Те пармские фиалки на окне,

Что выходили на Неву, завяли.

Их нет давно. И нет Невы. И нет

Меня, которого узнал едва ли б,

Когда бы нынче встретил. Он хранил

Еще наивность детства, нежность, жалость,

Писал стихи и девушку любил,

Что, – нет, не с ним, – с другими целовалась.

Где он теперь? Его давно уж нет.

Его убили. Нет, совсем не люди.

Так просто где-то затерялся след,

И лучше мы о нем совсем забудем.

А то он будет ночью в дверь стучать,

Заглядывать в окно, слезлив и жалок,

И требовать любви, Невы, фиалок…

А что ему ответить? Что подать?

1955

О, только бы припомнить голос твой —

Тогда я вспомнил бы и этот город.

И реку (не она ль звалась Невой?).

И колоннаду грузного собора.

И тонкий шпиль в морозной вышине.

И сад в снегу такой нелетний, голый…

О, если б голос твой припомнить мне.

Твой тихий голос, твой далекий голос!

Что это все мне без него? А он…

Он потонул, как все тогда тонули:

Без крика, без письма, без похорон,

В тифозной качке, в орудийном гуле,

С последней шлюпкой, на крутой волне

Отчалившей от ялтинского мола…

О, если б голос твой приснился мне,

Твой дорогой, твой потонувший голос!

1955

Уже серебрятся ветки

У старых печальниц-ив,

Вздох ветра сквозь ельник редкий

Так нежно-красноречив.

Настойчивей стали реки,

Податливей – берега.

…Лишь повесть о человеке

Мучительна и долга.

А здесь все быстрей и проще,

Все радостнее стократ:

Легко зеленеют рощи,

Легко расцветает сад.

А сколько душе скитаний

Покамест она пройдет

Как этот подснежник ранний.

Сквозь этот тяжелый лед!

1954

Есть недоброе что-то в том.

Что к себе чистота нас манит.

Чистота… Кто ее тайком

Не растопчет и не обманет?

Упоительнее всех нег

С чистотой быть беспечно-грубым:

Резать лыжами свежий снег

И девичьи неволить губы.

Будь названье твое цветок.

Утро, девушка иль страница —

Чистота, твой недолог срок,

Он всего лишь мгновенье длится.

Почему везде и во всем

Чистота или вся в былом,

Иль вот-вот облететь готова

От дыхания, взгляда, слова…

Чистота, как тебя сберечь,

Братом рядом с тобою лечь?

1955

Дряхлеют вечные слова.

И страшно пользоваться ими.

Они порой едва-едва

Живут под пальцами моими.

Напишешь и глядишь: уже

Они тускнеют на странице.

О, сердце, будь настороже.

Подумай, стоит ли трудиться?

Сердить людей, сердить богов,

Противоречить всем законам,

Чтоб мутной изморозью слов

Растаять на стекле оконном.

1953

С тех пор, как сердце заблудилось,

А тело продало меня —

Так хороша простая милость

Нетрудно прожитого дня.

Он начался кустом сирени

За приотворенным окном

И был без писем, без мигрени,

Без сожалений о былом.

Вот он уходит, потревожен…

Опять уже щемит виски…

Возьми меня с собою тоже

Туда, где все, как ты, легки.

1955

Вот она идет со мною рядом.

Девушка с «Онегиным» в руке.

Мы заброшенным спустились садом.

Мы выходим к дремлющей реке.

Растянулись на ковре весеннем.

Оба в золоте и синеве.

И пока презрительный Евгений

Возле нас скучает на траве.

А вокруг крылатым аллилуйя

Тополя и яблони звучат —

Родинку лукавую целую.

Ту что возле правого плеча.

Миновалось все, переменилось.

Дразнит лишь порой издалека.

И одна бессмертной сохранилась

Пушкинская легкая строка.

Та, что в то сияющее утро,

Той неповторимою весной,

Не нужна была совсем как будто,

А теперь – одна еще со мной.

1953

В том, что вчера не причиняло боли,

Уже сегодня странный привкус есть.

Еще, конечно, можно выйти в поле,

И закурить, и Фета перечесть.

Но даже в Фете, в поле, в папиросе —

Уже горчинка уходящих дней,

Предчувствие разлуки… Хочешь, спросим,

У смерти спросим (ей-то ведь видней!),

Что остается от благоуханных

Земных страниц, волокон и копен?

Она ответит: пепел безымянный.

И вот во всем мне нынче виден он.

1954

Последний трепет бытия.

Мучительное содроганье —

И вот уже свободен я

От неуменья и незнанья.

Зачем же книги я листал

И к прорицателям стучался.

Зачем искать не перестал

Того, чего не доискался?

Нет, надо было просто ждать,

Глядеть в окно, бродить по саду

И не записывать в тетрадь

Моих рифмованных догадок.

1953

С тем, кто глаза закроет мне

В какой-нибудь большой больнице,

Я повстречаюсь, как во сне

И не успею подружиться.

А может быть, и в тот же день

И той же самою ладонью

Приблизит он к лицу сирень

И грудь девическую тронет.

И тем (да будет меж людьми

Его благословенно имя!)

В последний раз еще на миг

Соединит меня с живыми.

1954

На отшибе, за погостом,

Возле двух осин,

Он лежит уже лет со ста,

Без креста, один.

Выступает чуть заметно

Низкий бугорок,

Залетает неприветно

Пыльный ветерок.

Люди кромкою дорожной,

Не взглянув, идут…

За него молиться можно

Только раз в году.

*

Что ни ночь – ко мне приходит,

У стола стоит,

Разговор со мной заводит

Про дела свои.

В каждом слове – боль обмана.

Боль глухой тоски.

У виска чернеет рана

От своей руки.

Чем тебя я успокою.

Боль твою уйму?

Как помочь земной рукою

Горю твоему?

Жребий твой – страстное бремя.

Темная стезя.

Ведь тебя в любое время

Помянуть нельзя.

За тебя нельзя до срока

И свечи зажечь.

Под осиной, под высокой.

Рядом в землю лечь.

Ты живешь во тьме острожной.

В ледяном аду.

За тебя молиться можно

Только раз в году.

*

Что ни ночь – длинней свиданья.

Тише разговор.

И глядят воспоминанья

На меня в упор.

Все, что жизнь сожгла былая,

В них возвращено.

Гость мой страшный, знаю, знаю:

Мы с тобой – одно!

Это я из давней были

Сам пришел к себе.

Чтоб за всех, кто мною были.

Заплатить судьбе.

И в земной моей неволе

Сам отныне тот.

За кого никто не молит

И свечи не жжет.

Для кого в одном тревожном

Все слилось бреду.

За кого молиться можно

Только раз в году.

*

Дорогая, ты далеко!

Слышишь ли меня?

Не проспи скупого срока,

Жертвенного дня!

Ночью северной, хрустальной,

В дальней стороне,

За обедней, за пасхальной,

Вспомни обо мне!

Окропи меня слезою,

Осени крестом,

Похристосуйся со мною

Мне солгавшим ртом!

Вспомни, как меня любила,

Как клялась, пока

На прощанье подарила

Рану у виска!

Отыщи к далекой были

Заметенный след.

Вспомни, как мы жизнь разбили

В девятнадцать лет!

Вспомни холмик придорожный!

Не забудь – я жду!

За меня молиться можно

Только раз в году.

1954

Пора! Я медлю у предела

И скоро перейду его.

И навсегда закончит тело

Свое земное торжество.

И станет чуждым несказанно.

И странно будет мне извне

Его увидеть безымянным

На обмелевшей простыне.

Вот ты каков, мой спутник тленный,

Со мной обвенчанный двойник,

К чьей близости я постепенно

Как будто к каторге привык!

И все-таки перед разлукой

Тебя за все благодарю!

Ведь было ты земной порукой

За душу звездную мою.

Как бережно ты было с нею

И как всегда терпело ты

Ее смертельные затеи.

Ее безумства и бунты!

Ты с нею все делило ровно.

Что было лишь тебе дано:

Своих прекраснейших любовниц.

Свое тончайшее вино.

Ты знало (и давно простило).

Что жребий у меня – иной.

Что завтра у твоей могилы

Заплачут только надо мной.

И даже я, в скитаньях звездных.

В моей заоблачной судьбе.

Невольно, рано или поздно.

Навек забуду о тебе.

1959

Когда душа поймет урок

И удивляться перестанет.

Тогда на некий светлый срок

Она провидицею станет.

И примет все она тогда:

И нищету и боль, и эту

Сквозь раскаленные года

Стремглав летящую планету.

И станет дивно внятен ей,

Пускай еще неизъяснимо,

Весь этот странный строй вещей,

Жестокий и необходимый.

1952

Если я лишь песчинка тленная

На пустом берегу земном —

Для чего же тогда вселенная.

Мой огромный, мой страшный дом?

Для чего тогда звезды прядают

Солнца зреют и луны ждут

За кладбищенскою оградою

Что ни лето цветы цветут?

От сияния до мерцания.

От звезды и до лепестка —

Все немолчное обещание.

Вдаль протянутая рука.

Только ввериться, только вслушаться —

И узнаешь ты и поймешь,

Как деревья и царства рушатся,

Колосится душа и рожь.

И в чудесном каком волнении,

Вырываясь из всех оков,

Все спешит к своему свершению,

На какой-то далекий зов.

1952

В легкой роще, в это утро мая

Пеньем птиц пронизанной насквозь,

Наяву или во сне, не знаю,

Повстречаться с ним мне довелось.

Он скользнул сквозь дрогнувшие ветки

На затрепетавшую траву

Ждал меня, – мучительный и светлый.

Звал меня, – во сне иль наяву?

– Ангел мой! – сказал я. – Почему ты

Для меня – на дальнем берегу?

Почему я ни одной минуты

Здесь побыть с тобою не могу?

Почему ты только гул прибоя,

Дымный луч, волнистая стезя?

Почему ни говорить с тобою,

Ни тебя увидеть мне нельзя?

…Облако ль внезапно набежало,

Паутинка ль оборвалась сна —

Только вдруг, гляжу, его не стало,

Снова только роща и весна.

Но ответ еще листву колышет,

Пригибает долу стебли трав:

«Надо услыхать меня, не слышав,

И меня увидеть, не видав!»

1953

Вспорхнув, крылом меня задела,

Неуловима и легка.

Не из иного ли предела

Ко мне простертая рука?

Толкнуть вперед хотела или

Остановить и уберечь?

Зачем гадать? Мы не учили

Грамматику нездешних встреч.

Мы просто ничего не знаем

И вот в невежестве своем

Прикосновенья забываем

И шорохов не узнаем.

А завтра, смотришь, лодка тонет,

Лжет поцелуй, густеет мгла…

О, если бы вчера я понял

Заботу твоего крыла!

Но ты простишь, само терпенье,

Лишь покачаешь головой,

Мой легкий ангел (весь – паренье!),

Неуловимый спутник мой!

1954

Как больно утром забывать

Все то, что ночью мне приснилось,

Как больно видеть, что опять

Совсем напрасно сердце билось.

Оно взглянуло за черту,

В неизреченную безмерность,

Но где ж ему поверить в ту

Прекрасную недостоверность?

Как с гибнущего корабля,

Оно спасло с собой оттуда

Не то, чего ждала земля, —

Не откровение, не чудо,

А только несколько скупых.

Косноязычных обещаний.

И вот на отмели, в тумане.

Изнемогает возле них.

1953

По дороге в смерть, далеко от дома,

Там, где тропка уводит в овраг сырой,

Повстречался я с мальчиком незнакомым,

Что, таясь за кустами, следил за мной.

Я спросил его, кто он, и он ответил,

Он сказал мне тихо: я – это ты!

Или думал кого ты другого встретить

У последней, у черной своей черты?

Я пришел узнать, что сталось со мною,

Не напрасно ли в те далекие дни

Я карабкался вверх вот этой тропою,

По которой теперь ты уходишь вниз?

– Не напрасно, нет! – ему я ответил.

Не напрасно ты в поле песенки пел,

К птицам прислушивался на рассвете,

Со звездою дружил и котят жалел.

Потому что, мой мальчик, песенки эти,

Твои котята, твоя звезда —

Это все, чем я был и хорош и светел,

С чем одним только я и добрел сюда!

1952

Вот она, моя любимая.

Ненаглядная моя.

Летним облачком хранимая

От ожога бытия.

Шла да шла своей дорогою.

А оно над ней плыло.

Легкой тенью мягко трогая

Запыленное чело.

Сохранило и растаяло.

Вот и вечер на дворе…

И стоит она усталая.

Но ясна, как на заре.

Всех, кого встречает, радуя,

Тем, что день не иссушил:

Этой утренней прохладою

Необугленной души.

1953

Я видел только край щеки

Да локон у виска,

Но знал: всем безднам вопреки

Тебя я разыскал!

А наверху в косом луче

Струистый ладан гас,

И жарко пчелами свечей

Гудел иконостас.

И я по улице пустой

В притихшем городке

Отнес любовь мою домой.

Как просфору в платке.

И до сих пор она еще

Лежит, все та же, в нем

И пахнет воском и лучом —

Вот тем далеким днем.

1955

Смотри: вот эти двое – мы,

Вот это здесь – наш дом.

Как флорентийские холмы

Весь мир лежит кругом.

Не потому, что он хорош —

Он нас томил и жег,

Всегда он за спиною нож,

Чтоб нас убить, берег.

Но мы ему сказали: ты

Не страшен потому,

Что есть другой, смелей мечты,

Убьешь – уйдем к нему!

И добрым стал он с той поры,

Он услужить нам рад,

Он тихий дом нам подарил

И яблоневый сад.

Там, на закате, медлим мы,

Не разлучая рук,

И флорентийские холмы

Легко лежат вокруг.

1953

Когда я буду на земле моей

Жить (девушкой уже, конечно) снова.

Я буду всех наивней и скромней.

Совсем как ты в дни давнего былого.

Я косами затылок оплету.

Надену светлое простое платье

И бархатку на шею – помнишь? – ту

В которой так любил тебя видать я.

Твою я повесть свято повторю:

Я буду одному верна до гроба.

Как я с тобой, весеннюю зарю

Рука в руке не раз мы встретим оба.

И будет у меня ребенок, сын,

Которого с тобой нам не хватало.

Ему я тихо в зимние часы

Перескажу все то, что ты сказала.

И я, как ты, не напишу стихов,

Из нищих слов сработанных убого,

Я буду лишь в тишайшем из садов

Растить цветы и ими славить Бога.

И если Он благословит меня —

Состарюсь я разумной и пригожей,

Чтоб в вечер мне назначенного дня

Уснуть с улыбкой на твою похожей.

Так ты во мне себя переживешь.

Так я, благодаря твоей любови,

С моей судьбы сотру земную ложь:

Косноязычье голоса и крови.

1950

Как поцелуй через платок.

Что хуже свел с ума.

Как та приписка между строк.

В которой суть письма, —

Так наша встреча началась

В те дни далеких лет:

Вся любопытство, а не страсть,

Вся прихоть, а не бред.

Но был губительным ожог

Тех ветреных утех,

Ты не смогла и я не смог

Разъять объятий тех.

И вот, как видишь, сбереглось

И будет жить века

То, что когда-то началось

Как будто с пустяка.

1953

Я вспоминать люблю об этом

Далеком и счастливом дне.

Он начался простым рассветом.

Зарозовевшим на сосне.

И разгорался понемногу

Все радостней и горячей.

И вот, в туфлях на босу ногу

И с полотенцем на плече.

Сперва дорожкою по саду

Затем тропинкой под уклон —

Туда, где пруд ночной прохладой

Еще блаженно напоен.

И вдруг (я ветки раздвигаю),

Вся в брызгах солнца и воды —

Ты, ослепительно нагая,

Виденье неги и беды.

С тех пор (прости мое признанье,

Ты будешь им удивлена…),

С тех пор в моем воспоминаньи

Ты навсегда обнажена.

И пусть известно мне, что где-то,

Давно уже немолода,

Живешь ты, тщательно одета

И оскорбительно горда, —

Ты вот такою сохранилась

Сквозь все нагроможденье дней

В прозрачной памяти моей.

Благодарю за эту милость!

1955

Я в памяти тебе, как худшему жильцу.

Каморку тесную отвел под самой крышей.

Там, не причесана и в платье не к лицу,

Ты коротаешь дни и с каждым днем – все тише.

Я не стучусь к тебе. Но в полночь, в тишине,

Со связкою ключей бродя по коридорам,

Сомнением порой терзаюсь я, с которым,

Я знаю, никогда не совладать вполне:

Что если там, одна, ты плачешь обо мне?

1954

Все сны, все помыслы свои

К ней, словно руки, простирая,

Ты ждешь прекраснейшей любви,

Как ждут младенческого рая.

А там давно потушен свет,

И пальмы срублены, и лани

Растерзаны, и больше нет,

О, даже разочарований.

1954

Усыпанный цветами, темно-алый.

Сквозной беседкой изогнулся он.

Не здесь ли Маргарите снился сон

И Доротея Германа встречала?

Он спутник готики, в нем неги мало,

Его бы миру не вручил Дижон,

А имена своих лукавых жен

Ему бы Франция не завещала.

Но в строгости цветенья своего

Венчать героя или божество

Ему зато приличествует боле.

Последней славой осенять до гроба,

Чтить чистоту девического лба

И пленнику быть вестником в неволе.

Засахаренным солнечным лучом

Сияет мед на блюдечке стеклянном.

Посланец неба! Гость благоуханный!

Что хочешь ты поведать нам? О чем?

Увы, мы никогда их не прочтем,

Те знаки формулы твоей нежданной,

Что в золотом ларце, от Бога данном,

У ангелов хранится под ключом.

Мы будем, волшебство не замечая.

Тебе всего лишь радоваться, к чаю

Меж булочкой и маслом получив.

Ведь тайна тайн твоих неизреченна,

И может быть, от нас сокрытый, жив

На хрупком блюдце вздох самой вселенной.

1954

Итак: мы говорим стихами,

На языке поэтов. Он,

Конечно, выдуман не нами

И миру только одолжен.

Недаром он почти дымится,

Почти звенит, почти летит,

Недаром от него страница

Тот след обугленный хранит.

Когда приду я за ответом

Туда, куда мы все придем,

То там (не ангелы ли это?)

Заговорят со мной на нем.

Он будет весь уже крылатым,

Уже без слов, но все пойму,

Затем, что на земле когда-то

Я так любил внимать ему.

1955

Были: он садовником глухим.

Я – поэтом, всем внимавшим зовам.

И трудились каждый над своим:

Он – над саженцем, а я – над словом.

Мы ушли. Но на какой-то срок

На земле неистребимо вешней

Сохранимся: я – десятком строк,

Он – посаженною им черешней.

1954