Проснувшись утром, побрела в ванную и онемела от ужаса… Ну и видок! Из зеркала на меня смотрело бледное изможденное лицо, со спутанными, торчащими в разные стороны волосами, от выпитого вчера шампанского во рту сухость и желание испить холодной водицы прямо из под крана. Срочно исправлять ситуацию!
      Две минуты простояла я под прохладным душем, затем энергично растерлась полотенцем, закапала в глаза голубые капли, привезенные знакомой шереметьевской стюардессой из Каира. Теперь, если я кому-то поклянусь на голубом глазу, то не совру ни капли – белки глаз от этого средства и в правду становятся голубыми.
      Два мазка губной помады, два пшика польского освежителя для полости рта – больше нельзя, у освежителя спиртовой привкус и сослуживцы могут подумать, что я похмелялась после вчерашнего. Надела любимые джинсы, одной рукой застегивая кнопки на блузке, другой набирая Аллочкин номер.
      – Здравствуйте дядя Костя, Аллочка уже готова?
      – Готова, готова. Здравствуй Неле. От сковороды с яишней не могу оторвать, вот прорва, не гляди что худенькая. Алка, тебе Неле звонит, что сказать?
      В трубке послышался Аллочкин голос, кричащий отцу с кухни.
      – Спасибо, дядя Костя, я слышала, – опередила я Аллочкиного отца, чтобы не слушать ее речь с начала, да еще и с комментариями.
      Аллочкин отец называл меня не иначе как Неле. Дело в том, что у Аллочкиной семья есть домашняя любимица, брехливая болонка по кличке Гелька, и уменьшительно-ласкательный вариант моего имени напоминал ему собачье. Для себя же я решила, что он меня просто уважает.
      Неле меня назвал мой папенька, в прошлом профессиональный музыкант, нынче "лабух", зарабатывающий деньги в заводском оркестре, сопровождающем советские праздники, демонстрации, партийные собрания и прочую коммунистическую агитку. Но более доходной статьей считалось музыкальное обслуживание похорон и свадеб, о котором с нуждающимися работягами завода договаривался руководитель оркестра Папенька мой был человеком образованным, разносторонним и начитанным. Когда он был свободен от репетиций, похорон и свадеб, а соответственно трезв, я всегда видела его с книгой в руке. В последнее время, правда, это случалось все реже и реже. То ли жители нашего района чаще стали жениться и умирать, то ли оркестрик стал чаще репетировать. Для этого, в просторном чехле папенькиного баса Б-2, всегда хранился дежурный стаканчик и собрана кое-какая закусочка. В теплое время года "репетировали" они в близлежащем парке "Таганский" и после "репетиций" всем составом искали утерянные валторны, кларнеты или какую-нибудь другую духовую мелочь, в кустах зеленых насаждений.
      Тем не менее, своим именем я была обязана героине известного романа бельгийца Шарля де Костера "Тиль Уленшпигель". Когда я была маленькая, папенька обещал мне, что, став молодой девушкой, я обязательно найду своего Тиля, и мы будем жить долго и счастливо и никогда не состаримся.
      Положив телефонную трубку, прихватив сумочку и бросив на ходу заспанной Леркиной мордашке "Пока!", я покинула отчий дом.
      Три минуты ожидания запаздывающей Аллочки я провела, подставив лицо утреннему, июльскому солнцу. Наконец состоялся выход королевы нашего двора.
      – Привет нашим доблестным борцам за дело мира! Как крепнет советско-французская дружба? – Аллочка имела на зависть выспавшийся вид и собиралась вытряхнуть из меня все детали вчерашнего свидания с Анри.
      – Имей жалость, чувствую себя как та лягушонка, что попала под асфальтоукладочный каток.
      – Эх, мальчики-мальчоночки помяли мне юбчоночку! – чуть ли не пошла в присядку Аллочка. – Часом, не Анрюша ли тебя так укатал?
      – Анрюша?!
      – А что, все ж по православному, а то Анри, Анри, ровно как собака лает.
      Басурмане! – веселилась моя подруга.
      – Нет сил, с тобой препираться, Анрюша так Анрюша, – согласилась я.
      – Ладно, бежим, по дороге расскажешь, как развлекалась, пока подруга в оконце все глаза проглядела. – Аллочка потянула меня за руку к подъезжающему к тротуару троллейбусу.
      – Уже наслышана про твое оконце, – сказала я – И надо было тебе во двор высунуться, не могла вечер дома, у телевизора, посидеть, – мы встали на подножку и подождали пока пассажиры пройдут в салон.
      – Скучно мне у телевизора, не могу больше про прокатный стан смотреть или чернуху какую-нибудь, вот и вышла воздухом подышать.
      – Предположим, дышала ты не воздухом, весь двор видел, как такая кобыла, как ты, с Леркиными пацанами курила, – поймала я ее.
      – Девушка я совершеннолетняя, даже предки знают, что я курю. Чего мне бояться? – протискиваясь к поручням, бросила Аллочка. – Зубы ты мне, Нелька, заговариваешь, давай с самого начала и подробней. Я хочу знать все отвратительные, извращенные, и интимные подробности твоего рандеву.
      Не в бровь, а в глаз!
      Сочинять экспромтом цензурную версию свидания у меня не было сил, боялась завраться и попасться на мелочах. Решила сказать полуправду, то есть кое-что опустить.
      Держась за поручень троллейбуса, затем, спускаясь по эскалатору и прижимаясь к соотечественникам в более чем интимной тесноте вагона московского метро, я поведала Аллочке каким прекрасным собеседником, кавалером, и джентльменом проявил себя Анри по отношению ко мне. Только объятья, поцелуи, и… ничего более. Аллочка явно расстроилась.
      – Ну, что-нибудь! Типа, его крепкая, волосатая рука ласкала нежную девичью грудь…
      Ну, хотя бы соври, кайфоломка! – умоляла она.
      "Нет, Аллочка, врать я тебе не стану, – подумала я, – но и правду пока не скажу.
      Сама еще не знаю, чем все это может обернуться. Молюсь, что бы так, как я задумала".
      С детства я мечтала о прекрасном Тиле, и точно знала, что в нашей Советской стране Тили не рождаются. Моя детская интуиция к подростковому возрасту преобразовалась в уверенность. Она была основана на просмотрах голливудских кинокартин, прочтении романтических произведений в журнале "Зарубежная литература" и глянцевых журналах, покупаемых мною на сэкономленные на школьных обедах рубли в книжном магазине на улице Горького.
      Стрелец по гороскопу, я еще больше убеждалась в том, что мне предопределена отличная от моих сверстников судьба, когда читала прогнозы, описание характера и любовных отношений своего знака. Стрельцы обожают путешествия, у них складываются прекрасные отношения с зарубежными партнерами. Стрельцы неутомимы в поисках любви, причем география таких отношений не сковывается государственными границами. Подсознательно, я готовила себя к главному роману моей жизни.
      Интересовалась модой, изучила правила этикета и умела подать себя с наилучшей стороны. Все это очень пригодилось мне для устройства на престижную работу в "Интуристе", да и в личной жизни тоже.
      Познакомившись с молодым и перспективным инженером рижского завода "ВЭФ", я было решила, что это и есть моя судьба. Хоть и не заграница, а все-таки республика Латвия. Там мне очень понравилось, а Рига была просто европейским городом. Мне полюбились маленькие уютные кафе старой Риги, большие сувенирные магазины в центре города вокруг площади и парка с искусственными ручьями. Памятник свободы, изображающий женщину, держащую три звездочки, символизирующие три прибалтийских республики, в народе назывался просто – памятник коньяку.
      В те дни я потеряла девственность. Что говорить, я сознательно и без сожалений пошла на такую "жертву", поскольку не считала, что она должна быть непременной в качестве свадебного подарка жениху.
      Янис был внимательным и чутким любовником, но имел свои фантазии насчет сексуальных отношений мужчины и женщины. В портовом городе Риге давно уже не были диковиной видеомагнитофоны, и по рукам ходил очень популярный у столичной молодежи эротический опус Эдриана Лайна "Девять с половиной недель". Так вот, в наших отношениях, Янис изображал этакого Мики Рурка латышского разлива. Я не возражала, в конце концов, он никогда не стремился сделать мне больно, а аксессуары, привнесенные им в наши сексуальные игры, даже подстегивали мое воображение. Я ему благодарна за мое сексуальное развитие, но жизнь не стоит на месте, Янис не стал моей "единственной" любовью.
      Интересно, придется ли впору Анри столь взлелеянный мною образ Тиля?
      Пока Аллочка сожалела о "стоическом поведении этого капиталистического недобитка" и "героя Сопротивления", как она в сердцах назвала Анри, я выбрала линию своего поведения. Анри безоговорочно капитулировал, и одержанную победу нужно закрепить, решила я.
      Анри находится в Москве в командировке и скоро улетит в Париж. Значит, мне нужно провести оставшиеся дни около него. До отъезда во Францию он должен почувствовать, что не сможет жить без меня и примет решение единственно правильное в этой ситуации – сделать предложение руки и сердца. Ну, а возможностей для этого, я ему предоставлю достаточно!
      Итак, что мы делаем?
      Во-первых, берем на работе часть неиспользованного мною отпуска. Что бы без проволочек оформить его, необходимо достать флакон французских духов для нашей начальницы Амалии Ивановны. Духи поможет достать наша приятельница Ольга, трудившаяся стюардессой в Аэрофлоте.
      Во-вторых, постараться выдернуть Анри из цепких объятий бизнеса и приятелей типа Мишеля, с которым он видится практически ежедневно – дружеское влияние тоже нужно учесть. Лучше всего предложить Анри прокатиться в Ленинград, где он очень хотел побывать, но из-за меня отложил поездку на следующую командировку.
      В-третьих, дать понять Анри, что я очень в нем нуждаюсь, что без любимого жить здесь уже не смогу.
      В-четвертых, познакомить его с семьей. Это покажет мое доверие и серьезное отношение к нему. К тому же он увидит, в каких условиях я живу – неплохих, по российским меркам, но не идущих ни в какое сравнение с французскими.
      Планируй – действуй.
      Прервав поток Аллочкиных упреков к мужской нерешительности, я рассказала ей о моих планах. Ее реакция, еще раз, убедила меня в правильности затеянного мною.
      – Ну, ты даешь, подруга. Не отвертеться ему, голубчику. Так и надо. Отомстим за сожжение Москвы армией Наполеона! Постой-ка брат, мусью!
      И тут же предложила свою помощь.
      – Позвоню Ольге, пусть в Шереметьево хорошие духи купит. Да не скупись, сложимся.
      Надо, что бы Амалия палок в колеса не вставляла, зарядит: "работать некому". Я ведь тоже буду иметь дивиденды с твоей свадьбы. Может, познакомлюсь с каким-нибудь миллионером или же Мишель, глядя на товарища, тоже надумает жениться, а я тут, как тут!
      Аллочка дала мне отличный положительный заряд и к тому же перестала ныть о том, какие мы с Анри сволочи, не дали бедной женщине возможности послушать "про ЭТО".
      Вечером, лежа в постели Анри, я ненавязчиво попыталась узнать, какие у него планы на дни, оставшиеся до отъезда в Париж. В планах у моего любимого дословно значилось: времяпровождение с любимой любовницей.
      "В горизонтальном положении", про себя добавила я.
      Любимой любовницей… В переводе на русский звучит не очень, к тому же делаем вывод, что есть и нелюбимые. О них узнаем позже, остановила я себя. Нереально отсутствие личной жизни у такого молодого, красивого и интересного мужчины, не девственником же он мне достался!
      Спустившись из заоблачных высот на землю, я обнаружила, что Анри внимательно смотрит на меня своими голубыми, сейчас кажущимися даже синими, глазами.
      – О чем ты думала? – спросил он.
      – Ничего серьезного, – улыбнулась я.
      – Ты наморщила свой носик, – и он показал, как я это сделала.
      Мы засмеялись. Я подумала, что лучшего случая мне сегодня еще не представлялось и начала:
      – Анри, у меня будет несколько выходных, и я хотела бы провести их вместе с тобой.
      Он даже подпрыгнул на постели. Глаза в пол лица, прядь волос упала на лоб.
      – Я хотел попросить тебя, но, зная как это непросто… я не мог даже мечтать…
      – Может у нас получиться съездить в Ленинград? – рукой я поправила его всегда идеальную, но сейчас взлохмаченную стрижку.
      – Поедем завтра же! – он ожег мою щеку горячим дыханием.
      – Нет, дай мне день на подготовку. Тебе тоже надо кое-кого поставить в известность, – моя рука легла на его загорелое плечо.
      – Какая ты у меня умница! Я не дождусь, когда мы сядем в самолет, – он возбуждался от моих прикосновений, и дыхание его становилось не только горячим, но и прерывистым.
      – Нет, милый, мы поедем на поезде, – своим перламутровым ноготком я подразнила его сосок.
      – Это долго! – нетерпеливо проговорил он и обхватил меня руками.
      – Слушай… – я зашептала Анри на ухо, -…поезд отправляется в полночь, мы купим билеты в спальный вагон, всю ночь мы будем заниматься любовью, а утром уже будем в Ленинграде. Как тебе такой план?
      Театр мимики и жеста. Что бы Анри понял меня, я показала это на пальцах "чух, чух, чух…" Анри обладал хорошо развитым воображением и мое обещание, в поезде всю ночь заниматься любовью, он тут же начал претворять в жизнь. Мне очень нравилось, как его глаза загорались страстью, на лице появлялась медово-хитрая улыбка, тело становилось гуттаперчевым, как будто состоящее из одних, оплетающих меня как лианы, рук и ног. После того, как я ощутила себя невесомой частичкой взорванной и рассыпавшейся гроздьями фейерверка Вселенной, дивное удовольствие наблюдать за тем, как он, приближаясь к пику наслаждения, меняется, пропадает сосредоточенность, и лицо его приобретает детско-беспомощное выражение.
      Буквально через секунду он снова станет прекрасным иноземцем, волею судеб оказавшимся в далекой Московии, попавшим в плен серых глаз и наслаждающимся своим негаданным счастьем. Для меня же, было бы счастьем сейчас просто уснуть, обнимая друг друга. Просто вместе спать.
 

 
      Сборы в дорогу внесли оживление в серую, как она выражается, Аллочкину жизнь.
      – Завидую тебе, подруга. С любимым я полетела бы в Питер как на крыльях. Только вот, не зовет меня никуда, зануда Мишель. Уж, не в тебя ли он влюблен? Вел себя как ревнивый муж, все интересовался: какие чувства ты испытываешь к Анри? Это отравило мои романтические свидания. Меня не оставляло чувство, что он пригласил меня только за тем, что бы я рассказала все новости о вас. Ну, я и расстаралась – любит страшно, от любви иссохла вся, волосы поредели, того гляди и зубы выпадут.
      – Это что, правда? – в глубине души я чувствовала, что Мишель как-нибудь напомнит мне о том, что я предпочла ему Анри.
      – А ты как хотела, оба кавалера и все тебе? Пусть думает, что ты превратилась в метелку. С Анрюшей каждый день виделся, сплетничал, чего ж меня допрашивает?
      Сверяет показания, Анрюшке не верит, – категорично заявила Аллочка.
      – Что ж ты мне раньше не рассказывала? – спросила я, встревоженная новостью.
      – Думаешь приятно, когда твой кавалер отдает предпочтение другой? – начала она обиженно, но потом, опомнившись, сказала. – Да, ерунда все это, я с Мишелем время свободное провожу – подруга бросила, променяла на лягушонка.
      – На лягушатника, – поправила я.
      – Бог с ним, с Анрюшей, хороший парень. Надо признать, Мишель никогда на мою девичью честь не посягал, так что никаких заблуждений на этот счет не имею, – разглагольствовала о своем кавалере Аллочка. – На "Мерседесе" прокатиться, в ресторации отужинать, в киношку сходить, мне и ладно. Лучше вот что скажи, долго ты будешь Анрюшке свои песни комсомольские петь, о том, что вся жизнь впереди или уже…?
      – Рано еще… – не сдавалась я, твердо решив придерживаться выбранной мною версии.
      – Парторгу расскажешь. ЭТО в нашей жизни никогда не рано, а вот поздно вполне может быть. Смотри-ка, какие по Москве хохлушки рыскают – кровь с молоком, на все готовы ради московской прописки, а уж о прынце заморском и речи не идет.
      – Не волнуйся, я обещала Анри ночь полную любви в скором поезде Красная стрела, по дороге из города-героя Москвы в город-герой Ленинград, – сказала я Аллочке полуправду.
      – Золотко ты мое! Уж, мы-то тебя соберем в путь-дорогу, платья лучшие из собственного гардероба не пожалею! – взревела Аллочка, забыв, что носит одежду на два размера больше моего.
      Чемодан, часом ранее, был взят взаймы у Ольги, чаще бывавшей за границей, чем сам Министр Иностранных Дел.
      Открыв мой платяной шкаф, Аллочка хозяйским глазом оценила его содержимое.
      – Атласное, к синим туфлям, – снимая платье с плечиков и бросая на кровать, распорядилась Аллочка.
      – Пье-де-пуль напомнит ему Родину, – следом отправился костюм с "болеро".
      – Брючный костюм для прогулок по городу…
      – И, наконец, "Лебединое озеро"! – словно ожидая шквал оваций, провозгласила Аллочка.
      – С ума сошла, – возразила я.
      "Лебединое озеро" я сшила на празднование Нового 1987 года и больше никуда не надевала, по причине специального кроя и обилия прозрачной органзы по краю декольте и низу платья. "Ле6единым озером" прозвали его из-за черного цвета и еще потому, что в нем я выглядела как Одилия.
      – Как хочешь, я бы блеснула, – повертев в руках и повесив платье назад в шкаф, она вздохнула, словно вспомнив блеск и мишуру весело проведенного Нового года.
      – Пеньюар возьмешь мой, – велела она. – Слушать ничего не хочу! Там размер не важен, важно количество обнаженного тела в кружевах. Действует возбуждающе!
      Не могла же я признаться подружке, что моему любимому уже знакомо мое обнаженное тело, и вполне устраивает без конфетной обертки из шелка. Пришлось согласиться, дабы не вызвать подозрений в нежелании выглядеть соблазнительной в первую "брачную" ночь.
      – Баста, – Аллочка налегла на крышку многострадального "Самсонайта", и он, жалостливо скрипнув кодовыми замками, закрылся.
      – Скажи, родная, и когда я буду надевать эти ошеломительные наряды, едем всего на три дня, – было вступила я.
      – Еще спасибо скажешь. Не бесприданницу, чай, выдаем, – шумела подруга. – Как говорят в Советской Армии: умом ты можешь не блеснуть, но сапогом блеснуть обязан. А мы и умом, и нарядом и небесною красотою. Так что, Нелька, вся страна смотрит на тебя. И, что б без обручального кольца не возвращалась!
      – Тьфу, тьфу, тьфу… – поплевала я через левое плечо. – Не сглазить бы!
      Мои домашние пожелали мне приятного путешествия, Лерка не сдержала своей радости оттого, что несколько дней поживет "по-человечески, без соседей". Папенька порывался проводить меня, но я успокоила его, убедив, что еду с очень ответственным мужчиной и, непременно, познакомлю их всех по возвращению домой, неудобно, если семейство вывалит ночью на улицу знакомиться и прощаться.
      На Ленинградский вокзал нас отвез Мишель. Сам вызвался.
      Если честно, то после рассказа Аллочки, об интересе Мишеля к нашим отношениям, на вокзал я лучше бы отправилась на такси. Не хотелось начинать путешествие с нескромного любопытства или зависти друга юности Анри. Но, видя, как Анри с удовольствием принял предложение Мишеля, оттаяла – может быть, мы слишком подозрительны и это просто забота о друге, находящемся в чужой и, наверняка казавшейся ему враждебной, стране.
      Из-за позднего отправления поезда, толчеи на Ленинградском вокзале не было. В привокзальном кафетерии мы ожидали, когда состав подадут на пути. Рядом расположился цыганский клан, дети спокойно сидели на материнских руках, последние исподволь поглядывали на нас, словно решаясь подойти и попросить позолотить ручку за предсказанное женское счастье. Но, старый цыган, зыркнув своим орлиным глазом, пресек еще не начавшиеся приставания к иностранцам.
      Наконец, состав подали, и мы двинулись по перрону, сопровождаемые перестуком колес моего чемоданчика, который вез Мишель. Они с Анри шли немного впереди нас, о чем-то говорили по-французски. Я удержала рукой Аллочку, собравшуюся было догнать их. Пусть поговорят. В ночном резонирующем воздухе до нас долетали обрывки фраз.
      – Наставления дает, – резюмировала Аллочка. – Боится, стреляный воробей Мишель, чует, что считаны Анрюшкины холостые денечки.
      – Ты – иерихонская труба, Аллочка. Говори тише, а то о наших планах уже слышали машинисты пригородных электричек, – и я дернула ее за рукав.
      – Молчу, молчу, – пошлепала себя по губам Аллочка. – Смотри, науськает Мишелька несмышленыша и уйдет наша добыча!
      В своих думах Аллочка отождествляла себя со мной и очень искренне переживала предполагаемый провал операции.
      – И вовсе Анри не несмышленыш, – защитила любимого я. – Он умный, добрый, а, главное, он меня любит.
      – Вот теперь я верю, что ты влюблена! Глупее не слышала. Добрый… Пожалел волк кобылу, дальше знаешь. Это, пока ты подол свой в кулачке держишь, он тебя любит, а разожмешь… Все они одним миром мазаны, что наши, что французы, что китайцы…
      Аллочка прервала свой географический экскурс лишь, когда заметила, что мужчины остановились около проводника спального вагона. Наш проводник был молод, весел, симпатичен и Аллочка тут же принялась кокетничать с ним. Я увидела в этом желание позлить Мишеля и заставить его ревновать. Мишель принял игру и бросал на Аллочку притворно-дикие взгляды. Сделав суровое лицо, сведя черные, вразлет брови, он напоминал кавказца. Даже стало немножко страшновато.
      Анри достал из кармана легкой, спортивной куртки наши билеты и паспорта.
      Проводник, проверив документы, сообщил нам, что отправление поезда через пять минут. Мы начали прощаться. Аллочка обняла Анри, поцеловала в щеку, по-русски сказала ему, что бы он берег меня. Мишель перевел на французский ее просьбу.
      Анри энергично закивал головой. Удовлетворенная Аллочка перекинулась на меня.
      Измазав губной помадой мою щеку, она попыталась дать мне последний инструктаж.
      – Сразу не давай, пусть хорошенько попросит. Эх, Нелька, не я на твоем месте. У меня б до Питера на коленях стоял!
      Я отмахнулась от картинки возникшей в моем мозгу. Анри, стоящий на коленях, в пропахшем табаком тамбуре, и цепляющийся руками за подол Аллочкиного платья.
      Проводник потащил мой чемоданчик по узкому коридору спального вагона. Колесики задевали ковровое покрытие и норовили потащить его за собой. Проводник пыхтел и честно зарабатывал свой доллар. Сдернув в сторону дверь купе, он с гордостью показал нам, как пользоваться теми немногими удобствами, находящимися в нем.
      Затем выйдя в коридор, мы долго махали вслед медленно удаляющимся от нас Аллочке и Мишелю.
      Проводник предупредил, что в пути у нас будет три остановки: Тверь, Вышний Волочок и Бологое, что на остановках закрывают туалеты, и заверил, что до Ленинграда беспокоить нас не будет.
      Дверь закрылась. Мы остались вдвоем.
      Анри с интересом посмотрел на две неширокие полки, разделенные столиком. Видел бы он обычные купе, плацкарт и блага общего вагона! Но для нас главное, что мы вместе, что сегодня первая ночь, когда нам не надо расставаться. Наконец-то исполнится мое желание уснуть рядом с ним, обняв, до утра ощущая его тепло и слыша ровное дыхание.
      Анри присел на полку, притянув меня к себе на колени. По радио певец пел что-то бодренькое, о дорогах уходящих в даль. Анри взял мое лицо в чашу из своих ладоней и посмотрел мне в глаза, завороженная, я не могла оторвать от него глаз, и сердце набатом застучало в груди. Его губы приблизились, и купе уплыло в потемневшем кадре поцелуя. Губы, приручив мои, передвинулись вниз по шее, к вырезу моей блузки. Теперь руки обхватили мою грудь, а большие пальцы разглаживали шелк бюстгальтера на моих сосках. Захотелось опрокинуться навзничь и забыться в жадном обладании его тела. Словно угадав мое намерение, Анри не позволил мне коснуться спиной казенного покрывала. Он удерживал меня на своих коленях и мучил ласками, заставляя извиваться от страсти. Вдоволь натешившись и уже не смея сдерживаться, он вскочил, подхватив меня за талию, и рывком сорвал свои джинсы, звякнув пряжкой ремня.
      Наконец-то мы дома!
      Мое обещание было исполнено, только с рассветом, часов около пяти, мы уснули, не замечая тесноты облюбованной нами, в полном смысле этого слова, полки. Кожей спины я чувствовала его дыхание, и его рука лежала на моем животе, будто снова готова начать ласки.
      Проводник шел по вагону и тихонько стучал в двери купе, оповещая пассажиров о том, что мы приближаемся к Московскому вокзалу города-героя Ленинграда.
 

 
      Гостиница "Октябрьская", где были забронированы наши номера, находилась на привокзальной площади, рядом со станцией метро "Площадь Восстания".
      Многолюдная масса двигалась двумя потоками, от Московского вокзала к метро и обратно. Влившись в один из них, и сплотившись с телами, вынесшими нас на противоположный берег, мы неожиданно были выплюнуты из русла на углу, у парадного входа в гостиницу.
      Седой швейцар, похожий на полковника КГБ, увидев иностранцев, не торопясь, открыл нам дверь. Служащая, находившаяся за стойкой с множеством ячеек и давно не крашеной надписью "Reсeption", с достоинством депутата Верховного Совета приняла наши паспорта. Более всего я боялась, что, по милой советской привычке, нам предоставят номера на разных этажах, а то и в разных корпусах. Но синий цвет французского паспорта все-таки произвел на даму впечатление. Она даже спросила: поселить ли нас рядом? Анри, уловивший тонкости советского сервиса, представил меня своей переводчицей, и попросил, что бы окна наших номеров выходили во двор, а не на площадь. Видимо, опробованный им способ передвижения и "тесное" общение со спешащими ленинградскими рабочими и служащими, произвел на него неизгладимое впечатление.
      Худенький, веснушчатый мальчик, изображавший из себя портье, подхватил наш багаж и, водрузив на тележку, покатил ее к лифту. Лоснившаяся на локтях униформа смешно болталась на нем. Мы переглянулись, и я чуть не прыснула со смеху.
      Мальчишка был исполнен ответственности за порученную работу. Из комсомольцев. Но, от чаевых, предложенных Анри, не отказался.
      Когда он скрылся за углом, в лабиринте гостиничных коридоров, Анри перебежал в мой номер. Повесив табличку "Не беспокоить", он скомандовал:
      – В душ!
      Я с удовольствием повиновалась ему, очень хотелось смыть с себя металлический запах поезда, которым, как мне показалось, пропиталась даже моя кожа.
      Стоя под струями теплой воды, мы с наслаждением намыливали друг друга душистым мылом, изобретая при этом весьма интимные способы этого веселого процесса.
      Перекусив заказанным в номер завтраком, решили, что немного сна нам не повредит, а только позволит подольше погулять по ночному Ленинграду. И, конечно, мы не смогли упустить возможности опробовать гостиничный "кинг-сайз" на прочность.