Глава тридцать восьмая

Гашфорд, заслонив рукой глаза от света, несколько мгновений, сдвинув брови, вглядывался в Хью, – ему казалось, что он где-то недавно видел этого парня, но он не мог припомнить, где и при каких обстоятельствах. Впрочем, его недоумение быстро рассеялось, и раньше чем Хью успел вымолвить хоть слово, лицо Гашфорда прояснилось:

– Ага, помню! Можете идти, Джон, вы мне больше не нужны. А вы, Деннис, пока останьтесь.

– Я к вам, хозяин, – сказал Хью, когда Груби вышел.

– Слушаю вас, мой друг, – отвечал секретарь самым учтивым тоном. – Что привело вас сюда? Надеюсь, мы ничего не забыли в вашей гостинице?

Хью отрывисто рассмеялся и, сунув руку за пазуху, вытащил одно из тех воззваний, которые тайно разбрасывал Гашфорд. Оно было перепачкано, так как пролежало целую ночь на дворе. Бумажку эту Хью положил па стол перед секретарем, предварительно развернув ее на колене и разгладив своей широкой ладонью.

– Вы забыли только вот эту штуку, сэр. Как видите, она попала в хорошие руки.

– А что это такое? – спросил Гашфорд с прекрасно разыгранным изумлением, вертя в руках листок. – Где вы это раздобыли, приятель? И в чем тут дело? Ничего не понимаю.

Немного обескураженный таким приемом, Хью смотрел то на секретаря, то на Денниса, который, стоя у стола, украдкой разглядывал незнакомого парня, чья наружность и повадки, кажется, весьма пришлись ему по вкусу. Решив, что взгляды Хью – немой призыв и к нему тоже, мистер Деннис трижды покачал головой, словно говоря: «Нет, Гашфорд ничего не знает, ручаюсь, что не знает. Побожиться готов!» – и, заслонив лицо от Хью концом грязного шейного платка, кивал головой и хихикал за этим заслоном в знак своего величайшего восхищения хитростью секретаря.

– Да здесь же написано, чтобы тот, кто найдет это, шел сюда, к вам, – сказал Хью. – Я не грамотен, но я показывал это одному знакомому человеку, и он сказал, что так тут сказано.

– Совершенно верно, – подтвердил Гашфорд, широко открывая глаза. – Вот чудеса! Как эта бумажонка попала к вам, милейший?

– Мистер Гашфорд! – свистящим шепотом сказал палач. – Во всем Ньюгете нет вам равного!

Услышал ли Хью эти слова, догадался ли по гримасам Денниса, что его морочат, или, быть может, еще раньше разгадал хитрости секретаря, – но он, по своему обыкновению, сразу пошел напролом.

– Послушайте, – сказал он, протянув руку и отобрав у секретаря воззвание. – Хватит уже толковать про эту бумажку, да про то, что в ней говорится. Вы ничего не знаете, а я еще меньше, и он, – Хью взглянул на Денниса, – тоже. Словом, никто из нас не знает, откуда она взялась, для чего писана, – и делу конец. А пришел я к вам вот зачем: хочу идти против католиков. Я антипапист и готов записаться в ваш Союз и принять присягу.

– Запишите его, мистер Гашфорд, – одобрительно сказал Деннис. – Вот за это люблю молодца – приступает прямо к делу, без обиняков и лишней болтовни!

– А на кой черт стрелять мимо цели? – отозвался Хью.

– Вот и я это самое говорю, – сказал палач. – Ты, я вижу, как раз такой парень, какие мне требуются в мой отряд. Мистер Гашфорд, кончайте это дело, внесите его в списки. Пусть он будет моим крестником, а в честь его крещения мы зажжем костры на развалинах Английского банка[61].

После этих и других столь же лестных выражений доверия мистер Деннис наградил Хью энергичным тумаком в спину, на что Хью не замедлил ответить тем же.

– Долой папистов, брат! – крикнул палач.

– Долой богачей, брат! – откликнулся Хью.

– Папистов, папистов! – поправил его секретарь с присущей ему кротостью.

– Это все равно! – воскликнул Деннис. – Верно он говорит! Долой всех и все, мистер Гашфорд, и да здравствует протестантская вера! Действовать пора, мистер Гашфорд! Самое время!

Секретарь, весьма благосклонно наблюдавший эту демонстрацию патриотических чувств, только что хотел сделать какое-то замечание, как Деннис, подойдя к нему вплотную и прикрывая рот рукой, подтолкнул его локтем и хриплым шепотом сказал:

– Вы пока не распространяйтесь насчет моей государственной должности, мистер Гашфорд. У людей, знаете ли, есть разные предрассудки, ему мое ремесло может не понравиться. Подождите, пока мы с ним ближе сойдемся. А парень хорош, верно? И сложен-то как!

– Да, здоровенный малый.

– Поглядите на него, мистер Гашфорд, – продолжал шептать Деннис с тем опасным восхищением, с каким, вероятно, голодный каннибал способен смотреть даже на близкого друга. – Видали вы когда-нибудь, – тут он еще ближе нагнулся к уху секретаря и заслонил рот уже обеими ладонями, – такую шею? Вот уж, можно сказать, есть на что надеть петлю! Вы только гляньте!

Секретарь согласился, призвав на помощь весь свой светский такт (трудно профану разделять такие чисто профессиональные и потому несколько своеобразные вкусы), и, задав кандидату несколько обычных вопросов, принял его в члены Великого Протестантского Союза Англии. Благополучное окончание этой церемонии доставило мистеру Деннису истинное удовольствие, перешедшее в настоящий восторг, когда он услышал, что новый член Союза не умеет ни читать, ни писать. Ибо (так клятвенно уверял Деннис) эти два искусства – величайшее из бедствий, когда-либо постигавших цивилизованное человечество, и ничто так не вредит общественно-полезному и доходному делу, которое он, Деннис, имеет честь выполнять на своем государственном посту.

Внеся Хью в список, Гашфорд своим обычным тоном предупредил его, что у сообщества, в которое он вступил, цели мирные и строго законные (во время этого разъяснения мистер Деннис беспрестанно подталкивал Хью локтем и делал какие-то странные гримасы), и затем дал понять обоим гостям, что он желает остаться один. Они тотчас распрощались с ним и вместе вышли на улицу.

– Ты куда, братец? – спросил Деннис. – Идешь прогуляться?

– Пойду, куда хотите, – отозвался Хью.

– Вот это по-компанейски, – одобрил его новый знакомый. – Куда бы нам пойти?.. Давай-ка посмотрим на те двери, в которые мы скоро здорово забарабаним, – согласен?

Хью ответил утвердительно, и они не спеша зашагали по направлению к Вестминстеру, где тогда заседали обе палаты парламента. Замешавшись в толпу слуг, носильщиков, факельщиков, рассыльных и всякого рода зевак, теснившихся среди лошадей и экипажей, они долго слонялись здесь, и новый знакомый Хью с многозначительными ужимками указывал ему, где самые незащищенные и доступные части здания, объяснял, как легко пробраться в кулуары, а оттуда – до самых дверей палаты общин, и если войти толпой, то выкрики несомненно будут услышаны в зале заседания. Все эти и многие другие сведения такого же рода Хью выслушивал с явным удовольствием. Деннис называл ему также членов палаты лордов и палаты общин, входивших в здание или выходивших оттуда, объяснял, кто из них – друг католиков, кто – враг, советовал хорошенько рассмотреть и запомнить их экипажи и ливреи их лакеев, чтоб отличить их, когда понадобится. Порой Деннис тащил Хью к окнам проезжавшей кареты, чтобы он рассмотрел при свете фонарей лицо ее владельца. Он проявлял во всем такую осведомленность, какая могла быть только результатом основательного изучения. И в самом деле, позднее, когда Хью и Деннис больше сблизились, Деннис признался ему, что давно уже собирает такого рода сведения.

Но больше всего поразило Хью то, что в толпе он приметил множество людей, которые группами – по двое или по трое – шныряли здесь, видимо с одной и той же тайной целью. С большинством этих людей спутник Хью обменивался только едва заметным кивком или взглядом, но по временам кто-нибудь из них подходил и, среди окружающей сутолоки, став рядом с Деннисом, но не поворачивая головы, будто и не видя его, тихо произносил несколько слов, на которые тот отвечал так же осторожно. Затем они расходились, как чужие. Иные из этих людей часто появлялись снова, неожиданно вынырнув из толпы около Хью, и, проходя, пожимали ему руку или пристально заглядывали в лицо, но не заговаривали с ним, так же как и он с ними: ни один не обмолвился ни словом.

Любопытно было и то, что, когда бы Хью ни опустил глаза, он видел, как протягивалась чья-то рука и, сунув бумажку в карман или в руку стоящего рядом человека, исчезала так внезапно, что невозможно было уследить за ней. И ни на одном из окружающих лиц быстрый взгляд Хью не мог уловить ни малейшего смущения или удивления. Он то и дело замечал у себя под логами такие листки, как тот, что он прятал за пазухой, но Деннис шепотом приказывал ему не поднимать их, даже не смотреть на них. И они проходили, не трогая ни одного.

Прослонявшись таким манером перед парламентом и по всем окрестным улицам чуть не два часа, друзья повернули обратно, и Деннис спросил у Хью, что он думает обо всем виденном и готов ли принять участие в жарком деле, если дойдет до этого.

– Чем жарче, тем лучше, – ответил тот. – Я на все готов.

– Я тоже, – объявил его новый знакомый. – И не мы одни, таких много.

Они скрепили свои слова рукопожатием, торжественной клятвой и градом ужасных ругательств по адресу папистов.

Так как после столь долгой прогулки им захотелось промочить горло, Деннис предложил пойти вместе в «Сапог», где всегда имеется веселое общество и крепкие напитки. Хью охотно согласился, и они, не теряя времени, отправились туда.

Дом, в котором помещался трактир под вывеской «Сапог», стоял одиноко среди пустырей, за Приютом для подкидышей. В те времена это было довольно пустынное место, а по вечерам и совсем безлюдное. Трактир стоял в стороне от проезжих дорог, в конце темного и узкого проулка, так что Хью был очень удивлен, застав здесь довольно многочисленную компанию, которая выпивала и бурно веселилась. Еще больше поразился он, когда увидел здесь знакомые лица – почти всех тех, кого приметил сегодня в толпе перед парламентом. Но Деннис при входе шепотом предупредил его, что в «Сапоге» но принято проявлять излишнее любопытство, и потому Хью ничем не выдал своего удивления и сделал вид, что никого здесь не знает.

Когда им подали вино, Деннис первым делом громко провозгласил тост за здоровье лорда Джорджа Гордона, председателя Великого Протестантского Союза, и Хью с надлежащим воодушевлением поддержал этот тост. Находившийся среди посетителей скрипач, признанный менестрель этой почтенной компании, тотчас заиграл шотландскую плясовую, да так лихо, что Хью и его приятель, бывшие уже под хмельком, разом, словно сговорившись, вскочили с мест и, к великому восторгу зрителей, исполнили какой-то импровизированный антипапистский танец.

Глава тридцать девятая

Еще не затихли аплодисменты, вызванные пляской Хью и Денниса, и оба танцора не успели отдышаться после столь неистовых упражнений, как честная компания получила подкрепление: в трактир прибыли новые посетители, отряд «Непоколебимых», встреченный самыми лестными знаками внимания и уважения.

Командиром этого маленького отряда – он состоял только из троих людей, включая командира, – был наш старый знакомый, мистер Тэппертит, чье бренное тело с годами как будто еще усохло (особенно поражали худобой его ноги), зато дух окреп, а чувство собственного достоинства и уважение к себе возросли до гигантских размеров. Самому ненаблюдательному человеку бросалось в глаза это состояние души бывшего подмастерья, ибо оно безошибочно и ярко сказывалось в его величавой походке и горящем взоре, о нем с потрясающей выразительностью свидетельствовал и вздернутый нос, который Сим с глубочайшим презрением воротил от всего земного и устремлял к небесам, родине высоких душ.

Мистер Тэппертит, как вождь и глава «Непоколебимых», явился в сопровождении двух адъютантов: один был товарищ его юности, долговязый Бенджамен, другой – Марк Джилберт, в былые времена принятый в Общество Рыцарей-Подмастерьев и работавший у Томаса Керзона на Голден-Флис. Оба эти джентльмена, как и Тэппертит, уже освободились от кабалы ученичества и работали по найму, как свободные ремесленники. Смиренно соревнуясь со своим славным вождем, отважные молодые люди мечтали сыграть выдающуюся роль в великих политических событиях. Этим объяснялась их связь с Протестантским Союзом, которому в их глазах придавало вес имя лорда Джорджа Гордона, и это привело их сегодня в «Сапог».

– Рад видеть вас, джентльмены! – начал мистер Тэппертит и снял шляпу жестом великого полководца, приветствующего свои войска. – Милорд просил меня передать вам привет, оказав этим честь и мне и вам.

– Вы видели милорда? – спросил Деннис. – Я тоже встретился с ним сегодня.

– Да, сэр. После закрытия мастерской мне пришлось отправиться по делам в кулуары палаты, там-то я с ним и встретился, – пояснил мистер Тэппертит, когда он и его адъютанты уселись. – Как поживаете?

– Весело живем, друг, весело! – отозвался Деннис. – А вот вам и новый брат, записан по всем правилам, черным по белому, мистером Гашфордом. Он для нашего дела – находка. Хват! Люблю таких. Поглядите-ка на него! Ну, что скажете – хорош? – воскликнул он, шлепнув Хью по спине.

– Не знаю, хорош или нет, – сказал Хью, с пьяной удалью размахивая рукой. – Но я для вас самый подходящий человек. Ненавижу папистов, всех до единого. Они меня ненавидят, а я – их. Они мне вредят, чем только могут, а я им постараюсь насолить как только смогу Ура!

– Ну? – сказал Деннис, обводя всех взглядом, когда затихли раскаты громового голоса Хью. – Видали вы когда-нибудь такого боевого молодца? Знаете братцы, что я вам скажу? Исходи мистер Гашфорд хоть сотню миль н завербуй хоть полсотни людей, все они вместе и в подметки не будут годиться этому одному.

Большинство безусловно согласилось с таким мнением и выражало Хью доверие весьма выразительными кивками и подмигиваньем. Мистер Тэппертит со своего места созерцал Хью долго и молча, воздерживаясь от чересчур поспешного суждения, потом придвинулся к нему поближе, «пронзил» его взором и, наконец, подошел к нему вплотную и отвел в сторону, в темный угол.

– Послушайте, – начал он, напряженно морща лоб. – Я, кажется, где-то уже встречал вас?

– Не знаю, – ответил Хью своим обычным небрежным тоном. – Может, и встречали. Ничего тут нет удивительного.

– Но это же очень легко проверить, – возразил Сим. – Посмотрите-ка на меня. Вы-то меня, видели? Если видели когда-нибудь, так вряд ли могли забыть. Глядите хорошенько, не бойтесь, никакого вреда вам не будет. Ну?

Ободряющий тон мистера Тэппертита и его заверения, что Хью может его не бояться, сильно насмешили Хью. Он не мог даже разглядеть стоявшего перед ним человечка, потому что закрыл глаза в приступе бурного хохота, потрясавшего его могучее тело. Он хохотал до колик.

– Будет! – сказал мистер Тэппертит, немного раздраженный столь бесцеремонным поведением. – Так вы меня знаете или нет?

– Нет! – крикнул Хью сквозь смех. – Ха-ха-ха! Не знаю, но очень хотел бы поближе познакомиться.

– А я готов держать пари на целых семь шиллингов, что вы служили конюхом в «Майском Древе», – сказал мистер Тэппертит. Скрестив руки и широко расставив ноги, он стоял перед Хью как вкопанный и смотрел ему в лицо.

Услышав эти слова, Хью открыл глаза и с величайшим изумлением уставился на мистера Тэппертита.

– Да, так оно и есть, – продолжал тот, со снисходительной шутливостью подталкивая Хью. – Мои глаза меня никогда не обманывают, они могут обмануть разве только какую-нибудь молодую леди. Ну, узнаете?

– Гм… Да вы, кажись… – Хью нерешительно умолк.

– Кажись? А вы все еще не уверены? Гейбриэла Вардена помните?

Разумеется, Хью помнил Гейбриэла Вардена. И Долли Варден тоже – но этого он не сказал мистеру Тэппертиту.

– А помните, как вы пришли к нему в дом, когда я еще служил у него подмастерьем, справиться насчет одного бездельника, который удрал, оставив безутешного отца в полном отчаянии и все такое? Помните? – спросил мистер Тэппертит.

– Конечно, помню! – воскликнул Хью. – Значит, вот где я вас видел.

– Еще бы! Я думаю, видел. Хорош был бы этот дом без меня! А помните, как я вообразил, будто вы – друг того бродяги, и чуть было не затеял с вами ссору, но когда оказалось, что вы его смертельно ненавидите, предложил вам выпить со мной? Неужто не помните?

– Помню, помню!

– Вы и теперь питаете к нему такие же чувства? – допытывался мистер Тэппертит.

– Еще бы! – прорычал Хью.

– Вот это речь настоящего мужчины! И я охотно пожму вам руку, – объявил мистер Тэппертит и немедленно перешел от слов к делу, а Хью с готовностью откликнулся на его любезность, и они торжественно, с подчеркнутой сердечностью, пожали друг другу руки.

– Оказывается, мы с этим джентльменом старые знакомые, – сказал мистер Тэппертит, обращаясь ко всему обществу. Затем он снова повернулся к Хью.

– И вы с тех пор больше ничего не слыхали об этом мерзавце?

– Ничего, – ответил Хью. – И не желаю о нем слышать и вряд ли услышу. Надеюсь, он давно сломал себе шею.

– Надо надеяться, что это так, ради блага всего человечества и счастья нашего общества, – изрек мистер Тэппертит, отирая правую ладонь о штаны и то и дело осматривая ее. – А другая рука у вас почище? Ну-ка, покажите. Нет, почти такая же. Ладно, второе рукопожатие считайте за мной. Если вы ничего не имеете против, предположим, что оно состоялось.

Хью снова покатился со смеху. Он хохотал так бурно, что, казалось, руки и ноги у него сейчас оторвутся и все тело разлетится на куски. Но мистер Тэппертит не только не рассердился за этот взрыв необузданного веселья, а наблюдал его в высшей степени благосклонно и даже принял в этом веселье некоторое участие, насколько это позволяли приличия и благопристойность, обязательные для такого серьезного и видного человека.

Мистер Тэппертит этим не ограничился, как сделали бы на его месте многие общественные деятели: он подозвал своих адъютантов и представил им Хью в самых лестных выражениях, сказав, что в наше время такому человеку просто цены нет. Затем он удостоил заметить, что Хью был бы находкой даже для «Непоколебимых» и Союз этот мог бы гордиться таким членом. Убедившись после осторожных расспросов, что Хью весьма не прочь вступить в него (ибо Хью был вовсе не привередлив, а в этот вечер готов был присоединиться к кому угодно, для какой угодно цели), мистер Тэппертит тут же, не сходя с места, распорядился, чтобы были выполнены все необходимые формальности. Таким признанием великих заслуг Хью более всех был доволен мистер Деннис, о чем он и заявил, сопровождая свои слова отборными и виртуозными ругательствами, к неподдельному восторгу всего общества.

– Распоряжайтесь мной, как хотите! – кричал Хью, размахивая кружкой, которую он уже не раз опорожнил. – Давайте мне любое дело. Я – ваш. Я на все согласен. Вот он, мой начальник, мой вождь! Ха-ха-ха! Пусть только скомандует, и я выйду в бой один против всего парламента или подожгу факелом хотя бы трон самого короля.

Тут он с такой силой хлопнул по спине мистера Тэппертита, что тщедушное тело великого человека съежилось до размеров почти невидимых, и снова загоготал так оглушительно, что даже подкидыши в соседнем приюте проснулись и дрожали от испуга в своих кроватках.

Поведение Хью объяснялось тем, что фантастическая нелепость этого нового товарищества всецело занимала сейчас его неповоротливый ум. Уже одно то, что человек, которого он мог бы пальцем раздавить, изображает из себя его начальника и покровителя, казалось ему до того забавным и необычайным, что он не мог сдержать буйного веселья. Он все хохотал и хохотал, сто раз пил за здоровье мистера Тэппертита, кричал, что он, Хью, отныне «Непоколебимый» до мозга костей, и клялся в верности этому Союзу до последней капли крови.

Все его любезности мистер Тэппертит принимал, как должное, как лестную, но вполне естественную дань своим неисчислимым достоинствам и своему превосходству. Его величественное спокойствие и самообладание только еще больше потешали Хью, – словом, между карликом и гигантом в этот вечер был заключен дружественный союз, обещавший быть прочным и длительным, ибо один считал, что он призван повелевать, другой в подчинении ему видел увлекательную забаву. При этом Хью вовсе не был пассивным подчиненным, который не позволяет себе действовать без четкого приказа начальника. Когда мистер Тэппертит влез на пустую бочку, заменявшую здесь трибуну, и обратился к присутствующим с речью о надвигающихся коренных переменах, Хью стал за его спиной и, хотя сам ухмылялся во весь рот при каждом слове оратора, не давал потачки другим насмешникам и так выразительно размахивал своей дубиной, что те, кто вначале пробовал перебивать Саймона, стали слушать необыкновенно внимательно и громче всех выражали одобрение.

Не думайте, впрочем, что в «Сапоге» гости только шумели и веселились и что все собравшиеся здесь слушали речь мистера Тэппертита. В дальнем углу «залы», длинной комнаты с низким потолком, какие-то люди весь вечер вели серьезный разговор, и когда кто-нибудь из этой группы уходил, вместо него очень скоро являлся другой и усаживался на его место, как будто они сменяли друг друга на караульном посту или дежурстве. Так оно, вероятно, и было, ибо эти уходы и появления чередовались аккуратно каждые полчаса. Собеседники все время перешептывались, держались в стороне от остальной компании и часто озирались кругом, словно боясь, что их подслушают. Двое или трое записывали то, что им докладывали приходившие, а в промежутках один из них просматривал разложенные на столе газеты и вполголоса читал остальным вслух из «Сент-Джеймской хроники» и «Геральда» выдержки, очевидно имевшие отношение к тому, что они так горячо обсуждали. Но больше всего они интересовались листком под заглавием «Громовержец», который, видимо, излагал их собственные взгляды и, как говорили, выпускался Союзом Протестантов. Этот листок был в центре внимания: его читали вслух кучке жадных слушателей или каждый про себя, и чтение его неизменно вызывало бурные обсуждения и зажигало огонь в глазах.

Ни буйное веселье, ни восторги дружбы с новым начальником не помешали Хью по всем этим признакам почуять в воздухе какую-то тайну, что-то, поразившее его еще тогда, когда он с Деннисом стоял в толпе перед зданием парламента. Он не мог отделаться от ощущения, что вокруг происходит нечто очень серьезное и под прикрытием трактирного пьяного веселья невидимо зреет какая-то грозная опасность. Впрочем, это его мало тревожило, он был всем доволен и оставался бы здесь до утра, если бы его спутник, Деннис, не собрался уходить вскоре после полуночи. Примеру Денниса последовал и мистер Тэппертит, и у Хью не было уже никакого предлога оставаться. Они вышли втроем, горланя антипапистскую песню так громко, что этот дикий концерт был слышен далеко в окрестных полях.

– Ну, ну, веселей, капитан! – воскликнул Хью, когда они уже накричались до изнеможения и еле переводили дух. – Еще куплет!

И мистер Тэппертит охотно начал снова. Так эти трое, взявшись под руки, шагали, спотыкаясь, и надсаживали глотки, отважно бросая вызов ночному дозору. Правда, для этого не требовалось особой храбрости, так как ночных сторожей в ту пору набирали из людей, уж ни к чему другому не пригодных, совсем дряхлых, немощных стариков, и они имели обыкновение при первом же нарушении тишины и порядка накрепко запираться в своих будках и сидеть там, пока не минет опасность. Больше всех отличался в этот вечер мистер Деннис, обладатель сильного, хотя и хриплого голоса и здоровенных легких, и это чрезвычайно возвысило его в глазах обоих соратников.

– Какой вы чудак! – сказал ему мистер Тэппертит. – До чего же хитер и скрытен! Ну, почему вы не хотите сказать, какое у вас ремесло?

– Сейчас же отвечай капитану! – крикнул Хью, нахлобучивая Деннису шляпу на глаза. – Почему скрываешь свое занятие?

– Занятие у меня, брат, почтенное, не хуже, чем у любого честного англичанина, и такое легкое, какого только может себе пожелать каждый джентльмен.

– А в ученье вы были? – осведомился мистер Тэппертит.

– Нет. У меня природный талант, – пояснил мистер Деннис. – И никто меня не обучал, я – самоучка. Мистеру Гашфорду известно, какое у меня ремесло. Взгляните на мою руку – немало эта рука переделала дел, и такой ловкой и чистой работы днем с огнем поискать. Когда я смотрю на эту руку, – мистер Деннис потряс ею в воздухе, – и вспоминаю, какую красивую работу она проделывала, становится даже грустно при мысли, что она когда-нибудь станет слабой и дряхлой. Что делать – такова жизнь человеческая.