Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Банк

ModernLib.Net / Детективы / Данилов Всеволод / Банк - Чтение (стр. 4)
Автор: Данилов Всеволод
Жанр: Детективы

 

 


— Бывшая?

— Нет, с дочкой контакт остался. А с женой — разбежались втихую. У нее теперь собственный бойфренд. Хахель, по-нашему. Много я, Алеха, понял за эти годы. И главное — от чего человек старится.

— Ты сегодня что-то глобальностью наповал лупишь.

— Человек, Алеха, от собственного страха старится. От страха смерти. А у нас еще похлеще — на страхе жизни взращены. Поступка боимся, а потому пригибаем сами себя так, как никакое КГБ не могло. Вот ты, кстати, как со своей? Помнится, развестись грозился?

— Собираюсь вроде.

— То-то и оно-то. Даже жен впрок придерживаем. И не любим давно, и мучимся, и грызем оттого, а сожительствуем. Потому что с молодости страх в нас под старость одному, без сиделки, остаться. Супруга как клюка — авось пригодится. И под это-то «авось» всю жизнь себя ломаем. Всякое свежее чувство притапливаем. Бляданем втихаря — и на базу, зализываться.

— Не по поводу ли Наташеньки Власовой сии страдания?

Ораторствующего Максима будто по губам ударили.

— Да, Наташка — это, конечно… Я ведь, как все мы, задним числом такой умный. А тогда? Вроде уезжаешь в другой мир. Что там ждет? Да и у Натальи тоже ребенок. Думалось: ну куда? Уеду, забудется… Как она? Одна, или?..

— Не знаю, Максик. Как через полгода после тебя ушел, так и оборвал. Знаю только, что вроде по-прежнему в институте.

— Да, фея была. Теперь, конечно, постарела, обрюзгла, как все мы. Мельгунова хоть поздравил?

— В смысле?

— Да ты чего, в самом деле?! — Максим вскочил. — Семь дней назад весь научный мир отмечал семидесятилетие академика Мельгунова. А любимый ученик, стало быть, и прознать про это не удосужился!

Сконфузившийся Забелин беспокойно огляделся: «испортит ведь репутацию, скандалюга старый».

И будто накаркал — из-за деревянной перегородки поднялся полный мужчина с недовольным, обмазанным сочащимся маслом лицом.

— Нельзя ли потише с вашими откровениями? Тут женщины, между прочим.

— Нельзя, — не садясь и делая быстрые знаки увидевшему его официанту, отказал Флоровский.

— Что? Совсем нельзя?

— Совсем.

— А, ну тогда, конечно. — Мужчина неловко посмотрел вниз, на своих спутниц, и, оседая, произнес удивительную фразу: — Тогда что уж. Но хоть потише.

— Вежливый, — неприязненно произнес Флоровский. Характер у Макса не изменился. — Все вежливые. Аж до подлости. Старому учителю семьдесят. Может, плохо ему — и ни одна зараза из учеников не навестила. Только водку жрать сильны.

В агрессивном раже он незаметно исключил себя из числа «зараз».

— Есть идея?

— Есть. — Прежним, из былых времен движением Максим сдул насевший на правый глаз локон. За прошедшие годы этот кокетливый локон не исчез и даже не поредел. — Едем к Мельгунову. На день рождения.

Это был вираж по-Флоровски.

— Так день рождения вроде семь дней назад был.

— Восемь! Восемь дней рождения прошло! — обличающе скорректировал цифру Флоровский. — Ну я-то весь из себя в загранице. Но ты же здесь был…

Забелин смолчал — объяснять, что отношения с Мельгуновым прервались после того, как старик выставил его без объяснений из института, не хотелось.

К ним подплыла метрдотель:

— У вас, Алексей Павлович, все в порядке?

— Да вот американец чуть-чуть перевозбудился. Отвык от ауры нашей.

— Да, пиво у нас замечательное. А вы разве не дождетесь?..

— Увы! Время. — Обрадованный возможностью увильнуть от суходеловских побасенок, Забелин выдернул из портмоне пластиковую карту банка «Светоч».

И тотчас сверху, словно туз, бьющий валета, ее припечатала золотая карта западного банка.

— И без возражений, — потребовал Макс.

Выйдя вслед за приятелем на улицу, Забелин услышал наполненный радостью смех.

Смеялся Макс. Расставив ноги, запрокинув вверх голову с видом человека, впитывающего в себя морозную Москву.

— Слушай! — крикнул он. — Как же это можно — восемь лет без этого?

— Ты меня спрашиваешь?


Из переулка, от бардовского ресторанчика «Гнездо глухаря» выпорхнули две девичьи фигурки. Девушки с любопытством скосились на шумящего посреди Никитской мужика, но, видимо, не найдя его заслуживающим внимания, заскользили вперед, втаптывая сапожками хрустящий ледок и весело переговариваясь.

— Чтоб я сдох. — На лице Флоровского проявилась причудливая смесь блаженства и обескураженности.

— А прежде был неотразим, — подковырнул Забелин и тут же пожалел.

— На пари?! — И, не дожидаясь отказа, Максим поволок приятеля по горячему следу.

— А как хороши! — едва догнав, направленным в спины шепотом, поделился он. — Особенно та, что с краю.

Это был самый его забойный ход. В движениях девушек, каждая из которых находилась, естественно, с краю, появилась настороженность. Они перестали перешептываться и внимательно прислушивались. Последняя фраза, оставлявшая место для догадок, вселила в них плохо скрываемую неуверенность, и теперь они ревниво косились друг на друга.

— А какая нога под ней удивительная, — не уставал восхищаться Макс.

Девушки невольно замедлили шаг.

— Хороша нога! Безусловно, хороша! — наигрывал Макс, вовсю интригуя и тем готовя почву для знакомства. — С такой изя-ящной линией.

Но не желавший проигрывать пари Забелин тонкую игру сорвал.

— Особенно правая, — припомнив прежние времена, громко объявил он, и девушки, встряхнувшись, подхватили друг друга под руку и прибавили шагу — кому нравится быть объектом розыгрыша, да еще со стороны старперов.

— Так вы в бесчестности к пари. — Возмущенный Макс бросился вперед: — Девушки, постойте! Постойте, донюшки. Имею вопрос!

Он догнал их уже на Тверском бульваре, деланно отдышался, разглядывая свежие, недовольные лица.

— Что хотели?

— В Москве давно не был. Подзабыл многое. Скажите, эта дорога по этой дороге идет?

— По эт… — начала было девушка в шапочке, но смуглолицая подруга, очевидно, более сообразительная, потянула ее вперед.

— Придурок старый, — процедила она.

— Ответ, достойный вопроса, — с удовольствием констатировал приблизившийся Забелин.

— И даже это вас не спасает. — Максим совершил новый рывок.

— Девчата! Простите глупую шутку старого эмигранта. Когда-то на этом месте все так шутили.

— Вот и у моих предков такие же мурашки в голове, — подтвердила смуглолицая. — Как забабахают, и сами смеются. И чему?

— Все. — Макс категорически сбросил с себя неуместное ерничество, обратившись в элегантного, строгого нравом мужчину. — А вот не подскажете ли вы, как нам пройти в Университет миллионов?

На этот раз девушки задумались всерьез:

— А где это?

— То есть вы не знаете? М-да, пласты сдвинулись. Старые приколы просто-таки вышли в тираж.

— Так это вы опять хохмите? — неприязненно догадалась сердитая смуглянка, в то время как более снисходительная подруга присматривалась к рослому незнакомцу, оценивая изящно сидящее на нем длинное, бьющее по дорогой обуви пальто.

— Пытаюсь. Не очень, да?

Теперь он обращался к снисходительной девчушке.

Та подтверждающе сморщила носик.

— Вот незадача. Вот коловращение. Я живу на другой половине земного шара. В Соединенных Штатах. В Филадельфии, — усилил он впечатление. — Кстати — Максим. Вы здесь. А по жизни получается, что я все еще здешний, а вы вроде как из-за бугра.

Подруги переглянулись.

— Ну что, в самом деле, Марьянк? Только приехал человек, и хочет познакомиться, — сообразила девушка в шапочке. — Нормально хочет. Старается, как умеет.

— Очень хочу, — умоляюще подтвердил Максим.

— И кого же из нас? — подмигнула подруге бойкая Марьяна.

— Обеих, — не задержался с ответом ухажер.

Понимая, что произойдет вслед за этим, Забелин предусмотрительно отошел в сторону, усевшись на промороженную витую скамейку, возле которой сгрудилось несколько оживленных старушек. Они жадно подставляли морщинистые лица слабому солнцу и, будто соскучившись за долгие морозные месяцы друг по другу, энергично делились накопившимися новостями, не выказывая главную наполнявшую каждую из них радость — пережита еще одна зима.

Вопреки ожиданиям Забелина, ничего такого не произошло. Наоборот, пошушукавшись еще пару минут, троица рассталась, и слегка смущенный Максим вернулся к поджидавшему приятелю.

— Видал? — Он победно потряс запиской с телефоном. — Что ни говори, а старые кадры не ржавеют. Хотя не скрою — трудно нам, советским сердцеедам, стало. Девичьи сердца покрылись зеленой броней.

И так как с лица Забелина не сходила глумливая улыбочка, рассердился:

— Ну, чего расселся-то? Или забыл, куда собрались?


В тускло освещенном дворе, при виде которого Забелин и Флоровский как-то разом подобрались, над контейнером с мусором склонилась пожилая отечная женщина, энергично шуруя внутри палкой. Возле валенок лежала ее добыча — несколько пустых бутылок и какие-то кости. Заслышав шаги, женщина поспешно спрятала голову внутрь контейнера. Но по костям этим Забелин ее и вспомнил — когда-то соседка Юрия Игнатьевича Мельгунова работала директором школы и слыла страстной собачницей.

В подъезде Максим извлек из-под пальто букет гвоздик:

— Они у нее любимые, — и, вздохнув, будто перед погружением, нажал на кнопку звонка.

Не сговариваясь, друзья поправили одежду.

— Кто там? — послышался женский голос, и тут же, прежде чем подошедшие назвались, замок заскрежетал и дверь открылась.

В маленькой прихожей стояла старушка с милым, побитым оспинками лицом и зафиксированной жестким каркасом вытянутой вперед неподвижной шеей.

— Здравствуйте, — произнесла она рассеянно, продолжая всматриваться в стоящих на площадке. Максим в волнении быстро пригладил развьюжившиеся волосы.

— Господи, Максим!

Флоровский поспешно схватил протянутые руки и принялся целовать их.

— А я, похоже, совсем переменился, — печально посетовал Забелин.

Лицо женщины осветилось удовольствием, не столь, впрочем, явным, и она протянула руку Забелину:

— Алеша. Так что ж мы? Входите же! Юра! Юра! — закричала она. — Иди, иди!.. Ну как же не предупредили-то.

Но уже вышел в прихожую, перевязывая на ходу кистями бархатную пижамную куртку, хозяин — Юрий Игнатьевич Мельгунов.

— Вроде знакомые голоса, — пророкотал он. — Но с иностранным прононсом.

Он подошел вплотную к выдвинувшемуся вперед Флоровскому, пристально оглядел, как бы сравнивая увиденное с тем, что жило в его памяти, и с чувством сжал давно удерживаемую на весу руку:

— Приехал-таки в родные пенаты, иностранец.

— Неужто и впрямь прононс появился? — кокетливо расстроился Максим.

— Да, долгонько. — Мельгунов пригляделся. — Здравствуйте, Алексей Павлович.

— Ну, слава богу, и я замечен. Сколько ж мы до вас добирались-то, Юрий Игнатьевич.

— Что? Поплохел? — догадался Мельгунов.

Он смотрел на учеников, а они, скрываясь, разглядывали его — все еще лощеного, даже дома «с иголочки», с аккуратно зачесанными назад сильно поредевшими волосами, жестко сложенными узкими губами и въедающимися в тебя глазами. Но русла, давно проложенные морщинами, углубились по-стариковски, да и глаза замутились.

Впрочем, едва задав вопрос, Мельгунов отмахнулся от готовых возражений и обратился к жене:

— Маечка! Собери-ка быстренько. А я пока в кабинете приберу.

— Так у нас… — смешалась было Майя Павловна, но, прервавшись, устремилась на кухню. — Тапки сами возьмите! — крикнула она оттуда.

— Хорошо, что я тебя, козла, не послушал. А то б вообще стыдобуха была. — Максим вытащил из-за спины пакет с прикупленными по дороге деликатесами.

— Вы где, друзья? — встретил их на пороге кабинета Мельгунов.

Забелин, едва зайдя, внутренне сжался. Оттого, что кабинет этот оставался таким, каким был семь лет назад, когда в последний раз принимали здесь Забелина, возникло ощущение, что и не было этих лет и что все они в том разломном девяносто первом. Он покосился на Максима, который со странным выражением прошел мимо понимающе отстранившегося хозяина, подошел к стеллажам и нежно, подушечками пальцев провел по корешкам занимающих отдельную, туго забитую полку книг.

— А вот этих, по-моему, не было, — показал он на угол полки.

— Да, это свежее. Вот та, последняя, переводная — на английском. А сейчас статью одну делаю — друзья из Мюнхена попросили. Запаздываю. Не работается. Но глупости все, впрочем. Прошу, коллеги! Хотя теперь уж следует — «господа».

Мельгунов указал на кресла у журнального столика, заваленного журналами, и с неизменной пачкой «Герцеговины Флор» посередине.

— Заматерели. — Он еще раз присмотрелся к обоим. — Рассказывайте, как это мы с вами дошли до жизни такой. Что ты, например, Максим? Науку-то за рубежом не забросил? Мне тут Интернет мои ученики подключили. Не скрою, искал.

— Не там искали, Юрий Игнатьевич. Мой файл теперь — ценные бумаги. Пришлось, увы, переквалифицироваться. Проклятый Запад не захотел меня полюбить ученым. Зато теперь, дорогой Юрий Игнатьевич, живу без проблем. Все есть.

Он заметил не успевшую спрятаться насмешливость и поспешно закончил:

— Счастья вот только нет.

— Что так, бедолага? — притворно посочувствовал Забелин.

— Да чему радоваться-то? Что денег сделал? — Флоровский повертел знаменитую пепельницу в форме возлежащей нимфы. — Надо же, цела.

— И будет цела, если на место поставишь, — отобрал пепельницу Забелин.

— Стало быть, для науки закончился, — тяжело заключил Мельгунов. — Между прочим, насчет денег, так здесь положение такое, что для большинства их наличие уже и есть счастье.

Раздался телефонный звонок. Мельгунов было приподнялся, но тотчас послышалось: «Юра, я подниму», — и он остался на месте.

— Майя Павловна все такая же, — улыбнулся Забелин.

— Какая?

— Бодрая.

— Бодрится больше. Левая половина отниматься начала.

Он оглядел смущенного Забелина.

— Ну, о вас не спрашиваю. В газетах мелькаете, в телевизоре — как это на новороссе? — тусуетесь. Так что знаю, чем занимаетесь, — рынки, как теперь говорят, окучиваете.

— Что так недобро, Юрий Игнатьевич? — расстроился Забелин.

Как-то не залаживалась встреча, много раз представляемая им. Не было прежней близости. Ну хорошо, положим, к нему-то Мельгунов по какой-то неведомой причине охладел много раньше. Но Макс… Сиятельный Макс даже после отъезда, поразившего Мельгунова, все-таки оставался в любимчиках. И тоже не ощущалось прежнего тепла. Он видел, что чувствовал это и Максим. И, привыкший блистать в обстановке обожания, тоже испытывал явную неловкость.

— Недобро, говоришь? — От подзабытого мельгуновского тона оба визитера зябко поежились. Когда на каком-нибудь совещании, конференции или — прежде — парткоме начинал Мельгунов говорить вот так — тихо, будто первое, обманчиво легкое дуновение пришедшей бури, — человека, к которому он обращался, охватывал озноб. Потому что многие — и справедливо — полагали, что пишет академик Мельгунов, что говорить, основательно, но выступает — уничтожающе-блестяще. Потому как из работ своих — точных, лаконичных, выверенных — выжимает он главное, что и составляет суть мельгуновскую, — страстную, обжигающую противников насмешливость.

Забелин нередко сравнивал его с другим, в чем-то очень похожим человеком — Второвым. Но если Второв был испепеляющей, пышущей жаром лавой, то Мельгунов — едчайшей, прожигающей кислотой.

— Недобро! — с нажимом повторил Мельгунов. — Вам для чего мозги даны были? Для чего мы их знаниями годами фаршировали? Чтоб вы себе стойла уютные состроили?! Или все-таки чтоб другим рядом с вами теплее было? Я уж не говорю, что себя как ученых списали, ну да — вычеркнули и забыли. А о тех, кто растил вас, об альма-матер вашей — не о себе, имя Мельгунова, слава богу, не из последних. — Он потряс сухой ладошкой. — О святом говорю — о науке. Вот сидите оба, холеные, друг перед другом кичитесь…

— Юрий Игнатьич, ну поклеп же, — заерничал было Макс, но прервался под повелительным жестом. А Забелин и не возражал — бил Мельгунов по площадям, давно пристрелянным им самим.

— Вот верите, мужики, без кокетства скажу — иной раз кажется, лучше б в восьмидесятых загнулся, когда подъем этот был, эйфория всеобщая. И я ведь, старый дурак, со всеми увлекся. Умер бы тогда — и не видел бы теперь, как все, что десятилетиями… Да столетиями! Не в семнадцатом году, почитай — в семнадцатом веке — начиналось. Чему отдался — и на глазах в ничто. С коллегами западными стараюсь реже видеться. Приглашают. Помочь вот даже предлагают, — кивнул он в сторону пачки писем, сваленных в углу «матерого» письменного стола. — А я не еду. Это они ко мне всю жизнь за наукой ездили. И чтоб я теперь перед ними с протянутой рукой!

— Школа Мельгунова, — ностальгически припомнил Макс.

— То и стыдно. Нет уж той школы. Институт — коробка одна. А внутри — выжиги какие-то куроводят.

— Ну, директор-то института, сколь я знаю, по-прежнему уважаемый Юрий Игнатьевич, — осторожно подправил увлекшегося учителя Забелин.

— Того особо стыжусь. — Мельгунов потянулся к трубке, успокаивая себя, нарочито неспешно принялся набивать ее табаком.

— Юра! Опять шумишь на гостей? А ну, очищайте столик, братцы. — Майя Павловна, увешанная блюдами с закуской, вошла в комнату. — Ребята принесли, — пояснила она на вопрошающий при виде икры и семги взгляд мужа. — Мы-то сегодня не ждали. Сами-то много ли едим?

Забелин поспешно откупорил коньяк, показал его Майе Павловне, и та разудало согласилась:

— Но чуть-чуть. В честь вашего приезда.

— Ну что ж, бывшие коллеги. — Юрий Игнатьевич, отложив нераскуренную трубку, поднялся. — Не скрою — радостно мне вас видеть. Горько — тому есть причины, но и радостно. Вы ведь из лучших. Посбегали, правда, отряхнули прах, так сказать…

— Юра!

— Да нет. Я без камня за пазухой. И не в вас это. Жизнь эту скотскую признать не могу.

— Юра!

— И не признаю! Ну, за встречу так за встречу.

Едва выпив, Максим выхватил бутылку из-под локтя Забелина и моментально разлил.

— Между первой и второй перерывчик небольшой, — объявил он свое излюбленное. — Да и расслабиться чуток не мешает.

Они и расслабились. Полчаса спустя умиленная Майя Павловна, приобняв захмелевшего мужа, вместе с остальными слушала эмигрантскую эпопею парившего над столом Макса.

— Стало быть, без семьи вернулся, — подвел итог услышанному Мельгунов. — Надолго? Или попатриотствовать чуток?

— Может, и вовсе навечно. Я тут, Юрий Игнатьевич, в Эмиратах был, в пустыне на сафари. Там такие есть верблюжьи яблоки. Яблоко ветром вырвет и мотает — мотает по пустыне. Так вот надо ли ему за это пенять? — И Максим потянулся к недопитой рюмке.

— И то правда, — вступилась Майя Павловна. — Чего ты, Юрий Игнатьич, парня-то травишь? Разве он виноват, что так живем? И так вон чуть с самолета — и к тебе.

Она натолкнулась на насупившийся взгляд мужа, деланно всполошилась:

— Совсем забыла чайник поставить. Розетка, правда, барахлит.

— Юрий Игнатьевич, вы нас уж очень-то мордой по столу не возите. — Макс дождался, когда Майя Павловна выйдет. — Хоть мы и свиньи, но вашего скотного двора. Не чужого.

— Хотя мне-то и впрямь прощения нет, что за столько лет ни разу, — склонился покаянно и Забелин. — Но слышал, что вы на царстве. Ну и считал по привычке: раз так, все, стало быть, в норме. До сих пор не знаю, что там между нами произошло: истинное или придуманное, — Макс, заметив, как при этих словах зло «стрельнул» глазом Мельгунов, под столом ущипнул Забелина за коленку, — но только вы для нас тот, кого предать невозможно. Кого предать, как себя.

— Как излагает, — позавидовал Максим.

— Словом, Юрий Игнатьевич, я здесь. И хочу помочь.

— Хотим.

— Хотим. Но для того знать надо, где вы сейчас стоите. Мельгунов — флаг гордый. А вот что под ним?

— Дело под ним гибнет, ребята. И люди гибнут или мельчают. Вот что худо. Не хочется об этом. Да и кому себя лишний раз дураком вспоминать приятно?

— Юрий Игнатьич, ну вам-то кокетничать, — шумно не одобрил Макс. — И слышать неловко.

— В чужое дело полез, потому и дурак. Мы ж оборонные. Акционированию не подлежали. Все темы, кроме пилотных, — по госзаказам шли. Потом заказы прекратились. А там и с зарплатами начались перебои. Потом народишко побежал. Из лучших. Надо было думать, как костяк сохранить и чтоб при этом институт не разворовали. Видел же, что у смежников делается, как вокруг нувориши пиратствуют, — он не то чтоб скосился на Забелина, но стало понятно, о чем подумал, — все, что подвернется, заглатывают, обсасывают пенки. А прочее — выплевывают. Предложили вариант — акционироваться. Самим. Чтоб большинство акций у себя, у людей наших то есть.

— У коллектива, — подсказал Забелин.

— Был коллектив, да весь вышел. От акционирования этого хваленого лучше-то не стало. Минобороны после этого на нас «облегчился» — одной головной болью меньше. Я потом на симпозиуме замминистра встретил, так при всей его челяди влепил. Что ж ты, говорю, пердун старый, делаешь? По выставкам да по презентациям тусуешься. Ну что ж ты все разворовываешь? Хоть что-то на поддержание оставь. Жить-то осталось ничего. Ведь собственные внуки добрым словом не помянут. Захихикал, да и бочком… Тоже школа. Ну хорошо, эти-то старые ворюги! Они еще в казармах с портянок воровать начали. Но вот чего не пойму! Вы-то, нынешние! Пусть в основном недоучки, но все ж таки недоучки из ученых — некоторые вон степени какие-никакие имеют. — Он вновь требовательно оглядел Забелина. — Банки-то, сколь знаю, как раз недоучки из химиков-физиков по большей части и сорганизовали. Там, где надо было деньжат нахапать, мозги быстренько раскрутились. Что ж вы в главном-то не доперли? Набросились ресурсы почем зря растаскивать. Из глотки друг у друга рвете. Так как же простой вещи-то не сообразить, — не нефть, не золото, не алюминий — меня покупать надо! Не к чувствам обращаюсь — то атрофировано. Но к разуму жадному.

Заметил, как гости быстро переглянулись.

— Что зыркаете? Решили — крыша у старика поехала? Налей еще. Поедет от таких-то дел. Такую страну за несколько лет разворовать. Это ж какой коллективный разум потребовался. Вот тоже Гиннесс из Гиннессов. И дружно так, согласованно. Иногда подерутся за кусок, но опять же внутри крысятника, и вновь дружно. Сырье разворовали так, что добыча теперь в убыток, промышленность в руинах, вооружением из последних сил приторговываем. Никогда не был сталинистом, но то, что теперь вижу, — это ж напалмом по душам. — Он побледнел, и Макс поспешно придвинул ему пепельницу с дымящейся на ней трубкой. — А решение-то есть! И куда какое дешевое.

— Загадки загадываете, Юрий Игнатьевич! — Флоровский выложил ему на тарелку последний, приглянувшийся старику кусок семги.

— То-то — загадки. Оно вон лежит и просит — найди меня. Вот он я — архимедов рычаг, что не токмо карман тебе набьет, но и других из безысходности вытащит. Ведь очевидно, что в обозе по изъезженным дорогам тащиться, — в лидеры не выйти. Никогда нам в технике Японию да Америку не обойти — эва куда усвистали! Ну так ищи, что у тебя есть такого, чего у других нет, и чтоб, ухватившись за это, ты всех бы разом отбросил. Как гриб боровик, только внимания ждет.

— Информационные технологии, — уверенно предположил Забелин.

— Все-таки школа, — с некоторым удовольствием оценил Мельгунов догадливость ученика-расстриги. — Конечно же! Мне, старику, и то понятно — кто в двадцать первом веке информацию оседлает, тот миром владеть будет. Ведь уже сейчас какие деньги за информацию платят.

— Любые, — подтвердил Макс.

— Ну, нет, скажем, сил новые ракеты производить — иссякли, пенсии старикам — и те из себя выдристываем. И что с того? Если у меня в сейфе технология контроля за компьютерными сетями, — так я ведь попросту запуска этих суперракет не допущу — и куда все траты пойдут? И ведь на самом деле, не вам говорить, возможности развития информтехнологий неисчерпаемы. И хоть на ладан дышим, но то, что имеем, никто не имеет. И заманчиво. И выгодно — вложений-то с гулькин фиг. Это вам не храмы Христа Спасителя возводить, это и есть путь к спасению. Так нет — не хватает на очевидную эту мысль. Одна на уме — нахапать поболе. Даже инстинкт самосохранения не срабатывает. Тупые! И в жадности тупые! Интеллект — вот последнее, чем можем пережать ситуацию. Да и острее, граненей вопрос стоит — есть ли нам место среди людей будущего? Вот сейчас появилась теория «мертвых» стран. И если ее принять за гипотезу, то в двадцать первом веке человечество разделится на две части — владеющие информационными технологиями и остальное. Причем это все остальное обречено на вымирание как нации. То есть кто в основной головке — уйдет в резкий отрыв. А вымирающим останется сырье проедать. Так-то.

Друзья вновь скрытно переглянулись — как же сдал старик: говорит неровно, комканно. И, в отличие от прежнего Мельгунова, никак не подберется к главному.

— Знаю, о чем думаете, — не поднимая головы, определил Мельгунов. — Но как же душа болит. Ведь на мне все, верят в меня, ждут. А я вдруг — не могу, не мое. Аренды, кредиты, векселя — чужое все, тяготит. Взял одного, из Минобороны, — Петраков фамилия. Из наших бывших. Косноязыкий, но в словах живенький. Думал, свой все-таки. Быстро все сконструировал: и акционирование, и площади в аренду насдавали, и кредиты набрали — все вроде объяснял, все вроде и правильно. А только коснулось — аренда есть, денег нет, кредиты разошлись — опять результата нет, а сроки отдавать подходят. Куда ни кинь — все логично и всюду клин. Теперь и сам чувствую, что неладно, может, и приворовывает, стервец. Многие о том говорят. Да как проверишь? Сам же руль вложил. И не выгонишь теперь — все контракты через него. Печать, документы — все на нем. А тут еще и государство свой пакет — у него до сих пор сорок процентов было — вдруг продавать задумало. В тягость, выходит, родному государству стали. Тяжко! — Мельгунов непривычно, по-стариковски вздохнул. — И стыдно. И бессильно. Ушел бы. Так тут же все и порушат…

— Защита вам нужна. Стабильное финансирование. — Разговор, как показалось Забелину, складывался удачно. — Чтоб в капитал вошел хороший крупный банк. Тогда и финансовая дисциплина другая будет, а главное — деньги на науку появятся. Я о «Светоче». Если вы банк наш хоть понаслышке знаете, то Второв как раз всегда ратовал за подъем промышленности, за поддержку науки.

— Наслышан сих баек. Во всех вариантах наслышан. Все вы, послушать вас, ратуете. И ведь так раскрасиво. А как возможность куснуть появилась, тут-то и хапнул. Петраков мой по части таких мечтаний куда как силен. Тоже — чует моя душа — под кого-то подложить нас собирается. Но не дам. Пока жив — не дам. Хотите помочь — помогите, дайте денег. Отработаем, отслужим. Но сладких сказок про добрых дядей наслушался. Внутрь института никого чужих не пущу. Не надобно нам никаких банков. Ни плохих, ни хороших. Потому как плохой ли, хороший ли пират, но — пират.

— Но, Юрий Игнатьевич, без обеспечения, без гарантий никто денег не даст. Да и сами ж говорите: не ваше это дело — финансами управлять.

— Но и не ваше! Все, что мне нужно, — денег на завершение исследований. А продать технологии кому надо и без спекулянтов сумеем. Тогда и долги отдадим.

Господи! Сколько ж Забелин за последние годы наслушался таких пустых мечтаний от людей самых благородных. И всегда это заканчивалось одинаково — крахом. Вот даже и Мельгунов — умнейший из умнейших, но и он, стоящий на краю, так ничего и не понял.

Раздался звонок в дверь.

— Юра, я открою! — опять донеслось с кухни.

— Наталья это Власова. Мой начальник НИО РИО. Бумаги на подпись принесла, — догадался Мельгунов. — Я тут приболел немножко. — Он присмотрелся к вытянувшимся лицам. — Ах да, она ж еще при вас пришла.

Из прихожей донеслось оживленное женское щебетанье, удивленный вскрик, и вслед за тем в комнату вбежала и застыла в дверном косяке, будто в раме, изящная женская фигура в сиреневом джемпере.

— Мальчишки, — сказала она. — А ведь это вы. Юрий Игнатьевич, ну, вы не меняетесь — люди едва пришли, а вы уж их распекаете — в подъезде слышно.

Флоровский и Забелин, поднявшись, смотрели на нее.

— Сказал бы, что еще лучше. Но лучше некуда, — хрипло произнес Макс.

— Врешь, как всегда, — насмешливо оценила она комплимент.

— Да нет, в самом деле выглядишь просто уникально. — Это был редкий случай, когда Забелин согласился с приятелем. — Ну, чего стоишь как неродная? Подойди, облобызай старика Забелина.

— И с удовольствием. — Наташа подставила ему румяную, вблизи все-таки чуть подвядшую, как примороженное яблочко, щечку, почувствовала, что ощутил он губами это увядание, отстранилась выразительно: — Ну да и вы не помолодели.

Она медленно вывернулась от нежно прихватившего ее за талию Алексея, протянула левую руку неловко стоящему рядом Максиму:

— А что наш вечный балагур? Вижу, аж распирает от какой-то очередной гадости. Так и не сдерживай натуру, — потребовала она. — Пройдись по недостаткам талии. А то вот еще недоосвоенная тобой тема — строение моих лобных костей. Это ж ты доказывал, что женщина произошла от другой обезьяны… Ну давай, негодяй. А то решу, что тебя после бегства подменили.

— Наташа, можно я тебя сегодня провожу? — тихо попросил Максим.

— Пожалуй, не стоит. Провожатый ты, как выяснилось, стремный. При первой опасности и сиганешь по привычке. А что, Алексей Павлович, насчет того, чтоб меня проводить?

— А Алексей Павлович нам загадки тут загадывает. Вот говорит, что без его банчика институту нашему не подняться, — вернулся к захватившему его разговору Мельгунов.

— Я только сказал, что без серьезных гарантий денег на восстановление ликвидности ни один российский банк не даст.

— Ликвидность, рентабельность. — Мельгунов с отвращением «пополоскал» во рту ненавистные слова. — Пустой звон. Главное, чтоб человека на это дело найти, опытного, мозговитого, и чтоб свой до конца.

— А я уж и не свой? — Подзабытый было Максим небрежно подцепил на вилку и потащил в рот склизкий грибочек. — И насчет опыта… Зря, что ли, Максим Флоровский семь лет западные автобаны топтал? Что, съел, олигарх?


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17