще, чем изменить личность. В душе он так и остался Уркаганом. Уже будучи главным инженером, крепко подрался в ресторане, но сумел погасить скандал, и дело не получило официального продолжения. Потом на заводе ударил в споре мастера ОТК. Потерпевший оказался дядькой упертым, сказал:

«Я этого так не оставлю, до самой Москвы дойду!» Времена были тогда суровые, не чета нынешним, впереди замаячило уголовное дело, исключение из партии, короче, гражданская смерть… Но Ураган считался ценным специалистом и «нужным человеком», да и привлечение его к ответственности сулило неприятности руководству, поэтому дело опять замяли. От упрямца откупились ордером на квартиру в новом заводском доме – в те годы от такого предложения нельзя было отказаться.

С тех пор с Фёдоровым предпочитали не спорить. Но ответственность момента не оставляла Вайсу выбора.

– Какая может быть форма? С утра цивилизованные люди вообще не пьют! – отрезал он.

Фёдоров развел руками.

– Вчера на юбилее был у Васецова, перебрал маленько. Да и от вискаря никто еще ума не терял, это не водка. Тут культура потребления другая…

– Знаю я твою культуру потребления! Надо на два пальца от дна наливать, а ты на два пальца до края не доливаешь.

– Не волнуйтесь, это я нервы успокаиваю… У меня ни в одном глазу!

И в самом деле, выпившим он не выглядел. Разве что снял пиджак, распустил узел галстука и расстегнул ворот сорочки – недопустимая вольность в кабинете генерального.

– А вы ведь тоже нервничаете, – добавил он.

Вайс посмотрел на свои руки и как будто только сейчас заметил, что в очередной раз протирает очки белоснежным платком. Он поморщился, водрузил очки на нос, спрятал платок. И недовольно отвернулся к окну с тройным стеклопакетом, в серую утреннюю хмарь. Скрипнула кожа приставного кресла, в котором обычно сидели посетители.

Гендиректор же «Сельхозмаша» Малышев махнул из-за своего необъятного стола ладошкой на обоих, призывая к молчанию, и вновь склонился над аппаратом селекторной связи:

– Нет, Элла Владимировна, вы должны не хуже меня понимать, что, когда принималось решение о перепрофилировании нашего завода, мы брали на себя четкие и конкретные обязательства перед нашими японскими партнерами. Да, да, вы правильно понимаете. Так вот, эти обязательства должны соблюдаться неукоснительно! И сроки тоже! Так что ваши отговорки и оправдания меня не трогают. Дальше. Сборочный, вы на связи? – Малышев перещелкнул тумблер на селекторе.

– Да, Юрий Сергеевич, – раздался голос, – я вас слушаю.

– Значит, так, у меня сегодня день занят, завтра обсудим твой вопрос. Запомни только: я лично прослежу за установкой этого конвейера. Чтобы все по технологии, все по чертежам. Это не наша техника, там системы контроля, винт кувалдой не забьешь! Ну и хорошо, что понял. Все, совещание заканчиваем…

– Верочка, принеси нам кофе, – напоследок сказал он секретарше и, раздраженно ткнув пальцем в кнопку, выключил селектор.

Откинулся на мягчайшую кожу высокого кресла. Устало потер переносицу.

– Да, автомобили выпускать – это тебе не комбайны клепать, – сказал он в пространство между Фёдоровым и Вайсом. – Особенно в условиях конкуренции… Тут вначале надо огромные деньги вложить. А где их взять? Вот москвичи обещают, только я в благотворительность не верю. Посмотрим, как все обернется…

– Как нам надо, так и обернется, – сказал Фёдоров. – Что нам эти москвичи? Мы тоже не пальцем деланные!

Малышев посмотрел на него и повысил голос:

– Может, хватит уже вискарь глушить?! Или тебе проценты с контракта получать надоело? Хочешь в свой старый кабинет вернуться?

– Спасибо, Верочка, – тут же изменив тон, сказал он секретарше, которая принесла кофейник, три чашки, сахарницу и сливки на подносе.

Верочка кивнула и по ковровой дорожке двинулась к дверям, покачивая бедрами.

Фёдоров машинально провожал взглядом ее аккуратную, твердую попку, облитые блестящим нейлоном ноги и в который раз думал: дерет ее Малышев или нет?..

– С ними надо быть осторожными, – сказал Вайс, глядя на гуппи и прочих вуалехвосток, лениво перебирающих плавниками в аквариуме. Вот у кого проблем никаких. Лишь бы воду не забывали менять да жрачку давали регулярно…

– В Норильске тоже инвестировали, инвестировали, а потом прибрали весь комбинат к рукам! А старого директора застрелили, вместе с коммерческим!

– Типун тебе на язык, – сказал Фёдоров. – Через пятнадцать минут узнаем, чем они дышат…

– Да, узнаем… – Малышев снова наклонился к селектору. – Вера, убери тут, пожалуйста.

Вновь нарисовалась секретарша, невозмутимая, как айсберг, убрала стакан Фёдорова и кофе – Малышев и Вайс так и не дотронулись до своих чашек.

– Ты смотри там, как только приедут, сообщи мне сразу.

– Хорошо, Юрий Сергеевич, я предупредила охрану, – Вера осторожно закрыла обитую кожей дверь.

– А ты галстук затяни и пиджак надень! – рявкнул Малышев на Фёдорова. У генерального тоже выделился адреналин.

Фёдоров неохотно поправил галстук, надел пиджак.

До приезда москвичей оставались считаные минуты. Они тянулись медленно.

Вайс в очередной раз поднялся с кресла, прошелся по кабинету туда-сюда, подошел к окну, вцепился в подоконник. Главный инженер явно нервничал. Фёдоров поглядывал на него с ухмылкой…

– Едут! – напряженным тоном сказал Иоганн.

Ему было видно, как распахнулись ворота и на площадь выкатились три черных «Гелендвагена». Они сделали круг, обогнув комбайн на пьедестале и дворника в оранжевом жилете и с метлой, остановились напротив главного входа в заводоуправление…

«Дворянин» Говоров мел двор. Когда на территорию завода въехали три черных джипа, Андрей догадался, что это и есть те самые московские «вивесторы», из-за которых ему выпала халтура. Три огромных сверкающих автомобиля на широких колесах обогнули площадь по часовой стрелке. На первый взгляд они выглядели несколько угловато, но в этой угловатости был свой особый шарм, этакая самоуверенность чопорного британца, которому совершенно наплевать, что о нем подумают другие. И подобно тому, как на нагрудном кармане блейзера английского аристократа вышита эмблема его клуба – символ принадлежности к высшим кругам общества, на радиаторе каждого «Гелендвагена» сияла трехлучевая звезда – знак высшей автомобильной касты.

Наглухо затонированные машины плавно прокатились мимо Говорова и остановились у дверей заводоуправления. Он и представить не мог, какую роль сыграют приехавшие «вивесторы» в его судьбе.

В кабинет влетела Верочка, возбужденно выдохнула:

– С проходной позвонили: заехали!

– Проснулась! Без тебя знаем, – отмахнулся Малышев.

Через несколько минут в огромный директорский кабинет вошли трое солидных мужчин.

– Храмцов Семен Борисович! – представился первый, самый старший, и все поняли, что он и будет вести переговоры.

– Олег Сергеевич! – назвался второй, помоложе. И внушительно добавил: – Директор по развитию.

– Палыч! – буркнул третий и тут же поправился: – Дмитрий Палыч…

Фёдоров задержал на нем внимательный, опознающий взгляд.

После знакомства, рукопожатий и уверений, что всем все очень приятно, тиходонцы и москвичи сели за стол переговоров. Были произнесены все положенные дежурные фразы, после чего Малышев сказал:

– Давно вас ждем, коллеги. Чем же вы нас обрадуете?

Директор говорил «коллеги», но обращался к Семену Борисовичу – чувствовал в нем главного. Семен Борисович посмотрел на Олега Сергеевича и сказал:

– Наш директор по развитию сейчас все объяснит.

«Директор по развитию» больше походил на серьезного бандита. Но сейчас вместо того, чтобы вытащить пистолет, он только кивнул, потом раскрыл ноутбук, окинул сельхозмашевских внимательным взглядом и абсолютно невыразительным голосом произнес:

– В сентябре группа наших экспертов тщательно изучила положение дел на заводе. Собранные материалы были подвергнуты комплексному анализу. Выводы, господа, таковы: инвестиции в открытое акционерное общество «Сельхозмаш» следует признать… не представляющими интереса.

В зале стало очень тихо, а потом «красный директор», который начинал тридцать лет назад токарем, одновременно учился на вечернем в техникуме и жил в пьяной общаге, а через пять лет выбился в мастера и получил восьмиметровую комнату в малосемейке, а потом стал… В общем, генеральный директор «Сельхозмаша» Юрий Сергеевич Малышев сплюнул на пол и, соблюдая все правила хорошего тона и этикет деловых переговоров, произнес:

– Так какого фуя вы сюда ехали? На фиг комедию ломать, совещания устраивать? Сказали бы по телефону – идите на фер с вашими инвестициями!

Храмцов невозмутимо поправил узел галстука:

– Вы абсолютно правы, Юрий Сергеевич. Для того, чтобы сказать вам о выводах наших экспертов, необязательно было ехать из Москвы в Тиходонск. Тем не менее мы здесь.

Руководитель московской делегации сделал паузу.

– Мы хотим сделать вам серьезное деловое предложение.

– Это какое же? – спросил Малышев напряженно.

– Весьма выгодное для вас. Мы предлагаем вам продать завод.

– Продать? – повторил Малышев. – Завод?

– Именно. «Консорциум» готов приобрести «Сельхозмаш».

Директор поднял брови. Главный инженер побледнел. Лицо коммерческого директора, напротив, – побагровело.

Храмцов сказал:

– Мы прилетели, чтобы обсудить условия.

– Ус-ло-ви-я? – медленно, по блатному растягивая слоги, произнес коммерческий директор Фёдоров, точнее, сидящий в его оболочке Уркаган.

Надо сказать, что приехавший директор по развитию сразу почувствовал в нем своего, и директора новой эпохи обменялись многозначительными взглядами распознавания.

– А с чего ты взял, что мы собираемся с тобой что-то обсуждать? – Уркаган перестал сдерживаться и изо всей силы ударил кулаком по столу. Ручки выскочили из мраморной подставки и разлетелись по полу.

Семен Борисович поморщился:

– Зачем так? Это же бизнес. Бизнес, и ничего личного. Вы ведь даже не выслушали наши пред…

– Вон! – рявкнул Уркаган. – Пошли на хер!

Храмцов пожал плечами, кивнул своим спутникам. Олег Сергеевич закрыл ноутбук, спрятал в кейс. Сторожко глядя по сторонам, поднялся Палыч. Он явно ожидал неприятностей. Собственно, именно в этом и состояла его работа. Ожидать неприятностей и предотвращать их.

Фёдоров вскочил из-за стола, опережая гостей, подбежал к двери, резко распахнул, так что она стукнулась о стену. Испуганно вскинулась секретарша в приемной.

– Вон отсюда! – рявкнул он еще раз.

Трое солидных мужчин вышли из кабинета.

– Грубо и неинтеллигентно, – сказал Семен Борисович.

– Лохи периферийные, – не очень понижая голос, бросил в пространство Палыч.

Фёдоров крикнул им вслед:

– От мертвого осла уши вы получите, а не завод!

«Гости» уходили, и эхо катилось по пустому коридору.

Андрей увидел, как из дверей заводоуправления вышли «вивесторы». Удивился – что-то быстро они закончили переговоры. На втором этаже распахнулась створка окна. Оттуда высунулся коммерческий директор Фёдоров и закричал:

– От члена ушки! Понял, бля?

Андрей подумал, что главный инженер, кажется, нетрезв. Один из москвичей обернулся и поднял голову. Он широко улыбнулся Фёдорову. Окно на втором этаже затворилось.

Мягко, почти неслышно хлопнули дверцы, «Гелендвагены» двинулись в сторону ворот. На этот раз они огибали площадь против часовой.

Когда колонна москвичей отьехала от завода, Семен Борисович достал из кейса мобильный телефон, не спеша вытащил антенну. В середине девяностых это была редкость, пользовались мобилами только успешные, богатые люди, как они себя называли – элита.

– Шефу? – спросил Олег Сергеевич, хотя это и так было ясно.

Семен Борисович кивнул. Он быстро пробежался по кнопкам «Нокии». Кнопки отзывались мелодичным звуком. С антенны телефона сорвался сигнал. Спустя секунду в тысяче километров от Тиходонска, в кабинете председателя совета учредителей закрытого акционерного общества «Консорциум» Василия Петровича Лебедева раздался телефонный звонок. Василий Петрович просматривал проект бюджета, который ему передал один их прикормленных депутатов. Это очень важный документ, и получить его мог только властный и могущественный человек. Зная бюджет, можно определить выгодные вложения капитала, выхватить перспективные заказы, спланировать верные откаты и жирные распилы…

Телефон продолжал звонить. Поверх очков Лебедев посмотрел на столик, на котором стояли три стационарных аппарата с гербами Российской Федерации – и два мобильных. Разрывался тот, который предназначался только для связи с узким кругом руководящих сотрудников. Лебедев протянул руку, взял трубку. Дисплей высветил номер абонента.

– Слушаю тебя, Семен, – сказал Лебедев.

– Они отказались, – ответила труба. Голос Семена звучал так чисто, как будто он находился за стеной.

– Отказались? – удивился Лебедев. В практике работы «Консорциума» отказы, разумеется, бывали. Но редко. Крайне редко. Авторитет «Консорциума» был настолько велик, что любое предложение, исходящее от него, расценивалось как «предложение, от которого нельзя отказаться».

– Отказались, Василий Петрович, – повторила трубка. Лебедев снял очки, бросил их на бумаги. Встал, по ковру дошел до огромного – от пола до потолка – окна. С двенадцатого этажа пирамиды «Консорциума» открывался вид на Москву-реку. В столице было солнечно, река блестела, и даже сильно тонированное стекло не могло погасить этот блеск.

– Отказались, говоришь… А почему?

– Думаю, не понимают.

– А ты пытался объяснить?

– Это было невозможно. Обстановка там сложилась неконструктивная.

– Что значит «сложилась»? Обстановку создают. Если она сложилась, значит, ты недоработал! Надо всегда дорабатывать, Семен… Оседай там, обживайся, решай вопрос на месте!

Не дожидаясь ответа, Лебедев отключился. Несколько секунд стоял молча, глядя на живописный пейзаж. По Москве-реке плыл прогулочный теплоходик, в небе над столицей скользили легкие завитки облаков, после недавнего дождя воздух был чистый, прозрачный, хорошо просматривался умытый мегаполис с выделяющимися зданиями сталинских высоток. Хорошо! Но любоваться некогда – у Василия Петровича полно работы. Помимо текущих дел в ежедневнике были намечены три серьезные встречи, в том числе с вице-премьером. Да еще интервью французскому телеканалу…

– Вот ведь загогулина какая, понимаешь, – явно пародируя кого-то, сказал Василий Петрович и вернулся к столу.

Для него неудача в Тиходонске была временной информацией. Следующая должна содержать отчет о достижении цели. И он продолжил заниматься делами, за которыми стояли огромные деньги, ресурсы, человеческие жизни. И смерти…

– Ну, что он сказал? – спросил Олег Сергеевич.

Семен Борисович крякнул.

– Что сказал, что сказал… А что он мог сказать? Что мы облажались и должны исправлять ситуацию!

– Любят у нас начальники крайних находить! – скривился Олег. И добавил: – У меня уже кишки марш играют. Эти долбачи даже не угостили гостей…

– Может, это и к лучшему. Знаешь, чем такие угощения заканчиваются? Моргом! Сейчас поедем, пообедаем, а пацаны пусть посмотрят офисы. Переночуем в гостинице, а потом надо снять жилье поприличней – чую, мы тут надолго зависнем…

В двадцати пяти километрах от Тиходонска, в теплично-огородном Халтыре, населенном трудолюбивыми армянами, новые кооперативные времена мгновенно освободили сдерживаемую и наказуемую аскетичными советскими законами, но буйно кипящую в душах восточных людей частную инициативу. Вначале жители выставили к дороге мангалы и принялись жарить и продавать проезжающим автомобилистам шашлыки и чебуреки, потом поставили столики и навесы, потом возвели стены… В результате вдоль шоссе выстроились десятки кафе, закусочных, чебуречных и ресторанчиков. Теперь сюда уже специально приезжали любители кавказской кухни, которую к тому же отличали вполне доступные цены.

Сегодня в двухэтажном частном кафе «Медея» было непривычно многолюдно – банкет: встреча выпускников Тиходонского политехнического. Такие мероприятия проводят обычно летом, ну, как собрались, так собрались. Гостей было около шестидесяти человек: большинство пришли пешком или приехали на автобусе, на мокрой стоянке стояло двенадцать «Жигулей» и неновых иномарок, только Ванька Вельветов прикатил на огромном джипе с водителем.

На дверях «Медеи» висела старая табличка с забытым словом «Спецобслуживание». Сейчас таких табличек уже не существует: в солидное заведение и без них абы кого не пустят – фейсконтроль, дресс-код и все такое. Впрочем, в Халтыре всего этого не водилось. А вывеска осталась от прошлой жизни: раньше здесь была столовая: фикусы в кадках, большие цветные фотографии цветов и сельских пейзажей да картина неизвестного и явно непризнанного гения – на берегу реки пасутся кони, ноги которых имеют почему-то по два сустава. Меню тоже было без выкрутасов: пара салатов, включая неизбежный оливье, три супа и пять горячих блюд, из которых в наличии имелось реально всегда два, а то и одно…

Теперь все изменилось. Под стационарным навесом во дворе в землю был вкопан тандыр[3], в котором на вертикально висящих шампурах запекались крупные картофелины, перемежающиеся с овощами и небольшими кусочками жирного мяса. Сок овощей и жир, стекающий с мяса, пропитывал клубни. Недорого, сытно и очень вкусно. Пить – а на водку, естественно, денег не пожалели, – можно было не закусывая, уже под один исходящий из тандыра почти осязаемый запах.

А у входа стоял инженер-электрик Лешка Плугин. Прикинут он был по последней моде девяностых: малиновый пиджак с золотыми пуговицами, отглаженные брюки, блестящие новым блеском башмаки, тонкий аромат настоящего французского одеколона. Он рано растолстел, но выглядел жизнерадостно и мог служить ходячей рекламой простой здоровой пищи: старых добрых куриных котлет, свиных отбивных и макарон по-флотски – этот набор ежедневно и готовила столовская кухня. Десять лет назад Лешка вместе со всеми закончил Политех и вряд ли имел бы столь преуспевающий вид, если бы не женился на Ануш Хачалаевой – дочке бывшей заведующей этой самой столовки, которая ее успешно приватизировала, став из простого наемного работника – собственником, хотя и мелким. Бизнес она передала молодым, а они довели уже затрапезную столовку до ума.

Сейчас Лешка Плугин стоял в дверях, как и подобает радушному хозяину. Именно он с Сергеем Шереметом и придумал собрать их курс: как-никак десять лет со дня выпуска! Серега – самый талантливый выпускник: сразу после окончания поступил в аспирантуру, два года спустя защитил кандидатскую, а сейчас торговал секонд-хендом в арендованном подвальном магазинчике и считал, что ему здорово повезло. Дела шли неплохо, он съездил с женой на две недели в Турцию и даже собирался выкупить свой подвал. Сергей и занимался оргвопросами: обзванивал всех, зазывал, уговаривал, стыдил, прельщал минимальными затратами и вкусной едой, говорил высокие слова о студенческом братстве и нерушимой дружбе молодых лет.

В результате на банкет приехало даже больше народу, чем ожидалось.

– Поднимайтесь наверх, ребята, там и стол, и бар, и аперитив, – Леша широко улыбался, оценивая каждого приходящего.

Компания собиралась разномастная, даже чересчур. Леша уже научился распознавать хорошую одежду и обувь. «Въехал в тему», как снисходительно сказала Ануш. Сперва-то он даже не слушал, когда жена с тещей обсуждали, кто во что одет, потом понял, насколько это важно, и теперь знал имена престижных модельеров наизусть.

Сейчас это пригодилось. Запахи одеколонов, покрой одежды, лейблы – все это характеризовало положение бывших однокашников на крутой и кривой лестнице жизненного успеха. Были и другие признаки внешнего благополучия: Вельветов, например, кроме джипа и водилы, продемонстрировал молодую длинноногую блондинку, одетую как манекенщица. Да и манеры у них были соответствующими. Леша даже смутился и скованно поклонился обоим, как швейцар кланяется высоким гостям.

С другими сокурсниками он чувствовал себя проще, хотя тоже делал выводы: у Маринки Алиевой надетая раньше сезона норковая шуба и новенькие сапожки «Дольче Габбана», а у Андрея Говорова стоптанные башмаки, вытертый пиджак еще студенческих лет с – убиться веником! – институтским ромбиком на лацкане! Он всегда был с причудами, таким и остался.

Вообще-то людям свойственно держаться своего круга. Поэтому разношерстные компании состоят обычно или из родственников, или из бывших одноклассников. Что ж, это как раз такой случай, и Лешка вел себя избирательно, или, как принято говорить в определенных кругах, «гибко». С некоторыми мужчинами он обнимался по-братски, а их дамам целовал ручки. С другими тоже обнимался, но не так горячо, словно экономил время, и ручки спутницам только пожимал.

– Поднимайтесь наверх, ребята, у меня уже все готово.

«Медея» внутри освещалась откровенно кустарно сработанными а-ля факела настенными светильниками. Грубой каменной кладкой и открытым очагом под вытяжкой в углу зал напоминал жилище горца. Ароматы дымка, специй, солений, свежей зелени, только что испечённых лепёшек, жаренного на огне мяса просто приказывали как можно быстрее приступить к трапезе.

Длинный стол, составленный из пяти-шести обычных, был накрыт пёстрой бумажной скатертью в весёлый цветочек и делил по диагонали небольшой уютный зал на два треугольника. Сумятица выбора соседей при рассаживании быстро улеглась, чокнулись за встречу рюмки с холодной водкой, застучали по тарелкам вилки и ножи.

Все шло как обычно: ели, пили, говорили тосты: за преподавателей (которых не догадались позвать и теперь сокрушались по этому поводу), за дружбу, за молодые годы. Постепенно все оттаяли, невидимые барьеры размылись, напряжение спало.

– А помните, как Юрка Цуранов шпаргалки скотчем приклеивал?

Стол взорвался смехом. Сам Юрка снисходительно улыбается: мол, было дело под Полтавой… Он ни одной сессии вовремя не сдал, вечно в «хвостах», ни разу стипендию в руках не держал. Но Юрка в дорогом костюме, с таким увесистым перстнем на пальце, что подумать жутко – сколько же эта дурацкая гайка стоит.

– А когда Алинка Гусева формулы на бедре написала, а Сан Саныч заметил, полез в горячке под юбку, потом опомнился, покраснел как рак и поставил ей четверку?

– Да Алинке и пятерку поставить можно было!

И снова все смеются, и она громче всех – девочка-куколка, белокурая Барби, чуть-чуть полнее в груди и бедрах, чем требовал евростандарт, но с тонкой талией, с изящными руками. Вокруг нее вечно суетились однокурсники. Училась Алинка так, что о ней легенды слагали. Ни у кого не хватило бы духу поставить ей заслуженную двойку. Мало того, говорили, что она могла после экзамена продать прямо в аудитории уже ненужный учебник обалдевшему преподавателю за три рубля. Или дать ему совершенно бесплатно. Мало ли что говорят… И сейчас она в порядке – дорогая одежда, свежий маникюр, гладкое ухоженное личико, блестящие волосы.

– Слышь, Говор, а чего ты «поплавок» нацепил?

Смех смолк, все смотрят с недоумением, ждут, что он ответит. А он и не знает, что отвечать. Действительно, зачем? Как тут объяснишь, если кому-то непонятно? Пять лет они стремились к этому заветному знаку, он как бы объединяет всех здесь собравшихся, к тому же он как прикрутил его на выпускном вечере, так и не снимал. Пиджак-то в шкафу провисел все десять лет.

– Я это… Так просто…

Однокурсники переглянулись, и во всех взглядах читалось одно и то же: «Как был лохом, так и остался!» И тут же переключили свое внимание на более интересные сюжеты.

– А помните, как Сурков на экзамен пьяным пришел?

Снова смеются однокашники, а Витька Сурков тоже смеется и поясняет:

– Кислов бутылку браги принес, а она вроде слабая, только потом ноги не идут.

Эта история всем известна уже десять лет, но веселит, как новая, а Кислов добавляет:

– Мы из складного стакана пили, а Витька говорит: что там за осадок? А это окурок размокший!

Стол весело хохочет. А Говоров слабо улыбается и думает, как надо было ответить про этот злосчастный значок, чтобы все посмеялись и не считали его лохом…

– Ладно, – строго говорит Серега Шеремет, он был курсовым старостой. – А кто чем занимается?

– Я – собой! – хохочет Алина, демонстрируя ослепительно белые зубы. – То салон, то солярий, то клубы… Некогда по сторонам посмотреть!

– Я дома сижу, веду хозяйство, – под требовательным взглядом старосты негромко говорит сидящая рядом Маринка Медведева. Она выглядит, как Алинкина мама: постаревшая, грузная, с темным тяжелым лицом и тусклым взглядом.

– А чего тогда ты на базаре мясо продавала? – развязно спрашивает Валерка Конь.

Маринка краснеет.

– Это меня соседка попросила. Ей привезли из деревни, а она заболела. Могло испортиться.

Ей явно неловко. И Виталику Егорову неловко – он вкалывает в строительной шарашке и иногда подбрасывает Говорову халтуру по электрике, Игнатьев трудится в шиномонтаже… А Валерка Конь с гордостью рассказал, что организовал фирму «челноков»: одни женщины привозили из Турции и Китая огромные сумки с дешевым ширпотребом, другие продавали их на местном вещевом рынке, а он снимал сливки.

– И деньги идут, и бабы при мне, – хохотал Конь, и смех его был похож на конское ржанье. – Как в рекламе: два удовольствия в одном флаконе!

Вдруг он перестал ржать и озабоченно свел брови.

– Кстати, а где Забор? Болтали, он теперь в Москве, владеет крупной фирмой…

– А я другое слышал, – солидным баритоном произнес Ванька Вельветов, и все стали внимательно его слушать. – Закрыли его. За рэкет.

– Вот оно как… Наверное, сначала фирма, а потом посадили, – кисло сказал Конь. – Так всегда бывает…

– Стоп, стоп, стоп! – Лешка Плугин хлопнул в ладоши. – Не туда поехали! Мы зачем собрались? Веселиться да о хорошем рассказывать. Вот Валюша, краса наша, чем занимается?

– В основном шопингом, – с достоинством сообщила Валька Шальнева.

Миниатюрная подтянутая фигурка, слегка раскосые зелёные глаза с искринками и медно-рыжие волосы производили впечатление на мужиков. Скорее всего, именно говорящая фамилия и яркая внешность избавили Валюху от каких-либо сомнений в выборе жизненного пути. Она настолько успешно влилась в рынок со своим природным товаром, что совершенно не жалела о смене профессии. По слухам, сейчас она жила на широкую ногу где-то в Подмосковье, не особо часто «светясь» в городе своей молодости и даря радость общения бывшему тиходонскому водочному королю, перебазировавшемуся теперь в столицу. Судя по цветущему виду и качеству прикида, так оно и было.

– В Милане обычно. Там самая высокая мода!

– Высокая – это сколько? Метр восемьдесят? – Медведева, Осколкова и другие замордованные жизнью женщины смотрели на нее, мягко говоря, недоброжелательно, чтобы не сказать – с ненавистью.

Институтские девушки всего десять лет назад были одного поля ягодами. Сейчас положение резко изменилось: различные финансовые возможности наглядно отразились на их лицах, фигурах, одеждах. Одни могли называться «дамами», другие стали откровенными «бабами», «тетками», «кошелками»…

В «бизнес-леди» выбились немногие, природный товар тоже оказался востребованным далеко не у всех, да и способности торговать им тоже имелись не у каждой. Поэтому они не могли позволить себе проводить время в клубах, салонах красоты и соляриях, как Алина, тусоваться в Москве и ездить в Милан за товарами, как Валька, заниматься фитнесом и конной выездкой, как Маринка Алиева… Большинство покупали одёжку «от Валерки Коня» на барахолках и «отдыхали» на садовых участках и огородах, которые с лёгкой сериальной руки громко называли «фазендами». Они выглядели усталыми и постаревшими, жизнь была тяжелой и выпивала все соки. И за что им было любить своих успешных однокашниц?

– Это называется – с жиру бесятся! – пошла в атаку Клава Осколкова. – Тут пашешь с утра до ночи и еле концы с концами сводишь…

Былое единство стало раскалываться, и бывший староста попытался всех примирить, но его никто не слушал. Зал разбился на две части, невидимая граница зигзагом прошла по залу, разбивая присутствующих на неравные группы. В одной, презрительно кривя губы, осуждали Клавку, во второй недовольно шушукались, осуждающе рассматривали Шальневу. Вторых было большинство, но Вальку это не смущало.

– Кто как работает, тот так и лопает! – высокомерно сказала она.

– Заработалась!

– Гля, нашлась труженица!

Дело катилось к скандалу.

– Все, хватит мельчить! – по-командирски приказал Плугин, окончательно беря бразды правления в свои руки.

Надо сказать, что собравшиеся слушались его с большей охотой, чем бывшего старосту.

– Продолжаем рассказывать о себе. Кто работает по специальности, прошу поднять руку!

Говоров поднимает, оглядывается. Все опять замолкают и смотрят на него. Потому что его рука единственная! Андрей тушуется и опускает ее на стол, вроде просто хотел прическу поправить. Но этот номер не проходит.

– Пример, достойный подражания! – объявляет Леша. – И кем?

– На заводе… На «Сельхозмаше»…

– Понял, это хорошо, – благосклонно кивает Плугин. – В должности?..

– Дворник я, – нехотя говорит Андрей, жалея, что опять попал в дурацкую ситуацию. – Но это временно. На заводе были сокращения, так что пришлось…

Но его пояснений никто не слушает. В банкетном зале стоит гомерический хохот. Сурков держится за живот, Цуранов уткнулся лицом в стол, Валерка Конь упал со стула и, дергая ногами, бьется на полу в конвульсиях, что добавило веселья. Звенит посуда, расплескивается водка из поднятых рюмок, текут слезы из прижмуренных глаз. В зал встревоженно заглянула Ануш, но Лешка, не переставая хохотать, махнул рукой, и она исчезла. Все, даже Медведева и Осколкова, развеселились и смеялись точно так же, как Шальнева и Гусева, только прикрывали рты ладошками, чтобы дефектов зубов не было видно.

– Так ты дворник по специальности? А мы-то думали…

– Во дает Говорок!

– Ха-ха-ха…

На этой веселой ноте Плугин объявил перерыв. Все быстро разобрались «по интересам» и разбились по компаниям. Цуранов и Вельветов направились к стойке бара, за ним потянулись остальные «солидняки» – во всяком случае, те, кто себя таковыми считал. Лешка Плугин сразу выставил туда водку подороже, коньяк и деликатесные закуски.

Гусева, Шальнева и Алиева уселись на мягкий диван, провалились, так что вверх торчали только круглые коленки, глядя на которые Лешка тут же распорядился подкатить к ним столик с шампанским, шоколадом и фруктами.

Несколько мужчин и женщин курили на лестнице и – Леша не поверил своим ушам – с азартом вспоминали канувшие в Лету студенческие времена. Им ничего не было нужно, и Плугин спустился вниз, на застекленную веранду, где стояли длинные крепкие столы светлого дерева, за которыми хорошо пить пиво и говорить о жизни. Здесь, в окружении гостей попроще, боролись на руках Андрей Говоров и Валерка Конь.

Они сидели, сцепив на столе руки, молодые, крепкие, но разные. Один вырос в обеспеченной семье, что стало основой его цветущего и респектабельного вида, а второй всегда жил внатяг, и это отразилось на блёклой картинке его внешности. И то, что Говоров, благодаря супам быстрого приготовления и ежедневным упражнениям на свежем воздухе с тренажёрами «метла» и «лопата», не менее крепок, чем Валерка с его высококалорийным сбалансированным питанием и кеттлеровским оборудованием в спортзале, не бросалось в глаза с первого взгляда. Просто Конь, в отличие от Говора, был сыт и ярок, что и делало его гораздо более презентабельным в глазах однокашников. Однако быстрой победы не получалось. Всё-таки живая каждодневная тренировка мышц и красивые, но понтярские потуги на тренажёрах – это разные вещи. Но все же красный, вспотевший Валерка с грохотом припечатал руку противника к покрытому бумажной скатертью столу. И все бросились поздравлять его с такой радостью, будто одолел тот кровожадное чудище заморское, а не своего же товарища Говора…

– Знай наших! – отдуваясь, проговорил Конь.

– А прошлый раз помнишь? – беззлобно отозвался Говоров.

– А что «прошлый раз»? – вроде в недоумении развел руками тот. – Не помню уже…

Но внимание всех уже переключилось. Словно из воздуха материализовались бутылки водки и тарелки с закуской, прихваченные с большого стола. Зная повадки бывших сокурсников, Леша велел поварам выставить несколько тарелок с нарезкой недорогой колбасы. Солидные гости ее есть не станут, а простым ребятам – в самый раз.

– Ты, Андрей, молодец! – хозяин подсел сбоку и обнял Говорова за плечи. – Классную хохму придумал про дворника! Все обхохотались! А то бы, того и гляди, драться стали!

– Да это не хохма, Леш. Я инженером-электриком был в третьем цеху. А тут эти сокращения. Квартира служебная, жить где-то надо. Вот и пошел дворником. Но это временно, сейчас новое производство развернут, я и вернусь в инженеры.

– Вот оно как… – оторопел Плугин.

– Мы чего, Говорку день рождения справляем? – спросил Конь, подавая хозяину рюмку с водкой. – Давайте за хозяина, за Лешика! И за процветание «Медеи»!

Все чокнулись и выпили.

– Только знаешь, Леша, название не совсем удачное! – зажевывая бутерброд, сказал Говоров.

– Почему? – удивился Плугин.

– Да потому, что Медея убила своих детей и накормила ими мужа! Согласись, для кафе это не очень здорово…

Плугин встал, похлопал снисходительно однокашника по плечу.

– А кто, кроме тебя, об этом знает? Все думают – красивое армянское имя. Ну, ты дал, Говор, со своим дворником!

И пошел наверх, к «солиднякам».

– Умный ты парень, Говор, только мозги у тебя не в ту сторону повернуты! – раздраженно бросил Конь. – Ну зачем ты ему это брякнул? Намекнул, что Ануш детей убивает и нас кормит? Пацан старается, стол хороший сделал, скидку заложил в калькуляцию. А ты ему – бах в лоб! Зачем гадость сказал? В благодарность, что ли?

– Да нет, – растерялся Андрей. – Я и не думал… Это я просто…

– У тебя все «просто»! Сократили штаты, и ты просто работаешь дворником! Хочешь, я тебя к себе возьму? Будешь за товаром ездить, старшим группы!

– Да нет… У меня мозги другие…

– И снова ты чушь порешь! – с явным превосходством сказал Конь. – Значит, на красный диплом тебе извилин хватило, а на спекуляцию нет? И потом, мозги у всех одинаковые. Я видел, у нас одного старшего застрелили, прямо в голову…

Бр-р-р!

И он пошел следом за Плугиным.

– Ну, теперь, когда торгаши ушли, давайте от души выпьем! – сказал Шеремет. По деньгам он, наверное, мог тусоваться наверху, с «преуспевшими», но по душе остался здесь, с «простыми».

– Давайте, – сказал Виталик Егоров.

– Не откажусь, – кивнул Славка Игнатьев.

И Маринка Медведева поддержала предложение, и Осколкова, и еще десятка полтора тех, кто не считал себя «солидняками».

– Говори тост, командир, – сказал Сашка Семенов.

Шеремет вздохнул.

– Видишь, те, что наверху, меня уже не признают командиром… Ну, ладно! Давай за все настоящее. За настоящую дружбу, настоящую любовь, настоящих людей!

– Правильно!

– Молодец!

– За это и пьем, – загалдели собравшиеся.

Рюмки в очередной раз соприкоснулись и опустели.

– Вот оно как обернулось, – сказал Шеремет. – Раньше мы вроде все одинаковые были, а теперь одни здесь гужуются, а другие там. На втором этаже. Потому как они выше нас. Так выходит.

– А чем они выше? – спросил Говоров.

– Да тем… Когда-то все сидели за одинаковыми лабораторными столами – а сейчас одни в баре, пьют коньяк и виски, другие – во дворике – водку с пивом. Может, «Медея» – единственное место, где я могу встать, подняться наверх, чокнуться с Петькой Вельветовым. Но Петька нынче – босс. А я кто? Так что чоканье ничего не изменит.

– Какие они боссы? – не соглашался Говоров. – Цуранов еле-еле институт закончил, и Вельветов, да и остальные… Алинка и Валька бабы красивые, только без ошибки трех слов не напишут.

– Сейчас это ничего не значит, – махнул рукой Егоров. – Знания, грамотность и все такое никому не нужны. Сейчас время дураков. А наглость – второе счастье. Кто смел – тот и съел. А вначале еще у другого выхватил!

– Да они умней нас оказались, – закричала обиженная Осколкова. – Потому что готовились жить, а не пахать!

– Ничего умного в них нет. Кто ж тогда мог знать, что ни диплом с отличием, ни знания никогда больше не понадобятся? Если бы все оставалось по-прежнему, мы бы сидели наверху, а они здесь, – пробурчал Семенов.

– Ладно, хватит плакаться, – сказал Шеремет. – Димки вон вообще не стало. Давайте за упокой, не чокаясь…

– Дурацкая смерть, – заметил, пока разливали, Андрей.

– Но Димка-то был не дурак! Ты вспомни – он каждый семестр повышенную стипуху получал! – Шеремет поднял стаканчик: – Дернули!

Выпили. Закусили копченой колбасой. Сергей отметил, что нарезка-то дешевенькая, не такая, как наверху. Больше на это никто внимания не обратил.

Димка, общий любимец, гитарист, поэт, мастер на розыгрыши, капитан факультетской команды КВН, в годы прихватизации вообразил себя журналистом, стал выпускать какую-то бурно-демократическую газету, брякнул слишком много правды, нажил врагов, влип в неприятности и крепко запил. Он пропил все, чем владел, переселился на городской рынок к бомжам. Однажды зимним утром его нашли замерзшим в подъезде дома, где жила давняя его любовь. Шел к ней, шел, да постучаться не решился… Как безработный в Америке из старых советских фильмов.

– А интересно, если бы он к Любке постучал, она бы открыла? – спросил Андрей.

– Какой «открыла»?! – вмешалась Медведева. – У нее муж, ребенок!

– Значит, все правильно? – спросил Говоров. – Замерз – и замерз?

– Такова жизнь, – кивнула Осколкова. – Я бы тоже не пустила. То есть если бы у меня семья была.

А так открыла бы, обогрела. Только он ко мне не пришел.

– Кто нужен – не открывает, а кто открывает – не нужен, – философски произнес Шеремет. Осколкова обиделась.

– А где Верка Тюрина? – спросила Медведева, обращаясь к Говорову.

Тот качнул головой:

– Откуда я знаю?

Они встречались на пятом курсе, Говоров был влюблен, все думали, что они живут на полный ход. А на самом деле они так и проходили под ручку до госэкзаменов. В кино, в кафе, мороженое ели… У него-то ни денег, ни кола, ни двора. После выпуска, так и не дождавшись ничего внятного от Говорова, она стала гражданкой Погосовой, супругой домашнего тиранчика, не могущего поверить в свою бесплодность.

А ещё через четыре года, после многочисленных витиеватых восточных оскорблений и скандалов получив развод, – госпожой Милькис. И вот тут уж повезло так повезло! Арончик Милькис из третьей группы, начавший ещё в институте торговать диковинными тогда ноутбуками и «левым» программным обеспечением, сильно раскрутился за эти годы и увёз белокожую и златовласую Веронику на Святую землю, где она родила ему двух черноволосых кареглазых пацанят.

А что ещё нужно для счастья молодым благополучным людям?!

Но рассказывать обо всем этом Андрей не хотел. Любые разговоры о Верке выводили его из равновесия, а на душе начинали скрести кошки.

Потом все опять сидели за одним столом, алкоголь как бы стер невидимые границы, но не до конца. Как-то так получилось, что непривычный к спиртному Говоров к концу вечера заметно опьянел. Он помнит, что ходил с рюмкой наперевес, со всеми чокался и пытался завести хороший, умный и содержательный разговор, но ничего не получалось. Кто-то его просто не слушал, кто-то нес в ответ чудовищную ахинею.

– Как же ты упустил свою Веронику? – спросила Валька Шальнева. – Лох ты, Андрюша!

– Да никакой я не лох! Я… Я…

– Лох, лох. Лошарик, – подтвердил Конь, обнимая Вальку за талию и увлекая за собой.

Оглядевшись вокруг, Говоров обнаружил, что почти все уже разъехались. Стоянка у «Медеи» была пуста, только Цуранов и Конь усаживали в праворульную красную «Тойоту» смеющихся девчонок. Это были Шальнева и Гусева.

– Постойте, – бросился к ним Андрей. – Довезите до города!

– Как же мы тебя довезем? Мест-то свободных нету! – ответил Цуранов, забираясь за руль.

– Точно, – заржал Конь. – Хочешь, держись за бампер и бежи следом…

– Так я сзади, с девчонками помещусь…

– Еще не хватало, чтобы он нас заблевал, – недовольно сказала Алина.

– Да у меня самого машина есть! – вытащил Говоров последний козырь. – Вот стартер новый куплю и подвезу куда хотите.

– Представляю! – хихикнула Шальнева.

– Никогда ты новый стартер не купишь, братское сердце! – со значением сказал Конь и свысока похлопал его по плечу.

– А почему это?

– А сам подумай, – Конь сел рядом с девушками и стал хватать их за коленки. Те весело завизжали.

Андрей подумал, но ничего не придумал и промямлил:

– Фигня. Вот заведутся деньги, и куплю…

– Тараканы у тебя заведутся! А деньги сами не заводятся!

Цуранов на полную громкость врубил музыку, Конь захлопнул дверцу и облапил сидящую рядом Алину. Красная машина уехала, ее пассажирам было хорошо и весело.

Униженный и оскорбленный Говоров остался один. Смеркалось, дул холодный ветер. Он машинально полез в карман и вытащил несколько купюр. Откуда? Тут же вспомнил, что занимал у Шеремета и Игнатьева. Тьфу, неудобно-то как! Собрались прошлое вспомнить, а он – как попрошайка. Зато теперь можно взять такси. Опять глупость – получается, он на такси занял… Может, правильно говорят, что он лох?

Глава 2

Все средства хороши…

Рейдерская группа «Консорциума» обустроилась в Тиходонске основательно. Арендовали на тихой улочке дом из двух половин, в нем с комфортом разместились Храмцов и Канаев. Бойцы расселились на этом же квартале, а двое постоянно несли службу во флигеле при начальстве. После звонка из Москвы Семен Борисович обошел местное руководство: представился, познакомился, оказал уважение. Ему даже помогли снять офис в самом центре, наискосок от городской администрации: старинный солидный особняк со своей территорией, обнесенной кованой оградой – очень солидно и представительно. Обставились новой мебелью, наняли водителей, секретарш, курьеров. Работа закипела.

– Короче, схема такая, – ставил задачу Семен Борисович, а Палыч и Олег Сергеевич внимательно слушали. – Я двигаюсь по правовой линии. А вы подрабатываете неправовое воздействие. Я имею в виду психологическое, моральное и так далее. Без крайностей…

Палыч кивнул.

Олег Сергеевич хрюкнул. То ли сдерживаемый смех прорвался, то ли несогласие выразил.

– Что?

– Ничего, Семен Борисович. Только чего зря время тратить… Может, сразу их и возьмем за кадык?

Храмцов нахмурился.

– Ты не думай, что на периферии все пальцем деланные! Сейчас каждый в Москву позвонить может, да еще неизвестно на какой уровень… Чтобы «брать за кадык», надо заручиться полной поддержкой местных властей. А они пока настороженно кривятся в нашу сторону. Поэтому действуем аккуратно.

Палыч кивнул еще раз.

– Все понятно! – Олег Сергеевич встал. – Аккуратно, так аккуратно.

– И как же ты добрался? – поинтересовался Матвеич – «умывальников начальник и мочалок командир», как звали за глаза заведующего отделом чистоты. Почти весь личный состав отдела сидел в каптерке руководителя на обеденной планерке.

– Лешка Плугин довез, он к матери в город ехал. А то бы пришлось там и ночевать, на диванчике. Если б его жена не выгнала…

– Вот колотунчики! – ужаснулся Пашка, преданно глядя на Матвеича. Тот понял и кивнул.

– Давай за простых людей! – Матвеич поднял неполный гранёный стакан до уровня глаз. – Мы бы тебя никогда не бросили! Не то что «белая кость»!

Пашка и Матвеич, словно на конкурсе «Кто выпьет стакан водки в три глотка», быстро вылили в щербатые рты свои порции.

Андрея после вчерашнего мутило, похмеляться он не умел, поэтому под испытующим взглядом Матвеича с принуждением сделал глоток, сморщился и собрался было поставить стакан на старый верстак, накрытый вчерашним номером «Вечернего Тиходонска», но испытанная посуда не достигла газеты, приземлившись на лопатообразную ладонь хозяина каптёрки.

– Ну, мастер чистоты Говоров, хто ж так пьёт? Тут и так тара не до краёв – банка на троих. Ты бы её ещё на хлеб намазал! Запоминай: первая – полная и до дна, а дальше как пойдёт. Неволить не будем, не звери!

У Матвеича была своя логика, собственные оценки людей и событий, причем очень часто они отличались от общепринятых. Когда Андрей «проставлялся» в дворницкой должности, начальник сказал:

– Ну-с, добро пожаловать. Человек ты грамотный, поэтому лопату от граблей отличить сможешь. На крайняк мы поможем, если чо, спрашивай. Только имей в виду: никакого своего инженерного зазнайства, иначе мы не сработаемся!

Причем сказал таким тоном, как будто президент обращался к только что назначенному главе своей администрации.

Поэтому Андрей посмотрел на стаканы собутыльников, резко выдохнул и мелкими глотками выпил оставшуюся водку. Забросил в рот четверть небольшой, посыпанной крупной солью головки лука и стал энергично жевать, демонстрируя полное отсутствие зазнайства.

– Ай, молодца, – радостно обнажил остатки зубов Матвеич. – На-ка, нюхни вдогонку, – и протянул Андрею под нос горбушку бородинского хлеба. – Вот ты мне скажи, брат Говоров, как понимаешь ты нынешнюю жизнь? Куда катимся? Я вот фильм смотрел когда-то, уж и не помню щас названия, там Высоцкий Володя, он беляка играл, в конце лошадь свою застрелил, так он спрашивал: «А дальше что: господа офицеры в дворники, а дамы на панель?» Как в воду глядел! И панель переполнена, и господа – дворники. Только вот то, что прежние дворники в господа рванут так быстро, он и предположить не мог!

– Но это, Матвеич, ненадолго: прочность любого строя обратно пропорциональна его отношению к умным людям. – Говора уже слегка развезло, в голосе появился пафос. – Это закон! И мы как раз вчера с ребятами о том говорили…

– Ох, ты и договоришься, пока колотунчиков подбросят! – Пашка на миг отвлекся от водки, которую он с ласковым журчанием разливал в стаканы, стараясь быть тихим и не сбить с мысли умных людей.

– А знаете, сколько граней у ваших стаканов? – неожиданно спросил Говоров.

– Да кто ж их пересчитывал? – удивился Матвеич.

– Двадцать шесть! А придумала такую форму Вера Мухина, та самая, что монумент «Рабочий и колхозница» вылепила!

– Гля, колотунчики! И как у тебя в голове все помещается?

Пашка и Матвеич опять выпили.

– У меня где-то шоколадка была, – Матвеич полез в ящик раздолбанного обшарпанного стола и принялся перебирать бумаги.

– Девчонкам из бухгалтерии купил, да так и не занёс… Или занёс? Чего-то у меня и нету… О! Зато вот что нашёл! – Он шлепнул на верстак пачку акций «Сельхозмаша», перевязанную суровой ниткой. – Я же вроде как хозяин завода! Помните, что нам начальство обещало? И дивиденды, и участие в управлении! Помните, как Малышев распинался? А подпевалы хлопали!

Говоров помнил. Тогда он был еще инженером-электриком, сидел в зале и тоже аплодировал. Все выглядело убедительно: во всем мире держатели акций действительно обладают такими правами.

– А потом другое запели: тяжёлые времена, акции дешевеют, долг перед бюджетом, надо временно затянуть пояса… – разошелся Матвеич. – Чего ж они сами не затягивают? На дорогущих машинах ездют, костюмчики, часы, говорят, по сто тысяч. Распродают завод понемногу и довольны! Где эти золотые горы? – Он поднял пачку, покрутил в воздухе. – Ими ж даже подтереться и то не получится! Глянец, ити его!

– Может, еще что-то изменится… – неуверенно сказал Говоров. – Начнем машины выпускать, они цену и наберут…

– Если и наберут, то не для нас! Нас как нае…ли, так и будут нае….ть!

«Умывальников начальник» устало махнул рукой и бросил заработанные многолетним трудом акции на колени Андрею.

– Пойдешь на территорию, выкинь в мусорник.

А хошь, себе возьми, может, разбогатеешь!

В субботу, последний день октября, Андрей Германович Вайс ехал в Кулибинку, на дачу. Его обгоняли все кому не лень. Моросило, здоровенные фуры поднимали с дорожного полотна грязную взвесь. Она мгновенно забивала лобовое стекло, дворники размазывали грязь. Из Вайса водитель был никакой, за руль садился редко – главному инженеру положена служебная «Волга». Разумеется, с водилой. Но сегодня он ехал на собственной «девятке», нервничал. Два часа назад позвонил Зеленцов и предложил встретиться. Срочно.

Игорь Павлович Зеленцов был старшим инспектором Федеральной налоговой службы и курировал «Сельхозмаш». Он принял завод два года назад, сразу к нему стали искать подходы. Сблизиться с налоговиком удалось Вайсу. За два прошедших года материальное состояние Зеленцовых заметно улучшилось – из четырнадцатиметровой «однушки» в панельном доме семья перебралась в комфортабельную двухкомнатную, недавно купила новенькую «семерку». Минувшим летом провели отпуск в Испании, а не у тестя в Придонске… И существенных финансовых нарушений на «Сельхозмаше» никогда не обнаруживалось, так что обе стороны были довольны.

Ежемесячно они встречались на даче у Вайса – подальше от посторонних глаз. Некоторые инспектора контактировали со своими подопечными открыто – в банях да в кабаках, и конверты передавали тоже не особо скрываясь. Но Игорь Зеленцов был осторожен по натуре, во всем любил плановость и порядок. Наверное, поэтому они с Вайсом и сошлись – тот тоже был педантом. И вот два часа назад налоговик позвонил, словно в жопу клюнутый:

– Срочное дело, давай в двенадцать, где обычно!

Значит, случилось что-то из ряда вон…

Кулибинка расстраивалась – старые казачьи домики выкупали горожане, сносили и ставили крепкие особняки, с балконов которых хорошо любоваться на проходящие мимо баржи и пароходики. Вайс открыл ворота, заехал на просторный – четырнадцать соток – участок, загнал машину, вдохнул запах сырой листвы да оттенок горького дыма, остановился возле облетевшей груши, перед стареньким деревянным домом с синим фасадом и резными наличниками. За ним уже залили фундамент десять на десять и вывели первый этаж, скоро и у него поднимется солидный особняк. Правда, деревянную избушку придется снести: она тут будет ни к селу ни к городу, только вид на Дон закроет.

Под деревом стояла скамейка, на ней любил сиживать покойный отец. Он же эту скамью и сделал. И грушу он посадил… Дом не перестраивал, только сгнившие половицы заменил, новое крыльцо сделал, угол поправил да поддерживал в исправном состоянии, красил через год в один и тот же – синий – цвет.

Андрей Вайс был этнический немец. И хотя о своих корнях вспоминал редко, классическая национальная сентиментальность давала о себе знать. Он вспомнил, как по осени отец жег опавшую листву, вспомнил этот запах – горький и слегка тревожный, как сейчас… Со сносом загородного дома отец бы его не понял. Зачем ломать, если он стоит? И зачем тут каменный дворец ставить с ванной и телевизором, разве тебе в городе удобств не хватает? Или лишь бы хороший дом порушить?

После войны отцу приходилось несладко. А как же? Немец, враг… Мало ли, что воевал в Красной армии… Потом отношение изменилось – русский народ зла не помнит. Бухгалтер Герман Вайс честно трудился на «Сельхозмаше», и хотя в начальники не выбился, на заводе его уважали. После окончания института туда же пришел работать Андрей Вайс. Иногда Вайс признавался себе, что те годы все-таки были лучше. Тогда у него не было ни служебной «Волги», ни собственной машины, ни свободных денег… но он чувствовал себя счастливым. Снова стал накрапывать дождик.

В конце проезда показалась светло-серая «семерка» Зеленцова. Вайс вернулся в сегодняшний день. Он провел рукой по шершавому стволу дерева, потом подошел к воротам, распахнул. «Семерка» въехала внутрь, двигатель фыркнул и умолк. Из машины выбрался крупный костистый человек с простоватым крестьянским лицом, в одном костюме. Мужчины пожали друг другу руки.

– Пройдем в дом? – спросил Вайс. – Чайку-кофейку…

– Некогда, – ответил Зеленцов. – Вырвался на час со службы.

– Так выходной вроде…

– У меня сейчас ни выходных, ни проходных.

– Что случилось, Игорь Павлович?

– Давайте сядем в машину – капает…

Сели. Салон хранил запах нового автомобиля. На заднем сиденье еще остался полиэтилен.

– Так что случилось?

– В понедельник мы начнем комплексную проверку «Сельхозмаша».

– Как? – произнес Вайс. – Да ведь аудит только что провели…

Зеленцов бросил косой взгляд.

– Вы не поняли, Андрей Германович… Это внеплановая проверка. Сегодня меня пригласил начальник. Расспрашивал о положении дел на заводе…

О финансовых нарушениях. А у него сидел Костюков. Слушал, что-то записывал.

– Костюков из УБЭП?

– Он самый.

Вайс выругался матом. Он ругался редко и как-то неумело – как подросток из интеллигентной семьи, который попал в компанию сверстников-хулиганов и хочет показаться своим…

– Похоже, вас заказали, – сказал Зеленцов.

– Меня? – изумился Вайс.

– Не лично вас. «Сельхозмаш»… Мне поставлена задача вскрыть серьезные нарушения для возбуждения уголовного дела.

Несколько секунд Вайс молчал. Он считал себя искушенным человеком и опытным руководителем, но с такой ситуацией столкнулся впервые.

– Кто заказал? – спросил он после паузы.

– А вот этого я не знаю. Но высокого уровня. Это вы уж сами сообразите, кому помешали…

Андрей уже приблизился к турникету, когда его окликнули:

– Говорок! Андрюха!

Говоров обернулся и увидел Леньку Заборовского. Вернее сказать, увидеть-то увидел, но не сразу узнал. Он еще только всматривался, еще только вспоминал, а Заборовский уже оказался рядом – большой, шумный, рыжий.

– Здравствуй, Говор-Говорок… А я иду сзади, думаю: вроде похож, но вид какой-то не такой. Чего ты голову в плечи стал втягивать?

– Да просто так вышло. Холодно. Как раз недавно тебя вспоминали…

– С кем вспоминали? Чего вдруг?

Заборовский вальяжно протянул руку. Рука у него была белая, пухлая, с массивным золотым перстнем. И стилистика жеста, и это украшение напомнили Андрею фильмы про мафию, когда рядовой «солдат» целует перстень дону. Говоров, естественно, прикладываться к барской руке не стал, а протянул свою, пролетарскую, и пожал от души.

– Пальцы сломаешь, – поморщился Заборовский, выдергивая кисть. И настороженно повторил:

– Так кто моей скромной персоной интересовался?

– Встреча выпускников была, обо всех разговор шел…

– И чего обо мне говорили?

– Ничего особенного, – Говоров шмыгнул носом и полез за платком. – Сказали – в Москву уехал…

– А еще что?

– Да вроде все…

– Уехал, теперь приехал, – Забор снова расслабился.

– Господа, не нужно стоять у турникета, – раздался сверху слегка искаженный динамиком голос охранника. – Или проходим на территорию, или отходим в сторону…

Охранник был в черной форме а-ля американский коп с надписью «Security» красным шрифтом в желтом круге на груди. Правда, округлый живот топорщил форму и портил впечатление.

Они прошли сквозь проходную и остановились на площади перед административным корпусом. Площадь была пуста, и только посредине на невысоком пьедестале стоял комбайн да лежали тяжелые намокшие листья.

– Ну что, дружище, – весело произнес Заборовский. – Ты, значит, все тут вкалываешь?

– Как видишь.

– Все десять лет?

– Да.

– Энтузязист ты наш! – восхитился Забор. – Уже, поди, начальник участка? Или замнач цеха?

Говоров посмотрел на громадину административного корпуса, на комбайн, на Леньку. Сказал со значением:

– Бери выше. Я теперь, понимаешь, дворянского сословия.

– В заводоуправлении руководишь? Растешь, значит?

– Расту.

– А я знал. Я всегда знал, что ты поднимешься. Ты же самый толковый на курсе был. И самый упертый. Помню, все со степухи шли портвешок жрать, а наш Говорок – учиться.

– Ну, бывало, и я ходил.

– Э-э-э! Это было, когда ты на Верку Тюрину запал… Как, кстати, Верка?

– Не знаю, – соврал Говоров, внимательно осматривая Заборовского: явно дорогое пальто, плоский кожаный кейс, запах хорошей туалетной воды. В общем, все то, что ассоциируется со словом «респектабельность».

Поддерживая светскую беседу, Заборовский уточнил:

– Так ты ее трахнул-таки или как?

Говоров слегка поморщился:

– Я спешу, Забор. Давай в другой раз поболтаем.

Заборовский ухмыльнулся:

– Да ладно, ладно… таинственность, деликатность, все правильно, мы же джентльмены. А насчет другого раза – всегда! Всегда готов встретиться со старым, понимаешь, однокурсником, тяпнуть за твое дворянство. Может, чем-то пригодимся друг другу. Ты как?

– Только за.

– Вот и отлично. А я на днях офис здесь снял, – Заборовский кивнул на административное здание. – Третий этаж, комната триста двенадцать. Солидный! Там раньше, говорят, партком был. Знаешь?

– Знаю.

– Ну вот, звони, заходи. Держи визитку, – Заборовский запустил руку под плащ, извлек глянцевый прямоугольник с золотым тиснением, подал Андрею. – Ну, будь!

Они разошлись. Заборовский направился к административному корпусу, Говоров – в другую сторону. На ходу он бросил взгляд на визитку, прочитал: «Леонид Семенович Заборовский, генеральный директор ООО ”Артемида”». С недоумением подумал: почему – «Артемида»? При чём здесь Артемида?

А Заборовский поднялся на третий этаж, электронным ключом открыл дверь бывшего парткома. Теперь здесь и не пахло членскими взносами и персональными делами. Зато отчетливо чувствовался въедливый запах духов новой секретарши – Люсьены, которая отличалась грудью шестого или даже седьмого размера.

Он прошел через приемную, отворил дверь своего кабинета, небрежно поставил кейс с ноутбуком в одно кресло, снял плащ и бросил на другое. Потом тяжело плюхнулся за стол и несколько минут сидел неподвижно, смотрел в стену. На стене висел большой календарь за 1991 год с непременным комбайном на фоне Тиходонска, рядом стоял засохший цветок. Давненько его не поливали… Заборовский задумался. Остановившимся взглядом он смотрел на календарь, на цветок, но их не видел. Работы предстояло много, и он прикидывал – с чего начать.

Потом поднялся, вышел в приемную, сделал себе кофе. С чашкой в руках подошел к окну. Окно выходило на заводскую площадь. Там все так же мок под дождем комбайн на постаменте да какой-то бедолага в желтом жилете, с метлой собирал в кучу листья… Заборовский сделал глоток, причмокнул. Дворник, не обращая внимания на дождь, равномерно взмахивал метлой – раз, раз, раз… Что-то было в нем знакомое – фигура, движения… Заборовский всмотрелся и вдруг узнал Говорова.

– Вот это нумер! – изумленно произнес генеральный директор «Артемиды». – Так вот какое у тебя дворянство, Говор-Говорок. Ай да мудачок Андрюша. Ай да лох чилийский, саддам хусейнов… А я на тебя время тратил.

А Говоров мел и тоже думал: неожиданная, однако, встреча! Болтали про Забора всякое, а он – вот он, весь в шоколаде. Офис у него, видите ли. ООО «Артемида». В парткоме… Ширк-ширк… И ведь учился кое-как, еле переползал с курса на курс, но – ширк – генеральный директор. В общем, Артемида в парткоме…

Андрей рассмеялся, метла пропела: ш-ш-ширк.

– Только что встречался с Зеленцовым, – сказал Вайс. Он был возбужден и озабочен.

При упоминании имени прикормленного налоговика Малышев с Фёдоровым поняли, что не зря главный инженер собрал их в выходной день.

– В понедельник они начинают у нас внеплановую проверку, – продолжил Вайс и нервно хрустнул пальцами. – И ОБЭП тоже подключится. Дана установка обнаружить крупные нарушения, чтобы возбудить уголовное дело.

– Это москвари, – зло произнес Фёдоров.

– Спасибо, что глаза открыл, – сами бы ни в жизнь не догадались, – так же зло сказал Малышев.

– Суки! – произнес Фёдоров.

Некоторое время все молчали, потом Малышев спросил:

– А Зеленец твой что говорит?

– Говорит: подчищайте в бумагах, в компьютерах.

– Ты понял, Николай? – Малышев повернулся к коммерческому директору.

– Понял.

– А чего сидишь? Занимайся.

– Да это я все сделаю… В бумагах-то у меня и так все чисто.

– Черную документацию с завода убрать! Из кабинетов и сейфов лишнее выкинуть! Налички чтоб нигде не было! – уверенно распоряжался Малышев. – Девчонок из бухгалтерии вызвать, пусть каждую цифру вылизывают!

– Да это ясно-понятно, – задумчиво сказал Фёдоров. – Не в том дело! Главное – какая у них установка! Если специальной установки нет – тогда одна песня, а если дана команда «фас», то из-за непотушенного бычка в урне завод опечатают и установку конвейера сорвут…

– Чего сопли жевать? – вскинулся Малышев. – Не ясно, что ли, – установка хреновая! А мы должны через нее перепрыгнуть!

– С Зеленцовым вопрос решен, хотя и задорого, – пояснил Вайс. – Он положительный отчет нарисует. Только, скорей всего, его потом уволят. Хочет гарантий: материальную компенсацию, должность хорошую, оклад соответствующий. Я пообещал.

– Правильно! Что надо, то и сделаем! – одобрил генеральный директор.

– А как с ОБЭПом выйдет, не знаю…

– Ничего, я этот вопрос подработаю, – кивнул Малышев. – Меня и губернатор, и его замы помнят – в одних президиумах столько лет заседали! Мы перед нашей властью не провинились, так что, думаю, нас в обиду заезжим варягам не дадут. Отблагодарить в случае надобности и мы можем.

– Хорошо бы так, – вздохнул Вайс.

– Идите, – подвел итог генеральный, – работайте. Проверить все. Чтобы нигде ни сучка…

– …ни сучки, – произнес Фёдоров.

Малышев тяжело взглянул на него и поморщился, будто на зуб среди морепродуктов попал кусочек ракушки.

Андрей сидел в своей пятиметровой кухоньке за старым столом с включённой допотопной настольной лампой, металлический отражатель которой концентрировал свет только в круге на столешнице, а границы маленького помещения в отражённом свете этого круга раздвигались и становились зыбкими. Прихлёбывал крепкий сладкий чай, из-за дешевизны своей имеющий не чайный аромат, а привкус сена, и сдобренный в связи с этим щепоткой ванили и парой капель дешёвого лимонного концентрата из жёлтой пластмассовой бутылочки. В руке он держал большую тяжёлую лупу в виде рака, обхватившего клешнями линзу, и рассматривал сквозь нее бумажный прямоугольник с изображением комбайна, пятиэтажных домов, приукрашенных художником профилей рабочего и работницы.

Когда-то в детстве точно так же его завораживало рассматривание марок, монет, денежных купюр, облигаций. Марок было довольно много – в те времена люди переписывались очень интенсивно, и мать никогда не выбрасывала пришедшие конверты, пока Андрюша не «выпарит» марку. А отец разрешал ему уложить проштемпелёванный квадратик в большой старый кляйстер только после того, как сын находил на карте город отправления письма и зачитывал из энциклопедического словаря сведения о нем.

А монеты, правда, только советские, других не было, – это же был их с отцом духовный пир. По субботам в маленькой комнате коммунальной квартиры устраивались они вдвоём под похожей лампой и в круге света сравнивали монеты одинакового достоинства, но разных лет выпуска. А появление всевозможных юбилейных монет – вообще праздник! Отец по-взрослому серьёзно спрашивал у Андрея: «Вот если бы тебе надо было решать, чему или кому ещё можно посвятить монеты, что бы предложил?» И маленький Говорок, недолго думая, перечислял всех книжно-газетных героев тех лет, друзей и родственников…

Но больше всего изумляли Андрюху водяные знаки на денежных купюрах и облигациях. Смотришь просто так – их не видно. А на свет глянешь – вот они! Он до сих пор хорошо помнил солидную бумагу размером с почтовый конверт, с видом московской высотки, заводов и гидроэлектростанции и непонятной торжественной надписью: «Государственный заем развития народного хозяйства СССР». И снизу в скобочках: «Выпуск 1947 года».

– Папа, а зачем тут эти знаки? Ну, водяные? – спрашивал маленький Андрюша. – Это же не деньги!

Отец улыбался:

– Облигации – ценные бумаги. Они тоже денег стоят!

– Так за них что, конфет купить можно?

– Не только конфет. Чего хочешь. Только не за облигацию, а за деньги, которые она стоит!

– А где взять эти деньги?

Отец чесал в затылке.

– Понимаешь, это заем. Государство заняло у народа. Правда, тогда, после войны, ни у кого не спрашивали – выдавали часть зарплаты облигациями, и все. Вот когда этот долг возвратят…

– Когда?

Отец вздыхал.

– Да уже все сроки прошли. Лет двадцать назад обещали выплатить. Многие с самого начала не верили, многие потом разуверились. Пачками в мусорные баки выбрасывали. А другие из мусора доставали…

А я храню – и дедушкины, и тети Фросины. Пусть лежат: места не занимают, есть не просят. Авось пригодятся…

А еще лет через семь действительно облигации стали выкупать обратно. В сберкассы выстроились недлинные очереди: немного запасливых людей дожили до погашения займа. Отец получил приличную сумму и сам был очень удивлен:

– Смотри, не обмануло родное государство! Хоть и через тридцать лет, а отдало долги! Недаром дед Степан из восьмидесятого дома всю жизнь их собирал по помойкам: сейчас на «никчемный мусор» вполне может машину купить!

Тринадцатилетний Андрей тогда своими глазами увидел, как никому не нужные бумажки превращаются в самые настоящие, всем нужные деньги. Это врезалось в память на всю жизнь. Тем более что он получил в подарок долгожданный велосипед! И в очередной раз убедился, что отец все говорит правильно!

Сейчас он под увеличительным стеклом рассматривал акцию «Сельхозмаша» из пачки Матвеича.

Ситуация повторялась: акции родного предприятия в своё время раздавали всем пропорционально стажу работы, иногда ими выдавали часть зарплаты, но никаких дивидендов они не приносили, и что было с ними делать дальше, никто толком не знал. С ними обращались, как с ничего не значащими бумажками: засовывали в дальние углы, выбрасывали, меняли на сигареты, на водочные и сахарные талоны… И хотя Андрей всем рассказывал историю с облигациями 1947 года, над ним только смеялись:

– Лох ты, Андрюша! Тогда ведь совсем другое государство было!

Мало ли что другое… Места не занимают, пусть лежат!

Говоров вынул почти полностью заполненную общую тетрадь, переписал в нее номера новых акций, а пачку отнес в чулан и аккуратно спрятал в огромную сумку из рогожки, в которых «челноки» возят свой товар из Турции и Китая. Сумка была почти полной.

А под грудой всякого хлама стояла еще одна сумка, доверху набитая акциями. Рано или поздно они должны превратиться в денежные купюры…

Жизнь в «Артемиде» начиналась рано, как и во всем заводе. Утренний «развод» происходил в просторном кабинете Заборовского, с открытой двери которого до сих пор не была снята медная, изготовленная на века табличка «Партком». Недавно набранные сотрудники – человек восемь – десять – бесшумно клубились между кабинетом и приёмной, но вели себя довольно чинно, тихо переговариваясь и смеясь через нос. Дела, судя по настроению, шли хорошо. Сам генеральный директор сидел за старым полированным столом в дорогом кожаном анатомическом кресле, пружинисто поддерживающем его начинающее грузнеть тело, как ладони заботливой матери поддерживают ребёнка. Он сосредоточенно изучал документацию: номера цехов, участки с положительным и отрицательным результатом, количество скупленных единиц, вновь полученные сведения о возможных обладателях товара…

Если исключить кресло, то в остальном обстановка бывшего партийного штаба оставалась неизменной со времён ликвидации КПСС. Тяжёлые красные бархатные портьеры, от малейшего прикосновения к которым в луч солнца выстреливались мириады, скорее всего, ещё советских пылинок. Дубовый паркет со светлыми проплешинами на местах лежащих когда-то ковровых дорожек и тёмный под столом и по периметру кабинета, где и сейчас стояли стулья. Запах пыли, дерева, пота, дорогого одеколона Заборовского смешивались с проникающим через открытые фрамуги окон въевшимся надолго в эту землю механическим духом производства: железа, машинного масла, краски, резины, сварки… Сухие и влажные уборки были перед этими запахами бессильны.

Леонид Семёнович Заборовский просмотрел отчёты скупщиков акций, как парторг когда-то просматривал ведомости членских взносов, потом заглянул в большой картонный ящик с этими самыми акциями и удовлетворённо хмыкнул.

– Итак, господа, прошу внимания!

Сотрудники стали быстро занимать места за столом и вдоль стен. Это были молодые люди лет по двадцать – двадцать пять. Такие охотно берутся за любую работу, требующую коммуникативных способностей: разносчиков товаров, исследователей общественного мнения, скупщиков акций.

– Неплохо поработали как дамы, так и господа, но господа всё же опять результативней…

– Так мужчинам легче по пивным да рюмочным шариться, – обиженно сказала дородная скупщица с громадной грудью, которая была лет на семь – десять старше остальных. Вначале Заборовский взял ее секретаршей, но потом, осмотревшись, бросил на низовую работу, заменив более молодой и современной Мариной с нормальными женскими сиськами, а не с выменем коровы-рекордистки.

– Неверно, Люсьена Фёдоровна, – строго официально сказал он. – В пивные акции никто не берет, они лежат дома, и без дозволения хозяйки даже пьяный вдрызг мужик ни одну продать не сможет. Поэтому окучивайте женщин, преимущественно дома, и у вас будут отличные результаты. Хотя все и так идет неплохо, но активность придётся нарастить. Из отчетов видно, что многие работяги охотно продают акции, но некоторые умники зажимаются, дожидаясь неизвестно чего. С такими надо работать индивидуально и более настойчиво. Упускать никого нельзя!

Скупщики напряглись, посерьёзнели и, дружно соглашаясь с Заборовским, закивали головами.

– Надо расширять сферу поисков: пройдитесь по пенсионерам, походите по заводским домам. Причем все надо делать быстро! Вы же все знаете, как у нас бизнес делается: кто-то удачно начинает продавать масло – все бросаются продавать масло, сахар – сахар! Так же и здесь! Не сегодня, так завтра богатые люди начнут скупать акции на всякий случай, вот тогда цены подскочат, а у вас начнутся тяжёлые времена.

– Вот так всегда: вчера было рано, завтра будет поздно! – в сердцах воскликнула Люсьена. – Как же тогда жить?

Скупщики рассмеялись.

– А что тут за кипеж, Леонид Петрович? – спросил совсем молодой бойкий парнишка, дающий самые хорошие результаты, и кивнул на закрытую дверь. – Милиция понаехала, какие-то ревизоры, все местные бегают по коридорам с испуганными лицами…

– Не знаю, Юра, – солидно ответил Заборовский. – Одно скажу: нас это не касается!

С каждым днем холодало, часто шли дожди. Говоров, как всегда, мел площадь у комбайна. Листьев убавилось – деревья стояли голыми, но мусора только прибавлялось. Окурки, обрывки газет, картона, тряпки… Несколько дней по площади носились какие-то бумаги с цифрами – Матвеич страшным шепотом приказал их немедленно сжигать в специальном баке.

Из заводоуправления вышел Заборовский. Он покосился на «Волгу» с милицейскими номерами, что стояла у ступеней, подошел к Говорову.

– Здорово, дворянин, – сказал Забор, не подавая руки.

– Здорово!

– Слушай, а чего тут у вас такое? Чего менты вынюхивают? Откуда ревизоры?

– Это не у нас. Это у них, – Андрей кивнул на здание заводоуправления. – Проверяют что-то.

– А что проверяют-то? Что нарыли?

– Да откуда я знаю? Мое дело – двор мести. А ты чего волнуешься? Твою «Артемиду» не трогают?

– Нет, конечно! – пожал плечами Забор. – Мне это без разницы, спросил просто.

Андрей шаркал метлой, посчитав разговор законченным, но Забор не уходил.

– Слушай, а у тебя акции заводские есть? – неожиданно поинтересовался он.

– Есть малость, – безразлично ответил Андрей. – Всем же раздавали.

– Продать не хочешь?

– Да я и не знаю, где они. А кому продать-то?

– Мне и продашь.

– Зачем тебе?

– А как же! Надо бизнесом заниматься. У вас тут хотят машины собирать – дело перспективное. Хочу стать акционером.

– На фиг это нужно? – Андрей перестал работать, облокотился на отполированную ручку метлы. – Акционеров тысячи, и всем жрать нечего!

– Так пусть продадут, вот жратва и появится!

Забор приблизился, доверительно взял Андрея за лацкан оранжевой куртки, надетой поверх ватника.

– Давай так: ты находишь людей, скупаешь акции, несешь мне, получаешь свой процент. Устраивает? Все лучше, чем метлой махать!

– Не знаю, что лучше. Тут все понятно: надо очистить территорию. А твое предложение непонятно. Зачем акции скупать? Их и выбрасывали, и сжи-гали…

Заборовский вытащил из кармана пальто пачку «Кэмела», достал сигарету.

– Да какая тебе разница? Это заработок. Люди в Турцию мотаются, шмотки привозят, горбатятся, рискуют. А ты никуда не едешь: ходишь, спрашиваешь, покупаешь… Деньги я тебе дам!

– А в долг можешь дать? Мне надо машину в порядок привести. А то сгниет за зиму.

Заборовский щелкнул зажигалкой «Зиппо», прикурил и ответил:

– Могу… Но не дам. Бабло, видишь ли, требует сурьезного отношения.

– Понятно, – сказал Андрей. – Я так и думал!

Сбоку подошел Пашка-Колотунчик, учтиво обратился к Заборовскому:

– Извините, господин. Не угостите ли сигареткой?

Забор не глядя протянул ему пачку, сказал Говорову:

– Так что? Если начнешь на меня работать, дам аванс. Немного, для начала – пару сот баксов отстегну.

Колотунчик слушал, приоткрыв рот. Андрей сказал:

– Надо подумать.

– Думай, думай… Ты всегда был мыслителем. Вот и додумался до метлы! А тут чистое дело: акции скупать…

Заборовский повернулся и пошел к проходной. Колотунчик спросил у Андрея:

– Слышь, Андрюха, а это кто?

– Это? Это, друг мой Паша, сам генеральный директор «Артемиды» из парткома.

– Понятно, – озадаченно произнес Колотунчик. И добавил: – Во, колотунчики… – Он прикурил сигарету и снова задал вопрос: – А чего он про баксы-то говорил?

– Предлагал мне аванс за работу какую-то темную.

– Иди ты! А ты чего?

– А я ничего.

– А пара сот баксов – это сколько ж будет на наши-то?

– Посчитай сам, – Андрей размял руки, надел рукавицы и вернулся к своему занятию.

А Колотунчик достал из-за пазухи шариковую ручку, а из кармана пачку «Беломора», стал считать на пачке. С арифметикой у Колотунчика было туго, но через пять минут он все же справился с курсом и перевел доллары в рубли. Глаза у него округлились. Он посмотрел в спину Говорову, который невозмутимо мел площадь, и сказал:

– Во, блин, колотунчики-то где… Это ж какие у него деньжищи, если он так на авансы раскидывается…

Начальник Тиходонского управления федеральной налоговой службы Николай Николаевич Грищенко, которого подчиненные называли попросту – Дрищ, выслушав доклад Зеленцова, сжал зубы так, что вздулись жвалы, и спокойно – неестественно спокойно – спросил:

– Значит, говорите, серьезных нарушений не выявлено?

– Так точно. Серьезных не выявлено.

– То есть ползавода Малышев с хунтой своей по миру пустил законно. Так? Станки уникальные по цене металлолома продавал, но это мелочи? – Голос Грищенко постепенно набирал силу. – Цветной металл пускал налево тоннами – и это несерьезно? От арендаторов «черную» наличку в карман кладет – и опять все правильно?!

За проверку, которая гарантированно свалит руководство «Сельхозмаша», солидные бизнесмены из Москвы пообещали Грищенко сто тысяч долларов.

И вот теперь эти деньги проплыли мимо. Из-за этого урода Зеленцова, который, сука продажная, спелся с ворами! Подчиненный пошел против начальника! Такого никогда не было…

– Если тебя, Зеленцов, направили с внеплановой проверкой на объект, значит, для этого есть осно-вания!

Грищенко уже орал во весь голос.

«Выгонит, – подумал инспектор. – Ну и фиг с ним».

– И ты обязан был вывернуть наружу все их дерьмо! А ты… – Грищенко умолк и болезненно сморщился. Потом вытащил из кармана ингалятор и дважды пшикнул в рот.

– Вам плохо? – участливо спросил Зеленцов.

А про себя подумал: вот было бы клёво, если бы Дрищ откинул копыта прямо сейчас. На боевом, так сказать, посту. А я бы подхватил выпавшее из рук героя знамя и – вперед!

Начальник расслабил узел галстука и секунд двадцать сидел молча, массируя грудь в районе сердца. Когда его отпустило, он поправил галстук и бесцветно произнес:

– Ты знал, на что идешь. Пиши заявление!

– Пожалуйста! Я не собираюсь работать с руководителем, который принуждает меня к заказным проверкам!

Зеленцов четко повернулся через левое плечо и вышел из кабинета. Он уже получил от Вайса десять тысяч долларов. И гарантию, что если его вдруг выпрут со службы, он станет начальником финансового отдела «Сельхозмаша» с окладом втрое больше, чем здесь.

Грищенко придвинул телефон и, сверяясь с красивой визитной карточкой, набрал номер.

– Ничего не вышло, – скорбным тоном доложил он, и скорбь его была совершенно искренней. – Мой инспектор внаглую сорвал проверку. Видно, его купили с потрохами и дали гарантии… А что УБЭП?

– Их отозвали, – ответил невидимый собеседник.

– Ну вот! – вроде бы взбодрился Грищенко от того, что не он один провалил заказ. – Их голыми руками не возьмешь!

На другом конце провода Олег Сергеевич Канаев положил трубку.

– Посмотрим, – спокойно произнес он.

А в кабинете у Семена Борисовича Заборовский разгружал хозяйственную сумку, выкладывая акции прямо на полированный стол.

– Здесь опись, все точно, можете проверить…

Храмцов махнул рукой.

– Проверим, не беспокойся. Сложи все в шкаф, и ведомость туда же…

– Хорошо, хорошо… На завод налоговики наехали, менты накатили, землю роют. По моим сведениям, пока ничего не нарыли.

– Вот это молодец! Разнюхивай все что можешь, с людьми знакомься, укрепляй контакты, влезай в коллектив поглубже. Это потом пригодится.

– Сделаю, Семен Борисович! – Заборовский даже руку к груди приложил, словно давал самую верную клятву.

Но в кабинет уже вошел хмурый Олег Сергеевич. Заборовский понял, что он здесь лишний, и поспешно распрощался.

На «Сельхозмаше» наконец дали аванс. Андрей к этому времени был уже почти «на нуле». На черный день у него имелись запасы гречневой крупы, сахара и чая – пару недель можно продержаться. А на самый черный день отложены еще двадцать долларов. Смешно, конечно, – заработок итальянской уборщицы за половину рабочего дня. Почему именно итальянской, он и сам не знал. Следовало рассчитаться с долгами – он и ребятам должен, и у Любани занимал. Только тогда от аванса почти ничего не останется. Придется им еще подождать. Хотя и неудобно.

А Колотунчик раздал долги и с чистой совестью подошел к Андрею, предложил пойти отметить. Тем более что «тут за углом даги хорошим спиртом торгуют и недорого». Это он всегда предлагал, а Андрей всегда отказывался. Колотунчик обижался: «Ну, конечно, – ты же у нас белая кость…»

Андрей уже подумывал о том, что надо пойти разок с Колотунчиком. Чтобы отвязался.

Вместо дагов он направился в универсам, который принадлежал армянскому бизнесмену и назывался «Манхэттен». Более уместным было бы название «Гарлем». Не потому, что покупатели или продавцыв универсаме были чернокожими – обыкновенными они были, а потому, что обшарпанные стены и мигающие лампы дневного света вызывали ассоциации с подземным переходом в негритянском квартале.

В «Манхэттене» Андрей и увидел Лену. Точнее, тогда он не знал ее имени. Он взял упаковку «Жиллет», пену для бритья «Нивея», лапшу «Доширак» и подошел к кассе. Впереди стояла стройная девушка, в джинсах и желтой стеганой курточке она трогательно походила на цыпленка. Говоров рассмотрел только маленькое ушко с капелькой-сережкой и завиток пшеничных волос из-под маленькой шляпки-фуражки да ощутил волнующий аромат духов. И его как толкнуло: наверняка красивая! Вот бы обернулась! И она действительно на миг обернулась. И действительно оказалась красивой! Тонкий профиль, большие глаза, четко очерченные губы…

Кассирша – толстая тетка с усами – неразборчиво назвала сумму. Женщина расплатилась и направилась к двери. Андрей смотрел ей вслед.

– Мужчина, – сказала кассирша. – Ты чего – уснул?

– Извините, – произнес Андрей. В нем все напряглось.

«Сейчас я ее догоню… Догоню и познакомлюсь. Сейчас!»

В этот момент в кассовом аппарате кончилась лента. Усатая кассирша меняла ее долго… невероятно долго. Катастрофически долго. Когда Андрей выскочил на улицу, женщины уже не было.

Дома Говоров поужинал и вопреки многолетней привычке мыть посуду сразу же не стал этого делать, а прошел в комнату и лег на диван. Подумал: из-за какой-то кассовой ленты… Уж лучше бы я пошел квасить с Пашкой, колотунчики!.. А глаза у нее карие. Карие у нее глаза…

…Если глядеть со стороны, то картинка была самая что ни на есть идиллическая и привычная: вечер, закатное осеннее солнце, прохладный ветерок, под голыми тополями, чуть в сторонке от асфальтовой дорожки, ведущей к новой одноподъездной «свечке», расположились на ящиках трое алкашей вполне интеллигентного, но потрепанного вида – три бутылки портвейна и три маленькие упаковки чипсов. Хорошо сидят, выпивают и ведут обычный разговор о судьбах русского народа и евоных перспективах… Лишь изредка в их беседу вкрадываются непонятные фразочки типа:

– Что-то долго…

– Сиди – жди!

– Тебе хорошо в пальтишке, а я замерз…

– Ща согреешься…

На почти пустой парковочной площадке остановился черный «Форд» – по нынешним временам самая крутая иномарка, да еще новенькая! Дверь открылась, из «Форда» неспешно вылез коммерческий директор «Сельхозмаша» Фёдоров. Он в длинном кожаном пальто, в надвинутой на глаза шляпе. Он считает, что похож на Марлона Брандо, и держаться старается как «крестный отец»: неспешно, солидно и властно.

Коммерческий идет, по-хозяйски осматривается, радуется благостному виду: дом элитный, квартир на тридцать, место хорошее, кругом асфальтовые дорожки, аккуратные газоны, тополя, ни мусора, ни гопников. Хотя сегодня какие-то алкаши собрались за бутылками… Но что тут поделаешь: сейчас полстраны пьет, да и всегда пили, он на заводе насмотрелся. Пока сидят тихо и никому не мешают, пусть – бухло закончится, и разойдутся.

Вдруг один алкаш падает и начинает биться в конвульсиях. Допился! Фёдоров ускоряет шаг. Но наперерез, размахивая руками, бросается дружок упавшего:

– Николай Егорович, помогите, Коляну плохо!

Вот тебе раз, откуда он меня знает? Наверное, работяги с завода… Пройти мимо неудобно, на весь «Сельхозмаш» ославят!

– Чем помочь? Что я тебе, доктор! Жрать надо меньше! – бурчит он, но сворачивает с дорожки и направляется к упавшему.

– Так ничего такого не пили, обычный магазинный портвейн! – отчаянно жестикулирует второй алкаш. – Вы просто гляньте, если надо, хоть в «скорую» звякнете. Мы же у вас работаем, в шестом цеху!

Малышев или Вайс стопроцентно ничего бы не заподозрили, но в голове у Уркагана звякнул тревожный звоночек. Что делают заводские алкаши в этом районе, где ни одной общаги и ни одной панельной пятиэтажки? Какого хрена они приехали сюда из привычной среды обитания? И почему третий алкаш стоит и выжидающе смотрит на него, вместо того чтобы откачивать другана? Да и «больной» перестал биться, лежит, а закрытые глаза подергиваются – значит, моргает! Притворяется, сука! Шухер!

Уркаган резко развернулся, и удар какой-то железякой вскользь пришелся по шляпе, «больной» схватил его за ногу, дернул, свалил на землю. Третий подскочил, замахнулся толстой суковатой палкой. Только не на того нарвались! Фёдоров выдернул из кармана модную и редкую штуковину – газовый пистолет «Перфекта», пальнул в одного, другого… Испугались, не поняли, что к чему, схватились за рожи. Он вскочил на ноги, добавил еще по выстрелу, а мнимому больному, пока тот поднимался, со всего маху съездил ногой по морде – только челюсти лязгнули!

Он бы, конечно, расправился со всеми по законам зоны, но облако газа расползлось и накрыло его самого. Глаза стало жечь, будто перец попал, затошнило… Фёдоров отскочил в сторону и, протирая слезящиеся глаза, побежал к подъезду. «Алкаши», кашляя и отплевываясь, бросились в другую сторону.

Дворник Говоров сидел дома перед телевизором. На экране гарант конституции говорил о борьбе с коррупцией… Андрей смотрел на волевое лицо, решительно вздернутые седые брови, но совершенно не воспринимал смысла чеканных слов. Он думал о девушке, которую мельком видел в «Манхэттене» три дня назад.

«Интересно, сколько ей лет… Двадцать пять? Двадцать восемь? Не больше… Почему я ее раньше не видел? Не пересекались или не обращал вни-мания?»

Она настолько завладела мыслями, что он даже стал уговаривать себя:

«Ну что ты как пацан прямо? Ну, девушка. Ну, красивая. Мало ли девушек на свете!»

«На такой и жениться можно…»

«Так, может, она замужем!»…

Он прервал диалог сам с собой. А действительно, было у нее кольцо обручальное?

Андрей начал вспоминать – ведь видел же ее руки, когда она расплачивалась, видел. Он напрягал память, но так и не вспомнил, было ли у незнакомки кольцо. Сережку-капельку в мочке маленького ушка запомнил, а вот на кольцо не обратил внимания.

Тогда он попытался вспомнить, какие продукты были у нее в корзинке. Ведь по продуктам тоже можно определить. Путем дедукции, как Шерлок Холмс!

Так, у нее была бутылка молока – это точно. Йогурты были… Четыре штуки. Кажется, четыре штуки. И половинка хлеба. И упаковка спагетти… А больше ничего не помню, хотя там еще много всякого было. Относительно много… Ну, и какие из этого можно сделать выводы? А никаких. Ни-ка-ких. Все, проехали. Встретились и разошлись. А шансы на повторную встречу в городе с миллионным населением не особо высоки. Хотя они есть. Стоп! Да ведь она почти наверняка живет рядом: продукты чаще всего покупают рядом с домом…

От этой мысли Говорову стало жарко.

Гарант на экране говорил об успешном ходе реформ.

Говоров быстро оделся. Он надел светлую сорочку, повязал галстук. Завязывать галстук его учил отец. Потом Андрей надел свой единственный костюм. Он был куплен еще в студенчестве, на пятом курсе, и с тех пор надевался всего с десяток раз, последний – на встречу выпускников. Даже ромбик еще висит на лацкане. Снять, что ли? А чего стыдиться? Высшего образования? Им гордиться нужно. Пусть неучи стыдятся! Достал из шкафа парадно-выходную кожаную куртку – купленную в секонд-хенде, но вполне приличную. Он оглядел себя в зеркале и остался доволен.

Может, так и надо одеваться? А то ходит, как чучело…

Почти бегом Андрей Говоров спустился на улицу.

Он около часа прогуливался около «Манхэттена», замерз на холодном ветру, но незнакомка так и не появилась. И он вернулся домой. Но пережитое приключение приятно взбудоражило кровь!

Каждый день в Тиходонске регистрируется три или четыре пожара. Летом, когда сушь, – больше, осенью и зимой – меньше. Как правило, это локальные возгорания, которые быстро ликвидируются и не влекут большого ущерба. Поэтому, когда дождливой ночью в СВПЧ-4[4] поступил звонок из Кулибинки: «Горит дом!», пожарные удивились – событие было нехарактерным. Но когда имеешь дело со стихией, трудно ожидать какой-либо упорядоченности.

По пустым дорогам две красные машины пожаротушения, под синими проблесковыми маячками, долетели до станицы за двадцать минут. Но изготовившимся к борьбе с огнем расчетам делать было уже нечего: от небольшого деревянного дома остались только дымящиеся головешки с пробегающими тут и там искрами, которые успешно гасил мелкий осенний дождик.

Старший расчета обошел пепелище, поддел ногой в тяжелом ботинке открытую канистру, из которой остро пахло бензином.

– Поджог!

– Ничего, смотри, какую сзади домину строят! – сказал кто-то из бойцов. – Может, хозяин сам и запалил, чтобы страховку получить!

Старший расчета усмехнулся.

– Дурак ты, Ваня! Тогда бы канистру на виду не оставили. И какую страховку за такой курятник получишь?

– Это же, считай, мое родовое гнездо! Отец все обустраивал, деревья сажал, лавочки ставил! – Вайс чуть не плакал.

– Ладно тебе по старой избушке слезы лить! – махнул рукой Фёдоров. – Вот я, если бы не отбился, сейчас бы лежал в больнице…

– Или в морге! – подлил масла в огонь Вайс.

– Не. Убивать они не хотели, хотели ливер отбить. Пугают, короче! – коммерческий директор угрожающе оскалился.

– А что бы нам не включить «ответку» и придавить их чуток?

Генеральный, прищурившись, посмотрел на Фёдорова и с сарказмом спросил:

– «Консорциум»? В Москве?

– Зачем же вы так, Юрий Сергеевич, я же не идиот, – уткнувшись взглядом в полированную столешницу, медленно, сдерживая напряжение в голосе, сказал Фёдоров. – До Москвы мы не дотянемся. А до их представителей – вполне! Они прекрасно устроились, гуляют в «Адмиральском причале», а их сраная «Артемида» вообще арендует у нас помещение! Кстати, бывший партком!

– Что за «Артемида» и с какого бодуна нас должна интересовать какая-то мелкочленная фирма? – раздражённо спросил Малышев.

– Да с такого, что они активно скупают наши акции. Под самым нашим носом! Кто с ними договор аренды подписывал?

– Так откуда я знал… – генеральный так хватил по столу тяжёлым кулаком, что рамка с фотографией его супруги с внуками завалилась на спину, будто в обморок упала. – Гнать их к такой матери…

– А основания? Договор на год заключили, – недовольно сказал Фёдоров.

– Ты-то куда смотрел?

Фёдоров обычно спокойно относился к наполеоновским замашкам Малышева, но сегодня тот явно перешёл грань. И не очень глубоко запрятанный Уркаган выглянул наружу.

– Ты, Юра, базар фильтруй! Сам накосячил, на меня стрелки не переводи! – он тяжело, исподлобья, глянул на генерального. – Не я у нас вроде безопасностью ведаю. А больше всех знаю! И вас… просвещаю! А твой родственничек чем занимается?

На такой прямой наезд в другой ситуации Малышев отреагировал бы бурно, но сейчас он и сам понимал, что Фёдоров прав.

Это был давний конфликтный вопрос: начальником службы безопасности «Сельхозмаша» в своё время генеральный назначил свата – Просвиркина, бывшего кабинетного мента, звёзд ни с неба, ни на погоны не нахватавшего, да и на новой работе ничем себя не проявившего. Составил график дежурств и довольно строго следил за исполнением, прикупил новую чёрную форму с яркими жёлтыми надписями «Секьюрити»… Ну, без большого, правда, успеха, пытался насадить трезвость на рабочих местах… Вот, пожалуй, и всё.

А Фёдоров уже тогда настаивал: на этом месте должен быть крученый-перекрученый боец, который и с ментами поладит, и с бандитами общий язык найдет. Но раньше и Просвиркин справлялся…

– Ладно, Егорыч, проехали, с этим охламоном я разберусь, – сбрасывая обороты, примирительно сказал генеральный, ставя фотографию на место. – Давай по делу. Что делать с ними будем?

– Тут и думать нечего, – процедил Уркаган. – Кровью умоются, суки!

Малышев всплеснул руками.

– Может, не надо так резко?

Фёдоров-Уркаган глянул так, что генеральный поперхнулся.

– На зоне если тебя козлом назвали, а ты смолчал, значит, и стал козлом! И покатился вниз, до самого петушатника! Ответка должна быть сильней наезда, только тогда они почувствуют до самых костей и поймут… Кстати, ты у них следующий на очереди. Нас попугали, не вышло – надо главного валить!

Малышев закашлялся и долго не возвращался к разговору, явно выигрывая время.

– А почему мы акции не скупаем? – наконец, спросил он.

– Это ты, в натуре, сильный вопрос задаёшь, – недобро осклабился Фёдоров.

– Мастеров вызовем, руководителей участков, поставим задачу, – вмешался Вайс. – Можно самим в цеха пойти, с рабочими поговорить…

– Точно, вот это правильно, – оживился Малышев, и они стали обсуждать, как лучше организовать этот процесс. Оба испытывали удовлетворение от того, что «съехали» с темы крови. Пусть этим Фёдоров занимается, недаром он Уркаганом зовется…

Глава 3

Экономика и криминал

Вечером в дверь позвонили. Андрей открыл.

– Здорово, дружище!

На пороге стояли слегка хмельные Виталик Егоров и Костя Игнатьев. В пакетах у них приятно позвякивало.

– Гостей принимаешь?

– Да, принимаю, – неуверенно сказал Говоров. Он не собирался пить, но не выгонять же друзей. – Только пить я не буду, – честно предупредил он.

– Так и мы не будем пить, – так же честно ответил Егоров. – У нас только пиво!

Они прошли на кухню, открыли бутылки и принялись потягивать ячменный напиток.

– Ну, как тебе наша вечеринка? – начал Игнатьев. – Мне до сих пор противно.

– Да я как-то о ней и не вспоминал, – ответил Андрей.

– А мы слышали, тебя бросили эти уроды! – запальчиво произнес Виталик. – Цуранов и его дружки в машину не посадили! Вот сволочи!

Андрею стало скучно. Ребята чувствовали себя неудачниками, это обижало, чтобы компенсировать обиду, они были настроены обсасывать каждую деталь ужина в «Медее», поддерживая «своего» и вместе с ним растаптывая значимость «чужих».

– Да там места не было, – сказал Говоров. – Я сам не сел.

Ему не хотелось подливать масла в огонь.

– Все равно сволочи! – повторил Виталик.

– Пиво хорошее, – сказал Говоров. – Раньше такого не было. Помните – жидкое, цвета кошачьей мочи… Его еще водой разбавляли…

– Да не о пиве речь! – завелся Костя. – Речь о том, что вокруг нас происходит! Торгашество всегда низким делом считалось, за спекуляцию в тюрьму сажали, а сейчас они в почете… Бизнесмены фуевы! Дураки и двоечники прекрасно устроились в жизни, разбогатели, а отличники бедствуют – разве это правильно? Недоумки и приспособленцы жируют, а нормальные мужики грязные скаты ремонтируют! Это же противоестественно! Кому оно выгодно?

Виталик поднял стакан с пивом:

– Ясное дело кому! Какие-то враги нарочно перевернули жизнь наоборот, поставили все с ног на голову. Невежды стали начальниками, бездари – кандидатами наук. К чему это приведет?

– Но ведь это не только у нас, – примирительно сказал Говоров. – Про принцип Питерса слышали?

– Что за принцип?

– Суть его вот в чем. Управленец справляется с работой, его продвигают выше, и здесь справляется – продвигают на следующий уровень… А там уже не тянет, потому что превысил свои возможности, свой уровень компетентности. Здесь его и оставляют. Значит, на каждом уровне руководства сидят некомпетентные люди! Это общемировая закономерность!

Игнатьев помотал головой.

– У нас еще хуже: продвижение определяется не положительными, а отрицательными качествами! Кумовство, подкуп… Начальники – бездари и подчиненных подбирают под стать себе – дураков и подхалимов…

Говоров зевнул.

– Обсуждать и критиковать все молодцы, а реально что-то сделать – кишка тонка!

– Что-то ты мне сегодня не нравишься, – нахмурился Егоров. – Ты почему-то этих защищаешь… Оправдать любого можно. Вон, адвокаты убийц выгораживают…

Андрей развел руками.

– Да никого я не защищаю. Что думаю, то и говорю.

Егоров прищурился.

– А вот если бы ты стал начальником? Небось играл бы по их правилам? И на бывших друзей свысока бы смотрел?

– Ты что, пришел поссориться? – раздраженно спросил Говоров. – Зачем глупости говоришь? Я по чужим правилам играть никогда не буду!

– А твои правила в той игре не котируются, – хмыкнул Игнатьев. – Ты вон в шахматы хорошо играешь. А если с шахматными правилами сядешь в «очко» играть, что получится?

Андрей вздохнул.

– Вот то-то! Ничего хорошего не получится. Проиграешься в пух и прах. И зарежут в подворотне, – торжествующе засмеялся Егоров.

– Вот почему я не играю в «очко», – сказал Говоров. – И потому же никогда не стану начальником.

– Слушай сюда, мужики! – сказал Игнатьев, разливая очередную бутылку. – На заводе какая-то возня началась, акции сельхозмашевские скупают. Я же, когда там работал, тоже акции получал, только толку от них не было. Даже выбросить хотел! А вчера сосед – Сашка Попцов из слесарного – продал свои и купил телевизор! Может, и мне продать? Или подождать, пока дороже станут? Как считаешь, Говор, ты же на заводе лучше меня все знаешь?

– Я бы подождал.

– А если подешевеют? Или вообще перестанут покупать?

– Всякое может быть, – обтекаемо сказал Андрей. – Я от заводских дел отошел, какие у дворника дела? Виталик, у тебя для меня халтурки нет – проводку провести, розетки поставить?

1

Курвиметр – прибор для измерения на карте длины извилистого маршрута.

2

Иоганн Вайс – герой кинофильма «Щит и меч».

3

Тандыр – печь-жаровня, мангал для приготовления пищи у азиатских и кавказских народов.

4

СВПЧ – специальная военизированная пожарная часть.