Названные – проверенные старые солдаты. Взять хотя бы Никифорова.
      Отменный снайпер. Как-то антенну у духовского БТРа отстрелил, когда на равнинной части еще только начинали воевать. Боевики подняли свой флаг с волком и раскатывают туда-сюда. Думали Никифоров хотя бы дырок наделает в тряпке. А он взял да и завалил всю антенну целиком с двух выстрелов. Борисов с Кузнецовым тоже нехило обращаются с оружием, проверено.
      ВОП ослаблять нельзя. Поэтому капитан и берет людей по минимуму. Но и это уже значительная сила. Лучше выйти вдвоем против десяти, чем одному против двоих, считает командир. Он собирает отобранную троицу в своем блиндаже. Вызывает и Ильдара:
      – Готов с нами идти?
      Ильдар счастлив: с командиром кашу, оказывается, сварить можно. Не робкого десятка, наверняка в Афгане боевую школу прошел.
      – Так точно, товарищ капитан!
      – Для тебя будет особое задание. Поработаешь временной базой.
      Командир роется в своих бумагах. Не так давно из расположения ВОПа действовал спецназ. Разведчики искали базы и схроны боевиков. Сутки напролет ползали по “зеленке”, а потом наводили на обнаруженного противника ударную авиацию. Орлы, ничего не скажешь, около двадцати наемников в тот раз положили. Обстрелы, которым подвергалась вэвэшная “точка”, сразу прекратились. Огребать по второму разу духам явно не захотелось, поэтому и перестали высовываться. Вот тогда, на отвальной вечеринке, за столом с трофейными “Сникерсами” и китайской вермишелью, капитан и перерисовал себе карту разведчиков. Он достает нужный лист и начинает водить по нему пальцем:
      – Гиблая лощина примерно вот здесь. Через нее есть тропа на безымянный аул, что стоит на той стороне. Вдогон идти смысла нет.
      Почуют погоню и оторвутся. След свой заминируют. Лучше обойти и засесть у них на пути.
      Бойцы изучают бумагу, исчерканную красным карандашом и синей шариковой ручкой, запоминают основные ориентиры. Переплетение грунтовок, деревушки, речка, обширная “зеленка”, неведомая Гиблая лощина. Перед ними – их предстоящий маршрут, который они пройдут почти вслепую. Особенно тяжело будет в незнакомом лесу. Вся надежда на компас, чутье командира и свое военное счастье.
      – Вопросы есть?
      А что спрашивать? Каждый берет штатное оружие и – “Вперед, славяне, алга, мусульмане! С нами Аллах и три пулемета!”
      – Выдвигаемся через полчаса.
      Начинается подготовка. Капитан ставит БТР к шлагбауму. Здесь с машины снимают кустарную защиту: сейчас будет важна скорость передвижения. В десантный отсек загружают ПК, два РПГ, боеприпасы, вещмешки с продовольствием.
      – А для чего продуктов так много берем? – интересуется Ильдар.
      Никифоров усмехается:
      – Как говорят в разведке, “уходя на день, уходи на неделю”. Не слышал, что ли?
      Он одет в самопальный маскировочный костюм из лоскутков крашеной мешковины, лицо вымазано углем, за плечами – СВД.
      Появляются и Борисов с Кузнецовым. Первый весь обмотан патронными лентами и несет на плече ПК, второй вооружен автоматом с подствольником.
      На “точке” усиливают бдительность. Капитан дает последние указания своему заму, проверяет готовность группы. Потом занимает место механика-водителя, остальные устраиваются на броне. Офицер с солдатами замирают. Сидят на своих местах, молчат перед дорожкой. В такие тревожные минуты думается о многом. По идее, направление движения и количество противника относительно известны, дело должно выгореть.
      Ильдар смотрит на шлагбаум. На нем кривая надпись “Стоять насмерть!”, нацарапанная каким-то шутником из отбывшей команды.
      Наверное, сейчас он уже дома. Расслабляется там с подругами, о своей службе во всех красках заливает. А может, и вовсе о ней помалкивает, чтобы никого не испугать. Неожиданно сильно тянет домой. Если начистоту, подустал он здесь, голова кругом идет. Но надо как-то держаться. Война, она ведь скидок не делает. Ей по барабану твои хотения. Попал в котел – вот и варись.
      “Стоять насмерть!” Подобных изречений видано-перевидано: “Спасибо за ночлег!”, “Добро пожаловать в ад”, “Аллах акбар!”, “Русские, сдавайтесь!”, “Хана вам, духи!”. На стенах обугленных многоэтажек, дверях разграбленных квартир, бетонных заборах. Как пещерные люди, обе стороны вдоволь поупражнялись в “наскальной” росписи.
      – Ну что, погнали? – выдыхает капитан.
      И жмет на газ.
 
      Ночью в пункте временной дислокации полка под навесом из рваного брезента тарахтит дизельная электростанция, питая жилые помещения начальства и пару прожекторов. Работать ей осталось немного, запас топлива почти исчерпан. Надеяться на своевременную доставку очередной партии ГСМ не приходится. По словам командиров, российская армия попала не только в неприглядное положение, но еще и в топливный кризис. Ко всему прочему в войсках начались проблемы с продовольствием. Говорят, скоро всему контингенту ПВД придется перейти на подножный корм. Жрать змей, например. Или заняться мародерством, думают про себя наиболее ушлые солдаты.
      Павлик лежит не спине, заложив обе руки за голову и скрестив ноги.
      Сон не идет. Опустив руку под нары, он достает оттуда консервную банку, доверху набитую бычками. Закуривает. Нет, надо сходить к Тайге.
      Стараясь не нарваться на патруль, Павлик крадется по затихшей базе.
      В свете прожекторов можно разглядеть обкошенную еще днем территорию.
      Тут и там шныряют тени. Ночная жизнь, хоть и не бьет ключом, но все же есть. У палатки контрактников Павлик объясняется с дежурным, потом заходит и, осторожно толкая нужную лежанку, тихо зовет:
      – Эй, Тайга.
      Старый контрач переворачивается, открывает глаза и таращится на
      Павлика, который смущенно улыбается и просит:
      – Расскажи о своей мечте.
      – Что-что?
      – О чем ты мечтаешь, могу я спросить?
      – Что за допрос?! – вполголоса возмущается Тайга. – Тебе это очень нужно знать?
      Павлик неопределенно пожимает плечами.
      Контрактник приподнимается и садится, ставит босые ноги на земляной пол.
      – Ладно, дай сигарету. И… что там тебе хотелось узнать?
      Павлик повторяет вопрос, заинтересованно глядя на старшего товарища.
      Прежде чем ответить, тот делает несколько затяжек и стряхивает пепел. Смотрит через плечо на спящих соседей. Павлик ждет.
      – Я мечтаю поскорее снять военную форму и побриться настоящей острой бритвой. Свежего мяса бы еще поесть… А ты?
      – Мне мать подлечить надо, совсем плохая она. Во сне уже снится.
      – Говоришь, что снится, а писем не пишешь, – замечает Тайга.
      – Специально не пишу, не хочу тревожить.
      – Так ты еще больше ее тревожишь. Напиши лучше. Мол, жив-здоров, служу там-то, за меня не беспокойся.
      – Да-да, – с готовностью подхватывает Павлик. – “За меня не беспокойся, меня трудно убить. Но на всякий случай цинковый гроб я себе уже приготовил”. Так, что ли, писать?
      Тайга докуривает, плюет на окурок и говорит без всякого выражения:
      – Голову тебе нужно проверить. Бред какой-то несешь.
      – Да пошутил я, – начинает объяснять Павлик. – Не понял, что ли?
      – Тебя хрен поймешь.
      Тайга укладывается обратно и демонстративно засыпает. Павлик морщится и возвращается к себе. За стенкой соседней палатки раздается характерный металлический шум. Какой-то ненормальный посреди ночи разбирает, чистит и смазывает автомат.
 
      Полевые дороги, лесочки, набегающий ветер, неизбежная тряска, обидные жесты в спину от случайных встречных. Стрелять вдогонку никто не осмеливается: светло еще, так можно и свинцовой сдачей захлебнуться. Под смерч из КПВТ лучше не попадать: ни одно светило потом не соберет и не сошьет. Местных и вправду невозможно понять.
      Одни помогают от всей души. Во время заварух прячут у себя раненых и отбившихся солдат, собственной жизнью рискуют. Другие – гадят, как только могут. Строгают кустарные версии РПГ, бомбы лепят из подручных материалов. И при каждом удобном случае пускают их в ход.
      В общем, БТР рычит, военнослужащие ведут с брони наблюдение за местностью, – боевой выход как боевой выход. Только сейчас бойцы действуют в отрыве от основных сил. И их всего пятеро. Нет, их целых пятеро. Звучит пафосно, но бронетранспортер везет настоящих солдат, видевших войну изнутри. Они обожжены ее пламенем, проверены тяжелыми испытаниями, они умеют быть самоотверженными и отдавать долги. На войне всегда кто-то кому-то бывает обязан. Когда-то их тоже вытаскивали полуживых из-под огня, спасали от верной смерти. Поэтому они до сих пор живы и идут за своими. Нельзя оставлять людей в плену. Не по-человечески это.
      – На стрельбах смотрят, кто хорошо стреляет, отмечают лучших, – старается перекричать шум бэтээра Никифоров. – Меня и отобрали для подготовки. Потом вместе с инструктором закинули в район боевых действий. Произвел три выстрела на поражение. Так и стал снайпером.
      Ишь ты, серьезно все. Ильдар вспоминает одного знакомого, Павлика.
      Так тому просто снайперскую винтовку всучили – и воюй, родной.
      – Да-а, – тянет Ильдар. – Тяжело, наверное, в первый раз было?
      – Это точно. Лежу весь в поту, духов рассматриваю в прицел. Кругом развалины, дым столбом. Инструктор рядом лежит и командует. А я выстрелить не могу, ну никак. Потом смотрю, три наших пацана бегут.
      С той стороны снайпер одного ранил, ногу прострелил. Если бы сразу уложил, то двое оставшихся еще бы прорвались, а так они за своим вернулись. Снайпер этого и ждал. Второго ранил, третьего… Только потом начал в голову бить. Я как это увидел, сразу прицел перевел и первому же духу пулю в череп загнал.
      – Хуже нет в городе биться, – соглашается Ильдар. – Врага ни черта не видишь. Зажимают большими силами на перекрестках – и все. Ни вперед, ни назад. Кранты. Помню, нашли в подвале уцелевшего танкиста, так ему пришлось пальцы силой разгибать, чтобы автомат забрать от греха подальше.
      Глубокой ночью БТР подходит к лесному массиву. Вэвэшники загоняют боевое “такси” подальше от чужих глаз, оставляют под присмотром
      Ильдара и углубляются в чащу. До рассвета им нужно выйти в заданную точку и занять позиции.
      Задача у мотострелка простая. Не обнаруживая себя, приглядеть за машиной. Увести государственное имущество своим ходом духи не смогут, капитан поснимал с движка полмешка железяк, зато “гостинцев” насуют вволю. Замучаешься потом людей по кусочкам собирать.
 
      Пятьдесят минут ходьбы, десять минут отдыха. Снова и снова. Еще раз и еще. Немного помогает луна. А то бы глаза на сучках оставили. Не подводит и здоровье, хотя груз несут немаленький. Вроде сидят сиднем на “точке”, где можно и жиром заплыть, но капитан не дает бездельничать. На опорном пункте проводятся занятия, боевая подготовка, все поголовно на “физуху” налегают. Солдат должен ежедневно готовиться к войне, любит повторять командир, даже если она трудновообразима в этом столетии.
      Наконец, группа сидит на тропе. Хоть и не спецназ, привыкший к ночным рейдам, тоже неплохо получилось. До появления боевиков, если верить старику-провидцу, еще целый день. Так что спят по очереди, сменяясь через каждые два часа. Спальники тащить не стали, не туристы. Да и погода милостива. Вполне можно обойтись подстилкой из веток.
      Место здесь и впрямь гиблое. Деревья и кустарник чахлые, как будто кислотный дождь прошел. Не видать, не слыхать живности. И сны какие-то дурные наваливаются. В них столько всего намешано!
      Невероятный калейдоскоп из прошлого и настоящего, в котором беснуется не пойми кто. Просыпаешься и не можешь вспомнить, что видел.
      Ожидание томительно, но это мелочь. Вэвэшники ждут своих людей, падающих в бездну, именуемую пленом. А ради этого можно сто лет в засаде просидеть. Командир с подчиненными грызут сухпай, еще и еще раз прокручивают основной и запасной варианты предстоящей операции.
      С основным все понятно, а вот запасной вариант связан с огромным риском для пленных. Решено, если боевики не пойдут на компромисс, вэвэшники откроют огонь на поражение. При этом вполне могут зацепить своих. Тошно от этого, но в таком случае смерть соотечественников будет легкой. Пленным все равно уже крышка, если оставить их у боевиков. Живые мертвецы, которым суждено рассыпаться от болезней и побоев на принудительных работах. Не сейчас, так потом убьют перед видеокамерой, чтобы зря не кормить выдохшихся рабов. Шансов, что россиян обменяют когда-нибудь на махровых чеченских уголовников мало. А девушку вообще измочалят оголтелой толпой, замучают так, что небеса об избавлении будет молить. Бить, бить надо духов везде и всегда, отучать шакалов позорных за чужие спины прятаться.
      Говорят, война все спишет. Все ошибки, зверства, любую несправедливость. Неправда это. Чем ближе к часу “икс”, тем становится зябче. Но этот нервный озноб нужно перебороть. Если сработает нежелательный вариант, вэвэшники пойдут до конца. Мужик должен быть мужиком, вот и все.
 
      Разведдозор боевиков из двух человек бесшумно выныривает из чащи, принюхивается, крадется по Гиблой лощине. Исчезает из вида. Капитан с подчиненными подбираются, расстегивают на разгрузках клапаны магазинных и гранатных отделений, снимают оружие с предохранителей.
      Сейчас начнется…
      Вскоре появляется долгожданная вереница. Впереди идет рыжебородый боевик в панаме и американской полевой форме. За ним следуют российские военнопленные, связанные друг с другом толстой веревкой.
      Их действительно пятеро. Среди них выделяются здоровяк в расхристанном обмундировании, офицер в годах и девушка, закутанная в какую-то рвань. Здоровяк нагружен оружием, как добрая лошадь. Его товарищи по несчастью также несут поклажу. Лишь девушка налегке, да и кто взвалил бы на нее тяжесть? Она едва держится на ногах.
      Конвоиров восемь. Все сходится, не обманул старик-чеченец.
      – Господа бандиты! – зычно окликает капитан вооруженных людей. -
      Тормози, приехали!
      Боевики открывают плотный огонь на голос, валят на землю пленных, прикрываются ими. Пули веером разлетаются по лощине, сбивают ветки, вонзаются в плоть деревьев, рикошетят и кувыркаются, поют, ищут свою жертву.
      – Хорош палить! – приказывает капитан. – Нас здесь две роты! Хрен уйдете!
      Услышав условленный сигнал, Борисов долбит из пулемета поверх голов залегших. Вэвэшники мастерски укрылись. Противник никого не видит, оставляет в покое спусковые крючки и начинает совещаться. Если это и впрямь “коммерческие”, то биться в невыгодном для себя положении, рисковать жизнью не будут. На то и расчет. Лишь бы он оправдался.
      Если же духи “идейные” – будут прорываться. Тактика у них всегда одна и та же. И тут уж мочи, стреляй напропалую, не жалей патронов, чтобы ни одна гнида не уползла.
      – Предлагаю оставить пленных и уходить! На раздумье одна минута!
      Потом всех перевалим!!!
      Нельзя давать время на подготовку возможного прорыва. Минуты для принятия решения хватит любому соображающему бандюку. Борисов успевает осторожно перебраться на запасную позицию ко второму ПК и снова подтверждает пулеметной очередью слова командира. Этот прием окончательно прочищает мозги блокированным духам. Из-за скопища тел показывается рука, размахивающая куском медицинского бинта, гортанный голос просит:
      – Дайте переговоры!
      Борисов, не дыша, поправляет пулеметную ленту, плавно кладет указательный палец рабочей руки на спуск. Где-то в стороне, в толще прошлогодних листьев, прильнул к прицелу снайперки Никифоров, готовый в случае подвоха без промедления разрядить в залегших боевиков весь магазин.
      – Выходи! – разрешает капитан. – Кладет оружие и иди прямо! Рукава закатать!
      Боевик в панаме поднимается с поднятыми руками. Шагает вперед. Его принимает Кузнецов, браво выпрыгивающий из бурелома. Так нужно, сейчас блеф заменяет вэвэшникам целую сотню стволов. Стороны быстро договариваются об условиях сделки. Суть такова: бандитов беспрепятственно пропускают с личным оружием. Они же оставляют пленных и все захваченное на кровавой дороге вооружение.
      – Давай! Пошли! – командует капитан.
      Озираясь, боевики, спина к спине, осторожно уходят по Гиблой лощине к безымянному аулу. Вэвэшники им и впрямь не препятствуют, не накрывают огнем. Пленных вытащили, теперь дай Бог самим убраться подобру-поздорову. В чеченский тыл залезли как-никак.
 
      Ильдар держит за успех предприятия кулаки. Случиться может все, что угодно. Чтобы все пропало, вэвэшникам достаточно немного ошибиться – и банда пройдет мимо, или нарваться на крупный отряд “лесных братьев”, коих шастает здесь немало. В конце концов Ильдар решает лучше не думать обо всем этом. Рубикон перейден.
      Вокруг тихо. Парень поднимается из зарослей, чтобы размять ноги. И лицом к лицу сталкивается с боевиком.
      Что можно сделать с врагом на войне? Его можно застрелить, подорвать, заколоть в горячке боя штыком, зарубить саперной лопаткой, размозжить прикладом голову. Еще врага можно раздавить гусеницами, завалить или сжечь интенсивным артобстрелом в укрепленных сооружениях. Но как уничтожить врага без звука? Так, чтобы другие враги, которые могут оказаться поблизости, не уловили потери в своих рядах?
      У Ильдара нет прибора бесшумной и беспламенной стрельбы, нет и знания хитроумных приемов. Есть только ненависть к бандитам, хорошо
      “повеселившимся” на той проклятой дороге, и горячее желание не подвести группу. Ильдар бросается на врага. Хватает противника и вцепляется зубами в его горло. Стискивает челюсти до онемения. И держит. Держит, как бульдог. Крепче, злее бульдога. Боевик хрипит, достает нож. Бьет неистового российского военнослужащего в бок, в спину. Да только без толку. Ильдар превращается в неодушевленный капкан. У него свой джихад. За всех товарищей. Убитых, растерзанных в самом начале жизни, обратившихся в прах, в ничто. За казненного лейтенанта, радиста со стареньким магнитофоном и за того незнакомого человека в Грозном, который передал пресекающимся голосом в наполненный грохотом и матерной бранью радиоэфир: “…У нас десять
      “двухсотых” и четырнадцать “трехсотых”. Я тоже “трехсотый”. У меня нет глаз”.
      Часы в нагрудном кармане отсчитывают последние минуты жизни двоих людей, которых свела война в этом недобром чеченском лесу. За безмолвной схваткой с дерева наблюдает сорока. Она не трещит и не скачет, словно ее парализовало.
      С боевиком покончено. Ильдар подбирает его нож и даже не вонзает, а вдавливает клинок в сердце противника. Форменная ткань лопается, плоть выкидывает булькающую бурую струйку. Потом он ползет к БТРу, но тело его не слушается. Земля вертится, Ильдар куда-то летит.
      Перед тускнеющим взором мелькают родители и сестренка, гримасничает простреленным лицом земляк Рафа, улыбаясь, поправляет волосы Ксения, в клубах поднятой чеченской пыли читает молитву священник Николай.
      Мертвые остаются лежать рядом.
 
      У освобожденных солдат потрясенные лица. Они еще не поняли, что произошло. Вэвэшники поднимают бедолаг с земли, обрезают путы, трясут, чтобы привести заново родившихся в чувство. С мужиками вроде все в порядке, а вот на Ксению страшно смотреть. Избитое в кровь лицо, почти нагая, тело в синяках и ссадинах. Дрожащую девушку укутывают своими афганками, ужасное рубище-покрывало выкидывают.
      Наконец, спасенные начинают что-то говорить, появляется подобие эмоций. Их вытащили, спасли, они живы. Есть, есть все-таки и свет, и добро, и Бог на земле. Капитан наливает каждому по полкружки разведенного спирта. Этот антишок – их первый шаг на долгом пути к моральному восстановлению. Люди натерпелись не на шутку. Лишь бы головой никто не повредился от пережитого, думает командир вэвэшников. Такие случаи бывали.
      – Н-на-ше с-се-ло? Ч-что? К-как т-там? – заикается контуженый начальник колонны.
      Жесткое лицо капитана смягчается.
      – Там все нормально, – отвечает он. – Все нормально.
      Вэвэшники со знанием дела сооружают из молодых березок носилки, укладывают окончательно обессилевшую Ксению. Она молодец, хорошо заботилась о больных и раненых, не слышала от них ни одного упрека.
      Теперь нужно позаботиться о ней самой. Освобожденные вооружаются.
      Удивительно, но они находят свои личные автоматы. Капитан распределяет остальной груз. Затем пополневшая группа спешно уносит ноги. Гиблая лощина снова превращается в пустыню.
 
      Пикет, который оставили самовольно Тайга с Павликом, вырезали сразу.
      Тела сменивших их срочника и сержанта-контрактника принесли в ПВД на плащ-палатках, приспустили в знак траура флаг. Командование начало было готовить акцию возмездия, но тут стало не до этого. Колонна, что ушла на освобождение захваченного села, попала в серьезную засаду и была уничтожена, да и самих достаточно плотно обложили. Уже известно, что пункт временной дислокации атакуют совместные силы отборной чеченской полевой бригады, отряд наемников-иорданцев и подразделения самообороны из двух ближайших сел.
      База затянута дымом. По территории сейчас передвигаются только перебежками, от укрытия к укрытию, либо под защитой брони. Противник бьет из всех видов оружия, кричит в громкоговорители, что настал смертный час всех русских. В санитарный барак то и дело доставляют раненых бойцов. Убитых же просто стаскивают в полуразрушенный ход сообщения, что ведет к разбитому штабу.
      Павлика зацепило, когда он разгружал на передовой боеприпасы.
      Осколок попал в позвоночник, и в грудь еще, кажется, добавило. В тот момент Тайга находился в крайней стрелковой ячейке среди ящиков с гранатометными выстрелами, работал из подствольника по наступающим цепям. Рядом с малым легкобронированным тягачом, который доставил к соседнему блиндажу патроны с гранатами, разорвался снаряд. Тайга оставил оборону на откуп пулеметчику в вылинявшей спортивной шапочке с надписью “Reebok”, метнулся собирать раненых. Так и встретился с переломанным Павликом.
      Сейчас боец лежит в санитарном бараке на осклизлой от крови клеенке и силится услышать стрекот спасительных вертушек. Ему вкололи ударную дозу промедола, боли Павлик не чувствует. Тайга сидит рядом, смотрит в бледное лицо товарища и ободряюще стискивает тонкую мальчишескую ладонь, вспоминает недавний ночной разговор о мечте и слова Павлика о приготовленном цинке. Конечно, он шутил. Но шутил мрачно, нехорошо шутил. Неужели человек может чувствовать приближение насильственной смерти?
      – Давай к нашим, – наконец говорит Павлик. – Кажись, снова полезли.
      Из-за огромного слоя бинтов он похож на мумию. Только бинты эти бордовые. И тянет от них не царскими почестями, а скорой кончиной.
      Тайга кивает, берет автомат и выходит из барака. На улице майор-медик с отцом Николаем принимают новую партию искромсанных людей. Когда носилки с ранеными заносят в барак, майор присаживается у грязной стенки, закрывает лицо руками. Потом, словно опомнившись, встает, исчезает внутри. У многих тяжелые повреждения внутренних органов, перебиты конечности. Это тебе не грибок залечить в полевых условиях раствором хлорамина, но майор бьется за каждого пациента.
      Вцепляется в страдающих и держит их здесь, на земле.
      Старый контрач ловит попутную БМП и уезжает на передний край.
      Механик в разорванном тельнике на ходу жадно курит, наводчик-оператор что-то орет в шлемофон и ведет беглый огонь через головы своих. Противник прет буром, наши пулеметчики едва успевают менять раскаленные стволы. Хорошо еще, жива минометная батарея
      Родионова, и фыркают АГСы.
      Тайга трясется на пыльной броне. Кроваво-черные разрывы все ближе.
      “Возможно, еще поживем, – стучит в его голове. – Еще поживем…”
 
      На временной базе, в точке вчерашней высадки, что-то не так. Вроде и
      БТР цел и невредим, и маячки из сухих веточек не сбиты, но Ильдар не откликается на условленное посвистывание.
      – Вылезай, пехота, – осторожно зовет капитан. – Свои.
      Ильдар лежит ничком у зарослей и не шевелится. Его спина искромсана, форма насквозь пропитана кровью. Подле убитого солдата – распростертое тело “лесного брата” с торчащей из груди рукояткой ножа.
      Капитан устало приваливается спиной к корявому стволу, глотает из фляжки. Ему нужно отдохнуть, чуть-чуть отдохнуть. Скоро и его свалит где-нибудь, на передовой долго не живут. А если и посчастливится уцелеть, тоже радости мало. Что ждет его в стране, где люди только средство? Будет бутылки по урнам искать на старости лет? Как он давно понял, отдельно взятый человек интересует государственную машину только в двух случаях. Когда человек разбогател, и его нужно потрясти, и когда требуется умирать по приказу. Тут о тебе сразу вспомнят, отберут деньги или поставят под ружье. А до тех пор до тебя дела нет.
      Командир с усилием отрывает себя от дерева. Надо собрать личные вещи
      Ильдара и не забыть обшарить боевика. У этого связника наверняка много интересного в рюкзаке.
      В нагрудном кармане Ильдара находят залитые кровью маленькие женские часы с витым браслетом. Это Ксениина безделушка. Капитан идет к ней, съежившейся в десантном отсеке бронетранспортера. Девушке сейчас тяжелее всех остальных. Ее бы не беспокоить. Но часы жгут командиру вэвэшников руки, ждать другого случая он не может.
      – Вот, у Ильдара на хранении были, – виновато говорит капитан, протягивая часы. – Жаль, что прожил он мало…
      Ксения никак не реагирует на его присутствие и слова. Но девушку все же понемногу отпускает весь ужас последних дней. Глаза становятся мокрыми. У Ильдара? Это же боец их полка. Смуглый решительный парень, девчата говорят, как-то вступился за нее на базе. В одной
      БМП с ним двигались на захваченное село. Она принимает наспех очищенные от крови часики обеими руками, прижимается к ним щекой.
      Словно любимого встретила.
      Убитого мотострелка поднимают на пахнущую свежей краской броню, накрывают плащ-палаткой. Боевика закапывают. Нет смысла его возить на изучение да опознание, явно не главарь. Похороны не занимают много времени. Земля в лесу мягкая, покойников принимает хорошо. На могильный столбик повязывают головной платок цвета хаки с арабскими письменами. Земной путь двоих людей закончен.
 
      Иногда возвращение бывает тягостным. Когда приходится ехать в одной машине с убитыми, которых знал. Мертвые лежат себе спокойно, ничего уже не хотят, ничего их не волнует. И это спокойствие давит на нервы сильнее чувства постоянной опасности. Недавно они разговаривали, перебегали от укрытия к укрытию, стреляли. А теперь – застыли, отгородились от живых тяжелыми веками, стали серыми и чужими.
      Вэвэшники везут не только освобожденных пленников и погибшего солдата, еще они добыли ценные документы, валюту, образцы экстремистской литературы, трофейные импортные сигареты. С бумагами будут работать вышестоящие чины, сигареты выкурят сами. Давно таких не пробовали. Штабисты обойдутся, у них наверняка обеспечение получше будет.
      На “точке” для Ксении отгораживают угол в командирском блиндаже. От еды она отказывается. Через силу пьет воду и затихает за занавеской.
      Четверо мотострелков после горячей еды и крепкого чая отключаются в помещении для личного состава. Убитый пехотинец лежит в десантном отсеке бронетранспортера. Можно, конечно, поместить тело поближе к матери-природе, в нишу кольцевой траншеи. На свежий воздух, поближе к ясному звездному небу, под которым родился и умер. Но нельзя, могут обгрызть мыши.
      Опорный пункт накрывает частая гостья – тоска. Многим не спится. За углом солдатского блиндажа кто-то тянет под гитару: “…над горой стоит туман. Знаешь, мама, здесь не страшно. Просто здесь
      Афганистан…” Песни о новой войне еще не написаны, но они обязательно будут.
      Кто-то просто сидит на голой земле и смотрит в черную ночь. Новостей никаких нет. Разве что на какой-то развилке раздавили танком легковушку вместе с водителем-чеченцем. Стоял там, дурак, голосовал чего-то. А мимо как раз мотострелки из того самого полка ехали, братву которых на днях перебили на марше из засады. Вот и отыгрались на первом встречном.
      До рассвета остается несколько часов. А до конца войны еще Бог знает сколько.
 
      Капитан пишет рапорт. Во время его отлучки на ВОП нагрянуло высокое начальство. Выясняли обстоятельства расстрела колонны, громыхали легкими по поводу неслыханной самодеятельности, озабоченно шелестели бумажками, грозились побег с хищением оружия и угоном техники приписать. Теперь командиру вэвэшников эта экспедиция-самоволка дорого обойдется. К тому же вернулся с потерями, чужого подчиненного не сберег.
      Замком до сих пор красный. Влетело ему от штабных воителей по первое число. Старый добрый друг смолит сигарету за сигаретой из красивой яркой пачки, старается не смотреть на командира. На душе паршиво.
      Расправа над неугодными в армии происходит быстро. Тем более давно на капитана зуб точат, считают оборзевшим и неконтролируемым.
      Разжалуют, сгноят на зоне за ржавой колючкой, превратят заслуженного человека в пустое место. Горько это, когда не можешь помочь.
      Капитан пишет всю правду. Дисбат так дисбат. Его не страшат дезертиры, мародеры, убийцы, самострелы, прочая пена неспокойного времени. На войне несладко приходится. Главное – у него еще есть время. Надо успеть поставить памятник на месте гибели армейской колонны, дописать письмо домой, выспаться. Памятник – это просто так говорится. На обочине всего лишь установят полувертикально крышку от башенного люка, выведут на ней белой краской номера уничтоженных
      “коробочек”.
      Он чешет лицо, заросшее трехдневной щетиной. Силится поймать какую-то очень важную мысль.
      – Где женщина, что сына пленного ищет?
      – Не усидела. Пешком ушла, – отвечает замком.
      Пешком… На освобожденное недавно село… Отсюда километров эдак…
      Капитана сваливает сон. Мгновенно исчезает все: заботы, тяжелые думы, война. В мире воцаряется абсолютная пустота. Становится очень спокойно, и только где-то, далеко-далеко, тихонько плачут призраки убитых, умерших в госпиталях, не вернувшихся из плена, пропавших без вести солдат.

Эпилог