– Витя, – позвала Виолетта, – он подошел ближе, и она отчетливо увидела пустые глазницы, холодящую сердце улыбку, он протянул ей руку и приветливо произнес:
      – Мы вместе, мы должны быть вместе…
      – Нет, это невозможно, я же выжила, лежу в больнице…
      – Малышка, сделай шаг, один шаг…
      – Нет, нет, а как же мама? И Маурицио?
      – Детка… – просительно произнес Виктор.
      – Ветка… – умоляюще попросила Лада.
      Они протягивали ей руки, но не могли преступить меловой черты, так и кружили, в безмолвном, жутком танце. Виолетта зажмурилась от страха, стояла и ждала. Чего ждала? Наверное, что они возьмут ее с собой. Как и было предначертано, просто случай выдернул Веточку из жернов мельницы судьбы. Но вдруг она почувствовала в своей руке чью-то нежную маленькую ладошку и услышала неожиданное:
      – Мама…
      Малыш стоял около нее и властно держал ее за руку. Лада и Павлов отошли в тень, и она с трудом различала их.
      – Чей ты, малыш? – спросила она, вглядываясь в знакомые черты.
      – Я твой, – ответил мальчик – твой сын. Пойдем домой, мама.
      Ночной снегопад создал проблему для всего города. Снегоуборочные машины приводили в порядок дороги, мешая движению и создавая многокилометровые пробки.
      Снежные завалы у тротуаров выросли высотой с небольшие горы, и пассажиры городского транспорта, напоминая альпинистов, карабкались на вершины и скатывались вниз к гостеприимно распахнутым в сугробы дверям автобусов. Давид и герр Миллер двигались черепашьим шагом, Отто смотрел в окно автомобиля с непередаваемым выражением лица немца, впервые попавшего в Сибирь. Ну, Сибирь, не Сибирь, а все же север. Русский север. Давид пытался настроиться на позитивный лад, не воспринимая задержку в дороге как знамение того, что день будет напоминать вчерашний, самый тяжелый день в его жизни. Самый страшный уже был – день, когда погибла Лада. Самый тяжелый – день, когда пришлось докладывать дяде, что Тина домой не вернулась, не звонила и весточки не подала. Бернс раскачивался из стороны в сторону и приговаривал, перемежая жалостные стоны с гневными выкриками:
      – Ай-яй, сгубила, сгубила меня проклятая девка! И с кем спуталась! Как я Арташезу в глаза посмотрю? Что скажу? Знал же, что нельзя шлюхе в приличный дом!
      Дурак, ой какой дурак!
      Давид ничего не говорил, не лез с утешениями и лишь успевал накапывать успокоительное.
      – Где же она, золотко, Тиночка? А вдруг надругались над ней? Бог его знает, Арташезова сынка, столько лет прожил у инородцев, может извращенец какой? И лежит она сейчас… – Бернс, видимо, представил, как она лежит, но картинка получилась особая, и он вскипел снова. – Сучка! Пусть бы подохла! Сгубила. Сгуу-бии-лаа…
      Оглянувшись на притихшего немца, Давид вернулся мыслями к Тине. Пропала, ни пены, ни пузыря, как сквозь землю провалилась! А ведь они напарники, больше того – друзья, разве с друзьями так поступают? Единственное положительное в этом раскладе было то, что Давиду не приходилось врать дяде, он действительно ничего не знает. Сегодня Роман Израилевич пустил в бой тяжелую артиллерию, съемки должны продолжаться несмотря ни на что! Давиду и герру Миллеру было приказано направиться на киностудию, и арендовать павильон для батальной сцены, на двенадцать назначен очередной кастинг, продолжаются поиски дублерши Тины, и надо всем этим чертов снегопад!
      – Der Winter… – обреченно выдохнул герр Миллер.
      – Зима, – подтвердил Давид, обрадованный возможностью разговорить молчаливого немца, – а какая в Германии зима, герр Миллер?
      – О, der deutsche Winter есть прекрасни, мякий-мякий, снек пушисти, от крыльцо Лотта чистит снек лопаткой, – мечтательно проговорил герр Отто.
      – В Россию зима всегда приходит неожиданно. Немного поахаем, руками разведем, вроде "ну надо же", а потом уж за лопатки. Ничего, кончится снегопад, и все придет в норму, – пообещал Давид и подмигнул герру Миллеру.
      Немец с интересом взглянул на Давида и высказался:
      – Ви ошень менялись молодой шеловек. Зрослый. Есть фрау?
      – Нет, фрау нет, – отрицательно мотнул головой юноша.
      – Есть короший deutsche фрау, здорови.
      – В смысле здоровый? Не больной?
      – Здорови, смыслу красиви, – Миллер показал растопыренными пальцами на область груди и меленько засмеялся. Давид поддержал немца, даже спародировал его жест, Миллер остался доволен.
      Ну, наконец-то, кое-как добрались до киностудии. В павильоне царила необычная для этого времени тишина – ах, да, снегопад. Бог весть, когда съедутся актеры, и вся съемочная тусовка. День пропал, опять получим нагоняй от Бернса… Давид и Отто отправились в буфет, к их удивлению он работал, и буфетчица приветливо улыбнулась им. Что-то неправильное в нашем бизнесе, подумал Давид, раз народ не стремится на работу, или престиж или оплата, другого не дано.
      – Блэк рашен, – неожиданно вместо кофе заказал Давид, подумал, что это заразно, но все же предложил немцу, – выпейте Отто, отогреемся.
      Немец было запротестовал, но слова Давида показались ему разумными. Отогреться.
      Надо спасаться. Выживать.
      – Налывай, – по-русски ответил Миллер, и, сняв с головы фрицевскую шапку, ухарски пристроил ее на стойку бара.
      – Герр Миллер, да вы обрусели, – хохотнул Давид, и буфетчица заколыхала необъемными грудями, давясь от смеха.
      – Дорогуша, – фамильярничал Давид, подражая Клюкину, – тарелочку салями присовокупите. Буфетчица, словно актриса, исполняющая роль родной матери, накрыла стол, тут и Блэк Рашен, и салями, и орешки, и маринованные гуркен для Отто. Утро, несмотря на начало, пообещало вдруг быть добрым. В буфет заскочил Федерико, удивленно вскинул брови, увидав пьющего с утра немца, но тут же влился в коллектив, заказав за свой счет следующую выпивку и гору закуски. А что делать?
      Все равно никого нет! Снегопад, опять же. К тому времени, когда собрались все участники кастинга, Михалыч, и съемочная группа, друзья были в хорошем настроении, то бишь, навеселе. Процесс пошел, между пятой и шестой была выбрана дублерша. Далее сняли с первого дубля несколько сложных сцен, вот это производительность! Давид впитывал в себя атмосферу производственного процесса, реагировал на замечания Федерико, требовательно осматривал сложный реквизит.
      Тина, блин! Где же Тина?! Хорошо, что актерский состав на месте, Дряблов, как главный герой, Радько – Пьер Безухов, Любочка Егорова – Элен Безухова, и злостный алиментщик Шоркин – Анатоль Куракин. Дряблов в последнее время какой-то чудной стал, ни с кем не разговаривает, посматривает на часы, при упоминании дядюшки или Тины явно нервничает и цвет меняет, то краснеет, то бледнеет. А Тина с ним дружила, еще когда на натуре снимали сблизилась с Иваном… В разгоряченном алкоголем мозгу Давида одна за одной возникают сцены заговора. Ох, Тинка… Нет, не могла она довериться Ивану, ведь только он ее лучший друг, доверенное лицо! Чувство ревности захлестнуло Давида, обида ожесточила сердце, ну попадись она мне, скручу в бараний рог. Не бежать же за помощью к Далакяну, итак столько денег затратили на нескончаемое расследование. Рачительность и бережливость – это у них семейное, тут он с дядей совершенно согласен, не дело деньги на ветер вышвыривать. Только бы узнать, замешан ли в дело с взрывом дядюшка и Айвазян, сразу бы приняли решение. Сутки прошли со времени исчезновения Тины, с минуты на минуту вспыхнет скандал, конечно, если только Георгий не вернулся домой. Но тогда где же Тина? И снова чувство тревоги захватило Давида, точно так же, как и чувство ревности.
      Тина проснулась поздно, к обеду, вчера долго не могла уснуть, прислушиваясь к пленнику и перебирая в уме все, что сделано и что еще предстоит. В активе: похищение, неудавшийся побег Георгия, смс сообщение Айвазяну-старшему: "все в порядке, отец", звонок Георгия папаше, спасибо Ване, звонок короткий по существу, типа все о"кей, я с девушкой, дело молодое, не переживай, вернусь не скоро, паспорт Георгия, вместе с документами на Пежо, обнаруженные Иваном, хранится у Тинки в надежном месте, попытка, хоть и неудачная, связаться со знакомой, работающей в отделе записи актов гражданского состояния.
      Неплохо, неплохо! Что огорчает Тину, так это то, что мобильный телефон Георгия скоро прикажет долго жить, нужна подзарядка. Давид… как покаяться? "Соскучилась я, дружище Давид, мне нужна юридическая помощь, твои связи и вообще, ты сам, Давид, нужен". Бернс… убьет. Лучше не показываться на глаза. Пленник теперь ведет себя тихо, в наказание Тинка лишила его своего общества. Не показывалась в течение всего вечера, да он и не просил ничего. Надо бы пойти проверить. Надо.
      Пойти проверить.
      Тина встала, умылась холодной водой, почистила зубы, посмотрела в зеркало, причесалась. Все-таки идет к мужчине. Слегка оделась. Вот именно, слегка, в доме тепло, а лишние одежды иногда мешают замыслам. Хорошо, не мешают, а затрудняют доступ. Готова. Что ж, хороша! Наскоро перекрестившись, Тина шагнула за порог комнаты пленника. Надо проветрить, первая мысль. Вторая, он не обращает на нее никакого внимания, даже не отреагировал на довольно шумное появление стража.
      Третья… Со вчерашнего вечера еда на подносе оставалась нетронутой. Тина села на край постели пленника.
      – Почему не ешь? – огорченно спросила она.
      Георгий с неохотой повернул голову, посмотрел на поднос, на Тину.
      – Я один не ем.
      – Ба! Хочешь, что бы я составила тебе компанию? – от его наглости Тина аж задохнулась. – Или надеешься на приглашенную звезду? Зря.
      – Ну раз никого нет кроме вас… И еще, здесь не хватает салфеток, – немного надменно произнес распятый на постели принц.
      – Да, – восхитилась Тина, – горошину тебе под матрас класть не буду, и так все ясно. Ну-с, Ваше высочество, если вы не против моего общества, то я, пожалуй, отобедаю с вами.
      Присев в дурашливом книксене, Тина ушла на кухню и вернулась с кухонным полотенцем, двумя кружками и бутылкой водки.
      – По случаю званого обеда, – пояснила она.
      Георгий попробовал подтянуться, что бы сесть, но щиколотка, привязанная к прутьям изножья, ему не позволяла. Тина вздохнула, ногу придется отвязать… То, что он прикован наручником к каркасу кровати, сделало ее решительней, и она откинула плед прикрывавший ноги мужчины. Тело Георгия в нижней части было обнажено, и Тина смутилась.
      – Ой, прости…
      – Что вы, я уже привык к тому, что права мои попраны – унижением больше, унижением меньше, теперь не имеет значения, – философски заметил пленник.
      Тина развязала брючины и подумала, что фрачная пара совершенно испорчена.
      Погуляли… Мысли вихрем пронеслись в голове: они знакомятся, и красавчик Георгий целует ей руку, они вдвоем на диванчике с опаской смотрят друг на друга и звучит чей-то голос за закрытой дверью, его руки на ее груди в холле Тинкиной квартиры… Он милый, да и держится неплохо, только одно "но", пытался сбежать, при этом больно толкнул ее и до сих пор саднит щека. Тина нахмурилась, одернула плед, и села рядом с Георгием. Он, почувствовав возможность двигаться, приободрился и даже повеселел, вернув себе прежнюю уверенность – Заточение мое имеет некоторые приятности, меня обслуживает обворожительная леди.
      – Включу в счет, – пообещала Тина.
      – Можно высказать пожелание? – спросил Георгий.
      – Раз продолжается раздача подарков, говори, – согласилась Тина, открывая бутылку.
      – Скучно здесь. Рисунок обоев изучен мною досконально, могу зарисовать по памяти.
      Если я представлю список книг…
      – Никаких списков, – возмутилась Тина, – книжку так и быть дам, но библиотека у Ванечки небогатая, на Лондонскую Британскую не потянет.
      – Ну, хоть книжку, – хмыкнул Георгий, – хорошо бы стихи.
      – Не обещаю, Иван и стихи – две вещи несовместные… – булькнув водкой по кружкам, сказала Тина – Кстати, кто он? Ты и эта горилла…
      – Аккуратнее в выражениях, вот как расскажу Ванечке… – уже улыбаясь, пригрозила девушка.
      – Думаешь, боюсь его? – Георгий взял с подноса бутерброд с засохшим сыром и внимательно рассматривал его.
      – Ах, сама его боюсь, – притворно ахнула Тина.
      – Как же, как же, слышал я, как этот ротвейлер, весьма экзотичным способом предлагал руку и сердце.
      Все же решившись откусить от сомнительного бутерброда, принц жевал, яростно двигая челюстями, сказывалась суточная голодовка.
      – Ты еще и подслушиваешь? – изумилась Тина, прокручивая в голове недавнюю беседу с Иваном.
      – Говорю же, делать нечего! – пожал плечами Георгий, и поднял кружку, приветствуя своего стража. Тина ответила похожим жестом.
      Слышал ли он про ее планы? Сейчас узнаем… Выпив ледяную водку, она отправила в рот дольку мандарина и взглянула на Георгия. Он скривился, и по примеру Тины закусил поданной ею мандариновой долькой.
      – Ну и гадость… – пробурчал он.
      – Раз слышал Ванькино предложение, значит, слышал и то, что сердце мое отдано другому, – она вернула его к теме, заговорщицки понизив голос.
      – Странное у него имя – "паразит", – усмехнулся Георгий.
      – Мягко сказано, как еще назвать человека, который не думает о последствиях?
      – О последствиях чего? – удивился принц. – Своей доверчивости?
      – Нет, о том, как быть девушке с испорченной репутацией, – Тинка свела брови на переносице, и добавила, – бывшей невесте.
      – Тебе кто-то подмочил репутацию, а я-то тут причем? – он никак не хотел понимать Тинкины намеки.
      – Ничего себе! Совести у тебя нет… – возмущенно покивала головой девушка. – Объелся шампанского, и теперь якобы ничего не помнит!
      Слова о шампанском совпали с разлитием водки по кружкам, Георгий сосредоточенно думал и через минуту изрек:
      – Так ведь ничего не было! Не было?
      – Вот видишь, не уверен, – подала ему кружку Тина.
      – Было?
      – Было.
      Водка уже согрела его желудок, ударила в голову, ему стало легко и ситуация показалась забавной.
      – Черт, ничего этого не помню. Ну, раз ты помнишь, скажи, хоть сносно было?
      – Ты прекрасный любовник, такого секса у меня в жизни еще не было! – закатила глаза Тинка.
      – Рад, что понравилось, – пьяненько улыбнулся он. – Какие тогда претензии? Зачем я здесь?
      – Затем, друг мой, что вернуться к Давиду я не смогу. После того, что он увидел, меня теперь замуж никто не возьмет, – сделала паузу, – никто кроме тебя.
      – А Ванечка? – напомнил он.
      – А кто тут недавно говорил "ты и эта горилла"?
      Тина видела, как он хмелеет на глазах, и посоветовала:
      – Ты давай закусывай, а то потом опять скажешь "ничего не помню".
      – Как увидел? – зацепился за произнесенное слово пленник.
      – А вот так. Приехал ко мне, ключи от моей квартиры у него есть, вошел, а там у нас акробатический этюд "Половая зрелость", – Тинка подпустила слезу в голос. – Тут же помолвка и расстроилась.
      – Переживаешь? – удивился Георгий, и посоветовал. – Плюнь!
      – Как плюнь, я замуж хочу и детей тоже… Кстати, почему ты не носишь с собой презервативы? И как на грех у меня дома не оказалось…
      – Я как-то не собирался, у отца юбилей… Постой, ты хочешь сказать, что мы без…
      – Уж так ты меня желал, – ничуть не смущаясь, врала Тина, – сказал, если что случится, вся ответственность на тебе. Когда Давид мне в лицо бросил, что я умру старой девой, что в нашем городе все будут знать какая я шлюха, то я решила, не отпущу тебя. Увезла сюда и связала.
      – И ты думаешь, что я женюсь? – вопрос прозвучал насмешливо.
      – Я тебя не выпущу, – твердо сказала Тина.
      – Я тебя впервые увидел! – возмутился Георгий. – Откуда я знаю, может ты и правда…
      – Значит вот как! Обесчестил девушку, и в сторону!
      – Дорогая, я не давал тебе обещаний… – попробовал вступиться за себя Георгий, – и потом, ты была не против моих ухаживаний, уединилась со мной, привезла к себе домой… Это характеризует тебя, как девушку свободного поведения…
      – Ах, теперь я уже девушка легкого поведения!
      – Не я это сказал. Прости, но жениться не буду.
      И тут Тина заплакала. Сначала сама удивилась, как наполнились слезами глаза, полились по щекам нескончаемыми струями. Как же так? Она не собиралась плакать перед этим хлыщем. Что за дурацкие сантименты? Оказывается, ей стало до жути обидно, что этот мужчина, которого она хотела обмануть, не хочет взять ее замуж!
      Горькие рыдания сотрясли ее точеные плечики, лицо приняло выражение обиженного ребенка, она закрыла его руками, чтобы он не видел ее некрасивости. Георгий свободной рукой сделал попытку пожалеть ее, погладив распущенные по плечам рыжие волны, и невольно залюбовался ими. Красота! Он вдруг увидел, что рядом с ним не его пленитель, а пленительная девушка, в которую он почти влюбился на званом вечере отца.
      – Тина… – попробовал он успокоить ее, – Тиночек.
      Имя ее было необыкновенно вкусным, таяло на языке, и он снова повторил:
      – Тина.
      Она всхлипнула и уронила голову к нему на грудь. Принц был в замешательстве, чем он так огорчил ее? Сказал, что не будет жениться? К ее словам он всерьез не относился, неужели она рассчитывала на то, что он вдруг согласиться? Ну, и дела!
      От ее волос тонко пахло ландышем, Георгий вспомнил мамины любимые духи, рукой он обнял девушку и гладил успокаивающе по спине. Тине было уютно в его полуобъятье, приятно касаться зареванным лицом шелка его рубашки, на секунду подумала, что она будет испачкана тушью, но оставила мысли кроме той, что ей хорошо и спокойно на груди у мужчины, чего с ней не случалось после гибели Павлова. А вот об этом думать было нельзя, никак нельзя! Стала себя жалеть, проклинать свою бесполезную жизнь, и рубашка Георгия вновь стала намокать с угрожающей быстротой. Рука Георгия вела себя странно, успокаивающие поглаживания сменились интимными, она то сжимала Тинкино плечико, то, проскользнув по спине, крепко взялась за талию и придвинула ближе девичье тело. Тина замерла в ожидании, сердце забарабанило заячьей лапкой. Георгий вдохнул запах ее волос, нашел ее ушко, касаясь его губами, прошептал:
      – Девочка моя, сладкая, желанная… иди ко мне…
      Тинку повело, от его слов мурашки пробежали по спине, дрогнуло и сладко заныло сердце. Она смотрела на него покрасневшими от слез глазами, и губы ее были припухшими, яркими и ужасно аппетитными. Георгий прикоснулся к ним, сначала осторожно, боясь вспугнуть, но неутоленное со времен бала желание толкало его на безрассудные поступки. Поцелуи становились более горячими, более страстными, рука принца с ловкостью опытного манипулятора, расправлялась с пуговками Тинкиной блузки, распахнув ее, замерла в нерешительности, две высокие, тяжелые груди, а она одна!
      – Сними наручник! – взмолился пленник.
      Чуть было не дрогнула Тина. Вовремя вспомнила Ванечкины заветы, но огорчать принца отказом не спешила. Георгий, забыв об оковах, восторженно принял наездницу, она, расстегнув зареванную рубашку, одним махом решила бремя тяжкого выбора Георгиевой руки, прижавшись своею загорелой грудью к бледному торсу принца. Венценосный спешил исполнить заветную мечту.
      – Тина… – горячими губами он целовал ее предплечье, рука его сжимала ее подпрыгивающие ягодицы.
      "Промедление смерти подобно", вспыхнуло в его мозгу, и обжигающим пеплом осело на выгнувшемся теле. Его звериный рык, перекрыл оглушающий Тинкин вопль:
      – Немедленно выйди! Ваня! Немедленно выйди!
      Дряблов стоял на пороге и накручивал на руку металлическую цепь. Тинка вскочила с постели, бросилась навстречу Ивану, ухмыляющемуся, поигрывающему тяжелой цепью, предвкушающему развлечение.
      – Ванечка! Ваня, не надо! – запричитала Тина.
      – Запахнись, – бросил ей Иван, наступая и не обращая внимания на девушку, как на несерьезную преграду.
      – Ваня… – простонала она от собственной беспомощности, но блузку все же запахнула.
      Георгий подтянулся, скрипнув панцирной сеткой, прикрыл пах пледом, и с удивительным спокойствием смотрел на надвигающуюся гору мышц.
      – А ты, – рявкнул ему Иван, для пущей убедительности, крепко приложив цепь к своей ладони, – террорист, попробуй теперь скажи, что не женишься!
      Георгий перевел взгляд на Тину, на ее руки, придерживающие блузку, не закрывающую лобка, на стройные ножки, поправил съехавший воротник рубашки и надменно произнес:
      – А вот это не ваше дело. Мы сами разберемся.
      Дряблов рванулся к разворошенной постели, но Тина повисла на его руке. Иван стряхнул ее и угрожающе навис над Георгием.
      – Ты что сказал? Какое у тебя здесь дело? Тина, отойди! – отпихнул он девушку.
      – Ванечка, Ванюша, умоляю, оставь его! – истошно закричала Тина, снова вцепившись в рукав и увлекая Дряблова на кухню. Иван неохотно последовал за ней, не выпуская цепи из рук. Лицо его выражало недовольство.
      – Слушай, Валь, ты сама определись, чего хочешь, – зло бросил он, – какого хрена вообще затевалась вся эта бодяга, если ты не хочешь женить его на себе?
      – Хочу, Ванечка, очень хочу! Ты гений, появился в самый нужный момент, – горячо зашептала Тинка ему на ухо, – заставлял звонить его отцу, насильничал, сейчас ты враг, наш общий враг! Женится он на мне, не сомневайся, стокгольмский синдром, помнишь? Проще говоря, это сильная эмоциональная привязанность к тому, кто угрожал и был готов убить, но не осуществил угроз.
      Тина, прижимая указательный палец к губам, кивнула в сторону террасы и спешно надев сапожки и накинув Иванов тулуп, присоединилась к Дряблову, нервно переступающему с ноги на ногу на стылой террасе. Иван хмурил брови и покусывал губу, словно четки перебирая звенья цепи, и в уме пережевывая полученную от Тинки информацию. Наконец он выдал с интересом смотрящей на атрибуты его мыслительной деятельности девушке:
      – Ага. Ваня во всем виноват. Террорист Ваня, стокгольмский блин…
      – Ваня, – начала успокаивать его Тина, делясь своими задумками, – все утрясется, никуда Айвазяны не денутся, клянусь, разведемся, как только вернемся. Мне только росписи и надо, слава она спереди бежит, в титрах Тина Айвазян и все, капут!
      Бернса на налогах подрежем, тут у нас Давид специалист, Ладкину смерть дядюшке своему он не простит, к тому же дело-то достанется ему, а дело таких бабок стоит!
      Короче переворот мы готовим, Ваня.
      Тина пропустила брачный контракт, умышленно или нет, сейчас и сама не могла ответить.
      – Жалко Бернса… – промолвил обалдевший от таких перспектив Иван.
      – А еще птичку. Ваня, Ваня, Бернс работорговец, запомни. Не вырваться тебе из его лап, пока есть в тебе сила и молодость, а старость придет, а она у нас в тридцать лет приходит, все, забудут о тебе, словно и не было Вани Дряблова, суперчлена Венус.
      – Не очень-то и хотелось до седых мудей причиндалами размахивать, – хмыкнул Иван, – а вот ты скажи, неужели Давид, управляя дядькиным бизнесом останется все таким же милашкой?
      – Я знала, что у тебя Иван не только мускулы, но и мозги имеются, – тихонько засмеялась Тина, – да уж бернсами не рождаются, бернсами становятся… Вернемся к нашим баранам, то есть одному барану, жертвенному. Сегодня плетка была, – Тина покосилась на цепь, еще зажатую в огромном дрябловском кулаке, – теперь должен быть пряник. Своди-ка ты его, Ваня, в баньку, попарь, веничком отхлестай, каждый твой взмах ему будет казаться последним, натерпится…
      – Этак, он мне от страха всю парилку уделает – заржал Дряблов.
      – Нет, Ваня, боится он не тебя, смерти во цвете лет боится, – посерьезнела Тина.
      – Ты мне его живым оставь, а я уж потом к нему с пряничком.
      – Ну и ведьма… – подивился Иван.
      – Нравится он мне, Ваня, – призналась Тина, – гордый только уж очень, унижений своих не забудет.
      – Я бы тоже не забыл, как меня без штанов оставили, – сказал Дряблов.
      – Времени у нас мало, – остановила его Тина. – Топи баньку.
 

Глава двадцать пятая