Переворачивая страницу

Мы уписывали устриц во фритерии брюссельского пригорода Андерлект, когда мой телефон заерзал на столе от входящего вызова. Я едва успела зажать его в руке: экран взрывался сердечками и фейерверками, а внизу пульсировало «Маартен Уэнс».

– Привет, дорогая! Я вернулся!

– Привет, – радостно воскликнула я.

– Прости, что так глупо получилось с этой командировкой, я постараюсь загладить вину.

– Ничего, мне было чем заняться. – Я подмигнула Гийому, который выжидающе смотрел на меня.

– Где ты сейчас? Может, я подъеду?

– Э-э-э… я ем устриц. То есть уже почти доела. То есть уже почти сплю. Давай все-таки завтра.

– Ну-у, если хочешь, давай завтра. Но я бы с удовольствием приехал и на ночь глядя. – Тон его голоса многообещающе потеплел.

– Не сомневаюсь. Но у меня уже ночь. Давай все-таки завтра. Только у меня в пять вечера самолет.

– О’кей. Приеду в Брюссель рано утром.

– Давай в одиннадцать на Гран-Плас? – предложила я, подсчитав, что мне понадобится примерно час, чтобы привести себя в порядок после отъезда Гийома – сделать компресс из спитого чая на заплаканные глаза, помыть и уложить волосы, выбрать наряд, накраситься, привнеся в легкий утренний макияж драматические оттенки соблазнения.

– Отлично, до встречи, – отрапортовал Маартен. – И… я очень рад, что мы увидимся.

Я положила телефон на клетчатую скатерть, медля поднимать глаза. Пальцы мелкими движениями пристраивали пластиковый корпус между двумя красными клетками на скатерти. Щеки горели, на висках от возбуждения бились венки. Я чувствовала, как вопросительный взгляд скользит по моим волосам. Я посмотрела на Гийома с выражением фальшивого энтузиазма:

– Это один мой приятель, помнишь, с которым я хотела повидаться в Бельгии. Он приедет завтра днем, представляешь, как удачно! Так я не буду слишком сильно тосковать из-за твоего отъезда.

– Да, я вижу, ты не будешь слишком сильно тосковать.

Я улыбнулась и торопливо накрыла его ладонь своей. И хотя в этом жесте было больше притворства, чем искреннего сожаления, мысль о том, что завтра он уедет и на этом все закончится, впервые пришла мне в голову. До сих пор я думала только о том, что остается все меньше дней до встречи с Маартеном.

В тот вечер Гийом был молчаливее обычного. Никаких романтических обещаний, которыми обычно обмениваются напоследок герои курортного романа. Мы вернулись в Брюссель на автобусе, прошлись немного по влажным от дождя улицам для пущей меланхолии, поднялись в нашу комнатушку. Гийом принялся собирать вещи, и с каждой уложенной рубашкой ком в моем горле становился все острее и горче. Ничего, так всегда бывает, надо просто пережить слезовыжимательный момент расставания, понятно ведь, что у нас нет и не может быть никакого будущего: он не знает, кто такой Ремарк…

– Можешь сделать мне одолжение? – спросил он вдруг.

Я с готовностью кивнула.

– Я так и не успел подписать открытки друзьям и знакомым. Сделаю это сейчас. Бросишь их завтра в почтовый ящик?

– Конечно!

Он высыпал на кровать два десятка почтовых карточек с классическими видами Брюсселя. Мы покупали их вместе в сувенирном ларьке, куда зашли однажды погреться. Вот заснеженная Гран-Плас, ощерившаяся фасадами пламенной готики. Вот сверкающие на солнце шары Атомиума, который мы так и не увидели. Вот Писающий мальчик, снятый в три четверти и снизу – самый популярный ракурс. Я тогда еще подумала, как это глупо – и как это мило – рассылать безвкусные открытки типа «Привет из Брюсселя» по двадцати адресам. Они сделаны из другого теста, эти европейцы.

Гийом сосредоточенно подписывал карточки, одну за другой. Я незаметно заглядывала через плечо, надеясь распознать сочетание букв, похожее на Daria, желательно в сочетании со словами amour или хотя бы belle[7]. Ничего подобного. «Папа, мама, у меня все о’кей, привет из Брюсселя». Дата и подпись. Сухарь!

Завтра он уедет, и все закончится. Больше мы не сорвемся в Амстердам от нечего делать. Больше не побежим через полстраны в бар на выступление джаз-квинтета. Больше не будет спазмов под ложечкой при виде ресторанного счета. «Не влюблена ли я?» – спрашивала я сама себя, заглядывая в тайники девичьей души. «Нет», – находила неизменный ответ.

Утром я проводила его до выхода из отеля. Мы поцеловались на прощание, пообещали друг другу держать связь. Я посмотрела, как он пересекает площадь, увлекая за собой маленький черный чемоданчик, будто собаку на поводке, и уныло побрела в отель. Хорошо, что я предусмотрительно оставила себе пару часов на то, чтобы дать слабинку. Слабинка могла и затянуться. Увидев мое выражение лица, хозяин отеля – он же ресепшионист, он же официант за завтраком – спросил, не подать ли чего-нибудь покрепче к утреннему кофе. Я покачала головой, а он отечески похлопал меня по плечу. Держу пари, в тот момент он сам себя расхваливал за то, что не поселил нас в номер с раздельными кроватями.

Первое, что я заметила, – твидовый пиджак в мелкую коричневую клеточку с кожаными нашивками на локтях. Второе – наметившийся второй подбородок. Но в остальном нельзя было отрицать, что мужчина, пересекающий Гранд-плас решительными шагами, – Маартен Уэнс, которого мое воображение законсервировало загорелым и подтянутым, в узких плавках, в его идеальные двадцать шесть. Я даже не успела разнервничаться или задаться вопросом, в какое место его правильней поцеловать – в губы или все-таки в щеку, – он сгреб меня в охапку и закружил. Замелькали перед глазами стрельчатые фасады домов гильдий, торговцы горячими вафлями, японские туристы, наводившие на нас дула-объективы, дети в разноцветных дождевиках…

– Привет! – выдохнул он, поставив меня.

– Привет! – ответила я, не в силах совладать с расплывающейся по лицу улыбкой.

Все-таки он потрясающе красивый мужчина. И он непритворно рад меня видеть.

– В моих мечтах ты должна бы броситься мне на шею и страстно поцеловать, мы же все-таки пять лет не виделись, – упрекнул он.

«Мы же все-таки пять лет не виделись, откуда я знаю, хочешь ли ты меня еще целовать?» – пронеслось у меня в голове, но вслух я сказала:

– Северная сдержанность.

– Я думал, ты будешь в декольте и юбке, – заметил он, оглядев меня с головы до ног.

– Ты разочарован?

– Немножко.

Как я могла, идиотка, одеваясь, думать о такой прозе жизни, как предстоящий пятичасовой перелет с пересадками! Куда, словно по волшебству, испарился страх выглядеть рядом с ним замарашкой? Почему я не надела десятисантиметровые каблуки, вытягивающие ноги в стрелу, – я, которая ради этой встречи вытерпела выстригание кошачьей мордочки в области бикини!

Вопросы-вопросы…

Мы шли неизвестно куда, болтая ни о чем, поминутно останавливаясь, чтобы поцеловаться. Мне хотелось узнать все-все, чем были наполнены эти пять лет, до единой детали. Неудачные романы? Судьбоносные сделки? Грустные одинокие путешествия? Я подбрасывала вопросы, как кочегар – поленья в топку, но огонь его красноречия все не разгорался. Его жизнь за эти пять лет исчерпывалась формулой: «Как всегда, горы работы и критически мало хорошего секса – ты же меня знаешь». Плюс голливудская улыбка.

Я бы не смогла так же емко описать свою жизнь в одной фразе. «Горы работы, несколько увлечений, но в основном мечты о тебе»? Или: «Университет, редакция, курсы итальянского, поездки по Европе – и медитация над твоей фотографией»? Или: «Я пять лет мечтала о совместной жизни с тобой, а теперь вот не уверена, потому что неделю назад встретила одного хорошего парня»? Неет, если бы он спросил меня, что я делала эти пять лет, я бы не ограничилась конспективным планом. Я бы пространно, как Гомер, рассказала, как поступила в лучший университет страны и как училась за двоих, боясь, что недостойна заветного места на бюджетном отделении. И про то, как неожиданно и некрасиво развелись родители. Про то, как устроилась на работу в русско-итальянскую газету с зачаточным итальянским и за несколько месяцев дослужилась до передовиц. Про то, как начала рисовать иллюстрации. Про то, как встретила большую любовь. Про то, как выросла из нее. У меня было много историй для будущего спутника жизни, но они никак не могли быть ответом на дежурный вопрос «Как поживаешь?».

Мы присели в баре, сделали заказ, с трудом прервав череду поцелуев. Целовался он восхитительно, но это было совсем не то, что мне сейчас нужно. Отведенные часы стремительно таяли, и мне важно было понять, с чем я уеду. И с каждой минутой все сильнее казалось, что единственным трофеем этой встречи будут исколотые его двухдневной щетиной губы.

– В каком отеле ты остановилась? – спросил он охрипшим от возбуждения голосом.

– Около Северного вокзала, – ответила я, подставляя шею под его поцелуи. – Но… я уже съехала.

– Как? Почему? – замер он.

– Комнату надо было освободить до двенадцати.

– Ах да, конечно. – Он снова заскользил губами по моему лицу, касаясь висков, бровей, ресниц, кончика носа. – Хорошо, что тут вокруг полно других гостиниц.

Я отстранилась:

– Маартен, я не пойду в гостиницу. Я не за тем хотела с тобой увидеться.

Он заглянул мне в глаза, как будто рассчитывал понять, шучу я или нет, и кивнул:

– Да-да, понимаю. Просто… извини, немножко перестал себя контролировать.

Я молчала. Какая глупая ситуация! Вот она, женская логика в действии, думает он сейчас. Заставила меня тащиться сюда из другого города, чтобы… Чтобы что? Я сама не могла себе ответить на этот вопрос. Мне нужно было, чтобы он сказал. Рассказал. Объяснил. Пообещал.

А пары часов для этого, конечно, было мало.

Мы расстались на полчаса раньше, чем могли бы. И на пять лет позже, чем надо было бы.

Самолет выруливал по влажной от недавнего дождя взлетной полосе. Обмякшее тело обнимала дрема, и в голове, почуяв ослабление контроля, носились, сталкиваясь и перескакивая друг через друга, обрывки воспоминаний. Вот Гийом вытирает мне усы из розовой пивной пены… Вот мы примеряем майки с провокационными надписями в антверпенском магазинчике… Вот Гийом спросонья отвечает кому-то по телефону… Вот Маартен обнимает меня посреди Гран-Плас… Вот мы страстно целуемся в нише кофейни, не обращая внимания на пялящихся официантов… С Гийомом? Или с Маартеном?

– Уважаемые пассажиры, обратите, пожалуйста, внимание на демонстрацию спасательного снаряжения, – протрубил над головой металлизированный голос.

Мыслеобразы разбежались по своим углам. В голове сразу прояснилось. Все-таки хорошо, что у меня не сложились «настоящие отношения» с иностранцем. Это, должно быть, нервно и накладно. Пришлось бы разориться на билетах и потерять полжизни в ожидании виз. Помня, сколько стресса доставила организация этих бельгийских каникул, повторять опыт совсем не хотелось. История с Маартеном научила меня очевидной вещи: курортные романы не должны длиться дольше отпуска. Самое время применить эту свежеобретенную мудрость к истории с Гийомом. В Москве меня ждут любимая работа, друзья, семья и пара интересных знакомых противоположного пола – в общем, все, чтобы чувствовать себя счастливой.

Это такая дикая страна, и я в ней живу

«Здравствуй, моя любовь! Как дела? Здорово, что мы встретились, пусть и так ненадолго. Спасибо тебе за этот лучик радости в моей скучной жизни. Надеюсь, ты долетела без проблем. Много поцелуев».

«Здравствуй, дорогая!

Как дела? Надеюсь, ты хорошо долетела. Как прошел твой последний день? В приложении несколько фотографий из нашего путешествия – это были по-настоящему волшебные моменты. Много поцелуев».

Я переключала экран с одного письма на другое, пытаясь разобраться, что же я чувствую. Церемония прощания с прошлым прошла успешно: по приезде я торжественно выкинула карту желаний, в центре которой размещалось фото, где мы с Маартеном обнимаемся и светимся от счастья. Несколько месяцев назад за такое вот письмо от него я продала бы душу. А сейчас оно казалось мне самым обычным письмом, написанным десятым кеглем на белом поле.

Зато второе письмо выглядело совсем необычно. Под его строчками таилась невысказанная нежность, каждая буква пульсировала надеждой на большое чувство. К тому же к нему прилагались фотографии! Одна из них вполне могла бы стать центром новой карты желаний.

Со дня возвращения я часто думала о Гийоме. В частности, о том, как мы могли бы ездить на шашлыки на дачу к Лиле. И о том, как мы валялись бы на траве во время традиционного отмечания дня рождения Маши в Малаховке. И о том, как мы придумывали бы костюмы для домашних маскарадов Инны. Это было новым ракурсом в размышлениях о мужчинах; как правило, мои ухажеры были намного старше моих друзей, отличались достатком выше среднего и были слишком заняты для дружеских посиделок.

Гийом между тем не только регулярно писал электронные письма и эсэмэски, но и предложил перевести наше общение из области печатных знаков в область телефонных разговоров. Мне стало немного жаль этого этапа отношений: во-первых, в области печатных знаков я чувствую себя более уверенно, чем во всех других; во-вторых, письма – это генераторы эмоций долговременного действия. Их можно сложить в папочку и перечитывать, как только захочется вспомнить ту прекрасную пору смятения чувств и слегка освежить эмоции. Письма – это скорая помощь по требованию, это эффективная таблетка против любых болезней самооценки и упадка духа. Я храню письма от всех своих бывших, и когда перечитываю их, хочу немедленно возобновить отношения с каждым адресантом.

Но Гийом был несентиментален. Совсем. Он звонил почти каждый вечер и неизменно начинал разговор с ненавистной фразы «How are you?». Я уговаривала себя, что все воспитанные люди начинают разговор с этой фразы, но поделать с собой ничего не могла: что может быть скучнее в конце дня, чем разговаривать о том, как прошел день! И пока мое еле теплящееся чувство, оставленное без подпитки романтическими письмами, угасало с каждым новым «How are you?», чувство Гийома отчего-то разгоралось. Не иначе, как от моего голоса – больше, на мой взгляд, было просто не от чего. Мы же не разговаривали ни о философии, ни о политических взглядах, ни о детских психологических травмах, ни о любви к длинношерстным таксам – ни о чем, что обычно располагает людей друг к другу.

Но, видимо, голос у меня и впрямь что надо, потому что через месяц Гийом всерьез вознамерился нанести визит в Москву.

Его не охладило даже то, что для этого требуется виза. Правда, эффект от новости был такой же, как если бы кто-то сказал ему, что где-то в Европе люди до сих пор живут при феодальном строе или едят руками.

– Визы? Что за каменный век?

– Да, – вздохнула я. – А еще у нас расплачиваются наличными, помнишь? Трубка прошипела что-то невнятное и неприятное.

Несмотря на многие страницы, на которых Достоевский доказывал обратное, большинство людей по природе своей законопослушны. Они не имеют ничего против закона, а если и идут ему наперекор, то только когда закон имеет что-то против них. К сожалению, часто оказывается, что закон настроен недружелюбно именно к почитающим его людям. Мы честно ознакомились со списком требуемых документов для получения визы, в котором одна глупость погоняла другую. Например, чтобы остановиться у меня, Гийому требовалось приглашение, ждать которого, как мне объяснили в ОВИРе, «по закону месяц, на практике – два». Приглашение давало право на трехмесячное пребывание в России, но въехать в страну гость мог только один раз. И если бы он захотел въехать еще раз в течение этих трех месяцев, то эту визу пришлось бы специально аннулировать в посольстве, чтобы получить новую. Очевидно, что единственными жданными гостями из зарубежья в России были сезонные работники.

Более того, в посольстве требовали непременно оригинал этого приглашения – факс или распечатанная копия не принимались. Пересылать документ по почте – дело безнадежное: открытка, посланная родителям от храма Гроба Господня, добралась до места назначения через две недели после моего возвращения из Израиля. Услуги экспресс-доставки обходились примерно в две тысячи рублей, в эту сумму включены громкие обещания, но никаких гарантий. Сумка из лондонского бутика, выписанная одной моей подругой, до сих пор лежит где-то на границе. Подруга надеется, что она гниет в нераспечатанной коробке со штампом DHL, а не ласкает плечо какой-нибудь дородной таможенницы.

Взвесив все «за» и «против», мы встали на путь преступления. На который, надо сказать, до нас встали не только все интернациональные пары, но и многие организации, не желающие подвергать важную встречу риску срыва из-за медлительности чиновников. Обойти необходимость сбора документов, визита в паспортный стол, издержек человеческого фактора и автоматизации почтового ведомства можно, сделав фиктивную бронь отеля. То есть как бы обещать, что иностранец будет жить в гостинице как порядочный турист – вот же бумажка, все зарезервировано и проплачено. Эту бумажку даже – о, как легко идти дорогой греха! – можно переслать по факсу или по электронной почте, и не надо искать почтового голубя, гонца или нарочного, который доставит драгоценный оригинал адресату лично в руки.

Из-за гнетущего нас, лояльных и законопослушных граждан своих стран, чувства стыда за содеянное ожидание визы имело вкус валерьянки и персена. Тем более что получить заветный штамп в паспорт Гийом должен был прямо в день предполагаемого отлета. Как все-таки уберег меня Бог иметь стабильные отношения с иностранцем: ладно один раз в виде эксперимента провернуть весь этот бюрократический маховик, ну а если это станет системой? Это ж мука какая, каждый раз ждать встречи по два с лишним месяца, щедро оплачивать ее и до последнего не знать, состоится ли она.

Я сидела в парикмахерском кресле, накрытая белой попоной, на которую яркими рыжими мазками ложились отстриженные локоны. Было уже четыре часа дня, а Гийом так и не написал эсэмэску, получена ли виза. По подсчетам, он уже должен делать пересадку в Праге. Он должен проходить по рукаву, убирать свой чемоданчик на полку для ручной клади, любезно здороваться с соседкой по ряду, усаживаться у окна… Но почему же он не звонит и не пишет?