Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Военные тайны XX века - Шпионы, простофили и дипломаты

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / де Толедано Ральф / Шпионы, простофили и дипломаты - Чтение (стр. 2)
Автор: де Толедано Ральф
Жанры: Биографии и мемуары,
История
Серия: Военные тайны XX века

 

 


«Совершенно бесполезный шестинедельный курс военной подготовки на полигоне в пригороде Берлина» – вот и весь его курс военной науки. Ну а потом – «я был на корабле отправлен в Бельгию, чтобы принять там участие в грандиозной битве на берегах Изера. Этот период можно кратко описать как «из класса – на поле боя» или «со школьной парты – на эшафот».

Реакцией Зорге на «жестокий и кровопролитный конфликт» стало впервые испытанное им чувство серьезного психологического дискомфорта. Вслед за одним из долгих и ужасно театральных антрактов позиционной войны последовало, наконец, настоящее сражение. Но «после того, как наша жажда битв и приключений была утолена», писал Зорге, «наступили несколько месяцев тишины и печальной пустоты».

Все войны – жестоки, кровопролитны и ужасны, и первый великий европейский конфликт был не более ужасен, чем большинство других, а с точки зрения человеческого страдания он был куда менее страшным, чем, к примеру, американская война между штатами. Но и эта мировая война, на которую столь беспечно отправились молодые люди того времени, ожесточила их души, смешав их с грязью. Если бойня еще терпима, то жизнь в окопах – нет. Сражение – это функция масс, а не индивидуумов. Гигантских, бесчувственных масс людей, убивающих друг друга в споре за несколько ярдов бесполезной земли, превращенной в пыль. Более того, индивидуумы, затерявшиеся внутри этих масс и воспитанные на розовых рассуждениях XIX века о прогрессе и растущем благосостоянии, были не готовы к восприятию действительности. Солдаты сражались лишь за одно – за право вернуться домой. Но многим людям в окопах, похоже, казалось, что дома больше не существует.

«Сколько раз до меня немецкие солдаты воевали в Бельгии, чтобы захватить Францию, а армии Франции, стоявшие здесь, были готовы нарушить границы Германии, – думал Зорге. – И никто не знал истинной цели этой войны, не говорил о ее тайном смысле. Большинство солдат были людьми среднего возраста, рабочими и ремесленниками по роду занятий. Почти все они состояли в профсоюзах, и многие из них были социал-демократами… Я совсем запутался в своих исторических познаниях». Но так и не успев найти ответы на мучившие его вопросы, Зорге был ранен.

Вернувшись в Германию для лечения ран, он испытал своего рода психологический шок. На месте безудержного патриотизма, который он оставил дома, уходя на фронт, он нашел «новые стандарты», правившие жизнью тыла. «На деньги можно было купить кое-что на черном рынке… В военное время процветали спекуляция и подпольная торговля, а возвышенные мысли и идеалы, характерные для начала этой войны, уходили все дальше и дальше на задний план… Цель – достичь более высокого уровня жизни любой ценой».

Проявлявшиеся повсюду признаки разложения тревожили его, но не настолько, чтобы помешать вовсю пополнять знания в течение всего периода выздоровления. Возвращение к гражданской жизни не сделало его счастливым, да и политические труды, которые он изучал, могли показаться довольно бессмысленными на фоне войны и опыта, приобретенного им в окопах, ибо были, по его собственным словам, «лишены реального смысла».

Отпуск закончился, и Зорге вновь добровольно вернулся на фронт, но прибыв в свою старую часть, мало кого из друзей нашел он в живых.

На этот раз он оказался на Восточном фронте, где боевой дух был очень высок. Германская армия выигрывала одно сражение за другим у плохо вооруженной и плохо управляемой армии империалистической России. Однако военные действия продолжались, и Зорге не устоял против профессионального риска, подстерегающего всех солдат: «Факт, что хотя мы и поразили Россию в самое сердце, но войне по-прежнему не видно конца, был налицо, и многие стали бояться, что она будет длиться вечно». Все это неожиданно кончилось для него, когда он был ранен во второй раз. После долгой поездки через оккупированную Россию он вернулся домой, чтобы найти ситуацию в Германии в начале 1916 года критической.

Когда после первого выздоровления Зорге добровольно вернулся к исполнению своего воинского долга, он чувствовал, что «для меня было бы лучше погибнуть, сражаясь на чужой земле, чем тонуть в дерьме дома». Но и в армии перед его взором предстала картина распада – непременного спутника надвигающегося поражения. «Общая атмосфера в моем полку была еще мрачнее и угрюмее, чем прежде, но многие люди проявляли явный интерес к политическим проблемам и вопросам окончания войны. Среди них росло понимание, что резкие и немедленные политические перемены – единственный способ для нас выбраться из этой трясины».

Сначала дискуссии были ограничены обсуждением возможностей окончания войны без полной капитуляции перед врагом. Много говорилось о долговременном решении всех проблем военной победой. Моральный дух в войсках был по-прежнему далек от точки капитуляции, но среди радикалов уже вовсю обсуждалась мысль о революции. Имена Карла Либкнехта, Розы Люксембург, левых социалистов, стоявших на антивоенных позициях, перестали быть пустым звуком для многих немцев. Германское правительство забрасывало войска пропагандистскими материалами, разъясняя долгосрочные цели Германии и подробно разбирая причины германских требований к другим странам. Но растущее число левых агитаторов внутри армии пользовалось каждым листком официальных бумаг, чтобы использовать его в качестве контроружия.

Когда Зорге лежал в госпитале после третьего ранения – два осколка от снаряда пробили кость, отчего у Зорге на всю жизнь осталась легкая хромота, – он был почти готов принять самую активную роль в битве за Германию. Судьба не слепа, и она поручила раненого солдата попечению врача и медсестры – отца и дочери, которые были левыми социалистами. И в течение нескольких месяцев, пока тело его поправлялось, они усердно кормили его книгами и беседами, предоставив подробный анализ революционного развития событий в тылу. Книги Канта и Шопенгауэра перемежались с политическими трактатами и трудами. «Несмотря на серьезность моего ранения и мучительную боль, впервые за много лет я был счастлив», – вспоминал Зорге.

Хотя он по-прежнему оставался солдатом и продолжал лечение, он возобновил учебу в Берлинском университете. «В течение лета и зимы 1917-го я окончательно осознал бессмысленность и разрушительный характер великой войны. Несколько миллионов уже погибли… Хваленая германская экономическая машина превращена в руины… Капитализм распался на составные части – анархизм и массу бессовестных неразборчивых лавочников».

И он находит ответ: спасение – в «единственно новой и эффективной идеологии» – идеологии рабочего движения. Он проводит все свое время в университете, читая труды греческих философов, Гегеля, Маркса и Энгельса; он углубляется в историю рабочего движения. Отречение русского царя и российская революция февраля 1917 года «обозначили для меня путь, по которому следует направить международное рабочее движение». И он решает стать частью этого движения[4].

Демобилизовавшись в январе 1918 года, Рихард Зорге продолжил учебу в Кельнском университете, и в это же время он вступает в Независимую социал-демократическую партию. Второй шаг куда более соответствовал духу времени. Германия находилась в брожении. Подписан Брест-Литовский договор, положивший конец войне с Россией, но бои на Западном фронте продолжались. Из-за восточной границы шли вдохновляющие, возбуждающие известия о рабочих и солдатских Советах, о реющих красных знаменах. Карл Либкнехт, неистовый немецкий социалист, избран почетным членом Петроградского Совета. Революционные брошюры Ленина, Троцкого и Бухарина достигли Германии, а большевистские лозунги и призывы широко распространялись солдатами, возвращающимися с Восточного фронта.

На Западном фронте немцы прорвали линию обороны союзников, но это уже не могло повернуть ход событий в пользу Германии. Повсюду в войсках царили усталость и замешательство. Американские войска, недавно вступившие в войну, поднимались в окопах, чтобы, преодолев нейтральную полосу, встретиться лицом к лицу с усталыми немцами, несшими на своих плечах всю тяжесть военных лет. Германский генеральный штаб рассчитывал на чудо, на компромиссы и, наконец, на почетную смерть. Немецкий народ надеялся на мир – и, похоже, на мир любой ценой. Войска же были охвачены революционной пропагандой, и бунты вспыхивали то здесь, то там.

В такой обстановке Зорге и предпринял свои первые левые действия: организовал молодежное социалистическое движение в Кельне, возглавил учебные группы, «изучавшие историю революционного движения и разницу между революционным и контрреволюционным движениями» и вербовал новых членов партии среди студентов и друзей.

И вновь судьба идет Зорге навстречу. В конце октября моряки германского ВМФ отказались выходить в море, чтобы принять бой с британским флотом, имея при этом мало шансов победить в нем. Адмирал фон Гиппер поспешно отменил планы на «смертельный поход» и приказал Третьей эскадре вернуться на родную базу в Кельн, надеясь, что увольнение на берег поможет успокоить матросов. Этот просчет и спустил курок немецкой революции. Моряки и рабочие братались, встретившись на берегу, митинги из Кельна распространились до Бремена и Гамбурга, где десятки тысяч людей маршировали по улицам, распевая революционные песни и провозглашая республику. Солдаты покидали казармы и присоединялись к шествиям. Красные флаги реяли над большинством военных кораблей. Мятеж все ширился, и 10 ноября Берлин уже был в руках рабочих и солдатских Советов. Германская империя рухнула.

С кельнского восстания началась карьера Зорге как революционного деятеля. Он занимался агитацией, выступая перед мятежными матросами, организовывал митинги, читал лекции по социализму и занимался оргработой в партии.

Его деятельность не осталась незамеченной, и он был приглашен на работу в Берлин, в штаб-квартиру Независимой социалистической партии. Город пребывал в хаосе. Социал-демократическое правительство Фридриха Эберта, поддерживаемое германским официальным корпусом и теми войсками, что остались верны своим командирам, постоянно подвергалось нападкам со стороны «Союза Спартака», возглавляемого Розой Люксембург и Карлом Либкнехтом, и нерешительной Независимой социалистической партией. В январе 1919 года марш вооруженных рабочих на Берлин был подавлен Эбертом и министром обороны Густавом Носке – как раз в тот момент, когда Зорге прибыл в столицу. Его задержали на вокзале и обыскали на предмет оружия, и, проведя в Берлине несколько дней, Зорге вернулся в Кельн.

Переехав в Гамбург, чтобы подготовиться к экзаменам на степень доктора в Гамбургском университете, Зорге с головой окунулся в революционную деятельность. К тому времени, когда «спартаковцы» и независимые социалисты слились с коммунистической партией, Зорге уже стал одним из активистов партии в Гамбургском регионе. Он выбрал для себя сферу партийной деятельности – оргработа и агитация. Произнесение же речей и парламентские интриги оставались прерогативой такого большого человека в партии, как Вильгельм Пик, которому предстояло стать советским гауляйтером Восточной Германии после окончания Второй мировой войны. ЦК поручил Зорге агитационную и учебную работу в Аахене, в зоне действия союзной оккупации. В качестве прикрытия этой деятельности он выбрал преподавательскую работу.

Преподаватель днем, вечерами он был занят пропагандой среди шахтеров, обучением коммунистических кадров и руководством местным отделением компартии. Пределы его влияния расширились до Кологуэ, где он посещал тайные митинги и помогал редактировать коммунистическую газету. Как представителя Рейнского региона, его консультировал ЦК компартии. Но пришло время, и двойная жизнь Зорге вышла наружу. Он был уволен с преподавательской должности в Аахене. В камере токийской тюрьмы Зорге писал:

«Посоветовавшись с партией, я решил усилить свою деятельность среди шахтеров и работать вместе с ними в Аахенском угольном регионе, чтобы заработать на жизнь. Я смог устроиться на работу на шахте близ Аахена в качестве подсобника, не обратив на себя внимания. Это была тяжелая жизнь, и я безмерно страдал от серьезных ранений, полученных мною на фронте, но ни разу не пожалел о своем решении. Опыт, который я приобрел, был столь же ценен, как и тот, что я приобрел на полях сражений, а моя новая профессия была очень важна для партии.

За короткое время моя работа среди шахтеров принесла множество полезных результатов. Я организовал коммунистическую группу на I-й шахте, где я работал, и когда увидел, что группа встала на ноги, я перешел на другую шахту. В течение года я еще раз сменил шахту. Но попытка продолжить партийную работу в угледобывающем районе Голландии провалилась – я был немедленно раскрыт, уволен и депортирован из страны. Между тем я стал известен и на аахенских шахтах, и в результате не мог найти работу. Власти пригрозили передать меня военным властям союзников, и я был вынужден оставить оккупированный район».

Зорге вернулся в Берлин за дальнейшими инструкциями ЦК. Ему предложили оплачиваемую работу в аппарате растущей партийной бюрократии. Аппаратчиков постепенно покупали этими заработками, чтобы потом продать под контроль Москвы. Зорге отказался, ссылаясь на то, что у него мало практического опыта и что ему необходимо закончить свое образование. При содействии партии он получил место помощника директора департамента общественных наук Франкфуртского университета, причем ЦК дал ему инструкции держать партийную работу и само членство в партии в тайне. Так началась его секретная работа на Коммунистический Интернационал.

«Я хранил все секретные документы и списки членов партии, поддерживал тайную связь между ЦК в Берлине и парторганизацией во Франкфурте. Партийные средства и пропагандистские материалы также поступали на мое имя, и я прятал большую часть партийной собственности в своей учебной комнате в университете или в библиотеке общественных наук, засовывая большие пакеты в корзины для угля. Со мной работали еще два или три члена партии, и потому не было нужды опасаться разоблачения. Сохранность этих материалов позволила партии пользоваться ими постоянно, и в результате, несмотря на запрет Коммунистической партии, ее активность во Франкфурте не снижалась.

Тем временем начавшееся в Саксонии вооруженное восстание закончилось провозглашением рабочей республики, с которой, по приказу партии, я поддерживал постоянную связь. Я часто бывал в Саксонии со специальными миссиями, передавая важные первоочередные политические и организационные документы и директивы, которые партия могла переправить через Франкфурт».

Зорге-идеалист и Зорге-активист успешно шел по пути, который привел его к Зорге-шпиону, а господство Коминтерна в Германской коммунистической партии сделало это не только возможным, но и необходимым. Согласно ленинской доктрине, в числе «21 условия» для принятия в Коминтерн было и условие о том, что коммунистические партии должны повсюду «создавать наряду с законными, еще и параллельные нелегальные аппараты». Для этих нелегальных аппаратов подбирались самые деятельные и перспективные товарищи. С образованием Германской коммунистической партии русские агенты внедрялись в нее, чтобы превратить в организацию, призванную впоследствии стать классическим образцом для коммунистических организаций по всему миру.

Принцип революционного подполья «бей-беги» времен романтического прошлого уже не годился. С первых дней существования Коминтерна его лидеры рассматривали всех членов всех партий как помощников советского государства, резерв для рекрутирования политических и шпионских бойцов. Нелегальная партия была разбита на группы, каждая из которых проходила особую подготовку и выполняла специфические функции[5]:

М-группа: подготовка кадров, которые в будущем составили бы костяк германской Красной армии. Члены группы получали базовую подготовку, дополненную ночными маршами и тайными маневрами. Имели собственный арсенал.

N-группа: выступала в качестве Nachrichten (разведки). Самое лучшее снабжение и финансирование. N-группа отвечала за охрану партийных лидеров, поставляла телохранителей для русских агентов, проезжавших через страну. Достаточно окрепнув, группа приступила к выполнению шпионских функций и проникновению в тыл противника. Со временем стала важнейшей из всех подпольных групп. Именно в этой группе и состоял Зорге.

Т-группа: террористические объединения, предназначенные для диверсий и подрывной деятельности, похищения детей и ликвидации предателей партии и «врагов класса».

Z-группа: выступала в качестве Zersetzung (подрывники). Это было подразделение N-группы. Задача группы – «подрыв изнутри» вражеских организаций, или их разрушение, или их внутренняя переориентация. Восстание в Саксонии было организовано М и Z-группами.

Но каждый член этих групп имел и свою сверхзадачу: помогать советской власти крепко держать бразды правления германской партийной машиной. Руководители групп назначались и получали зарплату в Кремле. Одновременно Коминтерн был полностью проституирован руководством Германской компартии. Из 135 тысяч членов в начале 20-х годов свыше 4300 получали деньги по русским платежным ведомостям, и если они вдруг осмеливались ставить интересы Германской компартии выше интересов Коминтерна, их вызывали в Москву, где они тихо исчезали во мгле, либо «прозревали». Если же они игнорировали приглашение, у них или похищали детей, или «изобличали» как коммунистов и передавали в руки германской полиции. Таким образом, левая оппозиция в Германской компартии систематически уничтожалась, и «верные» коммунисты-сталинисты исключались из партии за «привет», брошенный на улице члену левой оппозиции.

Поскольку советская тайная полиция забирала все больше и больше власти в Германии, Берлин стал вторым по значению центром подготовки шпионских операций. Эта «невидимая иерархия», «тайная элита» (по словам Рут Фишер и Вальтера Кривицкого, шефа разведки Красной армии в Западной Европе) была строжайше организована, и ее операции были, без сомнения, операциями, проводимыми под руководством ГПУ (позднее НКВД). Ее члены имели определенное звание и соответствующий документ, получали определенную плату и существовали на полувоенной основе.

Зорге, интеллектуал и человек действия, отлично вписался в структуру этой дисциплинированной, невидимой иерархии. Смелый и проверенный, он постепенно поднялся до очень ответственного поста, на что он очень осторожно намекнул в своем токийском признании:

«Поскольку я занимался тайными связями партии, то было неудивительно, что на коммунистическом съезде, прошедшем во Франкфурте-на-Майне в 1924 году, меня выбрали для обеспечения охраны делегатов советской коммунистической партии, которые представляли Коминтерн и прибыли в страну нелегально».

Учитывая, что Германскую компартию тогда сотрясало от схватки Сталин – Троцкий, Коминтерн прислал руководителей самого высокого ранга – Пятницкого, Мануильского, Куусинена и Лозовского, и потому ответственность Зорге как руководителя «службы безопасности, и доверие, оказанное ему, были огромны.

«Конечно, мои отношения с делегатами Коминтерна были очень близкими, и они с каждым днем становились все более дружескими. На заключительном заседании они попросили меня приехать в штаб-квартиру Коминтерна в Москву, чтобы поработать там». Покровительствуемый этими высокопоставленными советскими руководителями, Зорге перешел из Германской в Советскую компартию, сделав, таким образом, первый шаг к тому, чтобы стать аппаратчиком высокого ранга.

В конце 1924 года Зорге появился в Москве. Начиналась его конспиративная работа.

ГЛАВА 3

«СОБАКАМ И КИТАЙЦАМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН»

Создание коммунистического шпионского аппарата требует участия людей многих и разных. В центре – обученный лидер, закаленный, опытный и беззаветно преданный делу победы советского империализма. Рихард Зорге и был одним из таких лидеров. Но бывали при этом задействованы и авантюристы, и идеологические последователи – приверженцы коммунистической идеи, а также невротики и неудачники на ниве секса или человеческого общения, которые, как говорится, «ищут, куда бы приткнуться». Одни, как Агнес Смедли, втянулись в коммунистическую деятельность из-за обиды на мужчин и озабоченности судьбами человечества. Другие, как Элджер Хисс, уступив одному из смертных грехов – гордыне. Но все они поступили на службу коммунизму из глубокого презрения к человечеству сегодняшнему и в попытке нащупать путь человеческого спасения.

А своего рода защитным прикрытием для аппарата служат и политики, и доброхоты-благодетели, и простофили, и обманутые, которые, как правило, не ведают, что творят, а также умные дельцы и мошенники, полагающие, что дьявола можно запрячь в телегу своекорыстных интересов. При этом многие из этих типов убеждены, что они – антикоммунисты, ибо когда последствия их безрассудства или своекорыстных действий становятся публичным достоянием, они бывают искренне изумлены и бурно протестуют, хотя в момент кризиса эти Катилины наших дней неизменно ставят карьеру и свое «я» выше национальных интересов. И в то время как коммунистический аппарат обделывает свои делишки за их широкими юбками, они продолжают упорно твердить, что такового в природе не существует. Дело Хисса и так называемое расследование Тайдингса показали этот тип людей во всей его красе.

Вот они-то, похоже, самые опасные, поскольку именно они защищают коммунистические ячейки в тот момент, когда появляется возможность полностью их уничтожить. Однако наиболее эффективно действуют – до того, естественно, как аппарат разоблачат – те, кто искренне любит коммунизм, потому что любит человечество. Те, кто предает свои страны из любви к коммунизму и маскирует и предательство, и коммунизм паутиной морали. Среди таких убежденных, респектабельных «пауков», служащих партии вернее, чем тысяча просто платящих взносы, был и Ходзуми Одзаки, сбитый с толку идеалист, ставший главным сообщником Рихарда Зорге.

Метрические записи гласят, что родился Одзаки в Токио 1 мая 1901 года. Он был еще мальчиком, когда его отец перевез семью на Формозу. Переезд был вызван назначением отца редактором тайваньской газеты «Nichi-Nichi Shimbun», и Одзаки провел детство и часть отрочества на острове. Жизнь его была спокойной и вполне упорядоченной, что было обычным для семей японского высшего класса. Формоза, однако, была оккупированной территорией, захваченной у Китая за шесть лет до рождения Одзаки, и «многочисленные примеры дискриминации порабощенного народа со стороны японских захватчиков стали причиной сомнений гуманистического характера, терзавших мой ум», писал Одзаки незадолго до своей смерти.

Японское общество пребывало в смятении. Разбуженная от феодальной спячки американским предпринимательством, небольшая, но сплоченная страна едва ли не в одночасье превратилась в современное индустриальное государство. Экономика, базировавшаяся на разного рода ремеслах и домашних промыслах, была преобразована в громадное массовое производство, почти на равных конкурировавшее с Великобританией на азиатском рынке. С военной и экономической точки зрения разгром России в 1905 году и последовавшая индустриальная революция превратили Японию в Англию Дальнего Востока – Англию 1588 года. Хотя и за единственным исключением, делавшим, однако, ситуацию более взрывчатой и искушающе заманчивой: Японии, в отличие от Англии, не противостояли через Китайское море сильные национальные государства. Лишь слабая и раздробленная Китайская империя тряслась перед ней, и только усилия западных империалистов преграждали Японии путь к установлению гегемонии в Азии.

С начала века японская внешняя политика была направлена на вытеснение западного влияния и свертывание политики открытых дверей – единственного гаранта политического и экономического единства Китая. И эта решимость Японии проявлялась во всем. Так, следующим шагом после захвата Формозы стала оккупация Кореи. А когда во время Первой мировой войны силы западных держав оказались связаны в Европе, Япония воспользовалась этим обстоятельством, чтобы навязать Китаю свои гнусные «21 требование», которые фактически обеспечивали бы ей контроль и над всем материковым Китаем.

Однако мускулы японской империи были пока накачаны недостаточно, чтобы противостоять давлению Англии, Франции и Америки, требовавших снять условия, выставленные Японией Китаю. Но случавшиеся время от времени покушения на германские интересы в провинции Шантунг стали постоянными – и это был первый шаг на пути к целенаправленному проникновению в китайское государство. И почерк Японии становился все заметнее на изорванной в клочья карте Азии.

Однако в самой Японии издержки индустриализации повсюду бросались в глаза. Лишенный машинами индивидуальности рабочий оказался беззащитен, при том, что жесткое патерналистское общество могучим барьером стояло между ним и профсоюзными организациями. Традиция раболепного, подобострастного отношения к властям сделала эти организации вялыми и беззубыми. Рабочий день был длинным, плата – ничтожно низкой, широкое распространение получил детский труд. Военщина уже подбиралась к власти, приобретя немалое влияние, а налоговое бремя, взваленное властями на плечи людей, неудержимо росло. Высший класс еще по-прежнему удостаивал своим вниманием искусство и литературу, но это был не более, чем фасад, за которым скрывались тревожные реальности современной жестокой эксплуатации.

В такой вот обстановке и вырос Одзаки. Конец Первой мировой войны знаменовался ростом надежд на исполнение американской мечты, и как вспоминал Одзаки, он находился под влиянием «фривольной американской пропаганды свободы и мира, которая открывала перед ним бескрайние перспективы». Хотя следует сказать, что это была в те годы не пропаганда, и она не была фривольной, но к сожалению, эти проамериканские чувства были очень скоро промотаны циничными эманациями из Версаля, куда президент Вильсон отправился на мирную конференцию в тоге из идеалов и откуда вернулся голым. Сделки и контрсделки, раздел территорий и власти между союзниками-победителями разрушили американское моральное превосходство и влияние. Расчленение Австро-Венгерской федерации, дележка колониальной добычи, возня с перекройкой карт закладывали семена грядущих войн, а закоснелая, вечная аморальность международного сообщества уже готовила почву к тому, чтобы оправдать их. И никто не понимал этого лучше японцев.

Образовавшийся пропагандистский вакуум заполнила новорожденная система иллюзий, гальванизировавшая мир, – русская революция. Из пепла войны возродилась «свобода» – и повсюду палец Ленина стучал в людские головы.

Реакция Одзаки на эти события была несколько запоздалой, и внешне его жизнь нисколько не изменилась. В 1919 году он закончил среднюю школу в Тайхоке, и перед отъездом в Токио для поступления в Первую высшую школу (американский аналог начального высшего образования) отец взял его «на поклонение в Тайваньский Храм, где и велел мне стать человеком, служащим своей стране». В тюрьме Сугамо, писал он, «я вспомнил об этом». Но, похоже, он так до конца и не осознал всю иронию подобных воспоминаний.

Именно в Токио и начали закладываться основы его последующего образа жизни. Как студент курса В, литературного отделения, он с головой ушел в изучение европейских классиков. Выучив немецкий, он стал читать немецких философов и поглощать в огромных количествах труды по историческому материализму, без которых марксизм и бессмыслен, и невозможен. В 1922 году он перевелся в Токийский университет, где изучал юриспруденцию, по-прежнему желая стать правительственным чиновником. Но его давно копившееся негодование против японского общества достигло точки кипения, когда он своими глазами увидел первую облаву, устроенную полицией на коммунистов и коммунистически настроенных студентов. Это событие вызвало «справедливое общественное негодование». И на него оно подействовало столь же сильно, как и несчастная любовь, погнавшая его обратно на Формозу в состоянии глубокой депрессии.

Однако сердце Одзаки было лишь слегка разбито, и если это и оказало какое-то влияние на становление его как человека, то весьма незначительное. Дома, выздоравливая от любовной болезни, он проштудировал биографии Фердинанда Лассаля, основателя Германской социал-демократической партии и социалиста немарксистского толка. От Лассаля Одзаки перешел к гегелевской диалектике, к историческому детерминизму, готовя почву для восприятия диалектического материализма и далее – научного коммунизма. Впоследствии в своем признании Одзаки заметил, что он находился «под впечатлением» идей Лассаля.

Мысли о глобальных проблемах помогли смягчить и утишить боль от неразделенной любви, и в 1924 году Одзаки вернулся в Токио, чтобы сдать экзамены на степень доктора политических наук, после чего вновь принялся за изучение юриспруденции в Токийском императорском университете. Однако правительственная служба, к которой он когда-то так стремился, уже не представляла для него большого интереса. Выйдя из университета, он сразу же вступил в японский аналог американского Клуба общественных проблем. Такие клубы были организованы коммунистами в колледжах и университетах по всему миру – весьма неглупый и удобный способ распространения марксистской теории и вербовки новых членов партии. Возглавлял клуб молодой помощник профессора, и именно он познакомил Одзаки с бухаринским «историческим материализмом». «Я посвятил этому больше всего времени», писал Одзаки о своих встречах на коммунистических семинарах.

Он серьезно взялся за систематическое изучение марксистской литературы. «Манифест», «Капитал» и работы более ранних классиков стали для него первыми вехами на пути изучения марксизма. Но вскоре он уже читал ленинскую работу «Государство и революция», «Проблемы социализма» Сталина, полемические работы Карла Радека и всю ту коммунистическую пропаганду, что постоянным потоком шла в коминтерновский «Inprecorr» – издание, которое готовили корреспонденты-международники и которое печаталось в Москве на всех основных языках мира. В 1925 году он получил юридическую степень и примкнул к коммунистической партии на правах ассоциированного члена.

Но Одзаки не замыкался в каком-то сыром углу политической преисподней. В университете он жил веселой жизнью богатого студента. Его любили, им восхищались, у него было много друзей. Так исподволь вкладывал он капитал в свои будущие успехи в качестве советского шпиона.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15