И он оттянул голову шага на два, на три назад.
      А сеньор Руй, решивший, что чудовище, как это обычно делают змеи, приготовилось выбросить голову для нападения, низвергся с облаков своих грез в собственный стиснутый правый кулак, меч сверкнул, взлетел вверх, и сеньор Руй сделал выпад, причем лезвие меча при ударе издало дребезжащий звук, будто им вслепую рубили наотмашь в мастерской жестянщика или на свалке щебня; и этот лязг яснее всяких слов сказал о никчемности меча и о его бессилии. Однако что-то промелькнуло в воздухе, отлетев в сторону, в придорожные кусты: то была верхушка фиолетового рога, красовавшегося на лбу дракона.
      Но сам дракон, похоже, не был расположен к игре - или просто оторопел. Ибо он повернул могучую голову направо, убрав ее с дороги, и сразу вслед за тем весь гигантский кряж его туловища, нараставший от длинной шеи до зубчатого наспинного хребта высотой с дом и сбегавший далее к бесконечно длинному хвосту, проволокся мимо рыцаря, отскочившего в сторону, и этот плавный разворот, если принять во внимание массу и размеры зверя, был исполнен поистине совершенной грации. А чудовище уже с шумом и треском уползало лесом вправо, вниз по склону, оставляя за собой опустошенную просеку, и уползало с такой скоростью, что за ним не угнаться было даже на коне.
      Сеньор Руй стоял как вкопанный и смотрел на свой меч, на котором появились две зазубрины. Правая рука еще ныла от сильного удара. Так он стоял долго. Что-то звякнуло сзади. Он обернулся, увидел Говена, чье белое как полотно лицо выделялось на буро-коричневом фоне леса, увидел стремянных, робко жавшихся поодаль и во все глаза глядевших на своего хозяина как на сказочного богатыря, увидел лошадей - и верховых, и вьючных. Говен опустился перед ним на одно колено и поцеловал руку, сжимавшую меч. Сеньор Руй провел левой рукой по его волосам, потом неловким движением засунул меч в ножны.
      - Вы величайший герой всех времен! - воскликнул Говен, не подымаясь с колен. - Вы на наших глазах обратили дракона в бегство...
      Сеньор Руй подошел к своему коню и похлопал его по шее.
      - Поехали... Скоро устроим привал, - сказал он наконец. - Туда! - И махнул рукой в сторону, откуда они приехали.
      Говен ошеломление уставился на него.
      - А Монтефаль?.. А герцогиня?.. И потом, в той стороне лес, может быть, кончится быстрее! Иначе нам опять придется ехать недели три, - робко выговорил он.
      - Ну, раз так... - ответил сеньор. - Тогда - по коням, и в Монтефаль! И они поскакали рысью, несмотря на то что дорога еще некоторое время шла в гору.
      2
      Спустя дней восемь после встречи с господином и повелителем лесов они устроили очередной привал на отлогом, лишь кое-где поросшем кустарниками холме. А на другое утро, не успели они проехать и получаса, стволы все заметнее стали расступаться, будто подаваясь под напором открытых просторов: лес, вне всякого сомнения, кончался. Сеньор Рун выслал вперед пешего дозорного, и вскоре тот, запыхавшись, прибежал обратно и рассказал о необозримом крае, далеко раскинувшемся во все стороны, о селениях, дорогах и церквах, а особенно о крепости со множеством башен и ворот, видневшейся в глубине долины.
      - Это Монтефаль, - сказал Родриго.
      И он велел прицепить к древку копья треугольный флажок - свой знак вольного рыцаря, - надел на голову шлем, а на левую руку щит с зеленой и золотой поперечными полосами, до сих пор лежавший внутренней стороной кверху на одном из вьючных седел, и натянул на руки тяжелые перчатки. Destrier тем временем был снаряжен как для турнира, и Родриго взмахнул в седло. Каждый из стремянных достал из вьюка по серебряному охотничьему рогу и, держа его у бедра, подбоченился на коне; так радостно и уверенно они давно себя не чувствовали.
      А Говен надел свой лучший, плотно облегающий кожаный камзольчик и панталоны - цветов своего сеньора. И они припустили сначала рысью, а потом, когда лес поредел, и галопом.
      Когда они, прискакав на опушку, осадили копей на мягком лугу, когда их взорам, как необъятный сине-зеленый вал, открылся новый простор, в котором перемешалось четкое и размытое, явственно различимое и подернутое дымкой, - тогда у них за спиной, троекратно сыгранная стремянными, победно грянула фанфара вольных рыцарей де Фаньесов, не раз скликавшая более ражих предков Родриго на веселую охоту.
      А издалека - казалось даже, что прямо с летнего неба, привольно раскинувшегося над ними, - через несколько мгновений донеслись с зубцов крепостных стен, из глубины долины, щедрые и все нараставшие ответные призывные звуки; то были трубы Монтефаля.
      Как один день пролетели последующие недели. Лишь на мгновение задерживались они на подернутом дымкой небосклоне - там, где проступали контуры далекого и, похоже, довольно большого города, а дальше контуры селений и одинокие силуэты крепостей, - и вот уж еще одна из этих недель завершилась воскресной службой в замковой часовне Монтефаля, часовне с темными стенами, которая скорее заслуживала названия храма или даже собора и которая, однако, терялась в обширных герцогских владениях, как случайный мрачный тон в этом изобилии золотых крыш и башен из белого и светло-желтого камня. Кое-где сверкали и синие, как молния, купола. И повсюду на этом широко раскинувшемся холме были сады - сады простые и висячие, узкие и маленькие садики, взбегавшие вверх и сбегавшие вниз вдоль высоких наружных стен; они соединялись лестницами и лесенками, приводившими на уютные балкончики или заключенными в крытых переходах, выложенных изнутри голубым лазуритом; и вдруг, на очередном повороте, сквозь проем мавританской арки взгляд срывался и падал вниз, ошеломленный разверзшейся перед ним бездной, в которой улица, вал и ров казались там, внизу, совсем крохотными. Совершенно незаметно по этим извилистым дорожкам в тени садов и аркад можно было подняться куда угодно, вплоть до самой верхней башни замка, причем у вас даже не возникало ощущения подъема.
      Словно пленной была жизнь в этом лабиринте, то и дело открывавшем взору новые, еще неведомые кущи в садах и погруженные в полумрак или прошитые солнечными нитями огромные комнаты, порога которых дотоле не переступала нога человека.
      Как один день пролетели эти недели, но при всем том время будто и не текло, и все, что происходило, оставалось в настоящем и повисало в замершем времени, как дым в неподвижном вечернем воздухе или как облака на безветренном летнем небе; еще слышал сеньор Руй цокот копыт под собой на подъемном мосту при въезде в замок, гром труб над собой в надвратной башне, еще видел вдали дворцовую лестницу, сбегающую от парадного входа на просторный двор, видел на ней шумящие волны застывшей в ожидании свиты, мягкие маслянистые переливы парчи, серебряное свечение доспехов и посреди всего этого маленькую, хрупкую темноволосую женщину, от которой все держались на отдалении, будто ее окружала угроза; лишь он один соскочил с коня и зашагал прямо к ней вверх по лестнице, все выше и выше, и навстречу стальному звону его доспехов она благосклонно спустилась на две ступеньки. Слышал он и то, как он по ее настоянию все рассказывает ей, сидя подле нее в холодноватой пустынной зале белых и серебристых тонов; и собственный голос звучал для него очень трезво, что, впрочем, вполне соответствовало манере рассказа.
      - Стало быть, вы обратили в бегство дракона, - молвила она, и потом вдруг: - А где тот обломок фиолетового рога?
      Когда он ответил, что обломок, верно, так и валяется в кустах, справа от дороги, он ощутил на себе ее быстрый взгляд как вызов.
      И все это равно могло происходить и нынче, и вчера, и месяц назад...
      Сеньор де Фаньес видел герцогиню ежедневно, а дважды или трижды чести быть принятым ею удостоился Говен. У пажа, которому вскоре предстояло посвящение в рыцари, она брала уроки игры на лютне.
      - Ваш паж, - сказала она однажды сеньору де Фаньесу, - рассказывает о приключении с драконом так живо, что, когда я слушаю его, мне кажется, я сама была при этом. Он любит вас безмерно и почитает как героя.
      В соборе, где Говей в рыцарских доспехах нес почетную вахту в ночь перед своим посвящением, гудел орган во время торжественной мессы и свет падал сверху и с боков отвесными стрелами и пучками, пробиваясь сквозь курившийся голубоватым дымом фимиам. Свершал церемонию марешаль Лидуаны, и свершал ее мечом сеньора де Фаньеса: о том попросил Говен. А после юный рыцарь получил в дар от своего бывшего господина меч, на котором остались две зазубрины - след удара о голову дракона.
      И теперь у сеньора де Фаньеса был другой оруженосец, сын английского графа, очень смышленый мальчик, с прозрачно-белой кожей и рыжими волосами. С ним он играл в шахматы, полулежа на оттоманке, в одном из ступенчатых садов перед отведенными ему покоями, высоко над высокими крепостными стенами и над всей долиной. Время от времени сеньор надолго задерживал пешку или ладью в руке, но смотрел он не на доску, а вдаль, в сторону горизонта, на котором вырисовывались очертания другого, похоже, довольно большого, города, а дальше контуры селений и одинокие силуэты крепостей.
      А маленький граф делал вид, что ничего не замечает, и никогда не выказывал удивления, будто всецело занятый игрой.
      Однажды сеньор послал пажа за вином. Когда" кувшин появился на столе рядом с шахматной доской, он поднял глаза и увидел перед собой Говена тот встретил маленького англичанина и взял у него кувшин, чтобы еще раз услужить своему бывшему господину. Теперь перед сеньором де Фаньесом стоял молодой рыцарь, одетый уже в цвета собственного дома, в длинном плаще, ниспадавшем с плеч; а знак его достоинства, широкий белый пояс из оленьей кожи поверх камзола, украшен был мечом сеньора де Фаньеса.
      - Вот нежданная радость, мой друг. Садись, - сказал Родриго, встав со своего стула.
      Паж тихо подошел сзади и налил сеньорам полные кубки.
      Окрестностей почти не было видно: все тонуло в золоте падавших искоса лучей солнца, которое уже запылало багрянцем и зажгло буйным свечением зелень листьев и краски цветов, густыми гирляндами обвивавших крепостные стены.
      - Тут живешь, как в зачарованном царстве, - сказал Говен, устремив взор вдаль, в золотую паутину солнечного света.
      - Да, я могу себе представить твои чувства, - ответил Родриго, не поднимая взгляда.
      - А вы? - спросил юноша, явно озадаченный таким ответом.
      - Я не зачарован и, как видно, едва ли уже смогу когда-либо стать зачарованным.
      - Здесь, при дворе, - после некоторого молчания сказал Говен, - есть немало рыцарей, что почли бы за великую честь быть вашими посланцами у герцогини и просить для вас ее руки.
      - Этого, похоже, ждут с нетерпением?
      - Похоже, что так.
      - И удивляются, что я медлю?
      - По-моему, да.
      - Я видел ее в глазах дракона, - вдруг сказал Родриго и в ответ на растерянный, изумленный взгляд Говена заговорил взволнованно и быстро; опустившись на оттоманку, он тут же снова встал и говорил уже как бы в пространство, вперив взор в вечерние дали: - Я видел ее там, Лидуану, как и все, что было и есть в моей жизни, все сразу, не только прошлое, но, по-моему, и будущее. И для меня, когда мы въезжали в замок, ее фигурка там, на лестнице, была как бы совершенно сама по себе, маленькая, хрупкая, темная, без всякого ореола новизны - или будто явившаяся из какого-то иного мира. Монтефаль не станет моим приключением, и целью моей он не был, я это понял сразу, еще не успев вынуть ногу из стремени. Здесь все залито светом, таким легким и ясным. А там вон, кстати, вдали, в лучах заката, контуры другого, похоже, довольно большого, города... Не удивляйтесь, сеньор Говен, но я вижу все ясно и четко, и немножко дальше этой крепости, и мне интересно, что за силуэты проступают там, на горизонте. Но они уже не манят меня. Вот это и отличает мою сегодняшнюю жизнь от моей прежней и вашей теперешней. Вы можете испытывать тоску по женщине, или по дальним краям, или по тому и другому одновременно, ибо тот ореол, о котором я говорил, может окружать не только страны, но и отдельного человека, а бывает, что он окружает и ту или иную вещь или давно позабытую местность...
      Глаза Говена зажглись темным блеском; и напряженный интерес в них, похоже, вызван был не одним лишь дружеским участием.
      - Мы слишком поздно, - продолжал Родриго, - приходим к тому, что составляло и составляет суть нашей жизни, - к средоточию, стало быть. После встречи с драконом я отчетливей вижу заросшую сочными травами зеленую долину, прорезанную ручьями, в зеркале которых темнеет прибрежная зелень и становится глубже, на оттенок ближе к бурой черноте дна, высвечиваемого солнцем. Какая высокая трава! И виднеются мельницы. Одна из них... сожжена и заброшена.
      Оба помолчали. Солнце уже скрылось за зубцами стен и иглами церковных колоколен города на горизонте.
      Родриго быстро подошел к Говену и обнял его за плечи.
      - Ты уже носишь белый пояс, - сказал он с улыбкой, - но любишь ты, как паж. Что же до меня - я отправлюсь дальше в путь.
      Они еще стояли так вот рядом, и Говен положил руку на плечо своего прежнего сеньора, как вдруг на них с вершин крепостных башен обрушилась истинная гроза - то запели трубы, и все время, пока крепость, куда ни глянь, полнилась непривычным оживлением, этот беспрестанный немолкнущий гром низвергался на них, как водопад, заглушая все и вся.
      3
      На том же месте, где много недель назад лес отпустил из своего плена сеньора де Фаньеса и его свиту, вдруг объявились новые всадники.
      Похоже, приключение, целью которого был Монтефаль, входило у рыцарей в обычай.
      На сей раз это был немец, сеньор Гамурет Фронауэр.
      Ему тоже пришлось повествовать и о своем странствии, и о встрече с драконом, сидя подле герцогини в холодноватой пустынной зале белых и серебристых тонов. Призваны были и Родриго с Говеном. Фронауэр, добродушный великан ростом с лесную ель, со взъерошенной белокурой гривой, рассказывал о своих похождениях на латыни, которой всяк тогда владел, рассказывал не торопясь, со вкусом, примешивая к своей речи немецкие слова и целые предложения и то и дело с видимым удовольствием прикладываясь к кубку.
      - Двадцать томительных дней тряслись мы по этому лесу - в нем ведь, с позволения сказать, не погарцуешь, так и едешь сонным цугом, - и я уже совсем было верить перестал в эту тварь и всякие там басни. Но вот сорванцу моему, - он тряхнул белокурой гривой в сторону своего оруженосца, стоявшего у него за спиной и следившего за всем смешливыми шустрыми глазами, - сорванцу моему вынь да положь дракона, пристал и все тут; так и пришлось напролом сквозь колючий кустарник ломиться. А кругом тишь да гладь. Позже, однако же, нам довелось наскочить...
      Так он рассказывал - обстоятельно, неспешно, а расторопный верный "сорванец" то и дело подскакивал к столику с кувшином и кубками, стоявшему справа от его господина, и наливал снова.
      Бравому Фронауэру в этом приключении едва не пришлось туго. Примерно на том же месте, что и сеньора де Фаньеса, его перехватил змей, только на сей раз чудовище, видать, лучше выспалось, держалось весьма бодро и вполне расположено было к жуткой игре; к счастью, аппетит в нем и на этот раз не разыгрался при виде людей, затянутых в кожу и железо. Сеньор Гамурет, оставивший, подобно де Фаньесу, пажа и стремянных при обезумевших и, стало быть, совершенно не годившихся в дело лошадях, бодро ринулся в атаку, но вдруг обнаружил, что со всех сторон окружен змеем, свернувшим свое гигантское тело в кольцо, - окружен будто валом, но валом движущимся, потому что расходившийся змей с неуклюжей прытью завертелся по кругу, точно его вдруг обуяло желание укусить себя за хвост, и не обращал ни малейшего внимания на человечка в серебре и железе, который стоял в центре этого исполинского круга и перед глазами которого, подобно бегущей цепи холмов, мелькал то высоко вздымавшийся, то снова опадавший огромный драконий хребет. Рослые охотничьи псы Фронауэра - он прихватил с собой четверых - бесновались с обеих сторон кольца, норовя вцепиться зубами в змея; против роговой брони и наростов то были, конечно, бессильные потуги, но псы с их остервенелым лаем и прыжками, казалось, лишь увеличивали удовольствие, получаемое чудовищем от этого хоровода, и заставили его совершенно забыть о заключенном в кольцо рыцаре; слева же и справа от дороги лес валился, как подкошенный, так что летели и щепки, и стволы. Но странный этот плен сеньора Гамурета длился не долго, и времени на раздумье у него тоже было немного, ибо в тот самый момент, когда он вознамерился обрушиться на змея с мечом, по растревоженному лесу неожиданно - к счастью для Фронауэра, надо сказать! - пронеслось огромное стадо оленей. Это стадо, видимо, заинтересовало дракона гораздо больше всяких там шавок и серебряных человечков, потому что он разомкнул кольцо, ринулся, круша лес еще беспощадней, вдогонку за спугнутой поживой и был таков.
      А Фронауэру стоило немалых трудов отозвать назад обезумевших собак.
      Одну из них он велел слугам привести в залу; не долго думая, раскрыл ей пасть и, раздвинув клыки, показал герцогине два зуба, сломанных о чешую дракона.
      - Стою я в этом сатанинском котле и думаю: ну, дело мое швах, - так описал сеньор Гамурет свое состояние в центре ужасного круга. - А паж и мои кнехты с лошадьми, те тоже не меньше меня струхнули, аж пот прошиб.
      - Однако же вы успели сбить у чудовища, прежде чем оно спаслось бегством, вот это украшение с головы! - заметила Лидуана и указала на фиолетовый рог, который еще прежде был внесен на шелковой подушке и положен у подножия герцогского трона. - Ваша храбрость достойна всяких похвал.
      Она перевела взгляд с Фронауэра на сеньора де Фаньеса.
      - С позволения сказать, - несколько оторопело ответил сеньор Гамурет, какая уж тут храбрость. Не очень-то расхрабришься, когда на тебя несется целая гора. А что до этого рога, то я его не сбил, а нашел позже, чуть подальше от того места, где мне повстречался дракон.
      - А где этот рог лежал? - спросила герцогиня, слегка подавшись вперед. - В лесу или прямо на дороге?
      - Мы нашли его справа от дороги, в кустах. По правде говоря, не мы, а собаки. Вдруг они все сбежались туда, сбились в кучу, подняли лай, визг. Мы, понятное дело, решили поглядеть. И не удивительно, что они его нашли: у штуковины у этой такой сильный запах! Я бы сказал, сладковатый и довольно тонкий.
      - Ах, вот оно что! - воскликнула Лидуана. - Все время, пока вы тут сидели и рассказывали, сеньор Гамурет, я думала, откуда этот странный аромат, и решила потом, что вы употребляете очень редкостные и изысканные благовония.
      - Вот уж чего никогда в жизни не употреблял! - сказал Фронауэр, несколько озадаченный, и, возможно, заподозрил даже, что над ним собираются поиздеваться. Легкая морщинка прорезала его лоб над коротким прямым носом.
      - Сеньор Родриго, скажите, чем это пахнет? - улыбнувшись, спросила Лидуана и знаком велела пажу поднести рог испанцу.
      Руй де Фаньес наклонился над странным трофеем, который он недавно, обливаясь смертным потом, добыл у дракона. Полузакрыв глаза, он вдохнул этот запах. Лицо его хранило совершенную серьезность. Лишь несколько мгновений спустя он поднял взгляд, но, когда медленно заговорил, смотрел не на Лидуану.
      - Наверное, так пахнет в заросших сочными травами зеленых долинах, прорезанных тихими ручьями, в зеркале которых темнеет, отражаясь, прибрежная зелень. Вполне возможно, что там и растут цветы с таким вот терпким и тонким ароматом, как у этого змеиного украшения.
      - Это вы хорошо сказали, - промолвила Лидуана, и наступило молчание.
      Сеньор Говен, настроение которого заметно омрачилось в первый момент по прибытии Фронауэра, потом несколько ожил. Но все-таки юношей владело немалое беспокойство, и оно-то однажды привело его в ступенчатые сады под аркадами, расположенные перед покоями его бывшего господина.
      Он нашел сеньора де Фаньеса лежащим на оттоманке с закрытыми глазами. А позади прикорнул его паж, склонив головку на подлокотник тяжелого кресла. На маленьком столике рядом с оттоманкой стоял кувшин с вином и лежала шахматная доска, но фигуры на ней либо валялись на боку, либо были небрежно сдвинуты.
      Говен остановился в углу маленькой галереи и прислонился к стене, на которой в лучах солнца сверкали разноцветные черепицы. С миниатюрных колонн свисали пышные зонтики соцветий. Теплое летнее небо кое-где прорывалось сюда, нависая большими синими лоскутьями, а вдали, над горизонтом, раздвигалось вольно и широко.
      Здесь был покой. Здесь мир, который мы то и дело из страха и загнанности сердца оставляем без внимания, мир, мимо которого он сам, Говен, проходил полный тревоги, - здесь этот мир вступал в их жизнь отовсюду, как в дом с множеством ворот. Здесь резвился мотылек, и он тоже, с его легкими и случайными порывами, был заключен для стороннего взора в эту оболочку умиротворенности и покоя.
      По видимости, оба дремали - и сеньор, и паж.
      Говен следил за мотыльком. Тот был фиолетовый - примерно тех же тонов, что и осколок драконьего рога, - а цветы, которые он облетал, были сочного желто-коричневого цвета.
      Постояв минуту, Говен тихо удалился.
      В одном из внутренних садов он повстречал марешаля герцогини, который совсем недавно, с мечом Родриго в руке, посвящал его в рыцари. Сей седовласый муж шел в своей отороченной мехом шелковой мантии по длинной аллее, усаженной невысокими липами, чьи кроны густо сплелись над головой, образуя свод; в конце аллеи видна была маленькая, увитая плющом дверь, из которой и вышел старый воин и придворный, пожелавший прогуляться в саду.
      На какое-то мгновение ноги Говена сами замедлили шаг, но галантная выучка одержала верх, и юный рыцарь смело пошел навстречу старцу; тот шествовал медленно, и юношу охватило странное смятение, ему даже пришлось усилием воли взять себя в руки, как будто его ожидало впереди некое решение - его, брошенного в пустоту между пропастью отчаяния и синим небом надежды.
      Настал момент почтительного поклона. И встречен был этот поклон так приветливо, что почти все опасения улетучились.
      - Смотрите-ка - мой крестник! - сказал престарелый марешаль. - Не хотите ли ненадолго составить компанию старику, сын мой?
      Говен еще раз поклонился - по обычаям того времени, не низко, а лишь слегка, и чуть заметно развернувшись в поясе.
      Солнце пронизывало листву белым дождем светящихся стрел.
      Они пошли рядом; сеньор Говен придерживал шаг - дань уважения юноши к медлительности старца.
      Но подобно тому, как всякий юноша, если только он благороден и чист, не ощущает под старческим взглядом той ершистости, той настороженности, которые обычно давящим обручем стискивают его сердце, так и Говен почувствовал благотворное облегчение - будто после долгой скачки ему расстегнули панцирь, - когда марешаль, не обинуясь, сразу приступил к делу, столь глубоко и столь болезненно задевавшему юного рыцаря с тех пор, как он прибыл сюда.
      - Я вижу, вы все печалитесь в последние дни, сеньор Говен. Точнее, со дня прибытия этого рыцаря из Фронау. Но оно вовсе не такие чувства должно в вас вызывать.
      - А какие же? - спросил Говен простодушно, тихим голосом.
      - Поверьте мне, юноша, часто человек в сердечной тоске своей намеренно не желает выглянуть в широкий мир, хотя именно там один-единственный взгляд мог бы обнаружить выход. Но тоска эта слишком любит и лелеет собственную слепоту.
      - Но я-то свое несчастье ясно вижу!
      - Да вот только его и видите. И заплутались в нем, как в дремучем лесу. Не страшитесь топора, именуемого рассудком, - он способен прорубить вам путь. И тогда, может быть, вы увидите перед собой просторы, увидите солнце, о котором не отваживались мечтать.
      - Я не отваживался питать надежду, а если и отваживался, то сразу же ее подавлял.
      - Не о надежде или страхе я веду речь, мой друг. Стать выше и того и другого я вам, конечно, настоятельно советую. Но в какое бы положение ни поставила нас судьба, надо уметь обращать его себе на пользу. Уметь видеть, что в этом положении можно сделать. Вот и выходит, что лишь от нас самих получает свое острие стрела, даже когда она уже летит по воле господа, и в этом-то непостижимом чуде, думается мне, проявляются истинное достоинство и ценность человека. Тут немногое нужно - только ясный взгляд и послушная, твердая рука. Если на эти добродетели уповают государственный муж, полководец, художник, которым их великие дела, однажды провиденные и осознанные, придают силу и смирение также и для свершения всех малых дел, постоянно сопутствующих великим, то я не вижу причин, почему бы влюбленному юноше не руководствоваться тем же правилом в его деле - отнюдь не малом, это я прекрасно понимаю еще и сейчас, хотя уже стар.
      Он смолк, остановился на дорожке, вглядываясь в мерцающую сетку солнечных бликов на древесных листах, и лицо его время от времени вспыхивало, будто на короткий миг в этой груди снова поднимались бури давно прошедших лет.
      При слове "влюбленный" Говен уставился неподвижным взглядом на дорожку, усыпанную галькой, и галька эта вдруг разрослась в его глазах до огромных размеров, а шею залила горячая багровая волна, так что шелк колета показался ему прохладным.
      - И все-таки я не знаю, что тут можно сделать, - сказал он наконец, не поднимая глаз от земли.
      - Внимательно слушать, мой юный сеньор, и трезво смотреть на вещи. Остальное приложится.
      Последние фразы марешаль произнес особенно четко и даже с некоторой резкостью. Он, похоже было, лишь сейчас подошел к тому, к чему, видимо, стремился с самого начала беседы; и из поднесенной со всей благожелательностью чаши чисто сострадательного участия вдруг сверкнул ясный луч твердо преследуемой цели.
      Говен это почувствовал. Он почувствовал также, что сейчас нечто новое вступило в игру, что-то чуждое коснулось его, и уже готов был отпрянуть назад, в глухую, непроходимую чащу своей тоски, муки, надежды и отчаяния, ибо плутать в ней, подумалось ему, все-таки лучше, чем трезво и холодно глядеть на нее со стороны; но теперь уже внезапно вспыхнувшая надежда не позволяла ему замкнуть слух.
      - Я с радостью готов слушать вас, достопочтенный сеньор! Я постараюсь запомнить каждое ваше слово и последую вашему совету, если только смогу! с горячностью воскликнул он.
      - Вот и хорошо, - сказал марешаль, и по его тонкому лицу промелькнуло подобие улыбки. - Прежде всего: полагаете ли вы, что ваш бывший сеньор по-прежнему намерен жениться на герцогине? Ведь, строго говоря, время для этого еще не истекло. Может быть, кое-кто при дворе - я бы сказал, в противоположность мнению большинства, - склонен видеть в этом промедлении даже некоторую подчеркнутую дань приличиям. Не заговаривал ли с вами об этом вольный рыцарь де Фаньес?
      Говен прекрасно понимал, что марешалю важно было кое-что разузнать; и на мгновение ему подумалось, что было бы лучше всего - не только в интересах марешаля, но и в его собственных интересах - изложить то определенное, что он знал от сеньора де Фаньеса, в столь же определенных словах. Но он был не в состоянии выделить из того незабываемого разговора со своим бывшим сеньором точные слова, которые, собственно, и не были произнесены. Напротив, сеньор Рун, как ему казалось теперь, говорил тогда о вещах, для него неизмеримо более значительных, чем, скажем, намерение просить или не просить руки герцогини; потому он и о своем отказе от этого намерения лишь мельком упомянул в разговоре, так неизгладимо врезавшемся в память Говену. Не то чтобы юноша считал сейчас своим долгом умолчать о каких-либо определенных словах, сказанных тогда; нет, он вдруг почувствовал, что его долг - не допустить, чтобы тот странно доверительный час, когда уже заходило солнце за зубцы стен и иглы церковных колоколен города на горизонте, был использован как средство для достижения цели, какова бы ни была эта цель. Даже от одной мысли об этом в лицо ему ударила краска стыда.
      И он сказал:
      - Такого он мне ничего не говорил.
      - Тем огорчительней для вас, - ответил марешаль. - Ведь надо еще учесть, что с прибытием вольного рыцаря Фронауэра сеньор Родриго уже лишился возможности быстро действовать, ибо теперь ему едва ли к лицу проявлять внезапную поспешность. Что же до сеньора Гамурета, то он-то, по-моему, как раз склонен к быстрым действиям и едва ли остановится перед нарушением придворного этикета, если увидит, что настал его час. Тут он, однако, ошибается, и я бы не прочь был каким-либо приличествующим образом дать ему это понять.
      - А как вы это сделаете? И в чем, по-вашему, ошибается сеньор Гамурет?
      - В герцогине. Я с ней беседовал, и мне удалось доказать ей, что сеньор Гамурет отнюдь не самый подходящий человек для того, чтобы удостоиться чести стать герцогом Монтефальским, при всех его возможных рыцарских достоинствах, каковые оспаривать или хоть в малейшей мере подвергать сомнению я отнюдь не намерен.
      - Стало быть, это удалось... - только и смог выговорить Говен, сам с удивлением прислушиваясь к звуку собственного голоса. Его сердце вдруг как бы повисло в гулкой пустоте, тоскуя по теплу и уюту оставленного тела.
      - Да, удалось. Следует принять во внимание еще вот что: сколь единодушно государственный совет приветствовал бы брачный союз с сеньором де Фаньесом, столь решительно расходится он во мнении касательно этого немецкого сеньора. Если одни склонны видеть в нем желанного сильного властителя, то другим внушает опасения то обстоятельство, что он слишком чужд нам по крови, по своему характеру, и некоторые предупреждают даже, что он может ввергнуть страну в бессмысленные военные авантюры или, скажем, выказать внутри страны слишком своенравную и жесткую руку. Помимо того, будет весьма нелегко давать ему советы, ибо при его, бесспорно, несколько грубоватой и упрямой натуре государственный совет может утратить то безраздельное влияние, каковым он, ко благу страны, ныне обладает. К тем, кто так думает, принадлежу и я.
      Лишь смутно - подобно тому, как вдали мало-помалу начинают различать еле видимую точку, - лишь самым поверхностным и тонким слоем сознания воспринял Говен тот факт, что человек, стоявший перед ним, совершенно непостижимым образом выражал намерение занять его, Говена, сторону.
      - Если бы, однако, - продолжал марешаль, - мы хоть в какой-то степени могли знать намерения вольного рыцаря де Фаньеса, то есть, к примеру, будь нам твердо известно, что с его стороны уже не следует ожидать предложения, тогда появилась бы иная возможность, которую я вместе с подавляющим большинством членов государственного совета склонен расценивать как наилучшую. Поэтому, сеньор Говен, постарайтесь выяснить, что намеревается или чего не намеревается делать ваш бывший господин. Вам это наверняка не составит труда.