Глава 2

Оливия Ассичи-Селебр сидела в кресле из слоновой кости рядом с пустым троном дожа и что есть сил пыталась вникнуть в дела города.

Строители снабдили древний дворец всеми возможными удобствами, принимая в расчет тропический климат Селебры. Когда жарило полуденное солнце, высокие потолки и просторные залы, в которых гулял легкий ветерок, дарили приятную тень. Однако грандиозное сооружение было плохо приспособлено к бурям и ураганам. В эту жуткую ночь невидимые великаны бродили по галереям, гремели дверями, раздували шторы. Даже в величественном и всегда безмятежном Зале с Колоннами стоял дикий грохот. Пространство между колоннами, отделявшими зал от речной террасы, закрыли массивными деревянными ставнями, но и они метались на ветру, точно листья осины. Время от времени сильные порывы ветра высасывали из зала весь воздух или, наоборот, заполняли его воздухом так, что у Оливии закладывало уши. Вода стекала из-под ставен на пол и собиралась в лужи на разноцветных плитках. Где-то вдалеке злобно рокотал гром.

У Оливии раскалывалась голова и звенело в ушах. Ее старшие писари, Дженни и Альтуз, покорно сидели, скрестив ноги, возле трона, в окружении корзин с глиняными дощечками и заостренными перьями. Из-за их спин то и дело выглядывал ученик, готовый исполнить любой приказ старших. Пламя в двух крошечных масляных лампах металось на ветру, почти не отбрасывая света. Остальной зал являл собой беспокойный, грохочущий мрак.

Оливия не доверяла ни Дженни, ни Альтузу. Дженни уже много лет служил дожу и своим собственным интересам – причем необязательно в таком порядке. Старый и иссохший, он больше походил на еловую шишку, обернутую в церемониальное одеяние писаря. Альтуз был намного моложе и попал во дворец недавно. Он умело прятал мысли за невероятно честными газельими глазами и в целом производил приятное впечатление на окружающих. Казалось, он знает свое дело, однако мастером-писарем стал после того, как побывал в постели Дженни. Обоим порой приплачивали аристократы – впрочем, сомнительная верность дожу имела место испокон веков и не переходила границ допустимого. Увы, писари прекрасно знали, что Оливия практически не имеет власти. Иногда она задавалась вопросом, все ли письма, которые она диктует, уходят по назначению, и сколько людей их читает, прежде чем они покинут дворец.

– Письмо, – устало проговорила она. – От нашего дожа командиру фланга Джорваку. Обычные приветствия.

Альтуз начал водить пером по глине, а Дженни поднял голову.

– Миледи, какой титул лучше указать: обычный или тот, который он себе присвоил – «правитель Селебры» и так далее?

– Как я сказала.

Глупо было писать малолетнему бандиту, живущему в конце переулка и даже не умеющему читать, но в прошлый раз, когда она отправила к нему посыльного, его вернули на носилках. Потребовалось два целителя, чтобы привести его в чувство. Джорвак отнесет дощечку общественным писарям, а они не умеют держать язык за зубами. Этим Оливия ничего не добьется, но по крайней мере, о ее протесте узнает весь город.

– Начинай. «Шесть дней назад мы сообщили вам о преступлениях, которые до сих пор остаются безнаказанными. Не проходит и дня, чтобы ваши люди не насиловали, не избивали и не грабили жителей города, нарушая обещания, данные нам лордом крови пятнадцать лет назад, когда мы отдали Селебру на его милость».

Она подождала, пока перо перестанет двигаться.

– «Мы отправим лорду крови Стралгу подробный отчет о совершаемых здесь преступлениях и потребуем…»

– Миледи! – пробормотал Дженни.

– Пиши! «…и потребуем, чтобы вину возложили на вас».

Оливия замолчала и вздохнула. Она не имела ни малейшего представления о том, где сейчас Стралг. Впрочем, он редко обращал внимание на ее просьбы. Возможно, командир фланга Джорвак примчится во дворец и заставит ее проглотить свои слова вместе с глиняной дощечкой – но даже это поддержит ее рассыпающуюся в прах репутацию.

– Обычное завершение письма.

Через минуту писарь опустился на колени у ее ног и протянул первую дощечку. Она поставила печать мужа сперва на ней, затем на копии для архива.

Из тени выступил кланяющийся герольд.

– Да?

– Мастер-наставник Дицерно, миледи. Он просит аудиенции по очень срочному делу.

Оливия не припоминала, чтобы эта чопорная мумия, мастер-наставник Дицерно, употреблял выражения вроде «по очень срочному делу». Что же натворил Чайз? Зато теперь есть достойный повод покончить с делами.

– Писари, ступайте домой. Запечатаем таблички завтра. – Утро вечера мудренее. Быть может, ей еще удастся придумать более правильный способ борьбы с мерзким Джорваком. – Пригласите благородного наставника. – Она снова вздохнула. – И пришлите сюда нашего сына.

Они ушли, оставив ее в одиночестве и полумраке. Ураган гремел мощными ставнями, словно чудовище, рвущееся во дворец. Пьеро, будь все по-прежнему, запланировал бы назавтра объезд города: оценил бы причиненный ущерб, утешил пострадавших и оказал посильную помощь. Оливия не знала, может ли позволить себе то же самое. Она боялась, что над ней только посмеются или ее жеста вовсе никто не заметит.

Четвертой дочери древнего, но обедневшего торгового дома, на роду было написано выйти замуж за какого-нибудь процветающего аптекаря или мастера-ремесленника, позарившегося на ее аристократическое происхождение. Но по воле священного Эриандера или, возможно, Сьену, пятнадцатилетняя Оливия попалась на глаза лорду Пьеро – овдовевшему и бездетному дожу. Ее мать от радости потеряла сознание, а сестры еще долго не могли прийти в себя.

Оливия родила ему трех сыновей и дочь, и дом их был полной чашей, покуда не пришли вигелиане. Стралг забрал ее и детей в Вигелию. Позже он вернул ее мужу, и она родила пятого ребенка. Даже в юности она не отличалась стройностью, а сейчас заметно погрузнела. Она умело исполняла обязанности дожа Селебры, пока Пьеро страдал от мук, насланных Темной, но Совет мирился с ней лишь потому, что еще не решил, как с ней поступить. Когда они придут к консенсусу, ее власти конец.

Даже при таких обстоятельствах управлять городом было легче, чем исполнять материнский долг.

Бледный плащ замерцал в темноте. Старик осторожно опустился на колени, затем коснулся лбом пола ровно на границе тусклого света и тьмы. Все остальное пространство в зале окутал мрак и захватил бушующий ураган.

Оливия могла по-разному поступить с учителем. Однажды Пьеро оставил нежеланного просителя в таком положении на полдня, пока тот не закричал от боли. Или она могла велеть ему приблизиться, и тогда он пополз бы к ней, точно насекомое.

Однако она поступила иначе.

– Добро пожаловать, мастер Дицерно.

Это означало, что он может встать и подойти – естественно, отвесив несколько поклонов. Правительница и наставник были одни: в таком огромном зале никто бы их не подслушал.

– Итак, что на сей раз натворил мой скверный сын?

Чайз был уже выше ее ростом и совершенно неуправляем.

Дицерно имел репутацию учителя, превращающего самых упрямых животных в образцовых граждан, но она бы не удивилась, приди он к ней с заявлением, что столкнулся с равным противником, а потому умывает руки и не желает иметь ничего общего с неподдающимся воспитанию малолетним хамом. И тогда языкам Селебры найдется новая работа. Говорят, яблоко от яблони недалеко падает.

– Насколько я знаю, ничего, миледи! – удивился наставник. – На мой взгляд, он даже взялся за ум. Лорд Чайз испытывает настоящие угрызения совести, когда вас обижает, хотя и не может сказать это вслух. Молодые люди его возраста с трудом признают ошибки. Если позволите дать вам совет… несколько слов похвалы с вашей стороны пришлись бы очень кстати. Я счастлив его успехами и стараниями.

Оливия мысленно возблагодарила бога и богиню. Нет, всех Их.

– Я непременно его поздравлю. Вы меня очень порадовали! Но если дело не в моем сыне, то что выгнало вас из дома в такую погоду?

Она с удивлением заметила, как гордый старик огляделся по сторонам, пытаясь проникнуть взглядом в тени. Он волновался, однако выглядел довольнее, чем обычно.

– Я пришел от очень важного посетителя, миледи. Он попросил меня устроить аудиенцию с его светлостью, и я объяснил ему, что это невозможно. Поэтому он умоляет вас его принять. Здесь. Он особенно настаивает на том, чтобы встреча состоялась в Зале с Колоннами.

Оливия попыталась скрыть нахлынувший страх за гневными словами.

– Возмутительно! Он диктует мне, где мы должны встретиться?! Даже Кулак не осмелился бы на такое! Кто этот нахал?

Она с ужасом осознала, что догадывается, кто послал к ней наставника. За прошедший год война подступила к самой Селебре.

Дицерно сделал еще шаг в ее сторону. Его тихий голос стал похож на тончайшую паутину и был едва слышен за грохотом непогоды.

– Вероятно, этот человек сейчас более могущественней, чем лорд крови.

Оливия почувствовала себя так, словно вся ее кровь превратилась в лед.

– Лично? – прошептала она. – Он здесь, в Селебре? – Лед, сплошной лед. – Вы уверены?

– Я был его учителем, миледи. Он чуть старше Дантио. Ему можно доверять. Он… временами он по-солдатски груб, миледи, но до лорда крови ему далеко.

Разумеется. Стралг один такой. Абсолютное зло не может дважды появиться в человечьем обличье.

– Что ему надо?

– Он не сказал.

– Завтра, когда советники…

Дицерно покачал головой.

– Он дал клятву, что покинет город до рассвета. Миледи, я ручаюсь, ему можно доверять! Не забывайте, что он… из аристократической семьи Селебры. Миледи, вы должны его принять!

Пьеро не стерпел бы этого слова, а Дицерно никогда не употребил бы его без надобности.

Сам Марно Кавотти?! Даже представить страшно, что сделает Стралг, если проведает о встрече, а Оливия лучше многих знала, как далеко может зайти его жестокость. И что, если она не станет разговаривать с Мятежником? Она оказалась между двух огней. Мать Кавотти была Советницей, но они с Оливией не ладили. Впрочем, та вряд ли испытывала нежные чувства к сыну.

Оливия, задрожав, кивнула.

– Приведите его. Поговорим здесь, раз ему так угодно.

Оливия решила непременно получить совет и наставления Пьеро. Она быстро шагала по коридорам, в которых гулял ветер, и молилась священной Синаре о том, чтобы муж был в состоянии ей помочь. Она отправилась к нему одна, держа в одной руке крошечную масляную лампу и другой рукой защищая ее от ветра. Два года назад Оливия шла бы к нему в сопровождении целой свиты придворных дам и слуг с лампами, но с тех пор, как здоровье Пьеро ухудшилось, ее окружение заметно поредело – в основном по ее же воле. Сейчас она боялась придворных, представляя себе, как они смеются у нее за спиной и рассуждают о жалких попытках Ассичи-Селебр управлять городом. Они намекали, что Совет должен назначить другого регента, иначе лорд крови вскоре навяжет им нового дожа по собственному усмотрению. Нет, людям лучше не знать, как близок к смерти их правитель, когда его законные наследники все еще на другой Грани. Оливия постепенно отказалась от слуг. Весь двор словно бы вымер, и временами она чувствовала себя единственным живым человеком во дворце или даже в городе.

Главная спальня дожа производила неизгладимое впечатление на входящих. Настоящая сокровищница, где дожи рождались, давали жизнь наследникам и умирали – так думал народ. Пьеро никогда ею не пользовался и говорил, что чувствует себя в ней музейным экспонатом. Они с Оливией спали в роскошных покоях для гостей. Одна из больших комнат теперь превратилась в святилище Налы и вся пропиталась запахом священного дерева, которое сжигали перед изображением богини. Хотя казалось, что в покоях никого нет, здесь было четыре налиста, две сиделки и три дворцовых лакея. Некоторые слуги дремали, растянувшись на широкой спальной платформе. Вне всякого сомнения, они не ожидали возвращения правительницы. Старшая из сестер Милосердия – крупная пожилая женщина в белом плаще, свидетельствующем о ее положении – стояла на коленях перед алтарем священной Налы и молилась; остальные наблюдали за игрой в тегаль. Игроки и зрители вскочили на ноги, когда вошла Оливия. Она без слов промчалась через комнату в короткий коридор, ведущий ко внутренним покоям, где одну из комнат превратили в больничную палату Пьеро. Он говорил, что хочет умереть в тишине.

Услышав голос мужа, она замерла в дверях, охваченная внезапным гневом – она множество раз твердила слугам, что ее надо позвать, если ему станет лучше. Комната была маленькой, совсем простой, и даже цветы в горшках, расставленные у дальней стены, не могли перебить запах смерти. Умирающий дож лежал на переносной кровати, его лицо в тусклом свете ламп, казалось, приобрело цвет охры. Пьеро никогда не был крупным мужчиной, а теперь иссох и сморщился, точно прошлогоднее яблоко.

На табурете возле кровати сидел еще один последователь культа Налы в темном плаще с капюшоном и прислушивался к хриплому шепоту дожа. Оливия неслышно подошла ближе, пытаясь разобрать государственные тайны, но муж говорил не по-флоренгиански. Вскоре она поняла, что это и не вигелианский, которому она урывками училась в плену.

– Что?

Налист подпрыгнул от неожиданности и огляделся по сторонам. Оливия привыкла к тому, что братья Милосердия – немолодые люди, да и правителю Селебры присылали только самых старших членов культа. Этот же налист был юн и явно напуган появлением Оливии.

– О чем он говорит?

Юноша улыбнулся грустной улыбкой налистов. Ее, по крайней мере, он успел освоить, хотя прошел посвящение совсем недавно. Видимо, ему поручили ночное дежурство втайне от Оливии.

– Ничего, миледи. Бессмысленный набор звуков.

Он что-то прошептал больному и похлопал его по руке. Пьеро тут же замолчал.

Оливия не знала – возможно, никто из непосвященных не знал – какое облегчение дарит больному сама Нала, а к чему его подталкивают налисты.

– Ты заставил его умолкнуть? Да как ты посмел?!

– Я не заставил, миледи, скорее позволил. Ему так легче.

– Оставь нас. Позже я поговорю с главой вашего культа.

Юноша осторожно положил руку Пьеро на одеяло и встал.

В этот момент на его лицо впервые упал свет, и Оливия увидела слезы на щеках и красные глаза. Она изумленно поставила лампу на стол и взяла освободившийся табурет. Налист поклонился и вышел.

– Где они?

Шепот Пьеро, внятный и четкий, заставил ее вздрогнуть. У него были открыты глаза, хотя она видела, что его взгляд блуждает.

– Верни их!

Он нахмурился, взглянув на нее – озадаченно, словно не понимал, что происходит.

– Кого вернуть, дорогой?

Мятежник в городе, а Пьеро в своем нынешнем состоянии не может дать ей совет. Поначалу, чтобы прогнать боль, хватало одного короткого посещения налиста в день, теперь же муки постоянно возвращались, давая Пьеро лишь короткие передышки. Оливии не следовало его беспокоить. С другой стороны, если бы она не пришла, она бы не встретила мальчишку, который ставил над ее мужем какие-то мерзкие опыты.

– Детей! – Пьеро закрыл глаза, а когда открыл их, то был уже в ясном сознании и улыбался. – Мне приснился сон. О том, что дети вернулись.

Не в пример налисту, Оливия давно выплакала все слезы.

– Вот увидишь, скоро они вернутся, милый. Стралг обещал их прислать.

Только полный идиот поверил бы обещаниям чудовища.

– Знаешь, они такие взрослые.

Она кивнула. Да сжалятся над ними Двенадцать! Прошло столько лет… Даже если они живы, какое им дело до Селебры? До Флоренгии? И до родителей…

– Фабия, наверное, уже стала молодой женщиной.

– Она красивая, – вздохнув, проговорил он.

– Какой она была… в твоем сне?

– Очень похожа на тебя, дорогая. Такой же яростный взгляд. Мне всегда нравились твои глаза.

– А мне ты говорил про другое.

– На людях – про глаза. – Он улыбнулся. – Видела бы ты Бенарда! Он очень сильный. – Пьеро снова улыбнулся. – Всего лишь сон, но какой же яркий! Они плывут на лодке, представляешь? Через Границу на лодке! У Бенарда всегда были способности к искусству. Он стал скульптором. Говорит, что плечи у него такие широкие от постоянной работы с мрамором. А помнишь, мы называли Орландо бойцом?

Нет, она помнила лишь тот страшный день, когда их забрали: Стралг протягивает руки Орландо, который еще слишком мал, чтобы отличать добро от зла, и идет к нему. Дантио в ужасе наблюдает, Бенард прячет лицо в ее юбках, Фабия плачет, требуя молока. Она не могла представить себе выросшую Фабию и даже Дантио.

– Медный ошейник, – хмурясь, пробормотал Пьеро. – А Дантио… огромное горе, дорогая. И огромная мудрость. Я всегда твердил, что из него получится отличный игрок в тегаль, помнишь? Они со мной разговаривали. Спрашивали… – Он поморщился. Его лицо так исхудало, что на нем словно остались только зубы и ввалившиеся глазницы. – Они меня спросили, кто… – Тяжелый вдох. – …кто станет моим наследником.

– И что ты ответил?

Голос мертвеца, так это называли. Когда умирающий дож объявлял имя наследника, его голос считался в Совете за один, не больше и не меньше, но за всю историю Селебры воля правителя не выполнялась очень редко. Пьеро еще не сделал заявления, потому что не знал, кто из детей жив – возможно, они все мертвы. Он покачал головой, не в силах произнести ни слова. На изможденном лице появились капельки пота – вернулась боль, терзавшая его тело.

Оливия встала, вышла из комнаты и тут же наткнулась на молодого брата Милосердия, стоящего в коридоре. Он бросился к кровати и схватил больного за руку, не успев даже присесть. Через несколько мгновений Пьеро мирно спал.

Налист оглянулся через плечо и посмотрел на Оливию.

– Прости меня за резкость, – сказала она. – Как тебя зовут?

– Луиджо, миледи.

– Спасибо тебе, брат Луиджо. Ты подарил ему радость. Прошу тебя, продолжай.

– Непременно, миледи.

– Двенадцать благословений тебе.

– Так он не умер? – проговорил Стралг.

Голос, прозвучавший у нее за спиной, было невозможно забыть или перепутать – глубокий, царственный и мужественный. Словно боевой горн.

Она вскрикнула от удивления и так резко обернулась, что чуть не упала.

Казалось, он растет с каждым днем. Все еще тощий, кожа да кости, на бедрах мальчишеская повязка. Очень скоро он возмужает. Золотые браслеты украшали его запястья, на шее висел тяжелый шнурок с кусочками серебра. У сына была смуглая кожа флоренгианина, а вот нос постепенно превращался в орлиный. Окрепнув, его голос звучал в точности, как отцовский, да и внешне Чайз был невероятно похож на Стралга.

– Ты велела мне прийти. Я решил, что он умер.

– Нет. Идем.

Она прошла мимо и не произнесла ни слова до тех пор, пока они не покинули святилище. Кивком поблагодарив старшую сестру, Оливия вышла в коридор со своим высоким внебрачным сыном, следовавшим за ней по пятам.

Они шагали по коридору рядом, и ее маленькая лампа отбрасывала причудливые тени на высокие стены. Чайз, конечно, лампу не взял. Его молодые глаза лучше видели в темноте.

– Я хотела сказать, что мастер Дицерно доволен твоими успехами. Он говорит, ты очень стараешься, и я счастлива это слышать.

– И все? – фыркнув, спросил он.

Оливия стала лихорадочно искать правильный ответ. Но разве подростку угодишь? Опыта у нее не было, ведь Дантио и всех ее детей забрали, когда они были маленькими. А теперь она слишком стара для учебы. Оливия вздохнула.

– Ты взрослеешь. Если будешь и дальше делать успехи, я разрешу тебе носить кинжал. Можешь выбрать…

– А почему не меч?

Все-таки в двигающуюся мишень попасть очень трудно.

– Пока не научишься им как следует владеть, даже не мечтай. Не то станешь подарком в праздничной упаковке для первой попавшейся уличной банды.

– Но со мной же будут стражники, – мрачно возразил Чайз.

– Значит, случись что, ты постоишь в сторонке и не достанешь меч из ножен?

Отсутствие кинжала, по всей видимости, перестало быть для ее сына больной темой и источником непреходящего позора.

– А больше ты ни о чем не мечтаешь?

– Водить девушек в свою комнату.

Чтобы справиться с потрясением, Оливии пришлось несколько раз перевести дух. Мастер Дицерно советовал ей «быть справедливой, честной и поощрять сына при каждом удобном случае». Что ж, ладно хоть в комнате, а не под кустом.

– А ты их водил?

– Возможно, – помолчав, ответил Чайз.

Она знала, что он дважды пытался это сделать, но ему не позволили стражники. Зато сейчас он ей не соврал. «Поощряйте его», – сказал наставник.

– Хорошо, если будешь достойно себя вести, я дам тебе ключ от потайной двери.

Она покосилась на Чайза. Он был доволен. Очень доволен. И вроде бы слегка покраснел, хотя сказать наверняка при таком освещении было трудно. Когда он начнет раздаривать дворцовое серебро? Совсем скоро какая-нибудь девка раззвонит повсюду о том, что он ее изнасиловал, и она забеременела.

– Ты уже почти взрослый. После Нового года наденешь собственную печать, и я освобожу тебя от жесткой хватки мастера Дицерно. Если отцы и братья девушек начнут гоняться за тобой с дубинками, разбираться будешь сам.

– К тому времени я стану дожем.

– Что?! – Ее крик эхом отдался в стенах длинного коридора.

– Кроме меня наследников не осталось. Кого еще могут выбрать? – с усмешкой проговорил он.

– Чайз, Чайз, милый… я тебе никогда не лгала. Ты же знаешь, что Пьеро не твой отец.

– Зато ты лгала остальным. Дож меня признал. Не хотел говорить всем, что его жена спуталась с другим мужчиной.

Пьеро бы хватило нескольких слов, чтобы поставить сына на место. Ей – нет. Однако Оливия сдержалась и не закричала.

– Ты давно смотрел в зеркало?

Чайз рассмеялся.

– Веристы называют меня «маленький Кулак»!

Дружба их сына с солдатами гарнизона была первой причиной бесконечных семейных ссор. Даже запрет на ношение кинжала не вызывал столько протестов. Чайз заявил, что учит вигелианский. Оливия была против. Только теперь она поняла: если ледяные демоны сообразят, что он сын лорда крови, они будут выполнять его приказы, и тогда мальчик станет опасен.

– Решение принимает Совет.

– Пьеро меня признал! – закричал Чайз и остановился. – Они не посмеют выбрать другого!

Она повернулась к нему лицом, чувствуя, что тонет. Почему ей не приходило в голову, что рано или поздно Чайз захочет власти? Неужели в этом причина его хорошего поведения?

– Стралг… – выдавила она. – Твой отец забрал меня силой и семь шестидневок держал меня в плену, насиловал, оскорблял и забрал у меня грудную дочь. Отпуская меня домой, он сообщил, что я беременна мальчиком – так ему сказали прорицательницы. Поскольку мои дети были у него в заложниках, он обязал меня выносить и родить сына, а Пьеро – воспитывать тебя как родного, иначе он убьет всех четверых.

Сын Стралга пожал плечами.

– Получается, у него не было выбора.

Действительно, с какой стати Чайзу испытывать благодарность?

– У Пьеро был выбор, потому что я не рассказала ему об угрозе Стралга. Он знал, что ты не его сын, но ты был ни в чем не виноват, поэтому он оставил тебе жизнь. Он растил и любил тебя. Когда тебя еще можно было любить.

Оливия сразу пожалела о своих словах. Чайз был даже слишком любимым сыном. Когда у них отняли детей, им больше не о ком было заботиться, и они страшно его избаловали. Теперь же родительская слабость принесла ужасные плоды.

Неожиданный порыв ветра загасил огонек ее лампы.

– Ты сама призналась, – голос Стралга эхом разнесся в темноте, – что Кулак хотел, чтобы я родился. Выходит, он решил сделать меня дожем Селебры.

Нет. Стралг лишь продемонстрировал Пьеро свое презрение, отпустив Оливию беременной, но она не могла сказать это Чайзу.

– Совет знает, что для них хорошо, – заявил Чайз. – Они будут делать то, что велит мой настоящий отец, как делал твой жалкий бесхарактерный муж. – Ненавистный голос сорвался на визг. – Мой настоящий отец велит им выбрать меня! И если ты будешь хорошо себя вести, возможно, я позволю тебе водить во дворец мужчин!

Пока Оливия мучительно придумывала подходящий ответ, любой ответ, она вдруг вспомнила, что идет на встречу с Марно Кавотти. Если Чайз Стралгсон увидит хотя бы намек на то, что Мятежник во дворце, он быстрее молнии помчится в бараки вигелиан на другой стороне улицы, чтобы получить обещанную награду.

Он молча развернулся и бросился бежать. Она заметила его тощую тень в тусклом свете в конце коридора, когда он свернул за угол и влетел в Зал с Колоннами.

Ураган постепенно отступал. Одну из больших ставен на колоннаде открыли и сдвинули в сторону, чтобы впустить внутрь проблески серого света и напитанный жаром воздух. Ливень на внешней террасе превратился в мелкий дождик. Заставив себя идти спокойно, Оливия вошла в Зал, где уже ждали трое человек.

Серебристое одеяние, серебряные волосы – мастер Дицерно держал в руке лампу. У него за спиной стоял Чайз в набедренной повязке, на шее то и дело вспыхивали и гасли отблески серебра. Он был почти того же роста, что и наставник, однако рядом с третьим человеком казался ребенком. Будущих веристов отбирали по размерам, но с годами они становились еще больше – увеличивались с каждой битвой. Так по крайней мере говорили.

Когда она подошла к ним, то с ужасом увидела, что третий человек одет в плащ налиста. Капюшон скрывал его голову и плечи, оставляя открытым только лицо – никакая другая одежда не спрятала бы медный ошейник. Тем не менее Оливии показалось немыслимым святотатством, что Герой изображает из себя брата Милосердия. Все трое опустились перед ней на колени, Чайз на миг позже остальных. По правилам он должен был ей поклониться, а затем представить посетителя.

Дицерно выждал несколько секунд и произнес: