Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Гарри Палмер (№4) - Мозг стоимостью в миллиард долларов

ModernLib.Net / Шпионские детективы / Дейтон Лен / Мозг стоимостью в миллиард долларов - Чтение (стр. 16)
Автор: Дейтон Лен
Жанр: Шпионские детективы
Серия: Гарри Палмер

 

 


— Это больше не моя страна, — насупился Харви. — Из меня пытались сделать американца, но ничего не получилось. Мне не нужен ни Уолт Дисней, ни Голливуд, ни Детройт, ни Мэдисон-авеню, чтобы объяснить мне, как одеваться, что думать и какие питать надежды. Расписано до последней строчки, что представляет собой Американская мечта. Каждый вечер американцы укладываются в постель, мечтая, что вот они проснутся утром и не будет красного Китая. Они грезят, что наконец русские воспримут доводы здравого смысла. Появятся русские издания «Таймс», «Лайф» и «Ридерс дайджест», а русские домохозяйки будут носить тонкие трусики и покупать средства для чистки туалетов на станциях заправки.

— Мидуинтер так не думает.

— Еще как думает! Просто он считает, что стоит первым делом помахать у них перед носом кулаком, и все наладится. Послушай, — доверительным тоном заявил он. — Может, у меня и нет устоявшихся политических взглядов, но я русский. Мой старик был русским. Я говорю по-русски не хуже полковника Стока. И я просто возвращаюсь домой, вот и все.

— О'кей, — согласился я. — Но только не с этими яйцами, Харви. Я не собираюсь за ноги тащить тебя обратно, но я не могу позволить тебе уйти с ними. То есть... — Я развел руками. Харви истолковал мой жест как угрозу.

— Только не пытайся применить силу, — усмехнулся он. — Эти четыре яйца лежат у меня под рубашкой. Те самые, которые оказались удачными из партии в полторы тысячи. Я не утверждаю, что твои ребята не смогут повторить опыт, они смогут. Но ты же знаешь, тебе не поверят, что бы ты ни рассказывал, почему они разбились. — Я кивнул. — Так что я их храню прямо на теле. Они живые, ибо их греет тепло моего тела, и штаммы вируса сохраняют жизнеспособность. Стоит мне лишь поерзать по этому дивану, и я весь буду в яичнице. Я скажу, что тебе стоит сделать. Ты прибудешь в Ленинград вместе со мной. Там размножат вирус, а ты получишь четыре точно таких же яйца, точно так же заклеенных. И доставишь их в Лондон. Ну как, идет?

— Это плохо пахнет, — заметил я. — Но в данный момент не могу придумать ничего иного.

— Молодчина, — обрадовался Харви. Он допил холодный чай и уставился на пейзаж за окном. — Я искренне рад, что ты принял подачу. Я прямо измаялся в ожидании.

Поезд притормозил и останавливался еще несколько раз, подъезжая к границе. Харви мрачно наблюдал за длинным грузовым составом, что полз мимо нас.

— Все отходит в прошлое, — произнес я философски.

Харви кивнул.

— Я рад, что теперь ты знаешь о русском курьере, которого убила Сигне. — Улыбнувшись, он неторопливо выпустил клуб дыма, скрывшись за его завесой. — Теперь ты знаешь, что представляет собой Сигне.

— Ты считаешь, что она выдумала эту историю, — укорил я его.

— Да нет же, черт побери. — Харви затянулся сигаретой. — Расставаясь со мной, она была расстроена куда больше, чем я, прощаясь с нею. Куда больше. — Снова пошел снег. — Самая холодная зима из всех, что мне запомнились, — поежился он.

— С твоей точки зрения, — сказал я.

Поезд опять остановился.

— Вайниккала! — услышали мы объявление о приближении последней пограничной станции.

— Давай выйдем и попьем кофе, — предложил я. — У нас есть не меньше двадцати минут, пока подцепят русский локомотив. Посидим немного за последней чашкой настоящего кофе. — Харви не пошевельнулся. — Последняя чашка настоящего кофе, Харви, — повторил я. — Последняя в жизни.

Усмехнувшись, Харви осторожно, чтобы не повредить яичную скорлупу, накинул пальто.

— Ничего смешного, — буркнул он.

Я вскинул руки, давая понять, что сдаюсь, и двинулся по коридору вагона.

— Во всяком случае, финнов пока вокруг в избытке.

Русский проводник, продолжая возиться с печкой, посмотрел на нас и улыбнулся. Харви заговорил с ним по-русски: попросил его проследить, чтобы поезд не ушел без нас, и сказал, что по возвращении мы возьмем еще чаю с печеньем.

— Чего ради ты захотел чаю с печеньем? — спросил я. — Мы же так и так направляемся в буфет.

— Можешь оставить его в целости и сохранности, — объяснил Харви. — Но старик имеет с каждой пачки небольшой навар, что позволяет ему тратить деньги в Финляндии. — И судя по бутылке «Гордона», навар не такой уж плохой.

— Это подарок, — объяснил Харви. — Он рассказал мне, что бутылку преподнес какой-то незнакомый человек.

Харви очень гордился тем, что умеет говорить по-русски.

Мы взяли по чашке кофе в большом станционном буфете, чистом, теплом и светлом. Вся обстановка вокруг носила такой стерильный скандинавский характер, что пейзаж за окном напоминал рождественскую открытку. Мы стояли под хлопьями падающего снега и смотрели, как меняют локомотив — он казался огромной зеленой игрушкой с ярко-красными колесами и красной звездой впереди. Он мягко притерся к вагонам.

— И что дальше? — спросил Харви.

— В вагоны сядут представители финской и советской таможен и иммиграционной службы, которые будут сопровождать нас в пограничной зоне. От Выборга до Ленинграда поезд, к которому подцепят еще несколько вагонов, потащит дизель.

— То есть, сев в вагон, я почувствую себя так благостно, словно я уже в России?

— Или так же отвратно, как в России, — парировал я, поднимаясь по ступенькам и заходя в вагон.

— Так же отвратно! — хмыкнул Харви. — Чем ты обладаешь таким, что недоступно жителям Ленинграда?

— Лично я — обратным билетом в Хельсинки.

Харви сделал вид, что хочет дать мне тычка, но, когда я — тоже в шутку — замахнулся на него, он торопливо прикрылся.

— Осторожнее, я кормящая мать. — Он подумал, что я забыл о его хрупком грузе, но я-то помнил о нем.

Нас ждало долгое путешествие до Ленинграда. Начало смеркаться. Снег продолжал идти, и на фоне темнеющего неба летели легкие снежинки. Харви снял пальто и устроился в углу дивана. На столике лежала белая шитая скатерть и стояла настольная лампа. Поезд тащился час за часом и, казалось, останавливался чуть ли не каждые несколько метров, пока осмотрщики проверяли буксы, подливали в них что-то черное и махали фонарями. Очередная остановка состоялась в лесу. Поляна была большой, как футбольное поле, под покосившимся навесом громоздился так и не вывезенный пиловочник. На просеке между деревьями показалась большая черная легковая машина советского производства. Она неторопливо двигалась по продавленной колее, и из-под ее колес летели щепки и ветки. Лесная дорога проходила тут ярдах в пятидесяти от путей. Машина подъехала к рельсам чуть ли не вплотную и остановилась.

— Итак, это Россия, — сообщил я Харви, включая настольную лампу, и ее желтые блики осветили отражение наших лиц на черной плоскости окна.

— Ты уверен, что на всем пути до Ленинграда так и не появится вагон-ресторан? — спросил Харви.

— Спроси у них, — посоветовал я. — Ты же тут в дружеских отношениях с начальством.

— Разве ты не собираешься втолковывать мне, что это мой последний шанс? — осведомился Харви.

— Слишком поздно. Пограничники уже в вагоне. — Я увидел их через полуоткрытую дверь; шли они по проходу так уверенно, словно им принадлежал весь поезд. Уверенным резким движением проверяющий отбросил створку дверей. — Ваши документы, — протянул руку тот, что был пониже, и отдал честь. На них были кителя и рубашки цвета хаки, темные брюки и зеленые пилотки. Сержант, отдавший честь, рассматривал паспорт Харви с таким тщанием, словно с трудом разбирая латинский шрифт. Рядом с ним возник капитан и выдернул у сержанта паспорт.

— Ньюбегин? — спросил он.

— Да, — ответил Харви.

— Следуете до Ленинграда? — Харви кивнул. — Возьмите свой багаж и следуйте за мной. — Капитан повернулся, собираясь покинуть купе. Сержант нетерпеливо щелкнул пальцами, поторапливая Харви. Похоже, что особым дружелюбием они его не жаловали.

— Я тоже выйду, — поднялся я.

— А вы останетесь в поезде, — вернувшись в купе, поставил меня на место капитан. — Мистер Ньюбегин поедет в Ленинград на машине. Вы же останетесь в вагоне. В полученном мною приказе об этом говорится совершенно четко.

Сержант втолкнул меня обратно в купе и закрыл двери. Я слышал, как в коридоре капитан приказал сержанту не приближаться к Ньюбегину и не прикасаться к нему. Я понял, что капитан опасается, как бы неосторожное движение сержанта не раздавило яйца. Поезд снова дернулся с места, но, протащившись несколько ярдов, опять замер на месте. Я поднял раму окна и увидел, как человек в капитанской форме спрыгнул с подножки на землю и помог спуститься Харви. От железнодорожных путей до просеки осталось ярдов сорок, и, хотя водитель «Волги» постарался подъехать как можно ближе, до машины пришлось добираться по глубоким сугробам. Ее ветровое стекло то и дело заносило снегом, но стараниями ползающих по нему дворников на нем оставались два блестящих черных полукруга. Удушливые клубы дыма российского бензина из выхлопной трубы все густели, и, поскольку я высунулся из окна, до меня долетало их зловоние.

Движения трех человек были неторопливыми, как при замедленной съемке. Харви обернулся ко мне и улыбнулся. Я помахал ему рукой на прощание. Двое русских подтолкнули его к открытой дверце машины. Может, из-за глубокого снега, может, из-за тяжелых шинелей, но все они двигались с медленной хореографической грацией. Изогнувшись, Харви стал стаскивать пальто, а сержант уже стоял у него за спиной с небольшой картонной коробкой, в которую предполагалось переложить яйца. Водитель сидел на своем месте, уставившись на поезд с таким видом, словно впервые увидел его, и это зрелище его напугало. Сняв пальто, Харви стянул пиджак, чтобы извлечь яйца, которые хранились у него под рубашкой. Порыв ветра заставил рубашку вздуться, как парус, а лицо его порозовело от жгучих укусов морозца. Засмеявшись, капитан жестом поторопил его, чтобы все они могли поскорее укрыться в тепле салона. Я так толком и не понял, что случилось вслед за этим, но внезапно Харви — он по-прежнему был в рубашке с короткими рукавами, подол которой трепетал под порывами ветра — сорвался с места. Он побежал к поезду. Из-за глубокого снега ему приходилось высоко вскидывать ноги, и он производил странное впечатление, напоминая лошадь во время выездки. Преодолев первую колею, он поскользнулся на льду, но удержался на ногах, коснувшись земли пальцами правой руки.

Преследователи спешили за Харви, как вереница маленьких красных муравьев. Рванувшись с места, Харви увяз по пояс в снегу, но, высвободившись из его объятий, подпрыгнул и двинулся вперед странными конвульсивными рывками; его кидало из стороны в сторону и, падая, он выворачивался, подстраховываясь вытянутыми руками и снова выпрыгивая из снега, как чертик из коробочки. Вот где пригодилось искусство Харви, изображавшего сейчас нескончаемую балетную сюиту. Все его умение держать равновесие в ходе стремительного движения подвергалось испытанию, когда он продирался сквозь сугробы.

Отбросив картонную коробку и слегка согнув локти, сержант принял классическую позу для стрельбы. Я видел, как у него резко дернулись руки, когда он выстрелил в Харви. Шофер повернул ключ зажигания. Машина, подпрыгивая на колдобинах, двинулась за Харви. Тот стремился добраться до поезда. Вереница муравьев неотступно преследовала его, напоминая капельки крови, подгоняемые ветром. Высунувшись из машины и используя ее распахнутую переднюю дверцу как подпорку, капитан тоже открыл огонь по Харви из своего большого пистолета. Сомнительно, чтобы он мог попасть в него, поскольку «Волга» на ходу моталась и подскакивала на комьях мерзлой земли и ледяных глыбах.

Громыхнув сцеплениями, поезд дернулся и пошел. Харви почти добрался до состава, но он уползал от него. Машина остановилась на повороте дороги в том месте, где она под острым углом отходила от железнодорожных путей. Сержант прекратил стрельбу. Его одинокая фигура застыла в снегу; он стоял, вскинув руку с пистолетом и склонив набок голову, словно пародия на статую Свободы. Стрелок держал под прицелом лесенку, по которой Харви предстояло подняться в вагон: когда он вытянет руки, чтобы подтянуться за перила, то весь окажется на виду, являя собой отличную мишень. Харви добрался до поезда. Я видел, как сержант открыл огонь и ствол пистолета стал дергаться при отдаче.

Не дожидаясь результатов первого выстрела, он вслед за ним тут же выпустил еще две пули. Не знаю, осознавал ли Харви, в каком он окажется положении, поднимаясь на ступеньки, но удача, на которую он всегда так полагался, и сейчас сыграла ему на руку. Он поскользнулся, когда ему под ноги попалась то ли ледяная проплешина, то ли рельс, и во весь рост растянулся на снегу. Теперь, когда Харви выбирался из ямы в снегу, он скрылся из поля зрения, но все же я успел заметить, что локоть у него в крови, а по рубашке ползут желтые потеки раздавленных яиц. Сержанту потребовалось не больше десяти секунд, чтобы выкинуть пустую обойму, найти в кармане новую, вставить ее в рукоятку и снова занять огневую позицию, но Харви хватило этого времени, чтобы головой вперед влететь в открытую дверь вагона. Когда я выскочил из купе, он, извиваясь как уж, на животе полз по коридору. Поезд с лязгом и металлическим стоном рванулся вперед и стал набирать скорость. Харви со всхлипами тяжело переводил дыхание, и его сотрясала дрожь. Он медленно и осторожно перевалился на бок и увидел меня. Глаза его были полуприкрыты тяжелыми веками.

— Господи, как я перепугался, — выдохнул он. — Иисусе...

— Я вижу, у тебя весь живот желтый, — заметил я.

Кивнув, Харви напряг все мускулы, заставляя легкие втягивать в себя воздух.

— Мне казалось, — наконец вымолвил он, — что, пока я тут валялся, эти подонки всадят мне в задницу последнюю очередь.

— Дай-ка мне осмотреть твою руку, — предложил я.

— Дать ТЕБЕ? — взвизгнул Харви. — Неужели ты думаешь, что я не узнал в них твоих людей? Знак, что говорил об обледенении на путях, был на финском. Мы все еще на финской стороне границы. Это твои люди, одетые в форму русских пограничников!

— Они американцы, — возразил я. — Мы бы справились лучше. Дай мне осмотреть твою руку.

— Что ты собираешься делать — закончить то, что им не удалось?

— Не злись, Харви. Уж не тебе обвинять меня после того, как твои подопечные чуть не прикончили меня под Ригой.

— Ко мне эта история не имела отношения, — открестился он.

— Ручаешься честью, Харви? — спросил я.

Он замялся. Когда речь касалась его чести, врать он не мог. Он мог нести ахинею, красть, убить Каарну и того человека в зубоврачебном кресле. Он мог даже поручить своим ребятам прикончить меня, но не мог ручаться честью за вранье. Это понятие было довольно важно для него.

— Ладно, посмотри, что там у меня с рукой. — Харви повернул ко мне локоть. — Я ободрал его о дверь вагона.

Из служебного купе доносился храп пьяного проводника, и краем глаза я видел, как «Волга» исчезала на узкой лесной дороге. В багаже у Харви был лейкопластырь. Я наложил его на ссадину.

— Всего лишь царапина, — успокоил я. У нас почти не оставалось времени до появления настоящих таможенников.

Глава 26

Вечером мы остановились в гостинице «Европейская». На следующее утро, когда мы с ним завтракали в буфете — творожники со сметаной, — я постарался как можно непринужденнее изобразить церемонию прощания.

— Проводишь меня до аэропорта? — осведомился я. — Я хочу успеть на утренний рейс.

— И что меня там ждет? Двадцать громил, которые запихнут меня в самолет?

— Не надо, Харви.

— "Не надо, Харви!" — передразнил он. — Вот бы чего мне хотелось — тут же на месте выдать тебя русским.

— Послушай, Харви. Лишь потому, что ты слишком долго играл у себя в Техасе в электронную «Монополию», не стоит думать, что ты разбираешься в шпионских делах. Любому старшему офицеру русской разведки известно, что прошлым вечером я на поезде прибыл в город. Они знают, кто я такой — точно так же, как я знаю их. Теперь никто не напяливает парики и не подкладывает камешки в обувь, после чего отправляется рисовать укрепления.

— А я это делал, — сказал Харви.

— Да, ты это делал, и поэтому пару недель тебе удавалось нас дурачить. Но я никого не могу убедить, что у тебя есть последователи — разве что только те, которых показывают в ночных телепередачах.

— И все же я могу рассказать им парочку таких вещей о тебе, которых они еще не знают.

— Не увлекайся, сынок. Я в на твоем месте молчал как рыба, ибо предполагаю, что в ближайшее время тебя постигнет большое разочарование в этом городе. И когда это произойдет, ты испытаешь острое желание перебраться в какую-нибудь симпатичную дружелюбную страну — но выяснишь, что таковых для тебя практически не существует, тем более, что на сей раз у тебя не будет при себе ни жареных новостей, ни свежих яиц.

— Это ты так думаешь...

— Больше ни слова, — предупредил его я. — А то ты всю жизнь будешь сожалеть о сказанном.

— Я сожалею лишь, что те ребята в Риге не пришили тебя. — Вытерев с губ сметану, Харви отшвырнул салфетку. — Я посажу тебя в такси.

Мы вышли. Оттепель давала о себе знать. Вдоль всего проспекта водосточные трубы стонали и покряхтывали, внезапно вываливая на тротуар груды оттаявшего льда. Снегоуборочные машины убирали последние следы ночной метели, но стоило Харви обратить внимание на чистоту улиц, как в воздухе закружилась убийственная карусель снежинок, давая понять, что нового снегопада долго ждать не придется.

Мимо пронеслось несколько такси, все занятые. Одна машина, едва заметив нас, тут же выключила зеленый огонек. Я предположил, что она идет в гараж — во всем мире, стоит только ухудшиться погоде, таксисты разворачиваются и отправляются в гараж. Харви приуныл, потому что ему не удавалось поймать машину. Но я предположил, что он впал в мрачность, ибо никто так и не встретил его с поздравлениями по поводу обращения в другую веру.

— У меня голова болит, — заныл он. — А вечером поднялась температура, и еще рука ноет. Ручаюсь, что и сейчас у меня температура.

— Хочешь вернуться в гостиницу?

— Нет, со мной все будет в порядке, но почему-то все чернеет. Стоит мне нагнуться — и перед глазами черная пелена. В чем тут дело, неужели настолько серьезно?..

— Потому что все в самом деле затянуто черной пеленой. Стоит тебе нагнуться, как ты видишь мир в истинном свете.

— Тебе наплевать на всех и вся. А я себя плохо чувствую.

Но все же Харви решил не возвращаться в гостиницу. Мы медленно двинулись по Невскому проспекту вместе с толпой прохожих в верхней одежде мрачных расцветок и меховых шапках. Нам встретилось несколько широкоскулых монголоидов, невысоких юрких армян с маленькими черными усиками, морских офицеров в черной форме и высоких меховых шапках.

Какой-то парень с игривым галстуком-бабочкой схватил Харви за руку.

— Вы американец? Не хотите ли что-нибудь продать, например, фотокамеру...

— Нет, я не американец, — взвизгнул Харви, вырывая руку. Парень налетел на группу моряков, и, удаляясь, мы услышали, как они выругали его. — Из-за него у меня опять рука разболелась, та, что ранена. — Он стал поглаживать ее. Харви было собрался перейти Невский на красный свет, но я остановил его.

— Неужели в конечном итоге человек обречен подчиниться машинам? — произнес он, улыбаясь.

Я попытался понять, в какой мере он иронизирует. Имел ли Харви в виду тот самый «Мозг» стоимостью в миллиард долларов? Я этого так и не понял и теперь уж никогда не пойму, поскольку то были последние слова Харви, обращенные ко мне. Мы стояли на краю тротуара Невского проспекта. Харви поглаживал ноющую руку, а я продолжал высматривать такси.

— М-да, — пробормотал я, не отрывая взгляда от улицы.

— На той стороне куда больше машин, — решил Харви.

Мы стояли на углу, и мимо нас стремился поток транспорта.

— Вон! — крикнул я. — Вон такси идет.

Харви сорвался с тротуара. Раздался визг тормозов, кто-то ахнул, но тем не менее автобус с силой протаранил, Харви, и он исчез под колесами. Автобус дважды подкинуло, но наконец тормозные колодки сработали, и он пошел юзом в луже красной маслянистой жидкости. Машину развернуло поперек движения, и из-под заднего бампера показался куль лохмотьев. По льду расползались струйки крови. Из груды окровавленного тряпья под странным углом торчали две ноги. Оцепенев, из автобуса еле вывалилась женщина, сидевшая за рулем. Ей было чуть больше тридцати, и ее простое лицо с крупными чертами казалось совершенно круглым из-за обмотанного вокруг головы платка, завязанного под подбородком. Она вытерла ладони о бока и застыла на месте, пока тот мужчина, что ахнул, невысокий и жилистый, предварительно сняв шапку, опустился на колени рядом с телом и осторожно подтянул его к себе.

— Мертв, — сообщил он.

Женщина-шофер, заломив руки, разрыдалась, снова и снова повторяя какую-то русскую молитву. На мотоцикле с коляской подъехали два милиционера. Отвороты ушанок были у них завязаны на затылке, и они тут же стали опрашивать свидетелей. Один из пассажиров автобуса показал в мою сторону, но когда милиционеры стали озираться, разыскивая меня, я подался назад, попытавшись скрыться в толпе. Но человек, стоявший за моей спиной, не отошел. Когда один из автоинспекторов направился ко мне, он продолжал преграждать путь. Милиционер обратился ко мне по-русски, но тот человек показал ему какое-то удостоверение, после чего коп отдал честь и повернулся кругом.

— Сюда, — сказал человек. — Я отвезу вас в аэропорт.

Женщина-водитель, захлебываясь рыданиями, продолжала молиться. Тело Харви уже вытащили из-под автобуса, и она увидела его лицо. Мне не хотелось никуда отправляться с этим человеком, я испытывал желание как-то успокоить эту женщину, объяснить ей, что она ни в чем не виновата, втолковать, что она всего лишь жертва обстоятельств и избежать их она была не в состоянии. Но тут мне пришло в голову, что, может быть, и она несет свою долю вины, что жертвой обстоятельств был Харви. Ни она, ни миллионы других и пальцем не шевельнули, дабы хоть как-то оздоровить этот сумасшедший мир, пребывая в котором, я мог гордиться своим местом в нем и презирать Харви за его кодекс чести и стремление истово следовать ему.

— В аэропорт? — повторил мужчина.

Один из милиционеров стал засыпать песком лужу крови и масла.

— Да, будьте любезны, полковник Сток, — сказал я.

Подтаявшая водосточная труба рядом с нами с грохотом вывалила на тротуар кучу влажного льда.

Выбравшись из толпы зевак, Сток щелкнул пальцами. «ЗИС», стоявший на другой стороне улицы, резко развернулся и подъехал к нам. Выскочивший водитель открыл дверцу. Сток подтолкнул меня к машине. Радио в салоне передавало предупреждение о состоянии льда на Неве, предостерегая жителей от прогулок по ней. Сток приказал водителю выключить приемник.

— Да, лед! Вот уж в чем я разбираюсь. — Сток вытянул из кармана небольшую фляжку и протянул ее мне. — Выпейте, поможет согреться.

Я сделал глоток и зашелся в кашле. Напиток оказался таким крепким и горьким, что у меня перехватило горло.

— "Рижский бальзам", — отрекомендовал он. — Сейчас согреетесь.

— Согреюсь? Да вы что, хотите спалить меня? — Но когда машина вырулила на дорогу к аэропорту, я все же сделал еще один глоток.

Обернувшись, я бросил последний взгляд на автобус. Сколько бы ни сыпали песка, кровь и масло все равно просачивались сквозь него.

На некоторых машинах марки «ЗИС» была установлена специальная сирена, звук которой предупреждал дежурных милиционеров, что приближается «очень важное лицо». Она имелась и машине Стока, и мы без остановок пролетали все перекрестки.

— Сегодня у меня памятная дата, — сообщил Сток. — В этот день в финскую я получил ранение. — Он потер плечо. — Меня ранил снайпер. Выпей он чуть поменьше, то, скорее всего, уложил бы меня. — Сток засмеялся. — Они нечасто промахивались, эти снайперы, — мы называли их кукушками. Они просачивались на километры за линию фронта, и, случалось, им на мушку попадались даже генералы. Бывало, что, переходя нашу передовую, они подкармливались из наших полевых кухонь и скрывались в своих бункерах. Тот день мне запомнился, он был почти таким, как сегодня. Все обледенело, шел легкий снежок. Я служил в танковом полку. Мы увидели несколько регулировщиков в форме, с нарукавными повязками, которые, размахивая флажками, приказывали нам съехать с дороги. Это никого не удивило, мы часто прокладывали маршрут напрямую. Но регулировщиками оказались финны в красноармейской форме. Вдруг мы очутились под плотным огнем. Я откинул крышку люка — считал, что должен все видеть собственными глазами. За что и поплатился. — Он еще раз потер плечо и засмеялся. — Так ознаменовался мой первый день на передовой.

— Не повезло.

— У нас в России есть поговорка: первый блин комом. — Он продолжал держаться за плечо. — Порой в холодный день мышцу начинает дергать. В госпитале на передовой рану зашили кое-как, но вы не можете себе представить, до чего там было холодно. Бои шли, даже когда температура опускалась ниже сорока. Открытые раны обледеневали. Лед — это страшная вещь. — Сток вытащил пачку сигарет, и мы закурили. — Словом, что такое лед, я знаю, — повторил он и выдохнул большой клуб дыма. Водитель включил сирену. — Во время Великой Отечественной я воевал в этих местах. Как-то пришлось идти тут на лыжах, чтобы проверить толщину льда, — надо было убедиться, что покров на Ильмень-озере выдержит тяжелые танки «KB» — по сорок три тонны, — и с их помощью мы сможем ударить во фланг 290-й пехотной дивизии фашистов. Сорок три тонны — это значит по триста фунтов на квадратный сантиметр. Лед на озере Ильмень оказался лучше не надо. Озеро промерзло почти до дна, но все же случалось, что у тебя на глазах лед гнулся, буквально прогибался под весом танков. Конечно, танки на марше рассредоточились по всей площади озера. Впереди их ждали еще две речки с таким быстрым течением, что лед на них не успевал как следует схватиться. Передовые дозоры уложили в воду бревна, чтобы они смерзлись воедино. От танка к танку мы протянули стальные тросы, связав их, как альпинистов, и первые четыре переправились по бревнам и по льду без хлопот, разве что тут и там потрескивало. А когда пятый танк был уже на полпути, раздался треск, как пистолетный выстрел. Первые четыре рванули и успели удержать пятый, когда он с грохотом почти ушел под лед — а тот имел толщину в полметра. Примерно минуты три ни одна из машин не могла сдвинуться с места, они прямо дрожали от напряжения, как... — Сток замолчал, сплел пальцы огромных рук и хрустнул суставами. — Стоял вот такой оглушительный треск.

— В такой ледяной воде экипаж не продержался бы и трех минут.

Сток удивился.

— Экипаж? Да у нас хватало подменных. — Засмеявшись, он рассеянно уставился куда-то в пространство, видя там свою юность. — Людей нам всегда хватает, — усмехнулся Сток. — Хватает, чтобы следить за вами, да и за мной.

Мы развернулись поперек движения, направляясь к Зимнему дворцу. На площади перед ним стояла дюжина туристических автобусов и длинная вереница очереди терпеливо ждала, пока ее допустят до лицезрения царских сокровищ.

— И хватило, чтобы выследить Харви Ньюбегина, — заметил я.

— Харви Ньюбегин, — Сток тщательнее, чем обычно, произнес имя, — типичный продукт вашей порочной капиталистической системы.

— Есть человек, именуемый генерал Мидуинтер, — напомнил ему я, — который считал Харви типичным продуктом вашей системы.

— Есть только один генерал — зима. — Сток не упустил случая использовать игру слов. — И он на нашей стороне.

Теперь машина мчалась по набережной Невы. На другом берегу за завесой снега я видел Петропавловскую крепость и очертания старого крейсера «Аврора». Статуи в Летнем саду закрыли деревянными ящиками, чтобы уберечь их от сырости. Снегопад настолько усилился, что я подумал, не отложат ли рейс. Кроме того, я не мог не гадать, в самом ли деле Сток везет меня в аэропорт.

— Харви Ньюбегин был вашим другом? — спросил Сток.

— Откровенно говоря, сам не знаю.

— Он не очень верил в западный мир.

— Он вообще мало во что верил. Он считал, что вера — это излишняя роскошь.

— На Западе это в самом деле роскошь. Христианство учит, что если ты сегодня будешь работать в поте лица своего за минимальное вознаграждение или вообще даром, то завтра после смерти ты проснешься в раю. Такая вера не что иное, как роскошь.

Я пожал плечами.

— А марксизм учит, что если сегодня ты будешь работать даром или за минимальное вознаграждение, а завтра умрешь, то твои дети будут жить в раю. В чем разница?

Не отвечая, Сток растер подбородок и стал рассматривать людей на переполненных тротуарах.

— Один из руководителей вашей христианской церкви, — наконец проронил он, — недавно выступал на конференции. Он сказал, что наибольшие опасения у них вызывает не мир без Бога, а Церковь без веры. Такая же проблема стоит и перед коммунизмом. Мы не боимся мелкой психопатоидной злобности вашего Мидуинтера, она может пойти нам только на пользу, ибо наши люди сплотятся еще больше перед лицом угрожающей нам ненависти. Мы должны бояться потери внутренней чистоты — безверия наших руководителей, которые не остерегутся предать принципы ради сиюминутных политических выгод. На Западе все ваши политические течения и движения от левых путаников до одержимых правых знают, как искать компромисс между разными взглядами — пусть и наивными — ради обладания реальной властью. У нас же в России есть соглашательство... — Он замолчал.

— В понятии компромисса нет ничего унизительного, — возразил я. — Если пришлось бы выбирать между компромиссом и войной, я бы предпочел пойти на компромисс.

— Я имею в виду другое. Не компромисс между моим миром и Западом; я говорю о компромиссе между сегодняшним социализмом в России — могучим, реалистичным, имеющим всемирное значение, — и советским социализмом моей юности — идеалистическим, чистым и бескомпромиссным.

— Вы говорите не о социализме, — покачал я головой, — а о своей юности. Вы сожалеете не о том, что исчезли идеалы вашей молодости, а о том, что ушла сама молодость.

— Может, вы и правы, — согласился Сток.

— Еще бы. Все, что произошло со мной за последние несколько недель, обязано лишь этой печальной зависти и восхищению, которые старость испытывает перед молодостью.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18