Глава 1

Тревис

Роли, Северная Каролина Октябрь, 2011

Когда я проснулся в хвосте фургона, было 9.40. Девять часов сорок минут! А что, если Эрин уже уйдет из кофейни, когда мы туда доберемся? Что, если ее там нет? Эта фраза крутилась у меня в голове, пока я собирался и одевал Беллу. Моей девочке приснилась овечка, ее мягкая игрушка, и ей хотелось рассказать мне свой сон во всех подробностях, но, надевая на нее самую чистую одежду, что у меня для нее нашлась, я мог думать только об одном: а что, если Эрин там уже нет?

Вчера Рой сказал мне по телефону, что я сделал отличный выбор. «Ты сможешь на этом разбогатеть, братишка». Я подумал о его золотых часах и красном «Мустанге». «Богатство меня не интересует, – ответил я. – Мне нужно ровно столько, чтобы прокормить себя и Беллу, пока я ищу постоянную работу». – «Это ты сейчас так думаешь», – сказал он. Даже разговаривая с ним по телефону, я чувствовал какую-то противную льстивость. Этот фраер был временами настоящим кретином. «Подожди, пока почувствуешь вкус легких денег». – «Послушай, – сказал я, – скажи мне только, где мы встретимся и когда?» – «Мы подъедем к тебе около одиннадцати завтра вечером. Ты все еще там обретаешься? Парковка около «Таргета»?» – «Да». – «Не забудь запастись бензином, чтобы хватило до границы с Виргинией и обратно», – сказал он и отключился.

Теперь целый день буду париться по поводу своего решения, и, если все пойдет по плану, придется на некоторое время расстаться с Беллой. При одной мысли об этом сердце у меня сжалось. Эрин – хорошая женщина. Я это чувствовал. И Белла знала и любила ее. Все дело в том, что Эрин могла оказаться слишком порядочной и напустить на меня полицию. Оставалось только надеяться, что она этого не сделает.

У меня дрожали руки, когда я нацарапал записку на обороте заправочной квитанции и незаметно сунул ее в карман штанишек Беллы, чтобы она не спросила меня, что это, и не попыталась вытащить. Я вспомнил, как дрожали руки у мамы. «Легкий тремор», – назвал это доктор и добавил, что симптом безобидный и незаметный. У меня он был не очень легкий. Я с трудом сумел помочь Белле натянуть носки.

– Я хочу есть, папа, – сказала она, надевая туфли.

Я открыл «Тик-Так» и высыпал ей на ладонь пару драже.

– Мы скоро будем завтракать, – сказал я. Она сунула драже в рот.

Я представил себе, как Эрин находит записку. Ведь она же должна ее найти. А если не найдет, что тогда? Я прокрутил в голове худший сценарий, думал обо всем, что могло не сложиться, и у меня разболелась голова.

– Я хочу писать, – сказала Белла.

– Да, детка. – И я тоже.

Я провел расческой по ее темным волосам, которые мне следовало вчера вымыть. Но вчера вечером мне это и в голову не пришло. Ее бы и подстричь не мешало, но, когда мы уезжали из Каролина-Бич, я не захватил с собой ножницы. Челка у нее так отросла, что можно было, разделив пряди, заправить их за уши. Я попытался это сделать, но, когда Белла выпрыгнула из фургона, они снова упали ей на лицо. Бедняжка. Она выглядела заброшенной сироткой. Я молил Бога, чтобы она действительно не стала ею сегодня.

Когда мы подходили к кофейне, я схватил ее за ручку.

– Мне больно, папа, – сказала Белла, и только тогда до меня дошло, что я слишком сильно сжал ее руку. Как я мог причинить боль моей крошке? Я не посмел даже подготовить ее к тому, что должно было произойти. Прости меня, Белла. Я надеялся только, что она еще слишком мала, чтобы это запомнить, что она никогда не будет вспоминать, что отец покинул ее в этот день.

На узенькой полоске травы у входа в кофейню росли полевые цветы. У меня вдруг возникла идея. Пусть это всего лишь сорняки, но и они сойдут.

– Смотри, Белла. – Я указал на цветы. – Давай сорвем цветочки для мисс Эрин.

Мы сошли на газон и начали собирать цветы. Я надеялся, что ее мочевой пузырь выдержит еще минутку-другую. Эти цветы были единственным способом, какой я мог придумать, чтобы отблагодарить Эрин за то, о чем я намеревался просить ее.

Она, как обычно, сидела в кресле, обтянутом кожей, читая что-то в своем айпаде и изредка откидывая со лба прядь светло-каштановых волос. Я ощутил совершенно безумное чувство облегчения и столь же сильное чувство разочарования. Не будь ее сейчас на месте, я бы не пошел на то, что собирался сделать вечером, и это было бы даже к лучшему. Но она была здесь и улыбалась так, словно ждала нас.

– Вот она! – воскликнула Белла так громко, что две девушки, сидевшие за столиком в углу, взглянули на нее. Они были почти мои ровесницы, лет двадцати двух – двадцати трех. Одна из них улыбнулась мне и тут же, покраснев, отвернулась. Я едва ее заметил. Я видел только Эрин в кожаном кресле. Мне захотелось ее обнять.

– Привет, – сказал я, как говорил каждое утро. – Как дела?

– Хорошо. – Протянув руку, она погладила плечо Беллы. – Доброе утро, солнышко. Ну, как мы сегодня?

– Мы на завтрак ели «Тик-Так», – сообщила Белла.

– Здесь мы найдем кое-что получше, – смутился я.

– «Тик-Так»? Вот как! Вкусно было?

Белла кивнула, челка упала ей на глаза.

– Нам нужно в туалет, да, Белла? – сказал я и взглянул на Эрин. – Вы побудете здесь еще минутку?

– Я никуда не спешу, – ответила она.

– Это вам. – Я протянул ей цветы, жалея, что не связал их чем-нибудь. А чем? – Белла собрала их для вас сегодня утром.

– Какие красивые! – Она взяла цветы у меня из рук, понюхала и положила на стол. – Спасибо, Белла.

На столе рядом с цветами я увидел книжку.

– Похоже, у мисс Эрин есть для тебя новая книжка, – сказал я, надеясь, что так оно и произойдет. Книжка займет Беллу, пока я… я просто не мог об этом думать.

– Мне нужно на горшок, – напомнила мне Белла.

– Пошли. – Я взял ее за руку. – Мы сейчас вернемся, – заверил я Эрин.

В туалете я поспешил с горшком, чисткой зубов и умыванием. Руки у меня тряслись, как у алкоголика, и я предоставил Белле самой чистить зубы. Меня хватило только на чистку своих. С бритьем я не заморачивался.

Когда мы вернулись, Эрин подвинула книжку к ручке кресла.

– Я думаю, тебе это понравится, Белла, – сказала она.

Эрин протянула руки к моей четырехлетней дочери, которая вскарабкалась к ней на колени, как будто знала ее всю свою жизнь. Благодарю тебя, Господи, подумал я. Хуже того, что предстояло мне сегодня ночью, ничего не могло быть, но раз Эрин оказалась сегодня на моем пути, быть может, этому суждено было случиться.

– Я перехвачу кофе с маффином, – сказал я. – А вам принести что-нибудь, Эрин? – спросил я, как будто и в самом деле мог позволить себе купить ей что-нибудь.

– Спасибо, нет, – ответила она. – Я взяла сок для Беллы.

Я заказал кофе и маффин и чашку воды для Беллы.

Я знал, причем знал с самого первого дня, что Эрин привлекает Белла, а не я. Ну и прекрасно, тем лучше.

– Чудесно, – сказал я. – Спасибо.

Подойдя к стойке за водой, я опрокинул эту чертову чашку. Все из-за моего проклятого тремора.

– Извините. – Я схватил пачку салфеток и начал вытирать ими лужу.

– Нет проблем, – сказал Нандо, бариста, обслуживавший меня каждое утро. Он позвал девушку откуда-то из внутреннего помещения. Она убрала за мной, пока Нандо наливал мне еще чашку воды. Он поставил чашку, мой кофе и маффин на картонный поднос, и я осторожно понес его к столику.

Эрин и Белла погрузились в книжку. Белла задавала Эрин вопросы, указывая на картинки. Она прислонилась головкой к плечу женщину, вид у нее был сонный. Она рассказала мне, что этот сон снился ей всю прошлую ночь. Она выглядела такой же измученной, как и я. На часть денег, которые я сегодня заработаю, обязательно положу ее на обследование в клинику. Да и питалась она последние дни не лучшим образом. Я хотел было разломить маффин пополам и дать ей половину, но потом решил отдать целый. По-любому, я сегодня не смог бы ничего проглотить.

Я сидел, судорожно размышляя о том, как мне все спланировать. Ждать слишком долго я не мог: неизвестно, когда Эрин соберется уходить. Прихлебывая кофе, я ощущал вкус кислоты. «Какой ты, к черту, отец», – обвинял себя я.

Эрин дочитала главу и сказала, что они прервутся на время, пусть Белла съест маффин.

– Подойди ко мне, – сказал я. – А то ты осыплешь мисс Эрин крошками.

– Ей здесь хорошо, – возразила Эрин. – Поставьте только воду на стол.

Я поставил. Я бы очень хотел взять Беллу на колени. Я был рад, конечно, что она так удобно устроилась на коленях у Эрин, но мне хотелось прямо сейчас подержать ее на руках. Я знал, что только напугал бы ее, тесно прижимая к себе, и вспомнил, как больно стиснул ей руку, когда мы шли через парковку. Пусть лучше будет так, как есть. А теперь мне надо деликатно удалиться. Этот момент я не продумал заранее. Может быть, мне следовало снова пойти в туалет? Но тогда они смогут увидеть меня на выходе, когда я направлюсь к двери.

– Итак, еще пара дней, и вы вернетесь на работу? – спросил я Эрин. Мне необходимо было убедиться, что ей не нужно возвращаться в аптеку раньше. Я надеялся, что просчитал все верно.

– Не напоминайте мне. – Она погладила Беллу по спинке. В зубах у Беллы застряла черничина, и я порадовался, что не забыл положить зубную щетку в ее маленькую розовую сумочку.

– А у вас никогда не возникает, ну, знаете ли, искушения, когда вы со всех сторон окружены всеми этими наркотиками? – спросил я. И какого черта я задал ей этот вопрос? Понятия не имею. Нервы. Я был сам не свой, словно какой-то жалкий комок нервов.

Она взглянула на меня, как на последнего подонка.

– Ни малейшего. И пожалуйста, не говорите мне, что у вас оно возникло бы.

Я постарался улыбнуться.

– Никогда, – сказал я. – Это не мое.

Она могла заметить, как меня сегодня трясет, и подумать, что я что-то принимаю.

И меня вдруг осенило, что мне надо делать в следующие несколько минут.

– У меня сегодня еще одно собеседование насчет работы.

– Прекрасно! Нашли что-нибудь в рекламе?

– Нет, но у меня дружок отыскался. – Я вытер о джинсы потные пальцы. – Надеюсь, что на этот раз что-нибудь получится.

– И я надеюсь, Тревис. Вероятно, это какая-нибудь стройка? Офисы или жилые дома?

– У меня в фургоне осталась вся информация. – Я поднялся. – Вы присмотрите за Беллой минутку, пока я схожу за бумагами? Я назову вам адрес, и вы, может быть, подскажете мне, как туда добраться.

– Конечно, – сказала она.

Внезапно я потерял способность двигаться. Мне хотелось увести Беллу в туалет и там обнять ее. Но необходимо преодолеть себя. Заставить себя действовать. Наклонившись, я поцеловал головку Беллы и быстро вышел из кофейни, через парковку, к моему фургону. Быстро, быстро, быстро, пока мне не изменила решимость. Я включил зажигание. Нельзя оставлять фургон здесь, где Эрин и Белла смогут его увидеть, когда выйдут. Я проехал на другой конец парковки, с трудом стараясь не врезаться в другие машины. Весь мир слился для меня в одно мутное пятно, и только одно-единственное слово крутилось у меня в голове.

Белла, Белла, Белла.

Глава 2

Тревис

Каролина-Бич, Северная Каролина Шесть недель назад

Знакомо ли вам ощущение, когда счастье вдруг поражает вас, как молния, заставляя громко рассмеяться? Именно так я чувствовал себя, монтируя кухонные шкафы в доме на набережной. Я работал на стройках подсобным рабочим четыре года и всегда думал, как я ненавижу эту работу, занимаясь ею только для того, чтобы прокормить Беллу и мою мать. Но теперь найти работу было нелегко, особенно в Каролина-Бич, где богачи не селились, хотя океан был здесь таким же голубым, а песок таким же белым, как и на всем побережье. Я всю жизнь прожил здесь. Прораб на моей последней работе несколько дней присматривался ко мне и, должно быть, что-то увидел, так как предложил мне отделочные работы внутри дома. Он обучил меня некоторым навыкам и, в частности, сборке этих кухонных шкафов. Я и не подозревал, что обучаюсь приемам, которые в этот августовский день заставили меня громко рассмеяться, когда я понял, что работа доставляет мне удовольствие. Я был рад, что находился в это время в кухне один и не пришлось объяснять ребятам, в чем дело.

Я работал на стремянке, когда услышал вдали вой сирен. Их было очень много, но они были далеко, настолько далеко, что их почти заглушал шум прибоя. Я не обратил на это большого внимания. Вскоре они слились с шумом волн, и я продолжал работать. Я уже начал спускаться со стремянки, когда кто-то взбежал по лестнице в комнату.

– Тревис! – крикнул Джеб, один из наших рабочих. Тяжело дыша, с покрасневшим лицом, он остановился посреди кухни, с трудом переводя дух.

– Это твой дом, приятель! – проговорил он. – Там пожар!

Я уронил молоток и бросился к лестнице.

– Они живы? – спросил я на бегу.

– Не знаю, друг. Я только что услышал и прибежал сказать…

Я не дослушал остальное, практически скатившись по лестнице, и только едва-едва удержался на ногах, в последний момент схватившись за перила. В голове у меня помутилось. Что произошло? Неисправная проводка? Душистая свечка из тех, что мама жгла, чтобы заглушить затхлый дух старого дома? Или ее проклятые сигареты, хотя она и была очень аккуратна? Она была не из заядлых курильщиц, засыпающих с сигаретой в руке, особенно когда в доме находилась Белла.

Белла. Только бы они обе были живы!

Я сел в свой фургон и, когда разворачивался, чтобы повернуть к своему дому, увидел в небе дым. Это был белесый дым пожарища, не черный, когда дом полыхает, и это дало мне надежду. Сероватое облако поднялось в небо и повисло в потоке воздуха, уносившего его прочь от океана. Четыре мили до дома я преодолел за три минуты.

Две пожарные машины и «Скорая помощь» стояли перед обгоревшим скелетом небольшого коттеджа, который служил мне домом последние восемь лет и больше уже никогда моим домом не будет. В тот момент я об этом не думал. Выскочив из фургона, я бросился к машине «Скорой помощи». Ридли Скраб, полицейский, с которым я когда-то учился в школе, возник передо мной, как будто вырос из-под земли, и схватил меня за руку.

– Твою маму увезли в больницу. Белла в машине. С ней все в порядке.

– Пусти! – Я вырвался и, подбежав к открытой дверце «Скорой», влез туда, не спрашивая ни у кого разрешения.

– Папа! – Крик Беллы заглушала кислородная маска, но он все же был настолько громким, что я понял, с ней действительно все в порядке. Я сел на край носилок и взял ее на руки.

– Все хорошо, детка. – У меня так стиснуло горло, что «детка» получилось у меня шепотом. Я взглянул на фельдшера, девушку лет двадцати. – Она в порядке, правда?

– С ней все хорошо, – отвечала девушка. – Нужен только кислород, совсем немного, как мера предосторожности, но…

– Маску можно снять? – спросил я. Мне хотелось увидеть лицо дочери. Осмотреть ее всю, убедиться, что она не пострадала, а только испугалась. Я заметил, что в руке она держит овечку, а на полу машины лежит ее маленькая розовая сумочка. Два предмета, с которыми она никогда не расставалась.

– Сними это, папа! – Белла ухватилась за край пластмассовой маски, упиравшейся ей в щеку. Она икала, как всегда, когда сильно и долго плакала.

Фельдшер наклонилась над ней и сняла маску.

– Мы оставим у нее на пальце кислородный монитор, чтобы следить за состоянием, – сказала она.

Я разгладил каштановые волосы моей девочки. От них пахло дымом.

– С тобой все в порядке, – заверил я. – Все отлично.

Она снова икнула.

– Баба упала в комнате, – сказала она. – Из окон валился дым.

– Валил, – машинально поправил я. – Должно быть, это было очень страшно.

Мама упала? Я вспомнил, Ридли говорил, она в больнице. Я снова взглянул на фельдшера. Она поправляла какой-то монитор на стенке над носилками.

– Моя мать, – сказал я. – С ней все в порядке?

Фельдшер взглянула в открытую дверцу, и я не мог не заметить на ее лице облегчения, когда она увидела Ридли. Он влез в машину и положил руку мне на плечо.

– Ты мне нужен на минутку, Трев, – сказал он.

– Что? – Я не отрывал взгляда от Беллы, которая сжимала мою руку, словно никак не хотела ее отпустить.

– Выйдем, – сказал он. Мама! Я не хотел выходить. Я не хотел слышать то, что он собирался мне сказать.

– Папа! – Белла еще сильнее сжала мою руку, когда я поднялся, сбив монитор с ее пальца. – Не уходи!

Она попыталась сползти с носилок, но я удержал дочку за плечи и взглянул в ее серые глазки.

– Останься здесь, детка, я сейчас вернусь.

Я знал, что она останется. Она всегда слушалась меня. По крайней мере, почти всегда.

– Через сколько минут?

– Самое большее – через пять, – пообещал я, взглянув на часы.

Я никогда не нарушал свои обещания дочери. Мой отец тоже никогда не нарушал свои обещания, и я помню, как много это значило для меня. Я всегда доверял ему.

Я наклонился, обнял Беллу и поцеловал в макушку. Запах дыма обжег мне легкие.

Ридли отвел меня в сторону от пожарных машин, от зевак, собравшихся посмотреть на чужую беду.

– Это о твоей маме, – сказал он. – Соседка рассказала, что она была во дворе, вешала белье, когда начался пожар, он очень быстро разгорался. Она побежала за Беллой и тут или задохнулась от дыма, или ей стало плохо с сердцем. Она упала и…

– Она жива? – Я хотел, чтобы он поскорее перешел к сути дела.

Он покачал головой.

– Мне очень жаль, Трев. Она не выдержала.

– Не выдержала? – Его слова не доходили до меня.

– Она умерла по дороге в больницу. – Ридли потянулся к моему плечу, но не коснулся его. Казалось, он держал руку наготове, чтобы поддержать меня, если я пошатнусь.

– Не понимаю, – сказал я. – Белла в порядке. Как получилось, что она в порядке, а мама умерла?

Я говорил громко, и люди стали оборачиваться на меня.

– Твоя мама ее спасла. Все думают, когда она упала, Белла поняла, что надо бежать, но твоя мама…

Я взглянул на часы. Четыре минуты. Я вернулся к «Скорой» и влез внутрь.

– Папа! – сказала Белла. – Я хочу домой.

Я закусил щеку, чтобы не расплакаться.

– Не все сразу, Белл, – сказал я. – Сначала мы убедимся, что твои легкие в порядке.

А потом что? Что потом? Куда нам деваться?

Одного взгляда на дом было достаточно, чтобы понять, что все наше добро пропало. Я закрыл глаза и представил, как мама сквозь пламя и дым бежит в дом, чтобы найти Беллу. Слава богу, она ее нашла, но на этот раз Бог недоделал свою работу. Я надеялся, что мама была без сознания, когда упала. Я надеялся, она не понимала, что умирает. Господи, пусть бы это было так!

– Я хочу домой! – снова заныла Белла. В маленьком замкнутом пространстве машины ее голос звучал очень громко. Я взял дочку за плечи и посмотрел ей прямо в глаза.

– Наш дом сгорел, Белла, – сказал я. – Нам нельзя туда вернуться. Но мы пойдем в другой дом. Ведь у нас много друзей. Наши друзья нам помогут.

– Тайлер? – спросила она. Тайлер – это пятилетний мальчик, живший по соседству. Ее наивность меня убила.

– Все наши друзья, – сказал я, надеясь, что не лгу. Нам и в самом деле понадобятся все.

В этот момент я увидел в ее лице нечто, чего никогда не видел раньше. Как это случилось? Ей было без двух недель четыре года, но за один вечер она повзрослела. Это была уже не моя крошка, а взрослая девушка в миниатюре. В ее лице я увидел лицо Робин. В лице Беллы всегда были заметны материнские черты – морщинки у глаз, когда она смеялась, приподнятые уголки губ, придававшие ей всегда счастливый вид. Кружки румянца на щеках.

Но теперь вдруг эти черты резко определились, и это меня потрясло. Я прижал ее к своей груди, полный любви к маме, которую сегодня потерял, к маленькой девочке, которая всегда будет со мной, и, может быть, где-то в глубине души к другой девочке-подростку, давным-давно исключившей меня из своей жизни.

Глава 3

Робин

Джеймс и я встали, когда в приемную вошел Дейл. Вокруг него, казалось, всегда создавалось гравитационное поле. Вот и сейчас семь человек, сидевшие в комнате, повернулись к нему. Если бы они не держались за ручки кресел, они бы по воздуху перенеслись ему навстречу. Такова была его притягательная сила. Она подействовала на меня с первого момента нашей встречи.

Он улыбнулся и быстро поцеловал меня в щеку, а потом пожал руку отцу, как будто не виделся с ним дома всего несколько часов назад.

– Ну, как дела? – спросил он негромко, переводя взгляд на отца, а потом снова на меня.

– Твоя мама у нее. Алисе приходится нелегко, но медсестра говорит, что все идет нормально.

– Бедная девочка, – сказал Дейл. Он взял меня за руку, и мы все трое сели. Напротив нас пожилые женщина и мужчина пошептались между собой, указывая на нас, и я поняла, что они нас узнали. Я и подумать не успела, подойдут ли они к нам, как женщина поднялась, провела рукой по безупречно уложенным седым волосам и направилась к нам.

Она посмотрела на Джеймса.

– Мэр Хендрикс. – Она улыбнулась, и Джеймс тут же поднялся и пожал протянутую ему руку.

– Да, это я, – сказал он. – А вы…

– Мэри Вайли, одна из ваших избирательниц. Мы… – Она оглянулась на мужчину, по всей вероятности, ее мужа. – У нас смешанные чувства по поводу вашей отставки. Единственное, что нас утешает в этой ситуации, это то, что ваше место займет ваш сын.

Дейл уже тоже был на ногах и уже улыбался той улыбкой, которая заставляла каждого чувствовать, что обращена она только именно к нему. Некогда я думала, что эта улыбка предназначена мне, но вскоре я поняла, что она адресована каждому встречному.

– Надеюсь, что так и будет, – скромно сказал он. – Похоже, на ваш голос я могу рассчитывать.

– А также на поддержку всех, кого я знаю. На самом деле результат предсказуем. Кто, как не вы, ведь не Дина же Прингри. Она совершенно не годится.

Дама слегка закатила глаза при мысли о сопернице Дейла, весьма энергичной риелторше из Боуфорта. Разумеется, все, с кем мы общались, были сторонниками Хендрикса. Поэтому иногда можно было легко забыть о том, что у Дины Прингри есть свой круг избирателей, фанатично ей преданный. Но Джеймс был мэром этого маленького прибрежного городка двадцать лет, и передача им эстафеты своему тридцатитрехлетнему сыну-адвокату казалась гарантированной. По крайней мере, мы не беспокоились.

– Ничего нельзя считать предсказуемым, миссис Вайли, – сказал Дейл. Он очень хорошо запоминал имена и фамилии. – Мне важен каждый голос, так что обещайте мне, что вы придете голосовать.

– Мы всегда голосуем. – Дама кивнула в сторону мужа. – Мы ни разу не пропустили выборы.

Наконец ее взгляд упал на меня, сидевшую между двух мужчин.

– А у вас, моя милая, будет свадьба десятилетия, как я полагаю?

Я не встала, но пожала протянутую мне руку и улыбнулась в ответ дежурной улыбкой, которую я быстро научилась изображать на публике. У меня это выходило вполне естественно. Дейл говорил, это было первое, что привлекло его во мне: я всегда улыбалась. Меня же привлекли его серые глаза. Когда я их увидела, я поняла смысл фразы «любовь с первого взгляда».

– Мне очень повезло, – сказала я, и Дейл положил руку мне на плечо.

– Кому действительно повезло, так это мне.

– А мы ожидаем появления третьего ребенка у нашей дочери. – Женщина жестом указала на двери в родильную палату. – А вы, наверно, ждете у Алисы…

Она не окончила фразу, но вопросительно приподняла брови. Она была права. Портрет Алисы, семнадцатилетней дочери Хендриксов, моей будущей золовки, красовался на плакате «Наши поступки – наша ответственность». Хендриксы превратили казавшийся неотвратимым скандал в выигрышный прием, публично поддержав незамужнюю беременную дочь. Как я обнаружила, в этой семье мало что скрывали. Скорее они умели заставить негатив работать на них. Посторонние могли всерьез принять их реакцию за безоговорочную поддержку, но я была своей и знала, что в их мире не все так уж привлекательно.

– С ней сейчас миссис Хендрикс, – сказал женщине Джеймс. – По последним сведениям, все идет хорошо.

На людях он всегда называл свою жену Молли «миссис Хендрикс». Я просила Дейла не называть так меня, когда мы поженимся. Вообще-то я хотела сохранить мою девичью фамилию, Сэвилл, но у Хендриксов это было не принято.

– Ну что же, – сказала женщина. – Я оставлю вас троих в покое. С ребенком в доме вам покоя не видать, это я вам говорю по опыту.

– Мы с нетерпением ожидаем наступления хаоса, – откликнулся Дейл. – Очень приятно было с вами познакомиться, миссис Вайли.

Он слегка склонил голову, они с отцом снова сели, а женщина вернулась на свое место.

Я устала, и мне хотелось положить голову Дейлу на плечо, но вряд ли ему это понравилось бы «на людях». Эти слова я постоянно слышала от кого-нибудь из Хендриксов. Меня готовили к тому, чтобы стать одной из них. Я думаю, они взялись за это с того самого момента, когда два года назад я пришла на собеседование по поводу работы в их пансионе «Тейлорз-Крик». Меня приняли, и я так хорошо справлялась со своими обязанностями, что была теперь менеджером. Я впервые встретилась со всеми тремя в гостиной Хендрикс-Хауса, их большого двухэтажного дома рядом с пансионом и выдержанного в почти таком же архитектурном стиле. Потом они сказали мне, что с первой же минуты моего появления нашли меня подходящей кандидатурой, несмотря на то что мне только исполнилось двадцать и у меня не было никакого опыта, разве что в искусстве выживания. «Ты оказалась моложе, чем мы ожидали, – говорила мне впоследствии Молли. – Но ты была контактна, полна энтузиазма и излучала уверенность в себе. Когда ты ушла после собеседования, мы посмотрели друг на друга и поняли: вот кто нам нужен. Я взяла телефон и отменила все уже назначенные собеседования с другими претендентками».

Потом я думала, догадывались ли они тогда, что я стану одной из них. Желали ли они этого? Пожалуй, да. Я еще только начинала познавать себя. Я еще только начинала жить. Всего год назад мне пересадили сердце, и я еще училась доверять своему телу, подниматься по лестнице, ходить пешком и думать о будущем. Поэтому я и улыбалась постоянно. Я была благодарна за каждую отпущенную мне секунду. Теперь я жила в этом будущем. Хотя бывали дни, когда казалось, что моя жизнь в такой же степени не подвластна мне, как и когда я была больна. «Все так себя чувствуют, – говорила мне моя лучшая подруга Джой. – Это абсолютно нормально». У меня было так мало опыта «нормальности», что я могла только надеяться, что она права.

В приемную вошла Молли. Она не улыбалась, и мне вдруг стало страшно за Алису. На этот раз я поднялась с места первая.

– Все в порядке? – спросила я.

Я любила Алису. Она была такая… настоящая. Такая простая. Она была на пять лет моложе меня, но я чувствовала, что мы – родственные души, в только мне одной понятном смысле.

– Ее время приближается, – сказала Молли, – но она хочет, чтобы ты была с ней. – Она взглянула на меня. – Ты пойдешь?

– Я?

С самого начала было решено, что в родильной палате с дочерью будет Молли.

– Она хочет тебя, милочка. – Голос Молли звучал устало.

Дейл встал и положил руку мне на плечо.

– Тебя это не напрягает? – тихо спросил он.

Он всегда обо мне заботился. Иногда я это ценила. А иногда это напоминало мне моего отца, отрезавшего меня от мира.

– Нет, конечно.

Больницы были мне не в новинку, хотя родильная палата была незнакомой мне территорией. Я надеялась когда-нибудь стать врачом, хотя Дейл и говорил, что мне не нужно будет работать, если я не захочу. Сейчас я колебалась только потому, что находиться рядом с Алисой было привилегией Молли.

– Пойдем, я покажу тебе, где это.

Она провела меня из приемной в коридор и указала на дверь.

– Просто держи ее за руку. Будь рядом. Я ей надоела.

Она улыбнулась, давая мне понять этой улыбкой, что она слегка уязвлена желанием Алисы быть со мной, а не с ней, своей матерью.

Я услышала Алису сразу же, как только открыла дверь. Она полусидела, тяжело дыша, с напряженно-сосредоточенным выражением на лице. Я догадалась, что у нее начались схватки.

– Робин, – выговорила она, когда смогла перевести дух.

Лицо ее было красное и потное, на лбу пролегли болевые складки.

– Я здесь, Эли, – сказала я. Одна из сестер указала мне на стул у кровати. Я села и взяла руку Алисы в свою. Я не знала, что сказать. «Как ты себя чувствуешь?» – идиотский вопрос. Было видно, как она себя чувствует.

– Я здесь, – повторила я.

Кто-то дал мне холодную влажную махровую салфетку, и я приложила ее ко лбу Алисы. Тонкие прядки ее темно-рыжих волос приклеились ко лбу, и карие глаза налились кровью.

– Я больше ни минуты не могла выдержать присутствие матери, – проговорила она сквозь стиснутые зубы и потом испустила громкий протяжный стон. Я взглянула на монитор по другую сторону кровати. Пульс у ребенка был ускоренный. Разве так и должно быть?

– Я думаю, она не обиделась, – солгала я.

– Я ее сейчас ненавижу. Я их всех ненавижу. Всю мою семейку. Кроме тебя.

– Ш-ш-ш, – прошептала я, придвигая стул ближе к кровати. Интересно, обязаны ли сестры в родильной палате соблюдать конфиденциальность. Каких только сплетен они здесь не наслушаются! Дейлу меньше всего нужно, чтобы кто-то знал, что в семействе Хендрикс не все благополучно.

– Уилл должен быть сейчас со мной, – прошептала Алиса. – Вот как должно было быть.

Я удивилась. С Уиллом Стивенсоном было покончено, и мне казалось, она с этим смирилась. Он заварил кашу, которую Хендриксам приходилось теперь расхлебывать. Но сейчас было не время вступать с Алисой в дискуссию на эту тему. Я Уилла никогда не видела. Алиса скрывала эту связь даже от меня, и, должна признаться, я обиделась, когда об этом узнала. Я считала, что мы с Алисой близкие подруги. Но, промолчав о своем романе, она оказала мне услугу. Я не хотела иметь тайн от Дейла. По крайней мере, хватит тех, что у меня уже есть.

У нее начались новые схватки, и она так стиснула мою руку, что чуть не сломала мне пальцы. Пульс у ребенка замедлился, и я в тревоге оглянулась на сестер, пытаясь понять, все ли идет как надо. Но никто, кроме меня, не выглядел озабоченным.

– Этот ребенок сломает мне жизнь! – выкрикнула Алиса, когда схватки закончились.

– Ш-ш-ш, – прошептала я. Я уже не в первый раз слышала от нее эти слова, и это меня беспокоило. Если бы Алиса настояла на своем, она бы отдала ребенка на усыновление, но для ее родителей это было неприемлемо.

– Ты полюбишь ее, – сказала я, как будто была экспертом в таких ситуациях. – Все сложится хорошо, вот увидишь.

Через час родилась девочка Ханна, и моя будущая золовка из орущей, задыхающейся воительницы превратилась в кроткую, смирную семнадцатилетнюю девочку. Доктор положил крошку ей на живот, но новоиспеченная мама не прикоснулась к дочери, даже не взглянула на нее. Я увидела, как переглянулись медсестры. Мне самой хотелось потрогать ребенка. Как могло не быть такого желания у Алисы?

Одна из сестер взяла Ханну, чтобы обмыть ее. Я наклонилась к самому уху Алисы.

– Она – красавица, Эли. Подожди, пока ты ее хорошенько не рассмотришь.

Но Алиса даже не взглянула на меня, и, вытирая ей лоб салфеткой, я не знала, утираю я пот или слезы.

Сестра поднесла ребенка к кровати.

– Вы готовы ее взять? – спросила она. Алиса, чуть заметно, отрицательно покачала головой.

– А вы, тетушка? – обратилась сестра ко мне. – Хотите ее подержать?

Я взглянула на сестру.

– Да, – сказала я.

Повесив салфетку на спинку кровати, я протянула руки, и сестра положила на них легкую как перышко Ханну. Я взглянула на крошечное, совершенное в своих очертаниях личико, и мной овладело странное чувство. Оно проникло внутрь и намертво замкнуло мне горло. Я редко соотносила беременность Алисы с моей собственной. Этого было легко избежать, поскольку многое из моего прошлого я исключила из своего сознания. Рожденный мною ребенок для меня не существовал. Но, держа на руках этого ангелочка, я вдруг подумала: это то, чего я была лишена. Это то, чего я никогда раньше не сознавала и чего никто не должен был знать. И вот теперь, прижимая губы к теплому виску младенца, я впервые глотала горькие слезы, оплакивая эту пустоту в моем сердце.

Глава 4

Эрин

Роли

Майкл поставил одну из коробок на мраморную стойку в моей новой маленькой кухне. В окно над раковиной я видела темные облака. Скоро небо разразится грозой, возможно, последней грозой уходящего лета. Я была довольна, что мы успели внести все коробки, пока не начался дождь.

– Это последняя, – сказал Майкл, отряхивая руки, словно коробка была грязной. Он прошел в примыкавшую к кухне столовую и, взглянув в окно, вздохнул. – Глушь порядочная.

Я знала, что он видит в окно: задворки супермаркета «Брир-Крик».

– Ну не такая уж глушь, – сказала я, хотя отсюда было добрых пятнадцать миль до нашего дома.

– Ты же никого здесь не знаешь. Я не понимаю.

– Зато я понимаю. Все нормально. Это то, чего я хотела. То, что мне сейчас нужно. Спасибо за то, что ты все это терпишь.

Он снова выглянул в окно. Гаснущий свет играл на его каштановых волосах. Мои были бы такого же цвета, если бы я их не осветляла. У корней мои волосы и сейчас были каштановые. Давно пора их подкрасить, но мне все это было теперь безразлично.

– Позволь мне здесь поселиться, – сказал он вдруг.

– Тебе? – Я нахмурила брови. – Зачем?

– Я просто… – Он повернулся ко мне. – Мне не хочется думать, что ты живешь в таком месте. Ты столько потрудилась над нашим домом. По сути дела, он твой.

– Здесь прекрасно, – сказала я. – Ведь дом новый, что еще мне нужно?

Я была глубоко тронута. Он по-прежнему настолько любил меня, что готов был поселиться в этой маленькой меблированной квартирке, чтобы мне не уезжать из дома. Но он не понимал одного. Я не могла дольше жить в нашем доме. Там я повсюду чувствовала отсутствие Кэролайн. Ее комната, куда я ни разу не зашла за четыре месяца со дня ее смерти, терзала меня из-за закрытой двери. Майкл предложил мне превратить ее в спортивный зал! Похоже, он хотел стереть из нашей жизни память о Кэролайн. Он находил мою новую квартиру унылой. Я считала ее убежищем от моей прежней жизни. Моей жизни с Кэролайн. Я не могла больше выносить присутствия друзей с их детьми. Не хотела видеть мужа, который вдруг стал казаться мне чужим. Я думаю, мои друзья желали общения со мной не больше, чем я с ними. Вначале они были заботливы. Но потом они просто растерялись, не зная, что мне сказать. Я была для них пугалом, напоминая о том, как быстро могла измениться их собственная жизнь.

– Что я скажу людям? – спросил Майкл. – Мы разошлись? Мы разводимся? Как я объясню им, почему ты не живешь дома?

– Скажи им все, что сочтешь правильным.

Мне было все равно, что думают люди. Раньше не было, но теперь все изменилось. Майкла это по-прежнему волновало, и в этом мы отличались друг от друга. Он все еще жил прежней жизнью, где чужое мнение имело значение и где он желал найти путь к прежней нормальной обстановке. Нормальность для меня больше ничего не значила. Мой психотерапевт Джудит, когда я рассказала ей об этом, заметила: «Это нормально». Прежде я бы рассмеялась, услышав это, но я уже больше не смеялась.

Майкл указал на одну из коробок:

– Здесь написано «спальня». Я отнесу ее на место.

– Прекрасно. Спасибо.

Я смотрела, как он берет ее в руки. Прежде я любила его руки, любила больше, чем какую-либо другую часть его тела. Он каждый день занимался гимнастикой, и руки у него были натренированные. Майкл представлял собой редкое сочетание мозгов и мускулов. «Циркач с великолепным телом» – так отозвалась о нем одна моя подруга, когда мы вместе наблюдали за тем, как наши мужья играли с детьми в чьем-то саду у бассейна. Глядя на него сейчас, я не чувствовала ровно ничего.

Сделав несколько шагов к окну, я взглянула на успокаивающе незнакомый ландшафт. Там не было абсолютно ничего, что напоминало бы о моей живой, веселой, красивой девочке. «Вы хотите сбежать», – сказала мне Джудит, когда я рассказала ей о своем намерении снять эту квартиру. Тон ее не был обвиняющим, но я понимала, что она этой идеи не одобряет. Она не стала читать мне нотаций, как это делал Майкл. «Ты можешь убежать из дома, – говорил он, – но от себя самой тебе не убежать». Мне хотелось ударить его за эти слова. Мне опротивели его советы и его неодобрение того, как я переживала свое горе. Что из того, что я тоже не одобряла его переживания? У меня возникали серьезные вопросы, которые ему и в голову не приходили. Увижу ли я когда-нибудь Кэролайн? Где теперь ее душа? Я ощущала ее присутствие рядом со мной. Иногда я слышала ее голос. Когда я спросила Майкла, слышал ли он его, Майкл сказал «да, конечно» таким тоном, что я сразу поняла, что ничего он не слышал.

Майкл вернулся на кухню и встал рядом со мной у окна. Он обнял меня за плечи, и в этом прикосновении я почувствовала неуверенность. Он больше не знал, что я приму и от чего с раздражением отмахнусь. Джудит старалась возбудить во мне сочувствие к нему, но меня слишком поглощало сочувствие к самой себе. У меня не было сил обращать внимание на его потребности. Он стал кем-то, кого я когда-то любила, но теперь перестала понимать. Я знаю, что он мог бы сказать то же самое обо мне.

– Я беспокоюсь о тебе, – сказал он. Я ощущала тяжесть его рук на своих плечах. – Я думаю, мне не следовало тебе это позволять.

– Позволять? – Я скинула его руку с плеча и села на софу. Она была неудобная, жесткая, совсем непохожая на большую и мягкую софу у нас дома. – Кто ты такой? Мой отец?

– Когда ты вернешься на работу?

– Если ты еще раз задашь мне этот вопрос…

Я пыталась вернуться на работу. Продержалась там полдня. Ошиблась с лекарством, и эта ошибка могла стоить больному жизни. Я сняла белый халат, передала рецепт другому фармацевту и, не оглядываясь, вышла из аптеки.

– Ты намереваешься сидеть здесь, в этом… – Он жестом обвел эту совмещенную гостиную-столовую-кухню. – Это меня пугает, Эрин.

Он смотрел мне прямо в глаза, и в его глазах я видела тревогу. Я уставилась на свои руки, лежавшие на коленях.

– Со мной все будет хорошо, – сказала я.

– Тебе надо перестать обдумывать каждую подробность случившегося, как ты это все время делаешь.

Он говорил так, словно сообщал мне нечто новое, а не то, что повторял десятки раз.

– Ты должна перестать спрашивать себя «А что, если?..». Это произошло. Это случилось. Тебе необходимо это признать.

Я встала.

– Тебе пора. – Я подошла к двери. Ведь я и приехала сюда, чтобы больше этого не слышать.

Он бросил на меня последний растерянный взгляд, прежде чем подойти к двери. Я ее открыла перед ним, и он наклонился меня обнять.

– Ты меня ненавидишь, – прошептал он в мои волосы.

– Ну конечно, нет, – прошептала в ответ я, хотя бывали моменты, когда я его действительно ненавидела. Я могла честно сказать, что он был единственный, кого я когда-либо любила, и, если бы кто-нибудь сказал мне, что мы однажды разойдемся, я бы ответила, что они нас плохо знают. Но мы все-таки разошлись. Дальше некуда.

– Пока, – сказала я.

Я уже закрывала за ним дверь, но в охватившей меня внезапно панике снова распахнула ее.

– Не трогай ее комнату! – крикнула я ему вслед.

Он не обернулся, только махнул рукой, давая понять, что он меня слышал. Я знала, что ему больно, быть может, очень больно. Но я знала и то, что он справится с этой болью. Он придумает какую-нибудь новую игру, займется каким-нибудь проектом. Он с головой погрузится в дела. Уж он-то, конечно, не будет думать о прошлом. Он не умеет. Для меня это стало искусством. Не преднамеренно. Так случилось. Моя мысль начинала над чем-то работать – например, составлять список продуктов, которые надо купить в бакалее, – и, прежде чем я успевала это осознать, я снова начинала вспоминать каждую подробность случившегося, как будто я кому-то все это описывала. Кому я могла об этом рассказывать в своей голове? Мне было необходимо пережить все подробности того вечера, как людям, одержимым какой-то навязчивой идеей, необходимо, например, снова и снова мыть руки. Иногда мне казалось, что я схожу с ума, и я заставляла себя подумать о чем-то еще, но как только переставала делать усилия, я снова принималась за то же самое. Поэтому и привязалась к группе «Отец Харли с друзьями», которую я обнаружила в Интернете. Ее основал отец восьмилетней девочки Харли, погибшей в результате несчастного случая на велосипедной прогулке. Группа состояла из родителей погибших детей, с которыми я никогда не встречалась лицом к лицу, но знала лучше, чем кого-либо другого. Лучше, чем знала Майкла. Они меня понимали. Они понимали мою потребность снова и снова обращаться к прошлому. Я ежедневно проводила с ними целые часы, читая об их переживаниях и делясь своими. Я на самом деле полюбила некоторых из этих людей, которых никогда не видела. Я даже не знала, как они выглядят, но я стала считать их своими лучшими друзьями.

Так что теперь я была в безопасности. Я создала свой собственный мир, на новом месте, с новыми друзьями и в новой квартире. Я еще раз осмотрела комнату, осмысляя свое освобождение. Но вместо маленькой комнаты с новой мебелью я видела черный бархат неба, иллюминованную ленту пирса и сознавала, что, как бы далеко от дома я ни убежала, тот ужасный вечер навсегда останется со мной.

Глава 5

Тревис

Белла бежала впереди меня по пляжу, а я следил за блестевшим на солнце песком на подошвах ее туфелек. Праздник, День труда, уже миновал, и на пляже, кроме нас, почти никого не было. Волосы Беллы развевались наподобие флага, а ее розовая сумочка билась о бок. Дочка выглядела такой беспечной. Я хотел, чтобы она всегда чувствовала себя такой, какой она была сейчас. Беспечной и свободной. Поэтому я и привел ее сегодня на пляж, чтобы она могла побегать, как обычный ребенок. Мой разоренный дом был недалеко от пляжа, и обычно я водил ее сюда каждый день, но всю неделю после пожара, когда она в одночасье стала совершенно серьезной и растерянной, мы сюда не приходили. За одну ночь наша жизнь чудовищно изменилась. Я не хотел, чтобы Белла это сознавала. Но она была не куклой, а живым человеком. Она понимала, что все изменилось.

Мы жили у одной из церковных приятельниц мамы, Фрэнни, и нам приходилось плохо. У нее была куча внуков, постоянно носившихся из дома и обратно, и стая кошек, на которых, по моим предположениям, у Беллы могла возникнуть аллергия. Ясно, что Фрэнни приютила нас, потому что это было по-христиански, но мы ей мешали. Мы с Беллой спали на продавленном матрасе от софы, и ночью нас, по-моему, кусали блохи, но я не смел жаловаться. У нас не было других предложений, и Фрэнни трижды в день спрашивала, не нашел ли я другое жилье. Другим жильем стал автоприцеп, трейлер, стоявший в ряду других трейлеров вдоль шоссе. Это была комнатушка вроде консервной банки, и сильный порыв северо-восточного ветра мог покатить ее по дороге, но нам приходилось этим довольствоваться.

Там стояли двуспальная кровать, где могла спать Белла, и диванчик, который я мог приспособить для себя. Я думал, что маленьким детям можно спать с родителями, но в книгах, которые я прочитал, говорилось, что это не годится для детей старше трех лет. Дома Белла отлично спала в своей комнате. У Фрэнни, однако, другого выбора не было, и, в любом случае, Белла сейчас нуждалась в моей близости, как и я в ее.

Не знаю, что бы я сказал, если бы она еще раз спросила меня, когда вернется баба. Я уже говорил ей, что баба на небе и не может вернуться, и тогда Белла стала переживать, что бабу держат там взаперти или что-то в этом роде. Я объяснил ей про Бога и про то, какое хорошее место небо. Но потом испугался, не внушаю ли я ей, что смерть – это хорошо. А потом она стала расспрашивать меня, не уйду ли и я на небо, не оставлю ли ее. Фрэнни сказала мне, что я напрасно все усложняю. Она сказала Белле: «Твоя баба уснула на небе, и, когда ты станешь очень старенькой, ты ее там увидишь». Это, казалось, удовлетворило Беллу, по крайней мере, мне так казалось, пока час спустя она не спросила меня: «А можно нам сегодня увидеть бабу на небе?»

Хотел бы я, чтобы это и в самом деле было возможно!

Мама не была совершенством. Она курила, болела диабетом, была слишком полная и нисколько не заботилась о себе. Но она любила Беллу и была счастлива, присматривая за ней, пока я на работе. Выяснилось, что причиной пожара стала неисправная проводка, так что мне не в чем было обвинять маму, и это принесло мне облегчение. Я не хотел бы злиться на нее теперь. Я не хотел бы, чтобы это стало последним чувством, которое я испытал по отношению к ней. Вместо этого я чувствовал благодарность. Она отдала за Беллу жизнь. Я не мог вообразить себе эту картину – моя полная, задыхающаяся мама бежит в горящий дом спасать Беллу. «Бог через нее творил волю свою», – сказал священник на ее похоронах, и, хотя я был не в ладах с Богом, мне эта мысль понравилась. Я за нее уцепился.

Я никогда не представлял себе, насколько зависел от матери. Теперь Белла зависела от меня, и это пугало меня до полусмерти.

Мой босс нашел кого-то другого, чтобы закончить работу над кухонными шкафами в доме на набережной. До сотни парней только и ждали момента, чтобы занять мое место. Проблема была в том, что мне платили черным налом. Конверт с моей последней зарплатой хранился дома. Четыреста баксов, в буквальном смысле, вылетели в трубу. У меня в бумажнике было около сотни, когда сгорел дом. Это было все, что теперь спасало нас с Беллой от голода.

Опередившая меня Белла присела на корточки и подобрала что-то, чего я не мог разглядеть на расстоянии. Она подбежала ко мне, обеими руками прижимая к груди это что-то и свою овечку. Игрушка упала на песок, и, когда Белла нагнулась ее поднять, этот предмет тоже упал, и я не мог не рассмеяться.

– Помочь тебе? – спросил я, подходя к ней.

– Я сама могу, – сказала она, подбирая игрушку.

Я подошел еще ближе и увидел, что предмет, который она держала в руках, оказался огромным моллюском, самым большим, какого я видел на нашем пляже, а я видел очень крупных и достаточно много.

– Белла, да тебе выпал джекпот!

– Это моллюск, – сказала она. Не в состоянии удержать раковину и игрушку, она села на песок.

Я тоже сел и стал рассматривать раковину. Она была в полтора раза длиннее моей ладони и абсолютно безупречна, цвета утренней зари. Я обрадовался, что Белла нашла ее. Мы собирали ракушки на пляже с тех пор, как она только начала ходить, но все они пропали во время пожара, и теперь мы начинали снова.

– Ты помнишь, кто жил внутри? – спросил я.

– Улитка! – Она сидела, скрестив перед собой ноги, осторожно касаясь краев раковины кончиками пальцев.

– Правильно. Животное вроде улитки.

– Ну да. – Как и я, она любила послушать рассказы о морских жителях. Я чувствовал в себе отцовский дух, когда учил чему-нибудь Беллу на пляже. Мой голос был его голосом. Жаль, что они не знали друг друга, мой отец и Белла. Они бы хорошо поладили.

– Ему нравилось есть моллюсков! – сказала Белла.

– Очень хорошо. А что еще он любил есть?

Она нахмурилась, вспоминая. Носик у нее слегка порозовел. Я забыл надеть ей панамку.

– Грешков? – попыталась выговорить она.

– Гребешков. – Она никогда не могла произнести это слово правильно. Когда-нибудь она сумеет это сделать, а я с сожалением буду вспоминать, как она произносила его раньше.

Она погладила раковину, как щенка.

– Это здесь, папа, мальчики превращаются в девочек? – спросила она.

Я вздохнул. Фрэнни была права. Я давал ребенку слишком много информации. Ей не нужно было в трехлетнем возрасте знать о гермафродитах. В почти четырехлетнем. Мне было, наверно, семь или восемь, когда отец рассказал мне об этом.

– Правильно, – сказал я. – Положи ее в сумку, и давай поищем еще.

– Ладно.

Она вскочила на ноги и снова побежала впереди меня. Я старался держаться поближе к воде, заливавшей мне ноги. Между моим отцом и мной была одна большая разница, подумал я. Он был водопроводчиком и имел свое дело, которое успешно вел. Он кормил и одевал меня. Быть может, я рос и не в богатстве, но никогда не знал нужды. Он не подвел меня, как я сейчас подводил Беллу. Больше всего я хотел стать человеком, которым мой отец мог бы гордиться. Не очень-то я в этом преуспел на настоящий момент!

Честно говоря, будь сейчас жив отец Робин, я бы попросил у него помощи. Он был богат. В контракте, который он заставил меня подписать, говорилось, что я никогда не буду иметь дело с ней самой. И я по-прежнему был так зол на нее, что скорее обратился бы к кому угодно, только не к ней. Но, думаю, ее отец не был бы так жесток, чтобы отвернуться от родной внучки, если бы она голодала.

Впрочем, это уже не имело значения. Он умер. Мама всегда читала некрологи, чтобы убедиться, что ее друзья еще живы. Я словно вдруг онемел, услышав, что он умер. Мы с этим человеком не любили друг друга. Я понял его, впервые держа на руках Беллу. Я чувствовал необходимость и потребность ее защищать. Ради ее благополучия я пошел бы на все. Это и делал отец Робин. Защищал свою дочь. Тогда я его понял, хотя от ненависти не избавился.

Мы с Беллой понаблюдали за дельфинами и пеликанами, а потом собрались домой. Я испытывал такое удовлетворение на пляже, такую отстраненность от проблем, что автоматически направился к нашему сгоревшему дому. Но тут же опомнился, и мы пошли к дому Фрэнни. Сумка на моем плече стала тяжелее.

По дороге с пляжа возвращаться в реальную жизнь, мне казалось, гораздо тяжелее.

Глава 6

Робин

Доктор Макинтайр помог мне подняться со смотровой кушетки.

– Посидите в приемной, пока я поговорю с вашим отцом, – сказал он.

Я посещала его много лет подряд, и всякий раз он заканчивал осмотр разговором с моим отцом, но на этот раз я почувствовала что-то особенное. Папа открыл передо мной дверь, и, проходя мимо него, я подняла глаза и увидела лицо столетнего старика. Он еще не успел закрыть дверь, когда я услышала слова доктора Макинтайра: «Я нахожу ее состояние значительно худшим, чем оно было у вашей жены в ее возрасте».

Я прошла по коридору в приемную, с трудом передвигая ноги, словно на них налипли пуды грязи. Ответ отца я не слышала, да я и не могла его расслышать. Я была в шоке. Ведь я это знала. Разве в глубине души я не боялась, что судьба моей матери, умершей в двадцать пять лет, станет и моей судьбой? Я знала, что мне хуже, чем полгода назад. Я никогда не могла бегать так быстро, как мои друзья, или ездить на велосипеде. Но теперь от малейшего усилия я чувствовала одышку и головокружение. Вчера, когда мы с друзьями танцевали у меня в комнате, мне пришлось сесть через две минуты. Сидя на кровати, я смотрела, как они танцевали и смеялись, чувствуя, что они отдаляются от меня.

В приемной я опустилась в кресло и стала ждать. Даже если бы я не слышала слов доктора, я бы догадалась, что все плохо. Когда отец вошел в приемную, глаза у него были красные. Он жестом предложил мне последовать за ним и, когда мы выходили, крепко стиснул мою руку. Ни один из нас не произнес ни слова, пока мы не подошли к машине. Я думаю, мы просто не могли говорить.

– Я так тебя люблю, Робин, – сказал он, открывая дверцу. – И хочу для тебя всего самого лучшего.

– Я слышала, что сказал доктор, – призналась я. – Что с сердцем у меня хуже, чем было у мамы. Значит ли это, что я не проживу столько, сколько она?

Мне только что исполнилось пятнадцать. Стало быть, мне оставалось самое большее еще десять лет.

– Ты проживешь дольше, – быстро сказал отец. – Возможно, нормальный срок, потому что врачи разбираются в твоем состоянии лучше, чем десять лет назад, и многие теперь подписывают донорские карточки, так что, когда тебе понадобится сердце, ты его получишь.

Я была неглупа, знала, что все не так просто. Я села, отец захлопнул дверцу и обошел машину, чтобы сесть на водительское место.

– Я хочу, чтобы тебя совсем освободили от занятий спортом, – сказал он, включая зажигание.

Я уже и так часто сидела на этих занятиях в стороне, но мне была ненавистна мысль стать от моих друзей еще дальше.

– Я вроде бы там и так не слишком сильно напрягаюсь.

– И я буду отвозить тебя в школу.

– Но, папа, тебе же надо быть в университете раньше!

– Ничего страшного, изменю свое расписание.

– Какая разница, повезешь ты меня на машине или я поеду на автобусе?

Я чувствовала, что он отнимает у меня остатки свободы. Он всегда чересчур заботился обо мне. Теперь будет еще хуже.

– Тебе приходится идти до остановки пешком, и в автобусе слишком много… толкотни.

– Нет там никакой толкотни! О чем ты говоришь?

– Прошу тебя, сделай это для меня, ладно? Я хочу, чтобы твоя жизнь была легче и спокойнее, насколько это возможно.

Чего он на самом деле хотел, так это быть со мной каждую минуту, защищать и опекать. Душить меня. Скоро он прикует меня к себе цепями.

В ту ночь я впервые познала настоящий страх. Лежа в постели, я ощущала, как колотится о ребра мое сердце, слышала, как приливает к голове кровь, и боялась заснуть. Моя мать умерла во сне, у нее внезапно остановилось сердце. Поэтому я часами лежала без сна, прислушиваясь к каждому биению своего сердца, как будто, следя за ним, я могла продлить его работу.

На следующее утро отец отвез меня в школу. Я присоединилась к своим друзьям, приехавшим на автобусе. Они говорили о мальчике, который нравился моей подруге Шерри, и о вечеринке, куда они все собирались и где, может быть, будут пиво и травка. Я не могла включиться в их разговор, и они не замедлили шаг, как обычно делали это из-за меня. Шерри и я отделились от остальных по дороге в свой класс, но нам, казалось, нечего было сказать друг другу. У меня слипались глаза после бессонной ночи. Пока мои подруги мечтали о мальчиках, вечеринках и выпивке, я изо всех сил старалась остаться в живых.

В нашем классе естественных наук появился новичок. Мы сидели за партами по двое, и, так как мальчика, обычно сидевшего со мной, сегодня не было, мисс Меррил посадила Тревиса Брауна со мной. Он скорее походил на шестиклассника, чем на восьмиклассника. Коротышка и худющий. Когда я передавала ему листки с заданием, которые мисс Меррил поручила мне раздать, он отвел взгляд. У него были густые волосы, нависавшие надо лбом, и длинные ресницы. Он походил на девочку и выглядел очень печальным. В нашей школе такие ребята становились жертвами хулиганистых задир и придурков.

– Робин, – обратилась ко мне мисс Меррил, – после урока поделись с Тревисом заданиями за последние три недели, чтобы он мог нас догнать.

– Хорошо, – сказала я, не могла же я сказать «не хочу». Шерри, сидевшая на несколько парт впереди, повернувшись ко мне, усмехнулась с таким видом, словно обрадовалась, что ей посчастливилось избежать этого поручения.

Мне меньше всего хотелось оставаться после уроков с этим странным парнем, и я сказала ему, что пошлю задания по электронной почте. Когда я уже выходила из класса, меня подозвала мисс Меррил.

– Я не без причины выбрала тебя, чтобы помочь Тревису. У него недавно умер отец. Я подумала, ты сумеешь понять его переживания.

– Моя мама умерла давно, – сказала я. – Это не совсем одно и то же.

– Разве? – Она приподняла брови.

– Не совсем, – повторила я.

Когда я пошла на другой урок, у меня в кармане были адрес и телефон Тревиса. Я поняла, что мисс Меррил права. Мы оба наполовину сироты. Это с тобой навсегда.

Вечером я отправила ему задания, но, когда он не понял что-то в моем тексте, я вдруг решила позвонить ему.

– Мисс Меррил говорила, что у тебя умер отец, – сказала я, объяснив ему задание. – Моя мама умерла, когда мне было четыре года. Я думаю, поэтому мисс Меррил и выбрала меня, чтобы помочь тебе.

– Это не одно и то же, – возразил он.

– Вот и я ей сказала.

– У тебя было время, чтобы привыкнуть к этому.

– И все же это ужасно. Я ее не очень хорошо помню, но я по ней скучаю. Мне не хватает матери.

Он помолчал.

– У меня был замечательный отец.

– У тебя есть братья или сестры?

– Нет. А у тебя?

– Нет. – Я вдруг остро ощутила одиночество. Мое и его. – Это тяжело.

– Да. А нам еще пришлось переехать. Мы не могли дольше оставаться в нашем доме в Хэмпстеде. А у матери здесь есть друзья в церкви. Но я все здесь ненавижу. Мы снимаем здесь развалюху. И твою дурацкую школу тоже ненавижу. Все, что здесь есть хорошего, это пляжи.

Похоже было, что я отвернула в нем какой-то кран, и слова так и полились из него.

– Где ты живешь? – спросила я.

– В Каролина-Бич.

Я никогда не общалась с теми, кто жил в Каролина-Бич. Мой отец всегда смотрел на них свысока, и я бессознательно тоже усвоила такое отношение.

– А ты? – спросил он. – Где ты живешь?

– У нас квартира в Уилмингтоне, недалеко от университета, где работает мой отец.

Мы поговорили о наших районах, и я поняла, что жизнь у нас с ним очень разная. Моя была упорядоченной, буржуазной, а его – какой-то случайно сложившейся беспорядочной смесью.

– Во всяком случае, у тебя здесь есть друзья, – сказал он. – А мне приходится начинать все сначала.

– Были друзья, – сказала я. – Но теперь их осталось не так уж много.

Неужели это правда? Наконец я это признала. Когда Шерри последний раз звонила мне, а не я ей? Когда она последний раз прислала мне смс? Мои друзья шли дальше, оставляя меня позади, забывая обо мне.

– Что ты хочешь сказать?

– Они… я не знаю. Они меняются, но не так, как я. Они больше не говорят ни о чем важном и серьезном.

У меня получалось так, будто я уходила от них, а не наоборот.

– Большинство девчонок такие, – сказал он. – Пустоголовые.

– Это несправедливое обобщение.

– Может быть.

Он рассказал мне о своих друзьях в Хэмпстеде, какие они замечательные. Я рассказала ему о наших одноклассниках, с кем можно дружить, а от кого лучше держаться подальше. Потом мы заговорили о нашей любимой музыке, и я не заметила, что уже десять часов. Отец постучал в мою дверь и велел ложиться спать.

– Это твой отец? – спросил Тревис.

– Да, он хочет, чтобы я закончила разговор и легла спать.

– Еще только десять часов.

– Я знаю.

Я взглянула на свою постель и вспомнила, как не могла заснуть прошлой ночью, стараясь не дать своему сердцу остановиться.

– Я боюсь заснуть.

Я прикусила губу, желая взять свои слова обратно. Я поверить не могла, что сказала это кому-то, кого совершенно не знала.

– Почему?

– Это просто… глупо.

Я обычно не распространялась про свое сердце. Я не хотела, чтобы кто-то знал, какая я слабая. В моей памяти возник образ худенького коротышки девчачьего вида. Почему я вообще с ним говорила? Но слова так и рвались из меня.

– У меня… у меня та же проблема с сердцем, что была у мамы. Вчера я узнала, что у меня она даже серьезнее. Поэтому прошлой ночью я все время чувствовала, как у меня бьется сердце. Я испугалась и теперь не хочу ложиться.

– Надо же! – Несколько секунд он помолчал. – Ты можешь позвонить мне, – сказал он наконец.

– Что ты имеешь в виду?

– Позвони мне, и мы еще о чем-нибудь поговорим. Это отвлечет тебя от твоего сердца, а меня – от мыслей об отце, – добавил он.

– Это бред!

– А почему не попробовать?

– Нет, спасибо. Мне пора. Мне надо прочитать целую главу по истории, а тебе – сделать эти задания.

– Как будто я собирался их делать! – засмеялся он.

– До завтра.

Я повесила трубку и приготовилась лечь, думая, какая я дура, проболтала с ним целый час. Но когда я легла, сердце снова начало колотиться о ребра, и появилось чувство, что я не могу вздохнуть. Прежде чем я осознала, что делаю, я взяла трубку. Он ответил так быстро, что я поняла: он ожидал этого звонка.

Я стала с нетерпением ждать встречи с ним в школе. Не с Шерри, не с другими моими старыми друзьями. Я теряла их и приобретала Тревиса. Он не сходился с другими ребятами. И дело было не только в его внешности, хотя, честно говоря, я стала находить его привлекательным. У него были красивые серые глаза под невероятно длинными ресницами. Когда он улыбался, что бывало нечасто, он как-то наклонял голову набок, отчего мне всегда хотелось улыбнуться в ответ. Он был слишком потрясен смертью отца, чтобы стремиться войти в коллектив. Он много говорил мне об отце, и я стала завидовать, что он успел так хорошо его узнать, а мне не суждено было узнать мою мать. Его отец был, по-видимому, исключительной личностью. Я любила своего отца, и мы были с ним близки, но отец Тревиса был по-настоящему лучшим другом своему сыну. Очень, очень хороший отец.

Мы говорили по телефону чаще, чем переписывались, так что я скоро поняла, что компьютер, которым он пользовался вместе с матерью, все время ломался, а у них не было денег купить новый. У нас дома было три компьютера на нас двоих с папой. Домашние задания Тревис иногда готовил в школьной библиотеке, а он всегда их готовил, хотя и делал вид, что учеба его не интересует. Иногда отец подвозил меня к его дому, и мы занимались вместе, а потом мы с Тревисом медленно прогуливались до пляжа, и он все время говорил о приливах, течениях и морских животных – обо всем, что он узнал от своего отца. Моему отцу Тревис, казалось, нравился, и он называл его «этот симпатичный парень с пляжа». Отец был счастлив, что я отстала от своих прежних друзей, что вообще-то было в порядке вещей. У меня больше не было с ними ничего общего, и все они хотели отгородиться от Тревиса, которого считали неудачником.

Лето Тревис с матерью провели у его тетки в Мэриленде, и вернулся он очень изменившимся. У меня был шок, когда я увидела его в первый день в школе. Я его прямо-таки не узнала. Он очень вырос. Такой стремительный рост был, наверно, болезненным для него. Он стал выше меня, а там, где были кожа да кости, появились упругие мускулы. Ему уже нужно было бриться! Никто теперь не находил в нем сходства с девчонкой. Шерри и мои бывшие подруги вешались на него, но он не забыл, как они обращались с ним раньше. И не забыл одну-единственную девочку, которая всегда воспринимала его всерьез, – меня.

Я тоже изменилась за лето. Я поняла увлечение моих подруг парнями и увидела Тревиса в совершенно ином свете. Наши дружеские отношения легко возобновились, но за ними зрело что-то новое и волнующее, и мы оба это знали. Мы по-прежнему почти каждую ночь говорили по телефону, но беседы наши стали другими, полными неожиданных поворотов.

– Я познакомился с девушкой в Мэриленде, – сказал он однажды, вскоре после того, как начались занятия.

Я постаралась разыграть равнодушие, хотя на самом деле испытывала нелепую ревность.

– Какая она?

– Приятная. Хорошенькая. Сексуальная.

Не думаю, что я когда-либо раньше слышала от него слово «сексуальная», и нервы у меня как будто обожгло. Я умирала при мысли, что он целовал ее. Касался ее тела.

– Ты это делал? – спросила я его.

– Почти. Но нет.

Я испытала облегчение.

– Ты по-прежнему… я хочу сказать, ты хочешь…

Он снова рассмеялся, и на этот раз я знала, что надо мной.

– Ну же, договаривай, – сказал он.

Я закрыла глаза, сердце у меня билось так, что его удары пронизывали мое тело.

– Ты собираешься с ней встречаться? – спросила я. – Ведь Мэриленд не на другом конце страны.

– Нет. Это было бы несправедливо по отношению к ней.

– Почему?

– Потому что все время, пока я был с ней, я хотел быть с тобой.

Я поверить не могла. Я так жаждала услышать от него эти слова!

– Я люблю тебя, – сказала я. Я открыла глаза и уставилась в темный потолок, закусив губу. Ожидая.

– С каких пор? – спросил он. Это был не тот ответ, какого я ждала. Но я хорошо помнила, с каких пор.

– С той ночи, когда мы впервые говорили по телефону. Помнишь? Когда ты говорил со мной, чтобы не давать мне думать о моем сердце, а тебе о твоем…

– Я тоже тебя люблю, – перебил он меня, и внезапно все изменилось.

В ту осень я часто пропускала школу, потому что была слаба и все время болела. Отец всегда очень боялся, когда я уходила из дома на эту «фабрику микробов», как он называл школу. У Тревиса была машина, маленькая старенькая «Хонда» его матери, он забирал книги и после уроков привозил их ко мне. Отцу это не нравилось. Сначала я думала, его беспокоило то, что книги и бумаги попадали ко мне с «фабрики микробов», но потом поняла, что ему не нравилось мое общение с Тревисом. Папа не видел в этом проблемы, пока Тревис был безобидным маленьким ребенком. Теперь он выглядел взрослым мужчиной, и папе он уже не нравился. Когда Тревис пригласил меня в кино, папа не позволил пойти. Мы с ним сидели в нашей «берлоге». Я делала задание по математике, он за компьютером отвечал на письма. Отказывая мне в разрешении, он даже не поднял голову.

– Папа, – сказала я, – мы ведь просто друзья. Здесь нет ничего особенного.

Он снял очки и положил их на стол. Когда он так делал, за этим обычно следовал долгий разговор о том, что мне можно и чего нельзя делать. Так продолжалось годами.

– Детка, – сказал он, – скоро у тебя будет новое сердце, и ты сможешь жить полной, активной жизнью, но до тех пор для тебя главное – сохранять здоровье и не напрягаться.

– Поход в кино с лучшим другом не повредит моему сердцу, – возразила я.

Я редко перечила ему. Отец и доктор приучили меня не спорить. Они научили меня избегать конфликтов и всякого напряжения ради моего больного сердца. Я должна была дышать медленно и повторять про себя слова «мир» и «покой», пока не проходило желание поспорить и побороться. Но за некоторые вещи стоило бороться, и это была одна из них.

– Ты, может быть, и считаешь его своим лучшим другом, – сказал папа, – но я знаю, о чем думают юноши, и он о тебе думает совсем по-другому.

– Нет, не по-другому.

Ложь прозвучала естественно. Я не собиралась позволять ему все мне испортить.

– Мальчики и девочки не могут оставаться друзьями, когда они становятся взрослыми, – сказал он. – Начинают играть гормоны, и дружба становится невозможной. В любом случае, Тревис – неподходящий молодой человек, чтобы тебе им увлекаться.

– Во-первых, никто никем не «увлекается», – сказала я, хотя, когда он произнес это слово, я только и думала о том, как Тревис держал мою руку в кино и как я его потом поцеловала. – Во-вторых, никто не заботится обо мне больше, чем он, кроме тебя, конечно, – добавила я быстро.

– Я сам был молод и знаю, что у самого порядочного юноши на уме только одно. – Он повернулся в кресле лицом ко мне. – Но, что бы там ни было, я не хотел бы, чтобы ты с ним общалась. Пора прекращать эту дружбу, детка. Он потянет тебя вниз.

– Ты говоришь о деньгах? Но ведь мы не богаты, а он не беден.

– Мы не богаты, но хорошо обеспечены. А Тревис – нет. Сомневаюсь, что он когда-нибудь сможет прилично зарабатывать. Это не его вина. Я знаю, у него не было тех преимуществ, которые были у тебя. Но это не отменяет того факта, что он не тот, с кем бы я желал видеть свою дочь. Поэтому не стоит его поощрять. Вот и все.

– Это несправедливо! – Мои щеки горели. Я бросила учебник на стол. Отец мгновенно вскочил, успокаивающим жестом протягивая ко мне руки.

– Успокойся, – сказал он. – Успокойся. Ты же знаешь, тебе нельзя спорить.

– Ты всегда учил меня обращаться со всеми людьми как с равными, а теперь ты вдруг говоришь, что я не должна встречаться с ним, потому что у него меньше денег, чем у нас. Он очень умен, папа. Он хочет стать биологом.

– Послушай меня, детка. – Он сел на софу рядом со мной и обнял меня за плечи. – Я не хочу, чтобы ты сейчас вообще с кем-нибудь встречалась. Ты не понимаешь, насколько серьезно твое состояние.

– Ты волнуешь меня больше, чем это мог бы сделать Тревис.

– Тогда перестань спорить со мной. – Его голос звучал раздражающе спокойно. – Ты должна верить, я лучше знаю, что тебе нужно. Если хочешь, я приглашу доктора Макинтайра объяснить тебе это. Он согласится со мной. Пока у тебя не будет нового сердца, ты должна…

– Оставаться взаперти в своей комнате без друзей, без всяких развлечений.

– Ты должна быть осторожна. Это все, что я хотел сказать.

Я понимала, что пришло время отступить. Сердце у меня болело, но это не имело отношения к моему физическому состоянию. Я найду способ увидеться с Тревисом. Нужно только скрывать свои действия от отца. Я никогда ничего не делала втайне от него, но он не оставил мне выбора.

Я пошла с Тревисом в кино. Я сказала ему, что мы должны скрыть это от моего отца, так как он беспокоится о моем здоровье и не хочет, чтобы я с кем-то встречалась. Я не сказала, что папа не хочет, чтобы я встречалась именно с ним. Я бы ни за что его не обидела. Тревис был такой мягкий и чувствительный, за это я и полюбила его, когда он был тощим мальчишкой, а теперь испытывала к нему еще более сильное и глубокое чувство. Он не походил на других парней, которым нужны были только выпивка и возня с девчонками. С такими парнями гуляли сейчас мои бывшие подружки, липли к ним и болтали о них день и ночь.

Было чудесно сидеть с Тревисом в кино, держать его руку, чувствуя непреодолимое влечение вместо теплой дружбы. В машине он целовал меня, и я слегка обезумела, когда он провел руками по моему телу поверх одежды. Завтра я могу умереть, думала я, поэтому нет смысла сегодня лишать себя этого. Именно тогда я и решила выжать из оставшейся мне жизни все до капли.

До последней капли.

Глава 7

Эрин

Я прожила в свой квартире в Брик-Крик около недели, когда обнаружила в самом дальнем конце парковки кофейню при супермаркете. Постройка выглядела очень старой, как будто она стояла там десятилетиями и супермаркет разросся вокруг нее. Но я знала, что это не так. Здание нарочно состарили, чтобы придать ему оригинальность. Написанное красками название висело над входом, и я никак не могла прочитать его, пока не взглянула на вывеску сверху: «ДжампСтарт».

Я вошла и сразу перенеслась с оживленной парковки с бесчисленными машинами и иллюзорной новизной пронзительной чистоты в теплое помещение, напоминающее жилую комнату. Столики стояли по отдельности, группами, отгороженными одна от другой книжными шкафами и камином, который не топился, поскольку было еще очень тепло. На обычной длинной стойке было много выпечки, салатов, кофе и чая разных сортов. Где-то приглушенно играла музыка. Это была какая-то джазовая мелодия, раньше мне такие не нравились, но теперь я была абсолютно равнодушна к музыке. Музыка, книги, политика, искусство, секс – какое это, в сущности, имело значение? Все это стало мне теперь безразлично.

Половина столиков и обтянутых кожей диванов и кресел были заняты, в основном людьми моего возраста, работающими на ноутбуках или занимающимися еще какими-то бумажными делами. За одним столиком три молодые женщины смеялись, рассматривая что-то на мониторе. Какой-то мужчина разговаривал с пожилой парой о недвижимости. До меня долетели слова «жилой дом» и «слишком много лестниц». Еще одна пара была занята оживленной беседой, на столике между ними лежала открытая Библия. Я с первой секунды поняла, что буду проводить здесь много времени. Я чувствовала себя здесь анонимом, и это ощущение мне нравилось.

Я нашла кресло, которое сразу же решила себе присвоить. Хотя оно было частью набора – три кресла и диван, – никого там не было. Мне нравилось думать, что это мое собственное пространство, по крайней мере, на какое-то время.

Я заказала латте без кофеина и булочку, от которой, я знала, я только отщипну кусочек. За пять месяцев со дня смерти Кэролайн я потеряла восемь кило и вынуждена была заставлять себя есть. Я ни в чем не чувствовала вкуса, и еда застревала у меня в горле. Бариста, брюнет по имени Нандо, как значилось у него на бейджике, улыбнулся мне. На его красивом лице появились ямочки. Я постаралась ответить ему улыбкой, но без особого успеха. Я заметила у него на предплечье татуировку в виде носорога.

Я устроилась в обитом кожей кресле, достала айпад и быстро проверила почту. Майкл писал, что скучает без меня, и спрашивал, что я делаю. «Все в порядке, – ответила я. – Сижу в кофейне. Здесь хорошо. Надеюсь, у тебя тоже нормально». Так мы переписывались каждое утро с тех пор, как я уехала из дома, и, полагаю, так и будем продолжать. Просто и вежливо. Пустые слова. Так переписываются раз в год со знакомыми, а не с человеком, с которым долго прожили. Не с человеком, которого вы любили и с которым вместе смеялись и плакали.

Мы всегда переписывались в течение дня. Когда я работала в аптеке, я справлялась об ужине, о всяких домашних делах или просто говорила, что люблю его. Когда я была дома, я писала ему, чем мы с Кэролайн занимаемся, а он писал в ответ, как ему скучно без нас. И говорил правду. Мои подруги завидовали его близости с нашей дочерью. Как он умел о ней заботиться! Если мои подруги по какой-то причине оставляли детей на мужа, они всегда боялись, что он не справится. Я никогда об этом не беспокоилась. Он водил Кэролайн в парк или придумывал какую-нибудь игру. Он был всегда изобретательным и веселым, и Кэролайн с нетерпением ожидала, когда наступит «папино время».

Как он перенес ее уход? Он так любил ее! Как он мог снова вернуться к «нормальной» жизни, говорить о необходимости завести другого ребенка, как будто ничего не случилось? Я не понимала своего мужа.

Я удалила кучу спама вместе с сообщением от Джудит, подтверждавшим нашу следующую с ней встречу. Вот и вся моя почта. Несколько недель назад я обнаружила, что кто-то удалил меня из списка «группы мам». Я состояла в ней четыре года. Это был способ поддерживать контакт, советоваться и делиться опытом. Мы вместе планировали прогулки и дни рождения. После смерти Кэролайн они оставили меня в списке на неделю или дольше, пока соображали, как помочь нам с Майклом. Они обеспечивали нас продуктами и каждый вечер приносили овощное рагу, мясо или цыплят. Вот только есть мы не могли, во всяком случае, я не могла. Кое-что из этой еды до сих пор лежало у нас в холодильнике.

Потом они снова включили меня в список, и это была жесточайшая пытка. Разве я могла читать о том, чем и как они занимались со своими детьми? Споры о прививках, рекомендации детских стоматологов, выбор подарков на дни рождения, проблемы дошкольников, нервные вспышки и капризы и, самое худшее, встречи, в которых я не могла принимать участие. Они писали мне, чтобы узнать, как идут дела, но постепенно и это прекратилось. Мне было любопытно: кто принял решение исключить меня из списка? Кто сказал «она больше не участвует, надо ее исключить» или «может быть, ей тяжело состоять в списке. Не лучше ли будет ее удалить?». Да, мне было мучительно как числиться в этом сообществе, так и быть исключенной. Но болезненнее всего было видеть, как все исчезли, как будто я стала никем, лишившись ребенка. Мы жили теперь в разных мирах. Мой мир отпугивал их, а их мирок причинял мне боль.

Теперь у меня были «Отец Харли с друзьями». Я открыла их сайт и прочитала недавние письма. Там были совсем свежие, от новых людей. Я их поприветствовала и выразила сочувствие. Они излагали свои истории долго, многословно, слезливо, и я кивала, читая их. Сердце открывалось, чтобы принять их в мой мир. Я спросила Джудит: «Это не проявление психоза, что я больше всего люблю этих чужих людей?» Она улыбнулась и ответила: «А вы как думаете?», как обычно возлагая решение на меня.

Я прочитала гневный коммент «Матери пяти детей», чья сестра сказала ей, что «жизнь для живых, и ты должна преодолеть свое горе ради остальных детей». Я пришла в негодование и послала подруге по несчастью сочувственный ответ.

В своем сознании я объединила ее с Майклом и со всеми теми, кто осмеливался посетовать, что кто-то болеет душой не так, как надо.

Сначала мы с Майклом разделяли нашу скорбь. Мы оба находились на стадии отрицания потери, мы оба, плача, твердили: «Я не могу в это поверить» и «Этого не может быть». Мы плакали часами, обнявшись, и я всем сердцем любила его. Он был моей связью с Кэролайн, он разделял со мной глубочайшую любовь к ней. Но потом, всего через неделю после ее смерти, он смог вернуться на работу. Он хотел заниматься любимым делом, а я не могла понять, как он может сосредоточиться на чем-то. Тогда я помыслить не могла, что сама когда-нибудь вернусь к прежней рутине. Но Майкл просто с головой ушел в новый проект. Раньше я восхищалась тем, что он делал. Он убедил меня, что его стиль видеоигр не просто связан со спортом, а имеет гораздо большее значение. «Речь идет о связях внутри общества, – говорил он, – когда люди совместно трудятся, чтобы решать проблемы». Он получил несколько премий за свои игры, и я им гордилась. Но теперь я находила его работу пустой тратой времени и глупостью. Игры! Какое они вообще могли иметь значение? Можно подумать, он своими трудами спасает планету. Он работал с утра до шести вечера, приходил домой, ужинал и потом еще работал дома. В выходные он занимался работой по дому, которую откладывал годами, – ремонтом, покраской. Он все время работал, чтобы не слышать, как я выхожу из себя. Насколько я понимала, он с переживаниями покончил.

Несколько раз мы вместе были у Джудит, но Майкл уже перестал говорить о Кэролайн, в то время как я только начинала. Мне было необходимо говорить о ней. Про то, как прядь волос, падавшая ей на лоб, никогда не лежала ровно. Как она напевала себе самой по вечерам в кроватке и как приходила утром в постель к нам, чтобы приласкаться. Она была разговорчива. Она всегда болтала. Когда я начала говорить об этом ужасном вечере на пирсе, останавливаясь на каждой подробности, меня не удивило, что Майкл встал и вышел. «Это бесполезно, – через плечо кинул он Джудит. – Она не может перестать».

Когда он вышел, я взглянула на Джудит: «Вы видите? Он с ней покончил, а я никогда не покончу».

«Мужчины и женщины переживают по-разному», – сказала Джудит. Ей было лет пятьдесят, прямые седые волосы до подбородка и живые голубые глаза. Ее рекомендовал мне мой врач вскоре после смерти Кэролайн, потому что никакое снотворное на меня не действовало. Если мне случалось задремать, я снова оказывалась на пирсе, и весь этот ужас повторялся вновь.

«Я признаю, что мужчины и женщины переживают по-разному, – сказала я, – но я больше не могу с этим жить». В тот день я и решила уехать.

Просидев час в кофейне, я почувствовала себя неловко с пустой чашкой и наполовину съеденной булочкой, хотя мое место никому так и не понадобилось. Я подошла к стойке и попросила Нандо налить мне еще кофе.

– Вы здесь новенькая, – сказал он, наполняя мою чашку.

– Я переехала сюда на прошлой неделе.

– Вы работаете где-то поблизости?

– Нет, я в отпуске.

– Сливки? – спросил он.

– Я… что?

– Вам со сливками? Я не помню, что вы заказывали в первый раз.

– Нет, черный, пожалуйста.

– Я запомню на будущее, – сказал он, улыбаясь своими ямочками. – Откуда вы переехали?

– Да здесь… неподалеку. Из другого района. – Я хотела вернуться на свое место. – Спасибо за новую порцию.

– Всегда пожалуйста.

Я снова уселась в кресло и открыла айпад. В группе «Отец Харли и друзья» появился новый осиротевший отец. Он очень страдал. Я хотела ответить ему, дать ему знать, что он не один такой. Я не могла представить себе Майкла, так обнажающего свою душу. Я послала этому отцу несколько строк: «Дональд, мне очень жаль, что вы оказались здесь, но я рада, что вы нас нашли. Видно, что ваша дочь была необыкновенным ребенком».

Нандо что-то напевал по-испански, обслуживая очередного клиента. Он сказал, что запомнит, какой я пью кофе. Вот вам и анонимность! Мои резкие ответы на его вопросы прозвучали грубо. Вопросы становились для меня вызовом. Никому не должно быть дела до того, почему я переехала из одного района в другой. Никому не должно быть дела до того, работаю я или отдыхаю. Я внезапно почувствовала боль в груди от сознания моей потери, на этот раз потери не Кэролайн, а своей прошлой жизни. Боль росла и усиливалась, и мне пришлось сжать зубы, чтобы не расплакаться. Я любила свою работу и свою жизнь. Работу, домашние дела, уход за Кэролайн, любовные отношения с мужем. Я прижала пальцы к груди, как будто могла так подавить боль. Потом я снова заглянула в айпад, снова вернулась к Дональду, «Матери пятерых детей» и всем другим, кто понимал, как в теплый апрельский вечер на освещенном луной пирсе закончилась жизнь, которую я так любила и которой так дорожила.

Глава 8

Тревис

Трейлер выглядел не очень красиво. Внутри он белый – во всяком случае, был белым, с пятнами ржавчины. Он был вдвое длиннее моего фургона и стоял на бетонных блоках, врытых в песок. Вокруг стояли трейлеры всех форм и размеров, большинство из них пустые, так как лето уже кончилось. Около трейлера рядом с нашим стояла машина, блестящий новенький «Фольксваген»-«жук», выглядевший неуместно среди всего остального старья. На первый взнос я одолжил деньги у приятеля. Я надеялся, что смогу расплатиться в ближайшее время, но особого оптимизма на этот счет у меня не было.

Я открыл дверцу своего фургона и помог Белле вылезти.

– Это наш новый дом, Белла, – сказал я. – На время. Давай зайдем внутрь и исследуем его.

«Исследовать» было неудачное слово, так как внутри трейлера нечего было исследовать, но это не имело значения. Белла смотрела на него широко раскрытыми глазами. Накануне ей исполнилось четыре года, и мы устроили для нее у Фрэнни маленький праздник, с шариками, мороженым, тортом и кое-какими подарочками. Я думаю, на самом деле Фрэнни просто праздновала наш уход, но, как бы то ни было, праздник есть праздник.

– Это не дом, – сказала Белла, глядя на трейлер. Овечку и розовую сумочку она держала в руках и ни на шаг не отходила от фургона. Сумочку ей подарила моя мать, когда Белле исполнилось три года, и я был рад, что она не потеряла на пожаре ни сумочку, ни овечку. Они давали ей возможность держаться за что-то знакомое. В сумочке у нее была фотография – моя мать, Белла и я, сидящие на пляже вокруг построенного нами песочного замка. Там была еще и крошечная куколка, подаренная одной из женщин, с которыми я встречался. Белла любила эту куколку, потому что у нее были длинные блондинистые волосы, которые дочке нравилось расчесывать. Третья и последняя вещь в сумочке была фотография Робин. Маленький снимок, который я хранил со школьных лет. Я был рад, что устоял перед искушением порвать его. Белла знала, что Робин – ее мать, но это было все, что она знала. Я собирался когда-нибудь рассказать Белле о ней, но представления не имел, как объяснить, почему Робин от нее отказалась.

– Ну что же, мы превратим это в дом, – сказал я. – Правда, это не такой дом, к какому мы привыкли. Он называется трейлер. Многие живут в таких трейлерах. Это будет приключение для нас. Давай зайдем внутрь и посмотрим.

Я взял ее за руку, и мы поднялись по ступенькам. Я отпер дверь, и мы вошли в помещение настолько темное, что я у самых глаз не видел свою руку. Однако я почувствовал запах, затхлый запах с примесью чего-то, что, я надеялся, не имело отношения к кошкам.

– Я ничего не вижу, папа.

В голосе дочери прозвучала нотка, предупреждавшая меня, что она вот-вот заплачет. Пока было слышно только какое-то тихое всхлипывание. Иногда Белла начинала так говорить, и я шептал маме: «Ну, сейчас начнется!», и точно, через пять минут начинался плач, переходивший в вой. Последнее время такое случалось редко, но сейчас у меня было такое чувство, что это непременно случится. За последнюю пару недель мой ребенок вынес немало.

– Сейчас мы откроем все шторки и впустим свет, – сказал я, выцарапывая у нее свою руку, чтобы дотянуться до шторы, которую я мог различить только благодаря полоске света вокруг нее. Шторка так быстро отскочила, что я мигнул от неожиданно пролившегося сквозь немытое стекло света.

– Так-то лучше, – сказал я. – Сколько у нас здесь окон, Белла?

– Три, – отвечала она.

– Я думаю, есть еще одно. Видишь?

Она повернулась кругом.

– Вижу! – сказала она, когда ее взгляд упал на маленькое узкое окошко над кухонной раковиной.

Белла подбежала к единственной внутренней двери в этом помещении и открыла ее, потянув за ручку.

– Это ванная, – сказал я.

– А где моя комната? – спросила она.

– Замечательно в этом трейлере то, что тут одна большая комната вместо нескольких маленьких. Тут у нас и гостиная, – я показал на кушетку, маленький столик и два стула под одним из окон, – и столовая, и кухня, и твоя спальня. – Я указал на двуспальную кровать, втиснутую в один конец трейлера. – Ты будешь спать там, а я – на этом футоне.

– Что такое «футон»?

– Кушетка. Это другое название кушетки. Я думаю, первое, что мы должны сделать, прежде чем принесем сумки с нашей одеждой, это найти место для твоих новых ракушек.

Люди из церкви, куда ходила моя мать, собрали для нас одежду, простыни и полотенца. Они так хорошо к нам отнеслись, что я даже подумал, не начать ли мне снова ходить в церковь, как когда-то в детстве, но это настроение у меня быстро прошло. Теперь моя цель – выживание, и у меня есть приоритеты: крыша над головой, пища, работа, уход за ребенком. Моей душе придется подождать.

– Я хочу свои старые ракушки.

Начался вой, и на этот раз не слабый. Она устала. Поспать сегодня днем ей не удалось, а дневной сон такой малышке еще нужен.

– Да, и я бы хотел, чтобы ты получила их обратно. Но у тебя навсегда останется воспоминание о них.

– Не нужно мне поминание. Я хочу их обратно. И бабу тоже.

Я говорил ей, что она всегда будет помнить бабу, но знал, что это неправда. Когда Белла станет постарше, она забудет бабушку. В четыре года невозможно запомнить людей навсегда. Можно разве что сохранить смутные вопоминания. Я часто думал об этом – как моя мать, столько для нее сделавшая и любившая ее больше всего на свете, исчезнет из ее памяти. Это была еще одна несправедливость среди прочих, угнетавших меня.

– Я достану твои ракушки, – сказал я, надеясь избежать отчаянного вопля.

– Не хочу! – проскулила она.

Я вернулся в фургон, достал мешочек с ракушками и принес его в трейлер вместе с мешком для мусора, набитого простынями и полотенцами. Пол слегка погромыхивал под ногами, к этому надо будет привыкать.

Белла свернулась на футоне, стиснув в руке овечку. Ее нижняя губка оттопырилась так забавно, что я с трудом удержался от смеха. Я всегда смеялся, когда она так надувалась, пока мама не сказала, что этим я ее только поощряю к капризам. Мама тогда еще сказала, что она превратится в одну из этих девиц, которые добиваются от мужчин чего угодно, разыгрывая из себя капризуль. Должен сказать, что от этой мысли улыбку у меня как рукой сняло. Я хотел, чтобы моя дочь была сильной и самостоятельной.

– Где бы теперь найти для них хорошее место? – спросил я, оглядываясь по сторонам. Дома мы держали их на каминной полке над никогда не топившимся камином.

Она по-прежнему была надутая, но поднялась, выпрямилась и начала осматривать комнату. Я видел только одно подходящее место – под длинным узким кухонным окном, но я хотел, чтобы она сама нашла его. И она нашла. Она спрыгнула с футона и подбежала к кухонной раковине, указывая на окно.

– Вон там, – сказала она.

– Отлично! – Я вручил ей мешочек. – Ты будешь давать мне по одной, а я их там расставлю.

Она подала мне первую, огромную серую ракушку, которой явно предназначалось стать центром новой коллекции. Это была ее любимая ракушка. Я положил ее в середине полки. Белла протянула мне оранжевую ракушку и нахмурилась:

– На камине им было лучше. Здесь нет места.

Меня впечатлило, что она смогла сделать этот вывод. Она сообразила, что на полке не будет места, когда ее коллекция разрастется. Мама говорила, что у меня преувеличенное представление о ее способностях. Но мне Белла казалась очень смышленой.

– Ты права. Но когда не будет хватать места, мы положим некоторые ракушки в миску, хорошо?

– Они разобьются.

– Не разобьются, если ты будешь осторожна и…

– Тук-тук!

Я обернулся и увидел девушку, стоявшую в дверях. На фоне солнечного света я не мог разглядеть ее лицо, но голос был незнакомый.

– Войдите, – сказал я.

Она вошла. Я действительно не встречал ее раньше. Она была из тех, кого, раз увидев, не забудешь. Лет двадцати и невероятно сексуальна. Может быть, слишком худощава. Белокурые волосы, завязанные в длинный хвост, свисавший на правую грудь, и почти голая – шорты, сандалии и топик на длинных тонких бретельках.

Я ощутил острый прилив желания и почувствовал, что она это знает. На ее лице играла манящая улыбка, или, может быть, это была только моя фантазия. Я уже долгие месяцы не знал женщин, и мне явно было необходимо пересмотреть свои приоритеты.

– Привет! – сказала она. – Меня зовут Саванна. Я ваша ближайшая соседка.

– Привет! – Я пожал ей руку. – Я – Тревис, а это – Белла.

Я положил руку на плечо Беллы, а она обхватила рукой мою ногу, держа в другой мешочек с ракушками.

– Привет, Белла! – Саванна присела на корточки, открыв мне поистине великолепный вид на свой бюст. – Добро пожаловать! А что у тебя в мешке?

Я ожидал, что Белла от нее отпрянет. Она долго привыкала к посторонним. Но она приоткрыла мешочек и позволила Саванне заглянуть внутрь. Уж не напомнила ли ей Саванна длинноволосую куклу, которую она носила в сумке?

– Ракушки!

Глаза у Саванны заблестели, и она села прямо на потертый коврик, скрестив ноги, и похлопала ладонью рядом с собой.

– Ты мне покажешь? Я обожаю ракушки.

Отлично, подумал я. Вот это удача! Я мог бы оказаться рядом с каким-нибудь старым козлом, ходившим в майке и имевшим склонность к маленьким девочкам. А оказался рядом с сексуальной красоткой, умеющей обращаться с детьми.

– «Жук» ваш? – спросил я, когда Белла уже достала ракушки и показывала их Саванне, одну за одной.

– Ага.

Саванна не смотрела на меня. Все ее внимание было сосредоточено на Белле. Она хвалила каждую ракушку.

– Я живу здесь три месяца и рада, что у меня появился сосед. Настоящий сосед. Летом здесь было много народу. Слишком много. А теперь сезон кончился, и здесь пустынно.

– А вы… я хочу спросить, почему вы здесь живете?

– Я работала здесь летом официанткой, а теперь хожу на вечерние курсы. Косметология. И мне нужно дешевое жилье, а дешевле этого не найти.

Я засмеялся. Ну и что, что она не конструктор космических ракет? Я и сам в этом не силен. Было время, когда я ждал от себя большего, но оно миновало.

– Приглашаю вас с Беллой к себе на ужин, – сказала она, поднимаясь на ноги и отряхивая руки. – Просто бигмак с сыром, если вам это подойдет.

Я усмехнулся.

– Ты одолеешь бигмак с сыром, Белла? – спросил я.

Белла вздохнула. Она сидела на полу и с улыбкой смотрела на меня.

– Когда? – спросил я Саванну.

– В шесть?

– Прекрасно. Мы тем временем устроимся. А кое-кто из нас успеет и вздремнуть.

Мы обменялись телефонами, хотя я знал, что сотового у меня долго не будет. Я не оплатил последний счет. Я подумал о рекламе по обеим сторонам моего фургона: «Браун. Строительство» и номер моего телефона. Что бы там ни было, я не собирался убирать рекламу. У отца по обеим сторонам его грузовика значилось: «Водопроводчик Браун». Он гордился своим делом. Гордился тем, что содержит нас, как и я содержал маму и Беллу, пока все не рухнуло. Какой смысл в этой рекламе, если у меня не будет телефона?

Трейлер Саванны стоял рядом с моим, что само по себе мало что значило, но внутри сразу можно было почувствовать женскую руку. Во-первых, запах там был лучше, пахло макаронами с сыром и еще чем-то. Наверное, свечами. Во-вторых, поверх старых ковриков у нее лежали новые. Может быть, и я такие заведу, когда разживусь деньгами. В-третьих, она накинула на кушетку покрывало в золотистую полоску и набросала подушек. И у нее повсюду были лампы. Во всем ощущалось что-то домашнее. Я заглянул и в другую комнату, где на постели тоже была гора подушек и желтое стеганое одеяло. Одно, правда, меня смутило. Это был кальян для курения марихуаны на кухонной стойке. Я не баловался наркотиками и даже с алкоголем был осторожен. Может быть, одно время, когда у нас с Робин все кончилось, я им немного злоупотреблял. Но когда у меня появился ребенок, я с этим завязал. Меня не волновало, что Саванна курила травку. Мне-то какое дело? Но кальян, лежавший на виду у Беллы? Мне это не понравилось. Однако мне нравилась Саванна. Она переоделась в платье, едва прикрывавшее ее тело. Без лифчика. Она была настолько худа, что он ей был не нужен, но ткань платья тесно обтягивала соски. И от ее лица я не мог отвести глаз. Она распустила волосы, золотистые и длинные. Гладкие и шелковистые. Такие волосы можно было увидеть на рекламе шампуня. Мне хотелось потрогать их. Зажать прядь в руке.

Стоп! Пора немного сбавить темп.

– Спасибо за приглашение, – сказал я. – У меня еще не было возможности сходить в магазин.

– Я знаю, что такое день переезда.

Она достала из холодильника пиво, открыла банку и протянула мне.

– А для Беллы что? Сок? Молоко?

– Сок, – сказала Белла.

Я обычно давал ей молоко, но сегодня был особенный день.

– Пожалуйста, – напомнил я Белле.

– Сок, пожалуйста, – повторила она.

Саванна налила апельсиновый сок в высокий пластиковый стаканчик с крышкой и соломинкой.

– Вы, похоже, понимаете детей, – сказал я, устроив Беллу за столом с пазлами, которые захватил с собой, чтобы она не скучала.

Она любила пазлы, а на этом была Золушка. Белле нравились принцессы.

– У меня полно племянниц, и еще я подрабатывала в яслях. Такой возраст, – она кивнула в сторону Беллы, – самый чудесный. Самый лучший. Такая, знаете ли, невинность.

Я кивнул, думая о ее словах. Подрабатывала в яслях? Неужели случай послал мне не только самую пикантную соседку, какую только можно встретить, но и няню?

Саванна достала из холодильника овощи для салата и поставила их на стойку, а потом, словно вдруг заметив кальян, неторопливо убрала его в нижний ящик.

– Вам помочь? – спросил я.

Мы занялись на кухне салатом и разговаривали о том, кто откуда приехал, она оказалась из Кинстона. Мы явно вращались в разных кругах. Я рассказал ей о пожаре, она перестала резать сельдерей и посмотрела на меня. Положив руку мне на плечо, она сказала:

– Мне так жаль, Тревис.

Взглянув на Беллу, спокойно трудившуюся над своим пазлом, она добавила:

– Как это, должно быть, ужасно для вас обоих!

– Да, – кивнул я.

Она задержала руку на моем плече, а потом провела ею от предплечья до кисти и вложила пальцы мне в ладонь. С тех пор как в мою жизнь вошла Белла, у меня не было длительных связей с женщинами. Я и теперь не желал ничего такого, что бы осложнило ситуацию. Но переспать с кем-нибудь я бы не отказался, этого нельзя было отрицать. По тому, как ко мне прикасалась Саванна, я понял, она знает, что делает. В постели она, наверно, так же хороша, как и с виду.

Чтобы совсем не растерять соображение, я сосредоточился на салате.

– Дело в том, – сказал я, – что мне срочно нужна работа. Мой последний заработок в буквальном смысле вылетел в трубу. А если я найду работу, мне понадобится няня, чтобы присматривать за Беллой. Вы знаете кого-нибудь, кто этим занимается?

– Я знаю кое-кого. Себя, – сказала она. – У меня есть опыт. Я же говорила, что работала в яслях. Занятия у меня по вечерам, так что днями я свободна. Я бы с удовольствием за ней присматривала.

– Я вам заплачу, конечно. То есть как только получу работу.

Она кивнула.

– Найти работу сейчас нелегко?

– Двадцать человек на место, – сказал я.

– Ну, как только вы начнете работать, няня в вашем распоряжении. Только вот… – Она заколебалась, продолжая нарезать сельдерей. – Иногда мне приходится уезжать. Когда у меня нет занятий, я бываю у друзей в Роли. Но я, может быть, найду кого-нибудь себе на замену.

– Отлично, – сказал я, подумав, что не хотел бы оставлять Беллу с кем-то, кого я не знаю. А что я знаю о самой Саванне? Мне, наверно, следовало бы навести справки в яслях, где она работала, но я боялся, что она сочтет это оскорблением. Пока я знал только, что Саванна выросла в Кинстоне, училась по вечерам на парикмахера, маникюршу или что-то в этом роде, пила пиво и курила травку в достаточном количестве, чтобы держать кальян на кухонном столе. Интересно, не курит ли она что-нибудь покрепче марихуаны. Посмотрю сегодня, сколько она будет пить. А если у нее есть друзья, навещающие ее в трейлере? Я не хотел, чтобы вокруг Беллы крутилась толпа всякой шушеры. Может быть, и я теперь из их числа, подумалось мне. Может быть, и Саванна так думает?

– А где мать Беллы? – спросила она, мешая сельдерей в салатнице.

– В Боуфорте.

– А она… как ее зовут?

– Робин.

– Она что, больна? В чем дело? Почему Белла осталась с вами?

– Это долгая история, – сказал я. Я избегал говорить о Робин, особенно с теми, кого плохо знал.

– Белла с ней видится?

– Разумеется, – солгал я. Ее это не касалось, а ложь казалась мне наилегчайшим способом прекратить разговор.

– Разумеется, – улыбнулась Саванна. Она снова коснулась моей руки. – Белле повезло, что она осталась с вами.

За ужином мы продолжали разговор уже при участии Беллы, но под столом Саванна положила голую ступню на мое колено. При этом она впервые посмотрела на меня вопросительно, типа – ну как? все нормально? Я улыбнулся ей в ответ, давая понять, что все отлично, хотя понимал, что связь с ней легко может оказаться порядочной глупостью. Нянька для Беллы была нужна мне больше, чем любовница. Но по мере того, как ее ступня поднималась выше, я думал об этом все меньше.

После ужина мы некоторое время вместе с Беллой посмотрели телевизор, а потом я уложил ее на кушетке. Я не думал, что она сразу заснет. Обычно так не бывало, особенно на новом месте, и она просила меня почитать ей. У нее была бездна книг, сгоревших на пожаре. Фрэнни, когда мы поселились у нее, дала Белле «Кота в сапогах», про которого Белла любила слушать снова и снова. Даже когда чтение заканчивалось, она не торопилась заснуть. То она просила пить, то вставала, чтобы сказать мне что-нибудь, что никак было нельзя отложить на завтра. Но сегодня отсутствие дневного сна пошло ей на пользу, вернее, мне на пользу. Я накрыл ее одеялом, увидел, как она погрузилась в глубокий сон, а потом плотно укутал ее плечи. Саванна, наклонившись, пощекотала мне шею.

Я встал и обнял ее.

– Послушай, – сказал я, – я не готов к чему-либо серьез…

– Ш-ш-ш. – Она поцеловала меня. – Мне не нужно ничего серьезного. Я живу настоящим.

Она взяла меня за руку, мы пошли в спальню, и на пару часов я забыл о пожаре, об отсутствии работы. Обо всем, кроме ее и моего тел.

Глава 9

Робин

Как только мои постояльцы были накормлены и приготовились осматривать Боуфорт, я оставила свою помощницу Бриджет заканчивать дела и направилась в Хендрикс-Хаус. Мне казалось странным, что Дейл в свои тридцать три года все еще жил с родителями, пока я не увидела его апартаменты. Он занимал весь второй этаж с отдельным входом. Когда мы поженимся, у нас будет, конечно, собственный дом. Две недели назад, за несколько дней до рождения Ханны, мы подписали контракт на приобретение небольшого дома недалеко от океана. Точнее, контракт подписал Дейл. Бунгало в боуфортском стиле было зарегистрировано на его имя. Свадьба должна состояться через месяц, и я с нетерпением ждала ее. Я буду по-прежнему возглавлять пансионат, хотя мою просторную квартиру на первом этаже займет Бриджет, и я буду меньше занята на повседневной работе. Уступи я желанию Дейла, мне бы вообще не пришлось работать. Я могла бы стать сама себе хозяйкой, как он выразился, и заниматься только благотворительностью, как его мать. Ему не нравилось, когда я заговаривала о продолжении учебы. Я еще не знала, на кого учиться, на медсестру или фельдшера, но я знала, что в жизни мне нужно больше, чем дамский клуб, гольф и теннис, вот уж что я терпеть не могла. Дейл считал, что я просто не должна утруждать себя. Он всегда беспокоился о моем здоровье. Я принимала в день пару таблеток и старалась избегать инфекций, но жить под стеклянным колпаком, как он настаивал, я не желала.

Подходя к Хендрикс-Хаусу, я увидела работавшую в саду Молли. У них, конечно, был садовник – и не один, наблюдавший за садами и при доме, и при пансионате, но сад при доме был особой вотчиной Молли.

– Привет, мама, – сказала я, подходя к ней.

Она поправила соломенную шляпу, чтобы лучше меня видеть.

– Здравствуй, милочка.

Она выглядела утомленной. Ребенок в доме не мог не быть помехой для спокойного сна. Я начала называть Молли и Джеймса «мама» и «папа» по их настоянию, как только мы с Дейлом объявили о нашей помолвке. Называть Молли «мама» мне было нетрудно. Свою мать я не помнила, и мне всю жизнь хотелось иметь кого-то, кого я могла бы называть «мама». Называть Джеймса «папа» было труднее, поскольку отец у меня был. К тому же Джеймс всегда держался на расстоянии. Правда, он был всегда очень мил со мной и по-своему любил меня, но он был политиком до кончиков ногтей. Я никогда не знала, отражает ли выражение его лица его подлинные чувства. И слишком часто видела, как он улыбался многим, о ком впоследствии, без посторонних, отзывался уничижительно, и поэтому не доверяла ему. Иногда я подмечала ту же черту у Дейла, и это меня раздражало.

– Алиса будет счастлива тебя видеть. – Молли стряхнула пылинку с шортов цвета хаки. – Ребенок не спал всю ночь.

– Она и вам не давала спать? – спросила я.

Молли отрицательно покачала головой.

– Беруши. Я ими пользуюсь с тех пор, как вышла за Джеймса. Я подарю тебе пару на свадьбу.

Я засмеялась. Сначала хотела сказать, что Дейл не храпит, но воздержалась. Я не знала, догадывались ли они, как часто их сын ночевал у меня. Но в любом случае было бы «неделикатно» об этом упоминать. Я уже много узнала о том, что допускалось в семье, пользовавшейся безупречной репутацией, и что не было исключено. Слово «неделикатно» было у них в ходу. Вот почему они так быстро и без утайки справились с беременностью Алисы, сумев извлечь выгоду из «неделикатной» ситуации.

Я обожала Алису с момента нашей встречи. Ей было пятнадцать лет. Чудесная девочка с длинными шелковистыми прямыми волосами и белозубой улыбкой. Я долго считала ее совершенно исключительным подростком. Она казалась мне совершенством. Отличница. Любимица всех друзей. С милым, застенчивым, обаятельным бойфрендом по имени Джесс. Просто волшебница по части компьютера. В четырнадцать лет она создала сайт для пансионата. Если кто-нибудь и мог разглядеть ее подлинную сущность, так это я, но даже мне это не удалось. Она рассказала все родителям и Дейлу, только когда была уже на пятом месяце. И тут я впервые увидела, какой в семье Хендриксов мог возникнуть ад. Когда Джеймс, Молли и Дейл начали настаивать на том, чтобы встретиться с родителями Джесса, Алиса раскололась: Джесс был только прикрытием. Он был ее лучшим другом и помогал ей ускользать из дома к Уиллу Стивенсону, парню, с которым ей не разрешалось встречаться. Джесс приглашал ее на «свидание», а потом отвозил ее туда, где она проводила время с Уиллом. Я никогда не видела Уилла, поэтому не могла о нем судить, но остальное семейство ненавидело его по причинам, казавшимся мне незначительными и ложными. Я поняла потом, что сами по себе эти причины были мелкие, но все вместе взятые, они вырастали в колоссальную преграду. Во-первых, он бросил школу и где-то подрабатывал. Его мать была экономкой – на самом деле она служила у Хендриксов, когда Алиса и Уилл были еще маленькие. Его отец сидел в тюрьме за какие-то операции с наркотиками. К тому же ему было девятнадцать лет, то есть он был на два с половиной года старше Алисы. Хендриксы представляли эту разницу как очень важный факт. Поскольку Дейл был на тринадцать лет старше меня, эта разница казалась мне не очень убедительным аргументом, но я сочла за благо держаться в стороне от их семейных проблем. Алисе не разрешали видеться с Уиллом, и, когда она объявила, что он отец ее ребенка, начался кошмар. Мы все сидели в гостиной, когда она рассказала нам всю правду. Джеймс и Дейл как с цепи сорвались. Я думала, что они схватят ружья и помчатся убивать Уилла.

В итоге семья скрыла его имя, просто назвав его мужчиной старшего возраста, воспользовавшегося невинностью их дочери. «Позвольте нам справиться с этим семейным делом без постороннего вмешательства и защитить молоденькую девушку, которая совершила ошибку и теперь берет на себя ответственность за свой поступок», – сказал Джеймс в своем заявлении для прессы.

Мне было жаль Алису. Она была поздним ребенком, на шестнадцать лет моложе Дейла. Получилось, что у нее не двое родителей, а трое. Они стали проверять ее мобильник и компьютер, чтобы убедиться, что у нее нет никакого контакта с Уиллом. И честно говоря, я думала, Алиса утратила к нему интерес, пока она не упомянула о нем в родильной палате. Я однажды спросила ее об этом, но она сказала, что была в тот день «не в себе» и на самом деле она о нем больше не думает.

Странно, что у меня не возникло никакой параллели между тем, что пережила Алиса, и тем, что я пережила с Тревисом. Может быть, потому, что мы были слишком разные? Алиса была вполне здорова, а я – совсем нет. У нее были родители и брат, а у меня – только отец. Может быть, еще и потому, что я никогда не видела Уилла и для меня он как бы не существовал.

Я знала только одно: я больше сочувствовала Алисе, чем ее родителям и Дейлу. Я не высказывала это открыто, но Алиса знала, что я на ее стороне.

Подходя к комнате Алисы, я услышала плач Ханны. Дверь была не заперта, и, когда я вошла, Алиса сидела в качалке у окна, а девочка заливалась плачем в своей колыбели.

– Она голодна? – спросила я, подходя к кроватке и всматриваясь в Ханну. Я не могла спокойно слышать детский плач. Мне всегда хотелось выяснить, что беспокоит малыша. – Когда ты ее кормила последний раз?

Алиса взяла бутылочку.

– Я как раз собиралась, – сказала она. Но мне показалось, что она уже давно расслабилась в своей качалке. – Хочешь ее покормить?

– А бутылочка подогретая?

– Да. Я ее слишком разогрела и ждала, пока она остынет.

Наклонившись, я взяла Ханну на руки. Сейчас я уже могла держать ее на руках и не плакать. В первый раз, взяв ее на руки в родильной палате, я смутилась: во мне ожила та часть моей души, которую я похоронила. Теперь я не могла насмотреться на малышку, пользовалась каждой возможностью помочь Алисе, хотя Молли наняла няню, пожилую женщину по имени Гретхен, приходившую каждый день на несколько часов. В эти часы во мне не нуждались, а мне так хотелось быть полезной. По тому, как я эмоционально реагировала на Ханну, все думали, что у меня какое-то гормональное расстройство. Может быть, так оно и было. С того времени, как четыре года назад я родила дочь, я видела многих детей, но такой реакции у меня не было никогда.

Теперь я позволила себе признать прошлое, хотя и не задерживалась на этой мысли.

Солнечный свет падал из окна на рыжеватые волосы Алисы, и впервые со дня рождения Ханны она выглядела здоровой, крепкой и красивой. Я взяла бутылочку и села в кресло напротив. Книга об уходе за ребенком, которую я подарила, валялась на груде других книг и журналов. Сомневаюсь, что молодая мама хотя бы раз заглянула в нее, а вот я прочитала ее от корки до корки, прежде чем ей отдать.

– Мама говорит, что она не спала всю прошлую ночь, – сказала я. Потом дотронулась соской до губ Ханны, и она, вздрогнув, взяла ее в рот, словно только и дожидалась этого момента. Я улыбнулась.

Алиса слегка покачалась в кресле.

– Я никак не могла ее успокоить, – сказала она. – Гретхен говорит, что нужно произносить ей на ухо успокаивающие звуки, но это не помогает.

– Жаль, – сказала я. Гретхен говорила нам с Молли, что у Алисы нет связи с ребенком. Предполагалось, что мы будем присматривать за ней, чтобы она не впала в послеродовую депрессию. Я думала, что она просто не высыпается, но, кто знает, вдруг тут было что-то еще. Всегда такая общительная, она оказалась отрезанной от друзей сначала беременностью, а теперь ребенком. Через месяц она вернется в школу, и это должно помочь ей преодолеть подавленное настроение.

Ханна открыла глаза и смотрела прямо на меня. Интересно, смотрит ли она так на Алису? Мне хотелось надеяться, что да. Как можно видеть этот устремленный на тебя взгляд темных глаз и не привязаться к малышке навеки?

– Привет, крошка, – сказала я Ханне. – Тебе хорошо?

Алиса смотрела на кормление дочери так, как могла бы смотреть на грызущего косточку щенка, словно еще не решила, брать его в дом или нет.

– У нее хороший аппетит, – восхитилась я.

– У тебя получается лучше, чем у меня.

– Ты скоро освоишься.

– У тебя не было детей, но заботиться о ребенке получается так естественно. Гретхен говорит, что мне нужно расслабляться, когда я ее держу, а я вся напрягаюсь.

– Будь терпеливее сама с собой.

Алиса посмотрела в окно.

– Может быть, ты и Дейл возьмете ее на воспитание?

– Мы тебе всегда поможем, Эли. Не беспокойся.

Она вздохнула.

– Я чувствую себя запертой в ловушке.

– Скоро ты вернешься к друзьям.

– Да, с ребенком!

– Все будет хорошо, – заверила я. Кому как не мне знать, как нелегко ей придется. Прежних отношений с друзьями уже никогда не будет.

Я оставалась с ней еще час, пока не пришло время возвращаться в пансионат, чтобы проверить, как там идут дела, и ответить на письма. Я перепеленала Ханну и уже укладывала ее в кроватку, когда Алиса схватила меня за руку.

– Я так рада, что ты у нас появилась. Я так рада, что Дейл остался с тобой, а не с Деброй.

Дейл рассказывал мне о Дебре, своей бывшей невесте, когда мы с ним только познакомились. Он был от нее без ума, а она говорила, что у нее еще никогда не было ни с кем серьезных отношений. Какой-то репортер, однако, написал в местной газете статью о Хендриксах. Он выкопал где-то, что Дебра уже была замужем. В глазах Дейла это не было преступлением. Преступление было в том, что она не сказала ему об этом раньше и унизила его своей ложью. Я поняла это, когда он рассказывал мне всю историю. Рана была тогда еще свежа, и мне стало жаль его.

Я обняла Алису.

– Я тоже рада. Позвони мне, если тебе станет одиноко.

Я вышла из комнаты и уже приближалась к парадной двери, когда мельком увидела в гостиной Джеймса и двух хорошо одетых мужчин.

– А вот и наша Роби, – громогласно объявил Джеймс, и я замедлила шаг, сменив его на более подобающую светской женщине походку.

– Здравствуйте, – сказала я с улыбкой.

– Заходи, заходи! – Джеймс поманил меня в гостиную.

Я вошла, и он представил мне мужчин, чьи имена я тут же забыла. Дейл постоянно твердил мне, что я должна запоминать имена собеседников, но у меня это никак не получалось.

– Робин станет новым членом семьи, – сказал Джеймс. Он явно гордился мной, хотя в шортах и в рубашке с молочным пятном на плече я вряд ли оправдывала эту гордость.

Один из мужчин взял мою руку в обе свои.

– Моя жена только и говорит о предстоящем торжестве. Она говорит, что ей уже давно не случалось присутствовать на свадьбах. Вы должны познакомиться с ней, чтобы, когда она начнет плакать во время церемонии, она, по крайней мере, знала, кто вызвал у нее эти слезы.

– Буду рада с ней познакомиться, – сказала я.

Я начинала нервничать по поводу свадьбы. Похоже, что весь город был приглашен. К приготовлениям я не имела никакого отношения. Молли взяла все на себя – и приглашения, и цветы, и торт. Правда, я сказала, что хотела бы шоколадный, но все остальное решала она. Она же выбрала мне платье. Поскольку это было ее платье, я не могла его критиковать, да оно и действительно было прекрасно. Я старалась думать о предстоящем событии как о прекрасном сне, но просыпалась каждую ночь в два часа, чувствуя, что оно больше походит на кошмар. В последнее время моя жизнь несколько вышла из-под моего контроля.

– Извините, но я вынуждена вас покинуть, – сказала я Джеймсу. – Надо посмотреть, как идут дела по соседству.

– Конечно, конечно!

Уже у парадной двери я услышала, как он сказал:

– Правда, она очаровательна?

Люди в этой семье бывали иногда двуличны, иногда злонамеренны, иногда расчетливы. Но в одном я была уверена: меня они любили. Идя по двору к пансионату, я спрашивала себя, является ли умолчание таким же грехом, как прямая ложь, вроде той, что Дебра выдала Дейлу.

На кухне я стала собирать все ингредиенты для запеканки, которую следовало подать на завтрак на следующий день, и думала о теплом отношении и вежливых словах Джеймса и о том, как чудесно складывалась моя жизнь. О вакансии в пансионате мне рассказала моя подруга Джой, с которой я познакомилась в реабилитационном центре, где мы с ней одновременно проходили курс лечения. Она работала официанткой в Боуфорте и уговорила меня поселиться там вместе с ней. Я была на перепутье. Отец убеждал меня поступить в колледж. Это входило в мои планы, но сначала я хотела ощутить вкус свободы. У меня было такое чувство, что меня годами держали взаперти, сначала моя болезнь, потом выздоровление. После года реабилитации мне не хотелось учиться. Я просто хотела наслаждаться жизнью.

После того как меня взяли на работу, Дейл прочел мне краткий курс – все о Боуфорте, так что в любом случае я знала о городке и его окрестностях больше, чем мои постояльцы. Дейл водил меня по набережной, представлял меня всем владельцам магазинов, показывая мне яхты в бухте и называя их владельцев. Вдали мы видели пони на пляже Кэрротс-Айлендс. Как же мы полюбили эти прогулки! На меня произвело сильное впечатление отношение семьи Хендрикс к городу: насколько Дейл обожал Боуфорт и как много он хотел сделать для его жителей. Уже тогда он собирался стать мэром, хотя я и не подозревала, как скоро это должно было случиться. Я очень увлеклась им. Пока я была больна, я забыла часть себя. Сексуальную часть. Это не так странно, когда вся твоя жизнь поглощена болезнью. Иногда я чувствовала себя не человеком, а сплошным сердцем. С Дейлом эта часть меня вернулась к жизни. Когда он брал меня за руку, я ощущала каждую клеточку своих пальцев, как будто впервые заметила, что они у меня есть. А его прекрасные серые глаза! Тогда я еще не видела, как они темнеют, как в них возникают грозовые облака. В характере Дейла, в его отношении к людям были нежность и тепло, под которыми скрывалась сталь. Его было не согнуть, и, если я хотела, чтобы он сделал то, чего он категорически делать не хотел – изменить что-то в пансионате или даже посмотреть фильм, который ему не нравился, – мне приходилось подходить к предмету разговора медленно и осторожно, чтобы преодолеть его упертость. Но в любых отношениях есть место компромиссу, я постигла эту истину в течение нашей жизни с отцом. Нового здесь для меня ничего не было.

Мой отец был в восторге, когда узнал, что я встречаюсь с Дейлом Хендриксом. Будучи преподавателем политологии, он всегда был в курсе политической ситуации в штате и точно знал, кто такой Дейл: наследник империи Хендриксов. Папа хотел, чтобы кто-то обо мне заботился. Он был уверен, что, если я войду в эту семью, ему больше не придется обо мне беспокоиться.

Во время наших экскурсий по Боуфорту мне уже надоело говорить о своем сердце, но Дейл задавал мне тысячи вопросов, и мне приходилось отвечать на все. Он сказал мне, что я потрясающая девушка, а я возразила, что действительно искреннего восхищения достойны родственники донора. И заплакала, что всегда случалось, когда я думала о людях, которых никогда не знала, но от которых получила самый великий дар, какой когда-либо получала или могла получить.

Мы сидели в беседке с видом на Тэйлорз-Крик. Сгущались сумерки, темнели краски заката и вода. Каждый момент моей жизни был прекрасен, но этот, как картина, запечатлелся в моем сознании навсегда. Дейл обнял меня и смахнул одну мою слезу кончиком пальца. Потом повернул меня лицом к себе и поцеловал. Меня очень давно не целовали. Я забыла, как от одного только прикосновения губ по всему телу разлетаются искры. Разве можно настолько потерять рассудок, чтобы быть готовой переспать с человеком, которого я почти совсем не знала? Мы вернулись в Хендрикс-Хаус, тихо поднялись по наружной лестнице, ведущей в его личные апартаменты, и еще не дошли до спальни, как я начала расстегивать на нем рубашку.

При воспоминании об этой ночи я улыбнулась, завернула запеканку в фольгу и сунула ее в холодильник. Потом я взяла трубку и набрала номер Дейла.

– Ты бы не мог прийти сегодня пораньше? Я по тебе соскучилась.

Мне снилось, что где-то в доме плачет моя девочка, но я не могу к ней попасть. Конечно, это всего лишь сон, но от этого мне было не легче. Я бегала по дому, который состоял из множества проходных комнат, иногда таких маленьких, что мне приходилось заползать туда на четвереньках, а иногда огромных, как бальные залы. Плач был надрывный – она звала меня, нуждалась во мне! Звук доносился то с одной стороны, то с другой, и я не могла ее найти.

Посмотрев на рубашку, заметила вокруг сосков два влажных пятна.

– Робин, – донеслось до меня откуда-то. – Проснись, Робби. Тебе что-то снится.

Я открыла глаза. В кромешной темноте только огонек в маленьком телевизоре маячил на моем туалетном столике. От беготни во сне у меня кружилась голова, и я не понимала, где нахожусь. В больнице? В своей детской спальне? Я дотронулась до груди. Сухо.

– Сядь, любимая. – Это был голос Дейла.

Я была в пансионате. Дейл приподнял меня за плечи. Я всем телом прижалась к нему.

– Ты в порядке? Ты так тяжело дышишь. Твое сердце…

– Это только сон.

Сказала это скорее себе, а не только ему. Я знала, что с сердцем у меня все хорошо. Оно было у меня, может быть, здоровее, чем у него. Я получила его от пятнадцатилетней девочки, погибшей в автокатастрофе. Мне иногда снились ее последние минуты, когда она одна, искалеченная, лежала в соскользнувшей с обрыва машине. Иногда мне снилось, как жизнь уходит из ее тела и переходит в мое. А потом – что мы обе живы, и я просыпалась с чувством невероятной радости, которая не оставляла меня, пока я все не вспоминала.

Я наклонилась вперед, и Дейл потер мне шею.

– Надеюсь, я не кричала, – я попыталась засмеяться, – не перепугала гостей.

Когда мы с Дейлом стали любовниками, мы провели эксперимент с целью проверки, насколько шум в моей комнате слышен в номере наверху. Дейл поднялся наверх, а я осталась у себя, издавая эротические звуки и раскачивая кровать, чтобы она заскрипела. Дейл сказал, что ничего не слышал, но все же мы всегда оставались настороже.