Можно ли отгородиться от собственной страны высоким забором

В подмосковной пятизвездочной резиденции Moscow Country Club на Новорижском шоссе произошло событие, которое взволновало бизнес-сообщество не меньше, чем рост токсичных долгов или падение рынка фьючерсов. Четырехлетний Вениамин, сын ресторатора Вадима Васильева, упал с неогороженной набережной в пруд и утонул. Вместе с ним погибла няня Елена Полищук, которая пыталась спасти ребенка. Действия администрации в момент инцидента поразили жителей поселка халатностью, а после трагедии – равнодушием. Большинство проживающих сплотились в оппозиционный комитет, они требуют наказания виновных и реформ в управлении поселком. Но пока получается все как у людей: требования игнорируют, проблемы забалтывают, лидеров запугивают. Что окажется сильнее – деньги или склад ума? Можно ли решить все проблемы в отдельно взятом оазисе для богатых или надо начинать со страны, в которой живешь?

Въезд в поселок напоминает таможню, только пограничники стройные, в черных костюмах с галстуками, а вместо знаков отличия – бейджики. По ту сторону границы – идеальные газоны, стройные сосны, тихие электромобили, вышколенный персонал, от крутых автономеров пестрит в глазах. Удивляют простотой только коттеджи – обычные бревенчатые домики, выкрашенные в темно-серый цвет, без оград и мраморных колонн. Здесь живут те, кто уже давно переболел большими деньгами и научился ценить скромное достоинство состоявшегося человека. А стоит оно дорого. Аренда одной такой избушки стоит от 15 до 25 тысяч евро в месяц. Плюс 10–15 тысяч евро в год на допрасходы. Для рядового местного жителя эти деньги ерунда, они, как правило, укладываются в проценты с его капитала.

– Я, конечно, могу потратить миллионы на приобретение собственного дома, но зачем? – говорит арендатор Виктор Назаров. – Чтобы топтаться на своих сорока сотках за высоким забором? На Рублевке ведь даже в лесу погулять негде, все застроено. А здесь – огромная территория и все, что нужно для жизни. Во всяком случае, еще недавно нам так казалось.

Moscow Country Club в Нахабине – это действительно одно из лучших мест для вип-существования в современной России. Даже несмотря на случившуюся трагедию, миллионеры-бунтовщики не хотят отсюда съезжать, потому что некуда. В листе ожидания, несмотря на кризис, томятся сотни желающих. К территории прилагается огромный спорткомплекс, лучшее в России 18-луночное поле для гольфа и глубокий искусственный водоем, отвесная набережная которого не огорожена, потому что так красивее. Еще недавно этот водоем был безымянным, но теперь жители поселка сами нашли ему название – озеро Смерти.

Отец погибшего мальчика, Вадим Васильев, арендатор дачи № 50, – из потомственной семьи дипломатов. После МГИМО работал в советском посольстве в Исландии, потом долгое время был топ-менеджером компании «Уралкалий», затем появился собственный бизнес. Сегодня Васильев – владелец сети ресторанов, самый известный из которых – «Хиллз» на Рублевке.

– Мы поселились здесь два года назад, – рассказывает Вадим. – Расходы были для нас ощутимы, но очень хотелось, чтобы наши дети выросли в другом мире. Теперь мы понимаем, что никакого другого мира нет, но за это пришлось заплатить слишком большую цену.

Тот роковой день был четвергом. Вадим уехал в Москву на работу. Няня пошла гулять с детьми. Она катила коляску с девятимесячной Варварой, а четырехлетний Веня ехал рядом на детском электромобильчике. 39-летняя гражданка Украины Елена Полищук работала у Васильевых всего лишь шестой день, это был ее испытательный срок. Вадим с женой долго выбирали гувернантку, забраковали много кандидатур, но Елена подкупила их умением в считаные минуты найти общий язык с ребенком.

Сосед Вадима Виктор Назаров стал непосредственным свидетелем трагедии. Он возвращался с пробежки, когда ему навстречу вдруг выбежала сотрудница поселка из отдела кадров. Она кричала: «Помогите! Там, кажется, утонул ребенок!»

– Когда я подбежал к берегу, то увидел в воде спину маленького мальчика и плавающий рядом электромобиль. – Вспоминая произошедшее, Виктор Назаров то и дело откидывается назад и нервно мнет руками голову, как будто пытается уложить в нее увиденное. – Я свесился с набережной, достал ребенка и сказал сотруднице, чтобы она срочно вызывала врачей. Девушка связалась с кем-то по мобильнику. Тем временем подошла наша соседка с дачи № 7, и мы с ней стали делать искусственное дыхание. В какой-то момент ребенка стошнило, и это нас обнадежило. Прошло минут десять прежде, чем я спохватился – почему до сих пор нет врачей? Рядом уже стоял охранник, и по моему требованию он сделал своему начальству запрос по громкой рации. Ответ шокировал: «А что случилось? Мне никто ничего не говорил». Не помню, сколько еще прошло времени, прежде чем на велосипеде к нам подъехал человек, который, как потом выяснилось, числится спасателем. Его вопрос убил меня наповал: «Вам что, правда врачи нужны или сами справитесь?» Врачи прибежали еще минут через десять. Они, судя по всему, были сами в ужасе – почему их до сих пор никто не вызвал?

Позже выяснилось, что девушка-сотрудница, которая кричала «Помогите!», позвонила не в «скорую» и даже не напрямую врачам, а своему непосредственному начальнику. У нее такая инструкция: не выносить сор из избы. В результате драгоценное время было упущено. Когда приехала «скорая», врачи смогли лишь констатировать смерть.

В тот же день водолазы достали с четырехметровой глубины труп няни. По предварительным заключениям, ее ноги запутались в водорослях: администрация экономила на очистке водоема. Ценой своей жизни Елене удалось вытолкнуть малыша на поверхность воды, но рядом никого не оказалось. Коляска с девятимесячной Варварой осталась стоять на самом краю набережной. Малейший порыв ветра – и она тоже оказалась бы в воде.

Случившееся произвело на жителей МКК эффект выстрела «Авроры». Уже через два дня на общий сход собралось большинство постоянно живущих в поселке арендаторов. Они единогласно отказались считать произошедшее несчастным случаем. По мнению выступавших, рано или поздно это должно было случиться. Буквально в двадцати метрах от неогороженной набережной на возвышении расположена детская площадка, и, как выяснилось, дети в этом месте скатывались в озеро неоднократно, но до сих пор родителям и няням их удавалось спасать. Вопреки всем СанПИНам ни спасательных кругов, ни дежурных по безопасности в этом месте никогда не было.

Вот цитаты из официального протокола этого собрания. Под ним стоят 28 подписей:

«Воеводская Наталия (дача № 8): “Моя дочь в начале весны шла по набережной, а, если вы заметили, она не только без заграждения, но и покатая. Дочь поскользнулась и скатилась под лед. Только благодаря соседке с 65-й дачи, которая ее вытащила, не произошло ничего страшного. Об этом случае руководство МКК знает. И какова реакция? Никакой”».

«Старостина Анна (дача № 66): “Мой ребенок тоже упал с набережной. Я прыгнула в воду и с большим трудом его вытащила, жутко перенервничала. Сделала заявление по этому факту в дежурную службу, но безрезультатно”».

Всего собравшиеся насчитали пять подобных случаев. Причем последний произошел уже на следующий день после гибели Вениамина – чуть не утонул пятилетний сын соседей Васильевых с дачи № 51. При этом, по словам собравшихся, администрация, которая не устает делать вложения в новые коммерческие предприятия на территории клуба, с какой-то маниакальной настойчивостью отказывалась ставить копеечную ограду. Что это – обычная халатность или советская традиция относиться к клиенту как к подчиненному? Мнения разделились.

Нашлась и масса других претензий. Когда читаешь протокол собрания, то ловишь себя на мысли, что речь идет не об аквариуме для миллионеров, а о рядовом городском дворе:

«Меркина, дача № 41: “Моя мама, пожилой человек, гуляла с коляской, поскользнулась и упала на открытом льду. В результате – перелом шейки бедра, инвалидность”».

«Волошина Татьяна и Иксанов Эльдар, дача № 13: “На второй детской площадке стало просто опасно, в деревянных конструкциях торчат открытые ржавые гвозди. Продукты на завтраках часто бывают просроченными, наш друг однажды сильно отравился”».

«Калмыкова Наталья, дача № 1: “Мы все видели стаи бездомных собак, бегающих по нашей территории. В прошлом году они напали на мою маленькую собачку и искалечили ее. А когда я забрала ее из ветлечебницы, директор Моторин, зная о случившемся, увидел нас и решил цинично пошутить: “Ваша собачка как будто на минном поле побывала”».

«Виктор Назаров, дача № 15: “Мой дом горел 2,5 года назад. Пожарная сигнализация оказалась отключена. Ни один из 10 огнетушителей не сработал”».

«Кравченко Г.С., дача № 27: “Возле моей дачи директор спорткомплекса Галкин с рупором в руках часто проводит спортивные мероприятия. Разговаривать иначе, как с помощью мата, он не умеет. На мою просьбу прекратить ругаться он ответил, что своими замечаниями я мешаю его карьерному росту”».

По результатам схода было решено провести еще одно собрание с участием руководства МКК. А также скинуться на адвоката, чтобы донести свои свидетельские показания до следователей прокуратуры. Сами следователи ими почему-то так и не заинтересовались.

Мы с Вадимом сидим дома у Виктора Назарова, которого сход избрал председателем оппозиционного собрания. В гости к себе отец Вениамина не приглашает. Его жена хотя и психолог, но уже полмесяца не может справиться с жесточайшей депрессией. Я видел ее лицо в окне. Это серое лицо не живого человека.

Я звоню следователю Куприянову. Он отсылает меня к помощнику руководителя Следственного управления СКП по Московской области Юлии Жуковой.

– Проверка продолжается, – выдает стандартный ответ помощник. – Вопрос о возбуждении уголовного дела пока не решен. Мы собираем свидетельские показания и ждем заключения судмедэкспертизы.

Вадим и Виктор лишь горько улыбаются.

– Заключение судмедэкспертизы уже давно готово, – говорит Вадим. – Я сам его читал.

– А по поводу свидетельских показаний мы звонили этому Куприянову, – добавляет Назаров. – Готовы были сами собрать свидетелей, ему нужно было только приехать. Он не захотел. Копию протокола нашего собрания приобщить к делу отказался. Вчера наш адвокат ездил в прокуратуру – ходатайство приняли лишь после скандала. Почему такое сопротивление? У нас только одна версия: гольф – игра очень богатых и влиятельных людей. А здесь – лучшее поле в России. Дальше объяснять или не надо?

Объяснить я прошу лишь одно. Виктор – он ведь и сам очень богатый и влиятельный человек. Номера у него – с тремя буквами «А». Работает на топовой должности в компании, название которой просит всуе не упоминать. И это от него я слышу слова, которые тысячи раз слышал от людей маленьких и беззащитных.

Вместо ответа, Виктор дает мне два листочка бумаги. Читаю:

«„Разруха – она в головах”, – говорил профессор Преображенский, а потом, задумавшись, добавлял: “Ну, все, пропал дом…” “Разруха в головах”, – повторяем в эти дни мы и просим: дай Бог понять нам, и сильным, и слабым, и бедным, и богатым, что и Нахабино, и Питер, и МКК, и вся Россия – это ведь и есть наш дом. Если поймем – наступит порядок. Поймем или снова забудем?»

Это что-то вроде эссе, которое он, как умел, написал в первые дни после трагедии. Говорит, что не мог не написать. Текст называется «Особый случай», хотя автор уже понимает, что случай самый что ни на есть обыкновенный. Реальность нашла дырочку в заборе. Реальность – она в головах.

Глаз уже адаптировался к роскоши, и, гуляя по поселку, я на каждом шагу замечаю «тараканов». Вот в брусчатке выломлены несколько камней. Вот на протяжении нескольких сотен метров дороги нет ни одного «лежачего полицейского». Вот в уличном кафе с зонта прямо на стол капает вода, и никому нет дела. Вот стена для клайминга, а внизу лежат какие-то железки. Сорвешься – и спиной прямо на них. Мы подходим к проклятому озеру, и Вадим зло качает головой. После собрания арендаторов администрация все-таки засуетилась: купальная зона теперь огорожена буйками, вдоль набережной появились спасательные круги, начали возводить ограду.

Сегодня запланирован еще один сход – на этот раз с участием руководства. Сбор – возле ресторанчика Beech House. Здесь уже собралось человек двадцать. По сравнению с первым собранием ряды «несогласных» поредели. На условиях анонимности миллионеры, их жены и тещи рассказывают, что к тем, кого нет, уже приходил главный по безопасности и спрашивал: «В твою фирму УБЭП прислать или сам успокоишься?» Про этого человека миллионеры говорят с опаской. Его боятся, потому что «он из спецслужб» и «с большими возможностями».

Вадим уже не боится. Он уже решил, что съезжает. И дело не только в том, что он не хочет оставаться там, где погиб его сын.

– После любой трагедии очень важно, как ведут себя те, кто пусть косвенно, но в ней виноват, – говорит Вадим. – Прошло уже полмесяца, но никто из администрации даже не посочувствовал, не выразил соболезнования. Более того, когда они поняли, что дело принимает серьезный оборот, стали обзванивать арендаторов, проводить разъяснительную работу, говорить, что родители сами виноваты: лучше надо смотреть за детьми. Звонки прекратились лишь после того, как их стали просто посылать: «Ребята, вы вообще в своем уме?!»

Собрание начинается, я сижу инкогнито, в спину дует из окна, хотя тут есть кондиционер, на дорогом ковре уже наметанный глаз замечает дырку. На собрание пришли управляющий Александр Моторин и еще несколько представителей администрации. Тот, который по безопасности, по слухам, уехал на охоту. В зале рассредоточена группа поддержки из лояльных арендаторов и членов гольф-клуба. Начинается классический спектакль, который я наблюдал десятки раз. Например, в гарнизоне Видяево, где адмирал Куроедов пытался замирить родственников погибших моряков с подлодки «Курск». Например, в городе Первоуральске, где люди возмутились, когда узнали, что новый завод, на котором им обещали рабочие места, будут строить не они, а турки. Схема проста. Сначала недовольным дают выпустить пар. Потом аккуратно вступает хор своих людей, которые создают иллюзию, что существует альтернативная точка зрения. Наконец, когда все уже устали, предлагается компромисс – и все, цель достигнута, проблема заболтана.

Александр Моторин производит впечатление порядочного человека, который, конечно, хочет как лучше, но не совсем это «лучше» умеет. С поправкой на вежливость (все-таки элитный поселок) его позиция классическая: вас много, а я один.

– Почему по территории с бешеной скоростью гоняют дети на квадроциклах?! В любой момент может снова случиться трагедия.

– Так ведь это ваши же дети. Мы конфискуем ключи, но приходят родители, да еще и ругаются. Я давно хотел попросить подключиться к этой проблеме общественность.