Ганнибал рассадил всех по королевским каретам, и они помчались во дворец, сопровождаемые лающей сворой псов.
      Кинги слушал разъяснения Друма поначалу с недоверием, затем — с надеждой и наконец — с нескрываемой радостью.
      – Мой милый профессор Друм! — воскликнул он.— Не в силах выразить, как я вам благодарен! И не только я, но и весь Зенкали! Уверяю вас — отныне мы перед вами в неоплатном долгу!
      – Вы очень добры, Ваше Величество,— сказал Друм, сияя от удовольствия и на радости переплетя ноги, словно винт штопора.
      – Питер, будьте так добры, налейте нам пять больших бокалов «Оскорбления Величества»,— сказал Кинги.— Поднимем тост!
      Пока Питер разливал по бокалам лучезарную жидкость, Кинги забрался к себе в гамак, закрыл глаза и погрузился в глубокое раздумье; приподнялся он лишь тогда, когда ему подали бокал.
      – За пересмешника! — торжественно произнес он и изучающе посмотрел на Друма.— Как вы думаете, профессор,— продолжил он,— можно ли будет перевезти несколько деревьев омбу и нескольких птиц в Дзамандзар?
      – А почему бы и нет? Насколько я понимаю, климат и почва в долине и в столице почти одни и те же. Я не советовал бы вам перевозить всех птиц и все деревья, потому что они очень привыкли к этой долине. А несколько особей и несколько деревьев — вполне возможно. Птица всеядна, и уж так получилось, что плоды деревьев омбу ей больше всего по вкусу. Мне представляется, что омбу — дерево неприхотливое и способно приживаться даже на
      малоплодородных почвах. Следовательно, если обеспечить молодым деревцам должный уход, в будущем можно будет разбивать плантации омбу параллельно плантациям амела. Да.
      – Великолепно, великолепно! — сказал Кинги, поглядывая на Ганнибала, а у самого в глазах плясали озорные искорки.— Ну, что? Давайте устроим парад по такому случаю!
      – Парад? — изумился Ганнибал.
      – Именно парад! — воскликнул Кинги.— В конце концов, на острове сейчас находятся представители всех видов вооруженных сил, куча гостей самого различного ранга; многие из них ожидали больших торжеств и церемоний — так не будем же лишать их этого удовольствия! Мы возвели столько сооружений, поставили столько шатров, вылизали дорожки для проведения парадов — и все напрасно? Питер, вспомни, сколько ты сам вложил труда и сил — не
      жаль? А главное — мне так хотелось покрасоваться в новой форме, и я не желаю этой возможности упускать. Значит, так: устраиваем грандиозное празднество и с этой целью доставляем в столицу пару пересмешников и шесть штук деревьев омбу для показа на параде, после чего деревья могут быть высажены в Ботаническом саду, а пересмешников поселим в Королевском дворце — павлины уже порядком поднадоели. Ну, как по-вашему? Неплохая идея?
      Все согласились, что идея хорошая, и даже Друм, который после второго бокала «Оскорбления Величества» начал было икать и хихикать, согласился, что она заслуживает внимания.
      – Мне придется специально по этому поводу собрать заседание парламента и сделать заявление,— сказал Кинги.— Ну как, Питер, можно будет поручить вам с Одри операцию по доставке в столицу деревьев и птиц?
      – Конечно,— с воодушевлением сказал Питер.— Рад стараться!
      – Полагаю, дело будет так,— сказал Кинги.— Устроим грандиозный парад, а затем гигантский праздник в саду у стен дворца. Согласны?
      – Согласны,— ответил Ганнибал.
      – Значит, на том и порешили,— сказал Кинги с глубоким удовлетворением.— Ну как, профессор Друм, еще побокальчику? В конце концов, мы не каждый день пьем за новое открытие великого гения! Выпили? Ну а теперь за вас, Одри! Так, милая? Вот и отлично!
      Три следующих дня Одри и Питер не вылезали из Долины пересмешников. Они выбрали и пометили полдюжины молодых деревьев омбу, которые были осторожно выкопаны и пересажены в бочонки с землей командой дюжих зенкалийцев. Операция проходила под наблюдением доктора Феллугоны, который, впрочем, больше путался под ногами, чем помогал делу, поскольку каждые полчаса разражался слезами радости, так что приходилось все бросать и успокаивать его.
      С птицами дело обстояло иначе. Питер соорудил для них огромную проволочную клетку, положил в нее разные изысканные приманки и с помощью Одри заманил туда пару пернатых. Птахи вошли в клетку без малейшего колебания и отнюдь не выказывали каких-либо признаков недовольства пленением. Скорее их тревожило другое — что лакомые кушанья, которые припасли для них Питер и Одри, когда-нибудь закончатся. И точно: едва только клетку открыли, чтобы их выпустить, как они, хлопая крылышками и отчаянно крича, принялись носиться взад-вперед. Еще бы, только что был корм под клювом, а теперь вдруг исчез! Нужно ли говорить, что впоследствии, когда потребовалось заманить их в небольшую клетку для показа на параде, сделать это не составило никакого труда.
      Между тем Лужа, придя в сознание и поняв, что его могут обвинить в целой куче преступлений, в том числе в покушении на убийство, принялся выкручиваться. Разве он так уж был заинтересован в строительстве аэродрома и плотины? Вот вам свидетельства в письменном виде, что это все сэр Осберт и лорд Хаммер! В их руках средства, они намеревались сорвать на этом куш, так с них и спрос! Кинги, который не прочь был при случае схитрить, утаил от Лужи, что планы строительства теперь окончательно отпали, и сказал, что если в добавление к письменному свидетельству против сэра Осберта и лорда Хаммера он напишет письмо, в котором полностью раскается в своих грехах, то в этом случае его наказание ограничится высылкой с Зенкали. Лужа ухватился за предложение владыки как за соломинку, и капитан Паппас спецрейсом вывез его с острова, честно отработав свои пятьсот фунтов. Что до сэра Осберта и лорда Хаммера, то Кинги пригласил их во дворец для встречи.
      – Вам, конечно, хорошо известно,— начал Кинги самым холодным тоном,— что ваш общий знакомый Лужа являлся членом моего кабинета. Он был арестован и выслан с Зенкали по множеству причин, но главная из них заключалась в том, что он стремился протащить идею строительства аэродрома и плотины любой ценой, поскольку это сулило ему большие деньги.
      В зале воцарилась зловещая тишина. Во время этой затянувшейся паузы сэр Осберт несколько раз менял цвет, становясь то красным, то белым, то бледно-желтым, а лорд Хаммер, покрывшись испариной, перекладывал, словно детские кубики, бумажник, футляр от очков и портсигар.
      – Причиной того, что суровое тюремное заключение было заменено ему высылкой, стало не только чистосердечное раскаяние, но и ряд документов, свидетельствующих о том, что и вы… джентльмены…
      – Подлог! Сплошной подлог! — проворчал сэр Осберт.
      – Так вы ему поверили? Нельзя доверять таким, как Лужа,— пропищал, словно флейта, лорд Хаммер.
      – Тем не менее эти документы заронили в мою душу сомнения и могли бы вызвать серьезные опасения у правительства. К счастью, мне нет необходимости обнародовать их,— заметил Кинги.
      Сэр Осберт вздохнул с облегчением, а лорд Хаммер вытер взмокший лоб.
      – Причина тому заключается в следующем: благодаря открытию профессора Друма была доказана необходимость
      существования Долины пересмешников для экономики острова, следовательно, она не подлежит затоплению ни при каких обстоятельствах. Тем не менее эти документы, вместе с признанием Лужи, будут находиться в особой папке и в случае надобности могут быть использованы в будущем.
      – А не лучше ли просто уничтожать такие вещи? — спросил сэр Осберт.— Попадут еще в недобрые руки!
      – Вот именно! Все это — злостные наветы! — сказал лорд Хаммер.
      – Эти бумаги — в моих надежных руках,— мягко сказал Кинги,— и всем остальным будут недоступны. Теперь о другом. Мне известно, что британскому правительству стоила больших забот и денежных затрат посылка сюда войск и гостей, и я полагаю, оно не обрадуется, если эти денежки уйдут в песок. Ну а для нас обретение старинного божества — великое событие, вполне достойное празднования. Итак, внимание: в следующий вторник состоятся грандиозный парад и народное гулянье в саду у стен
      дворца. Надеюсь, сэр Осберт, я могу рассчитывать, что находящиеся на острове войска примут участие в торжествах?
      – О да… да, конечно,— сказал слегка ошалевший сэр Осберт.— Я… буду рад помочь…
      – Да, конечно,— сказал лорд Хаммер.— Можете на нас рассчитывать.
      – Прекрасно,— сказал Кинги.— Ценю вашу любезность. Я передам юному мистеру Флоксу, чтобы он поддерживал с вами связь, когда дело дойдет до окончательного согласования деталей.
      – Конечно, конечно,— сказал сэр Осберт.— Я буду только рад, если в столь уникальном мероприятии будет и капля моего участия.
      – О да,— сказал лорд Хаммер.— Случай действительно уникальный.
      Питер и Одри вернулись из Долины пересмешников для участия в заседании парламента, на котором Кинги должен был огласить решение относительно плотины и аэродрома. Кинги и Ганнибал заперлись на двое суток, трудясь над речью для владыки. Они переписывали ее шестой раз подряд, и к трем часам утра Ганнибал стал выходить из себя.
      Наклонившись вперед, Кинги взял его за запястье.
      – Милый друг! — мягко сказал он.— Не ворчите на меня так! Мы ведь оба знаем, что это будет самая выдающаяся речь из всех, которые мне когда-либо доводилось произносить, поскольку я буду говорить о том, что считаю благом для моего народа, моей страны. Для меня большая честь, что вы помогаете мне в этом, как всегда помогали во всем.
      Ганнибал взглянул на владыку и улыбнулся.
      – Вы слишком деликатны для монарха,— сказал он.— Я всего лишь взбалмошный балбес. Не обращайте на меня внимания.
      – Мой друг, как мне не обращать на вас внимания,
      если ваши советы всегда были только добрыми. Ведь вы
      любите Зенкали, и, не скрою, я чувствую вашу привязан
      ность ко мне, а это мне так лестно!
      – Об одном я просил бы вас,— угрюмо сказал Ганнибал,— молчите об этом: не дай Бог широкой публике по думать, что я чувствую привязанность к черномазому.
      Кинги запрокинул голову, заливаясь смехом.
      – Милый Ганнибал,— сказал он, протирая глаза,— если бы не вы да не газета «Голос Зенкали», как скучно было бы мое правление!
      Наконец они отстучали текст на машинке, нещадно барабаня по клавишам, и хотя содержание речи в значительной мере было придумано Ганнибалом, заключенные в ней чувства полностью принадлежали Кинги.
      И вот наступил торжественный час. По такому случаю все надели свои самые красочные одеяния. Партер пестротой и яркостью напоминал лоскутное одеяло. На самом монархе был алый с желтым, ослепительно блестящий халат. Его Величество медленным шагом прошествовал по залу, отвешивая торжественные поклоны то правой, то левой стороне. Он выглядел словно только что вылупившаяся из куколки яркая бабочка. Дойдя до громадного трона, он аккуратно, чтобы не помять складки своего платья, сёл на него. Затем вынул очки и, нацепив их на нос, аккуратно разложил листы с записанной на них речью. Наконец он поднялся с трона и мгновение простоял молча; одеяния ниспадали с его могучей и величественной фигуры, словно победные знамена.
      – Друзья,— начал он своим глубоким, раскатистым голосом,— сегодня я имею честь сообщить вам новости, которые не только удивительны сами по себе, но и представляют исключительную важность для всех нас и будущего Зенкали. Мы здесь, на нашем острове, живем в век чудес. Нам повезло, ибо для большинства людей чудеса остались где-то в глубокой древности; до недавнего времени я тоже так считал, но теперь позвольте поставить этот тезис под сомнение.
      Он сделал паузу. В зале стояла удивительная тишина — трудно было поверить, что столько людей могут вести себя так тихо.
      – Нам придется обойтись без аэродрома,— сказал Кинги, сняв очки и используя их для того, чтобы подчеркивать высказываемые мысли,— и вот почему. Если бы мы пошли на строительство аэродрома, то ввергли бы экономику Зенкали в глубокий хаос. От этого пострадали бы все без исключения. Позвольте разъяснить, как мы пришли к такому выводу.
      Он снова надел очки, заглянул в свои записи, а затем посмотрел в зал.
      – С открытием пересмешника вновь обретено старинное божество фангуасов. Не много найдется примеров, что бы судьба настолько благоволила к народу, возвращая ему божество, которое считалось утраченным. Но это открытие оказалось чудесным вдвойне. Это божество незримо и неслышно, как и положено добрым божествам, поддерживало благополучие всех зенкалийцев — и фангуасов, и гинка. Профессор Друм, которого вы все хорошо знаете, сделал
      потрясающее открытие. Вам известно важное значение дерева амела для экономики Зенкали, а благодаря деятельности все того же профессора — и значение бабочки амела. Профессор Друм трудился днем и ночью, изучая жизненный цикл этой удивительной бабочки, ибо с ее исчезновением исчезло бы и дерево амела, а отсутствие сведений о ее размножении и развитии лишало нас возможности обеспечить ей соответствующую защиту. Теперь мы можем это
      сделать.
      Король снова сделал паузу, чтобы сказанное дошло до всех.
      Ганнибал, наблюдавший за венценосным оратором с почтением и восхищением, только сейчас понял, почему владыке с таким трудом давалась эта речь. Еще бы — ведь ему предстояло разъяснить сложную биологическую проблему столь же просто и красочно, как если бы он учил детей азбуке с помощью разноцветных кубиков с буквами.
      – Обиталищем бабочки амела, местом, где она откладывает яйца, оказалась Долина пересмешников,— заявил Кинги
      Услышав в ответ странный шум в зале, он поднял свою могучую руку, прося тишины, и продолжал:
      – Но это еще не все. Вылупляющиеся из яиц гусеницы бабочки амела питаются исключительно листьями дерева омбу.
      Он снял очки и воздел их кверху.
      – Профессор Друм предлагал гусеницам четыреста двадцать разных растений,— сказал Кинги, подняв руки и растопырив пальцы, будто собирался отсчитать на них это число,— но во всех случаях они чахли и гибли. Только после того, как профессор Друм добрался до Долины пересмешников и собственными глазами увидел, как гусеницы амела поедают листья омбу, значение этой долины стало понятно окончательно и бесповоротно.
      Кинги достал большой шелковый платок, вытер брови, а затем, зажав его меж пальцев, словно крыло бабочки, жестикулировал, подчеркивая сказанное.
      – Возможно, у вас глаза на лоб полезли от удивления: есть ли на свете что-либо более необычное, чем только что вами услышанное? Кто бы мог подумать, что в течение стольких веков наше благосостояние зависело от крохотного мотылька, а его жизнь, в свою очередь,—от дерева, которое мы полагали давно исчезнувшим! Теперь это дерево вновь открыто, но чудеса на этом не кончаются. Профессор Друм установил, что в не меньшей степени,
      чем существование бабочки зависит от дерева омбу, существование самого дерева омбу зависит от пересмешника. Когда плод дерева падает на землю, птица съедает его. Проходя по ее пищеварительному тракту, семя подвергается воздействию различных соков, в результате чего оболочка становится мягче и семя получает возможность прорасти. Теперь вам понятно, дорогие друзья, каким образом наш старинный бог незримо и неслышно помогал нам на протяжении веков? Когда пересмешник освобождает свой кишечник, семя попадает в почву и дает начало дереву.
      Король убрал платок, снял очки и на несколько долгих мгновений задержал свой взгляд на слушателях.
      – Ну как, друзья, полезно узнать, что наше благополучие зависит, во-первых, от невзрачного мотылька?
      С этими словами он столь изящно поднял свою смуглую руку, будто она и в самом деле была бархатисто-темным крылом бабочки, а потом повернул ее розовой, словно обратная сторона крыла, ладонью к публике.
      – Во-вторых, от дерева.
      Сказав это, он описал руками полукруг, будто изображал крону омбу на могучем стволе.
      – А в-третьих,— рявкнул он, предупреждающе подняв вверх палец,— хотел бы я знать, что вы почувствовали, поняв свою зависимость от конечного продукта пищеварения птицы?
      Парламентарии зашептались между собой, усиленно жестикулируя.
      – Так вот, друзья мои, все мы связаны одной цепью,— сказал Кинги, переплетая пальцы и как бы иллюстрируя вышесказанное.— Дерево амела, бабочка, дерево омбу, пересмешник и наконец мы все. Никто из нас не выживет без других звеньев этой цепи. Без этих деревьев и прочих живых существ погибнут все наши надежды на будущее Зенкали. Без аэродрома обойтись мы сможем, а вот без помощи матери-природы — нет.
      Оратор снял очки и, преисполненный августейшим достоинством, направился к выходу, оставив публику обсуждать услышанное.
      Великий парад имел грандиозный успех. Спецвыпуск «Голоса Зенкали» открывался огромным заголовком: «Бог жилище обрел в королевском саду». Под этим замечательным лозунгом и прошло все мероприятие.
      Во главе парада выступал сам Кинги, ехавший в изысканно украшенной королевской карете; перед ним шагал лоунширский оркестр, игравший национальный гимн Зенкали. В его основу легла бесхитростная популярная мелодия, слегка аранжированная самим Кинги, когда он купался в ванне. Проникновенные слова сочинил не кто иной, как Ганнибал:
 
Слава тебе, наш родной Зенкали,
Наш процветающий остров любви!
И солнца восход, и морской прибой
Поют тебе славу, наш остров родной!
 
      Вся эта процессия двигалась сквозь пеструю толпу, сбежавшуюся позевать на невиданное зрелище. До участников парада долетал щекочущий ноздри запах надушенных, одетых в свежевыстиранную одежду человеческих тел, аромат цветов добросердечности, а главное — терпкий запах, какой ударяет в нос, когда откупориваешь бочонок редкого вина,— таков, должно быть, запах амброзии. Процессия катила сквозь море бронзовых, шоколадных и медных лиц, озаряемых, словно вспышками, белозубыми улыбками, сквозь лес плещущих розовых ладошек — казалось, всеобщую радость и ликование народа можно было потрогать руками.
      Вслед за королевской каретой, в которой восседали губернатор и Изумрудная леди, ехала повозка, где величаво покоились шесть массивных бочонков, любезно предоставленных владелицей заведения «Мамаша Кэри и ее курочки». В бочонках были высажены шесть молодых деревьев омбу — коротких, толстопузых, машущих публике переплетенными ветвями. Их сопровождали профессор Друм, выглядевший еще более убийственно, чем прежде, в новом фланелевом костюме, кое-как заколотом булавками, и доктор Феллугона с огромным белым платком, обильно смоченным слезами радости. Он постоянно гладил стволы деревьев омбу, как бы желая воодушевить их. За ними, чередуясь с войсками в начищенных мундирах, ехали королевские кареты с высокими гостями. Вот сэр Осбери лорд Хаммер — у них такой вид, будто они час назад были на волоске от смерти и лишь чудом вырвались из пасти крокодила. А вот сэр Ланселот и досточтимый Альфред — оба улыбаются и машут толпам людей так, будто все здесь присутствующие принадлежат к высшим кругам высшего общества. А вот повозки с представителями прессы — приходится сожалеть о том, что они изрядно набрались, причем отнюдь не знаний,— и весь природоохранный контингент. Представитель Швеции выглядит угрюмее, чем скалы Скандинавии,— так может выглядеть только швед среди восторженной, рукоплещущей, счастливой до экстаза публики. А вот швейцарец — он ни на секунду не отнимает от уха блестяще отремонтированные часы в страхе, что они могут остановиться снова. Вот Харп и Джагг — они изрядно дерябнули «Нектара Зенкали» и, завернувшись в огромный звездно-полосатый флаг, который Бог ведает где позаимствовали, лежат в повозке и машут публике. В общем, веселая, не слишком формализованная процессия в лучших традициях тропиков. Правда, одна неприятность все-таки произошла. Платформа для телекамер, сооруженная по специально разработанному Питером проекту, оказалась атакованной простыми смертными, справедливо решившими, что отсюда лучше видно парад. Стоило двумстам пятидесяти слишком возбужденным зевакам на нее взгромоздиться, как вся махина рухнула в тартарары. Брюстер был вне себя от ярости и пытался разогнать нахалов, нещадно лупя их сценарием по щекам и ушам, но вскоре оказался затоптанным. «Я — представитель Би-би-си!» — орал он, но что поделаешь, если для зенкалийцев это пустой звук. Блор со своей чрезвычайно дорогой, на зависть япошкам, камерой был сметен с верхушки платформы и рухнул с пятнадцатифутовой высоты вниз. Жалобные крики вроде: «Что вы делаете?! Мы же из Би-би-си, а не из Ай-ти-ви!» — потонули в грохоте рушащегося сооружения: предназначенное для двоих, оно, конечно, не выдержало нагрузки двухсот пятидесяти. К счастью, зенкалийцы спружинили мягко и плавно, словно электрические угри. Большинство из них приземлились аккурат на макушку Брюстеру, который отделался переломом ключицы, несколькими синяками да фингалом под глазом.
      Толпы фангу асов и гинка пели песни, кричали, играли на барабанах и дудках, а девушки обоих племен танцевали с такой грацией, будто их тела вовсе лишены костей,— такое под силу только темнокожим.
      Наконец процессия достигла дворцовых ворот. Шикарно разодетая стража салютовала ружьями. Сначала в ворота вошел оркестр, затем въехал король и остальные участники парада, ну а толпе зевак пришлось пока задержаться. Дожидаясь своей очереди, люди шутили, смеялись, пялили глаза сквозь ажурную кованую ограду. С обратной стороны ворот счастливые лица выглядели словно баклажаны в плетеной корзине.
      Когда наконец всем удалось просочиться в залитые ярким солнцем королевские сады, праздник разгорелся с новой силой.
      Взволнованные всеобщим вниманием к себе, пересмешники были наконец выпущены из клеток, и первое, что в благодарность за это сделал самец,— с силой клюнул короля в ногу. (На следующий день «Голос Зенкали» вышел под заголовком «Король укушен Богом» — первоначально набрали «Король ушиблен Богом», но, к счастью, бестактность была исправлена при подписании номера в печать.) Это было воспринято как сигнал к всеобщему гулянью, в ходе которого были поглощены галлоны напитка «Оскорбление Величества», целые блюда с жареной олениной и молочными поросятами, не говоря уже об огромных корзинах разноцветных овощей. Вездесущий король старался поговорить со всеми, перекинуться шуткой с каждым, и его раскатистый смех раздавался над толпами веселых гостей, словно гром.
      Питер и Одри неожиданно обнаружили, что любят друг друга. Как зачарованные двигались они рука об руку, сквозь толпу.
      – Слушай,— сказал Питер, наполняя стакан Одри в четвертый раз,— бродить в толпе, все равно что плавать у нашего рифа. Тебя носит волнами туда-сюда, а взору открываются удивительные сцены из жизни подводного царства.
      – Намек понят,— сказала Одри.— Пойдем поплаваем. Рука об руку, словно скованные одной цепью, они покинули торжество.
      По дороге на море они увидели Харпа и Джагга, возлежавших бок о бок в шезлонгах. Клюкнувший Харп говорил с таким завыванием и с такой вибрацией адамова яблока, что производил впечатление американского лося, подзывающего самку.
      – Ну да,— хмуро ответил Джагг, как только стихли последние сонорные звуки.— У нас их было несколько штук разом, да вот беда: все поотдавали концы! Что и говорить, хитрая это штука — американский лось! Чуть что, сразу откидывает копыта! Нет уж, охота была с ними связываться, попробую-ка другого зверя, который не помрет! Слоны хороши в этом отношении, к тому же увидел разок
      слона — и впечатлений на всю жизнь. В общем, нужны такие виды, которые способны поразить воображение публики! Да вот беда: все такие животные дохнут как мухи! Купишь, бывало, вбухаешь деньжищи, а он у тебя на второй день окочурится — прямо беда!
      – А ты попробуй ламантина,— сказал Харп.— Ламантин — это как раз то, что тебе нужно. Помню, я со своей супругой Мэми ездил купаться во Флориду — там мы всласть поплавали вместе с ламантином. Вдруг Мэми и говорит: «Не правда ли, Хайрам, он совсем как человек, разве что не говорит?» А я говорю: «Что правда, то правда, надень на него лифчик — и он будет совсем как ты».
      – Ну и… что же она ответила? — спросил потрясенный Джагг.
      – А ничего… Просто ушла от меня,— сказал Харп.
      Одри и Питер двинулись дальше.
      А дальше они наткнулись на досточтимого Альфреда, который рассказывал Друму сложную и запутанную историю, в которой были замешаны три герцога, один раджа и даже один наследный принц.
      – Всегда утверждал и буду утверждать: если включишь в разговор нужных людей,— проблеял он,— то и вести разговор будет куда легче.
      – Да, но таковыми я всегда считал ученых,— сказал Друм.— Все остальные без них беспомощны, как слепые котята.
      – Позвольте с вами не согласиться,— возразил досточтимый Альфред,— я веду речь немного не о том. Я имею в виду, что если не получишь поддержки нужных людей, вам будет куда труднее в жизни.
      – Возьмем хотя бы мое несравненное открытие,— сказал Друм, не желая слушать собеседника.— Что сталось бы с Зенкали, если бы не я? Когда мой доклад будет на печатан полностью, он произведет настоящий фурор.
      – Согласен,— сказал досточтимый Альфред,— ведь вы не только спасли дерево омбу, пересмешника и еще дерево амела — вы ведь самого короля — понимаете, короля! — замешали в ваше дело!
      – Ну, это как раз ерунда,— сказал Друм.— Пусть теперь делают с деревьями и ртицами что хотят. Главное, я опубликую свой материал и реабилитирую себя в глазах научного мира. Никогда не забуду, как из-за крохотной ошибки в оценке популяции мухи цеце на акр площади в кратере вулкана Нгоронгоро — машинистка ляпнула пару лишних нуликов, только и всего! — меня освистали во
      всем академическом мире! Ну уж теперь я воздам им сполна! Вот погодите, опубликую свой доклад…
      Питер и Одри двинулись дальше.
      Дальше на их пути повстречались губернатор и Изумрудная леди, которые, по какой-то непонятной причине, вели беседу с Кармен.
      – О, как я ада,— сказала Кармен,— как я несказанно ‘ада, что и де'евьям,~и птицам ничего не уг'ожает. Ей-богу, не в'у, ваше п'евосходительство!
      – Превосходно! Объявляю всем благодар-рность! — сказал губернатор.
      – П'изнаюсь вам, ваше п'евосходительство, сколько не'вов я пот'епала с моими ку очками! Это все ‘авно что де'жать собаку на запо'е и не выпускать на дво'. Какого туда стоило убедить их в сп'аведливости общего дела!
      – Благородное женское тело — становой хребет Империи! — заключил губернатор.
      Наконец в разговор включилась Изумрудная леди, вставив себе в ухо слуховой рожок.
      – Приходите почаще к нам на обед,— сказала она с удивительным радушием.— Мы так редко видим вас и ваших очаровательных девочек.
      – Охотно,— сказала Кармен, розовея от удовольствия,—
      если вы действительно хотите видеть их в Доме п'авительства, то уве'яю вас, они будут де'жать себя достойно и не докучать джентльменам.
      – Черт возьми,— сказал губернатор.
      Одри и Питер последовали далее, по пути выпив еще по стакану. Внезапно до них долетел сердитый голос капитана Паппаса, о чем-то торговавшегося с лордом Хамме-ром.
      – Точно,— говорил Паппас.— У меня остались все бумаги, которые этот недоносок Лужа отдал мне на хранение. Но это было еще до того, как мы его раскусили.
      – Так,— сказал лорд Хаммер,— а что конкретно представляют собой эти бумаги?
      Паппас нахмурился еще больше.
      – А почем я знаю? Я никогда не читаю чужих частных бумаг. Теперь этот недоносок изгнан с острова — так, как по-вашему, что мне делать с ними?
      Он уставился на лорда Хаммера своими крохотными черными глазками, стараясь изобразить на лице святую невинность.
      – Ну а если,— осторожно начал лорд Хаммер,— мы вместе изучим бумаги Лужи, то, может быть, вместе придем к заключению, что с ними делать? А?
      – О'кей,— сказал капитан Паппас и улыбнулся широкой золотозубой улыбкой мошенника с большой дороги.— Ну что, завтра я принести их все гуртом, чохом! Идет?
      – Откуда у него бумаги Лужи?! — в изумлении прошептала Одри.
      – Он грек, и этим все сказано,— объяснил Питер.
      Следующими звуками, которые долетели до ушей наших влюбленных, было гоготанье швейцарцев из природоохранной делегации, которым адмирал читал долгую, несколько путаную лекцию по европейской истории.
      – Когда мы бились при Ютландии, ваши бравые парни находились справа от нас,— произнес он, и от волнения его глаза увлажнились.— Развертывание кораблей в боевой порядок…
      – Да как же так, сэр? — перебил его швейцарец, который во всем любил точность.— У нас же нет флота.
      – Как нет?! — изумленно спросил адмирал.— Не может такого быть! У всех есть.
      – Но Швейцария — маленькая страна,— сказал швейцарец, складывая руки чашечкой, словно изображая птичье гнездо.— Мы со всех сторон окружены сушей!
      – Тьфу! — сказал адмирал.— Терпеть не могу сражаться на суше! Прислушайтесь к моему совету: обзаведитесь флотом — и будете непобедимы!
      Одри и Питеру не хотелось больше слушать. Так, а вот и сам Кинги в своем изысканном халате! Он с нежностью смотрит на сэра Ланселота, который так захвачен всеобщей атмосферой празднества, что на его всегда суровом лице нет-нет да и проскользнет улыбка.
      – Я очень рад,— проворковал сэр Ланселот,— что привез вам добрые новости от герцога Пейзанского. Он очень просил меня вам о нем напомнить.
      – О, милый Бертрам,— сказал Кинги, просветлев лицом.— Он был моим замечательным однокашником в Итоне! Не знаю почему, но мы все его звали «Бертрам-тарарам»!
      Не было похоже, чтобы сэра Ланселота это как-то тронуло. Он крепче сжал в руке стакан и оглянулся.
      – Я очень рад, что нам удалось найти столь блестящее решение этой проблемы,— сказал он.
      – Нам здесь, на Зенкали,— сказал Кинги,— обычно худо-бедно удавалось вести дела на благо острова. Корю себя за то, что недооценивал вас, видя в вас лишь разумного и сочувствующего мне человека.
      – Спасибо, спасибо,— сказал сэр Ланселот, сияя от удовольствия.— Я так рад слышать это, ваше величество! Мы, ревнители охраны природы, всегда во все суемся, всегда вставляем палки в колеса, и нам ой как трудно убеждать людей, что все это для их же блага. Люди думают, что мы помешались на любви к животным, ставя их выше интересов человека.
      – Согласен,— сказал Кинги.— По-моему, все, что здесь произошло, лишний раз подчеркивает сказанное вами. Без понимания биологической архитектоники нашего острова мы могли бы в одночасье погубить и его экономику, и самих себя.