2

Проводив Али, Валенти снова взялся подстригать газон. Он работал медленно и думал о девочке. Бог весть, что в ней такое, но с ней ему было спокойно впервые за два года, с того дерьмового дня. Славная девчушка — худышка, правда, но ведь он не из тех, кто интересуется маленькими девочками. Просто она ему понравилась. Как-то ей удалось снять напряжение, которое в последнее время он ощущал в присутствии других людей. Он мысленно перебрал весь разговор и улыбнулся, вспомнив «мистера ЭТони». Хорошо бы, она снова зашла; хорошо бы, её старушка не заподозрила в нем какого-нибудь pervertito[13] который нацелился на её дочурку.

«Хорошо бы увидеть её ещё», — думал он, наваливая скошенную траву на тачку. Обычно он держался с местными жителями дружелюбно, да только все это было напоказ. Приходилось остерегаться — у fratellanza везде и всюду своя рука. Ему ли не знать. И если пройдёт слух, что он здесь… Но и забиваться в нору нельзя: об отшельниках сплетничают не меньше, чем о выскочках. Надо держаться серёдки, со всеми ладить и быть начеку.

«Не стоит себя выпячивать, — учил его Марио. — Никто не любит выскочек, понимаешь, о чем я? Но и не скромничай через меру, а то перестанут уважать. Веди себя вежливо, не замыкайся, тогда всем придёшься по нраву и болтать о тебе не станут. В нашем деле, Тони, иначе нельзя. Cosifarttutti».

Если живёшь с семьёй, все просто, а вот парню в его положении временами бывает одиноко. Иногда хочется просто посидеть с кем-нибудь и поговорить спокойно — не выворачивать душу, конечно, а поболтать о том о сём. Пусть даже с тощей девчонкой. Что ж, в таком мире он живёт.

У амбара Тони вывалил траву, убрал внутрь тачку и грабли и пошёл в дом принять душ.

Закончив, протёр запотевшее зеркало и стал разглядывать своё отражение. Он заметил, как девчушка глазела на шрамы. Неосторожно появляться так перед кем-либо, ну да какого черта. Если в собственном доме надо расхаживать в вечернем костюме, то чем он лучше каталажки.

Разошёлся слух, что полиция скрывает его как ценного свидетеля, что ему не предъявляют обвинения, потому что он заложил кое-кого поважнее. Поверить этому мог только тот, кто не знал Тони Валенти. Он не ссорился с fratellanza. Узнать бы только, кто его подставил, и уж когда он доберётся до этого pezzodimerda…

Валенти вздохнул и разжал кулаки. Он старался забыть обо всем, и ему это неплохо удавалось. Что толку вспоминать? Все равно ничего не поделаешь. Но, старательно забывая, он чувствовал, как что-то в нем меняется, как тает прежняя твёрдость, а ему не хотелось, чтобы кто-то мог сказать, будто Тони Валенти размяк. Мысли об этом и о том, что у него отняли, — вот все, что у него осталось. Последнее время он что-то запутался в этих мыслях. Понятно, fratellanza всего лишь продавала людям услуги, давала то, что им требовалось, но чем дольше Валенти жил вне семьи, тем больше появлялось заноз в гладких мыслях.

Братство представляло собой систему sistema-zione — организации порядка в хаосе. Оно выросло из западносицилийских compagniad'armi[14] одиннадцатого века. Землевладельцы оплачивали маленькие армии, чтобы защитить себя и семьи от разбойничьих шаек, и армии эти превратились со временем в cosche, которые и по сей день правили островом. В старину эти войска были своеобразным крестьянским рыцарством. Современная сицилийская cosca, или семья, носила название, происходящее от искажённого местным диалектом слова «артишок» — отдельные листки, собранные в твёрдый кочан. Они сохранили лишь поверхностное сходство со своими предками, а уж между современными cosche и их американскими двойниками лежала пропасть.

То, что криминальные семьи Северной Америки — заморские отпрыски сицилийской мафии, что все они подчиняются некоему capoditutticapi — боссу боссов, проживающему на родном острове, — выдумки журналистов. Для такого интернационального fratellanza пришлось бы ввести строгую дисциплину и централизацию, и полиция без труда внедрилась бы в подобную организацию, раскрыла и уничтожила её. Однако борьба с братством осложнялась именно тем, что оно существовало во многих ипостасях — многоголовый зверь, способный иногда обходиться и вовсе без головы.

На самом деле североамериканское братство разрослось из кучки тех иммигрантов с Сицилии, которые у себя на родине были мелкими мафиози. Они принесли с собой неподражаемую способность cosche уживаться с писаными законами и одновременно обходить их, мгновенно приспосабливаться к изменениям, находить выходы из запутанных положений, безошибочно выбирать сильнейшую из соперничающих группировок, разрабатывать поразительно сложные интриги и хладнокровно контролировать каждое движение врага, позволяя себе в то же время порой отпустить вожжи на ровной дороге и дать выход общему энтузиазму.

В североамериканских fratellanza уже немного осталось потомков этих первых иммигрантов, но семья Магаддино, к которой принадлежал Валенти, относилась к их числу. Дон Магаддино довольствовался тем, что защищал свою семью, её собственность и деловые предприятия и покровительствовал, не пачкая рук, проституции и торговле наркотиками.

Валенти с колыбели учили, что его долг — всегда поддерживать семью. Сперва учил дядя, заменивший покойного отца, а потом Марио, который и ввёл его в братство. Его учили защищать друзей семьи и сражаться с общими врагами, даже если друзья были неправы, а враги правы; учили любой ценой защищать своё достоинство и не оставлять безнаказанным ни малейшего оскорбления; учили хранить тайну — omerta, закон молчания — и всегда остерегаться служителей закона.

И он поступал, как его учили, но теперь в глазах fratellanza он стал отступником, обернувшимся против своих, сперва убрав по личным причинам Эдди Пинелли, а потом собственного padrone. И то и другое — ложь, но fratellanza поверила клевете, и он стал отверженным. Никакой суд его не оправдает. Приговор вынесен, а в братстве выносились только смертные приговоры. И теперь, волею судеб оторванный от всего, что знал, Тони начал задавать себе вопросы.

Мужчина должен соблюдать законы чести, это верно. И уважения. Тони хорошо помнил, как все было, когда он только вступил в дело, и во что оно превратилось теперь. Он понял, как устрашение — орудие власти fratellanza — легко обратилось против него. Он больше не знал, кто прав.

— Chilosal — обратился он к своему отражению. — Кто знает?

Он и жив-то был до сих пор только потому, что работал когда-то с Марио Папале.

«Доверяй семье, — сказал ему как-то Марио, — но прежде всего полагайся на себя, capito? Потрать немного денег, капельку времени и заготовь надёжное местечко, где никто тебя не знает, где никому тебя не достать — ни мне, ни твоему дядюшке, ни даже padrone. Понимаешь, о чем я?»

Может быть — и я молю Бога, чтобы для тебя так и вышло, — тебе никогда не понадобится такое место. Можешь ездить туда в отпуск. Но настанет день, когда только это место будет стоять между тобой и смертью, Тони. Так что береги его. Когда ездишь туда, хорошенько прикрывай задницу. Купи его на имя, которым никогда не пользуешься в делах. Держи там небольшую артиллерийскую батарею и побольше наличных, и тогда у тебя будет то, чем не может похвастаться обычный soldato, — надёжный тыл, Тони.

Солдатам, которые не запаслись таким местечком, приходится каждую минуту быть настороже. А ты сможешь позволить себе быть терпеливым. Тебе не придётся никому лизать задницу. Тем больше тебя будут уважать, Тони. Тебя всегда будут уважать. Ты не станешь дерзить capi, не будешь выставляться перед другими солдатами, а все же будешь чем-то выделяться, capito ».

— Конечно, — ответил Валенти самому себе. — Теперь-то я это отлично понимаю.

Он отвернулся от зеркала, оделся и спустился вниз приготовить чего-нибудь поесть. Потом вышел на крыльцо с чашкой крепкого cappuccino и стал смотреть на закат. Давно уже стемнело, а он все сидел, не жалуясь на судьбу, а просто вспоминая.

Тридцать восемь лет, никогда не был женат, и хорошо, что так, если подумать, как все обернулось. Однако пора немного расслабиться. Понятно, никаких глупостей, просто ему иногда одиноко. Если девчушка снова заглянет, надо спросить, что думает её мама о приглашении на обед со спагетти. А может, и самому к ним зайти.

Он попытался представить, как выглядит её мать, и тут же покачал головой. «Это уж лишнее», — сказал он себе. Дружба дружбой, но не стоит осложнять себе жизнь шашнями с соседкой. Прежде всего потому, что ему некуда будет смыться, когда любовь скиснет. А любовь, как подсказывал богатый опыт, всегда со временем скисает.

Он уже встал, чтобы уйти в дом, но замер, не дотянувшись до пустой чашки. Звук был еле слышным.

Он донёсся из леса к северу от дома — шёпот флейты, от которого зазвенело сердце. Грусть, одолевшая его после ухода Али, отступила, сменившись тихим блаженством. Тони медленно опустился обратно в кресло и прикрыл глаза.

Былая жизнь закончилась, а с ней и все тревоги, говорила ему мелодия, но в нем ещё довольно сил, чтобы уйти от преследующей стаи. И не надо ни о чем жалеть, нужно просто направить силы в другое русло. Пусть ему никогда не знать полного покоя, но радость где-то ждёт его.

Тони вздохнул, шевельнулся. Движение нарушило сосредоточенность, и в тот же миг музыка оборвалась. Он открыл глаза и взглянул на полосу леса.

— Как-нибудь, — тихо проговорил он, — когда нога станет получше, я тебя отыщу.

Впервые услышав этот звук, Тони принял его за птичью песню, но позже понял, что никакой птице такого не спеть. Мелодия переливалась от лёгких задыхающихся вздохов к высокому щебету, но всегда оставалась тихой, на грани слышимости, и притом охватывала широкую гамму, недоступную птичьему горлу. И всегда такая далёкая, такая тихая.

Иногда она звучала так тихо, что Тони и не слышал её. Но всегда чувствовал её зов. В ней была не просто тайна. Она обещала что-то тому, кто сумеет открыть её источник. Что, он не знал. Но что-то обещала. И Тони знал, что никогда не пожалеет, если сумеет отыскать.

Он ещё долго сидел, прислушиваясь, но на этот вечер все кончилось, и он наконец ушёл в дом. Его сны в ту ночь были полны скрытого присутствия существ, таившихся от взгляда, как таилась от слуха музыка. Кажется, ничего подобного не снилось ему до последнего приезда сюда с Мальты. А теперь такие сновидения являлись часто, и он никогда не забывал их, просыпаясь.

3

Льюис Датчери читал при свете керосиновой лампы. Он беззвучно шевелил губами, пробегая взглядом печатные строчки. Книга лежала на кухонном столе, а он сидел на простом стуле с жёсткой спинкой. Стул сколотил ещё его отец. Лампа отбрасывала небольшой круг света, оставляя большую часть комнаты в тени. Стены закрывали корешки тысяч книг, и кое-где свет лампы блестел на тиснёных золотых буквах. Стоявшая под рукой чашка чая давно остыла. Углубившись в чтение, Льюис не сразу расслышал, как кто-то скребётся в дверь.

Бросив взгляд на старинные часы на каминной полке, он снял очки и заложил ими страницу. Начало двенадцатого. Он медленно поднялся, чувствуя, что ночью груз восемьдесяти шести лет лежит на плечах тяжелее, чем утром, и пошёл открывать.

— Глянь-ка, Льюис, — сказала гостья.

Она вошла по-кошачьи: сделала несколько проворных шагов в комнату и остановилась, оглядывая тёмные углы хижины. Обвисшие края широкополой шляпы скрывали лицо, а в ниспадающих тёмных кудрях запутались веточки и листья. На джинсы налипли колючие семена и кусочки коры. Большая, не по размеру, куртка завершала наряд.

Гостья заняла слишком большой для неё стул, только что оставленный хозяином. И тут же приняла такой вид, словно это она провела здесь весь вечер, а Льюис заглянул на огонёк. Льюис улыбнулся и раздул поярче огонь в железной печурке. Подбросил дров и поставил чайник. Гостья терпеливо следила за его размеренными движениями и не торопилась нарушить молчание. Только когда чайник вскипел и перед ней появилась горячая кружка, она заговорила.

— Вот, нашла для тебя, — сказала она, извлекая из кармана куртки книжку в мягком переплёте.

Он поблагодарил улыбкой и взял подарок. Книга выглядела почти новой. На переднем плане обложки был изображён белый волк. Падал снег. За волком стояла полуобнажённая женщина с пышной грудью. Дальше виднелись сатир и полная луна. Называлась книга «Волчья зима», имя автора было Томас Барнет Сван. Льюис не стал спрашивать, где «нашлась» книга.

— Походит на псину Томми — этот волчище.

— И впрямь похож на Гаффу, верно? — согласился Льюис.

Она кивнула.

— Хорошая?

— Ну-ну. Я же ещё не читал.

— Почитаешь мне?

Льюис улыбнулся:

— Конечно. Только за одну ночь всю не одолеем.

— Вот и хорошо.

Льюис снова надел очки, заменив их в недочитанной книге, которую отодвинул в сторону, настоящей закладкой. Положил в круг света томик в мягком переплёте, прочистил горло и начал читать вслух.

— Мне нравится, — сказала гостья, когда у Льюиса от долгого чтения запершило в горле и он решил прерваться.

— Ты все поняла? Она пожала плечами:

— Имена забавные, но мне нравится. Почитаешь ещё завтра вечером?

— Конечно.

Она окинула его взглядом зелёных глаз, а потом одним неуловимым движением оказалась у самой двери.

— Теперь мне пора, Льюис, — сказала она, отворила дверь и обернулась на ходу, чтобы добавить:

— Видела тех. В доме Тёмного Человека.

— Ты входила в дом? — спросил Льюис.

Он все ещё сидел лицом к столу, но, не получив ответа, медленно обернулся. Никого не было. Дверь осталась распахнутой настежь. Покачав головой, он встал и пошёл закрывать. Но прежде чем запереть дверь, долго стоял, глядя в темноту и прислушиваясь. Вернувшись к столу, взял принесённую гостьей книгу и повертел в руках.

Иногда она могла двигаться как призрак. Он задумался, каково будет новым жильцам ощущать на себе её внимание.

Он посидел ещё немного, размышляя о гостье и о том, что за люди эти новые жильцы, потом отложил книгу. Оставил кружки в раковине, чтобы вымыть утром, когда принесёт воды. Взял лампу и пошёл наверх. Спал он на чердаке.

Все воскресенье Али с матерью провозились, расставляя вещи. В понедельник на целый день отправились в Перт, чтобы сделать покупки и оглядеться, пообедали к вечеру в кафе «Кленовый сироп» и поехали домой. Только к полудню во вторник, просидев несколько часов над учебниками, Али вышла на просёлок, ведущий к дому Тони. Подходя, она услышала стук молотка и по звуку отыскала Тони, мастерившего забор вокруг огорода.

— Привет, детка! Как дела?

— В порядке. Все утро готовилась к экзамену. По истории. — Она наморщила нос. — Зато теперь весь день могу делать, что хочу.

— А чем тебе не по вкусу история? — спросил Тони. — Историю надо знать. Как ты решишь, что заслуживает уважения, а что нет, если не знаешь, откуда что пошло? Все занимает своё место, но только история расскажет тебе, как оно на это место попало.

— Наверно, так. Только вот зубрить все эти даты… Я, должно быть, провалюсь. Ничего не могу запомнить.

— Ты же умница. Отлично сдашь.

Будь это в Нью-Йорке, размышлял он, когда он ещё не потерял своего места в fratellanza, ей бы не пришлось ни о чем беспокоиться. Просто поговорил бы с её учителем, и тот, если не совсем безмозглый, поставил бы ей «отлично». Кто знает? И учителю когда-нибудь может понадобиться услуга. Связи никогда не помешают. Но здесь не Нью-Йорк.

— А что вы делаете? — спросила Али.

— Да всё кролики, — пояснил Валенти. — Вообще-то, кролики мне по душе, но я тут пытаюсь вырастить кое-что для себя и не так уж люблю кроликов, чтобы скормить им весь огород, ничего не оставив себе, понимаешь? Вот я и мастерю изгородь, чтоб их отвадить. Может, надо выставить запрещающий знак? Ты не знаешь, как пишется «кролик»?

— У меня переменка!

— Ладно. Наверное, они все равно не умеют читать. — Он пожал плечами. — Как тебе нравится новый дом?

— Ох, здорово! Мы с мамой поставили у меня в спальне большой стеллаж. Все мои книжки поместились. Вот бы вам посмотреть!

— Может, и посмотрю, но только с cicerone[15]. Не всякого стоит приглашать к себе в спальню, детка. Не все же джентльмены вроде меня.

— Насчёт вас я не беспокоюсь.

Валенти серьёзно взглянул на неё.

— Это хорошо, — сказал он, — потому что ты мне нравишься, и, по-моему, мы можем подружиться, но я не хочу, чтобы кто-то понял это как-нибудь не так. Хотя лет через пять-шесть — все может быть. — Он улыбнулся покрасневшей Али и сменил тему. — Ты любишь книги? А что читаешь?

— О, всякое. Сейчас читаю одну книгу Парка Гудвина. Это…

— Что это за имя — Парк?

— Не знаю. А что за имя — Тони?

— Итальянское.

— Кроме шуток? — усмехнулась Али. — В общем, книга хорошая. Там про Гвеневеру и что с ней было после смерти Артура. Понимаете, все от неё отвернулись, и потом она попала в плен к саксам…

Валенти забивал гвозди, слушал её голос и улыбался. Ему было хорошо. Пересказав, сколько успела прочитать, «Возлюбленную изгнанницу» Гудвина, Али перешла к другим любимым писателям. Диана Уинн Джонс, Тони Хиллерман, Кейтлин Мидхир, Орсон Скотт Кард…

— Ты не принесёшь мне одну в следующий раз? — попросил Тони, когда девочка заговорила о «Путеводителях по дикой природе» Тома Брауна. — Я бы хотел узнать побольше о здешних лесах, понимаешь?

Али кивнула и тут же заметила, что между землёй и проволочной сеткой большой зазор.

— Все равно пролезут.

— Только самые сообразительные, — возразил Тони. — И пусть их. Я просто не хочу кормить целый лес.

Али рассмеялась.

— Тони, — заговорила она, когда стук молотка на минуту стих. — Помните, вы рассказывали о ребятах, которые здесь развлекаются?

— Конечно. И что?

— Ну, что они делали?

Валенти отложил молоток и взглянул на неё.

— Что случилось? К тебе кто-то приставал?

— Да нет… Просто я вчера рано проснулась и выглянула в окно, и мне показалось, кто-то прятался за деревьями у нашего дома.

— И как этот «кто-то» выглядел?

— Да я и не разглядела. Маме я не сказала, потому что она вечно беспокоится, а я даже не знаю, есть ли тут о чем говорить. Не хочется никого тревожить, только это как-то жутковато, правда, когда кто-то за тобой подглядывает?

Валенти задумчиво кивнул.

— Да, это нехорошо. Только на ребятишек не похоже. Они просто приезжают сюда по вечерам в субботу или в воскресенье, гоняют на своих машинах, немножко шумят. А на неделе их не видно.

— Тогда кто же, по-вашему, за нами следит?

— Не знаю. Когда я сюда приехал, мне тоже поначалу чудилось, будто кто-то или что-то на меня смотрит.

— А теперь?

Валенти подумал о далёкой мелодии флейты, но, кажется, он ещё не готов был об этом говорить.

— Теперь я думаю, это просто какой-то зверёк — лиса, например. Слушай, здорово пить хочется. А тебе? Как насчёт колы?

— А можно ещё лимонада?

— Ты его получишь!

Он ушёл в дом, воспользовавшись на сей раз задней дверью. У входа стояла пара шезлонгов, и Али присела, развернув кресло так, чтобы солнце не било в глаза. Она заметила спутниковую антенну, выставленную на дальней от дороги стороне дома, и задумалась, удастся ли уговорить маму купить такую же. С переезда прошло всего несколько дней, но Али успела соскучиться по роскошным ночным фильмам. Тони принёс лимонад для неё и пиво для себя и уселся в соседнее кресло, оберегая ногу.

— А что у вас с ногой? — спросила Али. По его лицу промелькнула тень, которую она не могла объяснить, и девочка испугалась, что позволила себе лишнее. — Ничего, что я спрашиваю?

— Что? — переспросил Тони, потом покачал головой. — Ничего, ничего. Я просто задумался.

4

Он потерял сознание, когда Марио подхватил его и вынес из дома. Пришёл в себя уже в рыбачьей лодке — на пути к северному побережью Африки. Рана в плече оказалась чистой. Пуля просто вспорола мышцу и прошла навылет. А вот вторая раздробила бедренную кость.

— Мы нашли тебе доктора, — сказал Марио, — и он сделал все, что смог, но скорей всего ты навсегда останешься хромым, Тони.

— Какой сегодня день?

— Два дня с тех пор, как ты ко мне явился. Мы немало поездили.

— Иисусе! Я два дня был в отрубе?

Марио толкнул его ладонью в грудь, укладывая обратно на жёсткую скамейку.

— Спокойно, Тони. Все будет в порядке. У меня есть связи в Тунисе. Нас высадят под Мокнином, а там встретит грузовик и отвезёт в Тунис. Номер в отёле ждёт — его владелец мне кое-чем обязан. Никто нас не потревожит, слышишь, что я говорю? Посидим тихо пару месяцев, а потом я отправлюсь домой, а ты ещё куда.

— Тебе нельзя возвращаться, Марио.

— А в чем дело? Какой-то голос в телефонной трубке велит мне убрать парня, который мне как родной сын? Я должен делать, что мне велит неизвестно кто? Если у этих ребят проблемы, это их проблемы. Могут посылать собственных специалистов, а что до меня, я больше не в деле, capito. Меня никто не потревожит, Тони. Магаддино не станут ссориться с моими друзьями. Понимаешь, что я говорю?

— Конечно. Grazie , Марио.

— Эй, за что благодаришь? Но может, тебе тоже пора отдохнуть, Тони. В нашем деле слишком быстро стареешь. Попробуй выучиться другому ремеслу. Я хочу сказать: чем ты обязан семье? Посмотри, как они обошлись со мной. Заставили отсидеть срок за padrone, а когда я вышел из каталажки, меня депортировали. Господи, что я забыл в Старом Свете? Мне всего десять лет было, когда мы перебрались в Нью-Йорк.

Но я их обыграл, Тони. У меня были денежки, о которых они и знать не знали, и денежки меня дождались. Так что теперь я живу на Мальте — у меня есть женщина, двое детишек, хороший дом. Подумай об этом, Тони.

Валенти покачал головой.

— Я должен добраться до подонка, который меня подставил. У меня нет выбора, Марио.

— Да, да! Дело чести! Ну а скажи-ка мне, что, эти люди много заботились о нашей чести? Повторяю, Тони, теперь не то что в прежние времена. Теперь нет у меня к ним уважения. Вот подожди — увидишь. К тому времени, как ты встанешь на ноги, для тебя все это тоже мало будет значить. Поверь мне, пройдёт немного времени, и ты станешь смотреть на это совсем по-другому.

«Может, так, а может, нет», — думал теперь Валенти. Он взглянул на Али, сделал большой глоток пива и улыбнулся.

— Только между нами, — сказал он. — Я был ранен в деле.

Он старался держаться как можно ближе к истине. Тот, кто хочет иметь друга, не лжёт ему.

— Как это? — не поняла Али.

— Я был солдатом.

— Правда? А какой армии?

Теперь Валенти улыбался от всего сердца. Он словно слышал голос Марио: «Тебе бы забраться в такое местечко, где, когда ты назовёшь себя soldato, спросят: „Какой армии?", а не „Из какой семьи?"»

— Я был как бы сам по себе, — объяснил он.

— Это как наёмник?

— Вроде того. Но теперь я в отставке. И пусть это останется между нами, ладно? Обещаешь?

«Господи, — думал он, — я с ума сошёл, столько наговорил! Хотя кому она может рассказать?»

Али торжественно кивнула:

— Я никому не скажу — даже маме, если вы не хотите.

— Я не хочу.

— Рот на замок, — пообещала она и сжала губы двумя пальцами.

— А лимонад ты как собираешься пить? — усмехнулся Валенти.

Али захихикала и отняла руку.

— Помочь вам ещё с забором?

— Обязательно. А ты говорила с мамой насчёт обеда у меня? Что она сказала?

— Сказала — хорошо.

— Грандиозно! Это пиршество ты никогда не забудешь, Али. Начнём с antipasti[16] и…

— Что такое «антипасти»?

— Это закуски — оливки, холодное мясо, сыр… знаешь? Так начнём с этого и немного белого вина — мама разрешит тебе выпить вина?

— За обедом — конечно!

— Вот и хорошо. Как насчёт субботнего вечера?

Али кивнула и вслед за ним вернулась в огород. Натягивая вместе с девочкой проволочную сетку, Валенти продолжал составлять меню предстоящего обеда. День пролетел незаметно, и Али пришлось отправиться домой бегом, потому что она опаздывала к ужину.

Валенти смотрел ей вслед и надеялся, что не сделал ошибки, так много рассказав ей о себе. Но он был рад, что решился. Нехорошо иметь секреты от друзей.

Тони убрал инструмент в сарай и пошёл к дому. Попозже он собирался прогуляться по лесу за домом Али и поискать следы её ночного визитёра. Занимаясь обедом, он раздумывал, брать ли с собой оружие. В конце концов решил довольствоваться тростью. Зачем ему здесь пистолет?

5

На склоне горы у Змеиного озера стоял высокий серо-голубой валун — указующий палец скалы, протянутый к небу среди сосен, кедров, кленов, берёз и дубов. Он казался неотделимым от леса и каменного хребта, прорезавшего усыпанную листвой землю, но был старше обоих — уцелевший обломок некой тайны. Над ним лес карабкался к вершине холма густой порослью кустов и старых деревьев; под ним молодой лесок стекал с крутизны, окружая деревушку Новый Волдинг с её полями, и уходил дальше, навстречу Чёрному ручью и дальним землям. Олени чесали молодые рога об этот валун, оставляя на нем бархатистую плёнку. Козы и овцы паслись здесь так часто, что полянка всегда выглядела недавно подстриженным газоном. Но чаще всего на лужайку приходил Томми Даффин, чтобы сыграть скале песню на тростниковой дудочке-флейте. Он играл вечерами, когда спускались сумерки.

Все Даффины — и нынешний Томми, и его отец, и дед — отличались простыми грубыми чертами. У Томми были круглые одутловатые щеки, пустой взгляд и жёсткие нечёсаные волосы, дыбом стоявшие на голове. Но стоило ему достать флейту, все изменялось.

Лицо становилось тоньше, и в глазах вспыхивали огоньки — мерцающие огоньки светлячков, говорившие: я знаю тайну, слушайте её в моей музыке. И куда девался пятнадцатилетний паренёк, живший с матерью во втором от холма домике деревушки?

Во вторник вечером Льюис увидел проходящего мимо Томми и, не вставая со ступеньки, помахал ему рукой. Томми кивнул вполне дружески, хотя глаза его уже смотрели вдаль и он не замедлил шага, направляясь к валуну. Похожий на волка Гаффа пробежал через поле за хижиной Льюиса, кружным путём следуя к той же цели, что и его хозяин.

Льюис все сидел на ступеньке перед домом, слушая песню дрозда и гудение мошкары, а затем — громче и много сладостней — напев флейты Томми.

Деревенские один за другим тянулись к горе Змеиного озера, которую называли холмом Волда, по имени пригорка, оставленного ими в Старом Свете. Первыми прошли Латтены: Уильям и Элла, крепкие, но уже начинающие седеть, рядом их сын Уилли-младший с женой Рэйчел. За ними тесной компанией Альден Мадден, Эмери и Люка Блегг, сестры Хиббут, Дженни и Руфь. Мать Томми, Флора, шла под руку со старой Айли Тичнер, единственной — с тех пор, как прошлой зимой скончался её муж — обитательницей Нового Волдинга, обогнавшей Льюиса годами.

Немного погодя показался Питер Скегланд с женой Гердой и дочерьми Кэйт и Холли. Рядом с девочками Скегланд шагал Мартин Твиди. Его родители, Джордж и Сюзанна, ненамного отстали от молодых. Замыкала процессию Лили Спелкин, которой нынче летом исполнялось шестьдесят три года. Она сохранила девическую стройность и живость и нередко выходила поплясать вместе с молодёжью под весёлую музыку Томми.

«Немного нас осталось, — раздумывал Льюис, догоняя Лили. — Пока ещё живы все семьи, переселившиеся сюда в начале двадцатых, но они вымирают, медленно, но верно. Мы живём долго, но лучше не думать о том времени, когда не останется никого, кто соблюдал старый обычай».