Глава II

Близнецы

Великий магистр визгливо, надрывно хохотал, вцепившись обеими руками в копье, пригвоздившее его к трону. Мелко дрожали обвисшие складки на тощей старческой шее. Из неестественно растянутого рта толчками выплескивалась кровь, отчего смех то и дело сменялся хриплым бульканием. Ногти магистра оставляли на гладкой поверхности древка длинные белые борозды.

За высокими стрельчатыми окнами покоев небо закрыли птицы: тучи ворон и сов бились в стекла, пытаясь ворваться внутрь, стремясь забрать то, что принадлежало им по извечному праву. На их крыльях душа магистра должна отправиться в бездну.

Рихард не слышал птиц, все вокруг заполнял захлебывающийся хохот пришпиленного к трону мертвеца. Он знал, что произойдет дальше. Он уже видел этот сон. Ночь за ночью ему являлись костлявые бледные пальцы, скребущие по деревянной смерти.

Голова магистра запрокинулась, рот невероятно широко распахнулся, изнутри, распирая хлипкое горло, ломая хрупкие челюсти, вместе с лающим смехом выползало нечто черно-красное, пузырящийся комок перьев и рваной плоти. Рихард чувствовал, как от привычно-невыносимого зрелища к горлу подступает тошнота, но не имел возможности ни уйти, ни отвернуться. Сны не дают нам свободы воли. У них другая задача.

Ворона, выбравшаяся из убитого магистра, расправила мокрые крылья, уставилась блестящими глазами на рыцаря, который прекрасно помнил, что она должна сказать.

– Аррр-грррим! – каркнула птица. – Гаррр-грррим!

От ее резкого, пронзительного голоса Рихард вздрогнул.

И проснулся.

Бескрайнее покрывало звездного неба, раскинувшееся высоко над ним, мгновенно успокоило охваченную ужасом душу, погасило вспышку паники. Чуть ниже неба со скрипом покачивали кронами тонкие, изящные сосны. Под этими соснами, под этими звездами зло не имело истинной силы. По ту сторону реальности он постоянно сомневался в том, что сможет проснуться. Но здесь, на уютной лесной поляне, выбранной ими для ночлега, таким страхам не было места. Здесь на первый план выходило другое: причины кошмаров. Смысл вороньих слов.

Тяжело дыша, Рихард приподнялся на локтях, огляделся, встретился взглядом с Вольфгангом, сидевшим у потухшего костра. Брат был не на шутку встревожен.

– Опять? – спросил он.

– Да, – кивнул Рихард. – Опять.

– Великий магистр?

– Он самый. – Рихард медленно встал, подошел к кострищу, уселся рядом с братом. – Мертвый великий магистр. Его светлейшее высочество сир Йоганн Раттбор, семнадцатый лорд-архитектор Заставных Башен, Старший Целитель, главнокомандующий силами Святого Ордена Паладинов.

– Не поминай Орден всуе, брат.

– Я устал, Вольф. Не дави на меня.

– Но…

– Ордена больше нет!

Вольфганг немного помолчал, собираясь с мыслями, потом сказал глухо – больше себе, чем собеседнику:

– Возможно, все беды из-за того, что мы нарушаем свои обеты.

Рихард резко поднялся:

– Возможно, все беды из-за того, что мы цепляемся за обеты, хотя мир вокруг существует уже по совсем иным законам! Или ты забыл, братец? Месяц назад ты тоже стоял в том зале, вместе со мной! Ты видел там то же, что и я: убитого Раттбора, огромные стаи птиц снаружи… ты видел ворону.

– Верно. Но не оставил прежние идеалы. Я почитаю скипетр и кадило, верю в праведность наших… соратников и учителей. Я действительно последовал за тобой в покои великого магистра в тот вечер и действительно столкнулся с вещами, способными поколебать любые убеждения, разбить в прах любые доводы. Но увиденное лишь укрепило меня, как ледяная вода закаляет раскаленный клинок. Потому я сплю спокойно, а ты… мучаешься от видений.

– А тебе не приходило в голову, что таким образом мне пытаются что-то сказать? – язвительно спросил Рихард. – Мы же с тобой никогда не страдали от ночных кошмаров, братец, не правда ли? А теперь я каждую ночь вижу одно и то же, раз за разом слышу это странное слово. Такое чувство, будто до меня пытаются достучаться, сообщить нечто важное, нечто такое, что мы не сумели понять сразу, там, в покоях Раттбора.

– Какая-то мистическая чушь. Ты просто испытал сильное потрясение, и потому…

– Мистическая чушь? – Рихард вдруг улыбнулся. – А птицы, утащившие на наших глазах тело великого магистра через разбитое окно – не мистическая чушь?

Вольфганг пожал плечами:

– Так или иначе, это вовсе не означает, что твои сны – вещие.

– Это означает, что вселенная свернула с верной тропы, и теперь уже недостаточно скипетра и кадила, чтобы оградить нас от ужасов бездны. Наоборот, прежние символы утратили силу, перестали иметь значение. Тысячи наших соратников, обладавших не менее истовой верой в Орден и его дело, месяц назад по неизвестной причине превратились в стаю обезумевших зверей. Наш магистр, лорд-архитектор, человек, которому мы безоговорочно повиновались, речам которого внимали с благоговением, погиб – и его унесли птицы. Птицы! Ты сохраняешь верность идеалам и традициям, но отказываешься посмотреть правде в глаза. Вспомни Клятву Паладинов! Мы же давали ее вместе!

– Не надо, брат! – попросил Вольфганг почти жалобно. – Не…

– Клянусь хранить и преумножать! – чеканил Рихард строки старой орденской клятвы. Слова его гулким эхом разносились под сводами ночного леса. – Клянусь созидать и исцелять ради торжества света над тьмой! А если нарушу я свои обеты, если, предав истину, ступлю на путь лжи, пусть душа моя ввергнута будет в предвечный мрак, пусть когтями разорвут ее совы и вороны, обитатели беспросветных чащ… помнишь? Совы и вороны, Вольф! Они пришли за ним, и мы оба знаем это!

– Но ведь магистр…

– А что нам известно о магистре или его делах? Человек слаб, и чем выше он стоит, тем слабее становится. Пророчество исполнилось, появление птиц свидетельствует лучше любых документов о том, по какому пути он двигался. Никто и никогда раньше не слышал о подобном! Часто ли птицы уносят людей? А тут фигура речи, красивая фраза вдруг воплощается в жизнь! Мы стояли там и все видели.

– Да я до сих пор понятия не имею, что мы видели!

– Врешь! Причем не мне, а себе врешь! Ты все отлично помнишь и отлично понимаешь, но отказываешься в этом признаться! Наш возлюбленный наставник, лорд Раттбор ввергнут в предвечный мрак, а с ним и весь Орден. История Паладинов закончилась тем вечером. Башни сгорели, в них погибли архивы! А рыцари или перебиты или бродят по окрестным полям, выкрикивая нелепую околесицу и размахивая обломками мечей.

– Не все! – возразил Вольфганг. – Кроме нас, есть и другие, кто сохранил рассудок!

– О, да, я их видел. Хорошо разглядел, как эти… светочи разума, пользуясь суматохой, выламывали дверь в орденскую сокровищницу или накачивались до беспамятства медовухой в погребах. Сколько бы рыцарей ни уцелело, Ордену уже не возродиться. Его время прошло. Наверное, ты единственный, кто еще готов проповедовать прежние идеалы и следовать им.

– Ну хорошо. – Вольфганг поднял руки над головой, словно признавая свое поражение. – Хорошо. Но тогда объясни мне, Рихард, почему ты согласился последовать за мной? Почему помогаешь нести книги к алхимикам? Почему, когда мой конь пал, ты отпустил своего? Зачем все это, если теперь значение имеют другие вещи?

Рихард молчал. Они долго смотрели друг на друга, одинаково высокие, широкоплечие, светловолосые. На удивительно похожих лицах застыло одно и то же выражение: сердито сдвинутые брови, прищуренные глаза, плотно сжатые тонкие губы. С раннего детства, когда различить их могла только мать, братья гордились своим сходством и всячески подчеркивали его: носили одну и ту же одежду, единообразно заплетали волосы, одинаково двигались, говорили, дрались. В пятнадцать лет, упав с лошади, Вольф обзавелся длинным шрамом на спине, но уже через несколько недель такой же появился и у Риха. Став послушниками в Ордене Паладинов, они получили абсолютно идентичные доспехи, а для того, чтобы наставники и командиры все-таки могли определить, с кем конкретно имеют дело, на правых наплечниках близнецы выцарапали начальные руны своих имен – «Р» и «В».

Они никогда не расставались, очень редко ссорились, понимали друг друга с полуслова, и каждый всегда готов был вступиться за другого в споре или схватке. Братья представляли собой единый монолит с двумя лицами, который казался нерушимым, но все же дал трещину месяц назад, в покоях на вершине Заставной Башни, когда окровавленная ворона, сидя на лице магистра, прокричала свое проклятье.

– Сдаюсь, – сказал наконец Рихард. – Я наговорил много глупостей. Прошлое ушло, но книги, что мы несем, сохранят его в себе. Прошлое ушло, но в нас по-прежнему течет одна кровь. Поэтому можешь рассчитывать на меня. Как раньше. Мир?

Он протянул руку, и Вольфганг без промедления пожал ее, широко улыбнувшись.

– Твои кошмары скоро прекратятся, брат. Вот увидишь.

– Мне бы такую уверенность. Сколько еще до рассвета?

– Немало. Ты поспал всего пару часов. Может, снова ляжешь?

– Ни за что. Глаз не сомкну до следующего заката. Разведем огонь?

– Пожалуй. И еще… – Вольфганг многозначительно подмигнул. – У меня осталась почти не тронутая бутылка вина.

– Это когда я засыпал, она была «почти не тронутая», а сейчас, наверное, уже выпита до дна?

– Возможно, незаметно подкрались враги и немного уменьшили наши запасы, но на пару достойных порций грога должно хватить.

– Великолепно.

Братья быстро соорудили костер, подвесили над ним черный от копоти котелок, наполненный вином с ароматными пряностями. Вдыхая запах закипающего грога, вглядываясь в языки пламени, пляшущие на сложенных шатром поленьях, каждый из них думал об одном и том же: о реке времени, которая, как и любая другая река, течет только в одном направлении. О девушках, что ждали их теплыми летними вечерами, о матери, что ждала их всегда, о верных друзьях, чей голос им больше никогда не услышать. Каждое мгновение уникально и бесконечно – в башнях Паладинов этой заповеди учили в первую очередь: так юных послушников готовили к суровому быту рыцаря, полному смертей, расставаний и горя. Случившееся однажды больше не повторится, но навсегда запечатлит себя в вечности, а потому цените моменты счастья, запоминайте их, носите с собой – тогда вам будет, ради чего сражаться.

Братья хорошо усвоили эту простую истину, и в течение последнего месяца только она не давала им сорваться в беспросветную пропасть отчаяния. Теперь они хранили жизни тех, кто погиб, обезумел, бесследно сгинул в хаосе, обрушившемся на мир.

К полудню близнецы выбрались на широкий тракт, ведущий на юго-запад. До крепости алхимиков, конечной цели их путешествия, оставалось еще около четырех суток пути. Здесь, в приграничных землях, несмелое освоение которых началось лишь после подписания мирного договора с орочьими каганатами около полувека назад, редко встречались деревни, поля или фермы. С обеих сторон серой, непроглядной стеной возвышался старый лес. Иногда на дорогу выходили ворота хорошо укрепленных усадеб, но людей не было ни видно, ни слышно. В прошлом году братьям довелось сопровождать караван, направлявшийся к алхимикам по этой же дороге, а потому они знали, что впереди должен стоять большой постоялый двор.

– «Медвежий дом», – настаивал Рихард. – Я точно помню!

– Ничего подобного. «Медвежий угол». «Угол»! В этом есть смысл: в глухой чаще, на самой окраине цивилизованного мира прячется уютный уголок спокойствия.

– Смысл, может, и есть, – кивнул Рихард. – Но только называется он «Медвежий дом».

– Да с чего бы ему вдруг так называться?

– Откуда я знаю! Но память меня не подводит.

– Посмотрим, как ты запоешь, когда увидишь вывеску!

– Торжествующе запою.

Братья бодро вышагивали по пустынному тракту, который уже начал понемногу сдаваться под напором леса: между колеями, там, где колеса бесчисленных телег не утрамбовали почву до каменной твердости, поднималась тонкая поросль дикой малины, а обочины захватывала буйно разросшаяся крапива. Всего за месяц ширина дороги уменьшилась на треть. Пожалуй, к осени пройти здесь станет невозможно.

Заплечные мешки братьев совсем не тяготили их – внутри не оставалось ничего, кроме нескольких книг, летописей Ордена, спасенных ими из пожара. Что же до провианта, на двоих оставалось три сухаря, яблоко, сушеная рыбина и наполовину пустая коробочка со специями. Постоялый двор со спорным названием должен был стать не только местом отдыха, но и источником пополнения запасов съестного.

– Зря ты сомневаешься в моей памяти, – сказал Рихард. – Вот впереди поворот. Сразу за ним мы увидим огромный дуб шириной с полдороги. От этого дуба до нашего «Медвежьего дома» не больше трех миль.

Вольфганг пожал плечами:

– Оттого, что ты часто упоминаешь вымышленное название, оно не станет реальностью.

– Кончай притворяться! Признай свою неправоту сейчас и сможешь избежать позорного поражения в дальнейшем.

Перешучиваясь, братья миновали поворот.

– Ну, что я говорил! – воскликнул Рихард. – Вот и…

Они действительно вышли к дубу. Гигантское, сказочно старое дерево сильно выступало из ровной стены леса, словно выползая на дорогу. Могучие корни разбегались в разные стороны узловатыми щупальцами, ствол, обхватить который не смогли бы и четверо мужчин, слегка накренился вперед, отчего иллюзия застывшего движения становилась сильнее. Большая часть ветвей давно высохла, но на некоторых еще росли зеленые листья.

Дуб стоял здесь очень давно, и год, миновавший с той поры, как братья проходили мимо него в прошлый раз, казался мгновением на фоне столь долгой жизни. Но кое-что изменилось.

Год назад на нем не было повешенного.

Веревка слабо поскрипывала под тяжестью грузного тела. Длинные светлые волосы падали на лицо, милосердно скрывая его от посторонних взглядов. По одной из босых ступней медленно ползла черная мохнатая гусеница. Перед тем как вздернуть, человека раздели и разули, оставив лишь льняную исподнюю рубаху.

– Недавно совсем, – пробормотал Вольфганг. – Стервятники не успели слететься.

Рихард поморщился: любое упоминание о птицах будило в нем отзвуки того, что он видел в снах. Повешенным, по крайней мере, ничего не снится.

Вольфганг огляделся. Лес вокруг молчал и не давал подсказок. Лес видел все, наблюдал за последними секундами жизни этого человека, а теперь так же пристально изучал братьев, не собираясь делиться с ними своими секретами.

– Может, он сам? – неуверенно спросил Рихард. – От безысходности?

– Ну, влезть наверх, привязать веревку и прыгнуть мог, – сказал Вольфганг. – Но сам вряд ли пришел сюда босиком, да без штанов.

– Верно… постой-ка, а что у него на груди?

– Где?

– Вон, на рубахе, под волосами. Вроде бы вышивка зелеными нитями.

– Зелеными? Это не… – Вольфганг проследил за взглядом Рихарда и побледнел. – Знак?

– Похоже на то.

– Надо снимать бедолагу. Ну-ка, подсади меня…

С помощью брата Вольфганг забрался на нижнюю ветку, соседнюю с той, на которой была закреплена петля. Вытащив кинжал, он принялся рубить веревку. Отсюда ему без труда удавалось различить узор, вышитый с правой стороны от ворота рубахи. Роза о четырех лепестках, а внутри – меч, становящийся цветком. Герб Ордена.

Только после пятого удара веревка порвалась, и тело рыцаря упало на траву. Волосы разметались, открыв уже посиневшее лицо, обрамленное аккуратной бородкой, с правильными, некогда приятными чертами. Несчастный был лишь на несколько лет старше братьев.

– Знаешь его? – спросил Вольфганг, спрыгнув следом.

– Нет. Никогда не видел. А ты?

– Тоже. Наверное, не из нашей Заставы.

– Интересно, откуда он ехал?

– Гораздо интереснее, почему не доехал.

– Да уж.

Близнецы срезали с шеи заскорузлую петлю, оттащили тело с дороги настолько далеко, насколько позволил бурелом, положили под упавшей березой, завалили хворостом. Такого кургана не хватит, чтобы защитить тело от лесных зверей, но укрыть его от глаз прямоходящих хищников он в состоянии.

Отсалютовав неизвестному соратнику, братья вернулись на тракт и продолжили путь. Только теперь им стало не до шуток или споров: положив ладони на рукояти мечей, они встревожено озирались, напряженно замирали при каждом шорохе, доносившемся из чащи. Лесная тишина соткана из скрипов и шелестов, шуршания и шепотов – она без труда поглотит звук шагов, а те, кто расправился с Паладином, могли оставаться поблизости.