Пятница, 31 октября

По темному лесу, мимо мертвых деревьев, не дающих укрытия, бежит Нанна Бирк-Ларсен.

Ей девятнадцать, она задыхается на бегу, дрожит в тонкой рваной майке, увязая босыми ногами в липкой грязи.

Злобные корни хватают за лодыжки, кусачие сучья рвут бледные руки-крылья. Она падает, карабкается, выползает из отвратительных гнилых луж, пытается остановить зубную дробь, пытается думать, надеяться, спрятаться.

Яркий круглый глаз преследует ее, словно охотник раненую лань. Он медленно приближается широким зигзагом, прорезает насквозь лес Пинсесковен, стоящий на краю пустоши.

Голые серебристые стволы встают из бесплодной почвы, как конечности древних трупов, застывших в последней муке.

Она снова падает, острая боль пронзает тело. Земля исчезает под ней, и ноги летят в пустоту. Молотя руками, крича от страха и отчаяния, девушка проваливается в мутную ледяную канаву, натыкается на камни и бревна, режется об острый гравий. Головой, ладонями, локтями, коленями ловит невидимую твердую землю, ускользающую от нее в темноту.

Стылая вода, ужас – и где-то рядом он…

Тяжело дыша, она наконец выбирается из трясины, вылезает на берег, упирается из последних сил босыми, израненными, кровоточащими ступнями в болотистую жижу.

Чуть дальше на взгорке она выходит к дереву. Последние осенние листья касаются ее лица. Ствол крупнее, чем у соседних деревьев, и, обхватив его руками, она думает о Тайсе – своем отце: высоченном, молчаливом, угрюмом, непоколебимом и стойком, как бастион, готовый противостоять всему миру.

Она обхватывает дерево, цепляется за него, как когда-то цеп лялась за отца. Его сила с ней, с ним – ее сила. Больше ничего не было нужно и не будет нужно никогда.

С бескрайнего неба падает низкий вой. Вспыхивают яркие сигнальные огни самолета. Он сбрасывает путы гравитации, покидает аэропорт Каструп, покидает Данию. Его короткое присутствие завораживает и ослепляет. В беспощадном сиянии пальцы Нанны Бирк-Ларсен поднимаются к лицу. Ощупывают рану, что бежит от левого глаза вниз по щеке, открытую, кровоточащую.

Она слышит его запах, чувствует его присутствие. На себе. В себе.

Из неописуемой боли, посреди страха вырастает жаркое и внезапное пламя гнева.

«Ты – дочь Тайса Бирк-Ларсена».

Сколько раз она слышала эти слова в ответ на свои мольбы.

Ты – Нанна Бирк-Ларсен, дитя Тайса, дитя Пернилле, и ты должна убежать от этого монстра в ночи, преследующего тебя через лес Пинсесковен на окраине города – города, в котором на расстоянии всего нескольких бесконечных километров отсюда находится то теплое, безопасное место, что зовется домом.

Она обнимает дерево, как когда-то обнимала отца, обвив руками потрескавшийся серебристый ствол. Короткая маечка заляпана грязью и кровью. Она дрожит, не двигается, убеждает себя, что спасение впереди, за пределами темного леса и мертвых деревьев, среди которых не найти укрытия.

Белый луч вновь пробегает по ней. Это не поток света с брюха самолета, что летит над пустошью, словно огромный механический ангел, и лениво поглядывает, не ждет ли спасения какая-нибудь заблудшая душа.

– Беги, Нанна, беги, – кричит голос.

«Беги, Нанна, беги», – думает она.

Один фонарь направлен теперь на нее, один пылающий глаз. И он рядом.

Понедельник, 3 ноября

– Это там, внутри, – сказал коп. – Ее нашел какой-то бездомный.

Семь тридцать утра. Еще не рассвело, падал прямыми ледяными полосами дождь. Инспектор отдела убийств Сара Лунд стояла у стены грязного кирпичного строения недалеко от доков и наблюдала, как мужчины в форме натягивают заградительную полицейскую ленту.

Это последнее место преступления, которое она увидит в Копенгагене. И конечно, дело придется иметь с убийством. К тому же – женщины.

– В здании никого. Мы проверяем квартиры в доме напротив.

– Сколько ей лет? – спросила Лунд.

Коп, которого она едва знала, пожал плечами и утер ладонью дождевые капли с лица.

– Почему вы спрашиваете?

Из-за кошмара, хотелось ей сказать. Кошмара, который разбудил ее сегодня в половине седьмого утра, заставил с криком подскочить на пустой кровати. Когда она встала, Бенгт, милый, чуткий, спокойный Бенгт неслышно ходил по дому, заканчивая укладывать вещи. Марк, ее сын, крепко спал в своей комнате перед телевизором, даже не шевельнулся, когда она, очень осторожно, заглянула в дверь. Этим вечером они втроем должны улететь в Стокгольм. Новая жизнь в другой стране. Назад пути нет. Мосты сожжены.

Сара Лунд была серьезной женщиной тридцати восьми лет. Она без устали всматривалась в мир вокруг себя, забывая о себе самой. Начинался ее последний рабочий день в копенгагенской полиции. У женщин вроде нее не бывает ночных кошмаров и призрачных видений в темноте, ей не может померещиться испуганное девичье лицо, отчего-то очень похожее на ее собственное много лет назад.

Это все фантазии для других, не для нее.

– Можно не отвечать, – сказал коп, хмыкнув, поднял ленту и провел Сару к раздвижной металлической двери. – Вот что я вам скажу: такого я еще не видел.

Он протянул ей пару синих резиновых перчаток, подождал, пока она их натянет, потом уперся плечом в ржавый металл. Взвизгнув, словно ошпаренный кот, дверь подалась в сторону.

– Я сейчас догоню вас, – сказал коп.

Не дожидаясь его, она сразу пошла вперед, и, как всегда это делала, внимательно огляделась. Огромные яркие глаза смотрели по сторонам, ничего не упуская.

Как только она оказалась внутри, полицейский по какой-то причине задвинул дверь обратно, причем так быстро, что кот взвизгнул октавой выше, чем в первый раз. Стало тихо: серое дождливое утро исчезло за тяжелым металлом.

Сразу за коридором было помещение, похожее на холодильную камеру при мясокомбинате, из балок через равные промежутки свисали крючья. В потолке горела одна лампочка.

Влажно поблескивал бетонный пол. В дальнем углу угадывалось какое-то движение, словно раскачивался огромный маятник.

Щелкнул невидимый выключатель, и в помещении стало темно, как в спальне этим утром, когда ее разбудил неожиданный дикий сон.

– Свет! – крикнула Лунд.

Ее голос эхом прокатился по черному пустому брюху здания.

– Включите свет, пожалуйста!

Ни звука. Она была опытным полицейским, никогда не забывала ничего из того, что ей полагалось иметь при себе, – кроме оружия. О нем она всегда вспоминала уже потом.

Но фонарик у нее был, лежал в правом кармане. Она вы нула его и взяла так, как обычно держат фонарь полицейские: правая рука поднята к груди и согнута в запястье, луч направлен вперед, проникает в каждый уголок, ничего не упуская.

Луч и Лунд вышли на охоту. Одеяла, старая одежда, две смятые банки из-под кока-колы, пустая упаковка от презервативов…

Через три шага она остановилась. Справа, там, где стена смыкалась с полом, виднелось алое пятно какой-то липкой жидкости, и от него две параллельные полосы на потрескавшемся бетоне – так размазывается кровь, когда тело тащат волоком.

Лунд сунула руку в карман, достала пакетик никотиновой жвачки, бросила одну пастилку в рот.

Не только Копенгаген оставался в прошлом. Табак тоже был в черном списке.

Она нагнулась и обмакнула затянутый синим латексом палец в липкую лужу, поднесла к носу, понюхала.

Еще через три шага она увидела топор. Рукоятка чистая и блестящая, словно только вчера из магазина. Лунд опустила два пальца в красную жидкость, растекшуюся вокруг лезвия, внимательно изучила, понюхала, подумала.

Никогда ей не полюбить вкус «Никотинеля». Лунд двинулась дальше.

Стало различимо то, что темнело в дальнем углу. Оно качалось из стороны в сторону. Брезентовое полотно было так густо заляпано чем-то красным, что напоминало тушу животного на скотобойне.

Сквозь ткань четко проступали контуры человеческого тела.

Лунд опустила фонарь к поясу, лучом вверх, оглядела ткань в поисках того, за что можно схватиться.

Брезент упал разом, одним быстрым движением, и то, что было скрыто под ним, медленно качнулось в узкой полоске света. Фонарик выхватил застывшее мужское лицо с разинутым ртом. Черные волосы, розовая плоть, чудовищных размеров эрегированный пластиковый пенис. А на голове ярко-синий шлем викингов с серебряными рогами и золотистыми косами.

Лунд покачала головой и улыбнулась – чтобы сделать им приятное.

К груди надувной куклы из секс-шопа была приколота записка: «Спасибо, босс, за семь отличных лет. Парни».

Смех из тени.

Парни.

Хороший розыгрыш. Хотя кровь могли бы найти настоящую.

Здание управления столичной полиции являло собой серый лабиринт на отвоеванной у моря суше, недалеко от береговой линии. Унылые прямоугольные фасады управления скрывали круглый внутренний двор, по краю которого под тенистой аркадой стояли классические колонны. Внутри здания спиральные лестничные пролеты выходили в выложенные жилковатым черным мрамором коридоры, которые, изгибаясь, бежали по окружности, словно закальцинированные вены. Три месяца училась она ориентироваться в этом мрачном, запутанном комплексе. И даже сейчас ей порой приходилось серьезно задумываться, чтобы понять, где она находится.

Отдел убийств располагался на третьем этаже по северовосточному фасаду. Лунд со шлемом викинга на голове сидела рядом с Букардом за общим завтраком и выслушивала шутки, открывала подарки, улыбалась, сама почти ничего не говорила, скрытая картонными рогами и золотыми косами.

Потом она поблагодарила всех и ушла к себе, собирать вещи. На суету времени нет. Сара улыбнулась при виде фотографии Марка, которая стояла в рамке на столе. Фото сделано около трех лет назад, когда ему было девять, задолго до того, как он пришел домой с нелепой сережкой в ухе. И незадолго до развода. А потом появился Бенгт и соблазнил ее Швецией и жизнью на другом берегу серого холодного пролива Эресунн.

Юный Марк, неулыбчивый и тогда, и сейчас. Швеция это изменит. Швеция все изменит.

Лунд смела со стола в хлипкую картонную коробку трехмесячный запас никотиновой жвачки, ручки, точилку в форме лондонского автобуса, сверху положила фотографию Марка.

Открылась дверь, и вошел какой-то мужчина.

Она посмотрела на него, оценила, как делала всегда. В углу рта дымится сигарета. Волосы короткие, лицо жесткое. Большие навыкате глаза, большие уши. Одежда дешевая и чересчур молодежная для мужчины, который вряд ли моложе самой Лунд. В руках он держал коробку с вещами – такую же, как собирала она. Там виднелись карта Копенгагена, настенная баскетбольная корзина, игрушечная полицейская машинка, пара наушников.

– Я ищу кабинет Лунд, – сказал он, уставившись на шлем викинга, насаженный на пару новеньких лыж, которые подарили ей коллеги на прощание.

– Это здесь. Лунд – я.

– Ян Майер. Это что, у вас здесь форма такая?

– Да нет. Я в Швецию уезжаю.

Лунд подхватила коробку со своими вещами, и вдвоем с Майером они исполнили между столов неловкий парный танец – она пробираясь к выходу, он уступая ей дорогу.

– Бога ради… Но зачем? – спросил Майер.

Она поставила коробку, откинула с лица непослушные темные волосы, прикидывая, не забыто ли что-нибудь важное.

Майер достал баскетбольную корзину, обвел взглядом стены.

– С моей сестрой была примерно та же история, – сказал он.

– В каком смысле?

– Да не сложилось у нее здесь, и она переехала в Борнхольм к своему дружку. – Майер наконец пристроил свою корзину над тумбой. – Отличный был парень. Но и там не вышло.

Лунд надоело бороться с волосами, и она вытащила из кармана резинку и стянула их на затылке.

– Почему?

– Слишком уединенно. Они там с ума сходили, слушая дни напролет, как коровы пускают ветры. – Он вынул оловянную пивную кружку, повертел ее в руках. – А вы куда едете?

– В Сигтуну.

Майер застыл как вкопанный и молча воззрился на нее.

– Да, там тоже очень уединенно, – добавила Лунд.

Он сделал длинную затяжку и достал из коробки детский футбольный мячик. Потом поставил на стол полицейскую машинку и стал катать ее вперед-назад. Когда колеса двигались, вспыхивал синий маячок и включалась тоненькая сирена.

Он все играл с машинкой, когда вошел Букард с листком бумаги в руках.

– Познакомились, – произнес шеф.

Это не было вопросом. Милый дядюшка в очках, рядом с которым она сидела за завтраком, исчез.

– Да, имели удовольствие… – начала Лунд.

– Только что получили. – Букард протянул ей оперативную сводку. – Взгляни. Но если ты занята сборами…

– У меня есть время, – сказала ему Лунд. – Еще целый день…

– Хорошо, – ответил Букард. – Может, возьмешь с собой Майера?

Тот затушил сигарету и пожал плечами.

– Он обживается на новом месте, – сказала Лунд.

Майер тем временем отставил машинку, взял мячик и стал подбрасывать его на ладони. При словах Лунд он улыбнулся. От этого лицо его смягчилось, стало более живым.

– Это я всегда успею. Пошли ловить злодеев!

– Хорошее начало, – произнес Букард с ноткой неприязни. – Продолжайте в том же духе, Майер, и мы сработаемся.

Выглядывая в опущенное окно на пассажирском сиденье, Лунд изучала Кальвебод-Фэллед. Тринадцать километров к югу от города, недалеко от воды. Утро выдалось ясное после полутора суток непрерывного дождя. Вряд ли хорошая погода простоит долго. Плоская болотистая пустошь, желтая трава, промоины – тянется до горизонта, справа темный голый лес. Едва уловимо пахнет морем, более ощутим сырой запах прелой растительности. Воздух влажный, температура близка к нулю. Зимние холода не за горами.

– А вам разрешат носить оружие? А задержание проводить? Или только штрафы будете выписывать за неправильную парковку?

Кто-то из местных жителей, выгуливая ранним утром собаку, нашел девичью одежду на пустоши возле березовой рощи, известной как лес Пинсесковен.

– Нужно быть шведом, чтобы арестовывать шведов. Это… – Лунд пожалела, что начала отвечать на его вопросы. – Такие правила.

Майер закинул в рот горсть картофельных чипсов и бросил пустой пакет под ноги. Машину он вел как подросток – слишком быстро, едва замечая окружающих.

– А что сын ваш говорит?

Она вышла, не поглядев, идет ли он за ней.

Находку караулил оперативник в штатском, а сотрудник в форме ворошил поблизости пожухлую траву, пинал кочки. Это все, что у них было: легкая хлопчатобумажная блузка в цветочек, какие носят молодые девушки, и карточка клиента видеопроката. И то и другое запечатано в прозрачные пакеты для вещественных доказательств. На блузке следы крови.

Лунд поворачивалась на триста шестьдесят градусов. Ее большие лучистые глаза выискивали что-то, как всегда.

– Кто здесь бывает? – спросила она полицейского в форме.

– Днем сюда водят детей младших классов на уроки природоведения. Ночами приезжают проститутки из города.

– То еще местечко, чтобы обслуживать клиентов, – сказал Майер. – Куда подевалась романтика, спрашиваю я вас.

Лунд продолжала медленно поворачиваться вокруг своей оси.

– Когда здесь появились эти вещи?

– Вчера. Не в пятницу. В пятницу приходили школьники. Они бы заметили.

– Никаких звонков? Из больниц ничего?

– Ничего.

– Есть соображения, кто она такая?

Оперативник показал ей пакет с блузкой.

– Размер восемь, – сказал он. – Все, что нам известно.

На вид дешевая, пестрая, рисунок аляповатый, даже наивный. Такие вещи нравятся тинейджерам: и детское, и в то же время сексуальное. Лунд взяла второй пакет и изучила карточку из видеопроката.

На ней стояло имя: Тайс Бирк-Ларсен.

– Карточку мы нашли возле колеи, – добавил полицейский. – Блузку – вон там. Может, они поссорились и он выбросил девицу из машины. А потом…

– А потом, – закончил за него Майер, – она нашла свои туфли, пальто, сумочку и пачку презервативов и пошла домой телик смотреть.

Лунд поймала себя на том, что никак не может оторвать взгляд от леса вдали.

– Хотите, я поговорю с этим Бирк-Ларсеном? – спросил сотрудник в форме.

– Да, поговорите, – ответила она и посмотрела на часы.

Еще восемь часов, и все это закончится. И Копенгаген тоже уйдет в прошлое, как и вся прежняя жизнь.

Подошел Майер, и Лунд очутилась в облаке дыма.

– Мы сами могли бы поговорить с ним, Лунд. Бросил здесь проститутку – каков молодец. Еще и избил. Мой клиент.

– Это не наша работа.

Сигарета полетела в ближайшую промоину.

– Я знаю. Просто… – Из его кармана появился пакетик конфет. Казалось, этот человек живет на чипсах, сладостях и сигаретах. – Просто хотел немного потолковать с ним.

– О чем? У нас нет дела. Проститутка не обращалась в полицию.

Майер склонился к ней и сказал так, как мог бы сказать учитель, обращаясь к ребенку:

– Я умею разговаривать с людьми.

У него были оттопыренные, почти клоунские уши и суточная щетина. Он будет неплох, работая под прикрытием, подумала она. А может, он так уже работал. Она вспомнила, как говорил с ним Букард. Уличная шпана. Коп. Майер сойдет и за того, и за другого.

– Я сказала…

– Вы должны увидеть меня в деле, Лунд. Правда. До отъезда. Это будет мой подарок шведам.

Он взял у нее карточку. Прочитал:

– Тайс Бирк-Ларсен.

Сара Лунд сделала еще один оборот и запечатлела в памяти желтую траву, канавы и лес.

– Я поведу, – сказала она.

Пернилле упиралась ладонями в его большую грудь и смеялась, как девочка.

Полуодетые на полу кухни в разгар рабочего утра. Это была идея Тайса, как и большинство других идей.

– Одевайся, – велела она и скатилась с него, встала на ноги. – Иди работай, ты, животное.

Он ухмыльнулся, словно юноша, каким она его до сих пор помнила. Потом снова влез в свой ярко-красный комбинезон. Сорок четыре года, рыжеватые волосы, тронутые сединой, фигурные бакенбарды до широкого подбородка, грубое лицо, которое могло вмиг озариться улыбкой и снова скрыться за маской невозмутимости.

Пернилле была на год моложе, вся в заботах, в неплохой форме, несмотря на троих детей, и все так же привлекательна для него, как и двадцать лет назад, в момент их первой встречи.

Когда муж облачился в рабочую форму, она переключила внимание с него на их маленькую квартирку.

Она носила Нанну, когда они переехали в Вестербро. Носила Нанну, когда они поженились. Здесь, в этой яркой, уютной комнате с цветочными горшками на окнах и фотографиями на стенах, посреди веселого беспорядка счастливой семейной жизни они и вырастили ее. Из щекастого младенца она превратилась в красивую девушку. После долгого, слишком долгого перерыва к ней присоединились Эмиль и Антон, которым теперь семь и шесть.

Их квартира располагалась над помещениями транспортной компании «Перевозки Бирк-Ларсена». Несмотря на бурную деятельность, на первом этаже было больше порядка, чем в тесных комнатах наверху, в которых они жили – впятером, постоянно натыкаясь друг на друга, в калейдоскопе записок, рисунков, игрушек и прочего скарба.

Пернилле посмотрела на растения на подоконнике, на то, как струится сквозь листья зеленый свет.

Полный жизни свет.

– Нанне скоро понадобится свое жилье, – сказала она, приглаживая длинные каштановые волосы. – Наверное, нам стоит поискать квартиру, сделать первый взнос, как думаешь?

Он фыркнул насмешливо:

– Умеешь ты выбрать момент для разговора. Пусть сначала школу закончит.

– Тайс…

Она забралась обратно в кольцо его крепких рук, посмотрела в глаза. Некоторые люди боялись Тайса Бирк-Ларсена. Но не она.

– А может, квартира еще и не понадобится, – сказал он. Его грубое лицо сморщилось в хитрой, дразнящей ухмылке.

– Почему?

– Это секрет.

– Расскажи мне! – воскликнула Пернилле и стукнула его кулаком в грудь.

– Я же говорю, пока это секрет.

Он спустился вниз. Она пошла за ним.

Грузовики и мужчины, поддоны и затянутые пленкой тюки, накладные и графики.

Эти половые доски такие скрипучие. Или она не удержалась и вскрикнула. В общем, они слышали. Она видела это по их ухмыляющимся лицам. Вагн Скербек, который знал Тайса дольше, чем сама Пернилле, и был его ближайшим другом, приподнял воображаемую шляпу.

– Расскажи! – потребовала она, снимая с крючка его старую черную кожаную куртку.

Бирк-Ларсен надел куртку, вытащил из кармана любимую черную шерстяную шапку, натянул на голову. Красный внутри, черный снаружи. Эта форма была его вторым «я», в ней он становился похожим на воинственного красногрудого самца-тюленя, гордого хозяина своей территории, готового защищать ее от любых поползновений.

Кинул взгляд на подшивку путевок, поставил пару галочек, потом подозвал Вагна Скербека к ближайшему фургону – тоже алому, как фирменные комбинезоны, и с логотипом фирмы на борту. Алым был и трехколесный велосипед «Христиания» с коробом-тележкой спереди, который они купили восемнадцать лет назад, чтобы возить по городу Нанну, и который до сих пор был на ходу благодаря стараниям Скербека.

Бирк-Ларсен. Глава скромной, счастливой династии. Король в своем маленьком квартале округа Вестербро.

Один хлопок огромных ладоней, несколько отрывистых распоряжений. Потом он уехал.

Пернилле Бирк-Ларсен стояла там, пока мужчины не разошлись работать. Ей еще нужно было заполнить налоговые формы. Разобраться, сколько денег придется оторвать от бюджета. Подумать, что можно утаить. Никто не отдавал правительству все, если только была такая возможность.

«Нам больше не нужно секретов, Тайс», – подумала она.

Золотая фигура епископа Абсалона[2], вертикаль часовой башни, зубчатая линия крыши, а ниже, на фоне замка из красного кирпича, носящего звание ратуши Копенгагена, – три плаката.

Кирстен Эллер, Троэльс Хартманн, Поуль Бремер. Все трое улыбаются, как умеют улыбаться только политики.

Эллер, единственная дама из трех, сжала тонкие губы в нечто близкое к натянутой усмешке. Центральная партия, навечно застрявшая на ничейной земле в надежде примкнуть к той или другой стороне, чтобы потом подбирать крошки с хозяйского стола.

Улыбка Поуля Бремера солнцем сияла над городом, которым он владел. Мэр Копенгагена на протяжении двенадцати лет, пухлый и благодушный политик, близкий к финансовым кругам парламента, тонко чувствующий любую перемену в настроениях непостоянных партийных масс, привычно лавирующий в разветвленной сети сторонников и последователей, ловящих каждое его слово. Черный пиджак, белая рубашка, сдержанный серый галстук, очки в деловой оправе – Бремер в шестьдесят пять выглядел как всеми любимый дядюшка, щедрый источник даров, умудренный родственник, владеющий всеми секретами.

И Троэльс Хартманн.

Самый молодой. Самый красивый. Женщины-политики втайне обожали его.

Одет в цвета либералов: синий костюм, синяя рубашка, расстегнутая на шее. Хартманну сорок два, он моложав, с приятными нордическими чертами, хотя в ясных кобальтовых глазах угадывается намек на страдание, не ускользнувший от ока фотокамеры. Хороший человек, говорил снимок. Это новое поколение, рьяно изгоняющее старое и несущее с собой свежие идеи, обещание перемен. И полпути уже пройдено, так как благодаря избирательной системе Хартманн уже стоял во главе городского департамента образования, уже был высоким начальником, энергично и разумно руководил, пусть пока лишь школами и колледжами.

Три политика, готовых сойтись в бою за корону Копенгагена, столичного города, расползающегося мегаполиса, где более одной пятой от пяти с половиной миллионов граждан Дании жили, работали, знакомились и расставались. Молодые и старые, рожденные в Дании и недавно прибывшие не очень-то желанные гости-иммигранты, честные и трудолюбивые, бездельники и обманщики. Город, как любой другой.

Эллер – аутсайдер гонки. Ее единственный шанс – заключить сделку повыгоднее. Хартманн молод, склонен к идеализму. Наивен, сказали бы его враги, посмел надеяться, что сможет сбросить Поуля Бремера, гранда городской политики, с трона, который тот считал своим собственным.

В холодном ноябрьском воздухе их лица сияли для объективов фотокамер, журналистов, прохожих на улицах. Но скрытая за нарядными окнами ратуши, в глубине коридоров-галерей и в тесных кабинетах, больше напоминающих кельи, где плелись интриги и рождались стратегии борьбы за власть, жизнь была иной.

За глянцем неподвижных искусственных улыбок шла война.

Блестящий лак. Высокие изящные окна. Кожаная мебель. Позолота, мозаика, живопись. Запах полированного красного дерева.

Вдоль стен стоят плакаты с лицом Хартманна в ожидании, когда их вынесут в город. На столе, в деревянной рамке, портрет его жены на больничной койке – бледной, мужественной и красивой, за месяц до ее смерти. Рядом фотография Джона Кеннеди и Джеки с глазами голубки. На заднем плане музыканты с восхищением смотрят на президентскую чету. Джеки в вечернем шелковом платье, улыбается. Кеннеди что-то шепчет ей на ухо.

Белый дом, за несколько дней до Далласа.

Сидя в своем личном кабинете, Троэльс Хартманн посмотрел на фотографии, потом перевел взгляд на календарь.

Было утро понедельника. Впереди три самые длинные недели его политической жизни. Шло первое из бесконечной череды совещание.

Два ближайших соратника Хартманна сидели по другую сторону стола, перед каждым ноутбук, обсуждались планы на день. Мортен Вебер – руководитель предвыборного штаба, друг со времен колледжа. Преданный, скромный, одинокий, очень чувствительный. Сорок четыре года, непослушные кудри вокруг растущего пятна лысины, доброе, напряженное и неухоженное лицо, пытливые глаза за стеклами очков в дешевой оправе из желтого металла. Во что одет, как выглядит – его не заботит. Последнюю неделю он не вылезал из затертого мятого пиджака, который не подходил к брюкам. Лучше всего себя чувствовал, составляя заковыристый документ для комитета или на сложнейших переговорах в прокуренных кабинетах.

Время от времени он отодвигал свое кресло от стола, находил тихий угол, доставал шприц и инсулин, вытягивал рубашку из брюк и колол себя в складку белого живота. А затем нырял обратно в дискуссию, не забыв ни слова, словно не отвлекался ни на миг.

Риэ Скоугор – политический советник – всегда делала вид, будто ничего не заметила.

Хартманн отвлекся от перечня встреч, зачитываемого Вебером. На мгновение он оторвался от мира политики. Скоугор тридцать два года, у нее угловатое выразительное лицо, скорее привлекательное, чем красивое. Бойцовский характер, резкая, всегда элегантная. Сегодня она надела обтягивающий зеленый костюм. Дорогой. Прическа словно взята с фотографии у Хартманна на столе. Такая же, как у Джеки Кеннеди в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году, – темные волосы падают длинной волной на шею. Кажется небрежной, но каждая прядь строго на своем месте.

«Президентско-похоронная» – так называл ее прическу Вебер, но только за глаза. Когда Риэ Скоугор только присоединилась к их команде, она выглядела по-другому.

Мортен Вебер был сыном школьного учителя из Орхуса. У Скоугор связи были посерьезней. Она была дочерью влиятельного члена парламента. До того как прийти к либералам, работала директором по продажам в копенгагенском филиале нью-йоркской рекламной фирмы. Теперь она продвигала его, Хартманна, его имидж, его идеи – примерно так же, как когда-то продвигала страховые полисы и сетевые гипермар кеты.

Разношерстная команда, не всегда слаженная. Завидовала ли Риэ Веберу? Тому факту, что тот пришел на двадцать лет раньше ее, проложил себе путь в секретариат Либеральной партии, проник в кулуары, пока ослепительная улыбка и обаяние Хартманна приносили популярность и голоса? Риэ Скоугор была новичком, она пришла за успехом, идеология ее не интересовала.

– Дебаты в двенадцать тридцать. Нам в гимназии понадобятся плакаты, – сказала она спокойным, четким голосом профессионала. – Нужно…

– Уже сделано, – ответил Вебер, показывая на экран своего компьютера.

После ясного утра настал серый день. Дождь и сплошная облачность. Окна кабинета выходили на «Палас-отель». По ночам неоновая вывеска озаряла комнату голубоватым сиянием.

– Я послал туда машину сегодня первым делом.

Риэ сложила на коленях тонкие руки:

– Ты ничего не забываешь, Мортен.

– Приходится.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Бремер. – Вебер произнес фамилию так, будто она была ругательством. – Он ведь не случайно завладел этим городом.

– Недолго ему осталось им владеть, – сказал Хартманн.

– Ты видел результаты последнего опроса? – спросила Скоугор.

– По-моему, неплохие, – кивнул Хартманн. – Даже лучше, чем мы надеялись.

Мортен Вебер покачал головой:

– Бремер тоже их видел. Он не будет сидеть на своей удобной заднице и смотреть, как уплывает его царство. Насчет дебатов, Троэльс: это гимназия, наша территория. Там будет пресса.

– Говори об образовании, – вставила Скоугор. – Мы просили дополнительное финансирование, чтобы установить больше компьютеров. Обеспечить более широкий доступ в Сеть. Но мэр отменил ассигнования. И теперь посещаемость школ снизилась на двадцать процентов. Можем предъявить ему это…

– Отменил лично Бремер? – переспросил Хартманн. – Откуда тебе это известно?

Лукавая улыбка.

– Мне удалось заполучить один протокол. – Словно провинившаяся школьница, Скоугор прикрыла узкими ладонями разложенные перед ней документы. – Здесь все сказано, черным по белому. Я смогу показать это прессе – в случае необходимости. Тут много чего, что можно будет использовать против него.

– А нельзя ли обойтись без грязных методов? – спросил Вебер с плохо скрываемой брезгливостью. – Люди ожидают от нас честной игры.

– Люди ожидают от нас поражения, Мортен, – парировала Скоугор. – Я пытаюсь не допустить этого.

– Риэ…

– Мы выиграем, – перебил их Хартманн. – И сделаем это честно. За завтраком я встречался с Кирстен Эллер. Кажется, они готовы сотрудничать.

Советники помолчали, обдумывая новость. Потом Скоугор спросила:

– Это значит – альянс?

– Альянс с Кирстен Эллер? – буркнул Вебер. – Господи, только сделки с дьяволом нам не хватало.

Хартманн откинулся в кресле, закрыл глаза. Давно он не испытывал такого удовлетворения ходом событий.

– Сейчас другие времена, Мортен. Поуль Бремер теряет поддержку. Если Кирстен положит на нашу чашу весов свой немаленький вес…

– То мы получим коалицию, за которой идет большинство, – радостно закончила за него Скоугор.

– Мы должны все продумать, – сказал Вебер.

У него зазвонил мобильный телефон, он отошел к окну, чтобы ответить.

Троэльс Хартманн пробежал глазами бумаги, которые Скоу гор подготовила для него, – материалы для дебатов. Она передви нула свой стул поближе к нему, чтобы они могли читать вместе.

– Тебе ведь не нужна моя помощь? Все эти идеи – твои. Мы просто напоминаем тебе о том, что ты придумал.

– Я нуждаюсь в помощниках, сам уже не справляюсь. Я потерял часы! Хорошие часы…

Скоугор тронула его локтем. Серебряный «ролекс» лежал в ее ладони, осмотрительно опущенной ниже уровня стола, чтобы видно было только им двоим. Она вложила часы в его пальцы.

– Я нашла их у себя под кроватью. Не представляю, как они туда попали. А ты?

Хартманн застегнул «ролекс» на запястье. Вебер вернулся от окна с телефоном в руке и озабоченным лицом.

– Звонила секретарша Бремера. Он хочет тебя видеть.

– По поводу?

– Не знаю. Знаю только, что срочно.

– Давай через пятнадцать минут, – сказал Хартманн и сверился с часами. – Я не обязан мчаться к нему по первому зову.

Вебер озадаченно нахмурился:

– Ты говорил, что потерял часы.

– Через пятнадцать минут, – повторил Хартманн.

Широкие холлы пронзали ратушу во всех направлениях, длинные и блестящие, с батальными и церемониальными фресками под потолком. Величественные фигуры в доспехах взирали с высоты на суетливые фигурки внизу.

– Ты не выглядишь довольным, – сказал Хартманн, пока они шагали к кабинету мэра.

– Довольным? Я руковожу твоей предвыборной кампанией. До выборов три недели. Ты заключаешь альянсы, даже не посоветовавшись со мной. Чего ты ожидал? Песен, плясок и шуток?

– Ты думаешь, Бремер знает? Про Кирстен Эллер?

– Поуль Бремер знает даже то, что ты бормочешь во сне. И кроме того: будь ты на месте Кирстен Эллер и искал бы союзника, неужели ты обратился бы только к одной стороне?

Хартманн остановился перед дверью зала заседаний:

– Оставь это мне, Мортен. Я все узнаю.

Поуль Бремер стоял на подиуме перед парадным креслом, которое занимал на протяжении двенадцати лет, и оживленно беседовал с кем-то по мобильному. Он был без пиджака, в одной рубашке.

Хартманн подошел ближе, заметил на столе возле микрофона книгу, взял ее. Биография Цицерона. И стал слушать разговор Бремера.

– Да, да. Выслушай меня. – Этот глубокий раскатистый смех, которым Бремер щедро одаривал тех, кому благоволил. – Следующий шаг – ты войдешь в правительство. Министром. Я предвижу это, а я никогда не ошибаюсь. – Взгляд на посетителя. – Прости… У меня дела.

Бремер сел в кресло – не мэра, заместителя.

– Ты читал эту книгу, Троэльс?

– Нет, к сожалению.

– Возьми почитай. Поучительная вещь. Напоминает нам о том, что история учит людей одному: тому, что ничему она их не учит. – Он обладал голосом и манерами прирожденного учителя, отточенными с годами до совершенства. – Цицерон был замечательной личностью. Мог бы добиться многого, если бы умел ждать.

– Он жил в непростое время.

– Присядь. – Бремер указал на кресло рядом с собой – на кресло мэра. На трон. – Попробуй, удобно ли. Это ведь всего лишь предмет мебели, а не чья-то собственность. В том числе и не моя, что бы ты ни думал.

Хартманн поддержал шутку. Опустился на твердое полированное сиденье. От кресла исходил запах красного дерева – запах власти. Хартманн обвел взглядом зал заседаний – полукруг пустых кресел для членов городского совета, перед каждым на столе плоский монитор и кнопка для голосования.

– Это всего лишь стул, Троэльс, – усмехнулся Бремер. Он всегда старался выглядеть моложе своих лет, это было частью его имиджа. – Цицерон нравился римлянам, они ценили его идеи. Идеи полезны в риторике. Но не более того. Цезарь был диктатором, однако Рим знал и любил его. Цицерон же был нетерпелив, напорист. Выскочка. Знаешь, что с ним случилось?

– Пробился на телевидение?

– Смешная шутка. Его убили. А потом выставили его правую руку и голову на всеобщее осмеяние на трибуне форума. Порой мы служим толпе неблагодарных мерзавцев.

– Вы хотели о чем-то поговорить?

– Да. Ты видел результаты опроса? – Бремер снял со спинки кресла черный пиджак, надел его.

– Видел.

– По-моему, из тебя получится прекрасный мэр. Ты будешь хорошо править этим городом. – Он одернул рукава пиджака, подтянул манжеты элегантной белоснежной рубашки, снял очки и проверил на свет, чисты ли стекла, провел рукой по седым волосам. – Но не в этот раз.

Хартманн вздохнул и взглянул на свой серебряный «ролекс».

– Через четыре года я уйду на пенсию. К чему такая спешка?

– Есть такая вещь, как выборы. Проводятся в третий четверг ноября, раз в четыре года.

– У меня для тебя предложение. Место в моем кабинете. Будешь заниматься не школами, а чем-нибудь посерьезнее. У мэра города шесть заместителей, и у каждого свой департамент. Выбирай любой из шести. Так ты научишься, как управлять этим городом. Когда придет время, ты будешь готов занять мое место, а я буду рад передать его тебе. – На лице Бремера засияла отрепетированная улыбка. – Обещаю, у тебя не будет соперников. Но только не сейчас. Ты еще не готов.

– Это не вам решать.

Улыбка исчезла.

– Я всего лишь пытаюсь сохранить цивилизованный тон. Совсем не обязательно становиться врагами.

Хартманн поднялся и пошел к двери. Поуль Бремер догнал его, положил руку на плечо, останавливая. Он был крепким мужчиной, все еще в форме. Ходили слухи, будто в молодости он силой добивался своего, но никто не знал наверняка, а спросить у Бремера ни у кого не хватало смелости.

– Троэльс…

– Вы слишком долго занимали этот пост, – заявил Хартманн. – Уйдите тихо. С достоинством. Возможно, мне удастся найти для вас работу.

Пожилой политик насмешливо прищурился:

– Неужели одно маленькое обещание от Центральной партии способно вселить такую уверенность? Не смеши меня. Эта толстая сучка Эллер готова на все, лишь бы получить при дележе подкомитет. Но при этом… – мэр поправил золотые запонки, – она знает свое место. Как и положено мудрому политику.

Бремер взял книгу и протянул ее Хартманну.

– Все же почитай про Цицерона. Может, почерпнешь что-то полезное. Никто не хочет закончить жизнь разрубленным на куски на потеху толпе. Передачу власти лучше всего осуществлять по договоренности. Тихо. Эффективно. С определенной долей…

– Вы проиграете, – перебил его Хартманн.

Старый мэр хохотнул:

– Бедный Троэльс. Ты такой солидный на своих плакатах. А вот во плоти… – Он протянул руку к пиджаку Хартманна и прикоснулся к левому лацкану. – Интересно, что там у тебя? Ты сам-то знаешь?

Майер выскочил еще до того, как она успела заглушить двигатель, и махнул удостоверением перед женщиной, укладывающей вещи в багажник семейного автомобиля. Красного. Все здесь, казалось, было красным: рабочие в форменных комбинезонах, фургоны, даже блестящий велосипед «Христиания» с коробом-тележкой спереди, в котором возят детей в садик, или продукты из магазина, или ленивую собаку на прогулку. Все пламенело одним и тем же оттенком алого, и по всюду стоял логотип «Перевозки Бирк-Ларсена».

Лунд подошла к Майеру, но не столько прислушивалась к тому, что он говорит женщине, сколько разглядывала все вокруг. Широкие ворота вели на склад, совмещенный с гаражом. В углу за упаковочными ящиками, коробками, машинами виднелась контора, отделенная стеклянными перегородками, в дальнем конце – лестничный пролет и рядом табличка: «Посторонним не входить». Они приехали по домашнему адресу Бирк-Ларсена, значит, сделала вывод Лунд, их квартира на втором этаже.

– Где сейчас Тайс Бирк-Ларсен? – спросил Майер.

– Мой муж работает. А я опаздываю на встречу с бухгалтером.

Женщине было немногим больше сорока, энергичная, миловидная, каштановые волосы прибраны чуть аккуратнее, чем у Лунд. На ней был бежевый плащ, на лице усталость и раздражение. Дети, подумала Лунд. Или просто не любит полицейских. А кто любит?

– Вы живете здесь? – спросила Лунд.

– Да.

– Он наверху?

Женщина вернулась в гараж:

– Вы снова насчет парковки? Мы – транспортная компания. Нам же надо где-то ставить машины.

– Мы не насчет парковки, – ответила Лунд, следуя за женщиной. И здесь красная униформа. Здоровые мужики таскали коробки, сверялись с накладными, измеряли ее взглядом с ног до головы. – Нам нужно знать, что Бирк-Ларсен делал в эти выходные.

– Мы ездили на побережье. С нашими сыновьями. Пробыли там с пятницы по воскресенье. Снимали коттедж. А в чем дело?

Брезент и веревки. Деревянная опалубка и промышленные поддоны. Интересно, задумалась Лунд, с чем ей придется сталкиваться в Швеции на ее новой работе. Оказывается, она еще ни разу не задавалась этим вопросом. Бенгт хотел уехать. Она хотела быть с ним.

– А ваш муж не отлучался в город? По какому-нибудь делу? – спросил Майер.

Женщина отыскала в горе папок нужную. Вопросы начинали ее раздражать.

– Нет! Это была наша первая поездка за два года. Зачем ему ехать в город?

В конторе беспорядок. Повсюду разбросаны документы. Большие компании так не работают. У них есть система. Организация. Деньги.

Лунд вышла на улицу, заглянула в открытый багажник машины. Папки и коробки все с теми же документами. Детские игрушки. Футбольный мячик – почти как у Майера. Потрепанная игровая приставка. Лунд прошла обратно в контору.

– Что он делал, когда вы вернулись домой? – спрашивал у женщины Майер.

– Пошел спать вместе со мной.

– Вы уверены?

Она рассмеялась ему в лицо:

– Уверена.

Пока они разговаривали, Лунд побродила по тесному закутку, поглядывая на завалы бумаг, выискивая что-нибудь личное среди всех этих счетов, чеков, накладных.

– Не знаю, в чем вы его подозреваете… и знать не желаю, – говорила женщина. – Мы были на побережье. Потом приехали домой. И это все.

Майер шмыгнул носом, посмотрел на Лунд:

– Мы заедем в другой раз.

Он вышел на улицу, зажег сигарету, прислонился к одному из алых грузовиков и уставился на мертвенно-бледное небо.

В глубине конторы, за старомодным шатким лотком для бумаг, на стене висели фотографии. Красивая девушка улыбается, обхватив за плечи двух мальчуганов. Та же девушка крупным планом, вьющиеся светлые волосы, яркие глаза, слишком много косметики – старается выглядеть старше.

Лунд вытащила из кармана пакетик никотиновой жвачки, сунула пастилку в рот.

– У вас есть дочь? – спросила она, все еще разглядывая фотографии. И тот снимок, где девушка с обаятельной улыбкой одна, и тот, где она с мальчиками в роли старшей сестры.

Женщина уже выходила из конторы. Услышав вопрос, она остановилась, обернулась, посмотрела на Лунд и сказала тихим изменившимся голосом:

– Да. И два сына. Шесть и семь лет.

– Она пользуется отцовской карточкой из видеопроката?

Жена Бирк-Ларсена менялась на глазах. Лицо обмякло, состарилось, рот приоткрылся. Веки подергивались, словно живя собственной жизнью.

– Наверное. Почему вы спрашиваете?

– Она была дома вчера вечером?

Майер вернулся и стоял, слушая.

Женщина положила папки на стол. Теперь она выглядела обеспокоенной и испуганной.

– Выходные Нанна провела у подруги. У Лизы. Я думала… – Она подняла руку к волосам и замерла, словно забыла, зачем это сделала. – Я думала, она позвонит нам. Но она не звонила.

Лунд никак не могла оторвать взгляд от фотографий, от беззаботной улыбки на счастливом лице.

– Позвоните ей.

Фредериксхольмская гимназия в центре города. Учебное заведение для богатых. Не для тех, кто живет в Вестербро. Перемена. Лиза Расмуссен в который раз набирала знакомый номер.

– Это Нанна. Я делаю уроки. Оставьте сообщение. Пока!

Лиза Расмуссен сделала глубокий вдох и произнесла:

– Нанна. Пожалуйста, перезвони мне.

Как глупо, думала она. Пятый раз за утро оставляет одно и то же сообщение. Она сидела в классе, слушала, как их учитель, Рама, говорит о гражданском долге и о выборах. Никто не знал, где Нанна. Никто не видел ее после школьной вечеринки по случаю Хеллоуина в прошлую пятницу.

– Сегодня, – говорил Рама, – у вас будет возможность решить, за кого отдать свой голос.

К классной доске прикреплена фотография: зал с полукругом кресел в ратуше, три политика: один помоложе, один старик и еще тетка с самодовольным толстым лицом. Лизе не было до них никакого дела.

Снова в ее руках появился мобильник, снова она печатала текст: «Нанна, блин, где ты?»

– Нам повезло, что мы живем в стране, где у каждого есть право голоса, – продолжал учитель. – И каждый может определять свое будущее, свою судьбу.

Ему было лет тридцать, родом откуда-то с Ближнего Востока, хотя речь безупречно чистая, без малейшего акцента. Некоторые девчонки в классе были даже в него влюблены. Высокий, симпатичный. Хорошая фигура, клево одевается. Всегда готов помочь. Всегда есть время для них.

Сама Лиза не очень-то любила иностранцев. Даже когда они много улыбаются и хорошо одеты.

– Давайте теперь послушаем, какие вопросы вы подготовили к дебатам, – сказал Рама.

Класс был полон, и кажется, всем, кроме нее, было интересно.

– Лиза. – Разумеется, он выбрал ее. – Твои три вопроса, слушаю. Они у тебя в телефоне?

– Нет. – Прозвучало это по-детски капризно, и она сама понимала это.

Рама склонил голову набок и ждал.

– Я не помню. Я не могу…

Открылась дверь, и вошла ректор Кох – Образина Кох, как они ее называли. Это была крупная женщина средних лет; до того как дорасти до поста директора гимназии, она преподавала немецкий.

– Извините, что прерываю, – сказала Кох. – Нанна Бирк-Ларсен присутствует?

Тишина в ответ.

Кох прошла к доске и встала перед классом.

– Кто-нибудь видел сегодня Нанну?

Молчание. Тогда директриса стала о чем-то переговариваться с учителем. Лиза Расмуссен знала, что за этим последует.

Минутой позже Лиза и оба педагога стояли за дверью аудитории. Кох свирепо сверкала черными глазами и спрашивала у девушки:

– Где Нанна? Ее ищет полиция.

– Я не видела Нанну с пятницы. При чем здесь я?

Кох пронзила ее взглядом, говорящим: «Не смей мне лгать!»

– Ее мать сказала полиции, что выходные она провела в твоем доме.

Лиза Расмуссен фыркнула. Иногда ее и Нанну принимали за сестер. Одинаковый рост, одинаковая одежда, обе блондинки, хотя у Нанны волосы красивее. И Лиза всегда была полноватой.

– Что? Не было ее у меня.

– Ты не знаешь, где она сейчас? – спросил Рама более мягко.

– Нет! Откуда мне знать?

– Если она появится, попроси ее немедленно позвонить домой, – велела Кох. – Это очень важно. – Она глянула на Раму. – Ваша аудитория понадобится для подготовки к дебатам. Освободите ее к одиннадцати часам.

Когда она ушла, Рама обернулся к Лизе, взял ее за локоть и сказал:

– Если у тебя есть какие-то догадки, где может быть Нанна, ты должна сказать.

– Не трогайте меня.

– Извини. – Он убрал руку. – Если тебе известно…

– Ничего мне не известно! – крикнула Лиза. – Отстаньте от меня!

Лунд и Майер поднялись наверх, в квартиру Бирк-Ларсенов. Там, как и в конторе, царил беспорядок, но по-домашнему уютный. Повсюду фотографии, рисунки, цветы в горшках, вазочки, сувениры из поездок. «Старалась, украшала», – подумала Лунд. У нее до этого руки никогда не доходили. Женщина, которую, как выяснилось, звали Пернилле Бирк-Ларсен, многое отдавала семье. И была хорошей матерью, насколько Лунд могла судить.

– В гимназии ее нет, – сказала Лунд.

Пернилле так и не сняла плащ, как будто ничего не случилось.

– Должно быть, она у Лизы. Они подруги. Лиза снимает квартиру вскладчину с двумя ребятами. Нанна все время там.

– Лиза в гимназии. И говорит, что Нанны у нее не было.

Пернилле стояла приоткрыв рот. Большие глаза смотрели прямо перед собой, ничего не выражая. На стене кухни Лунд заметила те же два снимка, что были в конторе: Нанна с братьями и Нанна одна, красивая и слишком взрослая для своих девятнадцати лет. Фотографии были приколоты к пробковой доске рядом с расписанием спортивных мероприятий в гимназии. Дом наполняла легкая, уютная атмосфера счастливой семьи. Это как запах собаки, незаметный для хозяев и бьющий в нос любому человеку со стороны.

– Что с ней случилось? Где она? – спросила Пернилле.

– Возможно, ничего не случилось. Мы постараемся найти ее.

Лунд вышла в крошечную прихожую и позвонила в управление.

Майер отвел Пернилле подальше от Лунд и стал задавать вопросы о фотоснимках.

Выйдя на Букарда, Лунд сказала:

– Мне нужны все силы, которые есть в наличии. – (Старик не задал ни единого вопроса, просто слушал.) – Объявляем в розыск Нанну Бирк-Ларсен. Девятнадцать лет. Последний раз видели в пятницу. Пришли кого-нибудь сюда за фотографиями.

– А вы?

– Мы едем в ее гимназию.

Хартманну и Риэ Скоугор выделили для подготовки пустой класс. Она вновь зачитала цифры, касающиеся урезанных ассигнований в образовательные программы. Он нервно вышагивал между столами. Наконец она закрыла ноутбук, приблизилась к нему проверить, в порядке ли одежда. Без галстука, синяя рубашка – выглядел он безупречно. И все же она решила поправить воротник, встала вплотную к нему, так что он не мог не обнять ее. Руки Хартманна сомкнулись на ее спине. Он притянул ее к себе, поцеловал. Внезапный приступ страсти. Неожиданный. Ей хотелось смеяться, он хотел большего.

– Переезжай ко мне, – сказал Хартманн и прижал ее к столу. Она откинулась на спину, хохоча, обвила Хартманна длинными ногами.

– А ты сейчас не слишком занят?

– Для тебя – нет!

– После выборов.

Выражение его лица изменилось, вновь вернулся политик.

– К чему ждать? Зачем держать все в секрете?

– Потому что мне надо выполнить свою работу, Троэльс. И тебе тоже. Нам не нужны осложнения. – Она понизила голос на полтона, в умных глазах промелькнула улыбка. – И мы не хотим, чтобы Мортен ревновал.

– Мортен – самый опытный политический советник из всех, что у нас есть. Он прекрасно знает свою работу.

– А я не знаю, значит?

– Этого я не говорил. Не хочу сейчас говорить о Мортене.

Ее руки вновь легли на его пиджак.

– Давай обсудим твое предложение после того, как ты победишь, хорошо?

Хартманн опять потянулся к ней. Распахнулась дверь, и вошла ректор Кох. При виде пары она смутилась.

– Прибыл мэр, – сказала она. И с заговорщицкой улыбкой: – Проходите в актовый зал, когда будете готовы.

Хартманн застегнул пиджак и вышел в коридор.

Под огромным плакатом какого-то полуголого рок-певца сиял улыбкой Поуль Бремер. Скоугор оставила их вдвоем, а сама отправилась проверить готовность зала.

– Надеюсь, Центральной партии придутся по душе твои предложения, Троэльс. Они на самом деле очень неплохие. И напоминают мне идеи твоего отца.

– Вот как?

– Я чувствую в них такую же кипучую энергию. Тот же оптимизм.

– Это убежденность, – сказал Хартманн. – Так бывает, когда людьми движет вера в идеалы, а не желание заработать несколько голосов.

Бремер покивал в ответ на эти слова:

– Такая жалость, что он не сумел ничего добиться.

– Я исправлю это. Когда стану мэром.

– Обязательно станешь. Когда-нибудь. – Бремер вынул платок и протер очки. – Ты сильнее, чем он. Твой отец всегда был… как бы поточнее сказать… – Очки вернулись на свое место, из-под них на Хартманна нацелился ледяной взгляд. – Хрупким. Как фарфор. – Мэр поднял правую ладонь, сложил ее в большой кулак. Это был кулак драчуна, что не вязалось с обликом Бремера. – В любой момент мог треснуть.

Щелчок его сильных пальцев был таким громким, что по пустому коридору прокатилось эхо.

– Если бы я не сломал его, он сломался бы сам, поверь мне. Я помог ему в каком-то смысле. Нельзя предаваться заблуждениям слишком долго.

– Может, займемся делом? – сказал Хартманн. – Уже пора начинать…

Только они направились в сторону зала, как навстречу им вышла ректор Кох с озабоченным лицом. С ней была какая-то женщина в синей ветровке, из-под которой выглядывал вязаный свитер с нелепым черно-белым узором, волосы ее были убраны от лица, как у девочки-подростка, слишком занятой, чтобы думать о парнях. Или как у женщины, которая не обращает внимания на свою внешность. И это было странно, так как женщина была яркой и привлекательной.

Она смотрела вперед, прямо на них, и только на них. У нее были очень большие глаза и пристальный взгляд.

Почему-то Хартманн не удивился, когда она предъявила свое полицейское удостоверение. На карточке было написано: «Инспектор отдела убийств Сара Лунд». Бремер при виде представителя полиции предпочел удалиться в конец коридора.

– Вам придется отменить дебаты, – сказала Лунд.

– Почему?

– Пропала ученица. Мне нужно поговорить с учителями. С ее одноклассниками. Нужно…

Ректор Кох увела Хартманна и Лунд из коридора в какое-то служебное помещение. Хартманн выслушал женщину-полицейского.

– Вы хотите, чтобы я отменил дебаты из-за того, что одна из школьниц решила прогулять уроки?

– Очень важно, чтобы я поговорила с каждым, – настаивала Лунд.

– С каждым?

– С каждым, с кем я захочу поговорить.

Она не двигалась. И не сводила с него огромных глаз.

– Мы могли бы перенести дебаты на час, – предложил Хартманн.

– Я не смогу, – перебил его Бремер, возникший в дверях. – У меня расписан весь день. Эти дебаты – твое мероприятие, я лишь приглашенное лицо. Если ты не можешь провести их в назначенное время…

Хартманн шагнул к Лунд и спросил негромко:

– Насколько все серьезно?

– Я надеюсь, что ничего не случилось.

– Я спросил, насколько серьезна ситуация.

– Именно это я и пытаюсь выяснить, – ответила Лунд, уперлась руками в бока и подождала ответа. – Итак… – Она обвела помещение взглядом. – Итак, договорились, – закончила она.

Бремер достал мобильный телефон, проверил сообщения.

– Позвони моей секретарше. Я постараюсь найти для тебя время. Кстати! – добавил он с преувеличенной сердечностью. – У меня хорошая новость для твоих школ. Мне известно, что посещаемость за последнее время упала на двадцать процентов. – Он хохотнул. – Мы ведь не можем оставаться в стороне? Я распорядился выделить средства на дополнительное оборудование. Пусть поставят больше компьютеров. Детям это понравится. И проблема с посещаемостью будет решена.

Хартманн смотрел на него, не в силах вымолвить ни слова.

Бремер пожал плечами:

– Я собирался объявить об этом во время дебатов. Но раз уж все отменилось… Мы выпустим пресс-релиз немедленно. Это хорошая новость. Полагаю, тебя она обрадовала.

Долгое молчание.

– Да, я вижу, ты счастлив, – сказал Бремер и, помахав рукой, ушел.

Половина четвертого. Они все еще сидели в актовом зале, где планировалось провести дебаты, и не продвинулись ни на шаг. Нанна появилась на вечеринке по случаю Хеллоуина в прошлую пятницу в костюме ведьмы – в черной шляпе и в ярко-голубом парике. После этого ее никто не видел.

Подошла очередь учителя.

– Что вы можете сказать о Нанне?

Его все называли Рама. Он отличался от своих коллег – и не только благодаря яркой ближневосточной внешности. Он был одним из участников проекта Троэльса Хартманна по интеграции иммигрантов в жизнь общества. Красноречивый, умный, обаятельный молодой мужчина.

– Нанна – умная девушка, – сказал он. – Очень энергичная. Всегда активно участвует во всех наших делах.

– Я видела ее фотографии. Она выглядит старше своих лет.

Он кивнул:

– Они все к этому стремятся. Им не терпится поскорее стать взрослыми. Или хотя бы почувствовать себя взрослыми. Нанна почти во всем лучшая в классе. Умница. Но хочет она того же, что и остальные.

– Чего же?

Учитель удивленно взглянул на нее:

– Вы серьезно? Они же подростки.

– Что за вечеринка была в пятницу?

– Костюмы, музыка, привидения и тыква.

– У нее есть парень?

– Спросите Лизу.

– Я спрашиваю вас.

Рама как будто смутился:

– Учителям лучше держаться в стороне от таких вещей.

Лунд выглянула в коридор, остановила первую попавшуюся ей на глаза школьницу и задала ей несколько вопросов, пока не узнала, что хотела. Потом вернулась к учителю.

– Оливер Шандорф, он сейчас здесь?

– Нет.

– Вы знали, что Оливер был приятелем Нанны?

– Я уже сказал, что предпочитаю в это не вмешиваться.

Она ждала.

– Я их учитель. Не опекун и не родитель.

Лунд посмотрела на часы. Расспросы длились уже более трех часов, а они почти ничего не узнали. Никто ничего не узнал, и в том числе Майер, прочесывающий вместе с поисковой группой леса и поля вокруг аэропорта.

– Черт.

– Простите, – сказал учитель.

– Это я не вам.

А себе, закончила она мысленно фразу. Она ведь могла все это узнать у Пернилле за пару минут, если бы постаралась. Почему так получается, что лучшие вопросы приходят в голову только тогда, когда у нее уже что-то есть – люди, улики, факты?

Двести тридцать пять трехэтажных домов составляли микрорайон под названием Хумлебю в четырех кварталах от дома Бирк-Ларсена. Цвета сланца и ружейной стали, они были построены в девятнадцатом веке для рабочих близлежащей верфи. Потом дома попали в руки пивоваров, разбогатевших в период процветания пивоварни «Карлсберг». Теперь эти дома появлялись на рынке очень редко, за ними охотились, даже несмотря на то, что большинству из них требовалась дорогая реставрация. Тайс Бирк-Ларсен купил самый дешевый дом из всех, что смог найти. В нем уже побывали бездомные, оставив после себя груды мусора, замызганные матрасы и дешевую мебель. Требовалось вычистить дом, многое нужно было отремонтировать. Большую часть работ он собирался сделать сам, ничего не говоря Пернилле, держа все в тайне до тех пор, пока не настанет время переезжать из крохотной квартирки над гаражом.

Вагн Скербек помогал. Они дружили с юности, вместе прошли огонь и воду, в том числе несколько судов. Для Бирк-Ларсена Вагн стал почти что младшим братом, дядей его детей, старейшим работником его фирмы. Надежный, преданный, он очень любил Антона и Эмиля. Он был холост, и казалось, вся его жизнь проходила у них на виду и другой просто не существовало.

– Тебя ищет Пернилле, – сказал Скербек, пряча в карман телефон.

– Она не должна знать об этом месте. Я же просил тебя. Ни слова, пока я не скажу.

– Она всех обзванивает, спрашивает, где ты.

Вдоль наружных стен дома стояли строительные леса, окна затягивала пленка. Бирк-Ларсен платил своим людям за разгрузку напольных досок, водопроводных труб и кровли, предварительно взяв с каждого обещание молчать при жене о доме в Хумлебю.

– У мальчиков будет по отдельной комнате, – сказал он, глядя на серый каменный дом. – А вон то окно, на самом верху, видишь?

Скербек кивнул.

– Нанне достанется весь тот этаж, с отдельным входом. А Пернилле – новая кухня. Ну а мне… – Он засмеялся. – Мне – тишина и покой.

– Тебе это влетит в копеечку, Тайс.

Бирк-Ларсен засунул руки в карманы красного комбинезона:

– Справлюсь.

– Может, я смогу помочь.

– В смысле?

Нервный сухощавый Скербек стоял рядом и переминался с ноги на ногу больше обычного.

– Мне тут сказали, где по дешевке скидывают тридцать телевизоров. Все, что нужно, – это…

– У тебя долги? В этом дело?

– Послушай. Я уже нашел покупателей на половину… Можем войти в долю…

Бирк-Ларсен вытащил из кармана пачку денег, отсчитал несколько банкнот.

– Мне бы только погрузчик на час…

– Держи. – Он вложил деньги Скербеку в руку. – Выброси из головы всю эту дурь с телевизорами. Мы уже не пацаны, Вагн, чтобы контрабандой промышлять. У меня семья. Своя фирма. – (Скербек взял деньги.) – А ты – часть и того и другого. И всегда будешь.

Скербек смотрел на купюры. Бирк-Ларсен в который раз по морщился при виде дурацкой серебряной цепи на шее приятеля.

– Подумай, каково будет мальчикам навещать дядю Вагна в тюрьме?

– Слушай, я бы и сам… – начал Скербек.

Тайс Бирк-Ларсен не слушал – по улице к ним мчалась на велосипеде «Христиания» Пернилле, так, что ярко-красный короб подпрыгивал на брусчатке.

Он сразу забыл и о секретной покупке дома, и о ремонте, и о том, что надо где-то искать деньги. Вид у Пернилле был ужасный.

Она соскочила с велосипеда, подбежала к нему, вцепилась в отвороты кожаной куртки.

– Нанна пропала. – Бледная, перепуганная, она едва дышала. – Полиция нашла твою карточку из видеопроката где-то возле аэропорта. И там еще была… – Она поднесла руку ко рту. Глаза налились слезами.

– Что?

– Ее блузка. Розовая, с цветочками.

– Да в таких полгорода ходит.

Она качнула головой:

– А твоя карточка?

– С Лизой они говорили?

Вагн Скербек стоял рядом и слушал. Она повернулась к нему и попросила:

– Пожалуйста, Вагн.

– Чем я могу помочь?

Бирк-Ларсен молча посмотрел на него, и Вагн отошел.

– А тот гаденыш из ее класса?

– Она давно порвала с Оливером.

На его скулах вспыхнули красные пятна.

– Полиция с ним говорила?

Глубоко вздохнув, она сказала:

– Я не знаю.

Он вынул ключи из кармана, крикнул Вагну:

– Отвези Пернилле домой. И велосипед. – И, подумав, спросил жену: – Почему ты не приехала на машине?

– Они не разрешили мне сесть за руль. Сказали, что я не смогу вести.

Тайс Бирк-Ларсен обхватил жену кольцом крепких рук, прижал к себе, поцеловал, погладил по щеке и сказал, глядя ей в глаза:

– С Нанной все в порядке. Я найду ее. Возвращайся домой и жди нас.

Потом он забрался в фургон и уехал.

– Я отвезу тебя к бабушке. У тебя есть ключи?

Хорошая погода так и не вернулась, день заканчивался туманом и моросью. Лунд ехала в Эстербро, ее двенадцатилетний сын Марк сидел рядом на пассажирском сиденье.

– Значит, мы не летим в Швецию?

– Летим, только сначала мне нужно тут кое-что закончить.

– Мне тоже.

Лунд взглянула на сына. Но мысли ее занимала полегшая желтая трава, запачканная кровью девичья блузка. И фотография Нанны Бирк-Ларсен, с гордой улыбкой обнимающей двух младших братишек. Лунд понятия не имела, о чем говорил сын.

– Я же рассказывал тебе, мам. День рождения Магнуса.

– Марк, сегодня вечером мы улетаем. Это было решено давным-давно.

Он буркнул что-то и уставился в окно, усеянное каплями дождя.

– Ты похож на обиженного лосенка, – сказала Лунд и засмеялась. Одна. – Тебе понравится в Швеции. Там отличная школа. Я буду проводить с тобой больше времени. Мы сможем…

– Он мне не отец.

У Лунд зазвонил телефон. Она посмотрела на номер и завозилась, вставляя в ухо гарнитуру.

– Ну да, никто и не говорит, что он твой отец. Он подыскал тебе хоккейный клуб.

– Я уже хожу на хоккей.

– Но ты же говорил, что тебе ужасно надоело быть самым младшим членом «ФЦК».

Молчание.

– Разве не так?

– Мой клуб называется «КСФ».

– Да, – сказала она, принимая звонок.

– «КСФ», – повторил Марк.

– Еду.

– «К», «С», «Ф», – медленно, по буквам произнес Марк название.

– Хорошо.

– Ты каждый раз забываешь, как правильно.

– Да.

До пункта назначения оставалось уже недалеко, и это радовало Лунд по двум причинам. Во-первых, ей нужно было как можно скорее встретиться с Майером. И во-вторых, Марк будет… пристроен.

– Уже совсем скоро мы поедем в аэропорт, – сказала она. – У тебя ведь есть ключи, да, милый?

Под хмурым одноцветным небом через желтое поле медленно двигалась цепочка из двадцати одетых в синее полицейских с красно-белыми палками в руках, которыми они прощупывали грязь и пучки травы. Собаки-ищейки обнюхивали сырую землю.

Лунд понаблюдала за ними, а потом пошла в лес. Там вторая команда, следуя за еще одной группой собак, осматривала замшелые стволы, исследовала грунт, расставляла маркеры. Майер был там, в полицейской куртке, промокший до нитки.

– След четкий? – спросила она.

– Довольно четкий. Собаки идут за ней с того места, где нашли блузку. – Он заглянул в блокнот и махнул рукой в сторону зарослей в десяти метрах от них. – И в тех кустах нашли светлые волосы.

– Куда ведет след?

– Вот сюда, – ответил Майер, указывая точку на карте. – Примерно где мы сейчас стоим. – Еще один взгляд в записи. – Она бежала. Зигзагами через лес. Вот тут она остановилась.

Лунд подошла и тоже заглянула в карту:

– Что находится поблизости?

– Лесная дорога. Может, ее там подобрала машина.

– Что насчет ее мобильника?

– Выключен с прошлой пятницы. – Ему не нравились эти элементарные вопросы. – Послушайте, Лунд. Мы прошли по ее маршруту мелкой гребенкой. Дважды. Ее здесь нет. Мы понапрасну теряем время.

Она развернулась и пошла прочь, по дороге посматривая на болото и желтую траву.

– Алё? – произнес Майер с суховатым сарказмом, к которому Лунд уже начала привыкать. – Я что, невидимка?

Лунд вернулась и сказала:

– Растяните цепь и пройдите еще раз с начала.

– Вы слышали хоть слово из того, что я сказал?

На куртке у одного из полицейских ожила рация, вызывали Лунд.

– Мы кое-что нашли, – донесся голос.

– Где?

– В глубине леса.

– Что это?

Пауза. Тем временем начинало смеркаться. Потом:

– Похоже на захоронение.

Те же медлительные сумерки наползали на город, сырые и безрадостные, тусклые и холодные. В штабе своей предвыборной кампании под коралловыми лепестками светильника в форме артишока Хартманн выслушивал информацию от Мортена Вебера. Поуль Бремер не приедет в гимназию для проведения дебатов. Управление городом было важнее, чем привлечение нескольких лишних голосов.

– Как выгодно для него все сложилось, – заметил Хартманн.

Риэ Скоугор поставила на стол перед ним чашку кофе.

– Пока мы были в гимназии, мэрия выпустила пресс-релиз о выделении дополнительных средств. Он был готов к нашему вопросу.

– То есть он знал о двадцати процентах. Как такое возможно, Мортен? – спросил Хартманн.

Вопрос, казалось, возмутил Вебера.

– Почему ты меня спрашиваешь? Может, он проводил свое исследование. Это логично… Обещания помочь образованию всегда приносят очки на выборах.

– И получил те же результаты? Нет, он знал о наших цифрах.

Вебер пожал плечами.

– Не нужно было тебе отменять дебаты, – вставила Скоугор.

У Хартманна зазвонил мобильный.

– Пропала девушка. У меня не было выбора.

– Это Тереза, – сказали в трубке.

Хартманн глянул на Риэ Скоугор.

– Сейчас я занят, перезвоню позже.

– Не отключайся, Троэльс. Уверяю тебя, это важно. Нам нужно встретиться.

– Боюсь, это неудачная идея.

– Кто-то хочет запятнать твое имя.

Хартманн сглотнул:

– Кто?

– Мне позвонил один журналист. Не хотелось бы обсуждать это по телефону.

– В пять у нас здесь будет благотворительная акция. Приходи. Я смогу оторваться на несколько минут.

– Значит, в пять.

– Тереза…

– Будь осторожен, Троэльс.

Вебер и Скоугор наблюдали за ним.

– Не хочешь рассказать нам, в чем дело? – спросила Скоугор.

Тайс Бирк-Ларсен подошел к дому в Нёрребро, где снимали квартиру Лиза, Оливер Шандорф и другие ученики, играя во взрослую жизнь: бездельничали, пили, курили травку, валяли дурака.

Лиза как раз шла по улице, катя свой велосипед. Тайс взялся за руль с другой стороны.

– Где Нанна?

Девушка была одета вызывающе откровенно, как все они сейчас одевались, и Нанна носила бы то же самое, если бы он позволил. Лиза упорно избегала смотреть ему в глаза.

– Я уже говорила им. Не знаю.

– Где этот стервец Шандорф?

Глядя в стену дома:

– Его здесь нет. Не было с пятницы.

Он нагнулся и приблизил к ней свое лицо:

– Где он?

Наконец он поймал ее взгляд. Судя по опухшим векам, Лиза недавно плакала.

– Он говорил, что его родители уезжают на выходные. Думаю, он поехал туда, в их дом. Сразу после Хеллоуина в гимназии…

Бирк-Ларсен не стал ждать, пока Лиза закончит. По пути он позвонил Пернилле.

– Только что говорил с Лизой, – сказал он. – Еду за Нанной.

Она ничего не ответила, только выдохнула коротко, с неизмеримым облегчением.

– Это опять тот богатенький мерзавец. Родители у него уехали. И он, наверное…

Бирк-Ларсен не хотел произносить это, не хотел думать об этом.

– Ты уверен, что она там? Тебе Лиза сказала?

К вечеру движение на дорогах стало более оживленным. Нужный ему дом находился в одной из недавних застроек, возле аэропорта.

– Уверен. Не волнуйся.

Она плакала. Даже не видя ее, он видел ее слезы. Как бы он хотел прикоснуться к ним, осушить своими толстыми грубыми пальцами. Его Пернилле, лучшая на свете, любимая. И Нанна. И Эмиль с Антоном. Все они заслуживали большего, чем то, что он им давал, и в ближайшее время он все изменит.

– Мы скоро вернемся, милая. Обещаю.

Когда Лунд снова оказалась среди голых черных деревьев, позвонил Букард.

– Вертолет. Три поисковые команды. Я так понимаю, вы что-то нашли?

– Захоронение.

– Ты мне не сообщила.

– Я пыталась. До тебя не дозвониться.

– Я был на прощальном приеме в твою честь у начальника полиции. На который, кстати, ты не соизволила явиться. Люди не прощаются за завтраком…

– Подожди секунду…

Через лес к ней шел Майер. Он нес что-то завернутое в полиэтилен.

– Так нашли что-то? – потребовал информации Букард.

Майер опустил свою ношу на землю, откинул полиэтилен. Внутри лежала дохлая лиса. Окостенелая, облепленная засохшей грязью. С бойскаутским платком на шее, а под платком – проволочный силок, которым и был задушен зверек.

– Ну что, арестуем всех местных бойскаутов? – спросил Майер, поднимая лису за задние лапы. – Жестокое обращение с животными, ужас что такое.

– Нет, – сказала Лунд Букарду. – Пока нет.

– Закругляйся там, возвращайся в управление и напиши мне полный отчет. Может, еще будет минутка на кружку пива до твоего отлета.

Майер смотрел на нее, зажав под мышкой негнущийся труп лисы – мех в комьях грязи, черные блестящие глаза.

– Знакомьтесь, мой новый приятель Братец Лис! – проговорил Майер, усмехаясь. – Он славный.

Очередной прием, один в числе многих, неотъемлемая часть расписания политика. Возможность встретиться, обсудить, заручиться поддержкой, убедиться во враждебных намерениях.

Закуски оплачивала нефтяная корпорация, напитки – транспортный магнат. Струнный квартет играл Вивальди. Мортен Вебер говорил о политике, а Риэ Скоугор занималась пиаром.

Хартманн улыбался и здоровался, жал руки и поддерживал светскую беседу. Когда ему позвонили на мобильный, он извинился и ушел к себе в кабинет.

Там его ждала Тереза Крузе. Ей было на пару лет меньше, чем ему. Замужем за скучным банкиром. Серьезная, с хорошими связями, привлекательная женщина, но более жесткая, чем могло показаться на первый взгляд.

– У тебя отличный рейтинг. В правительстве только о тебе и говорят.

– Так и должно быть. Мы много работали.

– Верно.

– Так что там насчет журналиста? Ты запомнила его имя?

Она передала ему листок бумаги. «Эрик Салин».

– Никогда о таком не слышал, – произнес Хартманн.

– Я навела справки. Раньше он занимался частными расследованиями. Теперь фрилансер, продает грязь за большие деньги. Газетам. Журналам. Веб-сайтам. Всем, кто готов заплатить.

Он сунул листок в карман:

– Что-то еще?

– Салин хотел знать, как ты оплачивал счета в гостиницах – своей кредитной картой или относил на представительские расходы. Много ли получал или дарил подарков. В таком роде. Я ничего ему не сказала, разумеется…

Хартманн отпил вина из бокала, принесенного с приема.

– Он хотел знать о нас, – добавила она.

– Что ты ему сказала?

– Рассмеялась, конечно. В конце концов… – Улыбка была краткой и горькой. – Ведь ничего серьезного и правда не было?

– Мы с тобой решили, что так будет лучше, Тереза. Прости, что я не мог… – Он не договорил.

– Чего не мог, Троэльс? Пойти на риск?

– Что ему было известно?

– О нас? Ничего. Только догадки. – Снова невеселая улыбка. – Возможно, он надеется рано или поздно напасть на золотую жилу, задавая вопрос всем женщинам, с которыми ты был знаком. Но мне кажется, кое-что он знает наверняка.

– Что именно?

– Он говорил так, будто перед ним лежал твой ежедневник. Он называл даты. Знал, где и когда ты был.

Хартманн старался вспомнить, не слышал ли он имя журналиста раньше.

– За пределами этого кабинета никто не имеет доступа к моему ежедневнику.

Она пожала плечами, поднялась. В этот момент дверь кабинета открылась и на пороге возникла Риэ Скоугор.

– Троэльс, я и не знала, что у тебя гости, – с натянутой улыбкой проговорила она. – Тебя ждут на приеме, это нужные нам люди.

Две женщины оценивающе смотрели друг на друга. Слова были излишни.

– Иду, – сказал Троэльс Хартманн.

Оливер Шандорф был тощим девятнадцатилетним юнцом с копной курчавых рыжих волос и кислым неулыбчивым лицом. Он раскуривал третий косяк за день в гостиной, когда входная дверь распахнулась под напором Тайса Бирк-Ларсена.

Шандорф подскочил с кресла и попятился при виде крупного разъяренного мужчины, наступавшего на него.

– Позови ее, – прорычал Бирк-Ларсен. – Она едет домой.

– Эй! – воскликнул Шандорф, выскакивая в холл. – Между прочим, тут есть звонок. Это частный дом.

– Не выводи меня из себя, сынок. Мне нужна Нанна.

– Нанны здесь нет.

Бирк-Ларсен стал обходить нижний этаж, распахивая двери, выкрикивая имя дочери. Шандорф следовал за ним на безопасном расстоянии.

– Господин Бирк-Ларсен, говорю же вам. Нет ее здесь.

Бирк-Ларсен вернулся в холл. Заметил на стуле возле дивана одежду: розовая кофточка, лифчик, джинсы. Он обматерил Шандорфа и бросился к лестнице на второй этаж.

Парень не стерпел, помчался следом, обогнал Бирк-Ларсена и толкнул его в грудь со словами:

– Вы куда? Вы что это…

Отец Нанны схватил мальчишку за футболку, стащил его по лестнице в холл, швырнул к входной двери и занес над его лицом массивный кулак.

Оливер Шандорф замер.

Бирк-Ларсен сдержался, оставил Шандорфа и снова пошел вверх по широкой лестнице, перешагивая через две ступеньки. Дом Шандорфов был огромным, о таком Тайс даже не мечтал, никогда он не сможет позволить себе ничего подобного, сколько бы ни работал, сколько бы ни ездило по городу алых фургонов с его именем на борту.

Из спальни по левую руку доносилась громкая рок-музыка. Дом пропах травкой и сексом.

На широкой кровати смятые простыни, скомканное одеяло. На подушке разметались светлые волнистые волосы, босые ступни свисали с края кровати. Та, что лежала там лицом вниз, была обкурена или пьяна. Или и то и другое вместе. Или что еще похуже.

В ярости он оглянулся на Шандорфа, который шел за ним, сунув руки в карманы и нагло ухмыляясь. За одну эту ухмылку Тайсу Бирк-Ларсену хотелось дух вышибить из засранца. Вместо этого он неуверенно шагнул к кровати, не зная, как себя вести, и потянул одеяло за край.

– Нанна. Тебе нужно ехать домой, – проговорил он негромко. – Неважно, что случилось. Я тебя отвезу…

Со смесью испуга и раздражения на опухшем лице на него смотрела обнаженная женщина. Тоже блондинка, волосы того же оттенка. Лет двадцати пяти, а то и старше.

– Я вам говорил, – сказал Шандорф. – Нанны здесь нет и не было. Если вам еще что-то надо…

Тайс Бирк-Ларсен растерянно вышел на улицу. Что сказать Пернилле? Куда еще поехать? Он не любил полицейских, но, может, теперь самое время поговорить с ними. Ему необходимо хоть что-нибудь узнать. Или заставить их искать…

С неба донесся рокот. Полицейский вертолет.

Поначалу Тайс не обратил внимания на местность вокруг. Он просто приехал по адресу Оливера Шандорфа, где надеялся найти дочь. Теперь до него дошло, что совсем рядом болота, тянущиеся к востоку от аэропорта. Пернилле говорила, что все началось именно там.

Лунд снова стояла посреди равнинной пустоши Кальвебод-Фэллед, где была найдена блузка в пятнах крови, и изучала карту.

– Давайте поедем домой, – предложил Майер, закуривая очередную сигарету.

У нее зазвонил телефон.

– Так ты летишь в Швецию или как? – хотел знать Бенгт Рослинг.

Ей пришлось подумать, прежде чем дать ответ:

– Скоро.

– А что скажешь насчет новоселья в субботу? Можем пригласить Лассе, Миссан, Боссе и Янне…

Лунд смотрела на гаснущий горизонт, мечтая остановить время и задержать наступление темноты.

– И моих родителей, – добавил Бенгт. – И маму твою.

Лунд бросила еще один взгляд на карту, потом снова оглядела болото и лес.

– Еще нужно обустроить гостевую комнату для Вибеке, – продолжал Бенгт.

В отдалении показались трое подростков. Они толкали по тропе велосипеды и несли на плечах удочки.

А Марк ни разу не рыбачил. Ему не с кем ходить на рыбалку.

– Прекрасная мысль, – сказала она Бенгту и взмахнула рукой, привлекая внимание Майера.

– Я бы не хотел, чтобы она спала на диване, – сказал Бенгт.

Но Лунд уже не слушала, забыв про зажатый в руке телефон.

– Что вон там? – спросила она Майера.

– Там снова лес, – ответил он. – И канал.

– В воде вы искали?

Он поморщился. Майер был из тех людей, которые даже во сне сохраняют недовольное выражение лица.

– Девушка бежала в другую сторону.

Лунд подняла руку с телефоном к уху:

– Я не успею на самолет.

– Что?

– Ты слышал. Мы с Марком будем завтра.

Майер стоял рядом, закидывая в рот чипсы между затяжками сигаретой.

– В поисковой команде есть опытные водолазы? Снаряжение с ними? – спросила Лунд.

– У нас здесь людей достаточно, чтобы развернуть небольшую войну. Может, пойдем на Швецию? Так вы туда точно попадете.

Вдвоем они подъехали к каналу. Прошли вдоль берега в одну сторону, потом в другую. Возле низкого металлического моста, на глинистом берегу, виднелись отпечатки шин. Они уходили прямо в черную воду.

Гнетущая местность вторила душевному состоянию Тайса Бирк-Ларсена: та же путаница из бессмысленных поворотов и сбивающих с толку тупиков. Лабиринт без выхода. Он ехал и ехал, то в умирающий серый закат, то в обратную сторону, ничего не находя. Даже стрекотание вертолета стихло. Пернилле была с ним, каждую секунду ее испуганный пронзительный голос звучал в телефоне, приросшем к левому уху:

– Где она? Где она?

Сколько раз она задала этот вопрос? Сколько раз задал его он?

– Я ищу.

– Где?

В Кальвебод-Фэллед, хотел он сказать. Там, куда однажды водили на экскурсию класс Антона, после чего он целый день говорил только о жуках и угрях, пока наконец не забыл о походе.

Впереди замелькали огни. Один из лучей был синим.

– Везде.

Вдоль узкого канала тянулась невысокая насыпь, сформированная из вырытого при прокладке канала грунта. Лунд смотрела на следы шин, на автокран, на стропы. На автомобиль, поднимающийся из мрачной воды.

«Смотри, думай, представляй картину. Кто-то подъехал к берегу, остановил машину на верху насыпи, развернув передние колеса к воде. Потом вышел, толкнул машину сзади. Остальное сделала гравитация».

Майер был рядом, смотрел, как на фоне неба вырастает силуэт автомобиля. Из всех четырех дверей хлестала вода. Машина была черной, цвета воды в канале, и сверкала так, словно только вчера с конвейера. «Форд»-хэтчбек, последняя модель.

– Проверьте, на кого оформлен, – распорядилась Лунд, как только из воды показались регистрационные знаки.

Автокран припарковался на берегу, выпростав длинную стрелу через канал. Он перетащил машину в сторону от воды, покачал над насыпью. Потом, с помощью трех человек, «форд» медленно опустили на землю, где он и замер, ничем не примечательный легковой автомобиль, если не считать потоков дурно пахнущей жидкости, изливающихся из-под дверей.

Майер закончил говорить по телефону, и вместе с Лунд они подошли к находке, заглянули в окна. В салоне пусто. Крышка багажника опущена.

Майер обошел машину и попытался открыть багажник. Заперто.

– Я принесу лом, – сказал он.

Из-за спины Лунд вынырнули лучи фар приближающейся машины. Она оглянулась. Не легковушка, габариты не те. Должно быть, микроавтобус, подумала она. Секундой позже она разглядела в свете полицейских прожекторов, что он красного цвета.

Бирк-Ларсен не прерывал телефонной связи, когда его фургон подъехал к полосатой ленте, натянутой поперек дороги. С такого близкого расстояния ему было не сосчитать синие огни по ту сторону ленты. Все было залито резким светом из переносных прожекторов, какие, он знал, используют во время спортивных мероприятий.

В голове шумело, мысли путались. Сердце стучало так сильно, что ударялось о ребра.

– Я сейчас, – сказал он в трубку и не услышал ответа жены.

Вышел из машины. Пошел вперед.

– Ты где? – спросила Пернилле.

– На болотах в Вестамагере.

Пауза, потом ее голос:

– Полиция все еще там?

Подбежали двое полицейских и попытались остановить его. Бирк-Ларсен отшвырнул их движением огромной руки, продолжая шагать к низкому металлическому мосту через канал.

– Я все выясню, подожди.

– Тайс.

Еще полицейские. Они облепили его, как сердитые пчелы, но он шел вперед, отрывая от себя их цепкие руки, прижимая телефон к уху.

Ни на миг ее голос не оставлял его.

– Что там, Тайс? Что там?

Какой-то звук впереди. Это лилась вода.

Лилась вода. Она хлынула водопадом из багажника, когда Майер вскрыл ломом дверцу, галлон за галлоном изливалась на глинистую почву.

Запах становился все сильнее.

Лунд бросила в рот еще одну пастилку «Никотинеля» и ждала.

Вместе с остатками воды на блестящий новенький бампер вывалились две голые ноги. Она направила на них фонарик. Лодыжки были туго стянуты пластиковым хомутом.

Затем какое-то движение. Темная змеевидная масса перетекала через бледные мертвые конечности, виток за витком, прижимаясь к коже, пока наконец не соскользнула со ступней на бампер и потом на землю.

Кого-то из копов затошнило прямо на желтую траву.

– Что там за шум? – спросила Лунд, приближаясь к «форду».

Майер кивнул на сотрудника, которого рвало.

– Я не о нем, – сказала она.

Слышно было, как кто-то разъяренно ругается низким голосом.

Лунд проследила, как из машины вытекла последняя вода и еще два угря нашли путь к свободе, затем приблизилась к машине и сунула голову внутрь. Светлые волосы больше не выглядели так, как на фотографиях. А лицо…

Обозленный голос выкрикивал имя.

– О боже, – сказал Майер. – Здесь отец.

Тайс Бирк-Ларсен был большим сильным мужчиной. Прошло много времени с тех пор, как он в последний раз дрался с копами. Но некоторые вещи не забываются. Два быстрых удара, мощный рык, и он снова двигался вперед, к черному мосту.

За мостом он видел машину на дороге, рядом эвакуатор. Вокруг деловито сновали фигуры.

Телефон вернулся к уху.

– Тайс! – кричала ему Пернилле.

– Я поговорю с ними.

Копы, которых он стряхнул с себя, налетели на него снова, но теперь их было больше. Их стало слишком много.

От машины на дороге отделилась женщина и направилась к нему. В резком свете прожекторов он увидел ее серьезное лицо, длинные каштановые волосы и печальный, пытливый взгляд больших глаз.

– Ради бога, Тайс… – рыдала Пернилле.

Его держало теперь шестеро копов, может, семеро. Свободной оставалась только рука с телефоном.

Бирк-Ларсен перестал сопротивляться. Так спокойно, как только смог, проговорил опять:

– Я отец Нанны. Я хочу знать, что происходит.

Женщина перешагнула через еще одну красно-белую полицейскую ленту. Она не сказала ни слова, просто шла прямо к нему, пристально глядя ему в лицо и жуя жвачку.

Голос, далекий и робкий, совсем не его, произнес:

– Это моя дочь?

– Вам нельзя здесь находиться.

Пернилле была в его ухе, в его голове, она превратилась в одно-единственное слово:

– Тайс?

Женщина остановилась перед ним.

– Там Нанна? – снова спросил Бирк-Ларсен.

Она молчала.

– Это она?

Женщина безмолвно кивнула.

Вопль родился в глубине живота, пронзил его тело снизу вверх, вырвался в сырой ночной воздух. Полный недоуменного горя и гнева и такой громкий, что мог бы достичь Копенгагена сам по себе. Но телефон был рядом. Нет нужды кричать. Пока он боролся, рвался увидеть дочь, Пернилле была с ним и кричала и рыдала тоже.

Мать и отец. И их потерянное мертвое дитя.

Затем вся ярость, вся мощь угасли. Тайс Бирк-Ларсен превратился в плачущего, сломленного человека, слабого и обезумевшего, которого удерживали от падения те же руки, что только что пытались усмирить его безграничную силу.

– Я хочу видеть свою дочь, – молил он.

– Вам туда нельзя, – сказала она. – Мне очень жаль.

Из правой руки мужчины исходил тонкий воющий звук. Лунд шагнула к нему, раскрыла его пальцы. Пальцы работяги, сильные и натруженные, обтянутые старой толстой кожей.

Он не протестовал, когда она взяла у него телефон. Лунд глянула на экран, поднесла аппарат к уху.

– Пернилле. Это Лунд. К вам скоро подъедут наши сотрудники.

После чего она положила телефон к себе в карман, кивнула полицейским, чтобы те увели Бирк-Ларсена, и вернулась к затопленному «форду», блестящему и черному.

Там уже работал рой криминалистов в защитной одежде. Шли своим ходом все положенные процедуры. Ей больше не нужно было ничего видеть.

Черная машина. Черная и блестящая.

Майера она нашла возле крана, с сигаретой во рту. Увидев ее, он затряс головой:

– Мы нашли владельца. Вы не поверите.

Лунд остановилась возле него, ожидая продолжения.

– Автомобиль принадлежит избирательному штабу Троэльса Хартманна, – произнес Ян Майер.

– Того самого? Кандидата в мэры?

Одним пальцем Майер отстрельнул сигарету в канал.

– Да. Глава департамента образования. Красавчик с плакатов. Да. Это он.

Вторник, 4 ноября

Букард прибыл вскоре после полуночи. Потом явился дежурный патологоанатом с помощниками. Армия криминалистов измеряла следы протекторов, делала бесчисленные фотографии, огораживала мокрую липкую землю. Они бродили под обложным дождем, выполняя свою работу, оставляя напоследок окровавленный, израненный труп девушки в рваном белье, со связанными лодыжками и запястьями, засунутый в багажник сверкающего черного «форда».

Лунд поговорила с каждым из них. Она была старшим офицером на месте преступления. Никаких мыслей о Марке, Бенгте или Швеции.

Вокруг автомобиля снова замелькали вспышки фотокамеры. Затем наконец команда переместилась к открытому багажнику, начала осматривать раны и синяки на хрупком неподвижном теле и мертвом лице с застывшими светло-голубыми глазами.

Букард спросил, как всегда, о времени смерти. Она сказала ему то, что услышала от патологоанатома: неизвестно. Заявлений за прошедшие выходные не поступало. Судмедэксперты смогут определить только позже.

Старик нахмурился:

– Что за Богом забытое место…

– Мы не уверены, что она умерла здесь. Он не хотел, чтобы ее нашли. Еще день-два такого дождя… – Она посмотрела на криминалистов возле машины. Скоро ее увезут. Нужно еще позаботиться о семье. – И отпечатки шин смыло бы без следа.

Букард ждал.

– Он знал это место, – сказала Лунд. – Он знал, что делает.

– Причина смерти?

– Точно пока неизвестно. Она подверглась физическому насилию. Сильные удары по голове. Есть признаки изнасилования.

– А машина? Она приписана к штабу Хартманна?

– Пока это основная линия следствия.

Ей позвонил Бенгт Рослинг. Она отошла, чтобы ответить на звонок.

– Что случилось?

– Мы нашли девушку. Я потом тебе расскажу. Прости, что не смогла сегодня полететь.

Бенгт был судебным психологом. Они так и познако мились, на службе, в ходе следствия об убийстве наркомана в Христиании. Убитый был одним из его пациентов.

– А как же Марк? – спросил он.

– Он у моей матери.

– Я имею в виду завтра. Он же с завтрашнего дня уже должен начать заниматься шведским в школе. В Сигтуне.

– Ах да, точно.

– Ладно, скажу им, что он на день опоздает.

– Мы возьмем билеты на ближайший рейс. Я позвоню тебе, сообщу время прилета.

К ней подошел Букард и спросил:

– Девушка связана с Хартманном?

– Мы проверим.

– Если кандидат на пост мэра окажется замешанным в деле, сразу дай мне знать.

– Я не могу заняться этим, Букард.

Раздался автомобильный сигнал. Это был Майер, он ждал ее в машине с сигаретой во рту.

– Пусть он возьмет дело, – сказала она.

Ее шеф приблизился к ней вплотную:

– Это не может быть первым делом Майера. Не спрашивай почему. Я позвоню в полицию Стокгольма и договорюсь обо всем.

– Нет, – настаивала она, – это невозможно.

Лунд пошла прочь, в сторону машины и Майера.

– Ты нашла девочку. – Букард торопливо зашагал вслед за ней, обращаясь к ее спине в мокрой синей ветровке. – Разве у Майера получилось бы? Только дохлых лис и умеет откапывать.

Она остановилась, развернулась и пристально посмотрела на него. В этот момент он был похож на старого седого мопса и смотрел на нее так же выразительно и печально, как умудренный годами пес.

– Всего один день, Сара.

Молчание.

– Хочешь, чтобы Майер поговорил с родителями?

– Ненавижу тебя. Ты догадываешься об этом?

Букард рассмеялся и хлопнул своими пухлыми ладошками.

– Эту ночь я поработаю, – сказала Лунд. – Но с утра это будет твоя забота.

В гулких асептических коридорах морга было пустынно.

По-прежнему в черной кожаной куртке, алом комбинезоне и шерстяной шапке, Тайс Бирк-Ларсен тяжело ступал по чистому кафелю, двигаясь в сторону единственной двери в дальнем конце.

Смотровая.

Пернилле в своем бежевом плаще уже была там, повернула к нему измученное лицо, в глазах вопрос. Он остановился в двух шагах от нее, не представляя, что делать и что говорить. Бесформенные слова поднялись к его губам, но, боясь разбить холодный сухой воздух, остались внутри, незаконченные и неопределенные.

Крупный могучий мужчина, порой внушающий страх, беспомощно молчал, а в глазах его блестели слезы.

Все поняв, Пернилле зарыдала, подошла к мужу, положила руки на плечи. Она прижалась к нему, уткнувшись мокрым лицом в его колючую щеку. Они стояли вместе, держась друг за друга в тесном молчании. Так же вместе они прошли в белую комнату, где все – глянцевый кафель, стеклянные шкафы, раковины и краны, блестящие металлические столы, инструменты, – все означало смерть.

Полицейские шли впереди, показывая дорогу, – та самая женщина с пристальным взглядом и угрюмый мужчина с большими ушами. Они подвели их к чистой белой простыне и остановились, чего-то ожидая, изредка поглядывая на супругов. Из-за угла появился мужчина в хирургическом костюме, синей шапочке, синем фартуке, синих перчатках. Такие же доктора были во время рождения Нанны, вспомнил Тайс Бирк-Ларсен. Те же цвета, те же резкие химические запахи.

Без единого слова или взгляда мужчина встал возле них и приподнял белую ткань.

Пернилле приблизилась, едва передвигая ноги, ее глаза расширились.

Женщина-полицейский ни на миг не отводила от нее взгляда, фиксировала каждый жест, каждый вдох, каждое движение.

Бирк-Ларсен стянул с головы черную шапку, смутившись, что забыл сделать это раньше. Посмотрел на бескровное израненное лицо на столе, на грязные волосы, на безжизненно-серые глаза.

В его памяти возникли картины, звуки, прикосновения, слова. Крик младенца, напрасная ссора, жаркий день на пляже, прогулка на санках морозным зимним утром. Маленькая Нанна в коробе ярко-красного велосипеда «Христиания» с логотипом «Перевозки Бирк-Ларсена» на боку, который починил и покрасил Вагн Скербек. Вот Нанна постарше, лет шестнадцати, вновь забирается в короб велосипеда и смеется над тем, как ей стало там тесно.

Далекие мгновения, которые никогда не повторятся, невысказанные обещания, которые никогда не исполнятся. Все эти мелочи, которые когда-то казались такими будничными и неприметными, теперь кричали: «Смотри! Ты никогда не замечал. И вот теперь меня нет».

Теперь меня нет.

Пернилле повернулась, пошла обратно в приемный покой – походкой старухи, сломленной и больной.

– Это Нанна? – спросила женщина-коп.

Он уставился на нее. Глупый вопрос, а она не казалась глупой.

«Нет, – хотел сказать Бирк-Ларсен, – это была Нанна».

Вместо этого он только молча кивнул.

Потом они вчетвером сидели за столом, лицом к лицу. Выясняли факты.

Бирк-Ларсен, его жена и двое их сыновей уехали на побережье в пятницу, вернулись в воскресенье вечером. Предполагалось, что Нанна проведет это время у подруги.

– В каком она была настроении? – спросила Лунд.

– Довольная, – сказал Бирк-Ларсен. – Она была в костюме.

– Каком?

– Ведьмы.

Мать сидела рядом с ними и не слушала, уйдя в себя. Потом вдруг посмотрела на Лунд и спросила:

– Что произошло?

Лунд промолчала. Майер тоже.

– Кто-нибудь скажет мне, что произошло?

В холодной пустой комнате ее пронзительный голос бился между голых белых стен.

Майер прикурил сигарету.

– Машину столкнули в воду, – сказал он.

– Она интересовалась политикой? – спросила Лунд.

Бирк-Ларсен потряс головой.

– А кто-нибудь из ее знакомых?

– Нет.

– Может, какие-то знакомые в мэрии? – предположил Майер.

Когда ответа не последовало, он нахмурился, встал и отошел в сторону, чтобы позвонить.

– У нее был парень?

– В последнее время никого.

– Как она умерла? – спросила Пернилле.

– Мы пока не знаем.

– Она страдала?

Лунд, помедлив, сказала:

– Мы не уверены в том, что именно случилось. Мы пытаемся понять. Так вы не разговаривали с ней после пятницы? Она не звонила? Ничего не припоминаете? Что-нибудь необычное?

Сощуренные глаза, горькая складка в углах губ, сарказм в голосе Бирк-Ларсена.

– Необычное?

– Ну да, это может быть что угодно, какая-нибудь мелочь.

– Я рассердилась на нее, – сказала Пернилле. – Это считается необычным? Она слишком шумела, носилась с братьями по дому. Я прикрикнула, чтобы она успокоилась. – Она следила за реакцией Лунд. – Я занималась счетами, была занята… – Бирк-Ларсен обхватил ее могучей рукой за плечи. – А она просто хотела поиграть с ними. Просто…

Снова слезы. Пернилле содрогалась в объятиях мужа.

– Просто что?

– Просто хотела поиграть.

– Мы договоримся, чтобы вас отвезли домой, – сказала Лунд. – Нам нужно опечатать комнату Нанны. Очень важно, чтобы туда никто не входил.

Лунд и Майер проводили Бирк-Ларсенов к выходу, где их ждали сотрудники полиции и машина.

– Если вспомните что-нибудь… – произнесла Лунд и дала Бирк-Ларсену свою визитку.

Тот посмотрел на карточку и спросил:

– Что вы уже знаете?

– Слишком рано говорить о чем-то наверняка.

– Но вы найдете его?

– Мы сделаем все возможное.

Бирк-Ларсен не сдвинулся с места. На его лице обозначились резкие складки. Он медленно, со значением повторил:

– Вы найдете его?

– Да, – отчеканил Майер. – Найдем.

Отец Нанны задержал на нем тяжелый взгляд, мрачно кивнул, потом сел в машину.

Лунд проводила их взглядом:

– Они только что потеряли дочь. Как можно на них кричать?

– Я не кричал.

– Прозвучало именно так.

– Кричат вот так! – проорал Майер – так громко, что в одну из дверей сунул голову встревоженный патологоанатом. Уже более спокойным тоном Майер добавил: – Я не кричал. – Пытливо глядя ей прямо в глаза, произнес: – Он ненавидит нас, Лунд. Вы и сами заметили.

– Мы полицейские. Нас многие ненавидят.

– Нашел же время это показывать.

Половина третьего утра. Хартманн был там, когда они добрались до ратуши. Риэ Скоугор, энергичная интересная женщина, которую они видели в гимназии, расположилась слева от него. Нескладный и импульсивный руководитель предвыборного штаба Мортен Вебер сидел с другой стороны.

– Спасибо, что пришли, – сказала Лунд.

– Мы не приходили, – ответил Хартманн, – просто дождались вас. Скоро выборы. Мы работаем допоздна. Вы нашли девушку?

– Да. – Майер не отрывал взгляда от политика в синей рубашке и темно-синих брюках. – Она была в одной из ваших машин.

Лунд выписала на лист бумаги регистрационный номер машины, положила лист на середину стола.

– Мы хотим знать, кто пользовался ею последним.

Хартманн замер в своем кожаном кресле:

– Это наша машина?

Майер подтолкнул листок к нему поближе:

– Именно так мы и сказали. Можно теперь приступить к делу?

– Я проверю, – сказал Вебер, – но на это уйдет время.

– Почему? – поинтересовался Майер.

– Мы арендуем много машин, – ответил Вебер. – И пользуется ими тридцать человек. Сейчас глубокая ночь. Конечно, кое-кто из наших сотрудников работает и в такое время. Позвольте мне сделать несколько звонков.

Он встал из-за стола и отошел с телефоном в угол.

– Зачем вам столько машин? – спросила Лунд.

– Для нужд предвыборной кампании, – проговорила Скоугор. – Развозить наглядную агитацию, материалы к встречам, плакаты…

– Когда вы посылали машину доставить эти материалы во Фредериксхольмскую гимназию?

– Думаю, в пятницу…

Майер резко дернулся, уперся руками в стол, нагнулся к самому лицу Скоугор и отчеканил:

– Нам ваши догадки ни к чему! Девушка мертва. Мы должны знать…

– Мы ничего не таим, – перебил его Хартманн. – Мы хотим помочь. Но в три часа ночи нам не получить ответы моментально.

– Нанна Бирк-Ларсен была задействована в вашей агитационной работе? – спросила Лунд.

– Нет, – моментально выпалила Скоугор. – Ее нет ни в одном списке.

– Как быстро вы это узнали, – заметил Майер.

– Вы же хотели побыстрее.

Вернулся Вебер:

– Секретарь предвыборного штаба сейчас в Осло.

– К черту Осло! – вскричал Майер. – Речь идет об убийстве. Нам нужны ответы.

Вебер сел, приподнял бровь в ответ на выпад Майера, посмотрел на Лунд. «Прощупывает иерархию, – отметила она про себя. – Не глуп».

– Да, и поэтому я поговорил с охраной. Ключи забирала Рикке Нильсен в пятницу.

– Кто она такая? – спросила Лунд.

– Рикке возглавляет нашу команду волонтеров, – пожал плечами Вебер. – Каждый, кто хочет, может поучаствовать в кампании. Мы рады любой помощи, когда своих сил недостаточно.

Он кинул взгляд на Майера, который мерил комнату шагами: руки в карманах брюк, нахохленный, похожий на забияку-петуха.

– Вы дозвонились до нее? – спросил он.

– Нет. Должно быть, она организует развозку плакатов.

Майер с сарказмом кивнул:

– Должно быть?

– Да, как я уже сказал. Контроль за тридцатью водителями – большая работа.

– Хватит! – Майер снова подскочил к столу. – Убита девушка, а вы сидите здесь, как будто вас это не касается.

– Майер, – сказала Лунд.

– Мне нужны ответы! – рявкнул он.

– Майер!

Это было сказано довольно громко. Он остановился.

– Позвоните в штаб, – приказала она. – Доложите Букарду о ситуации. Сообщите ему, что мы будем опрашивать волонтеров.

Он не двинулся с места:

– Букард уже давно в постели…

Она со значением посмотрела ему в глаза:

– Выполняйте.

Он отошел к окну.

– Есть ли у вас какие-то соображения о том, где сейчас эта женщина? – спросила Лунд.

Вебер посмотрел в листок перед собой, что-то отчеркнул зеленым маркером:

– Скорее всего, здесь.

Скоугор взяла у него листок, пробежала глазами написанное, потом передала полицейским.

– А как же пресса? – спросила она. – Если они узнают.

Лунд недоуменно пожала плечами:

– Убита молодая девушка. Мы не можем держать это в секрете.

– Вы нас не поняли, – пояснил Хартманн, – речь идет о нашей машине. Если она как-то замешана, мы должны сделать официальное заявление, чтобы никто не обвинил нас в том, что мы что-то скрываем.

– Никаких публичных заявлений до окончания расследования, – потребовала Лунд. – Обсуждать детали дела можно только со мной.

Скоугор поднялась, размахивая руками:

– Мы готовимся к выборам! Мы не можем допустить кривотолков!

Лунд отвернулась от нее к Хартманну:

– Информация, которую вы нам сейчас предоставили, является конфиденциальной. Если вы решите обнародовать ее и тем самым поставить под угрозу ход расследования, я не могу вас остановить. Однако не забывайте о последствиях, а они будут, я вам обещаю, Хартманн.

Вебер кашлянул; Скоугор умолкла. Майер выглядел довольным.

– Риэ, – наконец сказал Хартманн, – я думаю, мы можем подождать. При условии… – Просительная улыбка мелькнула на его губах.

– При каком условии? – спросил Майер.

– При условии, что вы предупредите нас, когда соберетесь общаться с прессой. Так, чтобы мы могли работать вместе. И быть уверенными, что все правильно.

Он сложил руки на груди. Рубашка того же цвета, что и предвыборный плакат за спиной. Все здесь было продумано и скоординировано. Спланировано.

Лунд достала визитку, вычеркнула свое имя, вписала вместо него имя Майера.

– Завтра утром позвоните Яну Майеру по этому номеру, – сказала она. – Он будет держать вас в курсе.

– А разве не вы? – спросил Хартманн.

– Нет, – ответила Лунд. – Дело ведет он.

Вебер ушел вслед за полицейскими. Скоугор все еще кипела негодованием:

– Что, вообще, происходит, Троэльс?

– Понятия не имею.

– Если мы что-то скроем, а журналисты потом пронюхают об этом, они разнесут нас в клочья. Они обожают такие истории.

– Мы ничего не скрываем. Мы делаем то, о чем просит полиция.

– Да никто об этом и не вспомнит.

Хартманн надел пиджак, задумчиво посмотрел на нее:

– Выбора у нас нет. Те же журналисты точно так же разнесут нас в клочья, если мы помешаем расследованию. Лунд прекрасно это понимает. И раз мы не имеем никакого отношения к убийству, тут не о чем больше говорить.

Скоугор уставилась на него:

– Что? Девушку нашли в одной из наших машин! По-твоему, мы не имеем отношения к ее убийству?

– Не имеем. А вот что меня действительно волнует, так это наша кампания.

Он указал на дверь, ведущую в основные помещения их штаба. В дневное время там работало восемь-десять сотрудников.

– Что ты хочешь сказать?

– Ты уверена в том, что мы защищены? Наши компьютеры, электронная почта?

Едкая усмешка.

– По-моему, у тебя начинается паранойя.

– Вспомни Бремера. Как он смог так ловко обыграть нас с финансированием школ? Откуда он знал о двадцати процентах? – Хартманн вспоминал разговор с Бремером, слова мэра о его покойном отце. – Старый лис что-то задумал.

Она принесла ему пальто, помогла одеться, заботливо застегнула все пуговицы.

– Что, например?

Хартманн рассказал ей вкратце о том, зачем приходила Тереза Крузе, о неизвестном журналисте, который наводит о нем справки.

– Нет никаких сомнений, что он получил часть информации отсюда, а как же иначе?

– Почему ты мне ничего не сказал? – недовольно спросила Скоугор.

– Говорю сейчас.

Он заглянул в основной офис. Столы и компьютеры, полки с папками, телефоны. Внутри этой комнаты, в глубине ратуши, хранились все подробности их предвыборной кампании, надежно запираемые на ночь на ключ.

– Поезжай домой, – сказала она. – Я сама тут все проверю.

Хартманн подошел к ней, взял за плечи, нежно поцеловал:

– Я тебе помогу.

– Поезжай домой, – повторила она. – Ты должен отдохнуть, утром у тебя важный разговор с Кирстен Эллер. Хочу, чтобы ты был в полной боевой готовности.

Он повернулся к окну, посмотрел на площадь:

– Они сказали, ей было всего девятнадцать. Только начинала жить.

– Но мы ни в чем не виноваты.

Троэльс глядел на голубые буквы гостиничной вывески и желтые фонари.

– Очень на это надеюсь.

– Как вы могли пообещать, что мы его найдем? – спросила Лунд.

Они ехали в ее машине, Майер был за рулем.

– Никогда больше так не унижайте меня! – выпалил он. – Да еще перед всеми этими клоунами!

Он так открыто и так по-детски злился, что было даже забавно.

– Больше не буду – я ведь уезжаю. Но почему вы пообещали это? В морге, отцу?

– Потому что мы найдем… – Помолчав, поправился: – Я найду.

– Никаких обещаний давать нельзя. Это правило номер один.

– У меня другие правила.

– Да, я заметила.

Майер включил радио, настроил волну, грянул оглушительный рок. Лунд наклонилась вперед и выключила радио, сверилась с листком, где был записан адрес:

– Здесь поверните.

Статуя всадника с поднятым мечом. Величественное иллюминированное здание. Многоэтажный паркинг. Здесь собиралась команда Хартманна перед тем, как отправиться в очередной рейд задаривать город его плакатами, буклетами, значками, кепками и футболками.

Автомобили, арендованные для штаба Хартманна, находились на втором этаже. Совершенно одинаковые черные «форды» – копии того хэтчбека, который они вытащили из канала. Лунд и Майер обошли их вокруг, натыкаясь постоянно на фотографию Троэльса Хартманна, наклеенную на стекла машин. Дверь одного из багажников оказалась поднятой. Тремя часами ранее в точно таком же багажнике она видела израненный полуобнаженный труп Нанны Бирк-Ларсен в рваном грязном белье. Здесь же стояли бесчисленные коробки с листовками, все с той же фотографией Хартманна: легкая мальчишеская улыбка, отголоски былого страдания в глубине честных глаз.

Откуда-то из недр паркинга появилась светловолосая женщина, она подошла и неуверенно посмотрела на Лунд. Та показала ей свое удостоверение, спросила:

– Рикке Нильсен?

Женщина выглядела утомленной. И она явно занервничала, когда с другой стороны машины показался Майер, сел на край открытого багажника и стал наблюдать за ней, сложив руки на груди.

– Мне нужно имя водителя, который работал в эти выходные, – сказала Лунд.

– А в чем дело?

– Номер машины, которая нас интересует… – Лунд принялась листать блокнот.

– Икс-у-два-четыре-девять-один-девять, – подсказал Майер. Он встал, приблизился к Нильсен. – Черный «форд», такой же, как этот. Мы хотим знать, кто ездил на нем последним. – И улыбнулся, вероятно считая свою улыбку приятной.

Поодаль от них несколько человек грузили в автомобили плакаты с улыбающимся лицом Хартманна.

– У вас тут целая организация. Как вы со всем этим управляетесь? Наверное, ведете журнал учета?

– Да, конечно.

– Можем мы взглянуть на него? Пожалуйста.

Она кивнула, пошла за журналом. Майер подмигнул Лунд. Вернулась Нильсен:

– Так вы сказали, номер икс-у… Как там дальше?

– Икс-у-два-четыре-девять-один-девять.

Лунд оставила Майера говорить с Нильсен, а сама стала наблюдать за мужчинами с плакатами и листовками. В паркинге было холодно. Но не слишком.

Один из волонтеров, долговязый и худой, был в поношенной грязной куртке с низко надвинутым капюшоном. Вот он сложил свою ношу в один из автомобилей, повернулся… Серый свитер, лицо в тени, пытается остаться незамеченным.

Майера утомили собственные попытки строить из себя доброго полицейского.

– Я стараюсь быть спокойным, – услышала она за спиной. – Так что и вы успокойтесь. Я не желаю больше слышать эти ваши «если» и «но». Просто назовите мне чертово имя!

Он уже почти кричал. Волонтеры, заталкивающие в машины коробки, могли его услышать. Они уже поглядывали в сторону Рикке Нильсен. Но только не человек в капюшоне.

Лунд обернулась, чтобы попросить Майера сбавить тон. Когда она снова посмотрела на грузчиков, фигуры в сером свитере и куртке больше нигде не было видно.

Неожиданно черный «форд» в соседнем ряду ожил, с ревом выехал с парковочного места. Из незакрытого багажника посыпались улыбающиеся лица Троэльса Хартманна.

– Майер!

На пути к эстакаде водитель должен был проехать мимо Лунд. Она вышла на середину проезда, встала и направила взгляд на лобовое стекло приближающейся машины: мужчина, тридцати с лишним лет или даже сорока; злое небритое лицо, испуган, настроен решительно.

– Проклятье! – вскричал Майер и бросился к ней, схватил одной рукой за плечо и утащил Лунд с дороги.

Набирающий скорость «форд» промчался мимо них всего в метре.

Лунд смотрела вслед автомобилю, вряд ли осознавая, что была в объятиях Майера, который, едва переводя дыхание, уставился на нее в ярости. Люди вообще часто злились на нее. Машина тем временем завернула за угол, направляясь наверх.

Майер отпустил ее, бросился к эстакаде, вытаскивая на бегу оружие. Лунд побежала другим путем, по лестнице, перескакивая через три ступени, вверх, вверх.

Один этаж, другой. Еще один, и все, конец. Черная крыша блестела под ночным дождем. На фоне темного неба в мягком сиянии подсветки возвышался внушительный купол Мраморной церкви. Машина стояла у дальней стены с включенным дальним светом.

Опять без оружия. И все же она двинулась вперед, пытаясь что-нибудь разглядеть за слепящими фарами.

– Полиция! – крикнула она.

– Лунд!

Майер выскочил с въезда на эстакаду, он задыхался, кашлял, едва смог выговорить ее имя.

Послышался звук в другом конце крыши – открылась и захлопнулась дверь. Лунд рванулась туда, Майер за ней. С крыши вниз вела вторая лестница. Он приехал сюда, чтобы оторваться от них. И его план удался.

Они еще успели заметить, как человек в капюшоне достиг нижнего этажа и скрылся в ночи и темном бескрайнем городе.

В бешенстве Майер подпрыгнул и заорал проклятья, так что ей пришлось закрыть уши руками.

Они спали не раздеваясь, слившись друг с другом, его горе с ее горем, ее скорбь – с его скорбью.

Пробуждение. Тайс Бирк-Ларсен расплел свои руки, не потревожив ее, сел на кровати, тихо поднялся.

Умылся, поел хлеба, глотнул кофе, пока Пернилле и мальчики спали. Потом спустился – надо было жить, говорить с людьми.

В эту смену их было двенадцать. Среди них Вагн Скербек с бледным лицом и мокрыми глазами. Вагн. Член семьи. Первый человек, которому он позвонил этой ночью. Бирк-Ларсен едва мог припомнить сам разговор, так часто его прерывали слезы, крики и гнев.

Вагн был хорошим другом в трудные времена. Тайс Бирк-Ларсен думал, что такие времена больше никогда не вернутся. У него же семья. Семья – камень, на который можно опереться, и он также опора для своей семьи.

Но иногда камень уплывает из-под ног, тонет в невидимом песке.

Он зашел в контору, снял с крючка черную куртку, аккуратно надел, как делал это год за годом. Потом вышел и встал среди них, хозяин и босс, чтобы раздать указания на день. Большинство этих людей работали на него уже много лет. Они знали его семью, наблюдали за тем, как растут его дети. Приносили им подарки на дни рождения. Проверяли уроки. Утирали им слезы, когда ни его, ни Пернилле не было рядом.

Один или двое едва сдерживались, чтобы не заплакать. И только Скербек мог смотреть ему в лицо.

Бирк-Ларсен пытался заговорить, но не мог и стоял молча.

Работа.

Все заказы были собраны в папке, они определяли то, чем будут заполнены рабочие часы. Он взял эту папку, вернулся в контору. Сел там, не понимая, что с ней делать.

Все по-прежнему молча стояли возле грузовиков. Наконец раздался голос Вагна Скербека:

– Давайте пошевеливайтесь! Принимайтесь за работу. Я вам не нянька.

Потом он вошел к Бирк-Ларсену и сел напротив. Невысокий, неприметный человек. Но сильнее, чем о нем говорила его тщедушная фигура. Лицо, почти не изменившееся с тех пор, как им было по двадцать лет. Темные волосы, невыразительные глаза, дешевая серебряная цепь вокруг шеи.

– Ты делай, что тебе нужно, Тайс. С остальным я справлюсь.

Бирк-Ларсен зажег сигарету, обвел взглядом стены конторы. Повсюду фотографии: Пернилле, Нанна, мальчики.

– Какие-то репортеры звонили. Я их послал. Если эти гниды снова позвонят, дай мне поговорить с ними.

Постепенно в гараже закипала жизнь. За стеклянными перегородками конторы перемещались картонные коробки, складировались поддоны, выезжали на улицу фургоны.

– Тайс, я не знаю, что говорить. – Такая же шерстяная шапочка, такой же красный комбинезон. Старший брат и младший брат. – Я хочу помочь. Ты только скажи…

Бирк-Ларсен молча смотрел на него.

– Они уже знают, кто это сделал?

Бирк-Ларсен мотнул головой, сделал затяжку, попытался сконцентрироваться на графике работы, не думать ни о чем другом.

– Только скажи, если я хоть как-то… – снова начал Скербек.

– Доставка на Стурласгаде, – медленно, будто через силу, произнес Бирк-Ларсен, это были его первые слова за все утро. – Я обещал пригнать им подъемник для погрузки.

– Я этим займусь, – сказал Скербек.

Майер помахал фотографией перед командой оперативников в штатском. На снимке из базы полиции был изображен вполне ординарный мужчина в черной футболке с тюремным номером в руках. Залысины, синяки на небритом лице, длинные обвислые усы, как у хиппи, уже с сединой. Через всю правую щеку линия, похожая на давний шрам от ножа. Скучающий взгляд направлен в объектив.

– Его зовут Йон Люнге, он из Нёрребро. Дома его нет. Мы знаем, что он нарушил закон, и мы… – он прикрепил фото на стену, – собираемся посадить эту сволочь за решетку. Опросите соседей, знакомых по работе. Проверьте бары, ломбарды, торговцев наркотиками. Найдите всех, кто его знает. Ему сорок три года. Живет один. Никому не нужный, никчемный сукин сын…

Лунд с чашкой кофе в руках прислушивалась к тому, что говорил Майер, пока сама звонила по телефону Марку. Она успела поспать три часа в одном из свободных кабинетов и чувствовала себя довольно сносно.

– У него нет плана действий, – провозгласил Майер, словно это был известный факт. – Нет укрытия. В конце концов он вынырнет, чтобы глотнуть воздуха. И тогда… – Майер хлопнул ладонями с таким звуком, будто выстрелил.

Лунд сдержала смех.

– Нет, твои уроки шведского не отменяются, – говорила она тем временем Марку. – С чего бы это? Мы же собираемся там жить. Бенгт объяснит преподавателю, почему ты задерживаешься. У тебя не будет из-за этого проблем.

Майер взял со стола новую фотографию Нанны, ту, где она была так же красива, но уже без косметики, не улыбалась сексуально, не старалась выглядеть взрослой.

– Мы должны узнать о ней все. Текстовые сообщения, голосовая почта, электронная почта. Особенно важно то, что связывает ее с Люнге.

Марк продолжал ворчать.

– Мы улетаем сегодня вечером, – внушала ему Лунд. – Я позвоню тебе, когда закажу билеты.

– За дело, – скомандовал Майер и вновь оглушительно ударил в ладони. Когда все ушли выполнять задания, он подошел к Лунд и сказал: – Букард хотел вас видеть.

Старик сидел в кабинете, который совсем недавно Лунд называла своим, и смотрел на снимок Люнге. Майер докладывал ему то, что узнал из материалов прошлых дел:

– Тринадцать лет назад задержан за эксгибиционизм на детской площадке. Через год изнасиловал девочку. Четырнадцатилетнюю.

Шеф слушал. Лунд стояла у двери с остывшим кофе. Выражение лица Букарда ей не нравилось.

– Спустя шесть лет после этого помещен на принудительное лечение в тюремную психиатрическую больницу. Выпущен восемнадцать месяцев назад.

Все это Майер повторил по памяти, всего лишь раз просмотрев дела. Производит впечатление, подумала Лунд. В каком-то смысле.

– Так почему он на свободе? – спросил Букард.

Майер пожал плечами.

– Потому что его больше не считают опасным? – предположила Лунд.

– Всегда так говорят.

– Не всегда, Майер, – отрезал Букард. – Сара, что скажешь?

– Нужно поговорить с ним.

Майер вскинул брови:

– Это мягко сказано.

Он играл со своей полицейской машинкой. Катал ее по столу и радовался, когда от этого на крыше вспыхивал синий маячок и включалась сирена. Совсем как ребенок.

– Прекратите, – сказал ему Букард. – И вообще, мне надо поговорить с ней.

Майер поставил машинку на стол с преувеличенной осторожностью.

– Если речь пойдет о деле…

Но что-то во взгляде Букарда остановило его, и он, бормоча себе под нос, вышел.

Как только за ним закрылась дверь, Лунд подхватила свою сумку и сказала:

– Мы об этом уже говорили. Ты знаешь ответ.

– Ситуация меняется.

– Шеф! Нам негде жить. Бенгт ждет меня в Швеции. Марк завтра должен быть в школе.

Она пошла к двери.

– Я только что из лаборатории, – сказал Букард ей вслед. – Девушка была жива, когда машину столкнули в канал. Требуется двадцать минут, чтобы машина такого размера заполнилась водой. И добавь к этому время на то, чтобы захлебнуться.

Он стал вытаскивать из конверта пачку отчетов и фотографий.

– Это не мое расследование, – сказала Лунд, копаясь в сумке, перекладывая вещи, которые уже сложила туда.

– Ее насиловали несколько раз. Он пользовался презервативом и никуда не торопился.

Лунд подождала, пока он закончит читать заключение, и сказала:

– Марк уже настроился на поездку. Нет!

– Все это продолжалось часами, возможно, все выходные. Характер ранений указывает на то, что до того, как привезти в лес, ее держали где-то в помещении.

Лунд сняла с крючка пальто.

– И вот еще что, – сказал Букард, держа на весу маленький пластиковый пакет для вещдоков.

Лунд не могла не посмотреть.

– Майер показывал это матери. Она говорит, что никогда не видела этот кулон. – Букард откашлялся. – Девушка сжимала его в правой руке в момент смерти. Мне кажется, что это он заставил ее надеть кулон. Она сорвала его с горла, когда тонула. Других объяснений не вижу.

Лунд стояла у окна, глядя на унылый внутренний двор перед тюремными камерами.

– Это не обычная схема, Сара: изнасиловать девчонку, а потом убить, чтоб не шумела. Ты это понимаешь. – Он буравил ее черными глазами-бусинами. – Думаешь, мы когда-нибудь нашли бы ее, занимайся этим делом… – он кивнул на дверь, – наш новый друг Майер?

– Я не останусь…

– Со Стокгольмом я договорился. Они подождут, пока ты закончишь это расследование.

И он ушел, оставив фотографии, отчеты и маленький пакетик для вещдоков на столе. Ушел, оставив Лунд наедине с собой. Она думала о Марке и Бенгте. О Швеции и о новой гражданской работе в Стокгольме. Но в основном она думала о Нанне Бирк-Ларсен, об истерзанном теле в багажнике черного «форда», сброшенного в илистый канал.

Лунд взяла прозрачный пакет, поднесла к свету.

Это был кулон на позолоченной цепочке. Дешевое стек ло. Броская вещь. Не похожа на обычные украшения. Черное сердце.

Вернулся из коридора Майер с красным лицом. Должно быть, Букард ему сказал.

– Это возмутительно.

– Полностью с вами согласна. Мы будем действовать, как я сочту нужным, до конца недели. Если дело к этому сроку не будет закрыто, отдам его вам.

– Хорошо.

По его лицу нельзя было сказать, что ему хорошо.

– На этот период соблюдаем мои правила: обращаться с людьми уважительно независимо от того, нравятся они нам или нет, в машине не курить, скорость не более пятидесяти километров в час…

– Пускать газы можно?

– Нет. И никаких сырных чипсов и хот-догов.

– Есть пожелания по нижнему белью?

Она подумала пару секунд:

– Оно должно быть чистым.

Школа – это мир в миниатюре, полный слухов и сплетен.

Когда учитель, которого все звали Рама, вошел тем утром в здание гимназии, он кожей ощутил, как новость парит по коридорам, подобно злому призраку.

Потом ректор Кох сказала ему:

– Я могу сама это сделать, если хотите.

– Ученица моя, – ответил он. – И мой класс.

Пять минут спустя он вошел в аудиторию, в руках нет книг, на лице нет улыбки. Посмотрел на них, на каждого по очереди. Уже не дети, еще не взрослые. Оливер Шандорф с неукротимыми рыжими волосами, кислым лицом, обкуренным взглядом. Лиза Расмуссен, ближайшая подруга Нанны, уступающая ей и в уме, и в красоте.

Что ты сказал, кроме очевидного? Что предложил, кроме банального?

С мрачным выражением на смуглом лице Рама произнес:

– Только что стало известно… – Он умолк, закрыл глаза, услышал жестокость слов еще до того, как выговорил их. – Полиция говорит, что Нанна погибла.

Все, как один, ахнули. Потом слезы, всхлипы, шепот.

– Сегодня больше уроков не будет. Вы можете идти домой. Или можете остаться. Учителя будут здесь весь день. Если нужно, помощь вам окажут психологи.

На задних партах поднялась рука. Кто-то задал неизбежный вопрос:

– Что случилось?

Человек, которого они все называли Рама, думал о своей семье, о трудном пути, который им пришлось пройти, уехав из многострадальной, гибельной страны. Он тогда был ребенком. Но, судя по разговорам родных, все же понимал, насколько безопасным был этот город по сравнению с его родиной.

– Я не знаю.

Еще одна рука:

– Ее убили?

Ладони Лизы Расмуссен взлетели к лицу, но не удержали крик боли и скорби.

– Я понимаю, у вас возникает много вопросов. У меня тоже они есть. Но бывает так… – Учитель всегда знает, что сказать. Учитель всегда честен. – Иногда быстрых ответов нет. Мы должны дождаться их.

Он подумал о том, что ему говорила Кох. Подошел прямо к Лизе, положил руку ей на плечо, попытался встретиться с девушкой взглядом.

– Им нужна твоя помощь, – сказал он. – Лиза?

Никакого ответа.

– Полиция хочет поговорить с тобой.

Она закрыла лицо руками.

– С тобой и Оливером.

Рама поднял глаза. Парень был здесь минуту назад. Но теперь стул пустовал.

Лунд показала Лизе фотографию черного «форда»:

– Ты видела эту машину?

Лиза кивнула:

– Может быть. Похожую на эту.

– Когда?

Девушка подумала и сказала:

– В пятницу. Перед вечеринкой. По-моему, из нее что-то выгружали.

Лунд положила перед ней снимок Йона Люнге из полицейского архива.

– А его видела?

Девушка посмотрела на лысоватого мужчину с пристальным взглядом, седыми усами и шрамом на щеке, с табличкой с тюремным номером.

– Это он сделал?

– Просто скажи, видела ты его или нет.

Лиза снова всмотрелась в фотографию и сказала:

– Кажется, нет. Что он сделал с Нанной?

– Может, он заходил в гимназию? Или появлялся в тех местах, где ты бывала вместе с Нанной?

Долгая пауза, потом она потрясла головой:

– Нет, я никогда его не видела.

Лунд отложила фото:

– Ты знаешь, почему Нанна сказала родителям, что останется ночевать у тебя?

– Не знаю. – Снова полились слезы. Она стала похожа на десятилетнюю девочку. – Я подумала, что она хотела с кем-то встретиться.

– С кем?

– Не знаю.

– Лиза…

– Я не знаю!

Заход с другой стороны. Они стали говорить о вечеринке.

– Как бы ты описала ее настроение? – спросила Лунд.

– Счастливая.

– Она веселилась?

– Она была счастлива.

– И?..

– А потом ушла. Мне показалось, что рановато. Но…

– Почему она ушла рано?

– Она не сказала.

– Она ушла с кем-то?

– Я не…

Лиза умолкла на полуслове.

Лунд нагнулась, желая видеть ее глаза.

– Я не видела! Зачем вы все время задаете эти вопросы? Что вам от меня надо?

Лунд подождала, пока вспышка угаснет, сунула в рот жвачку.

– Нанна была твоей лучшей подругой, правильно? Я думала, ты захочешь помочь.

– Я ничего не знаю.

Перед беседой снимки были тщательно отсортированы. Ничего тревожащего. Ничего откровенного. Лунд достала самый последний кадр и показала Лизе:

– Тебе знаком этот кулон?

Черное сердце на золотой цепочке.

Лиза покачала головой:

– Похож на старинный.

– Ты никогда не видела его на Нанне?

– Нет.

– Ты уверена?

– Я уверена, уверена, уверена! – вскричала девушка. – Я видела Нанну на вечеринке. Я обняла ее. Я не знала, что вижу ее в последний раз… – Лиза Расмуссен уставилась в стол, избегая смотреть на фотоснимки, избегая смотреть на Лунд. – Я не знала, – повторила она.

– Я проверила, – сказала Риэ Скоугор. – Люнге не состоит в нашей партии. Он был временным работником от агентства, к которому мы обращались пару раз. Его мог нанять кто угодно.

Они стояли за дверью штаба, в коридоре, и говорили шепотом. Хартманн выглядел так, будто всю ночь не сомкнул глаз.

– Хорошо, – сказал он.

– Хорошо, если об этом узнают все. А если мы ничего не скажем и журналисты докопаются до него…

– И что тогда?

– Они скажут, что мы наняли убийцу и покрываем его. Если об этом услышит Кирстен Эллер, можешь попрощаться с альянсом. Мы должны сделать заявление. Должны немедленно обозначить нашу позицию.

Хартманн колебался.

– Послушай, я же твой советник, Троэльс. И я говорю тебе: мы стоим на краю пропасти. Когда упадем, будет поздно…

– Ладно, ладно. Делай заявление. Но сначала предупреди полицию.

– А как быть с Эллер?

– Я все улажу сам.

К середине дня гимназия опустела. В безлюдном коридоре, рядом с раздевалкой, Лунд и Майер сравнивали полученные результаты. На стене по одну сторону висели информационные листки о вреде наркотиков, алкоголя и секса, по другую – постеры с кинозвездами и рок-певцами.

Майер проделал огромную работу. Он обнаружил трех человек, которые видели, как Люнге привез в гимназию предвыборные агитационные материалы, и было это вскоре после полудня.

– А вечером?

– Вечером машина тоже была здесь. Может, он услышал, что в гимназии праздник, и вернулся.

– А это точно была та же машина?

Майер вложил ей в руку несколько фотографий и ухмыльнулся:

– Ребята делали снимки для веб-сайта гимназии. Готовили обзор о вечеринке. Ищите на заднем плане. Это та самая машина.

У него зазвонил телефон. Пока он разговаривал, отойдя в сторону, Лунд просмотрела фотографии. Позади подростков в жутковатых костюмах, масках и париках виднелся силуэт черного «форда».

Майер начинал сердиться.

– Я вам уже говорил: это не обсуждается, – рявкнул он в телефон.

Сердитый Ян Майер. Это было что-то новенькое. Она продолжила перебирать фотографии. Когда Лунд было девятнадцать, Хеллоуин не отмечали. А если бы отмечали… Интересно, что бы сказала ее мать.

– Я не буду вам больше повторять, – гаркнул Майер. – Ответ – нет.

Он уставился на свой телефон. Выругался.

– Не могу поверить. Она дала отбой.

– Что происходит?

– Хартманн собирается сделать заявление прессе. Пытается уберечь свой тощий зад…

Лунд сунула папку с фотоснимками ему в руки:

– Мы едем в ратушу. Вы поведете.

Бирк-Ларсен поехал на заказ как в тумане, но работать все равно не смог и поэтому вернулся домой, сел с Пернилле на кухне. Они не разговаривали, просто ждали, сами не зная чего.

Потом пришла Лотта, ее сестра. На одиннадцать лет моложе, по возрасту она была столь же близка к Нанне, как и к Пернилле. Бирк-Ларсен сидел в углу немой и неподвижный, наблюдал, как сестры обнимаются и плачут, завидовал тому, что они могут открыто проявлять свои чувства.

– А как мальчики?

– Еще не знают, – сказала Пернилле. – Тайс?

– Что?

Это было первое слово, сказанное им за час.

Лотта присела за стол и всхлипнула. Пернилле проверила школьное расписание, висевшее рядом с семейными снимками.

– Мы забираем мальчиков после рисования, в два часа.

– Да.

Лотта не могла остановить рыдания.

– Что она там делала? Нанна никогда бы не села в машину к незнакомому человеку.

Бирк-Ларсен налил себе еще кофе. Чтобы сдержать крик, рвущийся наружу.

Пернилле без причины передвигала фотографии, приколотые к пробковой доске на стене.

– Мы должны… – Она высморкалась, сделала два глубоких вдоха. – Мы должны думать о мальчиках.

Она снова плакала, но не желала показывать это.

Бирк-Ларсену мучительно хотелось действовать. Убежать из дома. И он знал, что невысказанная мысль – это тоже предательство.

– Нужно сказать им, – выговорил он.

Лунд вошла в штаб Либеральной партии. Там пахло потом, полированным деревом и старой кожей. Скоугор, чересчур элегантная и чересчур самоуверенная советница Хартманна, говорила по телефону о деталях пресс-релиза. Когда она закончила, Лунд сказала:

– Я хочу его видеть.

– Он на встрече.

– А-а, – протянула Лунд.

Она наблюдала, как Скоугор вернулась к компьютеру, стала что-то печатать стоя, как делают крайне занятые люди.

– Вы уже подготовили заявление? – спросила она.

Продолжая печатать:

– Да. Мы больше не можем ждать.

– Но вам придется подождать.

Скоугор глянула на дверь позади себя, сказала медленно, будто говоря с умственно отсталым:

– Мы не можем.

Лунд пересекла помещение. По дороге оттолкнула Скоугор, когда та налетела на нее с криком, и открыла дверь.

Троэльс Хартманн выглядел удивленным, как и дама, сидящая рядом с ним.

Кирстен Эллер. Полноватая женщина с предвыборных плакатов. Сейчас она не улыбалась. Она не любила, когда ее отрывали от дел.

– Простите, – сказала Лунд политику в отглаженной синей рубашке, – но нам необходимо поговорить.

Минутой позже Кирстен Эллер оказалась у окна на диване, откуда она не могла слышать беседу.

Хартманн пытался объясниться:

– Если пресса подумает, будто я лгу…

– Это дело об убийстве. Вся информация конфиденциальна. Мы не можем упускать наши шансы…

– А как же мои шансы?

Он был необычным человеком: сполна одарен харизмой политика, окутан аурой беспечной искренности. И умудрился задать свой вопрос без видимого смущения.

Ожил ее мобильник, она выхватила его из сумки, вздохнула, увидев номер, но тем не менее ответила:

– Бенгт? Давай я тебе перезвоню.

Звуки молотка на заднем фоне.

– Я дома. Пришли плотники. Какое дерево ты бы хотела для сауны?

Лунд нахмурилась. Хартманн пока терпеливо ждал.

– А какое дерево обычно используют в саунах?

– Сосну.

– Прекрасно, сосна подходит.

– Но это зависит от…

– Не сейчас. Я перезвоню тебе.

Отбой.

Хартманн уже направлялся к женщине, сидящей на диване в его кабинете.

Лунд поймала его за локоть, посмотрела прямо в глаза. Было в них что-то…

– Мы поймаем его очень скоро. Пожалуйста, не мешайте нам.

– Как скоро? Сегодня?

– Надеюсь.

Хартманн медлил. Наконец сдался:

– Ладно. Я подожду. Но только один день.

– Спасибо, – сказала она.

– Полярная сосна.

Лунд остановилась.

– Полярная сосна. Она лучше подходит для сауны, чем обыкновенная. Меньше смолы.

– Вот как.

В двери возник Майер, пора было уходить.

Кирстен Эллер улыбнулась, когда Хартманн наконец вернулся к ней:

– Плохие новости, Троэльс?

– Вовсе нет. Все прекрасно.

Она не спускала с него внимательных глаз.

– Правда? А мне показалось, что вы встревожены.

– Да нет же, это мелочь.

– Если я развожусь с Бремером, то взамен мне нужна свадьба, а не интрижка на три дня.

– Разумеется, – согласился он, энергично кивая.

– И это подразумевает честность во всех вопросах.

Хартманн улыбнулся ей:

– У нас нет никаких проблем, Кирстен. Может, приступим к делу?

В начале третьего Пернилле и Тайс Бирк-Ларсен стояли на сером тротуаре возле фонтана и смотрели, как на площадку выбегают дети, закутанные в теплые куртки, шапки и варежки, с рюкзаками за спиной, с яркими воздушными змеями в руках.

Вторник. Да, по вторникам они всегда что-то мастерили.

Эмиль семи лет, с короткими светлыми волосами, и шестилетний Антон, рыжий, каким был когда-то его отец. Они бросились к родителям вприпрыжку, поднимая змеев повыше в надежде, что их подхватит холодный предзимний ветерок. У Эмиля был красный змей, у Антона желтый.

– Почему папа с тобой? – тут же поинтересовался Эмиль.

Вышли на серую улицу, встали на переходе, подождали, пока все машины проедут, перешли дорогу, бережно сжимая маленькие ручки.

Антон хотел знать, нельзя ли поехать в парк запускать змеев, и надулся, когда мама сказала «нет».

Над ними нависало темное тяжелое небо. Стали складывать вещи мальчиков в машину. Звонок. В ухе Бирк-Ларсена зазвучал озабоченный голос Вагна Скербека.

– Не надо сейчас приезжать домой, – сказал он.

– Почему?

– Полиция обыскивает ее комнату. И фотографы приехали.

Бирк-Ларсен моргнул, посмотрел на Пернилле, которая усаживала мальчиков в их кресла – каждого удобно устроить, поправить, застегнуть ремни, поцеловать в макушку.

Не злиться, подумал он. Не сейчас.

– Сколько они там пробудут?

– Не представляю. Хочешь, я прогоню их?

Бирк-Ларсен никак не мог сообразить, что сказать.

– Подумай о детях, Тайс. Вряд ли им нужно видеть это.

– Не нужно. Позвони, когда они уедут.

После того как все уселись в машину, он объявил:

– Давайте-ка запустим ваших змеев. Едем в парк.

Два радостных вопля на заднем сиденье. Пернилле подняла на него глаза.

Она все поняла без слов.

Майер вел машину в своей манере.

– Значит, парень с плакатов все-таки получил ваш голос?

– В смысле?

– Вы улыбались ему, Лунд.

– Я многим улыбаюсь.

– Он все время смотрел на ваш свитер.

Лунд по-прежнему была в черно-белом свитере с Фарерских островов, таком теплом и удобном. Она купила его сразу после развода, во время отпуска: увезла Марка на острова, чтобы смягчить удар. Свитер ей так понравился, что потом она купила еще таких же, только разных цветов и с разным рисунком, через один интернет-магазин…

– Моя бабушка была в таком, когда я видел ее в последний раз, – сказал Маейр.

– Как мило.

– Да не очень. Тогда она лежала в ящике. Ненавижу похороны. Они такие… – он ожесточенно посигналил выехавшему под колеса велосипедисту, – бесповоротные.

– Вы придумали это, – сказала она, и он не возразил.

На Фарерских островах было зелено и покойно. Тихий, сонный мир вдали от урбанистического закопченного ландшафта Копенгагена.

– Готов поспорить, он не на грудь вашу пялился. То есть…

Она не слушала, пусть себе болтает. Может, выговорится.

В зеленом мире Фарер почти ничего не происходило. Люди просто жили день за днем. Сезоны сменяли друг друга. Коровы пускали ветры. Прямо как в Сигтуне.

– Куда мы едем, Майер?

– У себя дома Люнге не показывался с прошлого вечера. У него есть сестра, держит парикмахерскую на Христианхаун. Сегодня утром он навестил ее. Встреча переросла в скандал. – Майер осклабился. – Есть такие мужчины.

Сестра Люнге оказалась миловидной женщиной с длинными прямыми волосами и скорбным лицом.

– Где он? – спросил Майер.

– Понятия не имею. Он мой брат. Я его не выбирала.

Люнге прятался в переулке, когда она пришла утром открывать парикмахерскую. Прорвался внутрь силой. Но ему не повезло: в кассе было всего пять тысяч крон. Он забрал деньги, разгромил что под руку попалось и ушел. Сестра осталась собирать с пола осколки зеркала и разлитый шампунь, за чем и застали ее полицейские.

Лунд пошла осмотреться, предоставив Майеру задавать вопросы.

– Куда он пошел, по-вашему?

– Откуда мне знать, я от него отреклась. Но он болен.

– Это нам известно.

– Да нет. – Она постучала пальцем по виску. – Не только в этом смысле. Он болен. Болеет. Ему в больницу надо. – Она перестала мыть полы. – Никогда не видела его в таком плохом состоянии. Он просто хотел денег. Не забирайте его снова в тюрьму. Там он окончательно свихнется.

– У него есть какие-то друзья, подружка? Куда он мог пойти?

– Никого у него нет. После того, что он сделал, никто не хочет с ним общаться. – Она подумала с минуту. – Правда, была та женщина…

– Что за женщина? – спросила подошедшая Лунд.

– Тюремный волонтер, из тех, что навещают заключенных. – Сестра нахмурилась. – Вы, наверное, знаете, что это за люди. Верующие. Борются за каждую душу до последнего… Она звонила мне с месяц назад. Умоляла не бросать его. Говорила, что ему это поможет.

Они ждали продолжения.

– Ничего ему не поможет. Я его знаю. И потом… – Она обвела взглядом маленькую парикмахерскую. – У меня своя жизнь. И у меня есть право жить своей жизнью.

Майер поигрывал взятой со столика расческой.

– Имя этой женщины вам известно?

– Нет, извините. Я думаю, это можно узнать в тюрьме, там ведь регистрируют всех посетителей.

Сестра перевела взгляд на Лунд:

– Он убил ту девушку из новостей? Я так и знала, что к этому идет. Зря его выпустили из клиники. Он так боялся.

– У него будет причина бояться, когда я доберусь до него, – пробормотал Майер.

Женщина ничего на это не сказала.

– Чего он боялся? – спросила Лунд.

– Сегодня утром он казался таким напуганным. То есть… Не знаю.

– Нам нужно найти его. Мы должны поговорить с ним.

Она вернулась к своей швабре.

– Желаю удачи, – сказала она.

На улице лил дождь.

– Возьмите мою машину. Пусть кто-нибудь займется тюремным волонтером, – сказала она Майеру. – Сообщите мне результаты.

– А вы куда?

Лунд остановила такси, села в него и уехала.

Наполовину ослепшая семидесятишестилетняя Матильда Вилладсен жила в старой квартире вместе с котом по кличке Самсон и вторым своим другом, радиоприемником. По радио передавали музыку пятидесятых. То десятилетие она считала своим.

Запись танцевального оркестра сменилась новостями.

– Полиция наложила запрет на разглашение всех подробностей… – начал диктор.

– Самсон?

Пора было кормить его. Банка с кормом открыта, еда положена в миску.

– …касающихся убийства Нанны Бирк-Ларсен, тело которой обнаружено в понедельник.

Она подошла к кухонной раковине, выключила радио. В квартире гуляли сквозняки, было холодно. На ней было надето то, что она, почти не снимая, носила последние зимы: длинная синяя вязаная кофта, толстый шарф вокруг морщинистой шеи. Уж так дорого нынче отопление. Она же девушка пятидесятых. Ей не привыкать переносить лишения, она справится.

– Самсон!

Кот замяукал где-то в коридоре, но в откидную дверцу почему-то лезть не хотел. В своих растоптанных шлепанцах она прошаркала к входной двери, сняла цепочку. На лестничной площадке было темно. Небось, соседские ребятишки разбили лампочку. Матильда Вилладсен вздохнула, опустилась на больные колени, ворча про себя на некстати разыгравшегося кота.

Она ползала во мраке по площадке, ощущая сквозь чулки холод каменного пола, водила руками и звала:

– Самсон, Самсон. Непослушный котик, плохой котик…

Потом она наткнулась на что-то, стала ощупывать находку пальцами. Что-то кожаное, твердое, потом джинсы…

Вспыхнул огонек зажигалки. Она подняла голову: залысины, злое мужское лицо, руки, в которых зажат кот. Кошачьи усы чуть не касаются трепетного язычка пламени.

Коту не нравилось происходящее. Ему было страшно.

– Мой кот… – начала она говорить.

Пламя передвинулось ближе к морде Самсона. Тот замяукал и попытался выкарабкаться из отчаянной хватки.

Жестким голосом мужчина приказал:

– Молчи. Иди в квартиру.

На манекене было надето свадебное платье – из белого атласа, покрытого цветочной вышивкой. Мать Лунд, Вибеке, шила платья для местного магазина свадебных товаров. Не столько ради денег, сколько из желания иметь занятие. Вдовство ей не нравилось. Ей вообще мало что нравилось.

– Что сказал Бенгт?

Это была чопорная женщина, всегда одета с иголочки, всегда серьезная, с резкими манерами, часто язвительная и жесткая.

– Я ему сейчас позвоню.

Вибеке отступила от манекена на шаг и оглядела платье. Добавила стежок в талии, еще один на рукаве. Лунд подумала, что ее матери, наверное, по душе мысль о том, что женщины выходят замуж. Это сужает их выбор. Связывает узами, как и задумано Богом.

– Так ему еще даже не сообщила?

– Не было времени.

Ее мать только коротко вздохнула. Этот вздох Сара слышала с детства, но до сих пор удивлялась тому, как мать умудряется вложить в одно-единственное дыхание столько неодобрения и неприязни.

– Надеюсь, ты не испортишь отношения и с ним тоже.

– Я же сказала, что позвоню!

– Карстен…

– Карстен ударил меня!

Взгляд – долгий и холодный.

– Всего однажды. И все. А он был твоим законным мужем. Отцом твоего ребенка.

– Он…

– То, как ты себя ведешь… Твоя одержимость работой… Мужчина должен знать, что в нем нуждаются. Что его любят. Если ты не даешь им этого…

– Он меня ударил.

Вибеке аккуратно проткнула иглой гладкую блестящую ткань возле выреза горловины.

– Тебе никогда не приходило в голову, что ты сама напросилась?

– Об этом я не просила.

Мобильник Лунд зазвонил. Это был Майер.

– Я говорил с тюрьмой, – сказал он.

– И?

– У него было всего три посетителя. Один умер. Один уехал в другой город. И еще один не подходит к телефону.

– Можете заехать за мной? – спросила Лунд и назвала ему адрес в Эстербро. – Минут через двадцать.

– Такси уже выехало. Надеемся на щедрые чаевые.

Полиция повсюду оставила следы своего пребывания. Вся квартира покрыта метками, цифрами, стрелками. Места, где они снимали отпечатки пальцев, присыпаны порошком.

Антон, всегда отличавшийся любознательностью, встал перед комнатой сестры и спросил:

– Что это на двери Нанны?

– Не ходи туда, – прикрикнул на него Бирк-Ларсен. – Садись за стол.

Стол.

Этот стол Пернилле и Нанна смастерили года три назад, летом, когда за окном лил дождь и было нечем заняться. Купили дешевых досок, сколотили каркас. Наклеили на столешницу фотографии и школьные грамоты, потом все залакировали. Получилась семья Бирк-Ларсенов, застывшая во времени. Нанне тогда исполнилось пятнадцать, она быстро взрослела. Антон и Эмиль были совсем малышами. Эти лица, почти все улыбающиеся, собранные вместе, стали сердцем их маленького дома.

Теперь мальчикам шесть и семь, в их смышленых блестящих глазах вопрос. Им любопытно и немножко страшно.

Пернилле села, посмотрела на них, прикоснулась к коленкам, ручкам, щечкам, проговорила:

– Мы с папой должны вам кое-что сказать.

Тайс Бирк-Ларсен стоял в стороне. Пока она не обернулась к нему. Тогда он медленно подошел и сел рядом с ней.

– У нас случилось горе.

Мальчики нахохлились, переглянулись.

– Какое? – спросил Эмиль, старший, хотя в чем-то не такой быстрый, как брат.

За окном гудели проезжающие мимо машины, доносились голоса. Там. А здесь были они – семья. Вместе. Так было всегда. Для Тайса Бирк-Ларсена всегда так и будет.

Его большая грудь вздымалась. Сильные, грубые пальцы пробежали по седеющим рыжим волосам. Он ощущал себя старым, беспомощным, глупым.

– Ребята, – наконец произнес он. – Нанна умерла.

Пернилле молчала.

– Она не вернется, – добавил он.

Шесть и семь лет, глаза блестят в свете лампы, которая освещала их семейные завтраки и ужины. Со столешницы смотрели неподвижные лица.

– Почему, пап? – спросил Эмиль.

Он думал. Искал нужные слова.

– Помните, мы видели в оленьем заповеднике большое дерево?

Антон посмотрел на Эмиля, и оба кивнули.

– В то дерево ударила молния. И отломила большую…

Было ли это на самом деле, спрашивал он себя. Или он все придумал? Или это ложь для детей, чтобы они могли спать, когда наступает темнота?

– Отломила большую ветку. Вот…

Это неважно, думал Бирк-Ларсен. Ложь тоже нужна, как и правда. Иногда нужнее. Красивая ложь приносила покой. Страшная правда – никогда.

– Можно сказать, что теперь молния попала в нашу семью и оторвала от нас Нанну.

Они молча слушали.

– Но так же, как дерево в заповеднике продолжило расти, так и наша семья будет жить дальше.

Хорошая ложь. Ему стало немного легче. Он сжал под столом руку Пернилле и закончил:

– Мы должны жить дальше.

– А где теперь Нанна? – спросил Антон; он был более сообразительный, чем брат, хотя и младше.

– Там, где ей хорошо, – сказала Пернилле. – А через несколько дней все, кто ее знает, придут в церковь и попрощаются с ней. И мы тоже.

Гладкий лобик мальчика наморщился.

– Она никогда-никогда не вернется?

Мать и отец посмотрели друг другу в глаза. Это были дети. Они еще живут в своем собственном мире, нет нужды вырывать их оттуда прежде времени.

– Нет, – сказала Пернилле. – За ней прилетел ангел и забрал на небеса.

Еще одна хорошая ложь.

Шесть и семь лет, яркие блестящие глаза. Нет, они не станут частью этого кошмара. Нет…

– Как она умерла?

Антон. Конечно он.

Слова бежали от них. Пернилле подошла к пробковой доске с фотографиями, расписаниями, планами, которые они строили.

– Как она умерла, пап?

– Я не знаю.

– Папа!

– Иногда… так случается.

Мальчики притихли. Он взял их за руки. Попытался вспомнить: видели они когда-нибудь, как их отец плачет, или это в первый раз? Увидят ли его слезы вновь, скоро ли?

– Так случается.

Лунд и Майер поднялись по лестнице, нажали на кнопку звонка, подождали. На площадке было темно. Лампочки выбиты. Воняло кошачьей мочой.

– Значит, вы переехали к матери, вместо того чтобы ехать к тому норвежцу?

– Бенгт швед.

– А какая разница?

По адресу, куда они прибыли, никого не было. Под дверью лежала стопка рекламных рассылок.

Лунд прошла к следующей двери на площадке. Сквозь стеклянную вставку в двери пробивался свет. На табличке значилась фамилия: «Вилладсен».

Забулькала рация Майера. Слишком громко. Она сердито глянула на него и стукнула в дверь.

Тишина.

Лунд постучала еще раз. Майер стоял рядом с решительным видом, кулаки уперты в бедра. Она чуть не рассмеялась. Как почти все мужчины в полиции, он носил свой девятимиллиметровый «глок» в кобуре на поясе, и в такой позе был похож на карикатурного ковбоя.

– Что не так?

– Ничего. – Она сдерживала улыбку. – Все нормально.

– У меня хотя бы оружие при себе. Где…

Раздались шаркающие шаги, потом щелкнул замок. Дверь приоткрылась на пару дюймов, удерживаемая цепочкой. В полумраке едва вырисовывалось лицо старой женщины.

– Инспектор отдела убийств Сара Лунд, – сказала она, показывая старухе удостоверение. – Мы хотим поговорить с вашей соседкой, Геертсен.

– Она уехала.

Старики и незнакомцы. Страх и подозрительность.

– Вам известно куда?

– За границу.

Женщина шевельнулась, собираясь захлопнуть дверь. Лунд вытянула руку, останавливая ее:

– Вы сегодня не видели тут посторонних?

– Нет.

В глубине квартиры послышался какой-то звук. Женщина неотрывно смотрела в глаза Лунд.

– У вас гости? – спросил Майер.

– Это мой кот, – сказала она и быстро захлопнула дверь.

Минутой позже, снова в машине, Лунд включила рацию. Майер нетерпеливо ворочался на сиденье рядом.

– Это Лунд, нам нужна поддержка, возможно, подозреваемый находится в квартире.

– Высылаем наряд, – ответили ей.

Из машины они могли видеть окно Вилладсен.

– Свет погашен. Он знает, что мы здесь, – сказал Майер.

– Наряд уже едет.

Он вынул пистолет из кобуры, проверил его.

– Мы не можем ждать. Там пожилая женщина. Одна с таким типом. Надо идти туда.

Лунд покачала головой:

– И что дальше?

– Сделаем, что сможем. Вы же слышали, что говорила сестра. Он сумасшедший. Я не стану ждать, пока он прихлопнет старуху.

Лунд откинулась на спинку кресла, посмотрела ему в глаза и сказала:

– Мы останемся здесь.

– Нет.

– Майер! Нас двое. Мы не сможем перекрыть все выходы.

– Где ваше оружие?

Она начинала раздражаться.

– Я не пользуюсь им.

Такое же изумление было написано на его лице, когда они разговаривали о Швеции.

– Что? – воскликнул Майер.

– Мы никуда не идем. Мы будем ждать подкрепление.

Долгое молчание. Майер кивнул.

– Хорошо. Вы ждите, если хотите, – сказал он и выскочил из машины.

На другом конце города в представительской машине, рассекающей ночь, Троэльс Хартманн ответил на телефонный звонок. Это оказался самый неприятный звонок из возможных. Новостное агентство. На этот раз официально. Звонил журналист, имя которого Хартманну было знакомо.

Журналист сказал:

– Нам известно о машине, Хартманн. Нанна Бирк-Ларсен была найдена в одной из машин, которыми вы пользуетесь. Вы умолчали об этом факте – почему?

В квартире над гаражом беззвучно плакала Пернилле. Тайс Бирк-Ларсен посадил сыновей на могучие колени и продолжал рассказывать им истории об ангелах и деревьях, смотрел в их лица, ненавидя себя за ложь.

Сара Лунд сунула в рот очередную пастилку «Никотинеля» и стала думать о Яне Майере, о мертвой девушке, которая появилась из темной воды. Потом она открыла бардачок, покопалась среди пачек жвачки, использованных зажигалок, бумажных салфеток, тампонов и вытащила свой пистолет.

Поднимаясь по темной сырой лестнице, она услышала звон бьющегося стекла. Остаток пути Лунд пробежала. Майера она нашла возле двери, он выбивал рукояткой пистолета стеклянную вставку в двери Вилладсен.

– Вы что делаете?

– А вам как кажется?

– Я же велела ждать.

Он выбил еще один кусок стекла, выдавил оставшиеся осколки локтем, сунул руку в дыру и обернулся к ней, подмигнув:

– Вы налево, я направо.

Рукой он нащупывал замок. Раздался скрежет – старый ключ повернулся в старом замке. Потом дверь приоткрылась. Внутри было так же темно, как в ночи за окном. Майер вошел и быстро скрылся во мраке. Она решила двигаться вдоль стены, осторожно, ощущая в правой руке непривычную тяжесть «глока».

В квартире пахло нафталином и лекарствами, котом и стираным бельем.

Три шага, и она уперлась в комод, задела что-то рукой, едва успела подхватить, прежде чем предмет упал на пол. Лунд на ощупь догадалась, что это было: фарфоровая статуэтка, деревенская молочница с ведрами. Беззвучно поставила фигурку на место. Двинулась дальше, наступила на что-то, и тишину разбил механический голос:

– Ваш вес пятьдесят семь килограммов двести граммов.

Она сошла с весов, гадая, что подумал Майер.

– Пятьдесят семь килограммов двести граммов, – повторил голос.

Где-то впереди послышался болезненный стон. Потом шаги. Силуэт. Это был Майер, он шел впереди нее, оружие на изготовку.

Все было тихо. Еще три шага. Дверь направо, распахнута. Затрудненное астматическое дыхание. Она положила пистолет в карман, вошла в дверь, пальцами провела по стене вдоль косяка, нашла выключатель. Нажала на него.

Тусклая желтая лампочка люстры осветила старуху на полу – связанную в лодыжках и запястьях, с тряпкой во рту.

Лунд опустилась, положила руку на плечо женщины, вытащила кляп. Долгий тонкий вопль ужаса и боли вырвался изо рта старухи.

Подскочил, сыпля проклятьями, Майер.

– Где он? – спросила Лунд. – Госпожа Вилладсен?

– Что она говорит? – рявкнул Майер.

Женщина задыхалась, широко разевала рот, не в силах справиться с переполняющим ее страхом.

– Что она говорит?

Лунд посмотрела на него. Потом прислушалась. Он понял, вышел из комнаты в темноту, его ботинки затопали по кафелю.

Она ждала.

«Вы налево, я направо». Остался ли в силе этот план? Да, решила она. Майер был в чем-то похож на нее. Если есть план, то он не меняется. И ты следуешь ему, пока не договоришься о другом. А еще он, как и она, предпочитал работать в одиночку.

Она освободила руки и ноги женщины, велела оставаться в комнате и не шуметь.

Две костлявые руки вцепились в нее.

– Не уходите!

– Я ненадолго. Мы здесь. Вы в безопасности.

– Не уходите!

– Все в порядке. Не бойтесь.

Но морщинистые пальцы не отпускали ее.

– Мне нужна моя палка.

– Где она?

Женщина поводила головой, подумала:

– В прихожей.

– Понятно. – Голос спокойный, ровный. Лунд чувствовала себя именно так. – Оставайтесь здесь.

Она вышла из комнаты, взяла влево.

Кухонные запахи, слив в раковине, пища, кот. Еще одна старая лампа, абажур с оборочками, выцветший до желтизны. Одинокий стул, столик. Полосатые занавески до пола. Мягко колышутся, как будто окно за ними открыто. В ноябре.

Лунд сложила руки на груди, подумала, прошла вперед, осторожно отодвинула ткань.

Боль пронзила ее руку, словно от укуса пчелы, моментальная и острая.

Из-за полосок выскочил человек, вырос черным силуэтом на фоне уличных огней за окном. Он размахивал правой рукой вверх и вниз, вправо и влево.

Еще одна вспышка боли.

Лунд заорала:

– Назад! Полиция!

Стала неуклюже нащупывать оружие, как глупо.

Она пятилась назад, пока ее не остановила стена. Он бросился к ней. И оказался в пятне света. В его руке Лунд увидела макетный нож – короткое лезвие, острое. Опасное.

С ругательствами он замахнулся так близко от нее, что она почувствовала на щеке движение воздуха.

Яростное, безумное лицо, рот разинут, желтые зубы оскалены. Он заревел. Еще один бросок, еще один взмах ножа…

Ее пальцы сжались на рукоятке пистолета. Она подняла оружие, направила дуло ему в лицо.

Глаза Йона Люнге сузились. Лицо покрылось потом. Он был явно болен. Явно безумен.

– Успокойтесь, Йон. Я вас не трону.

Ни звука со стороны Майера. Она догадывалась, что он сейчас может делать. Люнге отступил на шаг. Ее глаза привыкали к полумраку. Она видела его плечи, его руки.

Не сводила с него пистолет ни на мгновение.

– Я ничего не сделал!

Боится, подумала она. Это хорошо.

– Я вас ни в чем не обвиняю, Йон.

Называть его по имени как можно чаще. Снимать напряжение, успокаивать.

Он стал раскачиваться вперед-назад, всхлипнул, уткнулся лицом в ладони. Нож оставался у него в руке. Осознавал ли он это?

– Вы мне не верите, – прохрипел Люнге.

– Я слушаю вас. Для начала положите нож.

Он снова попытался достать ее лезвием. На пистолет ноль внимания.

– Вы больше не упрячете меня за решетку!

Голос безумца. Голос человека в агонии.

– Мы просто разговариваем, Йон. Я просто хочу с вами поговорить, хорошо? В гимназии…

Озлобленный, весь дрожа, на грани срыва, Люнге заорал:

– Мне стало плохо в гимназии! Я пошел в больницу. А когда вернулся, машины не было! Может, я… может…

– Что?

– Может, я уронил ключи, когда меня рвало. Я не знаю!

– Какие ключи?

– От машины! Вы не слушаете, что я говорю.

Его состояние ухудшалось с каждой секундой.

– Вам стало плохо. Я слышу вас, Йон.

Он сделал шаг влево, она видела его в оранжевом свете уличных фонарей.

– Вы заболели и оставили машину. Положите нож, и мы поговорим.

– Я туда больше не вернусь. Они узнают…

– Вы не…

– Йон!

Жесткий окрик из коридора. Лунд глубоко вздохнула. Обернулась. Там стоял Майер. Пистолет поднят. Направлен прямо в голову Йона Люнге. Готов.

– Брось нож! – произнес он тихо угрожающим тоном.

– Я справлюсь, Майер, – сказала она. – Все под контролем…

Люнге уже бежал. Майер за ним. Две темные фигуры пересекли коридор.

Вопль и звон стекла, горькие проклятия. Потом жуткий короткий удар об асфальт. Тошнотворный звук упавших с высоты плоти и костей.

– Майер? – позвала она.

У окна шевельнулась фигура.

Лунд шагнула туда:

– Майер?

По больничному коридору санитары катили носилки, на которых, привязанный ремнями, без сознания, весь в трубках и приборах, лежал Йон Люнге. Было десять вечера.

– Когда я смогу поговорить с ним? – уже в третий раз спросила Лунд.

Не сбавляя шага, хирург посмотрел на нее, потом сказал:

– Вы серьезно?

– Он выживет? – не отставала она, когда они достигли дверей операционной.

Лунд остановилась, повторила вопрос в два раза громче. Ответа не было. Потом Йон Люнге исчез за дверями.

– У нас есть отпечатки, – сказал ей Майер. – Его обувь тоже уже у криминалистов.

– Он сказал, что был в больнице!

– Ерунда!

– Вы хоть раз слышали такое алиби, Майер? Не был у подружки, не сидел в баре. Кто станет врать, будто ходил к врачу?

Майер молчал.

– Он мне сказал, что потерял ключи где-то в гимназии. Когда он вернулся, машины уже не было.

– Это все вранье! – Майер смотрел на нее, качая головой. – Он ранил вас, Лунд. И на этом бы не остановился. – Он подошел ближе. – Изрезал бы вас на куски. Вас это не волнует?

– Это совсем не значит, что он убил Нанну Бирк-Ларсен. Проверьте больницы.

– Да бросьте. Неужели вы в самом деле думаете…

– Если у него есть алиби, я хочу об этом знать. Выполняйте.

Последнее слово она выкрикнула, что было совсем на нее не похоже. Этот Майер начинал действовать ей на нервы.

Лунд сняла куртку, осмотрела рукав черно-белого свитера. Вещь безнадежно испорчена. Лезвие Люнге искромсало шерстяные нитки и оставило глубокий порез в мякоти пониже плеча.

– Вам стоит показаться врачу…

– Да, пожалуй. Что со старушкой Вилладсен?

– Я позвонил ей, пока вы орали на врачей. Она собирается пожить у родни.

Лунд кивнула. Она уже успокоилась. Рана болела, но показывать это она не собиралась.

– Поезжайте домой, поспите немного, – сказала она Майеру. – И пусть мне сообщат, если его состояние изменится.

Он не двинулся с места.

– Что?

– Я никуда не поеду, пока не увижу, что вашей рукой занимаются.

Очередные теледебаты подошли к концу. В лучшем случае ничья – так оценивал Хартманн итог. На улице он отвел Риэ Скоугор в сторону от скопления людей, ожидающих свои автомобили, и спросил:

– Что слышно от Лунд?

– Ничего.

– Ты с ней связывалась?

– Не могу дозвониться.

Накрапывал дождь. Их водителя не было видно.

– Больше ждать мы не можем. Готовь заявление.

– Наконец-то…

– Передай его тому журналисту, что звонил мне. Он работает честно. Скажи ему, что это эксклюзивно. Выиграем хоть немного времени…

К ним вальяжной походкой приблизился Бремер с пиджаком через плечо, глянул на дождь, передвинулся ближе к стене, укрываясь от капель.

– Экстренное совещание?

Они умолкли.

– Только не обижайся. Мне показалось, сегодня ты был не в форме, – сказал Бремер.

– В самом деле?

Ни один из них не заработал сегодня очков. И не потерял. Но то, как улыбался, стоя перед ним, Бремер, заставило Хартманна задуматься. Каждую тему, каждый вопрос во время дебатов мэр сводил к одному – к оценке личности. То есть к отсутствию у Хартманна опыта, к невозможности доверять ему.

Старый лис, несомненно, что-то знал. И ждал только удобного момента, чтобы нанести удар.

– Да, определенно. Не слишком активно вел себя.

– До выборов еще три недели, – вставила Скоугор. – Достаточно времени…

– Бережете силы для финиша? Разумно. Они вам пригодятся, насколько я слышал. Доброй ночи!

Хартманн смотрел ему вслед.

– Наступит день, когда я разорву этого динозавра на части, – проговорил он.

– Тебе нужно учиться сдерживать эмоции, – заметила Скоугор.

– Ты так считаешь?

– Да. Это хорошо, когда тебя считают страстным, энергичным, преданным делу. А вот политики с дурным характером, Троэльс, избирателям не нравятся.

– Спасибо за совет. Я постараюсь.

– Бремер ищет наши слабые места. Твоя вспыльчивость делает тебя уязвимым. И он не единственный, кто заметил это. – Скоугор отвела взгляд.

– Хорошо, поработаем над этим.

– И у нас неприятности. – Она подняла руку с зажатым в ней телефоном. – О машине уже все знают.

К ним подъехал большой черный автомобиль. Из него вышел водитель из штата мэрии, открыл дверцы.

– Я говорила тебе, что нужно как можно скорее разобраться с этим, – сказала Скоугор. – Теперь у нас огромная проблема, а ведь мы могли задушить ее в зародыше.

– Бремер стоит за этим.

– Скорее, проболтался кто-то из полиции. Откуда мэр мог узнать?

– Двенадцать лет на троне… Может, полиция тоже работает на него.

Мимо прошелестел длинный лимузин. Бремер опустил окно, ухмыльнулся, помахал им как король подданным.

– У него кто-то есть в нашем штабе, – пробормотал Хартманн. – И мы должны узнать, кто именно.

Через десять минут машина затормозила перед ратушей. Ее тут же окружила стая репортеров и фотографов.

– Говори им только то, что мы подготовили, – наставляла Хартманна Скоугор. – Будь спокоен, уверен в себе. Не злись. Не говори ничего лишнего.

И они очутились посреди толпы.

Дождь припустил еще сильнее. Хартманн пробирался к ступеням здания, прислушивался к вопросам, взвешивал каждый из них.

– Хартманн, что вас связывает с Нанной Бирк-Ларсен?

– Где вы были в пятницу?

– Что вы скрываете?

Море враждебных голосов. Добравшись до дверей, он остановился, и вокруг него образовалось кольцо из микрофонов, готовых поймать каждое слово. То, что он скажет, через несколько минут зазвучит по радио, воспроизведется в газетах, будет вечно жить в Глобальной сети.

Он подождал, пока все не стихнут, и потом произнес размеренно, как подобает крупной политической фигуре:

– Тело молодой женщины было обнаружено в одной из машин, которые арендует мой избирательный штаб. Это все, что я могу вам сказать. Полиция настаивает на том, чтобы мы никак не комментировали эту ситуацию. Но я хочу сделать заявление…

– Когда вы узнали? – выкрикнула женщина из толпы.

– Позвольте мне закончить… Никто из членов нашей партии или сотрудников штаба не замешан в этом деле…

– Вы отрицаете, что скрывали информацию в интересах предвыборной кампании?

Хартманн отыскал глазами того, кто задал последний вопрос. Это был коренастый лысый мужчина лет тридцати пяти, он не выпускал сигарету изо рта и нагло ухмылялся.

– Что?

Репортер протолкнулся ближе.

– Что тут непонятного, Хартманн? – крикнул он сквозь лес микрофонов. – Вы отрицаете, что намеренно вводили публику в заблуждение ради сохранения голосов в вашу пользу? Следует ли нам воспринимать это как линию поведения Либеральной партии и в остальных вопросах?

Он не думал ни секунды. Прорезал толпу, прежде чем Скоугор успела остановить его, схватил репортера за воротник.

Ухмылка не сходила с губ лысого журналиста.

– Я отрицаю, – выпалил Хартманн ему в лицо. – Я категорически отрицаю. – Пауза. Он выпустил воротник из рук, поправил его, будто все это была шутка. – К политике это не имеет никакого отношения. Девушка…

Он оторвался от сценария. Он тонул.

– Троэльс, – окликнула его Скоугор.

– Девушка…

Щелкали фотокамеры. Вокруг колючий забор из микрофонов.

Репортер, которого он едва не ударил сейчас перед всеми, достал из кармана визитку и сунул ему в руку. Не сообразив даже, что делает, Хартманн сомкнул пальцы.

– Троэльс?

Он тонул.

Она взяла его под руку и молча потащила прочь от толпы, в дверь, через вестибюль, через внутренний двор, в мерцающую тишину ратуши, пока они не очутились в безопасности за надежными стенами.

Хартманн осознал, что держит в руках кусочек картона. Глянул на него.

Это была визитка. На ней только номер мобильного телефона. И имя.

«Эрик Салин».

Весь вечер она просидела в темной гостиной перед телевизором, переключаясь с одного новостного канала на другой. В итоговом выпуске передавали:

– Троэльс Хартманн оказывает полиции помощь в расследовании убийства. Он отрицает какую бы то ни было связь с девушкой и с преступлением.

Она повсюду видела плакаты с его портретом. Обаятельный, симпатичный, больше похож на актера, чем на политика. И всегда немного печальный, как ей казалось.

За спиной послышался шорох. Она не обернулась.

Он вошел и опустился возле нее на ковер.

– Машина принадлежала этому политику, – сказала Пернилле. – Сейчас ищут водителя.

Он опустил голову в ладони. Ничего не ответил.

– Почему нам не говорят, что происходит, Тайс? Как будто нас это не касается.

– Нам сообщат, когда что-то станет известно.

Его заторможенность раздражала ее.

– Им известно больше, чем нам. Неужели тебе все равно?

– Не надо, Пернилле!

– Неужели тебе все равно?

Телевизор был единственным источником света в комнате.

– Откуда Нанна могла знать этого водителя? При чем здесь вся эта политика? Как…

– Я не знаю!

Между ними разверзлась пропасть, которой раньше не было. Его большая неуклюжая рука протянулась к ней. Пернилле отодвинулась.

– Послушай, – сказал он, – мне кажется, нам лучше уехать на несколько дней. Можно снять коттедж, как на прошлых выходных.

В полутьме Пернилле изумленно поглядела на мужа, освещенного лишь мерцающим экраном.

– В доме постоянно торчат полицейские, – пояснил он. – Мальчики все время видят Нанну в газетах. И в этом проклятом ящике. Дети в школе тоже про это болтают.

Она заплакала. Он погладил ее по мокрому лицу. На этот раз она не отстранилась.

– И ты, – продолжал он. – Смотришь, смотришь. Все переживаешь заново. Каждую минуту…

– Ты хочешь, чтобы я уехала сейчас из Вестербро? Сейчас, перед похоронами нашей девочки?

Они еще ни разу не произносили это слово. Просто не было сил. Бирк-Ларсен сжал ладони. Зажмурил изо всех сил глаза.

– Завтра мы встретимся со священником, – сказала она. – Обо всем договоримся. Вот что мы будем делать.

Молчание. Тусклый свет из кухни. Большой мужчина с опущенной головой.

Она взяла пульт, нашла другой канал. И продолжала смотреть.

Осторожно, чтобы не заболело сильнее, Лунд стянула свитер, купленный на Фарерах. Осмотрела запачканные кровью дыры. Прикинула, нельзя ли заштопать. Сама она, конечно, не умеет, но…

Свадебное платье по-прежнему висело на манекене, с иголками и нитками в рукавах и вдоль горловины. Ее мать шила только наряды для невест. Должно быть, в этом она видела свою миссию: выдать замуж все женское население мира. Тем не менее Сара оставила свитер возле швейной машинки – а вдруг.

В комнату вошла ее мать, зевая и ворча.

– Ты знаешь, который час?

– Да.

Вибеке уставилась на рабочий стол.

– Прошу тебя не разбрасывать свою одежду повсюду. Не удивительно, что Марк растет таким неорганизованным.

Разумеется, она заметила рану. Подошла, наклонилась, посмотрела:

– Что случилось?

– Ничего.

– У тебя рука порезана.

На плите тушеное мясо с картошкой. Соус застыл. Картошка засохла. Лунд положила на тарелку того и другого, сунула в микроволновку.

– Кот поцарапал.

– Только не говори мне, что это сделал кот.

– Это был бездомный кот.

Они посмотрели друг на друга. И было заключено что-то вроде перемирия. По крайней мере, по этому вопросу.

– Почему ты так упорно цепляешься за свою работу? – спросила Вибеке. – Теперь, когда у тебя появился шанс начать нормальную жизнь?

Пискнула микроволновка. Еда была едва теплой. Сойдет. Она проголодалась. Лунд села, взяла вилку, начала есть.

– Сегодня утром я тебе уже говорила. Это все лишь до пятницы. И мы можем пожить в гостинице, если доставляем тебе неудобства.

Ее мать подошла к столу со стаканом воды в руках:

– Не говори глупостей! Какие могут быть неудобства?

С полным ртом Лунд ответила:

– Извини, мам. Я устала. Давай не будем ссориться.

– Мы никогда не ссоримся, потому что ты всегда уходишь от разговора.

Лунд улыбнулась, зацепила вилкой еще мяса с картошкой. Она ела это блюдо с детства. Ничего особенного, еда как еда. Всегда одинаковая.

– Очень вкусно, – сказала она матери. – Правда.

Взгляд матери смягчился.

– Бенгт хочет, чтобы ты приехала на новоселье в субботу. Мы подготовим для тебя комнату.

Мать смотрела, как она ест, сколько съедено, сколько оставлено.

– Да, знаю. Бенгт звонил сюда, – сообщила она. – Сегодня днем. Тебя искал.

Лунд уронила голову и выругалась:

– О, черт. Ты ведь не сказала ему, что я останусь здесь до пятницы?

– Конечно сказала! Не могла же я обманывать человека!

Лунд отодвинула тарелку, достала из холодильника пиво, ушла в свою спальню и набрала номер.

Бенгт Рослинг не сердился. Никогда. Это было не в его характере. Или ниже его достоинства. Лунд так и не разобралась до конца.

Они поговорили о новоселье и о полярной сосне, о всяких пустяках – в общем, вели себя так, будто ничего не случилось. Будто все в порядке.

Он не знал, что, пока они беседовали, она смотрела новости на своем ноутбуке. Звук она приглушила. Говорили только о Хартманне.

В пятницу она будет в Швеции. С Марком. Несколько дней у них погостит ее мать. Начнется новая жизнь. Прошлое останется позади: Копенгаген и Карстен, удостоверение инспектора отдела убийств.

Ей стало легче после разговора с Бенгтом. Она положила телефон, чувствуя себя счастливой. И тут же вспомнила, что забыла ему сказать. Телефон зазвонил, прежде чем она успела снова набрать номер.

Бенгт, она была уверена в этом. Поэтому она ответила на звонок и произнесла слова, давшиеся ей не без усилия:

– Я люблю тебя.

– Ого! Я польщен.

Майер. Судя по шуму, за рулем. Мысленно она увидела, как машина несется сквозь черный дождь, на пассажирском сиденье чипсы, сигареты и пакетик жвачки.

– В чем дело?

– Сами просили, чтобы я позвонил насчет больницы! – изобразил он обиженного. – Люнге был там в пятницу.

– Как долго?

– С вечера и до семи утра. Этот идиот, оказывается, наркоман. Намудрил что-то с метадоном.

На мониторе появился крупным планом Троэльс Харт манн – готовый ударить какого-то языкастого журналиста. Оказалось, этот симпатичный политик сорвался из-за простого вопроса: не утаивал ли он информацию ради победы на выборах. Надо же. А она считала Хартманна спокойным и разумным человеком.

– Люнге не мог потихоньку сбежать из больницы, а потом вернуться?

Пауза. Шумное чавканье.

– Это вряд ли. Его, похоже, серьезно прихватило. Всю ночь под капельницей пролежал.

– Оставьте свои чипсы хоть на минуту. И если машина опять ими засыпана…

– Я целый день ничего не ел.

– Велосипед Нанны нашли?

– Нет.

– А что с ее мобильником?

Его нашли в машине Хартманна, вместе с девушкой. Что было довольно странно.

– С ним еще работают криминалисты, – сказал Майер. – Последний звонок она сделала в пятницу. Вроде бы из гимназии, но это еще не точно.

– Хорошо. Заедем туда утром.

– Нет, Лунд. Утром не получится.

Майер продолжал уплетать чипсы, она слышала, как он жадно хрустит ими – будто у него отбирают последний пакет чипсов в мире.

– А в чем дело?

– Я видел Букарда. Хартманн настаивает на встрече. С вами.

Она обдумала новость.

– Выспитесь как следует и напишите мне отчет.

– Спасибо. Приятных снов, любовь моя.

– Ха-ха.

– Да, Лунд, вот еще что. Хартманн не вам позвонил с просьбой о встрече, он позвонил Букарду. Или кому-то выше Букарда. Или может быть… – Непрестанный хруст сводил ее с ума. – Кому-то на самом верху. Готов поспорить, они сейчас все названивают верхним этажам, надеясь свалить свое дерьмо на наши головы. Это вам пища к размышлению.

Пока Вибеке наводила на кухне порядок, позвякивая посудой, в крошечной спальне Лунд прокручивала на компьютере ролик из последних новостей. Она изучала Троэльса Хартманна – медленно, кадр за кадром, секунда за секундой.

Среда, 5 ноября

Хартманн прибыл в Управление полиции в самом начале десятого и сразу направился в кабинет Лунд, где и уселся напротив нее и Букарда в свете яркого зимнего солнца, падающем в узкое окно. Жесткая, бдительная Риэ Скоугор сидела рядом с ним, не пропуская ни слова из сказанного.

– Вчерашний инцидент произошел по вашей вине, – заявил Хартманн. – Этого не случилось бы, если бы мы не медлили с заявлением. Но мы пошли вам навстречу, а ваши люди проболтались.

Это была политика. До дела Бирк-Ларсен Лунд удавалось избегать ее. Так что теперь она чувствовала себя на чужой территории. Но ей было интересно.

Шеф нагнулся, поймал взгляд Хартманна, произнес со значением:

– От нас утечки не было. Я гарантирую это.

– А водитель сознался? – предположил Хартманн.

Лунд качнула головой:

– Нет, и не сознается. Он этого не делал.

Лицо с плакатов, красивое, задумчивое, доброжелательное, исчезло. Троэльс Хартманн начинал злиться.

– Постойте. Вчера вы сказали…

– Вчера я сказала, что мы его подозреваем в совершении убийства. Так и было. Больше мы его не подозреваем. Так ведутся расследования. И именно поэтому мы просили вас не разглашать информацию о деле.

– Но вы по-прежнему считаете, что нашей машиной кто-то воспользовался?

– Да.

– Вероятно, ее украли, – добавил Букард.

– Украли? – Такой вариант не обрадовал Хартманна. – Когда вы собираетесь сделать заявление?

– Еще не сейчас, – сказала Лунд. – Нам хотелось бы подождать.

– Подождать чего? – спросила Риэ Скоугор.

Лунд пожала плечами:

– Водитель был ранен. Мы надеемся, что сможем сегодня с ним поговорить. Посмотрим, что он скажет…

– Если наша машина была украдена, – перебила ее Скоугор, – пресса должна узнать об этом как можно скорее.

Лунд сложила руки на груди и посмотрела на Хартманна, не на его помощницу.

– Нам было бы проще, если бы преступник думал, что мы подозреваем кого-то другого.

– Мы больше не можем играть в ваши игры, – сказал Харт манн. – Риэ составит пресс-релиз. – Он обратился к Букарду: – Вам пришлют проект. Это окончательно. Как только…

Лунд передвинула свой стул так, чтобы сесть прямо напротив него.

– Я буду крайне признательна вам, если вы немного подождете.

– Ничем не могу помочь.

– Ваше заявление может серьезно навредить нам…

Глаза Хартманна зажглись гневом.

– Мне уже нанесен вред. И чем дальше, тем ущерб будет больше. Букард…

Шеф кивнул.

– Как я сказал, проект заявления вам предоставят. Если найдете ошибку, сообщите нам. И больше не желаю ни о чем слышать.

– Я понимаю.

– Тогда все. – Хартманн поднялся. – Мы закончили. До свидания.

Но Лунд еще не закончила. Она встала и пошла за ними в коридор. Хартманна и Скоугор она догнала, когда они подходили к спиральной лестнице.

– Хартманн! Хартманн!

Он остановился, обернулся без улыбки.

– Только выслушайте меня…

– Журналисты ведут себя так, будто подозреваемый – я. – Хартманн ткнул себя пальцем в грудь. – Будто это я убил девушку.

– По телевизору вы сказали, что будете сотрудничать…

– Мы сотрудничали, – сказала Скоугор. – И смотрите, к чему это привело.

Лунд стояла перед Хартманном, яркие глаза горели, умоляли.

– Мне нужна ваша помощь.

Скоугор потянула Хартманна за рукав:

– Троэльс, мы опаздываем.

– Лунд?

Из диспетчерской выглянул Свендсен, один из сотрудников отдела, крикнул ей:

– У вас посетители.

Она попросила Хартманна:

– Одну минуту, пожалуйста. Дайте мне всего одну минуту.

Две фигуры в конце длинного коридора. Высокий крупный мужчина, грубые черты, широкие бакенбарды, черная кожаная куртка. Женщина в бежевом матерчатом плаще, каштановые волосы, милое лицо омрачают растерянность и страх. Он мял в руках черную шапку. Они ждали – и боялись того, что ждали. Женщина смотрела на стены из черного мрамора и цеплялась за руку мужчины.

Лунд прошла к ним, деловитая, быстрая. Обменялась с парой несколькими словами, потом повела по коридору в свой кабинет, мимо стоящих у стены Троэльса Хартманна и Риэ Скоугор.

Женщина на мгновение задержала на них взгляд, потом пошла дальше.

– Троэльс, нам пора, мы опаздываем, – повторила Скоугор.

Лунд вернулась к ним, направила взгляд на Хартманна. Он был потрясен видом супругов.

– Троэльс…

– Это были?..

Лунд кивнула, молча смотрела на него.

– Если я подожду, это поможет?

– Да.

– Откуда вы знаете? – сказала Скоугор.

– Я знаю, что, если заявление будет выпущено, наши шансы уменьшатся. – Лунд вздохнула, пожала плечам. – А у нас их и так мало.

– Хорошо. – Он не смотрел на Скоугор, которая буравила его злыми глазами. – Но только до завтра. А затем… Лунд…

Она слушала.

– Завтра, – закончил Хартманн, – мы заявим о своей непричастности к делу. Что бы вы ни говорили.

В кабинете Лунд, рядом с нетронутыми чашками с кофе, сидели Тайс и Пернилле Бирк-Ларсен.

– Мы получили предварительное заключение судмедэксперта, – говорила Лунд, – но он еще не закончил работу. Похороны…

– Нам нужно уехать отсюда, – перебил ее Бирк-Ларсен. – Сегодня после обеда мы забираем мальчиков на побережье. Эти чертовы репортеры… – Он посмотрел ей в лицо. – И ваши люди все время приходят в квартиру. Пока мы в отъезде, делайте там что хотите.

– Если вы даете согласие…

– Что они с ней делают? – спросила Пернилле.

– Какие-то дополнительные исследования. Я точно не знаю. – Ложь, к помощи которой она частенько прибегала в подобных случаях. – Мы сообщим вам, когда ее можно будет забрать.

Мать ушла в себя, подумала Лунд. Погрузилась в воспоминания. Или в картины, которые ей рисует воображение.

Снова отец:

– Куда Нанну отправят?

– Обычно тело забирает похоронное бюро. Вы можете выбрать…

Пернилле вынырнула из транса:

– Что с ней произошло? – Прерывистый вдох. – Что он с ней сделал?

Лунд развела руками:

– Нам придется подождать окончания экспертизы. Я понимаю, что вы хотите знать. Это…

Казалось, что Тайс Бирк-Ларсен готов закрыть уши руками.

В дверь постучали. Сотрудник из дневной смены. Извинился, попросил какие-то документы из стола Лунд. Документов нужно было много, Лунд отвлеклась, помогая их найти. И не заметила, что дверь осталась открытой.

А Пернилле заметила это. И что через коридор приоткрыта еще одна дверь – в комнату, где хранились материалы по делу. Она посмотрела в эту узкую щель… Шок.

Фотографии на стене. Пара лодыжек, стянутых полоской черного пластика. Израненные ноги на металлическом столе патологоанатома. Мертвое лицо Нанны, покрытое синяками, глаза закрыты, опухшие фиолетовые губы. Сломанный ноготь. Майка, разорванная в нескольких местах. Стрелки, указывающие на детали, на ссадины и порезы. Круги, выделяющие пятна крови. Заметки, описывающие повреждения. Ее тело, повернутое боком, ноги связаны. Лежащее на столе, неподвижное.

Пернилле поднялась.

Едва дыша, с колотящимся сердцем, она пошла к двери, Тайс за ней.

Задетый полой плаща, со стола упал карандаш. Лунд оторвалась от документов, увидела, что происходит, в ярости вытолкала полицейского прочь, крикнула ему вслед:

– Дверь за собой закрывайте!

Обернулась к ним:

– Простите.

Они стояли в немом ужасе, высокий мужчина и его жена. За пределом слез, за пределом чувств.

– Мне очень жаль, – произнесла Лунд; ей хотелось закричать.

Одной рукой он сжал край стола, другой вцепился в пальцы жены.

– Думаю, нам надо идти, – выговорил Тайс Бирк-Ларсен.

Они пошли по коридору как два привидения, потерявшиеся между мирами, рука в руке, не ведая, куда идут.

– Звоните мне в любое время, – крикнула им вдогонку Лунд, ненавидя себя за то, что ничего другого сказать им не могла.

Ректор Кох была слишком занята для разговора с полицией.

– Мне нужно привести гимназию в нормальное рабочее состояние, – сказала она. – И мы готовим панихиду, я должна написать речь.

– Речь не о том, что нужно вам, – сказала ей Лунд.

Они стояли в коридоре возле класса Нанны. Входили и выходили школьники. Оливер Шандорф, заметила Лунд, держался неподалеку от них, явно подслушивая.

– Неужели вы считаете, что наша гимназия каким-то образом причастна к преступлению?

Подобные заявления притягивали Майера, как магнит притягивает гвоздь.

– Знаете что? Если вы перестанете мешать нам делать нашу работу, может, мы сумеем ответить на этот вопрос. – И он смерил Кох негодующим взглядом.

Когда та ушла, Майер сказал Лунд:

– Люнге приехал в полдень, и ему велели выгрузить плакаты в подвальный этаж. И потом его еще видели возле спортивного зала.

– Что он там делал?

– Не представляю. Может, работать не хотел. Или плохо себя чувствовал. Или ему нравилось смотреть, как девчонки играют в баскетбол.

– Может, он там и потерял ключи от машины.

Майер пожал плечами.

– У какого класса была физкультура после этого? – спросила Лунд.

– Это был последний урок в зале в тот день. Следующий уже был в понедельник. И никто не сообщал о найденных ключах. Хотя я не удивлен.

Они шагали по коридору в сторону вестибюля.

– Что мы знаем о девушке?

Майер сверился с записями:

– Одна из лучших учениц. Хорошие оценки. Красивая. Много друзей. Учителя ее высоко ценили. Мальчишки хотели с ней спать.

– А она позволяла?

– Только Оливеру Шандорфу, но с ним она порвала полмесяца назад.

– Наркотики?

– Никогда. И даже практически не пила. Вот здесь у меня фотография с вечеринки. Никто не видел ее после половины десятого.

Лунд посмотрела на снимок: Нанна в голубом парике и черной шляпе ведьмы, рядом с ней Лиза Расмуссен; обе улыбаются – Лиза как подросток, а Нанна более…

– Она кажется очень… взрослой, – заметил Майер.

– В смысле?

– В смысле… кажется очень взрослой. Особенно по сравнению со своей подружкой.

Он вынул еще одно фото. Снова Нанна и Лиза, минутой раньше или позже. Лиза положила руку на плечи Нанне, а та широко улыбается.

Лунд смотрела на парик и шляпу.

– Зачем она так старалась, готовила костюм, если собиралась уйти рано?

– Да, странно.

Лунд бросила взгляд вдоль коридора, в сторону шкафов раздевалки, на плакаты на стенах.

Майер потряс перед ней своим блокнотом.

– У вас есть готовые ответы? – спросила она его.

– Готовые вопросы, Лунд. Для начала.

Они привели Лизу Расмуссен в пустую аудиторию.

Первый вопрос Лунд:

– Ты не говорила нам о том, что Оливер и Нанна поссорились на вечеринке во время танцев. Почему?

Девица надула губы, потом:

– Это не было важно.

Майер прищурился на нее:

– Твою лучшую подругу изнасиловали и убили, а ты говоришь «не важно»?

Она не собиралась плакать, как при первых беседах; на этот раз она вела себя враждебно.

– Мы танцевали. Подошел Оливер. Никакой такой драмы не было.

Лунд улыбнулась:

– Он швырнул в нее стул.

Молчание.

– Нанна была пьяна?

– Не-е-ет, – гнусаво протянула она капризным тоном.

– Зато ты напилась, – сказал Майер.

Подергивание плечом.

– Немного. Ну и что?

– Почему они расстались? – продолжал Майер.

– Не знаю я.

Он перегнулся через стол, очень медленно произнес:

– Почему… они… расстались?

– Она говорила мне, что он инфантильный! Как ребенок.

– Тогда почему ты думала, что она с ним?

– Я не могла ее найти.

Затем за дело взялась Лунд:

– Из-за чего они поругались?

– Оливер хотел поговорить с ней. А она отказалась.

– И потом она ушла. Где в это время был Оливер?

– За стойкой бара. Была его очередь.

– Ты уверена?

– Я видела его там.

Не спуская глаз с Лизы Расмуссен, Майер бросил ей через стол листок.

– Это график дежурства в баре, – сказала Лунд. – Шандорф здесь не упомянут вообще. И никто, кроме тебя, не помнит, чтобы он стоял в тот вечер за стойкой.

Она не стала читать график. Просто закусила нижнюю губу, как маленькая девочка.

– В чем она была? – спросил Майер.

На мгновение задумалась:

– Шляпа ведьмы, ну, такая… с пряжкой. Парик голубой. Еще у нее была метла. Из веток связанная. И еще платье такое, как будто из лохмотьев…

– На улице холодно, Лиза, – перебил ее Майер. – Тебе не показалось странным, что она так легко одета?

– Наверное, она была в куртке, сняла ее в классе…

– Значит, из зала она должна была подняться в класс, чтобы одеться, – сказала Лунд.

– Но нет! – быстрый как молния, перехватил эстафету Майер. – Ведь раньше Лиза говорила нам, что Нанна пошла из зала вниз. – Он посмотрел на нее. – Правильно, вниз?

– Да, вниз, – пробормотала девушка.

– Тогда как она забрала свою куртку? – атаковала Лунд.

– Да, – присоединился Майер. – Как?

– Я не знаю, была ли у нее куртка. Там было много народа… – Лиза Расмуссен смолкла и сидела с красным виноватым лицом.

Майер буравил ее взглядом.

– Я думал, сегодня ты не будешь рыдать, Лиза. Почему вдруг тебе стало так трудно говорить?

– Ты не знаешь, когда она ушла и был ли с ней Оливер Шандорф, – подытожила Лунд.

– Мы знаем, что ты врешь! – заорал Майер. – Так как все было? Оливер нашел ключи от машины, да? Затащил в машину Нанну, чтобы доказать, какой он взрослый? А ты подглядывала?

Лунд вмешалась, обняла девушку за плечи. Слезы теперь текли рекой.

– Нам очень важно, чтобы ты рассказала нам все, что знаешь, – сказала она Лизе.

Писклявым голосом перепуганного ребенка Лиза Расмуссен захныкала:

– Ничего я не знаю… Оставьте меня в покое!

Зазвонил мобильный Майера. Он выслушал краткую информацию.

– Ты должна рассказать нам… – продолжала Лунд.

– Нет, не должна, – сказал Майер и натянул куртку.

Полуподвальный этаж гимназии состоял из лабиринта разнообразных помещений, переходящих одно в другое. Сейчас их поочередно проверял Свендсен, недовольный тем, что эта работа легла на него одного.

В зоне, выделенной для хранения велосипедов, он нашел метлу из веток и несколько полиэтиленовых пакетов.

Лунд огляделась. Ряды железных дверей. За ними комнаты, похожие на тюремные камеры.

В одном из пакетов обнаружился голубой парик.

– А где ее велосипед?

– Я здесь один, – сказал Свендсен четвертый раз за это утро.

– Опечатайте тут все и вызовите команду криминалистов, – распорядилась Лунд.

Вебер сидел за компьютером. Каждый прошедший день только усиливал впечатление, будто он поселился в штабе.

– Видел цифры нового опроса? – спросил он.

– Значение имеет завтрашний опрос, – ответил Хартманн. – Когда они поймут, что образовался альянс…

Мортен Вебер нахмурился:

– Давай не будем считать цыплят, пока не увидим подпись Кирстен Эллер на бумаге.

– Я разговаривал с ними вчера вечером. Дело решенное, Мортен. Перестань дергаться.

Скоугор закончила говорить по телефону. Она тоже не выглядела довольной.

– Как я вижу, сегодня вы в виде исключения хоть в чем-то согласны, – пошутил Хартманн. – Что опять я сделал не так?

– Люди Эллер считают, что ты чего-то недоговариваешь, – сказала Скоугор. – И такое же мнение есть в наших рядах.

– Скажи им… скажи им, что машина была похищена.

На столе Вебера зазвонил телефон. Перед тем как ответить, он воскликнул:

– Почему нельзя сказать правду?

– Мы помогаем полиции!

– У полиции свои цели, – сказала Скоугор. – Им наплевать на нас.

Хартманн уперся. Та полицейская, Лунд, чем-то зацепила его. И он хотел дать ей шанс.

– Нет, Риэ, я не из тех политиков…

– Иногда ты доводишь меня до белого каления, – прервала его Скоугор. – Продолжай в том же духе, и скоро вообще не будешь политиком.

– Звонила Кирстен Эллер. – Вебер положил телефонную трубку. – Она хочет встретиться с тобой. Прямо сейчас. – Он посмотрел на Хартманна поверх очков. – Ты вроде говорил, что с альянсом дело решенное, Троэльс?

– Чего она хочет?

– Во-первых, такой мелкой сошке вроде меня никто не док ладывает. А во-вторых, это очевидно.

Хартманн молчал.

– Она хочет поторговаться, – сказала Скоугор.

Они оба смотрели на него так, будто он должен был это знать.

– На ее месте только дурак не воспользовался бы ситуацией, – вздохнул Вебер.

Хартманн решительно поднялся:

– Я все улажу с Кирстен Эллер.

Через пятнадцать минут он сидел в зале совещаний в штабе Центральной партии. Эллер не улыбалась.

– Я недооценила настроения в группе, – сказала она.

– Какие?

– Все эти полицейские разбирательства бросают на вас тень. Только об этом сейчас и говорят. Сторонники Бремера чуют вашу кровь.

– Машина была украдена. Водитель невиновен.

– Почему об этом ничего не известно, Троэльс?

– Потому что полиция попросила нас молчать. Так было нужно. К тому же это ничего не меняет.

– Меняет. Вы могли хотя бы предупредить меня.

– Нет, не мог. Так просила полиция.

– Сегодня утром мне звонил Бремер. Он предлагает построить десять тысяч квартир муниципального жилья с минимальной платой.

– Вы его знаете. Это всего лишь слова.

– Мне очень жаль, Троэльс, но альянса не будет. При таких обстоятельствах я не могу.

Хартманн едва сдержался, чтобы не вспылить:

– Бремер водит вас за нос. Он просто хочет потянуть время, пока не станет слишком поздно для объединения. Потом он выбросит вас за борт как ненужный балласт. Никаких квартир не будет. Вам еще повезет, если вы получите хоть какое-то место в городском совете.

– Таково решение группы. Я не в силах ничего изменить.

Хартманн чуть не закричал от бессилия, от того, что она такая идиотка. Но сдержался.

– Если, конечно, вы не предложите что-нибудь получше, – добавила Эллер.

Бремер сидел в студии, готовясь к телеэфиру. Вокруг софиты, кинокамеры. Визажистка с кисточками. Микрофоны на лацкане.

С трудом сдерживая ярость, в студию ворвался Троэльс Хартманн, подошел, посмотрел сверху вниз на улыбающегося мэра в белой рубашке с пудрой на щеках, выпалил:

– Ваше вероломство безгранично!

Бремер улыбнулся еще шире и потряс седой головой:

– Ты что-то сказал?

– Вы слышали.

Визажистка закончила обмахивать его лицо кисточкой, но не ушла, а осталась стоять и слушать.

– Сейчас я занят, Троэльс, – добродушно посетовал Бремер. – Да и у тебя дела, я полагаю. Может, попозже…

– Я требую объяснений.

Они решили отойти к окну за неимением более уединенного места. Хартманн не выдержал, заговорил еще на полпути:

– Сначала вы крадете наш план. Потом обещаете абсолютно нереальное количество квартир, которое, я точно знаю, вы никогда не построите…

– А-а, – усмехнулся Бремер, – как я понимаю, ты поговорил с Кирстен. Она ужасная болтушка, и я предупреждал тебя.

– Теперь вы спекулируете смертью девушки и пользуетесь чужой бедой, чтобы вызвать кризис… хотя прекрасно знаете, что мы делаем все, чтобы помочь родителям и полиции.

Лицо Бремера потемнело. Он двинулся на Хартманна, грозя пальцем ему в лицо:

– Что ты себе позволяешь? Ты понимаешь, с кем разговариваешь? Я что, обязан просить у тебя разрешения на каждый свой шаг? Ты сам виноват во всех своих проблемах. Ты не имел никакого отношения к той машине и все же не захотел об этом сразу объявить. И о чем только думала твоя Скоугор?

– Я делаю то, что считаю нужным.

Мэр расхохотался:

– Ты дитя, Троэльс. Я и не догадывался, что все так плохо. Да еще этот нелепый альянс с клоунами Эллер…

– Не надо казаться хуже, чем вы есть, Бремер. Это трудно, я знаю…

– О господи, я словно с твоим отцом разговариваю. То же безрассудство, та же паранойя. Как это печально.

– Я требую…

– Нет!

Голос Бремера громом прокатился по студии, и все присутствующие умолкли. Хартманн тоже.

– Нет, – повторил мэр спокойнее. – Ты мне не указчик. Найди мне стоящего соперника, а не портновский манекен в модном костюме.

Церковь была аскетичной и холодной, священник – тоже. Они сидели перед ним, пока он перечислял возможные варианты – молитв, музыки, цветов. Они могли попросить что угодно, кроме одного – того, в чем нуждались более всего: понимания.

Беседа напоминала диалог в магазине.

– Можно нам «Чиста, как розы бутон»? – спросила Пернилле, полистав вместе с Тайсом сборник гимнов.

Священник был в коричневом пиджаке и серой водолазке. Он уточнил номер страницы и сказал:

– Номер одиннадцать-семь. Чудесный гимн. Один из моих любимых.

– Я хочу, чтобы здесь все было красиво и украшено цветами, – добавила она.

– Будет так, как пожелаете. Могу дать вам адреса нескольких флористов.

– Она любит цветы.

Сидящий рядом с ней на жесткой скамье Тайс Бирк-Ларсен уставил глаза в каменный пол.

– Голубые ирисы. И розы.

– Что еще нужно? – спросил Бирк-Ларсен.

Священник полистал записи:

– Пожалуй, мы с вами уже все обсудили. Я еще скажу прощальную речь, но попрошу вас заранее написать для меня несколько слов о Нанне. Сделайте это дома. Когда у вас будет время.

Он глянул на часы.

– Вы не должны упоминать о том, что с ней случилось, – сказала ему Пернилле.

– Только о том, какой была Нанна. Конечно.

Долгая пауза. Потом она сказала:

– Нанна всегда была счастливой. Всегда.

Он сделал пометку:

– Я буду рад сказать об этом.

Бирк-Ларсен встал. Священник последовал его примеру, пожал ему руку.

Пернилле оглядела пустое темное помещение. Попыталась вообразить гроб, увидеть в нем холодное жесткое тело.

– Если вам захочется поговорить с кем-то… – произнес священник – как доктор, предлагающий записаться на прием. В его глазах ровно светилось профессиональное сочувствие. – Помните, что ей сейчас хорошо. Нанна теперь с Господом.

Он кивнул, словно это были самые мудрые, самые правильные слова для него.

– С Господом, – повторил он.

В молчании они направились к выходу. Сделав два шага, она остановилась, обернулась на священника в коричневом пиджаке и темных брюках:

– Как это мне поможет?

Он ставил на место стул, на котором сидел. Блокнот он засунул в карман, как плотник, сделавший замеры. Возможно, он уже прикидывал, какой выставить счет.

– Как это поможет мне?

– Дорогая, – проговорил Бирк-Ларсен, попытался взять ее за руку.

Она высвободилась не глядя.

– Я хочу понять! – крикнула Пернилле человеку, стоявшему на ступенях, застывшему на пути к алтарю, пойманному ее гневом. – К чему мне ваши лицемерные слова?

Он не стушевался, не оскорбился, а нашел в себе смелость вернуться и посмотреть ей в лицо.

– Порой жизнь бессмысленна, безжалостна. Ужасно потерять свое дитя. Вера поможет вам обрести надежду и силы…

Ее лицо исказилось гневом.

– …поможет понять, что в жизни есть смысл…

– Все это чушь собачья! – не вытерпела Пернилле. – Мне плевать, с Господом она или нет. Вы понимаете?

Она сжала руки у груди. Ее голос срывался. Священник продолжал стоять неподвижно. Тайс Бирк-Ларсен застыл, спрятав лицо в ладонях.

– Понимаете вы это? – выла Пернилле. – Она должна быть… – В темной церкви где-то под крышей захлопала крыльями птица. – Со мной.

Лунд жевала «Никотинель». И смотрела на рыжеволосого парня, Оливера Шандорфа, сидящего напротив нее в пустом классе. Он сильно нервничал.

– Вчера ты рано ушел из гимназии, Оливер. Тебя не было на уроках в понедельник.

– Я неважно себя чувствовал.

– Лень – это не болезнь, – наставительно заметил Майер.

Шандорф надулся и стал выглядеть на десять лет моложе.

– За этот год у тебя больше всех пропусков, – добавила Лунд, глядя в записи.

– Оболтус, – ядовито ухмыльнулся Майер. – Единственный сынок богатых и равнодушных родителей. Все понятно.

– Послушайте! – воскликнул Шандорф. – Я всего лишь поссорился с Нанной. И это все!

Лунд и Майер переглянулись.

– Ага, ты говорил с Лизой, – кивнул Майер. – Что еще она сказала?

– Да не виноват я ни в чем. Я никогда не сделал бы Нанне ничего плохого.

– Почему она тебя бросила? – спросила Лунд.

Он пожал плечами:

– Кто ее знает. Да мне вообще наплевать.

Майер склонился к нему, принюхался к стильному небесно-голубому джемперу Шандорфа.

– Держу пари, ей тоже не нравилось, что ты куришь травку.

Шандорф нервно провел рукой по лицу.

– Задержан четыре месяца назад за употребление наркотиков. Два месяца назад – еще один привод. – Майер снова понюхал свитер. – Никак не разберу, что ты куришь… – Он вдруг озадаченно уставился на школьника, словно что-то увидел. Почти уткнувшись носом в лицо оторопевшего и перепуган ного Шандорфа, он всматривался в его глаза. – Погоди-ка, что это?

– Что?

– Да у тебя в глазах… Какая-то точка в глубине… Прямо не знаю, что и думать.

Майер чуть не начал ковырять пальцем глазное яблоко Шандорфа, которому уже некуда было отодвигаться, он и так вдавился в спинку стула.

– Уф, – с облегчением выдохнул Майер. Отодвинулся. – Ничего страшного. Это просто твой мозг.

– Да пошел ты, – пробормотал Оливер.

– Ты давал Нанне пробовать это свое дерьмо? – прорычал Майер. – Ты говорил ей: эй, давай вмажемся… и лучше, если ты будешь без штанов?

Рыжая голова склонилась на грудь.

– Нанне это не очень нравилось.

– Что? – уточнила Лунд. – Травка или?..

– Ни то ни другое.

– И поэтому ты взъелся на нее? – Майер сидел уложив подбородок в согнутые в локтях руки. Его поза словно говорила: никуда отсюда не уйду. – На танцах. Стал бросаться стульями. Орал на нее.

– Я был пьян!

– Ага, – обрадовался Майер. – Тогда все в порядке. Так что ты делал после половины десятого?

– Дежурил в баре.

Лунд показала ему лист бумаги:

– Тебя нет в графике дежурств.

– Я помогал разливать напитки.

И опять Майер:

– Кто тебя там видел?

– Да много кто.

– Лиза?

– Ну и она тоже.

– Нет, она тебя не видела, – сказала Лунд.

– Я ходил между столами… Собирал бокалы…

– Слушай, умник. – Майер снова повысил голос, но говорил уже другим тоном: холодным и угрожающим. – После половины десятого тебя никто не видел.

Встал, подтянул свой стул к Шандорфу, сел к нему вплотную, так что они касались друг друга. Обнял его за плечи, сжал. Лунд тяжело вздохнула.

– Что ты сделал, Оливер? Скажи дяде Яну. Пока он не рассердился. Мы оба знаем, что тебе не поздоровится, если это случится.

– Ничего…

– Ты ушел вслед за ней? – Еще одно крепкое пожатие. – Или болтался в подвале?

Шандорф выбрался из его хватки. Майер подмигнул ему:

– У Нанны был кто-то другой. Ты узнал это. Ты ревновал ее. Нет, ну в самом деле. – Майер поднял брови и покивал. – Только подумай. Ты богатенький сынок. Она была твоей. Как смела эта смазливая телка из поганого Вестербро променять тебя на кого-то?

Шандорф с криком подскочил, закрывая лицо руками:

– Я уже рассказал вам, как все было.

Он почти визжал, как испуганный ребенок.

– Ключи от машины… – вновь приступил к нему Майер.

– Что?

– Ты знал, что машина стоит во дворе.

– О чем вы говорите?

– Нанна не хотела тебя. И ты ее изнасиловал. Отвез в тихое место. И сбросил в канал по дороге домой…

– Замолчите!

Майер ждал. Лунд наблюдала.

– Я любил ее.

– Оливер! – просиял Майер. – Ты только что говорил, что тебе было наплевать на нее. Ты любил ее, а она считала тебя ничтожеством. И поэтому ты поступил так, как поступил бы любой никчемный обкуренный сопляк вроде тебя. Ты изнасиловал ее. Связал. Засунул в багажник той черной машины…

Шандорф медленно сполз на сиденье, мотая головой из стороны в сторону.

– Засунул ее туда, чтобы никто не услышал, как она кричит, и сбросил в канал.

Майер стукнул кулаком по столу так, что подпрыгнули ручки и блокноты. Бледный Оливер Шандорф обмяк на стуле, дрожа всем телом.

Лунд ждала. Через некоторое время она произнесла очень спокойно:

– Оливер. Если у тебя есть что сказать, лучше сделать это сейчас.

– Отвезем его в управление, – бросил Майер, доставая телефон. – Там, в камере, нам никто не помешает, и мы с Оливером чудно потолкуем по душам.

Дверь в класс распахнулась, и вошли двое: мужчина средних лет в дорогом костюме и встревоженная женщина за его спиной.

– Я отец Оливера, – сказал мужчина. – Мне нужно поговорить с сыном.

– Мы из полиции, – ответила Лунд. – Вы прерываете допрос. Выйдите.

Мужчина не двинулся с места. Женщина, явно ожидая от спутника дальнейших действий, вопросительно поглядывала на него.

– Ему предъявлено обвинение?

Майер помахал перед его лицом рукой:

– Алё? Вы нас слышали?

Вынут из кармана бумажник. Из него – визитка. Эрик Шандорф, влиятельный юрист из влиятельной фирмы.

– Не рекомендую вам говорить со мной таким тоном, – сказал Эрик Шандорф.

– Оливер помогает… – начала Лунд.

– Папа!

Зов перепуганного ребенка. Никаких вариантов быть не могло.

– Я хочу поговорить с ним, – повторил отец.

Пока в коридоре Майер шипел и ругался вполголоса, Лунд наблюдала через окно за отцом и сыном.

Оливер стоял с опущенной головой, переминаясь с ноги на ногу. Потом он поднял голову, и отец ударил его со всей силы по лицу тыльной стороной ладони.

– Счастливое детство, – прокомментировал Майер, закуривая. – А вот если бы я это сделал…

Минутой позже состоятельный юрист, его юный наследник и тихая жена вышли, не сказав ни слова.

– До скорой встречи, Оливер! – крикнул Майер в спину удаляющемуся Шандорфу.

Лунд прислонилась к стене, сложила руки на груди, закрыла глаза. Когда она вновь открыла их, на нее смотрел Майер.

– Я догадываюсь, о чем вы сейчас думаете, Лунд. Ну да, может быть, я слегка пережал с ним. Но если бы этот надутый кретин не появился посреди…

– Все нормально.

– Нет, правда. Я знал, что делал. У меня все под контролем. Всегда. Честно…

– Майер, – остановила его Лунд, глядя в широко раскрытые, чуть навыкате глаза. – Я же сказала: все нормально. Проверьте еще раз подвал. Свяжитесь с криминалистами. Если Оливер сидел за рулем машины, они смогут это проверить. Измерьте время пути отсюда до пустоши.

Она вытащила из сумки ключи от машины.

– Что-нибудь еще?

– Действуйте по ситуации.

– А вы, Лунд?

– Что я?

– Собираетесь в кино или еще куда?

Она кивнула, пошла к выходу и улыбнулась, когда Майер уже не мог ее видеть.

Цветы были на буфете и на узкой металлической полке над камином. Стояли возле раковины на кухне и, все еще завернутые в бумагу, лежали на полу.

Среди них были голубые ирисы. И розы.

Пернилле мыла посуду и смотрела в окно.

За столом, который смастерили Пернилле с Нанной, сидела женщина из отдела криминалистики и два сына Бирк-Ларсенов. Женщина улыбалась им, держа в руках ватные палочки. На вид ей было года двадцать два или около того. Немногим старше Нанны, когда та вышла из гимназии в ночь и не вернулась.

– Это так уж необходимо? – спросил Тайс Бирк-Ларсен.

– Нам нужно сделать анализ ДНК, – сказала женщина в синей форме. – Для сравнения.

Внизу уже стояла наготове машина. В багажнике чемоданы с одеждой, коробки с детскими вещами. Вагн Скербек помогал, как всегда.

Он принес мальчикам новые игрушки. Машинки. Дешевые и с острыми краями, но у Вагна было туго с деньгами, и Пернилле не хватало духу критиковать его подарки. Работники в их фирме вели себя так же, как все. Как Тайс. Как она сама. Отчаянно хотели что-то сделать, что-то сказать, но не знали что.

– Готовы? – спросила женщина и не стала ждать ответа. Перегнулась через стол, сначала Антону велела открыть рот, потому Эмилю.

Пернилле смотрела на них от раковины, с тарелкой в руке.

В доме снова была полиция. Двое мужчин в синем ходили по комнате Нанны, крепили новые наклейки, делали пометки.

Лотта, ее сестра, более молодая, более красивая и все еще незамужняя, занималась сборами. Теперь она вышла на кухню и обняла их всех по очереди.

– Возьми цветов, если хочешь, – сказал Тайс.

Лотта посмотрела на него и покачала головой.

– Мальчики, – обратился Тайс к сыновьям, – пойдемте посмотрим, что делает дядя Вагн. Поможем ему загрузить вещи.

Пернилле пообещала тоже скоро спуститься, проводила их к лестнице. Когда за ними закрылась дверь, она встала посреди неприбранной кухни.

В этой маленькой теплой квартире выросло неожиданное чудо. Это чудо называлось семья. Общая жизнь. Общая любовь.

Теперь люди в синем топали по спальне Нанны, открывали ящики, которые уже открывали вчера, тихо переговаривались, умолкали, когда думали, что она их слышит.

Вдруг вернулись сыновья, схватили забытых было воздушных змеев, показали ей машинки, подаренные Вагном.

– Осторожнее с острыми краями, – велела она им. – Осторожнее…

Они умчались, не слыша, и следом за ними ушел и один из полицейских в синей форме и голубых перчатках, унося что-то из вещей Нанны в свою машину.

Коп, который остался, был пожилым, с бородой и печальными глазами. Ему было неловко, он все отводил от Пернилле взгляд, опускал седую голову, изучал в который раз книжные полки Нанны.

Она подняла свою сумку, собираясь уйти.

В квартире стоял такой сильный запах цветов, что у нее заболела голова.

Здесь мы жили. Сидели все вместе за этим столом и думали, что так будет всегда.

И вот теперь мы бежим, скрываемся от неведения и страха, как будто от вины.

Дом. Повсюду метки криминалистов, повсюду следы их ботинок. Порошок для снятия отпечатков на стенах, рядом с улыбающимся лицом Нанны.

Сумка опустилась обратно на старый вытертый ковер. Пернилле вошла в комнату Нанны, где работал седой полицейский – просеивал кусочки короткой жизни ее дочери.

Она села на кровать и стала ждать, когда он наберется смелости взглянуть на нее.

– Мы уже заканчиваем. Извините…

– Что случилось в лесу? – спросила она и подумала: «Я не сдвинусь с места, я никуда не уйду, пока он не скажет».

Он отец. Она видела это по его лицу. Он понимал ее. Он знал.

– Простите, об этом нужно спрашивать не у меня. – Он возился с ящиком в письменном столе Нанны. – Я работаю. Вам придется выйти.

Пернилле сидела на простынях аккуратно заправленной кровати Нанны.

– Мне нужно…

Он закрыл глаза. Она видела его боль и то, что и он видел ее боль.

– Мне нужно знать, что случилось. Я мать…

Он снова повернулся к столу. Но на самом деле он ничего не делал, и они оба знали это.

– Что случилось с моей дочерью?

– Мне не положено…

– Те фотографии… у вас в полиции… Я видела… – Слова. Сейчас ей нужны были правильные слова. – Они все время стоят у меня перед глазами, я вижу их по ночам… Скажите мне… Я уже ко всему готова… Нет ничего хуже того, что я и так постоянно представляю.

Он замер с опущенной головой.

– Нет ничего хуже. Прошу вас… – Она подняла руку, дотронулась до своих волос. Голос был тих и слаб. – Вы должны мне сказать…

Коп нагнулся еще ниже к столу.

– Я ее мать. Неужели я должна умолять?

Молчание.

– Сутками напролет я вижу, как она умирает снова и снова. И с каждым разом ее смерть все ужаснее. Скоро похороны…

Его трясло.

– Мне нужно знать, – повторила она.

Потом увидела, как он вздохнул. И наконец услышала.

Тайс Бирк-Ларсен осмотрел гараж: все ли в порядке. Помог Вагну выгрузить из фургона металлический сейф. Заглянул в салон машины, где мальчики играли со своими новыми игрушками. Проверил сложенные в багажнике вещи – вот их семья, сведенная к нескольким чемоданам, готовая ехать.

– Есть новости, Тайс?

Бирк-Ларсен закурил, качнул головой.

Выскочили из машины Антон и Эмиль, вцепились в красные штанины Скербека. Стали выпрашивать у него деньги на мороженое, заставили его улыбнуться.

– Я что, похож на свинью-копилку? – воскликнул Скербек, вынимая из кармана монетки, просыпая несколько на пол. – Вот вам, держите, купите себе по конфете. Но только не пиво, слышите? – Это была их старая шутка.

– А кто тот водитель, которого поймали? – спросил он у Тайса, когда дети убежали. – В газетах даже имени не назвали…

– Я не знаю. Нам они ничего не говорят. Не считают нужным.

Бирк-Ларсен еще раз оглядел гараж, стараясь думать, как раньше: о заказах, о накладных, о счетах. Ничего не получалось. Смерть Нанны словно замкнула их в бесконечном моменте настоящего, в замороженной точке времени, откуда не было выхода. Где не было надежды на спасение.

– Мы люди маленькие, – пробормотал он.

– Нет, это не так.

Вагн Скербек стоял рядом с ним, не обращая внимания на детей, которые снова тянули его за комбинезон.

– Спасибо, что взял все на себя, – сказал Бирк-Ларсен. – Не знаю, что бы… – Слишком много слов. Он похлопал Скербека по плечу.

– Ты спас мою шкуру, Тайс. – Лицо Скербека напряглось. На шее поблескивала его любимая серебряная цепь. – Я не забыл и не забуду. Тот гад, конечно, получит свое. Ты только скажи мне, если что надумаешь.

– О чем ты?

– Если он получит маленький срок. Или если его выпустят досрочно… Ты скажи мне, Тайс… Я хочу…

– Помочь? – Бирк-Ларсен затряс головой.

– Если ты этого захочешь…

– Она мертва.

Бедный Вагн. Нелепый Вагн. И преданный, как сторожевой пес. И такой же глупый.

– Мертва. – Одно короткое беспощадное слово. – Разве ты не понимаешь?

Однако спичка была поднесена. И вспыхнула внезапная ярость. Тайс Бирк-Ларсен как молотом ударил массивным кулаком по металлическому сейфу, так что тот задрожал на ножках.

– Где, черт возьми, Пернилле?

Наверху в кухне, окруженная цветами, задыхаясь от их запаха.

Коп говорил по телефону. И был встревожен.

– Пернилле?

Разыскивая ее, он поднялся по лестнице.

– Мы никуда не едем, – сказала она.

Он качнулся на больших ступнях, как всегда делал перед спором. Не то чтобы они часто спорили. Победителем всегда выходил он.

– Мальчики ждут. Коттедж забронирован…

– Мы не едем.

Дело было не в том, что она проигрывала. Скорее, она никогда не боролась. Теперь это – и много другое тоже – изменилось. Она сама еще не осознала, но со временем разберется.

– Нанна была жива, когда машина упала в воду. – Ее голос ничего не выражал, лицо тоже.

– Что?

– Она была еще жива. Лежала в багажнике. Не могла выбраться. Утонула.

Пернилле пошла в комнату Нанны. Одежда, вещи. Разбросаны повсюду, взывая к людям, чтобы их прибрали. Это забота матери…

Она принялась ставить книги на полки, складывать на место одежду. Глаза блестели от набегающих слез. Потом она остановилась, бессильно опустив руки.

– Нам пора ехать, – сказал Тайс Бирк-Ларсен.

Он стоял рядом с аквариумом, подаренным Нанне. Как завороженная, Пернилле следила за плавающими там золотыми рыбками, запертыми за стеклянными стенами, глядящими наружу и неспособными понять окружающий их мир.

– Нет, – сказала она. – Мы остаемся. Я хочу быть здесь, когда его найдут. Хочу увидеть его лицо.

Они плавали круг за кругом, озадаченные собственными отражениями, ни о чем не думая, никуда не приплывая.

– Его должны найти, Тайс. Его поймают.

Такого момента еще не было между ними. Бирк-Ларсен мял в руках шапку.

– Мы остаемся, – повторила Пернилле Бирк-Ларсен. – Я приведу мальчиков. Ты неси вещи.

Люнге не спал. На голове повязка, игла капельницы в руке. Свежие порезы и ссадины закрыли старый шрам на щеке. В седых усах остатки запекшейся крови.

– Йон? – произнесла Лунд.

Движение. Дыхание. Наполовину открытые глаза. Она понятия не имела, слышит ли он ее. И доктор, которого она заставила впустить ее, знал не больше.

– Мне жаль, что так получилось. Вы меня понимаете?

Брови мужчины дрогнули.

– Я знаю, что вы не нападали на девушку.

Он был подсоединен к аппарату, на котором мигали цифры и ползли графики.

– Мне очень нужна ваша помощь, Йон. Я хочу знать, что произошло в гимназии. Кого вы видели. Где вы потеряли ключи.

Его глаза ожили, посмотрели на нее.

– Вы припарковали машину. Отнесли плакаты в здание. Потом пошли в спортивный зал. Вам тогда стало плохо?

Люнге закашлялся. Какой-то звук. Слово.

– Что? Йон?

Еще один звук. Один глаз широко раскрылся. В нем страх и боль.

– Подвал.

– Вы спустились туда, чтобы сложить плакаты. И там вы потеряли ключи?

– Он разозлился, когда я туда вошел. Сказал, что мне туда нельзя.

– Йон. – Она привстала, приблизилась к его рту, чтобы ничего не пропустить. – Кто разозлился?

Снова свистящее дыхание. Он не мог говорить.

– Где в подвале? На стоянке велосипедов?

– Нет.

Лунд попыталась вспомнить планировку темного подвала.

– В соседнем помещении?

– В бойлерной.

И опять кашель и шипение. Дверь открылась – это вернулся врач, и он не был доволен тем, что увидел.

– Кого вы встретили в бойлерной? Йон?

Лунд вынула из сумки фотографию класса Нанны, сделанную для школьного альбома. Указала на портрет Оливера Шандорфа, спросила:

– Вы видели его? Вот этого? Пожалуйста. Посмотрите.

Тяжелое, хриплое сипение:

– Нет.

– Вы уверены? Посмотрите внимательно.

Врач замахал на нее:

– Все, все. Хватит. Прекратите немедленно. Уходите…

– Минуту, – сказала Лунд, не двигаясь с места. – Только…

Она поднесла фотоснимок к лицу человека на больничной кровати.

– Я буду показывать пальцем на всех по очереди. Кивните, когда я дойду до него. Хорошо?

Один за другим, лицо за лицом.

Когда ее палец остановился на высоком темноволосом школьнике с приятной внешностью, ничем не примечательном юноше, Йон Люнге кивнул.

– Вы видели в бойлерной этого мальчика?

– Хватит, говорю я вам, – прошипел доктор, хватая ее за руку.

– Йон?

Он встретился с ней взглядом. Его голова едва заметно качнулась.

Лунд поднялась, сбросила с себя руку доктора.

– Да, его, – сказала она.

Майер курил во дворе гимназии, когда она позвонила ему.

– Мне нужно, чтобы вы вернулись в подвал, – сказала Лунд.

После секундной паузы:

– А теперь скажите, что это была шутка.

Он посмотрел на команду криминалистов. Он был голоден, они тоже. И Свендсен начинал выводить его из себя.

– Идите туда, – сказала Лунд.

– Ребята собирают оборудование. Мы там уже все осмотрели. Что с Люнге?

– Выпишут через неделю. В подвале есть бойлерная?

– Есть, но ее держат под замком. Туда никто не может зайти, кроме сторожа.

– Я еду.

Он слышал в трубке шум движущейся машины. Черные, залитые дождем улицы были пусты. Она доберется до них через несколько минут. Майер двинулся обратно к бетонным ступеням, ведущим в подвал.

– Вы разве не знаете, что говорить по телефону за рулем опасно?

– Вы уже там?

– Сейчас, ждем сторожа.

– Мне нужно знать, что там.

– Хорошо, хорошо.

Он велел сторожу открыть дверь.

– Вошли?

– Да! Не кричите на меня.

– Что видите?

Пауза. Потом Майер сказал:

– Вижу бойлер, само собой. – И еще через пару секунд: – Тут просто склад всякого хлама. Столы, стулья, книжки. – Он откашлялся. – Все, Лунд. Ну да, дети могли сюда забраться. Но здесь ничего нет.

– Вы уверены?

– Постойте.

– Вы слышите меня?

Майер раздраженно крякнул в трубку.

– Связь плохая, Лунд, – буркнул он.

Бросил телефон в карман, пошел вперед, светя фонариком вправо, влево. Вверх, вниз.

Ему это уже приходило в голову. Но сторож говорил, что к бойлеру топливо подавалось из бака снаружи и никто не заходил туда, кроме техника раз в неделю. Каждую пятницу после обеда.

В конце бойлерной была вторая дверь. Без ручки. Выглядела так, будто ею не пользовались уже много лет.

Майер достал платок, надавил на металлическую дверь. Просунул голову, посветил фонариком.

Сюда приходили подростки. У его ног виднелись остатки самокрутки, втоптанные в пол. Пивные банки. И…

Майер присвистнул. Упаковка от презервативов, надорванная и пустая.

Какой-то шум послышался позади. В основном помещении подвала что-то происходило. Неважно.

Вытащил мобильник, набрал ее номер и стал говорить, не дожидаясь, пока она ответит:

– Думаю, вам стоит взглянуть на это, Лунд.

Тишина в трубке – сигнал не проникал в эти бетонные глубины здания гимназии.

– На что?

Майер чуть не подпрыгнул от неожиданности. В лицо ему ударил луч, затем быстро опустился на пол.

– Вы превысили скорость. Признайтесь, Лунд. Вы такой же нарушитель, как я.

Она не отвечала. Просто смотрела на то, что уже видел он: грязный матрас на полу. Пятна крови в углу. Пятна крови на серой облупленной стене.

На потрескавшейся штукатурке закутка в подвале гимназии стали проявляться отпечатки пальцев. Сотрудники в белых костюмах помечали, рисовали, фотографировали. Лунд беседовала по телефону: уговаривала Марка, чтобы он делал уроки, начал заниматься шведским.

– Я могу задержаться. Бабушка тебе поможет.

Проходя через холл гимназии, она остановилась рассмотреть цветы и фотографии на маленьком алтаре, установленном возле раздевалки в память Нанны.

– Да, хорошо, – говорила она. – Пока, милый.

Там была фотография двух девочек, наряженных ангелами. Нанна и Лиза Расмуссен, лет тринадцати. Перед снимком пара красных свечей. На холодном сквозняке подрагивал одинокий язычок пламени.

– Кто зажег свечу? – спросила Лунд.

Майер пришел в холл минут за пять до нее. Услышав вопрос, он на миг смутился:

– Не знаю. Какая разница?

– Нам не следует вмешиваться, Майер.

– А кто сказал…

Она отмахнулась:

– Забудьте.

– Вы идете в подвал?

Сара поправила одну из фотографий. Посмотрела на лицо погибшей девушки. Протянула к Майеру руку. Тот помотал головой, озадаченный.

– Зажигалку. Я бросила курить, помните?

– А-а.

Он бросил ей «Зиппо». На вид серебряная зажигалка казалась довольно дорогой. Лунд смотрела на фотографии, на цветы, желая дать как можно больше ответов. Зная, что это предстоит сделать. Потом она зажгла вторую свечу. Заплясало крошечное желтое пламя.

Маленькое приношение. Жалкое.

– Нам пора в подвал, – сказала она и пошла вслед за Майером вниз.

Янсен, рыжеволосый криминалист, стоял возле переносного прожектора и перечислял, что им удалось выяснить на данный момент. Кровь на матрасе, на столе, на полу. Какие-то пятна, похожие на сперму. Волосы. Шляпа ведьмы. У Нанны была такая же. И отпечатки пальцев. Много отпечатков.

– Как сюда можно попасть? – спросил Майер.

– Одна дверь из подвала, – ответил Янсен. – И еще одна со стороны лестницы в школе. Нужен лишь ключ.

– Один ключ…

– Для каждой двери свой, – уточнил Янсен.

В белом сиянии прожекторов видна была каждая деталь. На низком столе пустые бутылки из-под кока-колы, водки и одна – из-под кьянти. Тарелки с остатками еды. И таблетки. Красные, зеленые, оранжевые. Яркие цвета детских сластей.

– Марихуана, – сказал Майер, – амфетамины, кокаин.

Тридцатью минутами позже в гимназию прибыла ректор Кох. Ей не позволили пройти к месту досмотра: слишком много людей в белых костюмах, слишком много находок.

В одном из классов Лунд спросила ее:

– Как вы используете то помещение?

– Для хранения столов и стульев. – Кох привезла с собой собачку, крошечного коричневого терьера, и поглаживала ее, пытаясь успокоиться. – Складывали туда ненужные книги и тому подобное. Ничего…

– Ничего?

– Ничего особенного там не было. Я не знала, что дети туда ходят. Им не положено…

Подошедший Майер хмыкнул:

– Не положено, а они ходят. И проводят там свои вечеринки. У вас под носом!

– Что вы там нашли?

Лунд не ответила и продолжила спрашивать:

– Празднование Хеллоуина было организовано школьным советом? У них был доступ в подвал?

– Все двери должны были быть заперты, – стояла на своем Кох. Она крепче сжала собачку. – Нанна… была там?

Лунд выложила на стол школьные фотографии, показала на юношу, которого опознал Люнге. Йеппе Хальд. Симпатичный. Аккуратные чистые волосы. Очки.

– Расскажите мне о нем.

Кох улыбнулась:

– Йеппе умница. Президент школьного совета. Лучший ученик. Мы гордимся им. Из хорошей семьи.

– Где живет этот вундеркинд? – спросил Майер.

– Он снимает квартиру вместе с Оливером Шандорфом.

– Шандорф тоже ваш лучший ученик? – съязвил Майер.

По-прежнему улыбаясь, но уже не так тепло:

– Они оба из хороших семей. У обоих отцы юристы. Уверена, что они пойдут по стопам родителей и изберут ту же профессию…

– Не то что дочь грязного грузчика из Вестербро? – прищурился Майер.

Улыбка не дрогнула на губах директрисы.

– Я этого не говорила. У нас нет предвзятости.

– Лишь бы платили за учебу?

Ректор Кох смерила его взглядом.

– Упс. Кажется, сегодня меня оставят после уроков.

– Благодарю за помощь, – сказала Лунд директрисе и увела его из класса.

Йеппе Хальд ходил взад-вперед возле окна, поглядывая на вспышки синих маячков, сопровождаемых завываниями сирены.

В кабинет быстрым шагом вошли Лунд и Майер, бросили на стол свои папки.

Высокий и худой, черные волосы, толстые линзы очков – странноватый старший брат Гарри Поттера, да и только. Или хочет казаться таким.

– Зачем меня сюда пригласили?

– Просто мы хотели задать несколько вопросов, – дружелюбно пояснила Лунд. – Пожалуйста, садись.

– Но мне еще надо писать доклад по физике.

Полицейские переглянулись. Майер уронил голову в ладони и притворился, что плачет.

Пока Хальд усаживался, Лунд сказала:

– В пятницу вечером ты встретил в подвале человека. Он привез плакаты для избирательной кампании.

Хальд смотрел на пустые стулья.

Майер наклонился к нему, жизнерадостно ухмыльнулся:

– Мы пытались дозвониться до твоего папочки, но он занят – у него примерка адвокатского парика. Так что насчет того человека в подвале?

– Да, я видел его.

– Почему сразу не сказал?

Молчание.

Лунд не отступала:

– Ты же знал, что мы ищем водителя.

– Откуда мне было знать, что он и есть тот водитель?

Майер поднес сложенные пальцы к губам и поцеловал их, словно повар, восхищающийся идеальным блюдом.

– Прекрасно сказано. Ты и Шекспира знаешь?

– Шекспира?

– «Первым делом, – заревел Майер, – мы перебьем всех долбаных законников!»[3]

Йеппе Хальд побледнел. Лунд неодобрительно посмотрела на Майера.

– Шекспир никогда не использовал слова «долбаный». Вы неправильно научите мальчика. Йеппе. Йеппе!

– Что?

– Водитель потерял ключи от машины. Ты, случайно, их не находил?

– Я здесь из-за каких-то потерянных ключей?

– Что ты делал в подвале? – спросила Лунд.

– Носил… носил кое-что для бара.

Майер стал ковырять ногти. Его пальцы постепенно складывались в кулак.

– Мы тут нашли одну комнату, – проговорил он медленно. – Там кто-то устроил свою вечеринку. Что-нибудь слышал про это?

Хальд колебался. Почти сказал «нет». Потом передумал:

– Кажется, организаторам выделили комнату для хранения пива и напитков. Вы о ней говорите?

– О той, где хранились пиво, напитки, наркотики и презервативы! – ответил Майер, все еще разглядывая ногти. – Мы о ней говорим.

– Я про это ничего не знаю.

Лунд надолго замолчала, хранил молчание и Майер. Некоторое время они перебирали свои бумаги, а Йеппе Хальд сидел ни жив ни мертв, едва дыша. Наконец она показала ему фотографию.

– Это шляпа Нанны. Мы нашли ее в той комнате. Она заходила туда?

Отрицательно помотал головой. Пожал плечами:

– Не знаю.

Майер протяжно вздохнул.

– Последний раз я спускался вниз за пивом около девяти. Никого там не видел.

Майер медленно опустил голову на сложенные на столе руки и застыл в такой позе, глядя на парня напротив прищуренными глазами.

– Ты уверен, что после девяти больше не ходил туда? – быстро спросила Лунд.

Для пущей убедительности Хальд помолчал секунду и только потом ответил:

– Абсолютно уверен.

– Тебя никто не видел после половины десятого. Что ты делал?

– Э-э…

– Подумай как следует, Йеппе, – произнес Майер, сдерживая зевок. – Подумай, прежде чем ответить.

Хальд заговорил с большей уверенностью:

– Зеркальный шар закоротило, я поставил последний предохранитель и поехал, чтобы купить запасные на всякий случай. Пришлось далеко ехать на велосипеде.

– Мы проверим, – пробормотал Майер, с головой зарывшись в руки.

– Когда я вернулся, то нашел в классе спящего Оливера. Он выпил слишком много. И я повел его домой. – Выпрямился на стуле, стал похож на примерного ученика. – Пришли мы около двенадцати. Я уложил его в постель.

– Около двенадцати! Так рано? – удивилась Лунд.

– С утра я собирался на охоту.

– На охоту! – На Лунд это произвело впечатление.

Майер пробубнил в рукав что-то неприличное.

– Да, в поместье Сондеррис. Наш охотничий клуб проводил большое мероприятие. Я был там до воскресенья.

– Тоже займусь охотой, прямо через минуту, – пообещал Майер.

Лунд водила ручкой в блокноте.

– Я в самом деле хочу помочь, – взмолился Хальд.

Тонким голосом Майер пропел:

– Я в самом деле хочу помочь!

– Но я больше ничего не знаю.

Лунд улыбнулась ему, сказала:

– Хорошо. – Черкнула в блокноте что-то еще. – Что ж…

Она захлопнула блокнот, пожала плечами. Йеппе Хальд улыбнулся ей в ответ.

– Тогда это все, – сказала Лунд. – Если только… – Она ткнула пальцем храпящего Майера. – У вас есть еще вопросы?

Тот выпрямился, направил взгляд в лицо юноше.

– Ты не против, если я возьму у тебя образец крови? – спросил он очень громко. – И отпечатки пальцев?

Он прикоснулся к руке Хальда, тот отдернул ее.

– Я постараюсь не сделать тебе больно.

Майер повернулся к Йеппе Хальду своим большим правым ухом и ждал. Ответа не услышал.

– В противном случае, – добавила Лунд, – мне придется арестовать тебя, после чего мы все равно возьмем образцы.

Йеппе Хальд, умный мальчик, звезда старших классов, проговорил детским жалобным голосом:

– Больше я ничего не скажу. Говорите с моим адвокатом.

Лунд кивнула:

– С адвокатом. Отлично. Майер?

– Конечно. – Он взял Хальда за плечо. – Сначала ты сделаешь положенный тебе телефонный звонок. Затем я познакомлю тебя с понятием «тюремная камера».

Через тридцать минут работы команды на телефонах стали поступать результаты.

– Мы проверили алиби Оливера. – Майер докладывал Лунд. – В субботу была его смена в кафе, где он подрабатывает. Там встретился с какой-то женщиной. Они прошлись по барам, напились, а потом поехали в дом его родителей. Где и оставались до понедельника.

Вошел один из помощников с пакетом. Майер довольно заурчал:

– Ты ангел.

Лунд посмотрела, что он достает из пакета. Большой хот-дог на булке с жареным луком и соусом ремулад. И сверху кусочки соленых огурцов. Майер жадно впился в сосиску зубами.

– Вы посылали кого-то за едой, а мне ничего не сказали? – спросила Лунд.

– Я подумал, вы едите только шведские сосиски.

Поставив руки на бедра, она бросила на него испепеляющий взгляд. Майер продолжал есть с выражением блаженства на лице.

– Вот мерзавец, – сказала Лунд. – Какой мотив?

– Я проголодался.

Поднятые брови и молчание.

– А, вы не об этом. Йеппе и Оливер. Они врут. Сначала надо понять, что в их словах ложь. Мотив будет где-то неподалеку. Смотрите учебник дедукции Майера, страница тридцать два.

Лунд все еще сердилась из-за еды и из-за шутки про шведские сосиски. В основном из-за еды.

– Я съезжу поговорю с Рыжим, потом вам позвоню, – предложил Майер.

– Смысла нет. Он, как и Йеппе, сразу завопит про адвоката.

– Нет, – стоял на своем Майер. – Адвокат ему будет положен, только когда мы возьмем его под арест. Но если поговорить с ним просто как со свидетелем… Я знаю закон. И в основном соблюдаю его. А еще…

– Нет.

– Иногда вы бываете очень упрямы. И все из-за того, что я не купил вам хот-дог…

– Нам нужен материал для анализов. Кровь и ДНК. – Лунд быстро приняла решение. – Арестуем их обоих.

У Майера были сомнения.

– Сама идея мне нравится, но адвокаты вряд ли соизволят приехать быстро. Да мы тут полдня просидим сложа руки, пока они не появятся.

– У нас есть чем заняться. Обыщем квартиру. Проверим их электронную почту, получим список звонков с их телефонов. И найдем ту женщину, с которой Шандорф, по его словам, провел выходные.

Майер ел, слушал и бурчал с полным ртом.

– Что-нибудь еще?

Опять эти интонации в голосе. Обычно он говорил по-другому, она уже научилась различать его настроения.

– Почему вы злитесь, Майер?

Остатки сосиски исчезли у него во рту, пока он думал над вопросом.

– Потому что, – сказал он, – у меня есть чувства.

Лунд ничего на это не сказала.

– Так что-нибудь еще? – повторил Майер.

– Нет.

Но потом она передумала:

– Да. – Лунд подошла и уперла палец в его грудь. – Когда в следующий раз будете посылать кого-то за сосиской, заказывайте и на мою долю.

Лунд решила все же сначала посоветоваться с Букардом. Шеф взял с ее стола папку фотографий из морга, стал смотреть. Ссадины, раны, синяки. Ее мучили жестоко и долго.

– Что у вас есть на парней? – спросил он. – Доказано их присутствие в той комнате?

– Анализы пока не готовы. Но лаборатория обрабатывает наши материалы в первую очередь.

Букард продолжал перебирать фотографии.

– Ты, разумеется, помнишь, кто их родители?

Лунд нахмурилась:

– Почему это должно нас заботить?

По какой-то причине шеф был в дурном настроении.

– У нас и так уже немало неприятностей. Нужно вести себя более благоразумно.

В дверь заглянул Майер и объявил:

– Хартманн хочет встретиться.

– Что ему нужно? – спросила Лунд.

– Не сказал. Но, похоже, что-то важное.

– Хартманн подождет, – сказала Лунд. – Мы едем на обыск.

Она направилась к двери, но Букард остановил ее за руку:

– О чем мы только что говорили? Троэльс Хартманн может стать следующим мэром Копенгагена. И мы не будем раздражать людей из ратуши без особых на то причин.

– Нам нужно обыскать квартиру подозреваемого…

– Я могу взять это на себя, – вставил Майер. – Не беспокойтесь, обо всем доложу.

Букард кивнул:

– Прекрасно. Так и поступим.

Он вышел из кабинета.

– Не забудьте позвонить Хартманну, – крикнул Майер Лунд, выскакивая вслед за Букардом в коридор. – Он ведь лично с вами хотел встретиться.

Лунд ждала у стойки бара, чувствуя себя ужасно неловко. Она не часто ходила в рестораны, даже с Бенгтом. После последних сумасшедших дней ресторан в Нюхауне казался слишком теплым и мирным. Слишком обыденным.

Хартманн опоздал на пять минут, извинился и, пока они ждали столик, спросил:

– Как дела у родителей девушки?

Это вопрос политика или человека, пыталась понять Лунд.

– Вы для этого пригласили меня сюда? Чтобы поговорить о родителях?

– Как я понимаю, вы не сторонница светских разговоров.

– Во всяком случае, не в разгар трудного дела. Как, например, этого.

– Завтра у меня пресс-конференция, и я бы хотел сказать правильные слова.

– Правильные для кого?

– Для вас. Для меня. В большей степени меня волнуют родители Нанны.

Есть такие люди, у которых отлично получается изображать искренность.

– Говорите, что считаете нужным, – предложила она ему.

– В расследовании уже было достаточно неприятных сюрпризов. Новых не предвидится?

Не моргнув глазом, Лунд ответила:

– Судя по всему, нет.

– Могу ли я сказать, что между преступлением и нами нет никакой связи?

Она кивнула:

– Думаю, да. – Она внимательно следила за его лицом. – Если вы считаете, что это так.

Подошла официантка, освободился столик, который заказывал Хартманн.

– Это все? – Лунд была готова уйти.

Он положил ладонь ей на локоть, очень мягко.

– Я хотел извиниться. За то, что подозревал вас в утечке информации. Похоже, дело в нас; в штабе происходят странные вещи. – На мгновение в глазах Хартманна вспыхнул гнев. – Для меня все это стало полной неожиданностью. – Он взглянул на нее. – Вы не голодны?

Мимо пронесли блюдо с едой. Фрикадельки и паста. Выглядели они гораздо аппетитнее, чем тот хот-дог, который не купил ей Майер.

– Я буду то же самое, – показала Лунд на приглянувшуюся ей тарелку. – Одну минуту, пожалуйста.

Она вышла в вестибюль, позвонила матери и услышала самое многословное, самое дружелюбное приветствие за многие месяцы. Потом узнала, что было тому причиной: из Швеции приехал Бенгт. В Копенгагене он собирался остаться всего на одну ночь.

– Вам надо поздороваться, – проворковала она и передала трубку Бенгту.

«Сейчас мне это совсем ни к чему», – думала Лунд, слушая его рассказ об успехах Марка в занятиях шведским, о настоящей форме хоккейного клуба Сигтуны, которую раздобыл Бенгт в подарок Марку, об идеальной древесине для идеальной сауны.

Она кивала, но в голове у нее была лишь маленькая грязная каморка в подвале гимназии, матрас, запятнанный кровью, стол с едой и наркотиками, выброшенные за ненужностью шляпа ведьмы и голубой парик.

– Когда ты придешь домой? – спросил Бенгт. И вернул ее своим вопросом в нескладное настоящее.

– Скоро, – пообещала она. – Скоро.

Пауза.

– Когда?

Он никогда не давил на нее. Никогда не казался недовольным, или обиженным, или холодным. Его приятный миролюбивый характер был основой ее любви к нему. А может, просто ей так было удобнее.

– Как только закончу. Мне жаль, что приходится задержаться. Правда. Давай поговорим, когда я приду. Мне пора.

Вернувшись за стол, она принялась за еду. Они снова обсудили завтрашнее заявление Хартманна, поговорили о сотрудничестве. Вблизи Хартманн был ей интересен. В нем чувствовалась хрупкая наивность, невидимая на глянцевых портретах. Он был вдовцом. Она успела просмотреть газетные подшивки в управлении тогда же, когда проверяла прошлое Яна Майера. Жена Хартманна умерла два года назад от рака. Утрата стала для него тяжелым ударом. В какой-то момент из-за этого чуть не прервалась его политическая карьера, а другой работы у него никогда не было.

Она вдруг осознала, что он не сводит с нее глаз и необыкновенно молчалив для политика.

– В чем дело?

– У вас… – Его рука приподнялась в направлении ее лица. – У вас что-то на губе.

Лунд схватила салфетку, вытерла рот. И продолжила есть с не меньшей жадностью, чем прежде.

Это был уютный ресторан, из тех, куда ходят семейные пары. Или мужчины с любовницами. Если бы кто-то знакомый вошел туда в тот момент и увидел ее с этим мужчиной…

– Так мы договорились? – заключил он.

– Вы рассказываете свою историю, мы свою. Все как есть.

– А как ваша личная жизнь? – Он улыбнулся. – Простите, само вырвалось. Конечно, это совсем не мое дело.

– Моя жизнь в порядке. Я с сыном переезжаю в Швецию. Там живет мой жених, недалеко от Стокгольма. Я уже нашла себе там работу. Гражданскую, но тоже в полиции.

Она отпила еще вина, пожалела, что тарелка уже опустела.

– То есть в жизни у меня все неплохо, – зачем-то повторила она.

– Сколько лет вашему сыну?

– Двенадцать. А что насчет вас?

– Я уже чуть постарше.

– Я имела в виду…

– Знаю, знаю. Детей у меня нет. Моя жена умерла. Почти все время я отдаю работе… – Он почти пристыженно развел руками. – Хотя недавно я встретил одну женщину. Надеюсь, для меня еще не все потеряно.

– Женщина из вашего штаба, – сказала Лунд с уверенностью. – Риэ Скоугор.

Хартманн склонил голову с улыбкой:

– Вы и сквозь одежду видите?

Он едва прикоснулся к своей еде и вину. Казалось, он готов был провести так всю ночь – говорить, говорить, говорить.

– Мой жених приехал из Швеции, – сказала Лунд. – Мне пора домой. Вот… – Она вынула бумажник, чтобы заплатить за свою часть счета.

– Нет, нет, – быстро сказал Хартманн. – Позвольте мне. Я пригласил вас.

– Спасибо. Только если платить будете вы, а не налогоплательщики.

– Заплачу лично я, Сара, – сказал он, помахивая кредиткой.

– Спасибо еще раз, Троэльс. Доброй ночи.

Как обычно, Бенгт тут же заснул. Лунд вылезла из постели, натянула свитер, отошла к окну и, сидя в плетеном кресле, позвонила Майеру.

– Что вы нашли? – спросила она шепотом.

– Пока ничего.

Майер тоже говорил приглушенно. Было очень непривычно.

– Должно же быть хоть что-то.

– Криминалисты забрали компьютер, взяли образцы крови и ДНК.

Ужин с Хартманном по-прежнему занимал ее мысли.

– А в комнате Нанны не было ничего, что указывало бы на то, что она собиралась на свидание?

– Может, обсудим это завтра? Я без сил.

– Я уверена, она с кем-то встречалась.

– Да, Лунд. С Оливером. Но вы же не дали мне поговорить с ним. – В трубке послышался какой-то шум, движение, плач ребенка. – Ну вот, смотрите. Вы перебудили весь дом.

Она вышла в столовую, включила свет, села у стола.

– Родители ничего нового не вспомнили?

– Я их завтра спрошу. – Чертыхание. – Один идиот из наших сказал матери, что девушку утопили заживо. Теперь она с ума сходит.

Лунд выругалась.

– Тогда вы с Бирк-Ларсенами не говорите, я сама съезжу.

– Так на сегодня, может, уже все?

– Да, – сказала Лунд. – Конечно.

Она прошла мимо комнаты Марка. Сын крепко спал. Бенгт проснулся, но не хотел этого показывать. «Здесь все в порядке, – думала Лунд. – Я им не так уж и нужна».

Четверг, 6 ноября

Утро было серым и сырым, моросило. Они вместе позавтракали, потом Лунд отвезла Бенгта на поезд. По пути говорила о грядущих выходных. О том, с кем они встретятся в Швеции. Что будут делать.

Он по большей части молчал и слушал. Потом она сказала:

– Вечеринка в честь новоселья…

– Забудь о ней. Я все отменил.

Она удивилась: неужели и правда в его голосе прозвучала нотка неудовольствия? Трудно было сказать наверняка. Он ведь никогда не сердился.

– Давай подождем, пока ты не закроешь дело, Сара. И тогда…

– Нам не нужно ждать. Я же говорила тебе. В субботу мы будем там.

Он отвернулся к окну, бесцельно глядя на поток автомобилей.

– Я не хочу приглашать людей, если ты снова позвонишь и скажешь, что не приедешь.

Да, ошибки быть не могло. Он недоволен.

– Конечно же я приеду! Я очень хочу познакомиться с твоими родителями. И… – Из памяти всплыли имена, которые он называл вечером. – И с Оле и Миссан, и с Янне и Панне, и с Хассе, и с Бассе, и с Лассе…

Он засмеялся. Это у нее пока еще получалось.

– Боссе, а не Бассе.

– Прости. Еще не выучила.

– Ну что ж, если ты уверена…

– Уверена! Я обещаю.

Она высадила его на Центральном вокзале, а сама поехала в Вестербро.

Лунд сидела на кровати Нанны и пыталась вспомнить, каково это было быть подростком. Комната была маленькая и яркая, заполненная вещами, разбросанными в хаотическом беспорядке. Фирменные пакеты недорогих магазинов одежды, школьные конспекты, книги и журналы, косметика и бижутерия…

Отражение личности Нанны Бирк-Ларсен, отражение ее жизни.

Лунд перечитала дневник Нанны, ничего не обнаружила. Ничего в тетрадках, в фотоальбоме. Она думала о том, какой сама была в том возрасте: нескладной угрюмой девицей. В ее комнате царил еще больший беспорядок, чем в этой, но беспорядок совсем иного рода. Он существовал для нее, Сары, был выражением своей одинокой, интровертной хозяйки. Здесь, думала Лунд, Нанна создала место для подготовки. Это была персональная гримерная, говоря театральным языком, из которой она выходила, чтобы очаровывать внешний мир, покорять его своей красотой, своими нарядами, своим искрометным и несомненным умом.

Всем тем, чего недоставало юной Саре Лунд, эта девушка обладала в избытке. И еще у нее была любящая мать.

А теперь Нанна была мертва.

Должна где-то быть тропа из этой комнаты к шокирующему концу Нанны в канале на Кальвебод-Фэллед. Должны быть причины, а причины оставляют следы.

Она посмотрела на шкаф Нанны, перебрала его содержимое. На нескольких предметах одежды ярлычки были срезаны, – вероятно, вещи были куплены в секонд-хенде. Остальная одежда была с ярлыками. И…

Лунд опять и опять пыталась представить себя в девятнадцать лет. Что она носила? Почти все то же самое, что и сейчас: джинсы, рубашки, свитеры. Практичная одежда для практичной жизни, не для привлечения внимания окружающих. Для симпатичных девушек естественно одеваться так, чтобы их замечали. Сама Лунд была исключением. Тем не менее та одежда, которую она нашла, перебирая вешалки в шкафу Нанны, казалась слишком правильной, слишком взрослой, слишком… продуманной.

Потом Лунд сдвинула все вешалки в одну сторону, чтобы рассмотреть маленькую гору обуви у задней стенки шкафа. За разрозненными парами туфель и кроссовок что-то блеснуло. Лунд потянулась за находкой, и платья Нанны скользнули по ее щеке, словно крылья гигантского мотылька.

В ее руках оказалась пара новых ковбойских сапог из коричневой кожи, украшенных цветными узорами, блестками, кусочками зеркал.

От них буквально пахло деньгами. Это были очень дорогие дизайнерские сапоги.

– Моя жена вернулась, – прозвучал грубоватый мужской голос у нее за спиной.

Лунд подскочила, ударилась головой о штангу с вешалками. Это был Тайс Бирк-Ларсен.

Он смотрел, как она потирает ушибленный лоб.

– Не говорите ей лишнего.

Уселись втроем за стол, вокруг застывших лиц и улыбок из прошлого.

– Я сожалею о том, что вчера случилось, – начала Лунд. День за окном просветлел. Цветы увядали, но их сладкий запах по-прежнему главенствовал в доме.

– Сотрудник, который с вами разговаривал, переведен в другой отдел. Вы его больше не увидите.

Тайс Бирк-Ларсен – голова опущена, глаза мертвы – пробормотал:

– Ну, хоть что-то.

– Это ничто, – сказала Пернилле. – Я хочу знать правду. Я хочу знать, что случилось. Я ее мать.

Лунд раскрыла блокнот:

– После вечеринки Нанну никто не видел. Вероятно, ее увезли в украденной машине. В той, в которой мы ее нашли.

Лунд посмотрела в окно, потом снова на мать.

– Ее насиловали.

Пернилле застыла.

– И избивали. Мы думаем, это потому, что она пыталась сопротивляться.

Больше ничего.

– Это было в лесу? – спросила Пернилле.

– В лесу. Мы так думаем. – Лунд заколебалась. – Но возможно, сначала ее удерживали в каком-то другом месте. Пока мы просто не знаем.

Большой мужчина отошел к раковине, поставил побелевшие кулаки на столешницу, уставился на блеклое серое небо.

– Она сказала нам, что будет у Лизы, – проговорила Пернилле. – Нанна не обманывала меня.

– Может, она сказала правду. – Пауза. – У вас есть предположения? – Взгляд на фигуру у окна, сгорбленную спину в черной кожаной куртке. – Больше ничего не можете вспомнить?

– Если бы у нее были неприятности, Нанна сказала бы мне, – настаивала Пернилле. – Она бы мне сказала. Мы с ней… Мы были…

Слова не слушались ее.

– …близки.

– Когда она перестала встречаться с Оливером Шандорфом?

– Он замешан?

Длинная широкая тень пересекла стол. Тайс Бирк-Лар сен повернулся, прислушиваясь.

– Мы просто собираем информацию.

– Примерно шесть месяцев назад, – сказала Пернилле. – Оливер был ее парнем.

– Она была огорчена, когда они расстались?

– Она – нет. Скорее, он переживал.

Лунд внимательно слушала Пернилле.

– Она отказывалась отвечать на его звонки. Нанна… – Пернилле нагнулась к ней через стол, пытаясь заглянуть Лунд в глаза. – Когда у нее что-то случалось, она всегда говорила мне. Ведь так, Тайс?

Молчаливый мужчина неподвижно стоял у окна, высокая фигура в красном комбинезоне и кожаной куртке.

В сумке Лунд зазвонил телефон. Майер.

– Хорошо, скоро буду.

Они смотрели на нее выжидающе.

– Мне нужно ехать.

– Что там? – хрипло спросил отец.

– Ничего, это по работе. Я видела в комнате Нанны сапоги. На вид дорогие. Это вы ей купили?

– Дорогие сапоги? – переспросил он.

– Да.

– Почему вы спрашиваете об этом? – сказала Пернилле.

Пожатие плечами.

– Я задаю много вопросов. Возможно, слишком много. Это не нравится людям. – Помолчав: – Такая у меня работа.

– Мы не покупали ей дорогих сапог, – сказала Пернилле.

Комната для допросов. Адвокат был раздражителен, лыс и сложён как хоккеист. Когда Лунд вошла, он орал на Майера, который со скучающим взором и детской улыбкой сидел на краю стола, подперев подбородок рукой.

– Вы нарушили все права моего клиента. Вы допрашивали его в отсутствие адвоката…

– Я не виноват, что вы желали понежиться в постельке. В чем проблема-то? Я провел для него экскурсию. Угостил завт раком. Да я ему подгузники менять готов, если надо…

– Пройдемте со мной, Майер.

– Вам это так не пройдет, – не унимался адвокат, когда Лунд уводила Майера в смежную комнату.

Майер сел, посмотрел на нее:

– Они посадили Оливера Шандорфа в последнюю свободную камеру. Поэтому я немного покатал Йеппе по округу и привез его сюда около пяти.

Гадая, чем это может им грозить, Лунд спросила:

– Вы его допрашивали?

– А вы видели его электронную почту? Там есть что почитать. И на той неделе он звонил Нанне пятьдесят шесть раз. Если вы спросите меня…

– Вы допрашивали его без адвоката?

– Адвокат обещал приехать в семь. А объявился только в девять. – Майер вдруг превратился в самого рассудительного человека на свете. – По-вашему, лучше было запереть ребенка в камере? Я проявил сочувствие, накормил его завтраком. Было бы просто невежливо, если бы за все это время я не сказал ему ни слова, Лунд.

В дверь ворвался Букард в голубой рубашке с серым лицом.

– Вчера у нас возникли проблемы с размещением подозреваемого, – тут же стала объяснять Лунд. – Адвокат задерживался на два часа. Майер купил ему завтрак.

– Он не был голоден, – вставил Майер, – но мне показалось, что так будет правильнее.

– Возможно, Хальду показалось, что его допрашивали, но…

Лунд предпочла оставить фразу незаконченной. Букард был не сильно впечатлен.

– Я бы хотел послушать самого Майера.

– Лунд описала все предельно точно.

– Составьте рапорт. Принесите мне. Я приложу его к вашему досье… – Многозначительная пауза. – После разбирательства.

Когда шеф удалился, Лунд села за свой стол, взялась за фотографии и распечатки телефонных звонков.

Майер повеселел:

– По-моему, все прошло неплохо?

В зале для пресс-конференций яблоку негде было упасть. Кинокамеры, микрофоны. На этот раз Троэльс Хартманн был в галстуке – черном. С утра он посетил парикмахера, которого выбрала для него Риэ Скоугор, терпеливо сидел в кресле, пока его стригли так, как она захотела: коротко и строго. Скорбно.

Потом проработали текст:

– Последние дни были крайне сложными. Но мы работали в тесном сотрудничестве с полицией. Они подтверждают, что машина была украдена. Ни один из наших сотрудников не подозревается ни в чем противозаконном. Мы выражаем глубочайшее соболезнование родителям девушки. Все наши действия диктовались желанием помочь полиции в расследовании, ничем больше.

– Водитель все еще под подозрением? – спросила одна журналистка.

– Мы наняли того водителя через агентство. Подозрения с него сняты.

Море голосов, самый громкий поверх голов:

– Это мнение полиции?

Хартманн поискал взглядом кричавшего и увидел лысую голову и широкую ухмылку Эрика Салина.

– Я не могу говорить от имени Управления полиции. Но мы обсуждали с ними наше заявление. Они не возражают, чтобы я донес до сведения прессы тот факт, что мы случайно оказались втянутыми в расследование. Мы не причастны к этому делу. По остальным вопросам рекомендую вам обратиться в полицию.

Вопросы по-прежнему сыпались на него дождем.

Умный политик выбирает вопросы, на которые будет отвечать. Выбирает осторожно. Хартманн слушал крики журналистов и думал о Бремере, ждал молча, когда прозвучит нужный ему вопрос.

– Будет ли образован альянс с Центральной партией?

Продуманное выражение недоумения на лице.

– Знаете, местная политика далеко не так интересна, как ее рисуют таблоиды. Благодарю вас.

Он поднялся, завершая пресс-конференцию.

Женщина-репортер тоже вскочила:

– Так будет альянс или нет?

Хартманн проигнорировал вопрос.

Тогда встал политический редактор одной из ежедневных газет.

– Бремер тоже заигрывает с Эллер?

Его ослепила вспышка одного из фотографов. Надо строго придерживаться текста, так наставляла Риэ Скоугор.

– Да. – В зале стало тихо, все глаза смотрели на него. – Но если честно, мне кажется, он староват для нее. А теперь…

Внезапный взрыв хохота.

Чаша весов дрогнула и качнулась в его пользу. Газетчики ненавидели Бремера не меньше, чем он. По крайней мере, так они писали в своих статьях.

Троэльс удалился в свой офис. Вокруг него тут же засуетилась Риэ Скоугор. Поправила ему галстук, пиджак. Выглядела она молодой и довольной. Кратко пожурила его за одно-единственное отступление от заготовленного текста, но оно оказалось полезным. Так что в целом она была счастлива.

– Я в порядке, – сказал Хартманн, уклоняясь от ее рук. – Все хорошо.

– Троэльс, у тебя сегодня еще несколько встреч. Потом посещение школы. Там будут фотографы. Еще очень много дел.

Он отошел к окну, как упрямый ребенок.

Она тоже умела играть в эту игру. Надутые губки. Отработано практикой. И она с утра побывала в парикмахерской. Строгая, элегантная прическа. Платье, идеально сидящее на стройной фигуре.

Вбежал Вебер, размахивая пачкой бумаг. Проект речи в связи с заключением альянса. Он хотел, чтобы Хартманн показал ее Эллер при встрече.

– Хорошо, я посмотрю в машине…

– Возьми с собой Мортена, – сказала Скоугор. – Вы вдвоем все обговорите. Пройдетесь по пунктам…

Вебер потряс головой:

– Тут нет ничего нового. Я Хартманну не нужен. У меня полно работы…

– Не беспокойся, я останусь здесь и буду держать оборону до твоего возвращения! – настаивала она. – Поезжайте! – Она с улыбкой замахала руками, выпроваживая их. – Поезжайте и поговорите!

Иногда Хартманн играл с Риэ в шахматы. Обычно побеждал он. Потому что она поддавалась? Такая мысль порой приходила ему в голову.

– Ну, идите, мальчики! – прикрикнула на них Риэ Скоугор, словно мать на шаловливых детей, и снова замахала тонкими руками, блестя кольцами.

– В субботу вечером, – сказал Майер, – Йеппе Хальд действительно был в охотничьем поместье, но несколько раз звонил Шандорфу.

– Что говорит та женщина, с которой был Оливер?

– Разведена, хотела развлечься. Ей показалось, что парень был чем-то подавлен.

Лунд подняла брови:

– И это все?

– Нет.

Снова отзвук обиды в голосе. Наверное, сказывался наложенный ею запрет на курение в кабинете.

– А что с отпечатками в бойлерной?

– Там перебывала половина гимназии.

– ДНК?

– Еще ждем результатов. Ну что, готовы?

Она посмотрела через стеклянную дверь в комнату для допросов по другую сторону коридора. Там сидел Оливер Шандорф, уронив голову на стол.

– Я хочу быть там, – заявил Майер. – Мы же вместе работаем над этим делом.

Это было верное замечание.

– Ладно. Пойдем вместе. Но вопросы задаю я.

Как только они открыли дверь, Шандорф, взлохмаченный, в зеленой рубашке поло, указал на Майера:

– С ним я говорить не буду.

– Не будешь, – согласилась Лунд. – Я поговорю с тобой. – Пауза. – С добрым утром, Оливер. Как себя чувствуешь?

– Дерьмово.

Она протянула ему руку. Парень пожал ее. Лысый адвокат, которого они видели раньше, тоже поздоровался с ней. Лунд села с ними за стол. Майер устроился в дальнем углу, в пятне света, падающего из окна.

– Мы только хотим получить ответы на некоторые вопросы, – объявила Лунд. – После этого ты сможешь пойти домой. – Никакой реакции от Шандорфа. – Нанна сказала родителям, что проведет выходные у Лизы. Она собиралась встретиться с тобой?

– Нет. Я уже говорил вам.

– Ты знаешь, с кем у нее было свидание?

– Нет.

Из папки, принесенной с собой, Лунд вынула пару снимков тех шикарных сапог, что она нашла в шкафу Нанны:

– Это ты подарил ей?

Он взглянул на фотографию с удивлением:

– Нет.

Майер откинулся на спинку стула, протяжно и громко зевнул. Лунд не обращала на него внимания.

– Из-за чего ты так разозлился на вечеринке, что начал бросаться стульями?

Лысый адвокат просиял и отчеканил:

– Мой клиент не обязан отвечать.

И на адвоката Лунд даже не взглянула.

– Я пытаюсь помочь тебе, Оливер. Расскажи нам правду, и мы оставим тебя в покое. Спрячешься за своим адвокатом, и я обещаю…

– Она сказала, что нашла другого!

– Все, хватит, – сказал адвокат. – Мы уходим отсюда.

Глаза Лунд ни на миг не оторвались от рыжего парня.

– Она называла его имя?

Адвокат уже вскочил:

– У моего клиента была тяжелая ночь…

– Она еще что-нибудь сказала?

– Повторяю, – перебил ее адвокат, – больше никаких вопросов.

Шандорф помотал головой:

– Все, о чем я просил ее, – это спуститься в подвал и поговорить со мной. Но она не…

– Оливер! – рявкнул юрист.

– Малыш, – обратился Майер к Шандорфу, – он тебе не отец. Он не ударит тебя, я ему не дам.

– Она не хотела пойти со мной.

Лунд кивнула:

– И что ты сделал?

– Обозвал ее несколько раз… И больше никогда ее не видел.

Она собрала свои бумаги:

– Спасибо, это все.

В коридоре Лунд остановилась в задумчивости:

– У Нанны был кто-то. Он подарил ей дорогие сапоги, о которых никто не знал.

– Их мог купить Оливер, – нетерпеливо воскликнул Майер. – Он врет. Может, у нее с ним было свидание.

– Здесь что-то не так.

– Здесь что-то не так, – пробормотал он, потянувшись за сигаретами.

– Не курите здесь, – приказала она. – Я уже вас просила.

– Я скажу вам, что здесь не так, Лунд. Вы. Вы здесь уже так давно сидите, что стали мебелью. Думаете, никто никогда не сможет вас заменить. Вот что не так – вы.

И он закурил. Выдул дым под потолок. Закашлялся. Сказал:

– Мой кабинет. Мой.

В дверь просунул голову Свендсен:

– Звонили криминалисты. Отпечатки из бойлерной грязные. Сегодня результатов анализа ДНК не будет.

Лунд ничего не сказала. Стала рассматривать фотографии сапог на своем столе.

– Хорошо, – ответил Свендсену Майер. – Придется вернуться в квартиру парней.

Свендсен вздохнул:

– Мы же там целую ночь проторчали.

– Мы плохо искали.

Они ушли. Лунд смотрела на сапоги. Зазвонил телефон. Это был судмедэксперт, он хотел поговорить с ней.

Пернилле сидела в квартире наедине с цветами, полицейскими метками и одеждой Нанны. И ждала.

К полудню она была близка к безумию. Поэтому она поехала в гимназию, поговорила со смущенной директрисой, потом нашла того приятного, спокойного, с грустными глазами учителя Раму.

И узнала только одно: Оливер Шандорф и Йеппе Хальд провели ночь за решеткой.

Потом она ждала в пустом кабинете, слушая юные голоса, звучавшие в коридоре, мечтая узнать среди них звонкий голос Нанны. Ждала, пока не появилась Лиза Расмуссен. Зареванная, она бросилась прямо в раскрытые объятия бежевого плаща Пернилле, ее трясло от рыданий, она всхлипывала, как маленькая девочка.

У нее были такие же светлые волосы, как у Нанны. Пернилле целовала их, зная, что не следует делать этого. Они были подругами, почти сестрами. Эти две девочки…

Пернилле отпустила девушку, улыбнулась, перестала пытаться назвать словами то, что было выше понимания. Ребенок – это краткая и благословенная интерлюдия долга, а не твоя собственность. Она понятия не имела, что делала Нанна за пределами их квартирки над гаражом. И не спрашивала. Старалась не думать об этом.

А Лиза знала. Эта невысокая, слегка полноватая девушка изо всех сил стремилась быть такой же красивой и умной, как Нанна, и так никогда и не преуспела ни в одном, ни в другом.

Лиза утерла глаза, встала перед ней неловко, как будто уже хотела уйти.

– Есть кое-что… – сказала Пернилле. – Есть кое-что, чего я не понимаю.

Молчание. Девушка переминалась с ноги на ногу.

– Нанна была чем-то огорчена?

Лиза помотала головой.

– А Оливер? Он как-то замешан в этом?

– Нет.

Капризные подростковые нотки в голосе.

– Тогда почему полиция все время про него спрашивает? Почему, Лиза?

Она прислонилась к столу, перебирая что-то руками у себя за спиной, протянула недовольно:

– Не знаю я.

Пернилле вспомнила о той женщине-полицейском, Лунд, о ее немногословной настойчивости. Вспомнила ее большие сияющие глаза, которые, казалось, ни на миг не переставали смотреть.

– Вы пошли на вечеринку вместе. Она что-нибудь говорила? Она не казалась… – Слова. Простые слова. Простые вопросы. Как у Лунд. – Она не казалась не такой, как всегда?

– Нет. Она ничего не говорила. Она была… просто Нанна.

Только не рассердиться, убеждала себя Пернилле. Только не произнести то, что в голове… Ты маленькая несносная лгунья, и это написано на твоем некрасивом толстом лице.

– Почему она сказала, что после вечеринки пойдет к тебе?

Девушка затрясла головой, как плохая актриса в плохой пьесе:

– Я не знаю.

– Вы же подруги, – продолжала Пернилле, думая: не слишком ли сильно она давит? Не кажется ли сумасшедшей? Злой? И все же сказала: – Вы подруги. Она бы обязательно рассказала тебе о своих планах. – Слова звучали все громче, все быстрее: – Она бы поделилась с тобой, если бы что-то случилось!

– Пернилле, ничего она мне не говорила, честное слово.

Схватить ее, вытрясти из девчонки правду. Заорать на нее.

Пока она не скажет… Что?

– Может, она сердилась? – спросила Пернилле. – На меня?

– Не знаю.

– Ты должна мне сказать! – крикнула она срывающимся голосом. – Это важно!

Лиза не шевелилась, только с каждым сердитым словом, брошенным в нее, становилась все спокойнее и неприступнее.

– Она… ничего… не… говорила.

Сжав девушку за плечи, Пернилле впилась взглядом в эти дерзкие глупые глаза:

– Скажи мне!

– Мне нечего вам сказать, – ответила Лиза ровным бесцветным голосом. – На вас она не сердилась. Правда.

– Тогда что произошло? – взвизгнула Пернилле, готовая ударить девчонку. – Что с ней произошло?

Лиза стояла с вызывающим видом, словно говоря: ну давайте, сделайте это. Ударьте меня. Это ничего не изменит. Нанна все равно не вернется.

Пернилле всхлипнула, вытерла слезы, вышла в коридор. Остановилась у цветов и фотографий в раздевалке. Алтарь Нанны.

Она села на скамейку напротив. Третий день. Лепестки осыпаются. Записки выпадают из букетов. Все уходит в неведомую серую даль за пределами человеческого зрения.

Она подняла ближайший листок бумаги. Детский почерк. «Мы тебя никогда не забудем».

Но вы забудете, думала Пернилле. Вы все забудете ее. Даже Лунд когда-нибудь забудет. Даже Тайс, если только у него получится, направит свою безграничную, бесформенную любовь на мальчиков, Антона и Эмиля, в надежде, что их детские личики скроют память о Нанне, что преданность вытеснит боль.

Вокруг нее мелькали фигуры – тащили портфели, натягивали куртки, обменивались книгами, переговаривались.

Она смотрела и слушала. В этих скучных серых коридорах недавно ходила и ее дочь. В каком-то смысле до сих пор ходит – в воображении Пернилле, и оттого боль еще острее. Почему горе вызывает такую нестерпимую физическую боль, ведь это всего лишь пустота? Почему же она ощущала его всем своим телом? Нанна потеряна. Украдена у нее. И пока вор не пойман, пока его деяние не раскрыто, ее смерть будет угнетать их всех, как темная злая болезнь. До тех пор они будут заперты в настоящем.

Она поднялась, пошла по лестнице, споткнулась, упала. Протянутая рука предложила ей помощь. Пернилле увидела лицо, смуглое и доброе.

– Вы не ушиблись?

Это был учитель Рама, с которым она уже встречалась сегодня.

Она ухватилась за его руку, дотянулась до перил, встала на ноги.

– Как вы себя чувствуете?

Да, все задавали ей этот вопрос в последние три дня и не хотели слышать ответ.

– Плохо, – проговорила она. – Я чувствую себя плохо.

Она задумалась: а как Нанна относилась к этому приятному, умному мужчине? Нравился он ей или нет? О чем они говорили?

– Лиза рассказала что-нибудь? – спросил Рама.

– Кое-что.

– Если я могу…

– Помочь?

И эту фразу ей тоже часто говорили. Все прибегали к одним и тем же словам. Может, он имел в виду то, что сказал. А может, для него это была всего лишь очередная банальная формула, припасенная для неловких ситуаций.

Пернилле вышла из гимназии. Кажется, Тайс был прав. А она вела себя глупо. Полиция работает. Лунд знает, что делает.

Женщина из агентства недвижимости осматривала строительные леса, затянутые полиэтиленом окна, горы пиломатериалов, сложенные у входа.

– Дом необходимо продать. Как можно скорее.

Тайс Бирк-Ларсен был в своей черной куртке, в ботинках на толстой подошве и красном комбинезоне. Он по привычке каждое утро натягивал рабочую одежду, хотя работа, недавно столь важная для него, теперь исчезла из его реальности. Фирма держалась на Вагне Скербеке. Вагн вполне мог справиться. Да и выбора не было.

– Разумеется, – кивнула женщина.

– Я не буду ждать лучшей цены. Возьму что дадут. Лишь бы поскорее избавиться от него.

– Понятно.

Он пнул ногой доски:

– Материалы в подарок.

На улице играли дети: перекидывались мячом, смеялись, кричали. Он наблюдал за ними с завистью.

– Это прекрасный дом, – сказала женщина. – Почему не подождать хотя бы пару месяцев?

– Нет. Я продаю немедленно. Разве это проблема?

Она помялась:

– Да нет, не проблема, но… Вы видели оценку экспертов?

Она вытащила пачку документов. Бирк-Ларсен ненавидел бумаги. Это была работа Пернилле.

– Эксперты страховщика установили наличие сухой гнили.

Он мигнул, почувствовал тошноту и бессилие.

– Но это ведь должна покрыть страховка.

Она не смотрела на него, качая головой.

– Сухая гниль в вашу страховку не входит. Мне жаль.

Ветер набирал силу. Затрепыхался полиэтилен на окнах. Мимо проехали на велосипедах двое мальчишек с воздушными змеями на бечевке.

– Но…

Наманикюренным пальцем она указала на строчку в контракте.

– Вот здесь написано про сухую гниль – на нее требуется отдельная страховка, которой у вас нет. Простите. – Смущенный вздох сочувствия. – Если продавать дом сейчас, вы потеряете много денег. В таком состоянии…

Он молча смотрел на дом и думал о своих несбывшихся мечтах. Отдельные комнаты для сыновей. Счастливое лицо Нанны в верхнем окне, затянутом теперь черным полотнищем.

– Продавайте, к чертовой матери. – Тайс Бирк-Ларсен махнул рукой.

Троэльс Хартманн ползал по полу на четвереньках – он рисовал красками с детишками в детском саду. Мортен Вебер присел на корточки рядом с ним.

– Троэльс, – сказал он, – не хочу мешать тебе развлекаться, но фотографы уже ушли. Тебе пора ехать на другие встречи.

Хартманн неумело нарисовал желтого цыпленка, встреченного восторженным писком малышей, улыбнулся и спросил у Вебера:

– Другие встречи будут такие же веселые?

– Такие же необходимые.

Хартманн обвел взглядом юные мордашки вокруг себя:

– Это наши завтрашние избиратели.

– Ну тогда приедем сюда еще раз завтра. Пока мы более заинтересованы в тех, кот голосует сегодня.

– Они приготовили для нас пирог.

Вебер нахмурился:

– Пирог?

Через две минуты они сидели вдвоем за столиком, в стороне от детей и воспитателей.

– Попробуй кусочек, Мортен.

– Извини. Не могу.

– Твой диабет лишь предлог. Ты в любом случае не прикоснулся бы к нему, слишком ты правильный для сладкого!

Они были достаточно близки для такой шутки, так считал Хартманн.

– Что нам известно о том репортере? – спросил он.

– Ты говоришь об Эрике Салине?

– Он охотится за мной, Мортен. Почему? Кто он? Как он узнал о машине?

– Он грязный репортеришко, который ищет, на чем бы заработать. Считай это комплиментом. Он не стал бы тратить на тебя время, если бы у тебя не было шанса на выборах.

– Но машина? Откуда он узнал, что она наша?

Вопросы Хартманна были неприятны Веберу.

– Ты считаешь, что информацию слил кто-то из штаба? – спросил он.

– А ты нет?

– Такая мысль мне приходила. Но не могу представить, кто бы это мог быть.

Хартманн отодвинул тарелку с пирогом и пластиковый стаканчик с апельсиновым соком, полюбовался на расшалившуюся детвору.

– Я на сто процентов уверен в нашей команде, – заявил Вебер с помпой. – В каждом из сотрудников. А ты?

Ответить Хартманну помешал звонок. Он поднес телефон к уху, послушал, посмотрел на Вебера:

– Нам пора ехать.

Шагая по длинным гулким коридорам, Хартманн кипел негодованием.

– Где она?

– Обещала перезвонить через минуту.

Внизу у входной двери их встретила Риэ Скоугор и теперь еле поспевала за Хартманном. Вебер замыкал их маленький отряд, молчал и слушал.

– Эллер говорит, что Поуль Бремер сделал ей более интересное предложение. Она его еще не приняла. Хочет знать нашу реакцию.

– Наша реакция такова: пусть подавится.

Скоугор вздохнула:

– Это политика.

– Нет, это не политика. Это конкурс красоты. И мы в нем не участвуем.

– Выслушай ее. Узнай, что она хочет. Мы можем пойти на компромисс в отдельных направлениях…

Она остановила Хартманна перед дверью в штаб.

– Троэльс, ты должен успокоиться.

Его взгляд обежал стены. Иногда ратуша очень напоминала тюрьму, пусть и весьма комфортабельную.

Мобильник Скоугор издал трель.

– Привет, Кирстен. Буквально еще одну секунду. Сейчас Троэльс свяжется с тобой.

Дав отбой, она посмотрела на Хартманна и сказала:

– Будь вежлив. Держись равнодушно.

Он развернулся и пошел прочь. Она рассердилась, поймала его за плечо, крикнула:

– Эй! – Ее голос был резок и сух. – Остановись и выслушай меня хоть раз! Если Эллер будет на нашей стороне, мы победим. Если проиграем, то превратимся в еще одну маленькую партию, подбирающую крошки со стола Бремера. Троэльс…

Он снова уходил. Ее рука вцепилась в синий лацкан, потянула его обратно в тень.

– Ты понимаешь, что я говорю? Мы не получим большинства, играя в одиночку. У тебя нет столько голосов. – Она взяла себя в руки, немного успокоилась. – И тут ничего не поделать. Таковы факты.

Хартманн протянул руку за телефоном.

– Главное – будь спокоен, – сказала она и дала ему мобильный.

Хартманн набрал номер, поздоровался, обменялся парой общих фраз, потом:

– Я слышал о вас и Бремере. Что ж, такое случается. Не будем расстраиваться.

Он прикрыл глаза, слушая ответную реплику. Опять уклончивые фразы о дверях, которые еще не захлопнуты, о предложениях, которые пока не окончательны. И неизменные интонации нахального просителя.

– Как я понимаю, альянс у нас не сложился, – сказал Хартманн. – Давайте как-нибудь выпьем вместе кофе. Будьте здоровы! До свидания.

Скоугор побелела от злости. Вебер вообще ушел.

– Довольна? Я был спокоен.

Судмедэксперт был разговорчивым мужчиной с белой бородой на загорелом лице. Всю дорогу к моргу он рассказывал о том, как надо делать сидр.

– В Швеции хорошие яблоки. Я дам вам рецепт!

– Отлично.

В морге они натянули перчатки и подошли к столу.

– Это необычный случай, – сказал он, поднимая белую простыню.

Перед ней открылось тело Нанны Бирк-Ларсен. Вымытое и с признаками трупного окоченения.

– Кровь в волосах свернулась задолго до того, как она попала в воду. На руках и ногах отчетливо видны следы ударов, и еще на правом боку.

Лунд взглянула на указанные места, думая, что видела и так уже слишком много.

– Подойдите сюда, – велел он, – вот, на правом бедре.

– Вроде все это мы уже осматривали. Это ссадина?

– Нет. Вот пощупайте кожу.

Лунд пощупала. На ощупь – кожа.

– Вокруг этой раны имеется покраснение, – рассказывал о своем открытии судмедэксперт. – Когда тело находится в воде, эта краснота исчезает. Но через несколько дней проявляется снова.

Лунд помотала головой:

– Это потертости. Она находилась на твердой грубой поверхности, возможно на бетонном полу.

– В подвале гимназии бетонный пол.

Она еще раз потрогала поврежденный участок бедра. Перед глазами стояла тайная комната с окровавленным матрасом и наркотиками.

– Сколько времени она так провела?

– Несколько часов.

Лунд переваривала информацию, пыталась делать выводы.

– Вы уверены?

– Уверен. У нас есть основания полагать, что имела место серия изнасилований – возможно, с перерывом в несколько часов. Но у нас нет ни единой ДНК. Должно быть, насильник пользовался презервативом. Он не оставил никаких следов – ни под ногтями девушки, ни где-либо еще.

– Смыло водой?

– Да, – кивнул он, – сначала я тоже так думал. Но она находилась в багажнике. Посмотрите на ее руки.

Он поднял по очереди руки девушки.

– Кто-то подстриг ей ногти.

Руки упали обратно на белую простыню. Потом настал черед Лунд разглядывать их.

– В легких и печени следы эфира, – продолжал он, перелистывая отчет. – То есть девушку усыпляли, возможно несколько раз. Все было спланировано. Этот парень прекрасно знал, что делает. Я не… – Он умолк, словно сомневаясь в себе. – Это не моя сфера, но я не удивлюсь, если услышу, что он уже делал это прежде. Во всем чувствуется… метод.

Лунд взяла у него отчет.

– Надеюсь, вам это поможет.

Она пожала плечами.

– Что ж, – покивал он. – Если обнаружим что-то еще, я вам пришлю. Ах да… – Он улыбнулся. – И рецепт сидра.

Лунд пошла обратно в свой кабинет. Перед дверью Букард спорил с лысым адвокатом – пытался удержать Оливера Шандорфа и Йеппе Хальда. Юрист собирался через судью требовать их немедленного освобождения. На лице Букарда не читалось особых надежд преуспеть в данном конкретном споре.

Эллер закрыла за собой дверь. Села, положила широкие ладони на широкие бедра и сказала:

– Ну и шуточку вы со мной сыграли, должна вам сказать.

– Это не шутка, Кирстен.

– Очень надеюсь. Потому что я ответила Бремеру «нет». Не думайте, что это было просто. Это не то слово, которое он привык слышать.

– Могу себе представить.

– Но, с другой стороны, мне не пришлось выбирать слишком долго. Наши пути во многом совпадают. А он… – Она улыбнулась. – Он просто старый кукловод.

Хартманн никак не отреагировал на это признание.

– Вы правы насчет необходимости нового курса. Надеюсь, вы справитесь, – добавила Эллер. – На кону моя голова.

– А что ваша группа?

– Сделает, как я скажу. Ну что ж… приступим к делу?

Через пять минут за столом в зале заседаний рядом со штабом Хартманна начались переговоры. Программы и назначения, финансирование и стратегии продвижения. Риэ Скоугор записывала и выдвигала предложения.

Хартманн и Эллер заключили альянс.

Майер вернулся после повторного обыска квартиры школьников.

– Этих отличников уже отпустили? – спросил он.

– Да.

– Придется снова вызвать.

Лунд сидела, уткнув нос в фотографии на столе: раны девушки, ее новые сапоги.

– Я не думаю, что это сделали они, – проговорила она.

– А я уверен, что они.

У него с собой было небольшое устройство для чтения карт памяти. Он подключил его к компьютеру Лунд.

– Вот, взгляните на это.

Компьютер разобрался, что за устройство к нему присоединили, открылось окно.

На экране замельтешили смазанные кадры любительского видео: вечерника по случаю Хеллоуина, подростки в костюмах – пьют пиво, орут, дурачатся, оставленные без надзора взрослых.

Лунд смотрела. Вот Йеппе Хальд – блестящий ученик, гордость учителей, всегда спокойный и невозмутимый умница Йеппе – вопит с экрана, то ли пьяный, то ли обкуренный. Лиза Расмуссен в коротком обтягивающем платье, примерно в том же состоянии, что и Хальд, едва стоит на ногах.

– Откуда у вас это?

– Из комнаты Йеппе Хальда. Он снимал это на свой телефон, а потом переписал на карту памяти. – Майер многозначительно взглянул на Лунд. – Чтобы потом смотреть на компьютере.

Лунд кивнула.

– И по-моему, он совсем не так умен, каким его считают в гимназии, – добавил Майер.

– Стоп!

Майер остановил кадр.

Нанна в черной шляпе с пряжкой на тулье. Нанна жи вая, дышит, улыбается. Красивая, очень красивая. Очень… взрослая.

Она не выглядела пьяной. Она не вопила. Она казалась… удивленной. Как взрослый человек, на которого внезапно налетела орава несмышленых малышей.

– Дальше, – сказала Лунд.

Майер включил медленную скорость. Картинка перешла с Нанны на Оливера Шандорфа – растрепанная рыжая шевелюра, безумный взгляд. Заливая в горло пиво из банки, он не сводил с Нанны голодных глаз.

– В нашей школе таких вечеринок не было, – заметил Майер. – А в вашей?

– Меня бы в любом случае не пригласили.

– Ну да, точно. А теперь смотрите. – Майер испустил долгий горький вздох и сел рядом с Лунд. – Шоу начинается.

Картинка поменялась. Теперь снимали в другом месте, более темном. Света мало. Стол с едой, напитками. Должно быть, та комната в подвале.

Что-то шевелилось в глубине, росло в кадре по мере продвижения снимающего.

Лунд пригнулась к экрану, впитывая каждую деталь. Чувствуя, как забилось сердце.

Звуки – тяжелое частое дыхание. Оливер Шандорф, обнаженный, рыжая голова раскачивается в такт его телу, извивающемуся над другим телом, тоже обнаженным, лежащим под ним с раскинутыми ногами, неподвижным.

Контраст между ним и девушкой был разительным. Шандорф весь – маниакальная энергия и отчаяние. Она… Пьяна? Без сознания? Невозможно понять. Но что-то с ней не так.

Ближе.

Шандорф ухватил девушку за лодыжки, заставил обхватить себя ногами. Ее руки взметнулись, словно она хотела ударить его. Он был как сумасшедший, оттолкнул ее руки, зарычал.

Лунд смотрела.

Фокус переместился за спину Шандорфа. Ее ноги сомкнулись вокруг него. Подростковый секс. Как будто где-то тикают часы, твердя: сделай это сейчас, и сделай быстро, или другого шанса не будет.

Снова рычание, снова яростные толчки.

Ближе. Черная шляпа, уже бывшая в кадре ранее, лежит поверх ее глаз, поверх лица. Светлые волосы. Вот шляпа начинает сползать…

– Черт, – воскликнула Лунд.

Что-то случилось. Картинка хаотично заплясала. Они услышали его, поняли, что за ними подглядывают. Проклятья и суматоха. Девушка едва различима, пытается прикрыть себя. Светлые волосы, шляпа, голая грудь – все, что удалось разглядеть.

– Думаю, мне пора ехать за нашими героями, – сказал Майер.

На ступенях ратуши стояли друг подле друга Троэльс Хартманн и Кирстен Эллер, они прикрывали глаза от ярких вспышек фотокамер, улыбались, жали руки.

Дожидаясь Майера, Лунд смотрела новостной канал на своем компьютере. Потом снова включила школьное видео. Нашла тот фрагмент, который в первый раз с Майером они пропустили.

Гимназия. Нанна в вечернем платье. На голове шляпа. Улыбается в видоискатель мобильника Йеппе. Поднимает бокал с чем-то, похожим на кока-колу. Трезвая. Элегантная и спокойная. Совсем не ребенок. Ничего общего с ее одноклассниками. А через несколько минут… Раздетая, в подвале, принимающая звериные толчки Оливера Шандорфа.

– Надеюсь, ты прав, Майер, – прошептала она.

Сторож открывал для Лунд двери гимназии, когда позвонил Майер:

– Я привез обоих.

– Пока не допрашивайте их.

Пауза.

– С каких пор все изменилось?

– Я должна кое-что проверить.

Протяжный вздох.

– Не беспокойтесь, Лунд. Вся слава достанется вам.

Шаги Лунд рассыпались эхом по темным пустым коридорам.

– Дайте мне двадцать минут, – сказала она и отключилась.

Цветы на алтаре Нанны возле шкафчиков поникли, свечи догорели. Лунд спустилась по холодной лестнице в подвал, освещая себе путь фонариком, нащупывая выключатели, которые никак не могла найти.

Через полосатую заградительную ленту, в дальнюю тайную комнату. Там повсюду – метки, линии, обведенные мелом пустые бутылки в пятнах порошка для снятия отпечатков. Она посмотрела на запачканный кровью матрас: одно большое пятно в ногах. И еще красная полоса на стене возле матраса. Крови немного. И она не размазана.

Майер не стал ждать, не видел смысла. Он привел Оливера Шандорфа в кабинет Лунд, усадил перед компьютером, заставил смотреть на экран. Огромная тыква. Пьяные ученики. Наркотики. Алкоголь.

Оказавшись один на один с Шандорфом и получив возможность поступать, как он считает нужным, Майер почувствовал себя гораздо свободнее. Он сел рядом с парнем, наблюдал за тем, как тот смотрит видео: всклокоченные рыжие кудри, лицо сморщено от страха и страдания.

– У тебя два варианта, Оливер, – сказал он тусклым равнодушным голосом. – Или ты признаешься прямо сейчас…

Нанна, в ведьминской шляпе, со счастливой улыбкой на лице.

– …или мы будем смотреть дальше. И подождем, пока выспится твой адвокат. Если он вообще соизволит вылезти из постели.

На экране танцевальный зал сменился коридором, потом лестницей и наконец подвалом. Тайная комната приближалась.

Две фигуры слились воедино в желтом свете тусклой лампочки.

Шандорф не отрываясь смотрел на экран.

– Я могу тут с тобой хоть всю ночь просидеть, – сказал ему Майер. – Но я знаю, что это сделали вы двое, и ты это знаешь. Так давай уже покончим с этим?

Молчание.

Майер почувствовал, что в нем начинает просыпаться злость, постарался успокоиться.

– Оливер? Оливер?

Лунд вытащила принесенные с собой фотографии. Фрагменты тела Нанны. Крупным планом ссадины и раны на спине, на бедрах.

По какой-то причине электричества в подвале не было, поэтому она посветила на снимки фонариком. Поднесла их к матрасу, к пятнам крови на полу.

Затем вынула фотографии рук Нанны. С коротко обстриженными ногтями. Обвела лучом фонарика помещение, подмечая каждую деталь, перечитала список обнаруженных при осмотре вещей. Ножниц не было.

Она взяла телефон, посмотрела на дисплей – сигнал не проходил в этот склеп.

Оливер Шандорф как замороженный сидел перед компьютером. Два спаривающихся тела. Его рыжие кудри скачут вверх-вниз. Он хватает ее ноги, закидывает себе за спину. Отталкивает ее руки, когда они тянутся, чтобы вонзиться в него ногтями.

Вот камера подбирается ближе. Его тело работает как насос, пронзая ее в безумном, исступленном ритме. Затем смятение. Беспорядочные кадры, среди которых видно, как он вскакивает, идет на невидимого наблюдателя, помешавшего им.

Скривив губу, как упрямый мальчишка, со смесью стыда и вызова на лице, Шандорф сидел в отделе убийств и отказывался говорить.

– Может, Йеппе заговорит первым, – сказал Майер.

На экране как раз возник Хальд. Пьяный, не контролирующий себя.

– Ты ведь понимаешь, что он здесь неподалеку. – Майер похлопал парня по плечу. – Может, он прямо сейчас говорит, что это был ты. Только ты. Вот будет здорово!

Шандорф был неподвижен, как камень.

– Знаешь, никак не могу забыть фотографии Нанны. Их сделали, когда ее вытащили из воды. Так и вижу их. – Майер не спускал с Шандорфа глаз. – Не вынуждай меня показывать их тебе. Для нас обоих так будет лучше.

Лунд не была готова выходить наружу в поисках сигнала, здесь еще оставались дела. Она натянула пару резиновых перчаток и взяла разбитый пивной стакан из круга, обрисованного мелом. Направила на него фонарик.

По краю стакана следы помады. Ярко-оранжевой, кричащей.

Достала фотографию Нанны с вечеринки. Вот она стоит в своей черной маскарадной шляпе, и эта шляпа – единственное, что было в ней детского.

Заглянула в пепельницу. Перебрала окурки сигарет и самокруток. Наткнулась на комочек из фольги. Раскрыла его пальцами в перчатках: сережка. В луче фонарика блеснули три поддельных бриллианта в серебряной оправе.

Снова уткнулась в фотографии. Нанна и ее одноклассники. Лиза Расмуссен.

Прошло три дня, как они вытащили тело Нанны Бирк-Ларсен из ледяной воды канала возле аэропорта. За все это время почти не было момента, чтобы они работали без версии. И каждая версия рассыпалась. Они гонялись за тенями, а те таяли в свете фактов. Загадка, сулящая ответы. И тем не менее…

Это расследование не было похоже ни на одно из тех, которые она вела раньше. В нем были слои, тайны, головоломки. Да, расследования никогда не бывают черными или белыми. Но никогда она не встречалась со столь неоднозначным, ускользающим делом.

Лунд смотрела на фотографию. Нанна и Лиза. Веселые, счастливые.

Где-то наверху послышался звук, потом другой. Шаги в темноте.

– Может, это вообще не твоя идея была, – говорил Майер. – Может, все затеял Йеппе, а ты лишь поддержал приятеля.

Он нагнулся, ища взгляд Шандорфа.

– Оливер?

Никакой реакции. Только несчастное лицо, обращенное к монитору компьютера.

– Для тебя все еще может кончиться не слишком плохо, если ты расскажешь мне, как было дело. Так как мы с тобой поступим?

Майер откинулся на стуле, заложил руки за голову.

– Будем сидеть всю ночь, разглядывая снимки? Или покончим с этим?

Ни звука.

– Прекрасно. – В голосе Майера зазвучало раздражение, и он досадовал на себя за это. – Что-то я проголодался. На двоих у меня денег не…

– Это не она, придурок, – буркнул Шандорф.

Майер моргнул:

– Что?

Наконец Оливер Шандорф поднял на него глаза:

– Девушка в бойлерной. Это не Нанна.

Наверху, перед алтарем в память Нанны, светился одинокий огарок.

Лунд проверила телефон. Связь была.

Опять услышала что-то… шаги за ближайшей дверью. Лунд не собиралась прятаться. Направила луч на источник шума:

– Лиза?

Девушка застыла в ярком белом свете, в руке она держала стеклянную вазу с розами.

– Как ты сюда попала? – спросила Лунд.

Лиза поставила розы под фотографией Нанны.

– Цветы все завяли. Совсем забыли про них.

– Как ты сюда попала?

– Дверь в спортивный зал не закрыта. Замок сломан. Это все знают.

Она заправила за ухо светлую прядь, посмотрела на алтарь.

– Когда ты познакомилась с Нанной?

– В начальной школе. Уже в последний год. Потом Нанна выбрала Фредериксхольм, и я тоже. – Она переставляла цветы. – Хотя я не надеялась, что поступлю. Нанна умная. А ее отцу пришлось искать деньги. У моего отца хватает денег, но я… я глупая.

– Когда вы поссорились?

Лиза не смотрела на нее.

– Мы не ссорились.

– Телефон Нанны у нас. Мы знаем, что в последнее время ты не звонила ей, только писала сообщения.

Тишина в ответ.

– А Нанна тебе звонила.

– Это была не ссора, так…

– Из-за Оливера?

Немедленно:

– Я уже не помню.

– Мне все же кажется, что дело в нем. Нанне он не нравился. А ты влюбилась в него всерьез.

Лиза засмеялась:

– Иногда вы задаете странные вопросы.

– Поэтому ты пошла в бойлерную.

– Мне пора домой.

Лунд показала ей сережку:

– Ты кое-что там забыла.

Девушка уставилась на пакетик с уликой, обругала себя, развернулась, чтобы уйти.

– Мы можем провести у тебя дома обыск, чтобы найти платье, – сказала Лунд ей в спину. – Или ты сама мне все расскажешь?

Лиза Расмуссен остановилась, обхватила себя руками, словно озябла в тонкой красной куртке.

– Это очень важно, – продолжала Лунд. – Нанна тоже была в бойлерной? Или ты одна пошла с ребятами?

Застигнутая врасплох на полпути между ребенком и взрослым, Лиза выпалила:

– Я злилась на нее, понятно?

Лунд сложила руки на груди и ждала продолжения.

– Она всегда все решала. Обращалась со мной как с маленькой. Я была пьяна. Когда мы увидели, что этот придурок Йеппе шпионит за нами, мы пытались остановить его. Я в темноте споткнулась и упала. – Она закатала рукав, под ним заживающие царапины и полоски пластыря. – Вот, порезалась.

– Что было потом?

– Оливер отвез меня в больницу. Мы там провели почти всю ночь.

Она села на ступеньку, уличные фонари освещали ее заурядное юное лицо.

– Он все еще с ума сходил по Нанне. Я думала, может, я смогу… – Она опустила рукав, опять обхватила себя. – Безмозглая дура. Нанна была права.

– Где была Нанна?

– Не знаю.

– Лиза…

– Я не знаю! – выкрикнула она. И спокойнее: – Примерно в половине десятого мы вышли в вестибюль, она надела на меня свою шляпу. Обняла меня. И попрощалась. – Она смотрела Лунд в лицо. – Это все. Потом она ушла.

Лунд кивнула.

– А вы не расскажете моему папе? А то он меня убьет.

В машине, по дороге с одного приема на другой, Хартманн и Риэ Скоугор слушали радио. В новостях уже называли выборы состоявшимися. Альянс изменил соотношение сил в игре. Незыблемая на протяжении долгих лет политическая система города оказалась на пороге перемен.

Дело Бирк-Ларсен они оставили позади. Впереди лежала финишная прямая избирательной кампании. Встречи, пресс-конференции, рукопожатия, все новые и новые голоса. А также тайные совещания в узком кругу датской политики, в пышных залах, где правые, левые и центр собирались, чтобы соревноваться в широте неискренних улыбок и двусмысленности обещаний, обмениваться вежливыми оскорблениями, угрожать под видом заботливых советов.

Позже тем же вечером, вымотанный, мечтающий только о том, чтобы отвезти Риэ Скоугор к себе домой, в постель, Хартманн оказался лицом к лицу с ее отцом. Член парламента от Либеральной партии с незапамятных времен, Ким Скоугор был крепким общительным человеком с сильным ударом. В чем-то он напоминал Поуля Бремера, который в тот момент мило беседовал со своими заклятыми врагами в соседней комнате. Раскатистый смех мэра перекрывал шум приема, организованного Скоугором в здании парламента.

– Не ожидал, что в списке ваших гостей окажется Бремер, – сказал Хартманн.

– Держи друзей поблизости, а врагов еще ближе, – ответил Ким Скоугор с улыбкой много знающего человека. – В конце концов, у всех нас одна цель – лучшая жизнь. Мы всего лишь расходимся в средствах достижения этой цели.

Хартманн молча улыбнулся.

– Вы больше не связаны с тем делом? – спросил Скоугор.

– Вы имеете в виду убийство девушки?

– Разве есть еще и другие?

– Мы никогда не были в нем замешаны. Это всего лишь случайное совпадение. Больше вы об этом не услышите.

Скоугор поднял свой бокал:

– Хорошо. Иначе нам было бы трудно оказывать вам поддержку.

– Пап… – вмешалась его дочь. – Давай не сейчас.

Он продолжал:

– Премьер-министр… и кое-кто еще хотят быть уверенными в том, что вы контролируете ситуацию.

– О да. Предвыборная кампания идет успешно. Мы выиграем выборы. – Улыбка, утонувшая в океане других улыбок. – Прошу меня извинить…

Он прошел в соседнюю комнату, взял Поуля Бремера под руку, попросил отойти на два слова. Вдвоем они нашли пустой угол возле камина.

– Как я слышал, Троэльс, приз в виде мадам Эллер достался тебе, – сказал Бремер. – Поздравляю. Надеюсь, цена оказалась не слишком высокой.

– Я знаю, чем вы занимались.

Бремер моргнул под стеклами очков, потряс головой.

– Если я еще раз застану вас за грязными играми… – Хартманн приблизился вплотную к мэру и проговорил хриплым шепотом: – Я подам на вас в суд. Вы поняли меня?

– Ни слова не понял, – ответил Бремер. – Не представляю, о чем ты говоришь!

– Отлично, – проговорил Хартманн и повернулся, собираясь уйти.

– Троэльс! Вернись.

Бремер догнал его, прищурился, глядя Хартманну в лицо:

– Ты мне всегда нравился. Еще с тех пор, когда ты был здесь новичком и держал свою первую речь на публике. Сегодня…

Хартманн пытался понять, что в словах Бремера искренность, а что издевка, и не мог.

– Сегодня ты победил меня. Такое случается не часто. А когда случается… мне это не нравится. И еще мне не нравится, когда ты в очередном приступе паранойи обвиняешь меня в чем-то, о чем я не имею понятия.

Хартманн молча слушал, пытаясь не чувствовать себя как школьник-озорник перед учителем.

– Если бы я хотел раздавить тебя, неужели ты думаешь, я бы не сделал этого давным-давно? – Он похлопал Хартманна по плечу. – Подумай об этом. – Его улыбка превратилась в оскал. – Ты испортил мне настроение, Троэльс. Я ухожу. Надеюсь, ты чувствуешь, что виноват. – Бремер задумался, глядя на Хартманна. – Виноват. Да. Вот точное слово.

Шандорфа и Хальда отправили домой. Лунд взяла у Лизы Расмуссен показания и договорилась, чтобы девушку отвезли домой на полицейской машине. Провожая ее к выходу, она снова спросила:

– Ты действительно не знаешь, с кем она собиралась встречаться?

Лиза выглядела измученной – и освобожденной. Секрет тяжелым бременем давил на нее все эти дни.

– Нанна была счастлива. Это было видно. Как будто ждала чего-то. Чего-то особенного.

Когда Лиза Расмуссен уехала, в кабинет Лунд ворвался Майер, размахивая листком бумаги:

– Я предъявлю им обвинения в даче ложных показаний и в том, что они затягивали расследование.

– Зачем вам это нужно?

– Почему вы мне не позвонили и не сказали, Лунд? Почему вы не сказали мне ни слова? Я чувствую себя полным идиотом.

Она подняла телефон:

– В подвале не было связи. Я пыталась.

– Не верю.

В его голосе зазвенели дерзкие мальчишеские нотки.

– Вы живете в своем маленьком мирке, в каком-то Лундленде. Где нет никого, кроме вас.

– Ладно. Мне жаль, что так получилось.

– А мне ни закурить нельзя, ни поесть. Я даже повысить голос не могу на подозреваемых!

– Не волнуйтесь. Я скоро уеду.

В руках Майера появилась пачка сигарет. Он помахал ею демонстративно, достал сигарету, закурил и выдул дым в сторону Лунд.

Она вздохнула.

– У нас нет ни единой зацепки, – пробурчал Майер.

– Неправда.

– Вы серьезно?

Она отметила, что говорит все громче. Должно быть, это сигарета действует ей на нервы. Ей ужасно хотелось курить.

– У нас масса информации. Вы просто не хотите слушать.

Он уселся на край стола и сказал:

– Я слушаю.

Через пять минут напротив них сидел серьезный и похожий на мопса Букард.

Она показывала ему собранные ею документы и снимки, один за другим, терпеливо поясняя каждый.

– Нам уже многое известно о том человеке, кто это сделал. Мы знаем, что он усыплял ее эфиром. Он держал ее взаперти и насиловал в течение пятнадцати – двадцати часов. Затем…

Еще фотографии тела. Руки, ноги, ступни, бедра.

– Он вымыл ее. Постриг ей ногти на руках. Потом отвез в лес, где, как он знал, ему никто не помешает.

Фотографии дороги, ведущей через Пинсесковен. Светлые волосы на сухом дереве.

– Там он сыграл в игру. Позволил ей убежать, а потом поймал ее. Может быть… – Она обдумала эту мысль. – Может быть, не раз.

– Кошки-мышки, – сказал Майер и затянулся сигаретой.

– В шкафу Нанны мы нашли пару дорогих сапог, – продолжила Лунд. – Ее родители эти сапоги увидели впервые.

Она показала фотографию: коричневая кожа и блестящий металл.

– Нанна не могла купить их сама, слишком дорого. Кулон…

Черное сердечко на дешевой позолоченной цепочке.

– Мы по-прежнему не знаем, как он появился у Нанны. Может, подарок того же человека, кто купил ей сапоги. Только кулон дешевый. И старый.

Лунд положила на стол фотографию Нанны и Лизы на вечеринке, где Лиза выглядит как напившаяся девчонка, а элегантная Нанна в черной шляпе спокойно улыбается.

– И самое важное из того, что нам известно: у Нанны было тайное свидание. Она переоделась и оставила свой костюм в гимназии, так как собиралась с кем-то встретиться. С кем именно, не знает даже лучшая подруга.

Букард тяжело вздохнул:

– Ты же не думаешь, что это учитель, а, Сара?

Лунд молча посмотрела на него.

– Понятно, – сказал Майер. – Завтра мы начнем все с самого начала.

– А теперь послушайте меня! – рявкнул Букард. – Школы относятся к ведомству Хартманна, он пока еще глава департамента образования. Он должен знать, что мы собираемся делать.

– Конечно, – кивнула Лунд. – Завтра я позвоню ему.

– И мне нужно, чтобы ты задержалась еще немного, – добавил Букард.

Майер закрыл глаза, выдул кольцо дыма под потолок.

– Я здесь только до субботы. У Марка в понедельник начинаются занятия в школе. Я сделала все…

– При всем моем уважении, – вставил Майер, – я не думаю, что ей следует остаться. Я знаю свою работу. И… – Он нахмурился. – Будем честны. Хорошей команды из нас не получилось. Считаю, что Лунд должна поступить так, как запланировала. Букард уставился на нее в замешательстве.

– Майер целый день не ел, – сказала она. – От голода он становится раздражительным. Нет, – поправила она сама себя, – он становится еще более раздражительным.

– В гимназии…

– Нам нужно искать. Искать изо всех сил.

Пятница, 7 ноября

Лунд натягивала черно-белый свитер, жонглируя тостом, когда ее мать сказала:

– Я думала, мы уезжаем сегодня вечером.

– Нет. Мы поедем завтра после обеда.

– Завтра после обеда? Но в это время уже начнут собираться гости.

– Успеем.

– Я не смогу остаться в Швеции надолго. У меня дела. – Она посмотрела на платье на манекене. – Уже скоро свадьба.

– Мы надеялись, что ты пробудешь с нами хотя бы неделю. Познакомишься с семьей Бенгта.

Хмурая улыбка.

– Другими словами, надеялись, что я буду водить Марка в школу, пока вы работаете?

Лунд отпила из кружки, поморщилась:

– У нас есть горячий кофе?

Она подошла к кофеварке. Нет.

– И как это из моей дочери выросла такая никудышная мать? – спросила Вибеке, качая головой. – Пока вы здесь живете, ты даже ни разу не поговорила с Марком. Ты хотя бы догадываешься…

– У меня была трудная неделя. Неужели незаметно?

Она достала из кармана джинсов резинку для волос и быстро, без помощи зеркала, думая о Нанне и гимназии, собрала волосы на затылке в незатейливый хвост.

– Ему двенадцать лет…

– Я знаю, сколько ему лет.

– Ты ничего о нем не знаешь! Ни о нем, ни о его жизни!

– Мне пора.

– Ты хотя бы знаешь, что у него есть девочка?

Лунд остановилась, переваривая новость.

– Марк похож на меня, – сказала она наконец. – Очень независимый. Мы не вертимся друг у друга под носом целыми днями. И да… я знаю о его подружке. Спасибо.

– Я пошел, – прозвучало вдруг, и Лунд чуть не подпрыгнула от неожиданности.

Это был Марк, в синей куртке, готовый идти в школу. Она вышла вслед за ним.

Серое скучное утро. Оказавшись на улице, Марк в ту же секунду вскочил на свой самокат, оттолкнулся ногой.

– Марк! Ты же не позавтракал!

Он притормозил:

– Я не хочу.

– Прости меня за эту неделю. Обещаю, что мы все наверстаем.

Он снова стал набирать скорость, Лунд едва за ним поспевала.

– Бабушка говорит, что у тебя есть подружка.

Марк остановился, но не смотрел на нее.

Лунд улыбнулась:

– Это здорово. – Она старалась не обращать внимания на сережку. Кто-то из одноклассников проколол ему ухо, он даже не посоветовался с ней.

– Как ее зовут?

– Какая разница?

– Давай пригласим ее к нам в Швецию.

– Я опоздаю в школу.

– Марк, мне не безразлично, что происходит в твоей жизни.

– Она только что меня бросила. – Ему всего лишь двенадцать, и столько боли в глазах. – А тебе наплевать. Тебе интересны только мертвецы.

Лунд стояла на тротуаре. Вспоминала, каким он был в четыре-пять лет, потом восемь, десять. Силилась отделить того ребенка от угрюмого, грустного подростка, который смотрел на нее сейчас… как?

Разочарованно, вот как.

Марк отвернулся и помчался на самокате прочь.

Хартманн явился в девять утра. Лунд привела его в свой кабинет.

– Вы говорили, что нас ни в чем не подозревают!

– Я такого не говорила.

– Про учителя никто даже ни разу не упомянул!

– Это одна из линий расследования.

– Что за линия?

В дверь просунул голову Майер, спросил:

– Ну что, едем?

Хартманн не сдвинулся с места.

– Что вы уже выяснили?

Лунд покачала головой:

– Я не могу вам…

– Это мои школы и мои учителя. Вы обязаны мне сказать.

– Когда будет можно, я…

– Нет. Нет!

Он впадал в ярость. Лунд уже познакомилась с его характером – видела по телевизору, как Хартманн набросился на журналиста. Теперь она наблюдала это вживую.

– Я должен знать, кто это! Черт возьми! Мне нужно предпринять меры предосторожности…

– Это невозможно…

– Один раз вы уже выставили меня идиотом, Лунд. Больше я этого не допущу.

– Мне жаль. Я не могу поставить интересы ваших выборов выше дела об убийстве. Так не правильно…

Он был вне себя от ярости.

– Вы что, не понимаете, какой вред можете причинить своими расспросами? Учителям? Ученикам? Родителям? Ваши подозрения бросают тень на невинных людей! И вам наплевать…

– Не смейте так говорить! – выкрикнула она.

Хартманн умолк, удивленный неожиданно громким голосом Лунд.

– Никогда так не говорите, – повторила Лунд тише. – Я не политик, Хартманн. Я полицейский. У меня нет времени подумать обо всех возможных последствиях. Я просто должна… должна…

– Что? – спросил он требовательно, когда она так и не закончила фразу.

– Продолжать искать. – Она перекинула ремень сумки через плечо. – Мы постараемся вести себя осторожно. Постараемся, чтобы не возникало никаких слухов. Мы не хотим никоим образом навредить невиновным. Мы просто хотим найти того, кто убил девушку. Понятно?

От его гнева не осталось и следа. Эти вспышки, думала она, случались внезапно и были столь же неприятны самому Троэльсу Хартманну, как и тем, на кого были направлены.

– Понятно, – сказал он, кивая. Потом посмотрел на нее. – Как мы можем посодействовать вам? – Когда она не ответила, он добавил: – Правда, Лунд, я хотел бы помочь. Мы перешлем вам копии всех личных дел учителей гимназии. И всех остальных сотрудников.

– Хорошо. Отправьте на мое имя. Мы проверим.

– Я хочу помочь, поверьте.

Его мобильный зазвонил, Хартманн ответил, и в тот же миг его лицо скрылось за маской политика – бесстрастного, безучастного, недосягаемого. Лунд ушла, оставив его наедине с его делами.

В коридоре из черного мрамора ее остановила незнакомая улыбчивая женщина со светлыми волосами и пакетом в руке. Она спросила у Лунд:

– Где мне найти Яна Майера?

– Одну секунду.

Она продолжила проверять сообщения на своем телефоне.

– Я Ханна Майер, – представилась женщина. – Принесла ему тут кое-что.

Жена. Лунд вспомнила ночной разговор с Майером: «Вы перебудили весь дом». Хныканье младенца. У Майера была жизнь за пределами Управления полиции. Эта мысль ошеломила ее.

– Я Сара Лунд, – сказала она и пожала руку жене Майера. – Мы работаем с ним вместе.

– Так вот вы какая! – Ханна была очень хорошенькой, с шарфом на шее и в прелестном платье в мелкий цветочек под коричневым шерстяным пальто. – Я много слышала о вас.

– Да, представляю.

– А-а. – Она понимающе улыбнулась. – С ним нелегко, но он хочет как лучше. Не всегда получается, правда. – Пауза. – И он считает, что вы… удивительная.

Лунд моргнула:

– Удивительная?

– Вот это он должен принимать по две штуки, каждый час, – сказала Ханна Майер, вкладывая в руку Лунд флакон с таблетками. – Если они не помогают, тогда попробуйте бананы. – Она вытащила пару бананов из пакета и тоже вручила недоумевающей Лунд. – И ни в коем случае не разрешайте Яну есть сыр или чипсы. Для его желудка это очень вредно. – Она сокрушенно покачала головой. – Да, и кофе!

Женщина удовлетворенно вздохнула: все сделала, все сказала.

– На новом месте работы всегда трудно. Надеюсь, на этот раз у него получится.

Из-за угла появился Майер: старая зеленая куртка, толстый вязаный свитер, на лице смятение.

– Что?..

– Привет, милый! – весело махнула ему рукой Ханна.

Сияя улыбкой, не замечая ничего вокруг, Майер подошел к жене, поцеловал ее в губы.

– Что ты здесь делаешь?

Она показала на бананы и таблетки в руках у Лунд:

– Ты забыл это в машине.

– Ах да, точно.

Она провела ладонью по его колючей щеке, сказала:

– Береги себя. И хорошего дня вам обоим.

Он провожал восторженным взглядом каждый ее шаг, не переставая улыбаться. А как только она скрылась за поворотом, тут же стал обычным хмурым Майером.

Он забрал у Лунд флакон и засунул бананы в карманы куртки, по одному, как пистолеты в кобуру. Потом вытащил один, прицелился куда-то вглубь коридора, сказал:

– Пиф-паф!

– Удивительная, – проговорила Лунд.

– Что?

– Ничего. Поехали.

Все восемь постоянных сотрудников предвыборного штаба прибыли на утреннюю планерку, собрание вела Риэ Скоугор. Дело об убийстве девушки Хартманн оставил напоследок.

– Пресса рано или поздно что-нибудь пронюхает, – закончил он. – Но пока у них только предположения. Мы подготовим для Лунд копии личных дел всего штата гимназии, где училась Нанна Бирк-Ларсен. И я прошу всех не отвлекаться от нашей главной задачи, у нас много важных дел.

– Подождите, подождите, – сказала Риэ Скоугор, взмахом руки велев всем оставаться на местах. – Так ты говоришь, что теперь они подозревают учителя?

Хартманн складывал свои бумаги в портфель.

– Это одна из версий.

– Ты понимаешь, что это значит, Троэльс? Нас снова вовлекают в дело об убийстве! Во всяком случае, пресса обязательно тебя притянет.

– Это дело полиции…

– Ты возглавляешь департамент образования. Если преступление совершил учитель, в глазах газетчиков виноват будешь ты.

Она не сдавалась. Никогда. Он снова сел, посмотрел на нее и спросил:

– Что ты предлагаешь?

– Мы должны опередить их! Надо проверить личные дела до того, как их увидит Лунд.

– Что мы там будем искать?

– Не знаю! Просто не хочу никаких сюрпризов. И кроме того… Представь, что именно мы передадим им информацию, которая поможет обличить преступника. Тогда нас будут хвалить, а не обвинять!

Хартманн задумчиво смотрел на нее.

– Троэльс, – настаивала она на своем. – Если ты выбираешь между потерянными голосами и завоеванными, то тебе не из чего выбирать.

– Ладно. Займись этим.

Когда все разошлись, она вручила Хартманну расписание на день и обговорила с ним каждый пункт, каждую встречу, минуту за минутой. Последним на тот день мероприятием была запланирована фотосессия, посвященная программе социальной интеграции, которую представляли отобранные командой Хартманна иммигранты – ролевые модели.

– Давай поужинаем сегодня вместе, – предложила она.

– Ну конечно, – тут же согласился Хартманн.

– Точно? Обещаешь?

– Обещаю!

– Троэльс…

У них совсем не было времени. Хартманн обнял ее, заглянул в просветлевшее лицо. Он собирался поцеловать ее, когда в дверь постучали. Это был один из сотрудников городской администрации. Увидев их, молодой человек смутился:

– Я насчет личных дел учителей…

– Это к тебе, – сказал Хартманн Риэ и ушел.

Скоугор усадила пришедшего напротив себя, перечислила, какие документы ей нужны: личные дела всех штатных работников Фредериксхольмской гимназии, их трудовые договоры, результаты аттестации.

Он выслушал ее, но не ушел, а остался сидеть.

– Какие-то проблемы?

– Вы просите эти данные как официальное лицо? Это не для… политики? Извините, но я должен знать…

– Нет, – отрезала Скоугор, – вы не должны этого знать.

– Но…

– Это нужно Хартманну. Хартманн – глава департамента образования. Итак…

Он по-прежнему не двигался с места.

– Как ваше имя?

– Олав Кристенсен.

– Вы в чем-то сомневаетесь, Олав? Скажите, если так. Вам ведь известны результаты опросов. Хартманн станет следующим мэром города.

Тонкая саркастическая улыбка.

– Политика – не мое дело.

– Верно. Ваше дело – выполнять то, о чем вас попросили. Вот и выполняйте, иначе мне придется найти кого-нибудь другого.

В маленьком подсобном помещении при библиотеке, среди учебников по английскому языку и физике, Лунд и Майер опрашивали учителей Фредериксхольмской гимназии, одного за другим. Они задавали вопросы о Нанне, о Лизе Расмуссен, об Оливере Шандорфе и Йеппе Хальде. Но в основном полицейские просили учителей рассказать о себе и о том, что они делали на прошлых выходных. Майер задавал вопросы, а Лунд наблюдала, думала, слушала. Охотилась на ложь, на ошибку.

Он съел банан. Выпил две бутылки воды, непрерывно курил. Умял две пачки сырных чипсов, несмотря на ее запрет. Смотрел на нее в перерывах бесконечной череды учителей. Говорили они мало. Просто не было нужды.

В ответах и поведении этих обыкновенных, порядочных, преданных своему делу людей не было ничего особенного. Они учили детей в школе. И больше ничего. По крайней мере, так казалось.

Пернилле Бирк-Ларсен сидела в стылой кухне, положив руки на стол, который сделала вместе с Нанной. Смотрела на дверь в комнату дочери, на метки и стрелки криминалистов.

Знала, что это должно быть сделано.

Слышала, как он говорил со своими людьми низким хриплым голосом. Босс.

Зашла в ее спальню. Как пусто. Книги и дневники Нанны, фотографии и записки – все забрали полицейские. Комната пропахла химическими реактивами, даже запах увядающих цветов почти не чувствовался. Стены испачканы их ручками, маркерами, порошком.

Она старалась не забыть, как было раньше.

Здесь жила ее дочь, такая живая, такая счастливая.

Пернилле села на кровать, собираясь с духом.

Это нужно сделать. Это нужно сделать!

Она подошла к небольшому шкафу, заглянула внутрь.

Нежный и очень необычный запах духов Нанны еще сохранился. Более тонкий, чем ей запомнилось.

Все та же неотвязная мысль настигла ее: «Ты никогда не знала своей дочери…»

– Знала! – произнесла она вслух. – Знаю.

Утром ей позвонили из отдела судебно-медицинской экспертизы. Тело передали похоронному бюро. Нужно организовать службу в церкви. Похороны. Настало время финальной сцены в долгой и мрачной церемонии прощания.

В спальне, стоя перед шкафом, Пернилле силилась вспо мнить, когда она в последний раз выбирала одежду для Нанны. Еще в начальной школе, лет с семи или восьми, ее дочь сама делала этот выбор. Такая умная, такая красивая, такая уверенная в себе…

Став взрослее, она стала выбирать себе вещи по всему дому. Брала одежду и бижутерию у Пернилле, у Лотты, когда оставалась у тети. Ничто не сдерживало Нанну. Она была сама себе хозяйка. Была такой с момента, когда начала говорить.

И вот теперь мать должна выбрать последнюю вещь, которая понадобится ее ребенку в этом мире. Одеяние для гроба. Платье для пламени и пепла.

Ее пальцы перебирали легкие ткани. Платья в цветочек, рубашки, блузки, джинсы. Наконец они остановились на длинном белом платье из индийского жатого ситца, с коричневыми пуговицами спереди. Куплено в конце лета по дешевке, никому не нужное холодной зимой.

Никому, кроме Нанны, которая носила эти яркие наряды и в дождь, и в снег. Которая никогда не мерзла. И никогда не плакала. Никогда не жаловалась. Нанна…

Пернилле прижала мягкую ткань к лицу.

Перед ее глазами висел пестрый сарафан. Она все бы отдала, лишь бы не делать этого.

Тайс Бирк-Ларсен сидел в конторе с агентом по недвижимости, безучастно глядя на цифры, планы и чертежи. Слово «Хумлебю» теперь звучало для него как проклятье. Черная злая шутка, которую сыграла с ним безжалостная судьба.

– Вы много потеряете, – говорила женщина. – Во-первых, гниль. Во-вторых, незаконченный ремонт…

– Сколько?

– Точно сказать не могу…

К ним шагала Пернилле, ее широко открытые глаза выделялись на бледном скорбном лице, каштановые волосы растрепаны. В руках она держала два платья – одно белое, второе в цветочек.

– Возможно, до полумиллиона, – сказала агент. – Второй вариант: вы заканчиваете ремонт. На это уйдет время, но потом…

Он смотрел в сторону стеклянной двери, не слушая ее. Она замолчала. Увидела. Поднялась со стула в смущении. Запинаясь, торопливо произнесла все подобающие случаю фразы, которые они знали уже наизусть. И поспешно вышла.

Пернилле проводила ее взглядом, вопросительно посмотрела на мужа, который выбил из пачки сигарету, закурил судорожно.

– Что-то не так, Тайс?

– Все нормально. Продаю дом. – Он сгреб в кучу бумаги на столе.

Она показала ему платья:

– Нужно выбрать.

Она приподняла сначала руку с белым платьем, потом с цветастым, словно речь шла о выборе наряда для одного из тех светских мероприятий, на которые они никогда не ходили. Словно они собирались на ужин в ресторане или на танцы.

– Которое?

Его раздумья длились секунду, не больше.

– Белое подойдет. – И затянувшись сигаретой, уставился в стол.

– Белое?

– Белое, – повторил он.

Рама – тот учитель, с которым они встречались в начале недели, был в середине списка. Те же вопросы, те же неинформативные ответы. Ему было тридцать пять лет. Проработал в гимназии семь.

У каждого из них они спрашивали: что вы можете сказать о Нанне?

– Общительная, веселая, умная… – перечислил Рама.

Майер катал по столу одну из своих таблеток.

– У вас с ней были хорошие отношения? – спросила Лунд.

– Разумеется. Она была очень разумной девочкой, трудолюбивой, развитой.

– Вы встречались с ней вне стен гимназии?

– Нет. Я не общаюсь с учениками во внеклассное время. Слишком занят.

Майер проглотил таблетку, запил водой, выбросил пустую бутылку в корзину.

– Моя жена беременна, – добавил Рама. – Ждем со дня на день. Она тоже здесь работает, но теперь только на полставки. Заканчивает дела.

– Рады за вас, – сказала Лунд.

В разговор вступил Майер с вопросом:

– Вы видели Нанну на вечеринке?

– Нет. Я дежурил в первую смену и ушел из гимназии в восемь часов.

Лунд сказала:

– Это все, спасибо. Позовите, пожалуйста, следующего. – И засмеялась. – Я сама стала похожа на учителя!

Майер уставился на желтую кожуру на столе.

– Вы съели мои бананы? – возмущенно спросил он.

– Только один.

Он отошел к окну, недовольно бурча себе что-то под нос, достал сигареты.

Учитель по-прежнему сидел за столом.

– Наверное, мне стоит рассказать кое о чем. Это случилось пару месяцев назад. Мы проводили тренировочный экзамен, и Нанна написала сочинение.

Лунд не перебивала.

– Это было даже не сочинение, а рассказ.

– Почему это важно? – спросила наконец Лунд.

– Может, это вовсе неважно, вам судить. В рассказе говорилось о тайной связи между женатым мужчиной и молодой девушкой. Это был очень… – Учитель не сразу нашел подходящее слово. – Очень откровенный рассказ. Нанна сказала, что история вымышленная, но у меня возникли сомнения.

К столу вернулся Майер, посмотрел в глаза Раме и спросил:

– Почему?

– Мне приходится читать сотни сочинений. И у меня сложилось впечатление, будто она писала о самой себе. О том, что делала она сама.

– Вы сказали, рассказ откровенный? – переспросила Лунд.

– Там говорилось о свиданиях. О том, что у них был секс.

– Почему вы не сказали об этом раньше?

Он замялся:

– Я не знал, пригодится ли это вам.

– Мы должны прочитать это сочинение, – заявил Майер.

– Оно наверняка хранится в архиве вместе с остальными. Это ведь был тренировочный экзамен, а мы храним все работы.

Полицейские выжидательно молчали.

– Я помогу вам отыскать его, если хотите, – предложил Рама.

Сотрудник департамента образования вернулся с кипой голубых папок под мышкой. Скоугор поблагодарила его, улыбнулась.

– Что нам говорят эти папки?

– Образцовая гимназия. Частная, недешевая. – Он раскрыл несколько папок в поисках нужной информации. – Преподавательский состав квалифицированный, энтузиасты своего дела. Успеваемость высокая.

Она задумчиво смотрела на документы.

– И что, никаких жалоб?

– Я ничего не нашел. Но я ведь не в курсе, что нужно искать. – Он ждал от нее разъяснений. – Если бы мне…

– Это всего лишь проверка. Мы хотим убедиться, что все в порядке.

Хотя утром Скоугор пришлось нажать на него, сейчас Олав Кристенсен был сама любезность.

– Все, что имеет отношение к Троэльсу, всегда в полном порядке, – с готовностью сказал он. – Вот было бы здорово, если бы так было везде. – Кивок в сторону офиса мэра. – Может, ждать осталось недолго.

Скоугор никак не могла понять причину такой резкой перемены в поведении молодого человека. Взяла папку наугад. Еще раз поблагодарила.

Майер и Лунд потратили полтора часа, перебирая содержимое архивных шкафов. Учителю пришлось покинуть их – он торопился на урок. Потом к ним зашла ректор Кох, нахмурилась при виде сигареты Майера, спросила:

– Еще не нашли?

– Его здесь нет, – сказал он.

– Оно должно быть здесь, – настаивала Кох.

– Его. Здесь. Нет. Мы просмотрели все.

Лунд поставила на стол одну из коробок:

– Когда мы дошли до нее, оказалось, что она вскрыта.

Кох проверила наклейку, на которой значились имена тех, кто пользовался архивом.

– Один из наших учителей – лингвист. Он пишет работу о современных тенденциях в языке. О словоупотреблении. Я разрешила ему брать любые материалы для исследования.

– Как его имя? – спросил Майер.

Директриса ответила не сразу, было видно, что она колеблется.

– Хеннинг Кофоэд. Но я поверить не могу, что он забыл вернуть работу, если брал ее. Он удивительно пунктуален. Исключительно интеллигентный человек…

– Почему его не было среди учителей, с которыми мы говорили сегодня? – перебила ее Лунд.

– Он не преподавал в классе Нанны. Он работает только по утрам. Он…

Лунд собрала свои вещи – телефон, блокнот, сумка.

– Нам нужен его адрес, – сказала она.

Деревянные скамьи. Свечи. Золотые кресты. Приглушенный свет. Распятие.

Пернилле и Тайс Бирк-Ларсен молча сидели бок о бок. Она сжимала в руках белое платье – свежевыстиранное, свежевыглаженное, оно пахло цветами и летом.

По высоким окнам неумолчно барабанил зимний дождь.

Вскоре появился мужчина в черном костюме, с белой бородой, добрым лицом и профессиональной улыбкой. Он взял платье, похвалил их выбор. Сказал:

– Десять минут.

И ушел.

Им показалось, что прошло гораздо больше времени. Они несколько раз пересели с места на место, долго смотрели на стены. Он вынул из кармана свою шерстяную шапочку, мял ее в пальцах. Она увидела, старалась больше не смотреть на его руки.

Потом служитель похоронного бюро вернулся. Дверь за его спиной осталась полуоткрытой. Оттуда лился бледный мягкий свет. Он позвал их за собой.

Потом, сидя в красном фургоне, который медленно катился по мокрым городским улицам, Пернилле сказала:

– Она такая красивая.

Тайс Бирк-Ларсен смотрел в лобовое стекло, на серый дождь. Ее рука медленно поднялась, прикоснулась к его шершавой щеке. Такой теплой. Такой родной.

Он улыбнулся.

– Нам понадобятся термосы, – сказала она. – Можно будет одолжить у Лотты.

На приборной доске фургона замигала лампочка.

– Омыватель заканчивается, – сказал Бирк-Ларсен.

Небольшая заправочная станция. Легковые машины, грузовики. Мужчины и женщины. Обычная жизнь, ежедневная рутина. Привычные картины проплывали перед ними, словно ничего не случилось. Словно ничего не изменилось, не разрушено и не утрачено.

Он не вставил заправочный пистолет в бак, сразу ушел в магазинчик, а там прямиком в туалет. Там, в этом безликом укрытии, за запертой дверью Тайс Бирк-Ларсен в своей черной кожаной куртке и черной шерстяной шапке согнулся над раковиной, всхлипывая и дрожа, рыдая, как ребенок.

Двадцать минут она ждала его. Никто не подошел к ней за это время, не заговорил. Наконец появился он – с красными глазами, красными щеками. Клочки бумажного полотенца зацепились за его щетину, когда он вытирал лицо. Слезы все еще блестели, горе все еще точило душу.

В руках он держал пластиковую бутыль с голубой жидкостью.

– Вот, – сказал он и положил бутыль ей на колени.

Хеннинг Кофоэд обитал в двухкомнатной квартире рядом с вокзалом. Такого запущенного холостяцкого жилища Лунд еще не встречала. Книги были разбросаны повсюду, в кухне на немытых тарелках догнивали остатки пищи. Сорокалетний Кофоэд с бегающим взглядом, клочковатой бородой и нечесаными волосами сосал вонючую трубку, глядя на незваных гостей с нескрываемым подозрением.

– С чего вы решили, что это сочинение у меня?

– Потому что ты взял его, – сказал Майер. – Для твоих… как это? Лингвистических исследований. Это о том, как люди говорят?

– В самом грубом приближении…

– В самом грубом приближении я тебе вот что скажу: найди это чертово сочинение, Хеннинг.

– Может, я его не туда положил. Сожалею.

В спальне стоял компьютер. Майер подошел к нему, стал осматривать. Кофоэд, нервничая с каждой минутой все сильнее, последовал за полицейским.

– Ты читал то, что написала Нанна? – спросил Майер.

– Я… я… читаю много всего.

– Тебе задан простой вопрос. Чтобы его понять, не нужна степень лингвиста. Ты прочитал сочинение Нанны?

Молчание. Потом неуверенный ответ:

– Я занимаюсь языком. Меня интересуют сами слова, а не предложения. Вот вы знаете, к примеру, что слова «чиабатта» не существовало…

Майер сжал кулаки и разразился руганью:

– Забудь о своей чиабатте! Ищи сочинение!

– Ладно, ладно.

Он побрел в смежную комнату, начал копаться в горах папок и тетрадей, заваливших все помещение. Так мог бы выглядеть архив после прицельного бомбометания.

Майер поймал взгляд Лунд и улыбнулся, указав глазами на пол.

– А ты, часом, не выбросил его?

– Я никогда ничего не выбрасываю.

Он нагнулся над очередной кучей бумаг, выудил пластиковую папку.

– А, я так и знал. Вот оно. – Он передал полицейским находку. – Извините, что задержал. Я провожу вас.

Кофоэд вышел в прихожую, открыл дверь. Лунд не двинулась с места.

– Я думаю, нам нужно поговорить, – произнесла она.

– О чем?

Майер поднял один из тех журналов, что нашел на полу возле компьютера. «Горячие девчонки».

– О юных школьницах, – сказал он.

Кофоэд плюхнулся на стул перед компьютером и безвольно смотрел, как Майер пролистывает журналы, задерживаясь на фотографиях.

Он даже взмок от пота, и Лунд забрала у него трубку.

– Где вы были в пятницу? – спросила она.

– В городе, на конференции. По вопросам молодежного языка.

– Когда она закончилась?

– В десять вечера.

– Что потом?

– Пошел домой.

Майер прислонился к дверному косяку, мрачно поглядывая то на Кофоэда, то на журналы.

– Вас кто-нибудь видел?

– Нет. Я живу один. Почти все время я работаю.

– Ага, когда не забавляешься тут сам с собой, – презрительно хмыкнул Майер. – Или девчонок не разглядываешь.

Учитель напыжился:

– Мне не нравится ваш тон.

Майер затряс головой:

– Тебе мой тон не нравится? Я могу арестовать тебя из-за вот этого!

– Ничего незаконного в этих журналах нет. Я купил их в соседнем киоске. Любой может пойти и купить.

– Значит, ты не будешь возражать, если мы заберем твой компьютер? Да тут еще и внешний жесткий диск. Интересно, что мы там найдем, какие картинки и игры?

Кофоэд притих. Он продолжал потеть. Майер уселся напротив него:

– Слушай, Хеннинг, ты, случайно, не в курсе, как относятся в тюрьме к милашкам вроде тебя?

– Я ничего не сделал! Это не меня тогда обвиняли…

– Я тебя сейчас обвиняю!

– Майер! – остановила его Лунд и посмотрела на трясущегося учителя. – А кого обвиняли, Хеннинг? И когда?

Тишина в ответ.

– Мы хотим вам помочь, – сказала она. – Если кто-то был под подозрением, мы должны об этом знать.

– Это был не я…

– Да, мы поняли. А кто?

Он был очень испуган, но говорить не хотел.

– Не помню…

– Тогда я забираю компьютер, – сказал Майер. – И ты садишься в тюрьму. Остаешься без работы. К школе тебя больше близко не подпустят. Ни единого шанса прижаться в коридоре к девочкам…

– Ничего такого не было! Это был не я. Девушка потом отказалась от своих слов… – Он чуть не плакал. – С него сняли все подозрения. Он хороший парень.

– Кто?

– Рама, – вымолвил еле слышно Кофоэд.

Он горел от стыда. Даже когда Майер обнаружил порнографию у него в доме, ему не было так стыдно.

– Девчонка все придумала. Он хороший человек. Со всеми добр.

– Совсем как ты, – сказал Майер и швырнул журналы в лицо Кофоэду.

Пернилле сидела за столом, выжимая улыбку – для учителя по имени Рама. Приятного вида, вежливый, принес от имени гимназии цветы, фотографии, записки с алтаря. Он сидел напротив нее серьезный и скорбный.

– Цветы уже вянут, простите.

Она приняла их, зная, что вся охапка попадет прямо в мусорное ведро, как только за Рамой закроется дверь. Кажется, и Рама догадывался об этом.

– Ребята из класса Нанны просят разрешения присутствовать на похоронах. Если это возможно.

– Конечно.

Рама улыбнулся печально.

– Вы тоже можете прийти. Пожалуйста.

Он как будто удивился. Неужели он думал, что она не захочет видеть на похоронах иностранца?

– Спасибо. Мы все придем. Не буду больше отнимать у вас время…

– Не уходите.

Ему хотелось уйти, она видела. Но Пернилле больше уже не волновало, что хотят другие.

– Расскажите мне что-нибудь о ней.

– О чем вы хотите знать?

– Что она делала. Что ей нравилось.

Он задумался:

– Философия, вот что ей нравилось. Особенно ее интересовал Аристотель.

– Кто?

– Это был такой грек. Еще она занималась в нашем театральном кружке.

– Играла?

Дома она об этом не рассказывала. Никогда.

– Я им процитировал слова Аристотеля о театре. Это ее заинтересовало. Она даже предлагала, чтобы наши спектакли шли от рассвета до заката, как в Древней Греции.

Пернилле вдруг рассердилась.

– Она была школьницей, – сказала она. – У нее была жизнь, здесь, с нами. Настоящая жизнь. И ей не нужно было ничего выдумывать.

Ошибка. Учитель смутился:

– Наверное, она просто пошутила про спектакли. – Он взглянул на часы. – Извините, мне пора идти. В нашем молодежном клубе важная встреча, я не могу ее пропустить.

Пернилле смотрела на его спокойное смуглое лицо. Он ей нравился. Она провела пальцами по столу, по лакированной поверхности, по лицам.

– Этот стол мы сделали вместе с Нанной. Сами шлифовали доски. Сами склеивали. Подбирали фотографии.

Дерево было гладким на ощупь. Таким оно не всегда было. В свое время попадались занозы, даже слезы лились иногда.

– Вы одна дома, – сказал учитель. – А ваш…

– Тайс внизу, в конторе. Он там…

Когда она спускалась открыть учителю дверь, в конторе было темно.

Что он там делает?

Курит. Прикладывается к бутылке с пивом. Плачет.

– Он там разбирает бумаги, – сказала она.

Он не разбирал бумаги.

Бирк-Ларсен неподвижно сидел в темной конторе. Открылась дверь. Вошел Вагн Скербек, зажег тусклый светильник у доски для объявлений. С ключами в руке подошел к стене, нашел нужный крючок, повесил на место свою связку. Он любил, чтобы все было на своих местах.

Он не видел человека в черной куртке, который, сгорбившись, сидел за столом с сигаретой в одной руке и бутылкой пива в другой, не замечал до тех пор, пока Бирк-Ларсен не буркнул что-то нечленораздельное.

– Черт! Ты напугал меня.

Бирк-Ларсен не шевельнулся.

– Тайс, что с тобой?

Скербек включил верхний свет, подошел к Бирк-Ларсену, посмотрел на него:

– Я приведу Пернилле…

Сильная рука остановила его.

Красные глаза Бирк-Ларсена блестели от слез. Он был пьян.

– Неделю назад у меня была дочь. Она вышла отсюда и ушла на вечеринку.

– Тайс…

– Сегодня я снова ее увидел. – Глаза под черной шапкой закрылись, из-под сжатых век поползли слезы. – На самом деле это была не она. Это было что-то… что-то…

– Я приведу Пернилле. Только ты больше не пей.

– Нет!

Сказано это было громко и яростно. Вагн Скербек знал, что такому голосу не перечат.

– Тайс, тут такое дело. У меня есть один приятель, Янник. Он кое-что слышал.

Скербек колебался, рассказывать ли дальше, понимает ли его Бирк-Ларсен.

– Что он слышал?

– Да может, это ничего и не значит.

Бирк-Ларсен молча ждал.

– Жена Янника работает в той же гимназии. Он говорит, что полицейские снова приходили. – Скербек теребил худыми пальцами дешевую серебряную цепь на шее. – Допрашивали сотрудников. Всех учителей Нанны.

Вспыхнула очередная сигарета. Снова забулькало пиво в бутылке. Бирк-Ларсен смотрел на Скербека, ожидая продолжения.

– Может, она знает больше, чем он мне сказал. – Скербек облизал пересохшие губы. – Полиция ни черта не делает. А иначе разве мы с тобой…

– Не говори об этом, – рявкнул Бирк-Ларсен. – Это все в прошлом.

– Так ты хочешь, чтобы я поговорил с женой Янника?

Бирк-Ларсен сидел на жестком стуле и смотрел в пустоту перед собой.

– Тайс…

– Поговори.

Выборы строятся на идеях. А еще на стиле, кумирах и торговых марках. Вот почему Троэльс Хартманн этим вечером натянул кроссовки и прямо в деловом костюме направился в спортивный зал. Риэ Скоугор, как всегда, шагала рядом.

Баскетбол был молодым видом спорта. Хартманн был молодым кандидатом в мэры. Прекрасное сочетание для удачных фотографий, а также возможность обменяться рукопожатиями с будущими избирателями.

– Фредериксхольмская гимназия – образцовая, – говорила Скоугор. – На учителей нет никакого компромата. Я проверила все, что у нас есть, до последнего листка. Теперь можно передать дела Лунд. Мы чисты.

Запах пота, звук мяча, отскакивающего от дерева.

– Сейчас мы сделаем несколько снимков. Потом пообщаемся с ролевыми моделями и участниками программы интеграции. И так у нас будут охвачены молодость, спорт и сообщество. Три цели одним ударом.

Хартманн снял пиджак, выправил рубашку из брюк, закатал рукава.

– Когда гражданские служащие уходят домой с работы?

– Сосредоточься на игре. Эти люди очень важны для нас.

Они вошли в зал. По полю быстро и шумно двигались игроки всех оттенков кожи.

– Мортен заметил, что два каких-то чиновника засиживались допоздна. Зачем им это?

– Я не знаю!

– Он считает, что нам нужно остерегаться их.

– Мортену платят за то, чтобы он управлял твоей избирательной кампанией. А не за советы, взятые с потолка.

– Что, если у Бремера есть среди нас осведомители? И они сливают ему всю информацию? Мою почту, например? Или содержание моего ежедневника?

– Оставь эту проблему мне. Ты кандидат, публичное лицо. Остальное – мои заботы.

Хартманн не двигался с места.

– Я из кожи вон лезла, чтобы устроить тебе это мероприятие, – давила на него Скоугор. – Вся мало-мальски достойная пресса здесь. Сделай же над собой усилие, улыбнись!

Выход на поле. Крепкие рукопожатия. Обмен дружескими приветствиями. Хартманн поговорил с каждым из них, с китайцами и иранцами, сирийцами и иракцами. Все они теперь стали датчанами и работали на его программу интеграции. Неоплачиваемые добровольные лидеры программы, подающие пример для подражания своим сородичам на датской земле, получившие в проекте звание ролевых моделей.

Две команды готовы к бою; в одной оставлено место для него.

Хартманн завязал шнурки на кроссовках, посмотрел на противников и задорно крикнул:

– Ну берегитесь, сейчас мы вас размажем!

На десять драгоценных минут исчезло все, кроме игры. Он просто носился по полированным доскам пола, ловил и бросал мяч. Физическая активность, никаких мыслей, никаких стратегий, никаких планов. Даже вспышки фотокамер его не отвлекали. Городской совет, Либеральная партия, Поуль Бремер, Кирстен Эллер и даже Риэ Скоугор – он забыл обо всех.

Вне игры. Потом мяч пришел к нему. Хартманн разбежался, нырнул, подскочил, бросил. И проследил взглядом, как мяч описал в воздухе медленную дугу, опустился к корзине и – провалился в кольцо.

Рев вокруг него. Он поднял сжатый кулак в воздух – чистые эмоции, в голове ни единой рациональной мысли.

Заполыхали молнии фотовспышек. С улыбкой он приветствовал свою команду, не глядя обнял кого-то, кого-то хлопнул по плечу.

И вот объектив камеры поймал двоих, они счастливо улыбаются и приветственно жмут друг другу руки. Один из них, в синей рубашке, Хартманн, торжествующий победу, а второй – школьный учитель Рама.

«Она идет по коридору и находит нужный номер. Она собирается постучать. Ее одолевают сомнения: правильно ли она поступает. Следовало ли ей приходить? С ним все было по-другому. Совсем не так, как дома. Пропахший бензином гараж, где она играла в детстве; ее комната и все ее вещи. Слишком много вещей, потому что она не может выбросить ни одну из них. Кухня, где она провела несчетные часы с мамой, папой и двумя братишками, где они отмечали дни рождения, Рождество и Пасху. Дома она навсегда останется ребенком. Но здесь… в гостиничном коридоре… она – женщина. Она стучит в дверь. Он открывает».

Закинув ноги на стол в своем кабинете, Лунд читала сочинение Нанны. Вошел Майер, еле удерживая в руках контейнеры с едой.

– Вам же будет лучше, если там есть хот-дог и для меня.

– Нет. Кебаб.

– Что за кебаб?

Майер заморгал:

– Обычный кебаб. Мясной, Лунд.

Он поставил перед ней на стол белый пластиковый контейнер, рядом пару баночек с соусом.

– Ни имени, – сказала она, – ни описания. Просто таинственный мужчина, с которым она встречается в разных гостиницах.

Они откинули крышки с контейнеров.

– Все, что у нас есть, – продолжала она, – это пара сапог, старое сочинение и учительские сплетни.

– Это не сплетни. – Он раскрыл блокнот. – Я поговорил с ректором Кох. Рама, а точнее, Рахман аль-Кемаль действительно был замешан в некрасивой истории несколько лет назад. Одна из старшеклассниц заявила, что Рама щупал ее.

– Что дальше?

– Она забрала свои слова назад. Кох считает, что девчонка влюбилась в него и отомстила, как смогла, когда он не ответил ей взаимностью.

Лунд вылила весь соус на свой кебаб, откусила мясо. Майер наблюдал за ней в ужасе.

– Вы бы поосторожней с этим.

– Мой желудок в полном порядке. Если это был действительно он, зачем он тогда рассказал нам о сочинении?

– Потому что рано или поздно мы и сами бы о нем узнали. Давайте-ка поговорим с ним. Он сказал, будто был дома с женой. Это можно проверить.

Лунд перелистывала личные дела учителей.

– Этот инцидент должен быть упомянут…

– Разумеется, – согласился он.

Она снова и снова перекладывала папки.

– Не тратьте понапрасну время, Лунд. Его дела нам не передали. Люди Хартманна прислали досье на всех учителей. Кроме Кемаля.

Она обдумывала это.

– А мы ведь запрашивали все? – спросил Майер.

– Конечно все.

Лунд доела кебаб и накинула на плечи куртку:

– Ну?

Уже на подходе к дому Рамы в Эстербро она позвонила домой, ответил Марк. Шагая по булыжной мостовой, она поговорила с ним; Майер, идущий рядом, прислушивался и не скрывал этого.

Марк собирался к другу на день рождения. Лунд отдала короткие указания: после вечеринки сразу домой, в случае чего звонить ей.

– Завтра мы улетаем, – сказала она, – вечером. Я закажу билеты. – Она посмотрела на телефон. – Марк? Марк? – И бросила телефон в сумку.

– Сколько вашему парню? – спросил Майер.

– Двенадцать.

– Хотите совет?

– Не очень.

– Вы должны слушать его. В таком возрасте с мальчишками много чего происходит: девочки и все такое. У него в голове… – Майер говорил сейчас совсем не в своей обычной манере. – Это сложный этап. Ему нужно помочь. Прислушайтесь к тому, что он говорит.

Лунд шла вперед, стараясь не рассердиться.

– Он говорит, что я интересуюсь только трупами. Какой у него дом, номер четыре?

Они нашли нужный адрес, позвонили.

Дверь им открыла светловолосая женщина на большом сроке беременности, очень усталая, и впустила их в квартиру без возражений.