Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Волшебная сказка Нью-Йорка

ModernLib.Net / Современная проза / Данливи Джеймс Патрик / Волшебная сказка Нью-Йорка - Чтение (стр. 12)
Автор: Данливи Джеймс Патрик
Жанр: Современная проза

 

 


Звонил в звонки, стучал в двери. Говоря, пожалуйста, заплатите мне. И из дверей высовывались головы с осовелыми после ланча глазами, слишком озадаченные, чтобы мне отказать. Я ставил в книжечке крестик против их адреса и, прибегая к собственной выдумки заклинанию, пытался внушить им чувство, что это еще не конец света. Но попадались и бессердечные люди, обзывавшие меня лгуном и лентяем. Дрыхнущим под деревьями, а после приходящим лупить в двери и свистеть в прихожих. Я что-то такое шептал насчет свободы, а они орали, чтоб я тебя больше не видел, и хлопали дверьми. И я уходил, заливаясь слезами отчаяния. Все они еще пожалеют, когда найдут меня в канун Рождества голодного, босого и замерзшего до смерти. И как-то в один воскресный вечер той черной зимы. Я написал поперек первой страницы газеты. Как вы себя чувствуете, обжулив ребенка. В понедельник пришлось чуть ли не ползком пробираться по улицам. Из всех окон торчали взъяренные лица. А на одной веранде мужчина грозился кулаком, обещая раскроить им мою башку. Я же от всей перепуганной души пожелал ему сдохнуть и убежал.

Шарлотта Грейвз, протянув руку, касается укрытой крысиной кожей ладони Кристиана. И улыбается. Автомобиль, покачиваясь, пролетает один поворот за другим. Сворачивает на подъездную дорожку. За лужайками и подстриженными кустами возвышается дом с крестообразными оконными рамами и заостренной кровлей. Синеют спрыснутые желтым светом ели. Вход, что у твоего замка. Хлопают дверцы машины. Громкие приветствия внутри. Двигаюсь вослед худощавым ногам Шарлотты. По мягкому ковру. Пока кто-то не тормозит ее, придержав за руку. И я по ступенькам спускаюсь в просторную комнату. Огромный сложенный из камня камин. Высокий темноволосый малый в желтой рубашке с пристегнутым пуговицами воротничком.

— Привет, а вас я вроде не знаю.

— Корнелиус Кристиан.

— А я Стен Мотт. Вон та женщина с золотистыми волосами, моя мать, а тот с седыми, отец. Давайте, наваливайтесь.

— Прошу прощения.

— Ну, на пиво или чего вы хотите выпить. Кстати, а вы, по-моему, забавный.

— Спасибо.

Кристиан отступает к оставленному свободным участку стены. Рядом с мраморной каминной доской. Картина, на которой корабль с раздутыми парусами летит по сине-зеленому гневному морю. Ступени под аркой, ведущие вверх, к огромной обеденной зале. Серебряные вазы на столах. Такой большой груди, как у Шарлотты, я ни у кого больше не видел. Просидел с ней три свидания в темноте кинотеатра и выпил три стакана ананасовой, прежде чем решился к ней прикоснуться. После чего сразу почувствовал себя гнусным мерзавцем.

Седоголовый отец Стена в одной рубашке с закатанными по локоть рукавами. Поджаривает в камине булочку, насадив ее на длинную вилку. Щипчиками извлекает из булькающей чаши дымящуюся сосиску.

— Вам как, с горчицей.

— Да, пожалуйста. Спасибо.

— Вы кто, сынок.

— Пожалуй, я еще не настолько стар, но зовут меня Корнелиусом Кристианом.

— Во как. Ну, а я уже настолько стар, чтобы приходиться Стену отцом. А ничего у вас язык подвешен. Всегда надеялся поближе сойтись с друзьями Стена, да как-то возможности не представлялось. А хочется почаще встречаться с молодыми людьми. Когда молодежи не видишь, голова начинает работать на стариковский манер. Э, да никак это ты, Шарлотта.

— Здравствуйте, мистер Мотт.

— Да брось ты своего мистера Мотта. Я тут как раз говорил этому молодому человеку, что все не получается у меня почаще встречаться с вами, ребятки. Слушай, а ты что ни день, то хорошеешь. Совсем как твоя матушка. Чуть не женился на ее матери когда-то. Самая красивая девушка была в те времена. Да только она дала мне от ворот поворот.

Вечеринка в полном разгаре. Бухает музыка. Все больше прибывает радостных физиономий. Скромницы-девушки ожидают того, кто подберет ключик к замку их любви. Громко излагают затасканные мысли. Взгляды устремлены на наряды. Ножки врозь, сафьяновая обувь. И разная прочая. А мистер Мотт продолжает очаровывать свою состоящую из двух человек аудиторию.

— Как начинаешь забывать, когда в последний раз видел хорошенькое личико, значит, считай, старость подкралась.

— Вам просто хочется меня развеселить, мистер Мотт. Вы уже познакомились с Корнелиусом, это мой старый друг. Он только что вернулся из Европы, долго там жил.

— Вот как. Я теперь нечасто бываю в Европе. Но женщины там. В них определенно есть что-то такое. Господи, Париж. Лондон. Какие женщины. Не знаю, что в них такое. Но, ей-ей, что-то есть. Вы понимаете, о чем я, Корнелиус.

— Полагаю, что да, сэр.

— Мистер Мотт, Корнелиус был женат, но жена его умерла.

— О, весьма соболезную, право. Вот и еще булочка поджарилась, хотите, с сосиской. А как вы теперь проводите время, Шарлотта. На лыжах в этом году катались.

— Я же работаю, мистер Мотт. Послушать вас, так у меня бог весть сколько свободного времени. А я работаю сорок девять недель в году.

— Ну что же, а я пятьдесят две. Мой доктор мне все повторяет, сократись Джим, сократись, так больше нельзя. Пришлось сократиться. Урезать восемнадцатичасовой рабочий день. Аж до шестнадцати. Докторов надо слушаться. Приедешь в этом году погостить к нам на озеро, Шарлотта.

— Хотелось бы, мистер Мотт.

— Вот умница-девочка. И друга своего привози. Я стараюсь выбираться отсюда на несколько дней. С прошлого года, когда начал вдруг видеть это чертово красное пятнышко. Как только уезжаю туда, оно исчезает, а стоит вернуться, и оно возвращается. Ба, да вот оно, черт бы его побрал. Торчит прямо над углом камина. А попытаешься вглядеться в него, тут же срывается с места и плывет через все поле зрения. Во, готово, уже уехало. На другой конец комнаты. Каждый раз ускользает, никак я его не ущучу. Но видит бог, всегда возвращается и все начинается заново. И ни один врач, похоже, не знает, что это такое, я уж всех шишек на восточном побережьи перебрал.

— Но это же ужасно, мистер Мотт, может быть, вы переутомились. Или еще что-нибудь такое.

— Что поделаешь, Шарлотта, связался я с этими свечами зажигания, так уж надо и дальше их делать. Но в общем доктора это самое и говорят. Я тут сходил к одному малому, который уверяет, что выдумал особый способ лечения, надо, дескать, просто лежать и петь, негромко. Закрывает он мне лицо маской. Я говорю, ребята, надеюсь, вы хорошо понимаете, что делаете. Вот, значит, напеваю я сквозь эту маску, а в глазах у меня разноцветные огоньки играют. Потом колокольчики зазвенели. Я уж было решил, что на небо попал. Только когда счет получил и дошло, что я еще на земле. Однако, хватит вам ребятки торчать тут и слушать старого чудака. Идите, веселитесь, мое дело обслуга. Вас всю ночь буду обслуживать без очереди, так что приходите за добавкой.

Смущенный профиль Шарлотты Грейвз. Выступающий из длинных струистых волос. Мгновение она стоит, сложив на груди руки и глядя в пол. Соседская девочка. Чистая и безмятежная. А я уже сидел по горло в клоаке, курил и проповедовал греховную философию. Тащился в школу, ледяной ветер задувал мне в штанины. Однажды увидел как моя приемная мать с ее грязными белесыми космами и белесыми валиками жира на боках, скачет верхом на моем приемном отце у них в спальне. Шел мимо, а дверь была чуть-чуть приоткрыта. До того распыхтелся, что пришлось прикрывать рот ладонью, пока я на них таращился. Так хотелось увидеть побольше, что не знал, куда и смотреть. Во всех прочитанных мной гадких книжках говорилось, что таким образом делают детей. Но у них уже был маленький сын, из которого я однажды вытряс душу. За то, что он довел моего братишку до слез. И приемные родители призвали меня на кухню. Я стоял, а они сидели. Рассказывая, как они отправят меня в тюрьму. В субботу приехал под вечер из Рокавэя мой дядя. Все настороженно расселись в маленьком заднем саду. У дяди были большие сильные руки, он вытащил из кармана потертого пиджака бумаги и выписал им чек.

— Ты знаешь, Корнелиус. Господи, я даже не знаю, как это сказать, ну в общем я тобой вроде как горжусь. Мистер Мотт столько всего тебе рассказал про себя. Как будто вы с ним старые друзья.

— Судя по этому дворцу, дышащему вульгарностью нувориша, мистер Мотт в состоянии купить меня и продать.

— Господи, Корнелиус, перестань, зачем ты так, еще кто-нибудь услышит. Ты меня удивляешь. Пойдем, потанцуем.

Шарлотта тянет Кристиана за руку. Свет в ее волосах цвета золотистой соломы. Через холл. Покидая его бессмысленное убранство. У одного моего детского приятеля был дома лоток для спуска белья. Из ванной комнаты прямо в подвал. Первое из увиденных мной чудес света. Снова вниз по лестнице. В продолговатую комнату. Лакированные сосновые полы, навощенные для танцев. Большой музыкальный автомат с веером бегущих по кругу красок. Фотографии бейсболистов и футболистов на стенах. А на одной мистер Мотт стоит под пальмой посреди поля для гольфа. Покачиваясь, кружась и клонясь, танцуют пары. И замирают. Услышав громкий треск и увидев голубой электрический посверк. Свет гаснет. Женский визг. Нервный смешок. Молчание. Тишина. И голоса в темноте.

— Что-то случилось с музыкой.

— С домом что-то случилось.

— Ради христа, давайте выбираться отсюда.

По лестнице спускается мерцающий свет. Загораются спички. Мистер Мотт бесстрашно пытается выяснить. Что произошло. Малый в двуцветных полуботинках и белых бумазейных носках с начесом. Поворачивается к своей партнерше с высокомерно задранным носиком и яркой светлой челкой.

— Видала, какой мистер Мотт решительный. Враз овладел ситуацией. И тут же ее оценил. Я к тому, что этот мужик с ходу вникает в детали, не сойти мне с этого места. Важного человека сразу видать, ты еще моргнуть не успел, а он уже решение принял.

Мистер Мотт щелкает зажигалкой над музыкальным ящиком. Встав на колени, заглядывает умолкшему монстру за спину. Еще одна вспышка. Одновременно с которой мистер Мотт спиной отлетает по воздуху и приземляется в центре комнаты. Постанывая, лежит на полу. Но малый в двуцветных полуботинках тянет свое.

— Ну ты смотри. Где тут ближайшее бомбоубежище, не знаешь. Электричество, прямо как живое, так по стене и полезло. Своими глазами видел.

Несколько фигур вокруг мистера Мотта. Рука его медленно поднимается, чтобы тылом ладони вытереть лоб. Девицы в панике удирают по лестнице. Визжа и толкаясь. И кто-то бухает в двери лифта.

— Лучше не торчать тут внизу, целее будешь.

— Не паникуй.

— Слыхали его, не паникуй. Ты вот давай спустись и здесь это скажи.

Загорается свет. Стен рядом с распростертым отцом. Несколько человек возвращаются и медленно разбредаются по комнате кто куда. Окружают мистера Мотта. Стен отстраняет их, вытянув руку.

— Отойдите все назад, отойдите, он в порядке. Ну ты даешь, пап, что случилось.

— Все хорошо, помоги мне подняться. Бренди мне принесите. Хорошего, из кладовки. Что за чертовщина с этим проклятым ящиком. Уберите его отсюда, пока он никого не убил. Все в порядке, ребята, я в норме. На волос бы в сторону и каюк. Один из тех случаев, когда проверяется твоя способность действовать в критической обстановке. Но вроде обошлось.

— Да уж, мистер Мотт.

— В такие минуты вся жизнь так и пролетает перед глазами. Как ты купался, как рыбу ловил, как тебя били, чтобы не лез с советами в чужую игру. Вы, парни, небось, знаете, как это бывает.

— Мистер Мотт, я думаю, это вроде как на фронте. Когда подорвешься на мине.

— Терри, мальчик, это ты точно сказал. Вот почему нашим парням, если дело дойдет до бойни, лучше иметь опыт по этой части. У меня есть магнитофонная пленка с записью звуков боя. Хорошо бы вам, парни, ее как-нибудь послушать. Будь у меня побольше времени, я бы только ее и слушал. Ладно, парни, вы меня извините, со мной все в порядке. Но я лучше пойду прилягу. Хотя наверное что-то все же не так, красное пятно куда-то запропастилось.

Мистеру Мотту помогают добраться до раздвижной двери в стене. Оборачивается, чтобы всем помахать на прощание, пожелать доброй ночи. Дверь разъезжается. С жужжаньем, щелчками и лязгом. Мистер Мот уезжает. Наверх. В собственном лифте.

Мальчик Терри, потирает ладони. Стен открывает банку с пивом.

— Давайте, ребята, неприятно, конечно, что так вышло с папой, но мы же повеселиться собрались.

— А он у тебя храбрец, Стен. Так все хладнокровно воспринял.

— Да, Терри, я тоже так думаю.

— И соображает быстро. Как он нас всех успокаивать начал.

— Да уж, а народ-то как по лестнице дернул.

— Знаешь, Стен, тут ведь могла начаться настоящая паника.

— Ну, ведь не началась же.

— Вот тут ты прав, Стен, тут ты прав. Но ты должен признать, что это твоему отцу надо спасибо сказать, его выдержке. Хотел бы я иметь такого отца.

— Да, Терри. Да, я знаю.

— Во всяком случае, Стен, меня поразило, как он с ходу овладел ситуацией.

— Как медведь слонихой.

Стен резко разворачивается, шаря глазами по лицам.

— Кто это сказал.

Это был

Я

Толпа

Остолопов


17

Свет ранней зари. Угол Пятой и Пятьдесят Седьмой улицы. Корнелиус Кристиан сидит на сдвоенном медном патрубке пожарного гидранта, торчащем из каменной стены под надписью «Здание Производственного Треста». В квартале от него прогулочным шагом передвигается одинокая фигура. Грузовик управления по уборке мусора, серая, похожая на неуклюжее насекомое машина, едет, поливая сточную канаву водой и продирая ее вращающейся щеткой. Мигает светофор. Зеленый, желтый, красный. И ветерок, сдувая покидающие меня иллюзии, уносит их вдоль по улице.

Шарлотта заявила, что я был пьян и вел себя неуважительно. С людьми, которые всего только старались быть со мною любезными. Уверял их, что я похоронщик. Бальзамирующий их папочек. Изнуренных, сломленных рабочих кляч, уже отвопивших свое в ночных кошмарах. Породивших сыночков, которые выросли и стали подобны богам. Настолько же честные и отважные, насколько вороватыми и трусливыми были их папаши.

Слезы стояли в глазах Шарлотты. Когда я прощался с ней на крыльце.

— О, Корнелиус, не может быть, чтобы ты действительно так думал. Наша страна совсем не такая.

Я наклонился, чтобы поцеловать ее. Легко коснулся губами губ. И убежал, громко крича. Нации нужен король. Перескочил через изгородь и, не выбирая направления, целую милю тащился подлеском, продираясь через кусты. На мощеной лесной дороге остановил машину. Сообщил, что выпал из самолета. Парашют зацепился за дерево. А я свалился мордой в колючую чащу. Малого так взволновал мой рассказ, что у него баранка в руках заплясала. Сказал, что я мог бы продать эту историю киношникам. Надо только немного углубить интригу. Он бы с удовольствием взял на себя обязанности моего агента. В конце концов я объяснил ему, что осуждаю алчность и отвергаю оппортунизм. А он сказал, что ему вообще-то в другую сторону.

Кое-как вскарабкался по ступенькам станции. Нависающей над закусочной, в которой я разжился виски для Фанни. Встретил пьянчугу, пошатываясь, выползавшего из последнего вагона. Путаясь в слогах и тыча пальцем. Он заявил, что теперь его место прямо вон там. Спросил у него, где было там и когда было теперь. Он пробурчал, что там было вон там, а теперь было прямо теперь. В общем, довольно верно. Белые надгробные камни и мавзолеи, воздвигнутые на земле, в которой зарыта моя Элен. В этой огромной ночи он единственный странник, сознающий, куда бредет. Там, на вечеринке, мальчик Терри рассказал мне, что Стену, видать, придется жениться. Потому что его девушка, когда он расположился на ней, сказала. Не бойся, можешь в меня спустить. Оказывается, она уже при брюхе. И при адвокате тоже. Стенов папаша рвал и метал. Отправил ее в Париж, чтобы она там сделала аборт и посетила всех, какие есть, прославленных модельеров. Месяца через три она возвратилась, гораздо лучше одетая, с гораздо большим пузом и уже с двумя адвокатами. Теперь ей в Венецию хочется. А я, когда был мальчишкой, хотел лишь одного, чтобы кто-нибудь сводил меня на родео.

Сижу, обтрепанный и ободранный. Насупротив огромной витрины, в которой выставлены бриллианты и бусы. В уютные утренние часы женщины, подобные Фанни, выступают из пузырящейся ванны. И припудрясь и надушившись, танцующей поступью минуют вечно прищуренных детективов, заходя вовнутрь, чтобы купить себе к завтраку изумрудов. В поезде, которым я доехал до города, был еще только один пассажир, спросивший меня, не нуждаюсь ли я в медицинской помощи. Я ответил, нуждаюсь, в психиатрической. Но когда он рванул к дверям, я его успокоил. Сказал, что со мной все в порядке. Просто у нас сию минуту закончился ночной кросс знаменитостей. Пересекли всю страну. Преследуя благотворительные цели. И мой шофер, он бежал сзади меня, нес мою глюкозу, сломал ногу. Поезд качало, и автограф, который мне пришлось дать, вышел немного шатким. Пассажир уставился на него, потом сказал, сроду о вас не слышал, мистер, но все равно, большое спасибо.

Кристиан ладонью захватывает прядь волос. Тянет ее книзу, закрывая левый глаз. Этот одинокий прохожий уже близко. Останавливается, смотрит. Должен же он увидеть, это просто на мне написано. До чего мне необходим человек, который сводит меня на родео. Прохожий делает шаг. Вновь останавливается и оглядывается.

— Бездельники проклятые, чтоб вам пусто было.

Кристиан поднимает глаза. Нет больше на Пятой авеню ни единой души, кажется, могла бы эта ходячая гнида ощутить прилив братской любви. Проникнуться сочувствием к моему горю. Горю отставного бальзамировщика, нуждающегося в работе. Озирающего это устланное асфальтом ущелье в поисках друга. И видящего лишь трех воробьев, вспорхнувших на край мусорной урны. Так нет же. Он издевательски морщит нос и кривит губы, изрыгая ругательства. А я ощущаю себя слишком усталым, чтобы прямо сейчас преподать этой нации урок. Достойного поведения ранним утром в общественном месте.

— Что ты здесь делаешь, педик паршивый. Вот такие бездельники и позорят этот прекрасный район. Я тебя за два квартала углядел, расселся тут.

Мужик, чем дальше отходит, тем храбрее становится. Извлеки я что-либо отборное из котла, в котором кипят у меня гневные тирады, и предъяви ему, сукин сын наверняка удерет. Лови его потом. Всегда полагал, что если уж рявкать, то громко. Предоставляя человеку честный шанс убраться подальше от моей плотоядной пасти. Пристыженно свешиваю голову. Усугубляя его отвагу. Пусть этот простодушный мудак подберется поближе, чтобы еще раз меня обложить. И мы с ним сольемся в экстазе, который он не скоро забудет.

Кристиан роняет чело на скрещенные руки. Мужчина опять останавливается, оглядывается и поворачивает назад. Медленно приближается к сокрушенно замершему Кристиану. Встает всего футах в десяти. Подойди поближе, ты, неотесанный хам. Чтобы я мог закогтить тебя в один благословенный прыжок. Издаю сдавленный стон. Распространяя благоухание отверженности. Он подступает поближе, желая присмаковаться.

— Безобразие, уселся рядом с таким богатым зданием, да еще весь отрепьях, бесстыжий бездельник.

Кристиан взвивается в воздух. Двуногий, двурукий. Сграбастывая этого общественного обвинителя с Пятой авеню. Который лишь сдавленно ахает, когда добрый старый мускулистый Корнелиус заламывает ему за спину руку, пригибая его лицом к тротуару. Всегда любил этот рычаговый захват. Позволяет жертве проникнуться здравым смыслом. Перед тем, как ты отломаешь ей задницу.

— Что вы делаете, вы меня ограбить хотите. Только не убивайте.

— Не рассчитывай на прощение, негодяй. Как ты посмел привязаться ко мне, пока я дышал свежим воздухом, погрузившись в столь необходимый мне сон на этом прекрасном бульваре.

— Ой, ну больно же. Я спину у доктора лечу. Вы, наверно, актер, сынок.

— Принц-сирота.

— Чего это вы такое говорите.

— Так вот, пока я еще не лишил тебя всех прав человека, ответь мне, чем ты зарабатываешь на жизнь.

— Эй, это вы про политику чего-то, а я простой таксист, христом-богом клянусь, сынок. И больше ничего. Простой таксист. Я никому зла не делаю.

— Ты только что злонамеренно нарушил мое уединение.

— Нет, без шуток, я никому не делаю зла. Я же не знал, что вы тут уединяетесь. Вы только не убивайте меня, ладно. Вы, должно быть, актер, сынок. Ну конечно актер. Хотите, я вам мои деньги отдам, у меня, правда, всего тринадцать долларов, берите их себе. Только не убивайте.

— А почему ты решил, будто тебе повезет настолько, что я тебя всего лишь убью.

— О господи, я думал вы просто безобидный бездельник, нет, без шуток. Я же не знал, что вы грабитель.

— Ты хотел добавить сэр.

— Да, сэр, хотел, сэр.

— Ты назвал меня педерастом.

— Ох, нет, но это же еще до того, как я понял, что вы грабитель. Сэр.

— Когда ты в последний раз приносил клятву верности своей стране.

— Господи, сэр, не хочу я в политику лезть и все такое. Отпустили бы вы меня, а. У меня сердце больное.

— А теперь, предосудительная и поганая гнида, позволь преподать тебе кое-что по части хороших манер. Сейчас я научу тебя не разевать глупую пасть там, где джентльмен вкушает заслуженный отдых.

— Нет-нет-нет. Как рыба буду молчать, ей-богу. И вы никакой не грабитель.

— А, так выходит, я педераст.

— Нет-нет-нет. Мне просто в голову что-то вскочило, я и не понимал, чего я такое говорю.

— Знай же, ничтожество, что я и есть педераст.

— Господи, да они же отличные ребята, нет, без шуток, я правда так считаю. По мне чем больше педерастов, тем и лучше. Я подозреваю, что у меня зять педераст, и ничего, терплю ради дочери. У меня два хороших внучка, а от дочери с зятем я ничего и не слышал, кроме как дай-дай-дай.

— Ты, значит, мудак не простой, а добросердечный.

— О господи, христа ради, не надо так со мной разговаривать, лучше отпустите меня, клянусь, я даже не пискну, когда вы меня станете грабить. Мне через полчаса на работу. Если я во время в гараж не приду, они меня искать поедут.

— Повторяй за мной.

— Все что хотите, друг.

— Я неблаговидная, никчемная, омерзительная свинья.

— Больно длинное первое слово, мне такого не выговорить. Можно, я просто скажу, никчемное говно.

— Нельзя.

— Друг, я вас умоляю, пожалейте меня. У вас там чего, ножик или еще чего-нибудь.

— Я собираюсь подвергнуть тебя оскоплению.

— Ну, умоляю вас. Вы так странно говорите, совсем как профессор из колледжа, я не могу поверить вашим словам.

— Я повторю их. Я собираюсь подвергнуть тебя оскоплению. Опустись на колени и руки держи за спиной. Будешь дергаться, я проткну тебе этим ножом становой хребет. Так что когда твои ноги ударятся в бегство, чтобы спасти тебе жизнь, голова знать об этом не будет. Одно движение и ты обратишься в покойника, а не в скопца. Мне же достаточно будет, чтобы подобные тебе не рождались больше на этой земле. Я намереваюсь превратить ее в приятное место. Только для приятных людей.

— О господи, друг, да простит тебя Бог за то, что ты так со мной поступаешь.

— Заткнись. Еще одно слово или движение и я воткну этот нож тебе в шею. А теперь гляди прямо перед собой, на здание. И не двигай глазами.

Кристиан на цыпочках отступает. И проворно улепетывает по Пятой авеню. Хозяин невесть откуда взявшейся машины притормаживает, чтобы разглядеть воспитуемого, и тут же уматывает, оставив запах жженой резины. Простой таксист так и стоит на коленях. Содрогаясь от страха. Наконец, с леденящим кровь воплем — нет, не-ет, падает на руки и оборачивается, чтобы взглянуть на рассветное небо над Пятой авеню. Из которого на него должно пасть слепящее лезвие.

Кристиан, со слезящимися от ветра глазами, выбрасывая колени вверх. Мчится в северном направлении и сворачивает за угол большого магазина игрушек. Поезда и плюшевые мишки в витрине. Каждое паршивое Рождество моего детства. Как только я заводил игрушку, она сразу ломалась. Собственным детям приемные родители дарили игрушки, которые тем удавалось расколотить, лишь потратив на это весь день.

Сворачиваю под знакомый навес. Большая тяжеленная дверь с забранным железной решеткой стеклом отперта. Распахиваю ее. Нынче на вахте смуглый парень, дрыхнет, вытянув ноги. Протирая глаза, выскакивает из стоящего в холле большого кресла. Увидев меня, с шумом втягивает воздух. Один носок на нем желтый, другой голубой. Пока поверишь глазам, ты уже приобрел косоглазие.

— Эй, как вы вошли, это что, налет.

— Нет, не волнуйся. Я к миссис Соурпюсс.

— Ничего себе, не волнуйся. Нынче уж и молящихся по церквам грабят. А миссис Соурпюсс вас разве ждет. В такую рань.

— Да.

— Я лучше позвоню.

— Ни хрена ты не позвонишь.

— Я что, у меня должность такая, я же могу лишиться работы.

— Ты можешь лишиться жизни.

— Эй, чего это вы, мистер.

— Мистер Пибоди.

— Мистер Пибоди, про которого Келли говорил.

— Да.

— Другое дело, что же вы сразу не сказали. Это вы того верзилу скрутили. Футболиста, который раньше был мужем миссис Соурпюсс. Глен рассказывал Келли. Слушайте, так он же вдвое больше вас. Говорят, он просил, чтобы вы его пожалели, точно ребенок. Не, без шуток, вы и на вид не очень крутой, разве вам такое по силам.

— Все может быть.

— А можно я вас скрутить попытаюсь. С виду-то вы не очень крепкий.

— Схвати меня. Как хочешь. Любым захватом.

— Ладно. О'кей. Постойте. Вот я сейчас попробую борцовский захват. О'кей.

Лифтер застегивает форменную тужурку. Сзади обхватывает шею Кристиана рукой и, сгибая ее, сдавливает Корнелиусу горло.

— Ну что, мистер Пибоди. Давайте. Попробуйте вырваться. Ха-ха. Нелегкая штука.

Ногами кверху лифтер взвивается в воздух. И ахается афедроном о выложенный белой и черной плиткой пол. Медленно садится и, опершись сзади руками, приходит в себя. Никто тебе не верит. Если ты хочешь всего лишь мирно ходить по земле. Приходится отшибать людям задницы. На каждом шагу.

Лифтер, прихрамывая, движется к лифту. Высаживая Кристиана на этаже Фанни, говорит, да, ничего себе вышел курбет. Стою в вестибюле. Впервые услышав это слово. Принял его за название такой штуки у женщины. До которой она тебя допускает. Когда ты на ней женишься по окончании школы. Где у меня было двое друзей, Питт и Мигер, мы с ними играли в салки и в индейцев. Мигера я однажды поколотил. Потому что он был слишком большой. Разбил ему нос. И учитель сказал, что я должен во всем признаться. Мы с Мигером много обо всем разговаривали. Питт согласился, когда Мигер сказал, что я умный, только не хочу выставляться. А под Рождество мне дали в пьесе роль Скруджа, потому что Мигер на что-то обиделся и заявил, что не будет его играть. Девочка, в которую я был влюблен, играла ангела. Я чуть с ума не сошел от злости, когда погас свет, и Питт стал ее щупать. У нее были крылышки феи и волшебная палочка. Во время репетиции я сидел у задника, а рядом сидел ангел. Она сказала, подвинься, дай я тоже присяду. И я сидел, надеясь, что все заметят, кто рядом со мной. До того она всегда меня прогоняла. Она ходила в белых туфельках на высоких каблуках, всегда начищенных. А когда я в классе заглянул ей через плечо, хотел посмотреть, как она пишет, она сказала, нечего сдувать. У нее были карие глаза и русые волосы. Когда я глядел на нее, она говорила, чего уставился, занимайся своими делами. Однажды она прыгала с девчонками через скакалку, а я остановился, полюбоваться, и она сказала, не перестанешь пялиться, мы уйдем. Только когда я получил в школьной пьесе главную роль, она и обходилась со мной по хорошему. Но больше никто мне таких ролей не давал.

Дверь отворяется. Фанни в длинной просторной сорочке. Поворачивается ко мне спиной, так что просвечивающая синеватая ткань обвивает ее складками. Через прихожую Кристиан проходит за ней в белую комнату. Настольная лампа с фарфоровыми листьями и херувимами выключена. На лице у меня заготовленное выражение. В ответ на раскаты в ее голосе, вернее, почти что в шепоте.

— Где тебя, к дьяволу, носило, сукин ты сын.

— Там.

— Что с тобой приключилось.

— Ничего.

— Ты весь ободран. Я целый день прождала, будь ты проклят. В конторе Вайна сказали, что ты ушел от них в полдень.

— Решил устроить себе долгую прогулку.

— Прогулку. Чего это ради.

— Мне хотелось побыть одному.

— Одному. Чтобы явиться сюда как ни в чем не бывало в пять тридцать утра. Если тебе хочется побыть одному, катись отсюда к чертовой матери.

— О'кей.

Кристиан поднимается. Полной достоинства поступью следует в холл. Мимо маленькой карты на стене, которой я до сих пор не замечал. Карты острова. Кладу ладонь на перламутровую кнопку. Чтобы нажать на нее в последний раз. В спину мне смотрят глаза. Ну и черт с ней. Пусть так. Навсегда. Назад в жестокий мир. Именно в ту минуту, когда я ощутил нужду в шелковых простынях, в холодной подушке, в том, чтобы голова моя утонула в мягких грудях, чтобы меня обнимали истомленные руки. В привозном грейпфрутовом соке, в длинных ломтиках бекона, в золотистом поджаренном хлебе.

— Ладно. Возвращайся. Я не хочу, чтобы ты уходил.

Кристиан вышагивает назад. Следом Фанни, закрывшая дверь. Сядь и возьми со столика модный журнал. Чтобы быстро занять мозг какой-нибудь глупостью. Фанни, остановившись, набирает полную грудь воздуху, руки на бедрах, лицо нахмурено.

— Ради христа. Неужели тебе не известно, что значит тревожиться о человеке, гадать, куда он подевался, не случилось ли с ним чего. Неужели ты не можешь понять. Каким несчастным себя чувствуешь при этом. Где ты был.

— Заблудился на острове Стэйтен.

— Не пудри мне мозги.

— Я, пожалуй, пойду.

— Господи, как-нибудь я позволю тебе уйти и не попрошу вернуться. Я тебя убить готова. Трахался, скорее всего, с какой-нибудь дешевой лоханкой. Вроде этой мисс Мускус, которая вертит задом в похоронном бюро.

Фанни со вздохом опускается на просторную пухлую белую софу. Кристиан неторопливо листает журнал, разглядывая щедро украшенных драгоценностями женщин в вечерних платьях. Между страницами заложена старая фотография. Порыжевшая и потрескавшаяся по краям. Мужчина стоит на крыльце. В руке колокольчик, за спиной колесо в деревянной раме. Из под вязанной шапочки торчат крупные уши. Кристиан вытягивает руку с фотографией в сторону Фанни.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24