- Сэм рассказывал о том, как с тобой встретился, большую часть обеда, сказал Марк. Они могут одним полотенцем вытираться.
      - Мы тут не жадные, ответил Жан-Люк, кидая Марку три полотенца, пойманные Сэмом, который широко раскрытыми глазами изучал свои голые ноги и причинные.
      Взгляд Уолта сказал смелее. Марк прикрыл Сэма, пока тот переодевался, поэтому к тому времени, как Жан-Люк отправился приветствовать и расcупонивать генерала, они все уже плескались в бассейне, Марк - кролем, длинными гребками, а рядом - два эльфийски гибких лягушонка, загребающих по-собачьи и бултыхающих, повизгивая, ногами.
      Генерал был в восторге. Еще один пышущий здоровьем юноша, на чьем плече гордо свернется петлей вытяжной шнур.
      - Друг вон того, говорите? Очаровательны они вместе, вы не согласны, Жан-Люк?
      Из хороших семей, к тому же. Это сразу видно. Это всегда заметно.
      ПОЛЕВАЯ ТРОПА
      Барсучья тропа от одной каменной шашки к другой, зубра - к пруду, овечьи тропы старше самой истории, охотничьи маршруты. Римская империя была системой сплошных дорог. Прогулка по местности - игра. Уолт с Сэмом могут быстро сделать ее игрой - в салочки, бегая наперегонки, выискивая, исследуя. Уолту хочется, чтобы боярышник пах, но он утверждает, что горько-зеленый аромат золотянки ничуть не хуже.
      24
      Марк в черных джинсах с белой строчкой, очерчивающей карманы и ширинку, в серой толстой футболке, рубчатых белых носках и кроссовках возник в середине дня.
      - Портфель, сказал Уолт, значит, ты вернулся работать. Мама у Дэйзи и будет дома немного погодя. Мы с Сэмом слоняться ходили, только пришли. Хочешь хлеба с американским ореховым маслом и джемом?
      - Привет, Сэм, сказал Марк, или ты - Би? Майку Гарвардского Университета, которая, по всей видимости, - твое единственное одеяние, топорщит на твоих половых признаках.
      - Сэм, ответил Уолт.
      - Би, сказал Сэм, показывая, что майка и впрямь единственное ее одеяние.
      - Марк краснеет, заметил Уолт. Хочешь от моего бутерброда откусить? Так челюсти склеивает, что разговаривать не сможешь. Спорим, ты от вина с сыром не откажешься?
      - Не думайте, О Мыши, что не заметил я, как встретились вы взглядами на миллисекунду.
      - Что ж, ответил Уолт, опускаясь на колени развязать Марку шнурок, мы-то знаем, что с тобой такое. После утреннего семинара сегодня ты побрился, переоделся в обеззараженное белье, а уши у тебя еще розовые после душа, и пальцы на ногах пахнут тальком.
      Сэм развязал другой шнурок, и каждый из них стащил по носку.
      - Цветочный тальк, сказал Уолт. Лаванда и миндаль.
      - Если у Жан-Люка в спортзале с большой висюлиной, сказал Сэм, две девчонки есть, интересно, он их обеих каждый день любит, или одну по понедельникам, другую по вторникам и так далее. Снимай ремень и расстегивайся, Уолт. А я молнией займусь.
      Когда вошла Пенни, каждый из них тянул за штанину джинсов.
      - Мы тебе время экономим, сказал Уолт.
      - Я отвернулась, ответила Пенни, направляясь в кухню. Мне показалось, я заметила двух полуголых детишек, которые из моего ассистента месье Марка Бордо, тоже полуголого, тряпичную куклу сделали.
      - Жан-Люк выглядит смышленым и, вероятно, очень талантлив. Я спорить готов, он немного об одной девчонке подумает, пока с генерала кальсоны стягивает, о ее миленьком пупке, а потом на другую переключается, на ее язычок вертлявый или что там еще бывает.
      - Мы играем в Жан-Люка и Старого Генерала в спортзале. Ему лет сто уже, наверное, и плавает по-собачьи. Потом, когда больше народу приходит поплавать и поразминаться, Марк говорит, Жан-Люк надевает микроплавки, для генерала же он ходит как на греческой олимпиаде.
      - Генерал утверждает, что плавки de bain(54) скандалезны.
      - А когда, донеслось от Пенни из кухни, жан-люковы Люсиль и Анна-Мари узнают друг о друге, у нас будет великолепный французский сюжет для романа. Я вижу, вы освободили генерала от последней ниточки одежды. Могу я его у вас позаимствовать через некоторое время?
      25
      Для того, чтобы знать, как жить, ответ нужно поискать. Когда подруга Дэйзи вдова Курси предложила ей домик в деревне на выходные, Дэйзи, Пенни, Уолт и Сэм съездили туда на поезде, влюбились в это место и постепенно превратили его в свое убежище. В доме имелась огромная кухня, выходившая в сад за высокими заборами, две небольшие комнатки внизу, прямо из "Матушки Гусыни"(55), а вверх по крутой и узкой лесенке - две спальни с каминами. Пенни звала его коттеджем Жюля и Луизы Мегрэ(56) на Мён-сюр-Луар. Фурье и Кропоткин(57) потирали бы руки от восторга. В меньшей спаленке, где Сэм с Уолтом провели свою первую ночь, попискивали мыши. Именно что провели, а не проспали, сказал Сэм, поскольку перья щекотались, и огонь в камине, и деревенские запахи в окно, и сова, и место новое и странное - поэтому большую часть ночи они проговорили, так и не заснув.
      - Целых два дня, сказала Пенни Уолту на деревенской дороге от станции, ни улиц тебе, ни метро, ни телефона.
      - Только мы.
      - Тонны спокойствия. А тебе скучно не станет?
      - Еще чего. Ты же сама как-то сказала, может, и не для моих ушей вовсе, что подростки родителям своим вовсе не друзья и отрываются сами по себе, и дружить с собственными детьми можно лишь до тех пор, пока у них волосы на лобке не пробьются. Ну а я с тобой дружить всю жизнь буду, вот увидишь.
      САД
      Марк в шезлонге, фотоны впитывает, Уолт в беспорядочном движении.
      - Эти деревья - древние, как время. Яблоня и груша. Еще римляне посадили.
      Часть грядки, которую нам предстоить прополоть, была, я думаю, петрушкой и базиликом, но они одичали. Мне нравится мох на кирпичах. Понюхай у меня пальцы.
      - Лакрица, ответил Марк, не открывая глаз.
      - Ею там все зарастает, вон там, позади. У семян крючки, как на липучках.
      - Glycyrrhiza glabra, la reglisse(58). Солодковый корень. Один из самых характерных ароматов.
      - Если я даже с ним подружусь, откуда-то издалека сзади донесся голос Уолта, Кристофер, наверное, все равно не даст понюхать. Его лосьон после бритья, как говорит Сэм, - липкий, он думает, лосиная сперма. А свитера и рубашки у него конским потом воняют.
      - Как голоса разносятся в этой тишине - она, кажется, сама как-то резонирует.
      Послушай.
      - Я никогда норвежцев не нюхал.
      - Пенни говорит, что мы никогда больше не услышим о любопытстве твоего носа, стоит тебе обнаружить, что существуют люди, гораздо менее нас щепетильные по части купания.
      - Вот это как раз самое интересное. Что если носки у Кристофера действительно тошнотны, как львиные клетки в венсаннском зоопарке? Нам что-нибудь от "Феликса Потэна"(59) нужно? А есть книжка, в которой давались бы имена всей этой мошкары, мух и комаров?
      - Уолт.
      - Adsum(60). Вот тут, посреди того, что я считаю мятой. Квадратный стебель, верно?
      - Квадратные стебли у мяты. Уолт, я всецело честен и дружелюбен в своем желании тебя понять.
      - Теперь, значит, во мне проблема.
      - Под понять, мне кажется, я имею в виду узнать. Кропоткин и Фурье это очень хорошо, равно как и простой здравый смысл, который Пенни применяет с таким авторитетом, хотя по моему частному мнению, вы вчетвером все это придумали, мы же вместе с бедным Кристофером - мы чужаки, пришли снаружи будто бараны на стрижку, невинные и сбитые с толку.
      - Бээ.
      Марк привстал в шезлонге, снял солнечные очки и почесал в раздумье лодыжку.
      Уолт, приподняв бровь, провел языком по верхней губе.
      - Подойди сюда, сказал Марк, чтобы я еще раз понюхал твои лакричные пальцы.
      - Ну, там сейчас еще и мята, и если это базилик, значит, и базилик, и на письке тоже.
      - А это как произошло?
      - Откуда я знаю? Самыми интересными должны быть пальцы на ногах - все травы, и лиственный мусор, и сорняки. В голландском журнале из киоска на Ваграм старший брат с джинсово-голубыми глазами и в джинсах, прогнивших в промежности, мастурбирует младшего братца часто и продолжительно, если верить словарю и моей дешифровке грамматики, а промежду тем, как, мне кажется, там написано, когда старший брат - со своими очень дружелюбными друзьями, младший мастурбирует себя сам - постоянно и счастливо, еще два голландских наречия. У них обоих изумительно большие ноги, у двух этих любящих братьев, и члены удешевленного размера.
      - И ты душевно веришь, что младший братец сойдет с ума от счастья прежде, чем у него волосы в трусиках заведутся.
      - У него уже немного есть. У старшего - клевая густая рощица, как у тебя и Жан-Люка в спортзале.
      Марк выдохнул улыбку, притянул Уолта поближе и поцеловал в пупок.
      - Ты в самом деле умастил письку лакрицей. У тебя колени дрожат, парнишка.
      - С ума схожу.
      - Ты пахнешь солнышком, травой и мальчиком.
      27
      Стоило "роллсу" тихонько укатиться, как Сайрил рванул наверх к Марку, грохоча по лестнице так, что консьержке понравилось. Месье le petit(61) раньше был таким серьезным, суровым.
      Он уже развязывал галстук, когда Марк открыл ему дверь.
      - Когда поднимался, слышал твою пишущую машинку, сказал Сайрил после бодрого привет.
      - Не понимаю, каким образом, ответил Марк. Хвастался в письме старому другу о том, как я сейчас живу, и выпустил добрую половину. Он мне не поверит.
      Сайрил в спальне развешивал на плечики рубашку, пиджак и брюки. Из коробки в углу, на которой Сэм печатными буквами написал БЭТМЭНСКИЙ ПРИКИД САЙРИЛА, он вытащил красную спортивную рубашку, короткие белые брючки, длинные синие носки, трусики стиля микро и обтерханные тенниски, когда-то - Уолта.
      - Сегодня утром - сорок отжиманий, сказал он.
      28
      Пенни, свернувшись калачиком в кресле, читала "Le Charretier de la "Providence""(62) Сименона. Деревенский денек, сияющий, синенебый и теплый, продвигался к полудню. Они с Уолтом вышли рано утром, сели на поезд от Звезды до Вернона, где на площади выпили кофе и прошли восемь километров до коттеджа, беседуя с коровами, лошадьми и почтальонами на велосипедах. Уолт всю дорогу был живым собеседником. В конюшне осталась одна лошадь - та, которую хозяин взнуздал, чтобы ехать на рынок, крупное серое животное, дружелюбное, как собачонка: ее не привязывали, и время от времени она пускалась бродить по двору среди наседок.
      Уолт босиком пропалывал граблями старую цветочную клумбу, откуда выдергивал сорняки и траву.
      - Я всю землю переворачиваю и хорошенько перемешиваю, правильно?
      В ста метрах по узкоколейке лесного склада туда-сюда катался маленький поезд, и его машинист в кабинке за небольшим паровозиком раскрыл большой зонт, под которым и стоял, ссутулившись.
      - Да. Надо взрыхлить поглубже. У тебя спина похожа на шведскую ячменную печенюшку.
      - А я и сам весь таким стану, как только семена посажу. Циннии и астры. Грязь между пальцами - это здорово.
      - Да уже поздно, наверное, сажать циннии с астрами, но нас это не смутит.
      Накидай дёрна лопатой, полей водой и воткни несколько семян.
      - А потом надейся и наблюдай.
      Двух лошадей вела маленькая девочка, дет восьми-десяти, в красном платьице - в вытянутой руке она несла свою куклу.
      - Лопата, лопата. А-а, она в сарае. А где пакеты с семенами?
      - У тебя за спиной, в мешке. Если ты сбросишь всю одежду с себя, как ты это сейчас делаешь, кажется, то начнешь с собой играть и о цветоводстве забудешь.
      - Мнэ. Ну, может, самую чуточку, смеху ради. Я должен был родиться ирокезом, маис в Огайо выращивать. Ведро воды из кухни.
      - И чашку - зачерпывать и медленно поливать. А потом над каждым маленький холмик навали.
      - А когда писька у меня будет со смуглой кожей, винно-синей, с толстыми венами, как у Марка?
      - Когда дорастешь до его лет, судя по всему. Природа сама за такими вещами следит.
      - С помощью Марка.
      - Ведро наливай примерно наполовину, а то слишком тяжело. Марк тебе завидует.
      Говорит, что сам был отсталым, робким и забитым. Не могу себе ясно представить его родителей. Обычные славные люди, насколько могу судить.
      - А потом он попался нам. Он до сих пор робкий. Это как бы мило.
      - Я знаю. Думаю, он нам не совсем верит. А ты не смог бы, раз уж ты такой практичный, притащить термос с супом, две чашки, пакетики с бутербродами и ложки, чтобы мы устроили fete champetre(63) прямо тут, в саду?
      - Клянусь Пуленком(64).
      29
      Уолт вытащил два одеяла - загорать.
      - Вон тот трактор, который едва слышно, сказал он, сюда не ближе всех остальных, поэтому можно валяться на солнышке, как датчанам у себя на задних дворах, как новым каледонцам. Из-за забора все видно, не надо даже голову просовывать, как это сделал однажды пацан, тот, что весь в веснушках, когда мы с Марком тут были.
      - И увидел прекрасного маленького мальчика и прекрасного большого мальчика, которые либо нежились на солнышке, либо занимались такими вещами, о которых он до сих пор размышляет.
      - Я уже не маленький мальчик, разве нет, а Марк весь уже вырос, правда?
      - Он большой мальчик.
      - А может я свою мышку ласкал, чтобы она себя нелюбимой не чувствовала. Марку нравится быть моим старшим братом, знаешь?
      - Дэйзи считает, что он изумителен, судя по тому, что я ей рассказывала. Уолт, милый, раз уж мы тут сельскую оргию устроили, резвимся в Аркадии, мне бы еще кофе и маленький глоточек арманьяка - он в буфете стоит. И подушку. Носи по одному, и бегать душить свою мышку не стоит. Где одеяла расстелить? Здесь?
      - Сейчас вернусь, вместе с мышкой, сначала кофе. Сахар один, правильно?
      Уолт вернулся, едва ли не на цыпочках, кофе в одной руке, бренди в другой, балансируя подушкой на голове.
      - Сэм обзавидуется, когда я ему скажу, что принес тебе сразу три вещи. Официант у "Бальзака" мог бы еще шесть кофе принести и тарелку с ветчиной и сыром.
      - Вся эта сладостная тишь на меня влияет, произнесла Пенни. Возраст этого сада несравним с возрастом зданий и улиц в городах. Старая груша вон там знает, что существует, в то время как Эйфелева башня - нет. Какое возбуждение должно быть у нее в цветках, листьях и плодах. Ей нравятся дождь и солнце, она уходит в себя, прочь от мороза и пронизывающих ветров. Их привезли сюда римляне - вместе с яблонями, а римляне получили их от греков. Они происходят из очень древних цивилизаций Персии и может быть даже издалека, из Китая.
      - Я себе в тетрадку потом это запишу.
      - Ты захватил ее с собой?
      - Везде со мною ездит, и Сэм в ней тоже пишет. Сэм слышит то, что я пропускаю мимо ушей. А есть вещи, значения которых не видишь, пока много дней не пройдет.
      Я могу ведь настоящим тупицей быть. А ты все с себя снимать разве не собираешься?
      - Ну если только ты думаешь, что местные не выломают забор, не упадут и не поранятся. У меня сейчас то, что я зову своей долгой памятью, какие-то прустовские возвраты к опыту, который Спиноза называл третьим видом познания.
      Когда я Марку объяснила, он был очарован.
      - Спиноза, отозвался Уолт. Кто-то древний.
      - Философ, голландский, из еврейской семьи, семнадцатый век. Марк о нем может рассказать больше, чем тебе захочется. Спиноза много писал о том, как мы познаем и чувствуем мир и самих себя. Терпеть не мог неряшливого мышления и неряшливых чувств. Но оставлял место воображению и интуиции как способам познания. У нас накапливается опыт давно прошедшего опыта, воспоминания, которые возврашаются сами собой. Когда ты нес мне подушку, бренди и кофе, я вдруг вспомнила, как нянчила тебя, и чувственный восторг от того, как прилежно, ох как жадно ты сосал грудь, наблюдая за мной краем глаза. Именно тогда я вся обкончалась от глупости и начала жить заново десятилетней девочкой со своей куклой. Изумительно сексуальным было это чувство: одновременно мне и десять лет, и я - уже мать с настоящим, теплым, улыбающимся, сосущим грудь младенцем. Я околесицу несу? Это же поэтично, спонтанно, ясно об этом говорить никак нельзя. Вся любовь, влившаяся в твое зачатие, растаяла в отвратительной боли рождения, и всё это стало одним сложным удовольствием, экзистенциальное подтверждение которого - ты. Цельность опыта - тайна, пока такое мгновение не наступает. Конечно, может быть и так, что это твое счастье от титьки на меня переливалось. Я, помню, думала всё: я должна сохранить это мгновение, оно мне позже пригодится.
      - Я был твоей куклой, сказал Уолт. Я смотрел на тебя краем глаза, вот так?
      - Да, только ты был намного мудрее. Младенцы всегда такие. Они всё знают.
      - А потом я всё забыл. А есть еще такие минуты Спинозы? Может, и у меня такая будет.
      - Ну конечно же. Когда ты впервые одел Би в свою одежду и придумал Сэма - я тогда вспомнила, как сама завидовала мальчишкам, их одежде. Такие интуитивные грезы наяву как-то связаны с источниками искусства, поскольку мои исполнены духовидческой интенсивности Редона(65), Палмера(66) или Бёрчфилда(67). Марк говорит, что они у меня мистические. Не думаю. Мистика - каша сантиментов. Мои интуитивные мгновения - награда за то, что с самого начала обратила внимание.
      - Сэма Би придумала. А может и я. Мы вместе Сэма придумали.
      - Похоже, твоя мышка счастлива, поскольку она значительно больше тех мышей, что я видела. Больше на молодой огурчик похожа.
      - Рядом с Марком - пастернак. А у Сайрила - черешок спаржи.
      - Дэйзи любит вспоминать, когда вы с Би впервые увидели друг друга голышом, на пляже в Дании, смуглые как овсяные печенюшки, с вопрошающими глазами, но коварно бесстрастные, разрываясь между вежливым безразличием и неистовым любопытством.
      - Этот сад - волшебный, знаешь? Я живу под вон тем кустом уже тыщу лет.
      - Гортензия.
      - Да, и прилетаю сюда из Парижа по ночам, примерно за пять секунд. Тот мох на крыше, где горчичный с зеленым мешаются, - мне нравится парить прямо над ним. Я проваливаюсь сквозь крышу и спальни в кухню, там холодно и темно, если не считать лунного света на очаге и столе. Но самое лучшее лететь обратно, над рельсами, и в постельке уже тепло и уютно. Ночной воздух - сырой и промозглый.
      30
      Уолт, вырезав кубик дыни, кормил им Би, одновременно жуя кубик дыни, который ему скормила она.
      - Видел бы это Сайрил, сказал Марк. Наша прогулка в Сен-Жермен для него, бедняжки, стала просто сном.
      - Странненький он пацан, должен вам сказать.
      - Дайте разберусь хоть немного, сказала Пенни. Вы переодели его в одежду Уолта, которую тот держит у Марка.
      - Всё, кроме трусов - у него они вот до сюда доходят, практически кальсоны.
      - И вы поехали поездом, презрев шофера, и отправились в музей.
      - Где, продолжил Марк, Уолт с Сэмом большую часть времени не отрывали рук от задниц друг друга, выпендриваясь перед Сайрилом и возбуждая огромный интерес одного молодого немца, который несколько недель не мылся.
      - И пообедали в английском саду, и погуляли по лесу.
      - Где, встрял Уолт, раньше тусовался Жан-Жак Руссо, дав повод Марку прочесть нам о себе лекцию, и нам пришлось отвлекать Сайрила, когда Сэму надо было пописать.
      - И чудесно провели время, Марк с тремя своими юными друзьями, и вернулись домой как раз вовремя, чтобы снова переодеть Сайрила в его совершенно неподобающий костюм и доставить его в руки шофера-хранителя. И вот мы здесь. Я завершил кое-что выдающееся по "L'Equipe Cardiff", мы с Дэйзи попили чаю, пока не возник большой Кристофер, который выглядел больше по-норвежски, чем обычно.
      Он играл в футбол с какими голландцами и датчанами и вонял, как лошадь. Поэтому я предложил Би постель и завтрак тут. Я правильно сделал?
      - Абсолютно, поддакнула Би.
      - А я? спросил Марк.
      - У-ух! воскликнул Уолт. Обожаю такие дни. Сначала большая разведка, а потом все кровати на всю ночь заняты. Сайрил сейчас, наверное, - в ночной сорочке, и шофер меряет ему температуру - убедиться, нет ли у него жара от того, что много миль прошел по лесу и гулял в музее, где полно сквозняков, с большим симпатичным Марком и двумя чёткими гадкими мальчишками.
      - Да уж, произнесла Пенни, отставляя свой коньяк. Его мать просто ушла, что совершенно понятно, если вы встречались с Дюкассом, который, кажется, родился и вырос прямо в конторе банка. Но как бы отчаянно несчастна я сама ни была, Уолта я бросить не смогу. Там должен существовать какой-то особый вид домохозяйки, или же новая мама, видимо, ждет за кулисами.
      - Сайрилу нужна всего лишь, сказал Марк, мачеха. Я убедил его держаться за руку, когда мы переходили улицу, и он положил руку мне на плечо, когда Сэм с Уолтом прилюдно соблазняли друг друга, чтобы подразнить каких-то довольно смурных и несчастных американцев. Но по ходу дня он расслабился. Уолт, конечно, вскарабкался на меня и часть пути проехал у меня на закорках, а потом и Сэм, а Сайрил - нет.
      Уолт нюхнул бренди у Пенни. Би - у Марка.
      - Грядут проказы, сказала Пенни. Я вижу их признаки.
      - Оставайся на месте, сказала Би. Мы сейчас вернемся.
      Переговоры шепотом.
      - Не обязательно сходить со сцены, сказал Уолт. У нас уже все готово. Мадам э месье, пантомима Уолта и Сэма.
      Сэм вытянулась во фрунт. Уолт, будто видя ее в первый раз, задирая одну ногу за другой и опуская их через стороны, поворачиваясь корпусом по мере продвижения, обогнул Сэма и остановился, приняв позу, как и она - по стойке смирно. Взглянул на нее искоса, отдернув глаза и вытаращившись прямо перед собой, когда она застала его взгляд на себе. Сама же, точно так же кося украдкой, через некоторое время попыталась незаметно оглядеть его.
      - Что-то от Беккетта, сказала Пенни.
      Сэм выступила на шаг вперед и продекламировала:
      Павлин роскошный хвост свой важно Несет, но пава попадется на глаза Вздымает юбки он бесстрашно, Всей Персии являя тощий зад.
      - Аполлинер! сказал Марк.
      Сэм шагнула назад, Уолт - вперед.
      Совенок сердца моего забился и затих, И ярый жар его, несчастного, угас.
      Меня на гвозди подымали и снимали с них, Но все, кто меня любит, славлю вас.
      Аплодисменты Пенни и Марка.
      Уолт и Сэм встали лицом друг к другу, нос к носу. Затем развернулись, попа к попе, прислушались. Песком проскрипевшая молния Сэма заставила Уолта схватиться и за свою ширинку.
      - Датское телевидение, произнес Марк.
      Уолт обернулся лицом в затылок Сэму, задрав на ней спортивную рубашку. Та подняла руки, помогая ему стянуть ее через голову. Разворот, Сэм сдирает рубашку Уолта. Новый разворот, Сэм вытягивает руки, чтобы Уолт надел свою рубашку на нее. Уолт - Сэма. Тем временем бриджи их постепенно поддавались силе земного притяжения, пока не спустились на самые лодыжки. Оба пинками сбросили их.
      Стянули и откинули нижнее белье друг друга.
      - Теперь Сэм - Би, сказала Пенни, хотя с ними ни в чем нельзя быть уверенными.
      Уолт заговорил:
      Все восхищаются изяществом моим И благородством черт - и греки верят даже, Что свет в лице моем свой голос сохранил, О коем Трисмегист еще не раз расскажет.
      - Это Орфей, произнес Марк. А Эвридики в свите нет, разве не так? Будь готова зардеться, Пенни.
      Би, одна рука на собственных органах, другая - на уолтовых:
      Знаю одного зайчишку - Я б его зацеловала В клевере у сеновала Ласковый он, как братишка.(68)
      Оба поклонились. Конец пантомимы. Аплодисменты.
      АНРИ ДЕ МОНТЕРЛАН(69)
      А кожа этих бутс так тяжела для ног столь молодых и стройных, телу единственный балласт из всей одежды легкой. Вытянуть их из неряшливой спортивной сумки, где таились они под грязными трусами, соком трав запятнанными, - значит, услыхать, как тренера свисток пластает воздух, извлечь из потаенной плесени мешка холодный свет зимы, значит - держать в своих руках победу под рев поля.
      Так они вялы - глаз пренебрегает живыми бутсами, что некогда летели, покорные напору воли паренька, что слезы мог сдержать геройские свои.
      Как прежде смазаны, как прежде грязь засохла на них - и водорослей прежний крепкий запах.
      Обшарпанный их вес, из меди кольца, вся суть их грубого изящества - они ведь так же благородны, как и поле, которое топтали, и мальчишка, носивший их. Лодыжки выпирают розетками на греческих щитах.
      Мне ли не знать, кому они принадлежали?
      Сожми их жесткую пяту в своей руке - и ощутишь в них яростное пламя.
      ПОЛЕВАЯ ТРОПА: СТАРАЯ ГРУША АТГЕ(70)
      Трава эта, с узловатыми корнями и перепутанной ботвой, пережила столетия войн, сапог и снарядов, танковых гусениц и бомб. Herba est, gramen et pabulum. Птицы, сапоги римлян, ветер посеяли их здесь. Она предок хлеба. Уолт, наморщив нос, говорит, для того, чтобы подравнивать ее, нужны овцы, как в Лесу. Я прошу его рассказать о траве, а он отвечает, что для этого он должен быть голым, как Адам, и подскакивает на одной ноге, на весу стряхивая с лодыжки трусики. Трава это, говорит он, ну, трава. Прекрасно удостоверенная и без всяких уловок. Она растет на земле, почти повсюду. Ее едят коровы и кони. Она зеленая. Его тезка Уитман в Америке написал о ней книгу. Из нее состоят луга, с примесью цветов, а также муравьев, кузнечиков и бабочек. По ней хорошо ходить босиком летом. Она и сорняк и не сорняк.
      33
      Марк, проснувшись, запустил пальцы в волосы Уолта.
      - Я не спал, выбираясь из сумасшедшего сна о месте, которого никогда не видел, - дорога, множество мостов, через лес в Швеции, со старомодными шарами уличных фонарей на мостах. Если я просыпаюсь до тебя, то могу изучать и то, и другое.
      - Еще бы.
      - Точно могу. Например, на сколько у тебя за ночь отросли бакенбарды.
      - Давай пописаем, а? И найдем кофе. Весь день - наш.
      - Сайрил сказал, что, наверное, сможет сбежать от своих хранителей прежде, чем они его выпустят на выставку Лартига.
      - День все равно весь - наш.
      - Ты думаешь?
      - Вытяни руки, сказал Марк, я надену на тебя свитер.
      - Сначала - глотнуть апельсинового сока с мякотью. Бедный Сайрил. Друзей нет, некому его одевать.
      - Не всем так везет, как нам. Мне нужны носки. Прохладно. И трусы тоже.
      - Кофе готов. Ты наружу выглядывал? Льет, как из писсуара. Носки - это хорошо.
      На трусы - вето.
      - Все равно твои не могу найти. Я забыл, где ты от них избавился - в кабинете, в спальне или на лестнице, когда сюда поднимался.
      Уолт, набив рот датским печеньем, разливая кофе, хмуро свел брови.
      Звонок в дверь.
      - Сайрил так рано?
      - Он разума лишился. Безнадежный случай.
      - Да? спросил Марк в переговорное утройство. Bonjour. Ну конечно же! Поднимайся скорее.
      - Халат? спросил Уолт. Бедный Сайрил.
      - Цивилизованная пристойность.
      34
      Кто-то заиграл "Слоу-дрэг Подсолнуха" на пианино.
      - Боже мой! сказала Пенни, разбуженная как толчком, эти маленькие засранцы играют Скотта Джоплина(71) в шесть утра.
      - Больше похоже на семь, ответил Марк. Это бунт?
      В дверь спальни, Би спиной, в руках поднос с кофе, круассанами, маслом и джемом из крыжовника.
      - Всем доброе утро, сказала она. Уолт несет апельсиновый сок. Он хотел, чтобы я вошла под музыку.
      ХЛАМИДА
      Перпендикулярное летнее солнце превратило старый сад в Писсарро(72). Марк вынес блокнот, "Антологию" и греческий словарь. Уолт вышел за ним следом с длинным меховым ковриком - лежать.
      - Это одно из стихотворений, где разные вещи посвящаются богу. Садовник, уходя на покой, кладет свои грабли, мотыгу и ножницы перед статуей Приапа. А вот это, написанное Теодором, - в нем молодой человек предлагает свои детские пожитки Гермесу Корофилу, то есть любителю мальчиков. Чем это, Уолт, ты занимаешься?
      - Поддерживаю тонус своего краника в соответствии с доброй медленной лаской.
      Греческий мальчик, сколько лет ему там, приносит свою сорочку и мраморные камешки в церковь. Это для Пенни, правильно?
      - Ей хочется скрестить спорт с Эросом. Повернись сюда и смотри в текст. Сколько лет? Ну, детство закончилось: у него уже есть поросль на лобке, или ephebaion, таким образом, он - ephebos, а уже не pais. Итак, в первой строке мы имеем хорошо прочесанное ягнячье руно, материал для его широкополой войлочной шляпы.
      - Одна мальчишечья шляпа.
      - Затем - его двойная пряжка, что-то вроде большой английской булавки, чтобы хламида на плече держалась. Это была такая короткая рубашка, только-только задницу прикрывала, а спереди довольно либерально незастегнута.
      - Славные они люди были, эти древние греки.
      - Затем его массажная лопаточка, стригиль, здесь она называется stlenggis.
      - Соскребать масло и пыль после борьбы.
      - Фляжку с маслом он оставляет себе. Она сделана в форме члена и мошонки, очень правдоподобная модель, а позади - маленькая рукоятка для ремешка и, предположительно, затычки. Оливковое масло, приправленное ароматом укропа или лаванды.
      - Всё лучше и лучше.
      - Потом его лук, и верный шар, и праща, и до дыр заношенная хламида, gloiopotin, что, как я видел в переводах, означает пропотевшая насквозь.
      - Ням-ням.
      - Однако gloios - это та гуща, которую соскребают стригилем: масло, пот и пыль борцовской арены. За хорошо проведенное детство.
      - И это - показуха для бога Гермеса? В честь которого твой спортзал назвали?
      - Не очень-то правильно и назвали, разве нет?
      БЕСКОНЕЧНЫЙ, НО ОГРАНИЧЕННЫЙ
      Потеки грязи и клочья травы на фуфайках, левое колено у Марка содрано, правая щека Уолта расцарапана и носки сваливаются - они скинули башмаки, заляпанные глиной, возле комнатки консьержки, заслужив ее одобрительную улыбку. Манеры месье Бордо безупречны, свидетелем чему - кулек цветов, которые он ей приносит время от времени, его готовность обмениваться интересными новостями округи и без проволочек уплачиваемая рента.
      - Всегда держись хорошей стороны консьержек, сказал Марк уже в квартире.
      - Я Сэму постоянно твержу, ответил Уолт, заталкивая Марка в спальню, что да, "Робинзон Крузо" - книга, лучше которой книги быть почти не может, но "Дон Кихот" все-таки лучше. Мы когда-то, давно еще, считали самой лучшей книгой на свете "Таинственный остров". А Сэм говорит, что "Дон Кихот" не идет по прямой, а "Робинзон Крузо" - идет. Не смей двигаться: стой вот тут.