Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Рассказы из сборника 'Sauve qui peut'

ModernLib.Net / Даррелл Лоренс / Рассказы из сборника 'Sauve qui peut' - Чтение (стр. 2)
Автор: Даррелл Лоренс
Жанр:

 

 


      Когда говорится такое, отказывать жестокосердно. И я дал согласие. О горе мне, я дал согласие. Однако тревожное чувство меня не покидало. Я стоял в купе Восточного экспресса, опрыскивал свежевыбритые щеки отдающим мятой одеколоном и с неизбывной тоской взирал на свое отражение в зеркале. Так хорош собой - и так вероломно обманут.
      Все не заладилось с самого начала. В Париж я прибыл во время одного из тех нескончаемых национальных праздников, что длятся иногда по неделе. Город был мертв, посольскую машину за мной не прислали, посольство было закрыто, а сотрудники распущены на каникулы. Даже поверенный в делах и тот отправился на охоту. Опустевшее посольство находилось в руках неграмотной прачки и охранника, от которого несло абсентом. Я-то рассчитывал на душ, сытный ужин и ночлег, который в порыве гордости, что он может оказать мне услугу, предоставит мне какой-нибудь мелкий посольский чин. Еще большую тревогу внушало мое материальное положение. Наличных денег у меня при себе почти не было - ни больших, ни малых. Я, натурально, обзавелся перед отъездом дорожными чеками, которые бы позволили ни в чем себе не отказывать в любой точке земного шара, однако обменять эти чеки в создавшейся ситуации возможным не представлялось, - а ведь мне, судя по всему, предстояло потратиться и на номер в отеле. "Как быть?" - раздумывал я, изучая информационный бюллетень на дверях посольской канцелярии. Среди сотрудников не было ни одного знакомого, ни одного внушающего доверие лица. Боже, сплошные бездари и болваны! Без всякой надежды на успех я еще раз пробежал список глазами. Масгрейв, Хопнер, Прэтт, Браун... Теперь-то все эти имена в Интерполе хорошо известны, но тогда их не знал никто. Неоперившиеся птенцы, все до одного! Да, наше посольство в Париже было, судя по всему, новопомазанным. Тогда я решил попытаться раздобыть деньжат в "Гупиле", "Крийоне", "Рице" - но знакомых портье так и не обнаружил. Вдобавок поезд мой отходил только в понедельник. Мне предстояло провести выходные в Париже, где закрыто было абсолютно все, за исключением мест типа Лувра, в котором я мог бы без устали, в поистине лошадиных дозах наслаждаться совершенно бесполезными культурными ценностями. Нет, только не это. Я ходил по городу, с интересом разглядывая многочисленные книжные развалы, где продавалась самая экзотическая продукция; будь у меня деньги, я мог бы приобрести, к примеру, брошюрку под названием "Незапланированное отцовство", прозрачный намек одиноким матерям от незапланированного отца - плод, надо думать, коллективного творчества Де Мандевилла и Давбаскета, писавших под псевдонимом. Но я располагал лишь несколькими франками и рисковать ими не мог. Я зашел в бистро, заказал порцию "Прун мэджик" и стал искать выход из положения. И тут только я вспомнил про О'Тула. А вдруг он сможет помочь? Я отыскал его адрес - он жил в десяти минутах ходьбы от бистро, где я находился. В конце концов, подумалось мне, чем я рискую? Зайду, пожму ему руку, передам привет от дяди. Дом я нашел без особого труда, но вид у него был чудовищно мрачный, к тому же перед входом в каком-то закутке сидела женщина, которая не спускала с меня глаз. Когда я назвал ей имя жильца, она вскочила и выхватила из-под фартука громадный тесак со следами запекшейся крови. Женщина попросила меня объяснить причину моего визита, однако я, увы, значения ее словам не придал, а ведь в ее голосе звучала неприкрытая угроза. Она провела большим пальцем по лезвию тесака. Я приподнял шляпу и стал взбираться по скрипучим, обветшалым ступеням. Звонок в квартире номер тринадцать не работал, и я постучал в дверь зонтом. Последовала долгая, томительная пауза, после чего все произошло мгновенно, как в кино. Дверь распахнулась, меня схватили за галстук, втащили внутрь и толкнули к стене. Входная дверь с грохотом захлопнулась, и кто-то приставил к моему горлу нож. Передо мной стоял О'Тул.
      - Только пикни, - прошипел он. - Прирежу!
      Но я не мог даже и пикнуть - от потрясения я потерял дар речи. О'Тул втащил меня в комнату, напоминавшую мастерскую художника, и швырнул на диван. Я упал навзничь - прямо на шляпу.
      - Они послали тебя за мной шпионить, - прохрипел О'Тул. - А я ведь предупредил дядю: следующий получит сполна! А следующий - это ты!
      Мои жалкие потуги на чарующую улыбку и вкрадчивый голос действия не возымели. На контакт О'Тул не шел. Он был похож на Дилана Томаса после недельного запоя: пестрый шарф, шляпа с загнутыми полями. Зверское выражение лица. Интеллигентный подход тут не годился. К тому же от него несло сливовым бренди. Он был вне себя.
      - У меня и без вас забот хватает, а этот недоумок еще посылает ищеек за мной шпионить!
      У него трясся подбородок. Парень явно попал в переделку. Я извлек из-под себя смятую шляпу и прочистил то, что еще оставалось от моего горла.
      - Послушайте, О'Тул, - сказал я, - успокойтесь и расскажите, что случилось. Может быть, я сумею вам помочь.
      - Хочешь помочь?! - рявкнул он и, двинувшись на меня, занес нож над головой. - Тогда выворачивай карманы!
      "Содержимое моего бумажника вряд ли доставит ему большое удовольствие", подумал я про себя, устремив на него кристально честный взгляд неимущего, однако О'Тул был не из тех, кто доверяет взглядам: опытной рукой он вывернул все мои карманы, один за другим, и извлек из них сумму более чем скромную. Увы, это все, чем я располагал! Он мерил шагами комнату, в сердцах рассекая ножом воздух.
      - Что же все-таки стряслось? - спросил я, и мой нежный, вкрадчивый голос, по-видимому, затронул в нем какую-то струну, ибо О'Тул, едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, ответил:
      - Я задолжал за квартиру, и у меня хотят отобрать Мириам. Сегодня вечером будет наложен арест на мое имущество.
      Итак, французские судебные ищейки с густыми бакенбардами преисполнены решимости разделаться с чадом Полк-Моубрея раз и навсегда. Грустно было лицезреть существо столь юное - и столь несчастное.
      - Но она им не достанется, - прошипел О'Тул. - Лучше умереть!
      Постепенно мне удалось разобраться в этой запутанной ситуации разумеется, многое из того, о чем я сейчас рассказываю, прояснилось значительно позже. Тогда же упоминание о его сожительнице (как принято у судебных исполнителей называть наших возлюбленных) привело меня в полное замешательство.
      - Кто такая Мириам и где она? - спросил я, окидывая взглядом его конуру.
      Своим острым, как бритва, ножом (я до сих пор храню рубашку с отверстием в том месте, где нож ее коснулся) он показал куда-то в угол погруженной во тьму комнаты, и, хотя электричество было отключено, я разглядел в темноте нечто вроде мумии.
      - Она стоит двести пятьдесят фунтов, - с гордостью заявил О'Тул. - К тому же - это моя тетя.
      При ближайшем рассмотрении Мириам оказалась самым обыкновенным скелетом, из тех, кем медики имеют обыкновение, выпив лишнего, пугать друг дружку. Скелет был в полном комплекте: голова, руки, ноги; подвешенный за шею на крюке, он, если подойти поближе, хитро на вас пялился. Я было содрогнулся, однако, как человек логики и здравого смысла, попросил О'Тула немного успокоиться и ввести меня в курс дела. И вот что он рассказал. Его отец был дублинским хирургом, помешанным на Французской революции. Родители настояли, чтобы сын непременно учился в Париже. Его тетка Мириам, дабы поддержать доброе имя семьи, завещала свое тело науке. Ее останки были единственным семейным достоянием - кроме скелета тетушки, семья не располагала ничем. Однако когда сын уезжал в Париж, родители благородно отдали скелет ему - вероятно, в надежде, чтобы он попытался с помощью Мириам заработать себе на жизнь, а если это не удастся - скелет продать. И вот теперь Мириам забирают у О'Тула за долги. Чем лучше узнаёшь жизнь, тем менее реальной она становится... Возможно, О'Тул и был негодяем, но не сочувствовать ему я не мог. Положение, в котором он оказался, было не из легких. Узнать остальное труда не составляло. Судя по всему, арестовать его самого они права не имели; что же касается личных вещей, то О'Тул сумел заблаговременно вынести из квартиры всю свою одежду: напялив на себя одновременно три-четыре костюма, он спускался по лестнице, заходил в бистро по соседству и, запершись в уборной, прятал там свои костюмы, за которыми присматривал его друг Коко.
      - А если я спущусь с чемоданом, консьержка набросится на меня со своим тесаком. Придется поэтому вещи бросить. Но как быть с Мириам?
      Мне в голову ничего не приходило. И тут О'Тул, прищурившись, взглянул на меня. Со значением.
      - Что это вы на меня так смотрите? - воскликнул я, чувствуя, что ему пришла в голову какая-то страшная мысль. И я не ошибся.
      - Эврика! - вскричал О'Тул, с удвоенной энергией рассекая воздух ножом. Ты говоришь, что пришел оказать мне помощь. Вот ты ее и окажешь! - И с этими словами он открыл окно и показал на улицу. - Станешь под окном, а я спущу тебе Мириам. И учти, если у нее окажется хоть одна царапина, тебе конец.
      Я попытался возражать. Ведь я как-никак британский подданный, кавалер ордена Святого Михаила и Святого Георгия третьей степени, член клуба "Ротари", к тому же неплохо играю на дверных колокольчиках. Неужели он всерьез считает, что я буду стоять на парижском перекрестке, держа в объятиях чью-то тетку, к тому же совершенно обнаженную?! Да, считает, и совершенно всерьез.
      - И не вздумай дать дёру, - добавил О'Тул, вновь приставив нож к моей груди. - С чем-чем, а с холодным оружием я обращаться умею. - Тут он метнул нож в кухонный шкаф - и не промахнулся.
      Через несколько минут по скрипучей лестнице сбежал преисполненный служебного рвения государственный служащий. Проходя мимо сидевшей в закутке мрачной грымзы, которая по-прежнему терпеливо ждала полицейского наряда, чтобы можно было обрушить всю силу закона на квартиру под тринадцатым номером, он вежливо приветствовал ее и, приподняв шляпу и ежась от холода, вышел на улицу. Мне казалось, что у меня нарушилась связь с реальностью; не мог же я по собственной воле стоять и, задрав голову, ждать, пока на меня, слегка покачиваясь на легком ветерке, опустятся останки почтенной ирландской тетушки. По счастью, Мириам, которая оказалась несколько тяжелее, чем можно было ожидать, плавно опустилась прямо ко мне в руки.
      - Что теперь?! - с тревогой крикнул я, высоко задрав голову.
      На углу возник полицейский. Потрясенный увиденным, он замер на месте. Мне стало не по себе: я вдруг сообразил, что держу в объятьях "обнаженную натуру", сбросил светло-зеленый прорезиненный макинтош и накинул его Мириам на плечи. Бледный от ужаса, полицейский некоторое время молча смотрел на нас, а затем, пробормотав что-то вроде "О вкусах не спорят", повернулся и побежал по мостовой, оглашая улицу заливистой трелью свистка и призывая прохожих в свидетели. "Такое бывает только в Лурде", - сказал, должно быть, блюститель закона самому себе. Не успел я раскрыть рот, чтобы прокричать что-то в свое оправдание, как в дверях возник в последних своих трех костюмах и четырех пуловерах О'Тул, очень напоминавший в этот момент мишленовскую рекламу.
      - Беги! - крикнул он, и, охваченный паникой, я мелкой рысью бросился наутек. Держа Мириам с двух сторон, мы ворвались в бистро.
      - Мы в безопасности! - воскликнул О'Тул.
      Не знаю, старина, приходилось ли вам когда-нибудь бежать по улице в обнимку с завернутым в зеленый прорезиненный плащ скелетом. Не представляю, как передать это ощущение... Есть в этом что-то завораживающее. Лица сидевших в бистро покрылись мертвенной бледностью, некоторые вынули изо рта трубки, раскрыли рты, чтобы что-то сказать, - и так с раскрытыми ртами и застыли. О'Тул пристроил Мириам на высокий табурет у стойки и заказал три бокала вина. Коко же, его друг, ничуть происшедшему не удивился. Думаю, он решил, что О'Тул сначала расчленил Мириам, а потом, на досуге, собрал ее по кусочкам, чтобы было с кем перекинуться словом в дождливый субботний вечер. Не знаю. Как бы то ни было, состоялся оживленный обмен мнениями на тему: можно ли получить за Мириам приличную цену. Диспут вызвал у посетителей бистро неподдельный интерес; судя по кривым улыбкам, у многих имелись наготове не вполне пристойные замечания на этот счет. Коко предложил продать ее в Clinique des pieds sensibles, но в наши планы и тут вмешался затянувшийся праздник клиника была закрыта. Я так переволновался, что вслед за своим бокалом осушил и бокал Мириам. А на улице между тем поднялся шум. По счастью, полиция, окружив дом, чьи жильцы имели обыкновение расчленять своих тетушек, обнаружила там судебных исполнителей, приставов и посыльных в складных цилиндрах и длинных черных плащах. Судебных исполнителей, несмотря на отчаянное сопротивление, арестовали и увезли, нас же, слава богу, никто не тронул. Наблюдая из окна бистро за тем, как расправляются с судебными исполнителями, я не испытывал ни малейшей радости - меня не покидало дурное предчувствие, ведь рядом со мной, загадочно улыбаясь, сидела за стойкой эта треклятая Мириам. В бистро мы отсиживались несколько часов; Коко исправно обслуживал нас, не забывая при этом аккуратно помечать в блокноте, сколько мы останемся ему должны. Он рассказывал про свою политическую жизнь; как выяснилось, в свое время Коко был ярым революционером, по ночам он бродил по Парижу и писал на стене мелом: "Coco est traitre" и "Francais a moi". У его партии было громкое имя, но, если верить О'Тулу, член только один - он сам. Забавный тип. Между тем время шло, мне пора было уходить, о чем я О'Тулу и сообщил.
      - Ты останешься со мной до конца, черт возьми, - вскричал О'Тул, - или, клянусь костями Полк-Моубрея, я перережу твою дипломатическую глотку!
      Полк-Моубрей! В эти минуты он вызывал у меня непреодолимое отвращение. Ведь это из-за него я сидел сейчас в этой дыре без гроша в кармане, это по его вине я попал в лапы помешанного на своей тетушке злобного болвана.
      Чтобы развеселить нас, Коко спел песню, подыгрывая себе на свирели, - у него была отличная коллекция свирелей, - но я был не в настроении. Сидел, погрузившись в глубокую задумчивость, и О'Тул. Наконец его осенило. Один человек - его звали Рауль - наверняка даст ему за Мириам приличные деньги. Но живет Рауль далеко, за городом, и, чтобы до него доехать, нам придется занять некоторую сумму - в залог О'Тул отдаст Коко пару своих костюмов.
      - Но я не хочу никуда ехать, - всхлипнул я.
      - Молчать, спирохета! - проревел О'Тул. - Все пути к отступлению отрезаны.
      Именно этого я больше всего и боялся, однако чувствовал свою слабость и беззащитность; с Мириам я был связан теперь неразрывными узами. Не стану описывать здесь наше путешествие - читатель узнает о нем во всех подробностях из второго тома моих мемуаров. Скажу лишь, что под воздействием винных паров О'Тул потерял всякую бдительность. Вам когда-нибудь приходилось, стоя на автобусной остановке, повернуться и увидеть всего в нескольких сантиметрах скелет, завернутый в прорезиненный плащ? Мы повсюду сеяли смятение и ужас. В автобусе О'Тул посадил Мириам на место, предназначавшееся для Mutiles de la guerre, и наотрез отказался купить билет, заявив, что Мириам пала на Марне. Кондуктор изменился в лице, чуть было не проглотил прикушенный ус - но сказать ему было нечего. Доказать ведь он ничего не мог. Несколько раз мы сбивались с пути. Один раз мне пришлось стоять в одиночестве на улице в обнимку с Мириам, пока О'Тул посещал одну из тех обитых жестью кабинок, откуда видны ноги посетителя. Я стоял на ступеньках церкви Сен-Сюльпис, когда ко мне, уже во второй раз, подошел полицейский. Почему он заговорил со мной? Принял меня за бунтаря? Что-то заподозрил? Этого я не узнаю никогда. Он обратился ко мне, причем очень вежливо, и указал на Мириам.
      - C'est la plume de ma tante, - попытался объяснить я. - Mademoiselle Miriam.
      Он сказал: "Tiens" - и приподнял фуражку. Но я был так перепуган собственной попыткой объясниться с блюстителем закона, а также затянувшимся отсутствием О'Тула, что устремился в церковь и спрятался в приделе. Не успел я раскрыть рот, чтобы произнести молитву во славу Вседержителя, как к нам с коленопреклоненной Мириам подошел бледный как смерть церковный служитель и что-то проговорил свистящим шепотом.
      "Немедленно уберите из храма эту штуку - прихожан распугаете", - с трудом восстановил я его мысль.
      Поскольку общение мое с Создателем не состоялось, я вынужден был вернуться на ступени, где меня уже поджидал злосчастный О'Тул. И снова автобус, потом еще один. Мне стало казаться, что весь город уже видел нас с нашей странной спутницей. Одни, должно быть, решили, что мы рекламируем ортопедические приборы. Другие - что мы подгулявшие осквернители могил. Самым же сердобольным, наверное, казалось, что мы затеяли довольно сомнительную шутку по дороге на кладбище.
      Время от времени я словно бы пробуждался от этого кошмара и тогда начинал молиться вслух. Мириам же продолжала загадочно улыбаться. Так пристально никто еще на меня не смотрел. Но все это были лишь цветочки. Мы выехали из города и через некоторое время попали в деревеньку, которая называлась, если мне память не изменяет, Сен-Абдомен-Ля-Бу. Пока мы волокли Мириам через кладбище, за нами, спрятавшись за деревьями и в густом кустарнике, следили перепуганные крестьяне. Мы позвонили в звонок, дверь открылась, и на пороге вырос Рауль на голове берет, во рту трубка; поскольку он был счастлив видеть Мириам и сразу же согласился найти ей достойное пристанище, мы подумали было, что худшее позади. Рауль пришел в такой восторг, что в радостном порыве схватил Мириам в охапку и принялся кружить ее по комнате. И вдруг он остановился и нахмурился - по всей вероятности, и у него дела обстояли не лучшим образом. Как выяснилось, он впал в немилость у местного священника, который с амвона объявил, что Рауль занимается черной магией. Дело в том, что Рауль выращивал у себя в саду салат биоорганическим методом Рудольфа Штайнера. В чем состоит этот метод, я так и не разобрался, но, насколько я мог понять, для того чтобы салат вырос, надо было посадить его в полнолуние, а затем полчаса ходить вокруг грядки, декламируя мистические руны и играя на волынке. Что ж, такое поведение может и впрямь вызвать подозрения самые мрачные. Дело зашло так далеко, что Рауль уже подумывал запереть свой деревенский дом и вернуться в Париж. Не успел он закончить рассказ, как зазвонил телефон. Рауль поднял трубку и подпрыгнул до потолка.
      - Они идут меня арестовать, - вскричал он. - В полицию сообщили, что какие-то люди тащили ко мне домой покойников с кладбища. Нельзя терять ни минуты!
      Я вцепился в ручку зонтика с такой силой, что побелели суставы. Какие еще ужасы выпадут на нашу долю? С улицы послышались глухой звон церковного колокола и одновременно рев приближающейся толпы; в ворота полетели первые камни... Мы сидели не шелохнувшись и в ужасе пялились друг на друга. И тут издалека, с другого конца деревни, до нас донесся рокот мотора. Это была полицейская машина.
      - Быстрей! - вскричал Рауль. - Бежим!
      И опять у меня все поплыло перед глазами. Не могу припомнить, как мы, все трое, оказались в малолитражке Рауля. Помню только, что сижу на заднем сиденье с Мириам на коленях. Когда мы выехали за ворота, нам вслед посыпался град камней и раздался душераздирающий рев тысячи глоток. Худшие их подозрения подтверждались. Истошный, демонический вопль. Быть может, я несколько преувеличиваю, но от неграмотных, диких крестьян ждать можно чего угодно. А ведь я был все еще прилично одет - костюм, шляпа, все прочее. Можно себе представить, что бы со всем этим сталось, если б...
      Мы неслись как ветер, а за нами следовали по пятам две черные машины, до отказа набитые усачами из полиции. Расстояние сокращалось. "Быстрей!" крикнул О'Тул, и Рауль нажал на педаль акселератора с такой силой, что она чуть не провалилась. Судя по визгу тормозов, мы стремительно приближались к перекрестку. Поворот был перекрыт, а на торможение времени уже не оставалось. Рауль изящно вывернул руль, объезжая препятствие; машину занесло, она вылетела в поле и на полном ходу врезалась в стог сена. Должно быть, я потерял сознание: дым щекотал ноздри, в глазах потемнело... Когда же меня наконец извлекли на свет божий, я испытал величайшее облегчение, ибо Мириам больше не существовало - она рассыпалась на тысячу мельчайших кусочков. Как, впрочем, и мы трое. Доблестный полицейский извлек нас из стога, положил на носилки и помог перенести в "скорую помощь". Очнувшись, я обнаружил, что лежу на соседней с О'Тулом койке в городской больнице Муассона. От боли я не мог пошевелить и пальцем, но без переломов, кажется, обошлось. Нос - вот в этом месте - весь посинел. Будем все же считать, что мне повезло. Находясь в полузабытьи, я слышал, как два врача спорят о том, какими средствами нас после такой аварии лечить. О'Тул прикинулся мертвым, но не пропустил ни единого слова.
      - Я с тобой не согласен, Арман, - говорил один голос. - В таких случаях, как этот, "Кордон руж" - средство достаточно сильное.
      - А мне кажется, что подойдет только "Империал", - возразил второй голос.
      Грудь моя всколыхнулась от радости. Я благословлял эскулапа, который был достаточно образован, чтобы прописать нам марочное шампанское; оно годится при шоке, годится при травмах, годится при любом повреждении. Тем более "Токай империал", ударяющее в голову "Кордон руж"... Не все ли равно, какая марка. Голоса смолкли, и мы вновь остались наедине.
      - Слыхал? - сказал я, радостно хмыкнув и повернувшись к О'Тулу. - Нас будут лечить шампанским. Недурно, а?
      О'Тул, однако, весь позеленел, его губы шевелились в скорбной молитве.
      - Спирохета, - отозвался наконец он. - Ты сам не понимаешь, что говоришь. Витаешь в облаках - как всегда. Знай же: "Империал" и "Кордон руж" - это самые большие суппозитории, известные в науке.
      Боже милостивый! Я ведь совсем забыл, что французские медики одержимы ректальными свечами. С их помощью они лечат все - от обложенного языка до третичной гангрены. Я вовсе не хочу оспаривать преимущества и недостатки этого средства; нисколько не сомневаюсь, что во многих случаях оно является весьма эффективным. Но его-то прописывают во всех случаях! Без исключений. Итак, я находился во власти людей с этой странной склонностью. Как я после этого вновь появлюсь в посольстве?! "Никогда!" - вырвалось у меня. Я впал в бешенство; в мгновение ока сорвал с себя бинты, сбросил ночную рубашку и влез в брюки. Шляпа и зонт лежали в ногах кровати.
      - Прощайте, О'Тул! - взревел я, будто лев, и одним прыжком достиг двери. На лестнице я столкнулся с медсестрой - она несла на подносе нечто, отдаленно напоминающее базуку. Я пулей пронесся мимо и уже через несколько секунд бежал по больничной аллее. В чрезвычайных обстоятельствах Антробус проявил максимум воли и сообразительности. На попутной машине я вернулся в Париж и устремился в посольство, преисполнившись решимости, если понадобится, провести ночь на ступеньках перед входом. Но мне повезло: Гламис Тэдпол вернулся с охоты и уже принимал посетителей. Наконец-то счастье мне улыбнулось. Я пригубил "скотч", откинулся в кресле и вступил с Тэдполом в приятную беседу.
      - Должен сказать, - заметил он, - что вид у вас весьма отдохнувший. Полагаю, вы отлично провели выходные.
      Вот что значит пребывать в счастливом неведении! Иногда Мириам возвращается ко мне во сне - со временем, к счастью, образ ее начинает стираться из памяти. Теперь, правда, после всего, что со мной произошло, я стараюсь объезжать Париж стороной. Человеку в моем возрасте и в моем положении предосторожность ведь никогда не помешает?

  • Страницы:
    1, 2