Глава 6

Если не считать живота, Агнес была женщиной миниатюрной, но даже в сравнении с ней Мария Елена Гонзалез казалась крошкой. Однако, усевшись за стол, молодые женщины из столь различных миров, но со столь схожими характерами стали отстаивать свой собственный взгляд на оплату урока с тем же упорством, с каким пытаются сдвинуть друг друга тектонические плиты под Калифорнией. Агнес настаивала, что дает уроки по дружбе, не требуя никакой компенсации.

– Я не желаю красть дружеские чувства, – заявила Мария.

– Дорогая, ты не эксплуатируешь мои дружеские чувства. Мне так приятно учить тебя, видеть, какие ты делаешь успехи, что я сама должна платить тебе.

Мария закрыла огромные черные глаза, глубоко вдохнула, беззвучно зашевелила губами, словно повторяя про себя какую-то важную фразу, которую хотела произнести правильно. Наконец глаза открылись.

– Я каждый вечер благодарю Деву Марию и Иисуса за то, что ты появилась в моей жизни.

– Мария, мне так приятно слышать эти слова.

– Но английский я покупаю, – твердо добавила мексиканка и положила на стол три долларовые бумажки.

Три доллара означали шесть десятков яиц или двенадцать батонов хлеба, а Агнес не собиралась оставлять без еды бедную женщину и ее детей. Она пододвинула деньги к Марии.

Сжав челюсти, с закаменевшими губами, прищурившись, Мария вновь положила деньги перед Агнес.

Не обращая на них ни малейшего внимания, Агнес открыла учебник.

Мария развернулась на стуле, спиной к трем баксам и учебнику.

– Ты невозможная, – Агнес смотрела в затылок подруге.

– Неправильно. Мария Елена Гонзалез – реальная.

– Я о другом, и ты это знаешь.

– Ничего не знаю. Я – глупая мексиканская женщина.

– Вот глупой тебя не назовешь.

– Всегда теперь буду глупой, всегда с моим злобным английским.

– Плохим. Твой английский не злобный, а плохой.

– Тогда учи меня.

– Не за деньги.

– Не бесплатно.

Так они и просидели несколько минут, Мария – спиной к столу, Агнес – раздраженно глядя в затылок Марии, пытаясь усилием воли заставить ее повернуться к ней лицом, услышать голос разума.

Наконец Агнес поднялась. Судорога опоясала болью спину и живот, она оперлась о стол, дожидаясь, пока полегчает.

Молча налила чашку кофе, поставила перед Марией. Положила на тарелку выпеченную утром булочку с изюмом, поставила рядом с кофе.

Мария маленькими глотками пила кофе, сидя на стуле боком, спиной к трем долларовым бумажкам.

Агнес вышла из кухни в прихожую, и, когда проходила мимо двери в гостиную, Джо вскочил с кресла, уронив книгу, которую читал.

– Еще не время. – Агнес направилась к лестнице на второй этаж.

– А если тебе станет нехорошо?

– Поверь мне, Джой, ты узнаешь об этом первым.

Агнес начала подниматься по ступеням, и Джо поспешил в прихожую.

– Ты куда?

– Наверх, глупый.

– И что ты собираешься там делать?

– Порву кое-какую одежду.

– Понятно.

В спальне Агнес взяла с туалетного столика маникюрные ножницы, достала из своего стенного шкафа красную блузу, изнутри чуть распорола шов под мышкой, дернула, чуть не оторвав рукав.

Из стенного шкафа Джо достала старый синий блейзер, который он теперь практически не надевал. Оторвала подкладку, ножницами изнутри распорола боковой шов.

К куче рванья добавила вязаный кардиган Джо, предварительно отпоров один карман. За кардиганом последовали брюки из грубой материи. Тут она расправилась со швом на заду и практически отпорола один манжет.

Вещам Джо досталось гораздо больше по одной простой причине: легко верилось, что такой здоровяк если и рвал вещи, то по-настоящему.

Спустившись вниз, Агнес вдруг забеспокоилась, что брюки могут вызвать подозрения. Увидев ее, Джо вновь вскочил с кресла. Правда, на этот раз не уронил книгу, но зато споткнулся о скамеечку для ног и чуть не упал.

– Когда ты сцепился с собакой? – спросила Агнес.

– С какой собакой? – в недоумении переспросил Джо.

– Вчера или позавчера?

– С собакой? Не было никакой собаки.

Она показала ему растерзанные брюки.

– Тогда кто их так изуродовал?

Он мрачно уставился на брюки. Старые, конечно, но он любил работать в них по дому.

– А-а, та собака.

– Просто чудо, что она тебя не покусала.

– Слава богу, у меня была лопата.

– Ты же не ударил собаку лопатой? – усмехнулась Агнес.

– Разве она не нападала на меня?

– Это же был карликовый колли.

Джо нахмурился:

– Я думал, собака была большая.

– Да нет же, дорогой. Маленький Мафин, из соседнего дома. Большая собака разорвала бы и брюки, и тебя. Нам нужна правдоподобная история.

– Мафин – очень милая собачонка.

– Но порода нервная, дорогой. А от нервной породы можно ожидать чего угодно, не так ли?

– Пожалуй, что да.

– Но, вообще-то, Мафин, хоть он и набросился на тебя, собачка хорошая. И что бы подумала о тебе Мария, если бы ты сказал ей, что ударил Мафина лопатой?

– Я же боролся за свою жизнь, не так ли?

– Она подумала бы, что ты очень жесток.

– Я бы не сказал, что стукнул собаку.

Улыбаясь и чуть склонив голову, Агнес ожидала продолжения. Джо, уставившись в пол, переминался с ноги на ногу, потом перевел взгляд на потолок, очень напоминая при этом дрессированного медведя, забывшего следующий номер.

– Я схватил лопату, быстренько вырыл яму, – наконец нашелся Джо, – посадил туда Мафина и забросал по шею землей, чтобы он немного успокоился.

– Так, значит, все было?

– Я буду придерживаться этой версии.

– Ладно, на твое счастье, у Марии очень злобный английский.

– Ты не можешь просто взять у нее деньги?

– Конечно, могу. А потом превращусь в Румпельштильцхена[4] и потребую в уплату одну из ее дочек.

– Мне нравились эти штаны.

– Когда она их зашьет, они будут как новенькие, – ответила Агнес, направившись на кухню.

– А мой серый кардиган? – осведомился Джо. – Что ты сделала с моим кардиганом?

– Если не замолчишь, я брошу его в камин.

На кухне Мария ела булочку.

Агнес свалила груду одежды на стул.

Аккуратно вытерев руки бумажной салфеткой, Мария с интересом оглядела одежду. Работала она портнихой в химчистке Брайт-Бич. Поцокала языком, видя оторванные пуговицы и распоротые швы.

– Одежда на Джое так и горит.

– Мужчины, – посочувствовала Мария.

Рико, ее муж, пьяница и картежник, сбежал с другой женщиной, бросив Марию и двоих малолетних дочерей. Без сомнения, отбыл он чистенький и наглаженный.

Мария взяла брюки, брови ее взлетели вверх.

– На него напала собака, – усаживаясь, пояснила Агнес.

У Марии округлились глаза.

– Питбуль? Немецкая овчарка?

– Карликовый колли.

– Что это за собака?

– Мафин. Ты знаешь, из соседнего дома.

– Это сделал маленький Мафин?

– Порода очень нервная.

– Que?[5]

– Мафин был не в настроении.

– Que?

Агнес поморщилась. Опять схватка. Не такая и сильная, но промежутки заметно сократились. Она обхватила руками огромный живот и задышала медленно и глубоко, пока боль не ушла.

– Значит, так, – по тону Агнес чувствовалось, что с объяснениями нехарактерной для Мафина агрессивности покончено, – починка этой одежды покроет оплату десяти уроков.

Брови Марии сошлись у переносицы.

– Шести уроков.

– Десяти.

– Шести.

– Девяти.

– Семи.

– Девяти.

– Восьми.

– Договорились, – согласилась Агнес. – А теперь убери деньги, чтобы мы могли начать урок до того, как у меня отойдут воды.

– Вода может отойти? – Мария посмотрела на кран над раковиной. Вздохнула. – Как много я еще должна обучиться.

Глава 7

Облака затягивали послеполуденное солнце, но в просветах небо над Орегоном оставалось сапфировым. Копы, словно вороны, толпились под удлинившейся тенью вышки.

Поскольку стояла она на гребне, по которому проходила граница между территориями штата и округа, большинство слуг закона являлись помощниками шерифа округа, но были и двое полицейских из центрального управления.

Компанию копам составлял приземистый, коротко стриженный мужчина сорока с небольшим лет, в черных брюках и сером, в «селедочную косточку», пиджаке спортивного покроя. Его отличали плоское, как сковорода, лицо и двойной подбородок, первый – слабый, второй – покрупнее, и Младший никак не мог понять, чем вызвано его присутствие. Если бы не родимое пятно цвета портвейна, окружавшее левый глаз, выплескивающееся на переносицу и занимающее половину лба, этот мужчина был бы самым незаметным среди десяти тысяч ничем не выделяющихся людей.

Копы разговаривали друг с другом исключительно шепотом. А может, мысли Младшего не позволяли ему расслышать их разговоры.

Он никак не мог сосредоточиться. Несвязные мысли медленными, ленивыми волнами прокатывались в его мозгу.

В это странное состояние он впал вскоре после того, как, тяжело дыша, добежал до «шеви» и погнал автомобиль в Спрюс-Хиллз, ближайший город. Наверное, его состояние сказывалось на траектории движения автомобиля, потому что черно-белая патрульная машина попыталась прижать его к тротуару и остановить. Но до больницы оставался один квартал, так что он вдавил в пол педаль газа и в визге шин свернул в служебные ворота. Остановился под знаком «Стоянка запрещена», вывалился из «шеви», крича: «Нужна «Скорая помощь»! Пошлите «Скорую помощь»!»

Весь обратный путь к вышке Младшего, примостившегося на переднем сиденье патрульной машины рядом с помощником шерифа, била дрожь. За ними ехала «Скорая помощь» и другие патрульные машины. Когда он пытался отвечать на вопросы копа, его и без того тонкий голос срывался, и ему удавалось лишь вымолвить: «Иисусе, господи Иисусе».

Шоссе нырнуло в уже лежащую в глубокой тени низину, и Младшего пробил холодный пот при виде кровавых отсветов маячков. А от рева сирены (водитель патрульной машины освобождал дорогу кортежу) ему самому хотелось орать, чтобы стравить переполнявшие его ужас, душевную боль, чувство потери.

Крик этот он, однако, подавил, отдавая себе отчет в том, что, начав кричать, еще долго, очень долго не сможет остановиться.

Когда он вылез из душного салона патрульной машины, на гребне холма, по сравнению с полуднем, заметно похолодало. Его покачивало, когда он повел копов и фельдшеров к тому месту, где среди травы и сорняков лежала Наоми. Он спотыкался на камушках, через которые остальные переступали безо всякого труда.

Младший прекрасно понимал: если кто-то и выглядел виноватым после съеденного в раю яблока, так это он. Обильный пот, пробегающая по телу неконтролируемая дрожь, оборонительные нотки в голосе, неспособность выдерживать чужой взгляд в течение даже нескольких секунд… все эти характерные признаки профессионалы не оставляли без внимания. Ему требовалось взять себя в руки, но он никак не мог найти точку опоры.

А теперь вновь шел к телу своей молодой жены.

Уже наступило трупное окоченение, откинутая рука и лицо стали мертвенно-бледными.

Но безжизненный взгляд оставался на удивление чистым. Так уж вышло, что удар не вызвал кровоизлияния ни в одном из ее удивительных лавандово-синих глаз. Никакой крови, только изумление.

Младший понимал, что все копы наблюдают за ним, когда он смотрел на тело, лихорадочно пытался сообразить, а что должен сделать или сказать в такой ситуации невинный муж, но ничего путного в голову не приходило. Вообще ничего, кроме наталкивающихся друг на друга бессвязных мыслей.

Внутренний сумбур все усиливался, наружные проявления сумбура становились все очевиднее. В холодном воздухе тающего дня он обильно потел, словно преступник, уже усаженный на электрический стул. Щеки у него пылали, отрывистое дыхание вырывалось изо рта. Его трясло, трясло, так трясло, что ему уже казалось, будто он слышит, как гремят, натыкаясь друг на друга, кости, точь-в-точь как сваренные вкрутую яйца в дуршлаге повара.

Как мог он подумать, что выйдет сухим из воды? Должно быть, в тот момент у него помутился рассудок.

Один из фельдшеров опустился на колени рядом с телом, проверил пульс Наоми, хотя в сложившихся обстоятельствах его действия являлись пустой формальностью.

Кто-то надвинулся на Младшего сзади и спросил: «Так как это случилось?»

Он повернул голову и уперся взглядом в глаза мужчины с родимым пятном. Серые глаза, твердые, как шляпки гвоздей, ясные и на удивление прекрасные на этом, отмеченном печатью уродства лице.

Голос мужчины эхом долетал до ушей Младшего, словно доносился из дальнего конца тоннеля. Или с конечной станции, замыкающей дорогу смерти, тот путь, который лежал между последней трапезой и камерой казни.

Младший вскинул голову, посмотрел на участок сломанного ограждения обзорной площадки.

Заметил, что и остальные смотрят туда же.

Все молчали. Тишиной лес больше напоминал морг. Вороны улетели, но в небе, высоко над вышкой, кружил орел, символ справедливости, в ожидании торжества последней.

– Она. Ела. Сушеные абрикосы, – Младший говорил шепотом, в абсолютной тишине слова его ясно слышали все одетые в форму, но не утвержденные судом присяжные. – Ходила. По площадке. Остановилась. Залюбовалась. Видом. Она. Она. Она наклонилась. Исчезла.

Резким движением Каин Младший отвернулся от вышки, от тела своей потерянной возлюбленной, упал на колени, его начало рвать. С такой силой его не рвало даже во время тяжелой болезни. Горькая, густая, чрезмерно обильная, учитывая более чем легкий ленч, рвота толчками вырывалась наружу. Сама тошнота его не беспокоила, но вот мышцы нижней части живота болезненно сокращались, сгибая его пополам, а спазмы все продолжались, пока не пошла зеленая желчь, такая едкая, что от контакта с ней ожгло десны. Тело сотрясалось, он задыхался, словно рвота перекрыла дыхательные пути. Закрыл глаза, чтобы не видеть эту отвратительную лужу блевотины, но никуда не мог деться от запаха.

Фельдшер наклонился над ним, положил на шею холодную руку. Воскликнул: «Кенни! У нас гематемезиз!»

Удаляющиеся шаги: кто-то побежал к машине «Скорой помощи». Вероятно, Кенни. Второй фельдшер.

Инструктор по лечебной физкультуре, Младший посещал не только массажные классы. И знал, что означает гематемезиз. Hematemesis: рвотное кровотечение.

Открыв глаза, смахнув слезы, не в силах разогнуться от судорог, терроризирующих низ живота, он увидел красные полосы на растекшейся перед ним водянистой зеленой массе. Ярко-красные. Кровь из желудочного тракта была бы темной. Значит, это горловая кровь. Если только в желудке, под действием сильнейших спазмов, не лопнула какая-то артерия. В этом случае он выблевывал свою жизнь.

Он задался вопросом: а не спускается ли орел, дабы убедиться, что справедливость восторжествовала? – но не мог поднять голову.

И тут же Младший почувствовал, что его заваливают с колен на правый бок. Один из фельдшеров поддерживал его голову. Чтобы желчь и кровь, которые продолжали исторгаться из горла, не закупорили дыхательные пути.

Боль железными щипцами рвала внутренности. Ее спазматические волны перекатывались по двенадцатиперстной кишке, желудку, пищеводу. Между спазмами он жадно хватал ртом воздух, но без особого результата.

Левой руки, чуть повыше локтевого сгиба, коснулось что-то влажное и холодное. Укол. Руку перетянули резиновым жгутом, чтобы набухла вена. Уколола его игла шприца.

Наверное, ему вводили противорвотное средство. И скорее всего оно не могло подействовать достаточно быстро, чтобы спасти его.

Ему показалось, что он слышит, как крылья орла мягко рассекают воздух. Он не решался поднять голову.

В горле появилась очередная порция блевотины.

Агония.

Перед глазами потемнело, словно мозг затопила кровь, поднимающаяся из желудка и пищевода.

Глава 8

После окончания урока Мария Елена Гонзалез отправилась домой с пластиковым пакетом, в котором лежала безжалостно вспоротая ножницами одежда, и маленьким бумажным пакетиком с булочками с вишневой начинкой для ее двоих дочурок.

Закрыв за ней дверь и повернувшись, Агнес наткнулась животом на Джо. Его брови взлетели, он обхватил ее руками, словно хрупкостью она превосходила яйцо малиновки, а ценностью – яйцо Фаберже.

– Пора?

– Сначала я хотела бы прибраться на кухне.

– Агги, нет, – его голос переполняла мольба.

Он напомнил ей книжку о Тревожащемся Медвежонке, которую Агнес уже купила для библиотеки их ребенка.

«Тревожащийся Медвежонок носит тревоги в своих карманах. Под своей панамой и в двух золотых медальонах. Носит их на спине и под мышками. Тем не менее у милого, доброго Тревожащегося Медвежонка есть масса достоинств».

Схватки Агнес учащались и усиливались, поэтому она согласилась:

– Хорошо, только позволь мне сказать Эдому и Джейкобу, что мы уезжаем.

Эдом и Джейкоб Исааксоны, ее старшие братья, жили в двух маленьких квартирках над гаражом на четыре машины, который находился за домом, в глубине участка.

– Я им уже сказал, – Джо отступил от жены на шаг, повернулся и с такой силой распахнул дверцу стенного шкафа в прихожей, что едва не сорвал ее с петель.

Как заправский гардеробщик, достал пальто. В мгновение ока руки Агнес оказались в рукавах, а шеей она почувствовала воротник, хотя в последнее время, из-за резко увеличившихся габаритов, ей требовалось прилагать немало усилий и смекалки, чтобы надеть что-либо, кроме шляпки.

Когда Агнес повернулась к мужу, он уже облачился в пиджак и схватил со столика ключи от машины. Взял ее под правую руку, словно она не могла идти сама и нуждалась в поддержке, и осторожно вывел на парадное крыльцо.

Дверь запирать не стал. В 1965 году в Брайт-Бич было проще встретить бронтозавра, чем преступника.

Вторая половина дня выдалась ветреной, облака, прижимаясь к земле, неслись на запад. В воздухе пахло дождем.

На подъездной дорожке их дожидался зеленый «Понтиак», отполированный до зеркального блеска, так и искушающий небо прохудиться, чтобы колеса встречных машин окатили его грязной водой. Джо всегда держал свой автомобиль в безупречной чистоте, и, наверное, у него не оставалось бы времени на работу, если бы они жили не в Южной Калифорнии, где каждый дождь становился событием.

– Ты в порядке? – спросил он, открывая дверцу со стороны пассажирского сиденья и помогая ей сесть.

– Как огурчик.

– Ты уверена?

– Абсолютно.

В «Понтиаке» приятно пахло лимонами, хотя на зеркале заднего обзора не висел дезодоратор. Кожаные сиденья, которые Джо регулярно обрабатывал специальным составом, стали куда как мягче, чем в день поставки из Детройта, приборный щиток сверкал.

Джо обошел «Понтиак», открыл водительскую дверцу, сел за руль и снова спросил:

– Ты в порядке?

– Будь уверен.

– По-моему, ты побледнела.

– Я в отличной форме.

– Ты смеешься надо мной, не так ли?

– Ты просто просишь, чтобы я посмеялась над тобой, разве я могу отказать тебе в такой малости?

Когда Джо закрывал дверцу, Агнес скрутила очередная схватка. Она скорчила гримасу, медленно засосала воздух сквозь сжатые зубы.

– О, нет, – вырвалось у Тревожного Медвежонка. – О, нет.

– Святой боже, милый, расслабься. Это же не обычная боль. Это счастливая боль. Наша маленькая девочка будет с нами еще до того, как закончится этот день.

– Маленький мальчик.

– Доверься материнской интуиции.

– Она есть и у отца. – Он так нервничал, что попал ключом в замок зажигания то ли с третьего, то ли с четвертого раза. – Должен быть мальчик, потому что тогда в доме всегда будет мужчина.

– Ты собираешься сбежать с какой-нибудь блондинкой?

Он не мог завести мотор, потому что попытался повернуть ключ в противоположную сторону.

– Ты знаешь, о чем я. Я еще долго буду рядом, но женщины живут на несколько лет дольше мужчин. Статистика не лжет.

– Страховой агент всегда страховой агент.

– Да нет, это правда. – Он наконец повернул ключ в нужную сторону, и мотор тут же заурчал.

– Хочешь продать мне страховой полис?

– Сегодня, кроме тебя, мне продать его некому. Должен зарабатывать на жизнь. Ты в порядке?

– Боюсь, – ответила она.

Вместо того чтобы тронуть «Понтиак» с места, он взял ее руки в свою лапищу.

– С тобой что-то не так?

– Я боюсь, что ты привезешь нас не в больницу, а в дерево.

На его лице отразилась обида.

– Я – самый безаварийный водитель в Брайт-Бич. Доказательство – моя водительская карточка в полицейском участке.

– Только не сегодня. Если на включение первой передачи у тебя уйдет столько же времени, сколько ты заводил мотор, наша девочка будет сидеть и говорить «папа» еще до того, как мы доберемся до больницы.

– Маленький мальчик.

– Просто успокойся.

– Я спокоен, – заверил ее Джо.

Он опустил ручник, включил заднюю передачу вместо первой, и «Понтиак» покатился вдоль дома, прочь от улицы. Джо в изумлении нажал на тормоз.

Агнес молчала, пока Джо три или четыре раза медленно набирал полную грудь воздуха, потом указала на ветровое стекло.

– Больница там.

Он покивал.

– Ты в порядке?

– Наша маленькая девочка всю жизнь будет ходить спиной вперед, если мы будем добираться до больницы на задней передаче.

– Если у нас родится маленькая девочка, она будет такая же, как ты. Не думаю, что я сумею справиться с двумя.

– В нашем присутствии ты всегда будешь чувствовать себя молодым.

Осторожными, выверенными движениями Джо переключил передачи, при выезде на улицу посмотрел сначала налево, потом направо, подозрительно прищурившись, словно морской пехотинец, оглядывающий вражескую территорию. Повернул направо.

– Скажи Эдому, что пироги нужно развезти завтра утром, – напомнила Агнес.

– Джейкоб сказал, что он готов сам развезти пироги.

– Джейкоб пугает людей, – покачала головой Агнес. – Никто не прикоснется к пирогу, привезенному Джейкобом, предварительно не проверив его съедобность в лаборатории.

Капли дождя прошили воздух и начали рисовать серебристые узоры на черном асфальте.

Джо включил «дворники».

– Впервые слышу, что ты признаешь за своими братьями некоторые странности.

– Они у меня не странные, дорогой. Всего лишь эксцентричные.

– Точно так же о воде можно сказать, что она немножко мокрая.

Агнес хмуро глянула на него.

– Они ведь не мешают тебе жить, не так ли, Джой? Они эксцентричные, но я их очень люблю.

– Я тоже, – признал он. Улыбнулся и покачал головой. – Благодаря им озабоченный страховой агент вроде меня становится беззаботным, как школьница.

– Благодаря им ты, в конце концов, становишься первоклассным водителем, – она подмигнула мужу.