Глава шестая

Не успели мы отойти от гаража и полусотни метров по знакомой дороге, как вдруг Жаконя забеспокоился. По пути сюда на этом самом месте он тоже суетился, но не так сильно. Сейчас же он был словно одержим мыслью что-то отыскать. Уж не машина ли так на него подействовала?

Ну ладно. Я присел на канистру и стал смотреть, как обезьяна мечется по земле и нижним веткам деревьев в поисках чего-то, мне неведомого. Ладно, пусть побегает… Только не слишком долго. А то ведь идти надо…

Вдруг шимпанзе понял, куда надо идти. Он закричал, замахал мне руками – иди сюда, типа… Ладно, я встал и пошел. Жаконя углубился в лес еще метров на тридцать, и мы с ним вышли на небольшую поляну.

Здесь не так давно полыхал жаркий костер. Трава была выжжена до самой земли, зеленоватая кора у двух-трех деревьев пестрела темными пятнами ожогов. В одном месте красно-серый грунт был словно бы немного вспахан – как будто сначала копали, потом засыпали.

Жаконя остановился на этом месте, присел на корточки и жутким голосом завыл. Потом подбежал ко мне, и характерными жестами потребовал, чтобы я приступил к раскопкам.

Вот еще новости! Какого черта? Зачем?

Но я уже начал понимать, что эта обезьяна просто так ничего не делает. Значит, предполагает, что если я раскопаю эту яму, то увижу нечто весьма нужное. Так?

Или не так, не знаю. Но идти было недалеко, я сходил в гараж и вернулся с лопатой.

Яма, сначала кем-то выкопанная, а потом засыпанная, оказалась неглубокой. Не прошло и десяти минут, как лопата ткнулась в нечто странное – черное, довольно жесткое, слегка рассыпчатое и воняющее горелой органикой. Еще пяток минут работы лопатой – и я увидел скрюченную фигуру почти целиком – сожженного человека.

Жаконя был в совершенном ужасе. Про меня и говорить нечего. Когда первый шок прошел, стало ясно, что мертвец в яме не один. Мне совсем не хотелось их считать, но обезьяна настаивала.

Я с трудом выдержал еще полчаса этой кошмарной работы. Но зато убедил себя и шимпанзе, что в яме схоронили троих. Обезьяна жалобно выла, показывая на трупы, и изображала звук двигателя и выстрелы. Но мне ничего более не оставалось делать, как засыпать обгорелые останки землей. Что же тут произошло, черт возьми?

Если один из сгоревших бедолаг – приятель Жакони и водитель джипа, то становится ясно – эти ребята были получателями нашего груза и вообще охраняли этот аэродром. Пока в один прекрасный день на них не напали полтора десятка черных головорезов, тех самых, что чуть позже решили захватить наш самолет.

Подозреваю, что охранники-кладовщики умерли не слишком простой смертью – ведь для кого-то же был состряпан тот агрегат в гараже! Итак, одни джентльмены удачи допросили других с помощью электричества или чего-то еще, а затем увели в лес… Где убили, а трупы сожгли и потом закопали… И ладно, если именно так – сначала убили… Кстати, вот и еще одна канистра! Конечно, тела надо было облить соляркой, иначе погребальный костер мог бы не разгореться как надо… Но из-за того, что все топливо ушло на кремацию, мне придется-таки топать за соляркой по лесу.

Я с сомнением взвесил в руке канистру. Нет, обе я с собой не возьму – бессмысленно. Дай бог упереть на себе обратно одну.

И я попер. Первая сотня шагов далась мне почти шутя, на второй тысяче я начал то и дело присаживаться, а когда между деревьями появились очертания тракторов, то я буквально рухнул на траву. Сил уже почти не было. Как же я пойду обратно с полной канистрой?

Жаконя, казалось, понимал мое состояние. Он сочувственно гугукал, прыгая вокруг – похоже, обезьяне невдомек, что такое усталость.

Бананы я уже есть не мог. И вообще, чувствовал себя отвратительно – в голове стучало, в животе бурлило, да и озноб неприятный то и дело появлялся откуда-то. Не подцепил ли малярию или чего похуже? – мелькнула тревожная мысль. Меня не раз кусали комары и какие-то мухи, вроде наших паутов. Не дай бог, те самые цеце… Конечно, меня перед обоими рейсами хорошо обкалывали всякими прививками от экзотических болячек, и даже как-то раз брали какие-то пробы тканей, а ну как в этой местности есть что-то особенное? Какая-нибудь эндемическая зараза, о которой в России и знать не знают?..

Жаконя притащил целый куст с орехами. Я погрыз. Потом взялся за фляжку. Вода была теплой и, несмотря на жажду, в горло текла с трудом. Черт, еще и горло распухло…

Я провел довольно паршивую ночь в знакомой кабине. Снились кошмары. Бросало то в жар, то в холод, но к утру более-менее отпустило. Пора было приниматься за работу. Вернее, за выживание.

Я попытался отвернуть нижнюю пробку бака гаечным ключом. Как же! Приржавела намертво. Обезьяна с интересом смотрела за моими потугами, потом запищала и куда-то смылась. Не прошло и минуты, как Жаконя прискакал обратно, таща обрезок стальной трубы. Где он только его нашел? Ай да интеллект!

Нарастив этой трубой ключ, я снова напряг силы. Раздался пронзительный металлический скрежет, пробка подалась, и в траву ударила струя грязного топлива. Чуть подождав, пока солярка не стала чистой, я подставил канистру. Сполоснул ее, и только после этого начал набирать горючее. Тара наполнилась быстро. Я закрыл канистру, завернул бак пробкой и попытался оттащить наполненную емкость. Здорово же я ослаб! Двадцать литров показались мне совершенно неподъемными. Как же я это поволоку?

Вопрос хороший. Придется облегчаться по максимуму. Я забрался в кабину трактора, поднял сиденье и спрятал туда магазины с патронами, три фляжки (одну пустую, две с водой) и бинокль. Оставил себе только автомат с одним рожком и одну фляжку. Да еще пластиковую бутылку с маслом, по запаху похожее на дизельное.

Но все равно нечего было и думать о том, чтобы тащить канистру в руках до аэродрома. Однако тщательные поиски не прошли впустую – я обнаружил в кабине бульдозера бухту плоского капронового троса, из которого нарезал лямок.

Теперь канистра почти удобно устроилась на спине, фляжки с водой и маслом – на поясе. Автомат я повесил на грудь, положил на него ободранные руки и, в сопровождении Жакони, зашагал по знакомому уже пути, убеждая себя в том, что я бодр, нахожусь в полном здравии, и что тридцать километров джунглей – это не более чем звук.

– «Среди подобных почти полностью оставленных населением районов Африки есть малоизвестная и сравнительно небольшая территория под названием Контвигия, некогда бывшая королевством, а впоследствии номинативно ставшая северной провинцией Анголы. Столица – Руздана, фактически единственный город в границах территории. Кроме Анголы, на Контвигию периодически заявляют претензии Конго либо Демократическая республика Конго (Заир), неважно при этом, кто находится у власти – левые или правые. В последнее время международное сообщество склоняется к тому, чтобы отнести Контвигию к Конго, как наиболее стабильной державе из сопредельных, однако эта идея, что вполне понятно, поддерживается далеко не всеми. На политических картах территория бывшего королевства обычно закрашивается тем же цветом, что и Ангола, чьи руководители традиционно рассматривали Контвигию как анклав, отделенный от страны устьем реки Конго и узкой полосой территории Демократической республики Конго (Заир). Формально Контвигия никем не признана как самостоятельное государство, независимость она не провозглашала, потому что сделать это просто некому. Государственных институтов в королевстве сейчас нет, все местное население – это остатки немногочисленных племен, относящихся к этническим группам овибунду, кимбунду и умбунду, чьих исконных вождей давно истребили, а о демократии представители упомянутых племен если и знают, то понаслышке. Белое население немногочисленно, однако во многом благодаря ему в Контвигии главным языком остается португальский, а культурные и религиозные традиции представляют собой причудливую смесь христианства и язычества. Основные занятия – сельское хозяйство, охота, рыболовство, а также ремесленничество».

Вот еще пишут: «Построенная еще колонизаторами Руздана стала приходить в упадок после того, как торговля рабами с Америкой сошла на нет, а окончательная разруха наступила с момента провозглашения Анголы независимым государством. Поскольку Руздана, в отличие от Луанды, никогда не имела развитой инфраструктуры, морской порт, бывший изначально градообразующим предприятием, потерял свое значение. Поскольку еще в начале девяностых годов три четверти населения Контвигии было заражено СПИДом (по данным ВОЗ), то не слишком удивителен тот факт, что к настоящему моменту никаких сообщений из этого района не поступает вообще. А учитывая, что Контвигия покрыта непроходимыми джунглями, то пока что не находилось желающих хоть как-то попытаться вновь освоить некогда более-менее заселенные земли. Однако, по непроверенным данным, в недрах могут быть различные полезные ископаемые».

И вот еще нашла: «Очередную вспышку насилия в Анголе ряд наблюдателей расценивает как ответ на попытки международных организаций положить конец статусу «ничьей земли» для Контвигии…» Это вот, значит, в какие края вы летаете? Где вспышки насилия и поголовный СПИД?

Татьяна сидела за экраном монитора и зачитывала вслух тексты, которые я попросил поискать в Интернете по слову «Руздана» – сам я, кажется, впервые услышал это название, когда Дэйв и Толя беседовали и оба при этом думали, что посторонние их не слышат… И ладно бы, просто читала, как я просил. Нет, она решила еще и прокомментировать полученную информацию.

Что касается меня, то подобные комментарии я уже давно научился пропускать мимо ушей. Сейчас я валялся на диване за спиной Тани, смотрел в потолок, и пытался понять, нравится мне моя новая работа, или нет… Что там она опять про опасности заговорила?

– … То узбеки, то таджики, то американцы… Вот соберутся все те, кого ты в своей жизни за нос водил, мало не покажется. Вспомни, в каком виде ты с Севера вернулся! Или с Кавказа. Я уж не говорю про совершенно бессмысленную аферу на Курилах, где и меня чуть было не убили!

Господи, какой все-таки странный народ эти женщины! Ну возможно ли такое, чтобы азиаты-барахольщики смогли договориться с заокеанскими сектантами? Про Север и Кавказ я вообще не желаю вспоминать, и Таня отлично знает, почему, а уж что касается приключений на Дальнем Востоке, то ее туда насильно никто не тянул! Сама ведь приехала… Справедливости ради можно вспомнить, что не приедь она туда, вряд ли я вернулся бы домой, но справедливости ради можно и сказать, ради чего я ввязывался во все эти истории! Сама ведь отлично знает, что когда дома жрать нечего, еще и не такими делами займешься!.. Ну, конечно, насчет жрать – это я загнул, а вот за квартиру, чтоб набрать на ипотеку, бабки вынь да положь, за телевизор-холодильник – тоже… Да и чего, спрашивается, одно лишь материальное мусолить! Другое дело, что вроде бы ожидалось у нас прибавление (и никто не виноват, что надежды не оправдались), а я иногда подозреваю, что первый мой брак разлетелся еще и потому, что работал я тогда не на том месте и не за те деньги.

– Слушай, Татьяна, – сказал я. – Я от тебя уйду, наверное.

Таня замолчала, сидя вполоборота на стуле и глядя на меня ну очень неодобрительно.

– А, ты уже уходил… Все равно ведь вернешься, ты же как старый потасканный кот – думаешь, что еще гулять в состоянии, а на самом деле осознаешь, что на теплой печке валяться приятнее… Слушай, брось ты эту Африку. Заболеешь, не дай бог, какой гадостью… Да успокойся ты, я же не про СПИД!.. Или, вот еще недавно передавали – опять очередной российский самолет упал где-то там… Ага, литовский. Литовец ты мой. Шарикас. Сам же говоришь, у вас даже хозяин не литовец, а табасаранец какой-то.

– Таня! Есть варианты? – спросил я.

– Есть. Заболей, например. Только здесь и не по-настоящему.

– Это как?

– Ты что, в школе не учился?

– Ну не говори ерунды! Между прочим, завтра контрольный сбор, и от полета меня могут отстранить только если я руку или там шею себе сломаю… ОРЗ тут не поможет.

– Хорошо, – видно было, что Татьяна сдается. – А нельзя ли сделать так, чтобы этот полет у тебя был последним?

Уфф! Нет, ну что ты с этими бабами будешь делать!

– Я тебе сколько раз говорил! Нельзя, нельзя произносить слово «последний»! Только «крайний»! Особенно если скоро вылет.

– Ну, прости дуру… – Танька насупилась и, похоже, быстренько убедила себя в том, что обиделась. Черт знает, может быть, действительно есть смысл завязать с этими полетами, пока наш сундук не грохнулся где-нибудь в пустыне или джунглях? Вряд ли еще какие-то проблемы могут случиться с нашей компанией. Да и малярию теперь лечат… Ладно, можно подумать и об этом. Особенно если учесть, что мне совсем не нравится ни Курт, ни Майк… Я уж не говорю о боссе. Который – вот ведь, кстати, еще повод для расстройства – собрался нынче с нами в Африку собственнолично.

– Сколько? – переспросил Курт таким тоном, точно не мог поверить своим ушам.

– Я же русский язык тебе сказал: шесть тонн.

Тут заговорил и Дэйв:

– Роб, побойся бога. Для этих аэропланов шесть тонн – это критическая цифра. Я бы не рискнул загрузить больше пяти…

– Рассчитайте максимально возможный вес груза с точностью до килограмма. И поймите меня правильно: если я увезу в Южную Африку меньше, чем триста декалитров, мне вообще лучше и не затевать это дело.

– Я понимаю, что вы босс, и все уже решили, – не сдавался Дэйв. – Но, может быть, есть смысл обойтись обычным фрахтом, как те же украинцы работают. Мы теряем несколько десятков тысяч на бестолковых перелетах между Африкой и Азией…

– Деньги – это не ваше дело, Дэйв! – отрезал Кеженис.

Командир насупился. Я вспомнил, что будучи экспедитором, должен иметь какое-то представление о перевозимых грузах, и стал прикидывать на калькуляторе: триста декалитров – это почти точно 4286 бутылок, значит, надо упаковать… так… 358 коробок. Каждая из них весит… Где этот чертов тарифный справочник… шестнадцать с половиной кило. Ну и что мы тут имеем?..

– Роб, – позвал я, – у меня получается, что триста декалитров вытянут на пять тысяч девятьсот семь килограммов брутто.

Босс усмехнулся.

– Вот видите, даже до шести не дотягиваем…

– Нет, вы уж меня извините, – снова вмешался Курт. – А вы забыли о том, что кроме коммерческого груза у нас обычно находится, так сказать, дипломатический? Вроде взяток, нескольких канистр с питьевой водой и так далее?

– Сейчас обойдемся без взяток. Все уже оплачено, кроме одного момента.

– И у нас на одного человека больше! – не сдавался командир.

Я же сказал: рассчитать по грузу до последний килограмм! – рявкнул Кеженис. Как всегда, когда он кипятился, то начинал коверкать язык. Зато Курт не забыл русские проклятия, это мы услышали все.

– Боюсь, Фенглер, что мы с вами долго не проработаем, – вмиг смягчившимся тоном произнес Робертас. Немец пожал плечами.

Но меня удивляла позиция Майка. Уж кто другой, а он был просто обязан вставить реплику – ведь он же бортмеханик! Или Новинскас из тех, что боссу никогда не возражают, даже мысленно? Правда, специалист он на самом деле никакой…

И Майк действительно высказался:

– Шеф, учитывая последние измерения и результаты технического…

– Короче! – рявкнул Кеженис.

– Можно и короче. Опасности перегруза я не вижу. Если уменьшить массу хотя бы килограммов на двести. В противном случае, прежде чем сесть в самолет, я предлагаю всем написать завещание.

Дэйв выругался по-литовски. Эту энергичную фразу я уже слышал от него раза два в похожих ситуациях.

– Массу груза уменьшать невозможно. Жду дальнейших предложений.

– Можно выбросить эту богадельню из пассажирского отсека. Место только занимает, – предложил Толя, имея в виду странный столик из алюминия и кресло рядом с ним. Кстати, идея неплохая – килограммов сто сразу долой.

– Я мог бы возразить, но не буду, – неприятным голосом произнес Фенглер.

– Действительно, лучше не надо, – промурлыкал Кеженис. – Можете прятать ваши грешки в другом месте.

Речь шла о личном алкогольном запасе штурмана, который – и мы об этом знали – в полете обычно хранился как раз под алюминиевым столиком.

– Кстати, о грешках, – заметил Майк. – Вот и повод, чтобы не связываться с дипломатическим грузом.

– Значит, ни капли виски, – подытожил Роб. – Я согласен.

– Но это нам почти ничего не даст, – продолжил Майк. – Давайте не будем брать с собой воду. Я не верю, что Африка вся поголовно от жажды помирает.

– Ну, еще минус пятьдесят, – сказал я, поскольку питьевая вода была на моей совести. – А вот если сядем вынуждено посреди Сахары, что пить будем, пока спасателей дождемся?

– Вино будем пить! – отрезал Курт. – И в этом случае никакой босс, даже самый злобный, не в силах будет запретить нам это.

Члены экипажа закивали головами. Кеженис открыл было рот, но понял, что спорить глупо. Правда, тут влез Новинскас:

– Если только бутылки не разобьются…

– Если бутылки при посадке разобьются, – веско сказал Толя, – то и вино, скорее всего, пить будет некому.