Современная электронная библиотека ModernLib.Net

По кличке «Боксер»: Хроника времен культа личности

ModernLib.Net / Историческая проза / Денисов Валерий / По кличке «Боксер»: Хроника времен культа личности - Чтение (стр. 5)
Автор: Денисов Валерий
Жанр: Историческая проза

 

 


Поставив подпись, Александр откинулся на спинку стула, глубоко вздохнул, потянулся и крикнул:

– Татьяна!

Испуганная жена выскочила из кухни.

– Что случилось?

– А не перекусить ли нам?

10.

Уже вскоре Сатов убедился, насколько прав был шеф, когда предложил ему повесить в кабинете перчатки. Исполнение его новых обязанностей, не зафиксированных ни в каких должностных инструкциях, требовало постоянно иметь боксерский инвентарь на виду.

В его кабинете то и дело раздавались телефонные звоики: коллеги, встретив упорное нежелание подследственных подписывать фальшивки, приглашали Боксера на помощь. И он живо откликался на их призывы. То и дело Сатова видели пробегающим по коридорам в боксерских перчатках. Учитывая не совсем удачный первый опыт, он стал бить свои несчастные жертвы, что называется, с умом, изощренно – по тем местам, где особенно ощущается боль, но человек при этом не теряет сознания, или так, чтобы отключить сознание подследственного, но не лишать его жизни. И не дай бог, чтобы кровь была. В общем, искусство палача младший лейтенант постигал быстро и профессионально. Прививались навыки, зверел характер, укреплялась вера в свою исключительность. Тем более, что после каждого удачного подключения к допросу, Зобин благосклонно похлопывал своего протеже по плечу и приговаривал:

– Молодец, молодец!

И молодец, уже не стесняясь коллег, похвалялся в курилке:

– Я вчера так обработал этого вонючку-троцкиста… Да вы знаете его, профессора Сафронова. Так вот, он вмиг сознался во всем. Стрелять хотел, сволочь, в первого…

И все-таки полного удовлетворения Сатов не испытывал, не нравилось ему, что «работает» в тени. Да, Зобин хвалит, но он всего лишь нач-отдела. Многое ли от него зависит? Для того, чтобы двигаться дальше, надо попасть в поле зрения первых лиц, заслужить их благосклонность. А как? Через секретарей не прорвешься, на лестнице дожидаться не будешь. И с тоской констатировал следователь-неудачник: надо ждать случая. И такой вскоре подвернулся.

В первом часу ночи Сатов сидел в кабинете и мучился от безделья: вот уже три часа, как в «простое».

Что-то случилось с конвейером – остановился. Вот и щелкал младший лейтенант беспрестанно выключателем настольной лампы, забавлялся. И вдруг – звонок. Схватил трубку телефона и сразу же узнал голос Зобина:

– Где это ты болтаешься?

– Никак нет, не болтаюсь. Который час уже сижу в кабинете.

– Опять у меня что-то с телефоном. Ну да ладно, ноги в руки и срочно к начальнику управления.

Сатов вскочил с кресла и совсем было отнял трубку от уха, как услышал:

– И не забудь свой инвентарь… Дело предстоит серьезное.

Инвентарь что, инвентарь – на гвоздике за спиной. Схватил перчатки и мигом в коридор. Задержался лишь затем, чтобы дверь закрыть. Хотя мог бы этого и не делать: кабинет-то по сути своей – бутафорский. Мебель одна, в столах – пусто, на книжной полке – пыль.

Бежал по коридору Сатов лихо, но не сказать, чтобы со спокойным сердцем. Как-никак, у «самого» на вызове он ещё ни разу не был. Чем все обернется, предполагать трудно. Вдруг что не так, тогда карьере конец, тогда снова вниз, в оперы. Сумбатов – человек крутой, многим жизни поломал. Знать бы наперед, к чему готовиться. С такими невеселыми мыслями и предстал следователь в приемной перед секретарем. Молоденький лейтенант укоризненно произнес:

– Задерживаешься, комиссар ждет.

И предупредительно распахнул дверь.

Всякое видел Сатов за годы своей службы, особенно за последние месяцы, но такая картина предстала перед ним впервые. Тучный, взмокший от напряжения, начальник управления таскал за бороду по полу тщедушного человечка, крича:

– Ты будешь говорить, гад? Будешь?

При этом слюни брызгами летели из его перекошенного от злобы

рта.

За спиной Сумбатова подобострастно изогнулся верзила Халдыбанов с резиновым шлангом в руке. У огромного письменного стола застыл в позе гоголевского городничего из заключительной сцены «Ревизора» Зобин.

Ошеломленный Сатов остановился в дверях, не зная, как вести себя в столь неординарной ситуации. Вряд ли начальнику нужен лишний свидетель происходящего. Следователь машинально сделал шаг назад, но наткнулся на стоящего сзади секретаря. Тот подтолкнул в спину, явно приглашая младшего лейтенанта войти. Сумбатов заметил вошедших.

– Ну, что замер, сынок? Проходи… – прохрипел он, – а то мы тут умаялись с этим заморышем. Подходи, подходи ближе…

Сатов выполнил указание начальника и остановился возле лежащего на спине человека.

Как ни изувечено было лицо истязаемого, младший лейтенант без

труда узнал его:

– Это Султан Эфендиев, председатель ЦИК.

– Правильно, Эфендиев. Но не председатель, а изменник, контр революционер и террорист. И ещё – подлый трус. Не хочет признаться в своих мерзких преступлениях перед народом. Боится принять смерть от руки рабочего класса.

Сумбатов пнул лежащего ногой, крикнул помощнику:

– Воды!

И опустился, обессиленный, в громадное кожаное кресло. Ожили фигуры всех присутствующих в кабинете. Халдыбанов кинулся помогать секретарю приводить в чувство Эфендиева. Зобин подошел к Сатову, положил руку по-приятельски на плечо, как бы приобщая к таинству происходящего и тем самым делая соучастником творимого преступления. Проговорил на ухо вкрадчиво, почти шепотом:

– Вымотался комиссар с этим подонком, сам видишь, и очень рассчитывает на твою помощь… Так что не подведи.

Сатов в этот момент ощутил в себе необъяснимое возбуждение. Такое происходит с хищником при виде крови. Дыхание его участилось, ноздри раздулись. Он ничего не ответил на слова Зобина. Думал о своем: вот шанс, вот случай доказать, на что способен Николай Сатов – бывший чемпион республики, доказать в присутствии человека, от одного росчерка пера которого зависят судьбы людей. Молча надел Боксер перчатки и так же молча протянул руку Зобину. Тот поначалу не понял жеста, но, сообразив, взялся за шнурки. Этой ночью он был лишь секундантом…

Эфендиев пришел в чувство. Он полулежал на стуле, куда «устроили» его подручные палача. Бывший председатель ЦИК с трудом поднял отяжелевшие веки и увидел громадное чудовище, нависшее над ним. Оно смотрело немигающими глазами поверх непонятных кожаных полусфер. Где уж было сообразить бедняге в этом кошмаре, что перед ним фигура боксера, изготовившегося к бою!

До него, едва обретшего сознание, дошел смысл произнесенной чудовищем фразы:

– Так ты признаешься, негодяй?

Эфендиев не мог разжать окровавленный рот и только мотнул отрицательно головой.

В этот момент свет вновь померк для него. Боксер провел серию ударов, способных потрясти стокилограммового гиганта, не то что худенького пожилого человека. Естественно, что тот вновь оказался на полу. Тогда остервеневший Сатов зубами сорвал шнуровку, сбросил перчатки, подскочил к Халдыбанову и выхватил у него шланг. С этим резиновым обрубком кинулся к Эфендиеву, принялся колотить по лежащему телу, приговаривая:

– Ну, будешь признаваться?!.

Вмешался Сумбатов. Удовлетворенный, он произнес:

– На сегодня достаточно…

А когда пришло завтра, Сатов не потребовался. Боясь новых истязаний, сломленный Эфендиев подписал все подсунутые ему бумаги. Ещё один самооговор подшили к делу фальсификаторы, и не без помощи становившегося все более нужным Боксера.

…В то время, как Сатов попал в поле зрения самого высокого начальства, Маньковский стал объектом раздумий наркоматовских кадровиков. По указанию руководства они подыскивали ему местечко на периферии, где-нибудь подальше от Баку. Исходили предложения и о том, чтобы вообще тихо, биз лишней возни, убрать его из органов. А пока лейтенант находился при оперативном дежурном. Комендант Суханов от его услуг отказался наотрез, ещё и намекнул, как бы чего этот чудак не выкинул. Откуда ему было знать, что его опасения уже оправдались – письмо Маньковского надежным товарищем доставлено в столицу. Выполняя самые различные поручения дежурного, Александр с надеждой и тревогой ждал ответа. И в этот вечер тоже.

Они с Татьяной сидели по давней привычке на кровати, откинувшись на старенький гобелен, доставшийся молодым в качестве свадебного подарка, и думали-рядили о своей дальнейшей судьбе.

Татьяна с присущей женщинам интуицией чувствовала приближение большой беды. Но вида не подавала, зачем лишний раз волновать мужа, и внимательно слушала своего Сашку. А тот упрямо повторял:

– Это все наши перегибают. Уверен, в центре не знают, что творится на местах…

«Чудак ты мой, оптимист неисправимый», – отвечала мысленно на то жена и ощущала тревожное сердцебиение.

Внизу хлопнула дверь, застучали по лестнице каблуки, как тогда, когда их навестил Сатов в первый и последний раз. «Это конец», – подумала она и комок подступил к горлу. Нет, не подумала, а произнесла тихо, но Саша услышал, пожал ей руку, встал с кровати и пошел к двери. Навстречу беде?

Сержанту не пришлось даже стучать: хозяин распахнул перед ним дверь и впустил в квартиру. Он был один. «Значит, не арест», – подумал Маньковский и спросил:

– Чем обязан?

– Вам пакет, товарищ лейтенант, распишитесь, пожалуйста.

Маньковский поставил подпись в книге донесений и вскрыл конверт. Посыльный не уходил, он ждал, когда лейтенант ознакомится с документами.

Александру сержант доставил командировочное удостоверение, предписание немедленно выехать в Москву в распоряжение НКВД СССР и билет на утренний поезд. Сержант, убедившись, что у Маньковского к нему вопросов нет, попрощался и вышел. Александр обернулся к жене, сказал с улыбкой:

– А ты боялась… – Протянул Татьяне билет. Билет в неизвестность.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

СТОЛКНОВЕНИЕ

Насилие – слишком крепкое вино.

Довольно одного стакана,

чтобы человек потерял контроль над

своим рассудком.

Ромен Роллан.

1.

Год сорок четвертый… До Победы – ещё долгие месяцы. Бои гремят в лесах Карелии, среди болот Белоруссии, на полях Украины. И здесь – в Крыму.

…Апрель на южном берегу – пора буйства красок, когда все вокруг ласкает взгляд: и нежная зелень листвы, и многоцветье распустившихся бутонов, и обретающее летнюю голубизну море. Коктейль дурманящих запахов, ласкающая теплота весеннего солнца.

Это все – на побережье. А за зубчатым забором Яйлы, на её северных склонах и в апреле – снежные заносы и завалы. Немецкое командование считало, что они надежно прикрывают Ялту с северо-запада. Эту уверенность и решила использовать Советская Армия. Дивизия генерала Преображенского вечером четырнадцатого апреля вышла к подножию горы Ай-Петри.

Подразделения сразу начали восхождение на горный перевал, ведущий к городу. Совсем не простым оказался этот путь. Уже на сравнительно небольшой высоте путь преграждал снежный покров, местами достигавший метровой толщины. К тому же под слоем снега часто оказывалась наледь: артиллерийские тягачи, автомашины пробуксовывали. Даже мощные «студебеккеры» пасовали перед крутизной и льдом. Да и гитлеровцы постарались: многие участки дороги были серьезно ими испорчены. Каменные и ледяные насыпи образовывали труднопроходимые завалы. Дивизия остановилась. Утомленных длительным переходом воинов ожидала тяжелая ночь. Вместо предполагаемого отдыха – титаническая работа по расчистке скальных завалов и снежных сугробов.

Люди, закинув за спины автоматы и винтовки, взяли в руки кирки и лопаты. Выпрягались из артиллерийских упряжек трофейные кони и подводились к многопудовым камням. Недовольным ржанием высказывали эти лошади-тяжеловесы свой протест против столь «черной» работы. И нужно было большое мастерство ездовых, чтобы укротить лошадей, уберечь их от падения в пропасть вместе с грузом.


К утру дорогу удалось расчистить. Но ничего не знал о трудной ночи Сатов, мчащийся на своем легком на подъем американском вездеходе.

Судьба явно благоволила к нему в последнее время. Год назад он получил назначение на работу в Крым. Правда, полуостров находился ещё под оккупацией немцев, но наркомат автономной республики уже существовал и базировался в только что освобожденном Краснодаре.

Туда, естественно, и прибыл Сатов. Разрушенный, опустошенный город произвел гнетущее впечатление. Ещё больше навела тоску канцелярская работа в законсервированном ведомстве. Бывший следователь рвался на самостоятельную работу. И с помощью покровителей добился-таки своего: назначили начальником ОНКГБ. Оставалось только добраться до места новой службы. «И неплохо было бы при том, – мечтал Сатов, – по пути прихватить кое-какую награду». Судьба свела его с одним душевным человеком – командиром бригады, отправляющейся на исходные рубежи для штурма Крыма. Посидели за бутылочкой, поболтали, пришлись друг другу по душе. И сманил командир начальника существующего лишь на бумаге отдела. Самовольно укатил Сатов на фронт. Форсировал с мотострелками Сиваш. Обошлось.

Расценили его поступок как проявление патриотизма и большой ответственности. А новый знакомец – командир бригады – ещё и к ордену представил. Как же тут не верить в судьбу?


…Шофер резко нажал на тормоз. Зад «виллиса» от внезапной остановки подбросило вверх, отчего один из автоматчиков навалился на спину подполковника, а тот, в свою очередь, ударился лбом о ветровое стекло.

– Какого!.. – матюгнулся Сатов и зло посмотрел на водителя, но тут же заметил впереди солдат, перегородивших дорогу.

– Ваши документы! – приказал подошедший сержант.

После выполнения формальностей он предупредил подполковника, что на перевале сильные заносы, машина не пройдет.

– Ничего, у нас цепи есть, – успокоил сержанта Сатов и взмахом руки дал шоферу команду «вперед».

«Виллис» уже проскочил расчищенный ночью бойцами наступающей дивизии от скальных завалов участок, но чем выше к перевалу поднималась машина, тем чаще встречалась на обочинах техника, застрявшая в метровой толще снега.

Тяжело урчали мощные двигатели тягачей, свистящие звуки пробуксовывающих колес грузовиков били по нервам. Вездеход Сатова, лавируя между стоящей техникой, упорно пробивался вперед.

Пришлось, правда, поставить на колеса цепи. Но вскоре выяснилось, что и они не выручат. Оставалось надеяться только на силу своих мускулов. Сойдя с «виллиса», Сатов заметил, как метрах в двадцати впереди них артиллеристы тащили на постромках свою легкую пушку. Как бурлаки. С той лишь разницей, что те, волоча баржу, вязли в прибрежном песке, а эти с каждым шагом все глубже погружались в мокрый липнущий снег.

И тут Сатов увидел группу вооруженных людей, сразу вызвавших у него профессиональную подозрительность. Растянувшись по заснеженной дороге, она двигалась по самой её кромке, нависшей над ущельем, вроде бы сторонясь, уступая путь тем, кто тянул технику. Казалось, идущие стыдятся своих изодранных одежд, сугубо цивильного вида. Подполковник пристально вглядывался в шагающих. Кто такие? Почему в боевой колонне войск? Дав знак одному из автоматчиков следовать за ним, Сатов направился к заинтересовавшей его группе.

Подошел к тому, кто шел впереди. Без излишней дипломатии спросил:

– Кто такие?

Человек в черном, довольно потрепанном полушубке выпрямился, вскинул кудрявую, тронутую сединой голову, поправил висевший на груди трофейный автомат и тихо ответил:

– Партизаны мы, из соединения товарища Македонского. Нас уже проверяли. – Мужчина усмехнулся. – И не один раз.

– Это не меняет дела, придется предъявить документы и мне…

Формальности были выполнены довольно быстро. В этом немалую

роль сыграло и то обстоятельство, что Сатов быстро смекнул, какую выгоду можно извлечь из встречи с этими «свободными воинами». Вот она, сила, способная вознести его «виллис» на перевал.

– Все в порядке, товарищ… – Сатов ещё раз заглянул в документ, предъявленный «кудрявым», – товарищ Горелов. Но у меня к вам просьба: помогите нашего «козлика» протащить вперед.

Партизаны побросали свое оружие в машину и облепили её со всех сторон. Раздалось дружное: «раз, два… взяли». «Виллис», радостно фыркнув, рванул вперед к зависти пехотинцев, все так же монотонно двигающихся к цели. На душе у Сатова стало веселее: все-таки войдет он в Ялту с передовыми частями. А Горелова нужно взять на заметку, если из ялтинских, может сгодиться. Тут и солнце выглянуло из-за туч и остановилось в зените. Полдень пятнадцатого апреля…

Но вот разношерстную ватагу энергичными знаками остановил патруль. Движение рук старшего означало: машину на обочину, всем оставаться возле неё. Лейтенант в полном вооружении, с каской на голове подошел к Сатову.

– Судя по всему, товарищ подполковник, вы здесь старший? Правильно я понял?

– Наверное, так и есть. Я – начальник ялтинского отдела наркомата госбезопасности. Со мной трое подчиненных. Помогает нам группа партизан… – Говоря все это, Сатов в который уже раз за эти дни вытащил удостоверение личности.

– Все в порядке, – лейтенант отдал честь. – Но некоторое время вам придется все же переждать здесь. Эти скалы послужат отличным укрытием.

Сетов сплюнул с досады. Горелов же, стоявший рядом, успокоил:

– Успеем в Ялту. Давай-ка лучше перекурим, на солнышке погреемся, да людям дадим передохнуть. Мои-то уже с ног валятся – две ночи, считай, не спали.

Ничего другого не оставалось. Партизаны, разобрав оружие, расположились бивуаками прямо на снегу, под скалой. А Сатов с Гореловым забрались на заднее сиденье «виллиса».

2.

Лето сорок четвертого выдалось для Сатова жарким. В прямом и переносном смысле. Крымское солнце пекло нещадно. Куда ни шло, если лежишь на пляжном песочке и млеешь от ласкового прикосновения легкого черноморского бриза. А каково сидеть в кабинете, в наглухо застегнутом кителе или, того хуже, мотаться в черном трофейном «мерседесе» по горным дорогам. По делам, конечно. Сколько их навалилось после освобождения города! Стремительный удар наших войск не дал возможности фашистам разрушить Ялту. И это здорово!

Но у каждого явления есть обратная сторона. Ох, уж эта диалектика… Прорыв примерней через Яйлу спас город и отрезал дорогу к бегству не только тысячам солдат рейхсвера, но и тем местным жителям, что сотрудничали с врагом. Много их было или мало? Вот вопрос, который маячил перед начальником отдела НКГБ. Задача поставлена четко: профильтровать всех, А у него в подчинении людей – всего ничего. Вот и вертись, как хочешь. Мало того, ещё эта возня с крымскими татарами. Факты – вещь упрямая: замарал кое-кто из них себя связью с гитлеровцами, В карателях ходили, зверства чинили. Кое-кто… Но приказано выселить всех…


Сатов, мрачный и злой, только что вернулся с одной такой операции. Избалованный последними годами своей карьеры, он считал себя униженным законченной работой. Нет, не тем, что сгонял, как скот, людей, вину которых никто не пытался доказывать, которых лишали родной земли и крова. Не тем, что участвовал, по сути, в геноциде. А тем, что привлекли его к делу, с которым вполне мог бы справиться ротный командир да опытный опер…

Следы этого неудовольствия оставались и теперь, днем, когда невыспавшийся начальник отдела занял место за столом роскошно обставленного хозяйственниками кабинета.

Ох уж эта давняя сатовская страсть к кабинетам. Целый год провел он без кресла. И потому сразу после прибытия в Ялту занялся Сатов обустройством своего рабочего помещения. Каждый предмет, стоящий сейчас перед его глазами, каждая вещица может поведать о многом. Вот хотя бы та люстра, что играет солнечными бликами. Когда-то она услаждала взгляд великих князей. Подполковник лично сам прихватил ее в алупкинском дворце, том самом, что удивляет своими «мавританскими» мотивами и пугает слабонервных мраморными львами. Или черного дерева письменный стол, на который Николай Александрович положил сейчас свои пудовые кулаки. Его конфисковали у одного из бывших торговцев, процветающих здесь во время оккупации, А картины, что так освежают начальственный кабинет, восточные вазы, стоящие по углам и долженствующие говорить о безупречном вкусе хозяина? Их совсем недавно изъяли при обыске. У этой, как ее… Ах, да, Назаренко.

При воспоминании об этой скверной даме у Сатова заныли зубы. Подполковник выдвинул ящик стола и достал небольшой лист бумаги. Вроде бы ничего особенного на нем написано не было. Так, несколько фамилий. Но вот условные значки, стоящие против них, объясняли Сатову многое. И не просто объясняли, но и указывали на особый интерес начальника к тому, что за ними скрывалось.

Бумажка, извлеченная из стола, произвела на Сатова магическое действие: разгладились на хмуром лице морщинки, исчезла усталость, испарилось недовольство, Николай Александрович распрямил плечи, поудобнее устроился в кресле.

За столом сидел теперь прежний, уверенный в себе, раскованный Сатов. Впрочем, не совсем прежний.

Молодой, шустрый, в меру разбитной, готовый «шестерить», охотно сгибающийся под взглядом руководства лихой оперуполномоченный и начинающий следователь остался там, в тридцать седьмом. Теперь это человек с определенной степенью респектабельности. На его лице четко обозначились черты властности. Седина, пробившаяся на висках, прибавила солидности. Нет, это уже не порученец, человек на побегушках. Это – начальник! Знаменитые сатовские боксерские перчатки все еще висели в кабинете, над чемпионским кубком. Но они уже покрылись пылью. Ведь теперь у Сатова появилась возможность оставаться чистым даже при самой грязной работе. «Защитным фартуком», принимающим на себя грязь, стали подчиненные – безотказные приводные ремни и рычаги, которыми он с успехом манипулировал в своих целях.

…В дверь тихо, как привидение, проскользнул молодой лейтенант. Не то секретарь начальника, не то адъютант, толком этого никто в отделе сказать не мог, так как в штатном расписании такие должности отсутствовали. Но люди точно знали: этот входящий без стука в кабинет начальника человек пользуется его безграничным доверием.

Сатов оторвал глаза от бумаги и, не поднимая головы, спросил:

– В чем дело, Ширяев?

– Внизу, в приемной, некто, назвавшийся Гореловым, просится к вам на прием, товарищ подполковник.

Начальник отдела сморщил лоб, силясь вспомнить, что связано с названной фамилией. Но мозг не выдал нужной информации.

– Горелов? Не знаю.

– Вроде бы говорил он, вы вместе с ним на перевале перед штурмом города были…

– Да-да, припоминаю… Партизанский командир. Лихой мужик. Так зачем он пожаловал?

– Я тоже поинтересовался. Но он желает только в личной беседе сообщить. Что будем делать? – лейтенант застыл в вопросительной позе.

– Приведи его…

Горелов вошел энергичной походкой, с открытой улыбкой на лице. Казалось, еще секунда – и он распахнет объятия. Но серьезно-недоступный вид человека, сидящего за столом, остудил его пыл. Он точно споткнулся посреди кабинета на мягком ворсе ковра. Остановился и произнес извиняющимся голосом:

– Здравствуйте, Николай Александрович. Вот приходится потревожить вас…

– Добрый день, – ответил Сетов, не поднимаясь с кресла. – Но вроде бы по имени-отчеству я вам не представлялся?

Горелов, подавленный монументальностью кабинета и сурового его обитателя, с какой-то застенчивой улыбочкой ответил:

– Это все просто. Спросил у одного товарища в коридоре.

– Вот трепачи, – буркнул недовольно подполковник, так и не пригласив посетителя присесть. – Какое же дело привело вас ко мне?

Бывший партизан наконец-то приблизился к столу и проговорил:

– Помните ту историю, что я рассказал вам, когда мы сидели в «виллисе»?

– Припоминаю. Это о партизанском провиантском складе. Так я уже туда ездил. Пусто в пещерах.

– Естественно, пусто. Считай, два года мы на нем держались. Но дело не в складе, а в той полевой пекарне, что прибилась тогда, в сорок втором, к нам…

– Горелов, а вы часом адресом не ошиблись? Я ведь не общепит и не отдел торговли. Знаю, в городе перебои с хлебом, но, простите…

– Да не о хлебе я.

– Тогда о чем же? – уже явное раздражение сквозило в словах подполковника. И это еще больше травмировало Горелова. Но он все же решил выговориться:

– Я о том старшине, что был при пекарне. Мы еще тогда его не взяли в отряд. Этот фотоаппарат на шее, вообще вид какой-то подозрительный…

Сатов насторожился. Опыт подсказывал: не с пустыми руками пришел партизан. Наконец-то подполковник указал на стул:

– Садитесь! – сказал, как приказал.

Горелов присел бочком на краешек. Судя по всему, он уже не рад был, что пришел в этот кабинет, но, как говорится, «назвался груздем…»

– Так вот, фамилия того старшины Салов.

– И откуда же это стало известно?

– Все очень просто. Пошел я, значит, вчера на толкучку. Вы знаете, что возле порта. Думал, табачку поискать или там папиросок самодельных. Народу – тьма, но все больше с барахлом. А насчет курева или там чего съестного, не густо. Эх, как вспомнишь предвоенные рынки!

Сатов перебил говорившего:

– Ближе к делу…

– Вот о деле сейчас и пойдет речь. В одном из закутков вижу – человек продает какие-то открытки. Ничего не скажу – народ толкается, видать, товар по душе. Ну, и я полюбопытствовал. Заглянул из-за спины покупателей. Ба! А там рожа знакомая не на фото, а в натуре. Ну, тот, что продавал. – С каждой фразой Горелов все больше оживлялся. Он и на стуле уже передвинулся ближе к столу. Сатов торопил:

– Короче, если можно…

– Теперь уже все – самая кульминация. Открытки-то самодельные. Копии с немецких. Вы их видели наверняка – целующаяся парочка в сердце. Открытки те продавал… – партизан выдержал многозначительную паузу, – старшина пекарни.

– Ну и что в этом примечательного?

– Примечательное я узнал позже, когда разговорился со старшиной. Назвал он себя Саловым. Рассказал, что всю оккупацию провел в Алупке: фотоателье открыл. И когда мы с вами с фашистом бились, он благополучно копил денежки да жрал немецкие колбасы. Я его спрашиваю: «Почему не в армии, война-то идет еще?» Он в ответ: «Возраст вышел. Да и болезни мучают». Нет, не зря мне тогда его фотоаппарат не понравился. Подозрительный тип…

«Тип» явно заинтересовал Сатова. Он переспросил Горелова:

– Значит, говоришь, Салов?..

Бывший партизан кивнул.

Когда Горелов ушел, подполковник достал спрятанную при появлении неожиданного посетителя бумажку и жирно вписал в нее: «Салов – владелец частного фотоателье при немцах».

В тот же день в квартире бывшего старшины был произведен обыск, естественно, без санкции прокурора. А вечером он сам предстал пред очи Сатова. Правда, перед этим все тот же услужливый лейтенант принес начальнику аккуратно перевязанный пакет.

– Здесь ровно тридцать пять тысяч. – Сказал и бесшумно исчез.

Сумму, изъятую у фотографа, Сатов спрятал в сейф. И вовремя: конвой привел арестованного Салона. Худой, жилистый, в бумазейной рубашке с короткими рукавами, полотняных тапочках и тюбетейке. Углы рта опущены вниз, щеки висят, веки набухли, вот-вот брызнут слезы… Напуган был фотограф визитом оперативных работников и потрясен. Сатов чутко уловил его состояние и сразу же пошел в атаку:

– Немцам служил, подлец?

– Никак нет, товарищ подполковник.

– Какой ты мне товарищ…

– Простите. Гражданин подполковник. Так вроде принято величать у вас?

– Для таких, как ты, гражданин.

– Слушаюсь. Не служил я фашистам. Просто имел фотоателье. Зарабатывал на пропитание.

– А как и когда в Ялте оказался?

Салов поведал свою историю. И о том, как был призван в армию в Одессе, как пережил оборону города, как затем отступал в Крым вместе с нашими войсками. Рассказал об известном уже Сатову эпизоде в горах Ялты,

– И что же произошло после того, как ты на машине уехал от партизан?

– Да ничего особенного, части своей мы не нашли, подожгли машину, сбросили ее в пропасть и разбрелись кто куда. Я в Ялту подался, затем в Алупке осел.

– И как жилось в Алупке при оккупантах?

– Так ведь, помимо немцев, наших здесь много оставалось. Жили люди. Женились, рожали детей, хоронили по-христиански. И всегда снимок на память требовался. Так что не бедствовал…

Сатов взорвался:

– Не бедствовал, сволочь! Люди на фронте кровь проливали, Родину от врага защищали. А он кошелек набивал. Небось, серебром за иудство свое брал?..

Бьющийся мелкой дрожью, как в лихорадке, фотограф робко возразил:

– Да нет, больше нашими советскими госзнаками…

– И немцы тебе платили советскими?

– Нет. Они марками давали…

– За предательство-то, за лакейскую службу?

– Не служил я немцам…

– А это что?.. – Сатов сунул под нос насмерть перепуганному Салову негатив, изъятый при обыске. Фотограф с ужасом увидел, что на нем изображен немецкий офицер в форме СД. – Со службой безопасности был связан, подлец. От этого не откупишься…

Арестованный понял: это конец. Как докажешь, что фашист случайно зашел в ателье и заставил мастера сделать на память фото на фоне Ай-Петри.

Подполковник нажал кнопку вызова. Лейтенант тотчас появился в дверях…

– Убрать предателя! Передай Егорову, пусть начинает дело. И энергично, чтобы через десять дней передать подлеца в трибунал…

Когда Салова увели, подполковник подошел к сейфу, достал пакет и пересчитал ассигнации – лейтенант назвал сумму точно.

3.

Высокий, стройный мужчина в синем милицейском кителе, галифе с красным кантом, в тщательно вычищенных сапогах стоял, опершись на парапет, спиной к играющему волной морю. Он провел взглядом по изумрудному амфитеатру, раскинувшемуся по склонам гор от мыса Ай-Тодор до мыса Никитский, и глубоко вздохнул. Красотища-то какая! А воздух! Настоенный на сосновой смоле, цветах магнолии, листьях благородного лавра, он вливал бодрость, веселил кровь. Человек опустил веки. Ноздри его трепетно дрожали, жадно втягивая бальзам эфира. По бледному лицу – свидетельству перенесенной болезни – блуждала улыбка блаженства. В каком-то необъяснимом забытье он отрешился от всего, что было вокруг.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8