Марина

Марина металась по съемной Наташиной квартире, бессмысленно хватая и роняя все подряд: сумку, зеркало, одежду, какие-то грязные чашки.

Экономя деньги на операцию Наденьки, женщина сняла самую убогую квартиру из тех, что можно было найти. А постоянная усталость не позволяла ей хоть немного привести временное жилье в порядок. Да и зачем? Оно же временное. Ободранные стены, липкий от старости линолеум в отвратительных пятнах, подтекающие краны, выщербленная раковина.

Что же делать? Даже если врачи совершат чудо, неизвестно, сколько займет восстановительный период. Медицинская страховка у Наташи минимальная, значит, на содержание ее в больнице опять потребуются деньги.

Марина обессиленно опустилась на грязный продавленный диван с выпирающими отовсюду пружинами и услышала, как в замке скрежещет ключ.

Вошедший в квартиру мужчина, коренастый, седоватый, на вид лет пятидесяти, совсем не походил на грабителя или тем более на бандита, но Марина испугалась:

– Вы кто? Что вы тут делаете? Откуда у вас ключ?

– Я хозяин, – мужчина, похоже, удивился. – Моя квартира. Ты кто? – он говорил медленно, с трудом подбирая русские слова.

– Я дочь Натальи. Она в больнице, – сообщила Марина и подумала, что хозяин – это еще хуже, чем грабитель. Вдруг он ее сейчас выгонит?

– Больница – нехорошо. Завтра за квартиру нужно платить. Завтра, – он почему-то посмотрел на часы, подтянув вверх засаленный рукав обвислого джемпера, и постучал по циферблату. – Завтра. Или платить, или уходить. Понятно?

– Да, да. – Марина уцепилась за слово «завтра», как за спасительную соломинку. – Завтра, да.

– Платить? – мужчина неодобрительно покосился на ее распахнутую сумку, торчащую из-под стола.

– Да, да. – Марина изо всех сил закивала и даже попыталась улыбнуться. – Завтра.

Хозяин пожал плечами и ушел.

Какое-то время Марина бесчувственно следила за движением секундной стрелки: круг, еще один, и еще. Каждый казался бесконечным, отодвигая «завтра» в почти неразличимое «когда-то потом». Так успокоительно далеко, можно ничего не предпринимать, а главное – ничего не решать.

Сколько-то кругов спустя – десять? сто? – женщина отвела взгляд от циферблата. Нестерпимо горячее солнце, которое не могли удержать грязные стекла давно не мытого окна, заливало почти всю комнату: диван, стул, угол стола, сумка… Время из неспешно-медлительного, почти неподвижного, стало вдруг неудержимо-стремительным. Показалось, что к «завтра» тянется тугая, дрожащая от напряжения резинка – и сокращается, неумолимо сокращается. Никакого успокоительного «потом». «Завтра» вот-вот обрушится на Марину и раздавит. Потому что она не может – не может! – ничего решить, ничего придумать. Она в ловушке, и ловушка вот-вот захлопнется.

Вот если бы найти – ну хотя бы под диваном! – чемодан денег! Пусть он будет совсем небольшой, пусть не чемодан, а портфель – как тот, с которым она когда-то ходила в школу…

Женщина так ясно представила себе этот портфель, что даже заглянула под диван: дохлые мухи, сломанный карандаш, какие-то осколки.

Марина схватилась за телефон. Денег на счете почти не оставалось, но выхода не было. Она не может ничего придумать, не может никого спасти – ни маму, ни… Наденьку. Она, Марина, совсем одна сейчас, а ей так нужна поддержка. Ну хоть чья-нибудь!

– Юра! У мамы инсульт. Обширный. Она в больнице, состояние тяжелое, – торопливо говорила Марина, словно видела, как каждое слово сокращает остаток денег на счете. – И хозяин сейчас приходил, завтра за квартиру нужно платить. Юра! Я не знаю, что делать.

– Ч-черт! Работу ты не нашла?

– Нет. Не получается. И денег у меня только на обратный билет.

– Бросай все и прилетай. Наденька… ей… У нас очень мало времени. Будем здесь пытаться. Может быть, я в банке сумею ссуду взять или кого-то из старых друзей уговорю. Квартиру заложим, в конце концов!

– Но как же мама? Я же не могу ее так бросить.

– Марина! – он почти кричал. – Наташе ты сейчас не поможешь. Ты хоть представляешь себе, что такое обширный инсульт? Она наверняка только на приборах и держится. Вот с тебя завтра потребуют денег за содержание в больнице или вообще выдадут парализованное тело – и что ты делать будешь? Если медики родственников не найдут, то на улицу-то Наташу не выкинут, это все-таки больница. Возвращайся! Времени совсем не…

Из трубки покатились короткие гудки – связь прервалась. Марина попыталась еще раз набрать номер, но механический голос безразлично сообщал: «Сумма на вашем счете недостаточна для совершения звонка». «Обычного» телефона в этой убогой конуре, именуемой «квартирой», разумеется, не было.

Может быть, Юра сам перезвонит? Но Марина понимала, что ждать этого бессмысленно. Он уже все сказал, а ей остается только подчиниться.

И маму придется оставить в полной неизвестности. Что с ней будет? Что, если она завтра умрет? Позвонить перед отлетом в клинику? Нет, страшно. И что толку? Что Марина может сделать?

Наоми

Прижавшись в угол автобусной остановки, Наоми пыталась хоть чуть-чуть согреться. Но промокшее насквозь платье совсем не защищало, и ветер, казалось, выдувал из худенького тельца остатки тепла. Соседские дети в такую погоду надевали плотные курточки, но у Наоми никакой куртки не было. Отец считал, что это пустая трата денег – в Израиле не бывает холодно. Наоми поежилась, с тоской вспоминая летнюю жару. Впрочем, пустая трата или не пустая, а денег все равно не было. Отец, поглощенный изучением Торы, зарабатывал мало. Зато холодильников у них было целых два – для мясного и для молочного. Не разные полки, как у соседей, а два разных холодильника – чтобы никаких случайностей! Холодильники, правда, были старенькие. Мать, конечно, не работала – заповедь «плодитесь и размножайтесь» отец чтил, и новые братья и сестры появлялись у Наоми часто. Сейчас в семье кроме нее еще семеро, и мать снова беременна.

От холода привычно заныла поясница. Лет в десять Наоми нашла на улице щенка. В общине собак никто не держал, и, конечно, девочка знала, что собака – нечистое животное, но щеночек был такой маленький, такой несчастный! Ей хотелось всего лишь покормить щенка и отнести в безопасное место. И кто же мог подумать, что гнев отца будет настолько ужасен. Пережидая домашний «шторм», Наоми тогда, как и сейчас, попала под зимний дождь с ветром. На следующий день у нее поднялась температура, а еще через неделю стало совсем плохо. В больнице пришлось пролежать месяц, а при выписке предупредили: нужно соблюдать диету и вообще беречься – почки застужены сильно.

А два дня назад Наоми узнала, что отец собрался выдать ее замуж. Жених был высок, костляв и сутул, землистую кожу усеивала россыпь вулканических прыщей.

В этот момент в душе привыкшей к безоговорочному послушанию Наоми что-то как будто взорвалось: как? Вот этот урод – зато «из хорошей семьи» – будет теперь командовать ею так же, как отец командует матерью? А ей останется – рожать, мыть, готовить, убирать? Да еще поминутно опасаться что-нибудь нарушить. На территории общины даже тротуары недавно «поделили», установив таблички: «Тротуар для мужчин, женщин просим не задерживаться». И так – всю жизнь? Да и сколько она будет продолжаться, эта жизнь? Наоми вспомнила больницу и врача, который рассказывал матери про почечную недостаточность.

Улучив момент, когда отец ушел в ешиву, а мать задремала, Наоми выскользнула из дома. Денег было мало – «карманными» детей не баловали, а взять тайком она не смогла бы даже под страхом смерти. Ничего, главное – заплатить за автобус и уехать куда-нибудь, где отец ее не найдет. Дальше она не загадывала.

Пассажиров в автобусе было немного, но они разительно отличались от тех, кого Наоми привыкла видеть вокруг себя. На боковом сиденье оживленно болтали две женщины – ровесницы ее матери. С непокрытыми волосами! Неужели обе незамужем? «Ничего, – успокаивала себя Наоми, – это и есть другая жизнь». Девушка забилась на заднее сиденье – женщины проводили ее сочувственными взглядами – и начала потихоньку успокаиваться. Дождь и ветер больше не терзали ее, да и вообще в автобусе было теплее, чем на улице. Сперва Наоми жадно глядела в окно, на чужой, яркий и чудесный мир, но вскоре усталость взяла свое. Мелькание пестрых заоконных картин, размеренное покачивание автобуса и мягкое уютное тепло расслабляли и убаюкивали. Она не заметила, как ее сморил сон.

– Девушка, мы уже в парк приехали! Автобус дальше не идет, просыпайтесь!

Наоми с трудом открыла глаза: молодой парень, улыбаясь, осторожно тряс ее за плечо. Этого нельзя, ужаснулась Наоми, мужчина не может касаться посторонней женщины! Неужели этот… не знает таких простых вещей? Она осторожно отодвинулась.

– Где мы? – прошептала она.

– В Тель-Авиве. А ты куда собиралась? – окинув ее взглядом, парень нахмурился. – Ты же девчонка совсем! – худенькая большеглазая Наоми действительно выглядела куда моложе своих шестнадцати. – Да еще и из… этих, праведных. Где твои родители? Тебе же домой нужно, да? Может, тебя отвезти?

– Нет-нет, – испугалась Наоми. – Мне нельзя домой, я там умру. Не надо домой!

Парень немного помолчал.

– И что ты собираешься делать?

– Не знаю. – Наоми казалось, что автобус продолжает качаться, а перед глазами все плывет.

– Эй! – парень коснулся ее лба, но на этот раз она даже не вздрогнула. – Да ты горишь вся! Вот что. Моя мама – медсестра. Поедем к нам, она тебя посмотрит, а там уж решим. Не бросать же тебя тут больную.

Наоми действительно едва держалась на ногах. Парень бережно вывел ее из автобуса – она, смирившись, уже не шарахалась от каждого прикосновения – и усадил на переднее сиденье старенькой «Мицубиси».

– Тебя точно не надо домой отвезти? Лет-то тебе сколько?

– Не надо домой! Мне шестнадцать уже.

– Надо же, никогда бы не подумал. А зовут как?

– Наоми.

– А меня – Шай.

– Где ты учишься?

– Пока нигде. Я демобилизовался недавно. Вот видишь, дальний автобус вожу, мне нравится. Но вообще собираюсь в университет поступать, хочу быть биологом.

– Биологом? – удивилась Наоми. – Какая странная профессия. Ведь мужчины изучают Тору, разве нет?

– Ну… Если все будут изучать Тору, кто же будет, например, новые лекарства изобретать? Поэтому некоторые изучают, некоторые нет. Ваши, наверное, изучают… – Шай скосил глаза: длинное, закрытое, почти бесформенное платье, гладко затянутые волосы. – Ты ведь из харедим, верно?

Наоми кивнула, не в силах отвести глаз от смуглых мускулистых рук, свободно лежащих на руле. Шай вел машину легко, как будто не замечая ни дороги, ни плотного автомобильного потока, без труда перестраиваясь из ряда в ряд, – но двигались они очень быстро.

– Понял! – вдруг воскликнул он. – Ты села где-то возле Иерусалима. Значит, ты, наверное, из Бейт-Шемеша, да? Там большая община.

Наоми испуганно замотала головой.

– Нет-нет, я…

– Да не бойся ты! Я не собираюсь возвращать тебя родителям. Сбежала и сбежала. Так часто бывает. С мамой работает девушка, она тоже когда-то из общины ушла. И ничего, освоилась, выучилась, сейчас медсестра, хочет дальше учиться, чтобы врачом стать. Только твоей семье надо все-таки позвонить, что ты жива, чтобы не беспокоились.

– Да, наверное. Только у нас телефона нет. Можно в ешиву позвонить, отец почти всегда там.

– Ладно, придумаем что-нибудь. А то правда нехорошо, будут тебя разыскивать.

– Не будут, – угрюмо прошептала Наоми. – Им все равно. Они… молятся. А вы… совсем не молитесь?

– Ну почему – совсем? Что ж мы – не евреи, что ли? И Хануку, и Пурим отмечаем, как положено. И в шаббат свечи зажигаем. Правда, – он покрутил головой, – не всегда.

– Почему? – Наоми изумилась так, словно новый знакомый сообщил, что не всегда снимает штаны перед тем, как сходить в туалет. Шаббат – это… это же… Да нет, не может быть! Он, наверное, пошутил.

– Не всегда – потому что не всегда получается, – объяснил Шай. – Ну вот представь: человеку стало плохо, его в больницу привезли. А врачи и медсестры вдруг говорят – шаббат. Больной-то умрет тем временем. В общем, у мамы дежурства бывают, да и я работаю. Так что стараемся, но уж как получится.

– А твой отец? Он тоже работает?

– Отец погиб. Давно уже, я маленький был, я его не помню почти.

– Прости, пожалуйста. Вы с мамой вдвоем живете?

– Ну… у нее есть… – Шай засмеялся. – Приходящий муж. Алекс. Он ничего, славный такой. Врач.

– Как это – приходящий? Почему они не поженятся?

– Вот уж не мое дело! Им так удобнее. Встречаются, когда настроение есть. Мама говорит, что она старая уже, чтобы что-то в жизни менять. Но это она шутит так. Какая она старая – молодая совсем.

Маму Шая звали Рут. Действительно очень молодая – Наоми вспомнила свою мать, рядом с Рут она показалась бы старухой. И очень веселая.

– Надо же! Сынок родственницу привез!

– Почему… родственницу? – удивилась Наоми.

– Да ты что! Библейская Руфь и Наоми, ну? Неужели не знаешь? Не поверю!

– Наоми была свекровью Руфи. Только правильнее Ноеминь, – робко сообщила девушка.

– Ну, это все равно, – засмеялась Рут. – Так. Раз ты мне почти родственница, значит, надо о тебе позаботиться, – она оценивающе оглядела девушку. – Мыться, греться, ужинать и лечиться. Будем?

Наоми кивнула. Она почти перестала бояться, точно увидела вдруг – здесь ей ничего плохого не сделают. Второй в жизни самостоятельный поступок как будто отнял у нее все силы. Тем более что совсем непонятно – что нужно делать в этой новой, непривычной и незнакомой жизни. А эти веселые люди, казалось, точно знают – что делать и как дальше жить. Как-то незаметно для себя, она рассказала обо всем – и об отце, и о щенке, и о женихе…

Рут слушала правильно – она словно сама участвовала в рассказе.

– Мам, я пойду? – спросил Шай, когда Наоми закончила. – Меня Ривка ждет.

– Иди-иди. Ты тут без надобности, мы уж сами. Да, будете гулять, зайдете в аптеку, вот, возьми список. Пока, сынок. Ривке привет передавай. Ах да, про самое главное забыла, – она начала быстро что-то писать в блокноте, вырвала лист и отдала Шаю. – Но это уж пусть Ривка, ладно? А то девочку даже переодеть не во что, в мои-то одежки ее два раза можно завернуть, и еще останется. Ну, там уж сами сообразите. Беги!

Наоми облегченно вздохнула. Шай, конечно, очень добрый, но он все-таки мужчина – посторонний мужчина. Всю жизнь Наоми знала – так нельзя, не полагается.

Вот его мама – это совсем другое дело. С ней так… безопасно.

Ухаживая за Наоми, Рут непрерывно говорила что-то веселое и очень успокаивающее.

– Мы тебя согреем, подлечим, откормим, а то прямо как воробышек, все ребрышки наружу. Будешь умница и красавица. Ты ведь красавица – вон глазищи какие! А волосы? Чудо, а не волосы! Совершенно незачем их так стягивать, и про всякие правила не надо выдумывать. Суламифь ничего не стягивала, вспомни: «волосы твои, как стадо коз, сходящих с горы Галаадской». Где вы видали прилизанных коз? А дальше помнишь? – «волосы на голове твоей, как пурпур; царь увлечен твоими кудрями». Ты ведь такая же рыжая, как Суламифь, и кудри у тебя не хуже. Красавица! А то выдумали тоже – сразу замуж! Вырастешь, выучишься, у тебя этих женихов будет – только выбирай! Учиться-то будешь?

– Буду, – шепотом согласилась Наоми.

– Правда, наверное, нагонять много придется. Говорят, в ваших школах ничему, кроме Торы, и не учат.

– Почему это? – возразила Наоми. – Просто Тора – главное. Но у нас и математику преподают, и географию, и вообще все.

– Ну вот и славно, – с некоторым сомнением в голосе похвалила Рут. – А вот звонить твоему отцу мы, пожалуй, не будем. Надо ведь, чтобы ты сама с ним поговорила, а ты испугаешься, так? Наверное, лучше ему письмо написать. Он ведь твой почерк знает?

– Конечно. – Наоми уже почти успокоилась. Да, невозможно не сообщить о себе – «чти отца своего и мать», но звонить, разговаривать с отцом? Даже подумать страшно. А письмо, как предлагает эта заботливая женщина, – это замечательно придумано.

– И отлично. Напишешь, что жива-здорова, чтобы не искали. А письмо Шай из Иерусалима отправит. Чтобы следы замести, – Рут хитро подмигнула и расхохоталась. – В самом деле, нельзя же тебя опять в общину на съедение бросить. Ты ведь не хочешь туда возвращаться?

– Нет-нет! – Наоми чуть не заплакала.

– Ну-ну, все хорошо. Никто тебя и не гонит. Ты только жить начинаешь, тебе учиться надо.

Учиться пришлось всему: включать телевизор – у Наоми дома, конечно, никакого телевизора не было, готовить на электроплите, пользоваться сотовым телефоном и посудомоечной машиной. Страшнее всего оказалось выйти на улицу в новой одежде. Шай, впервые увидев Наоми в джинсах и маечке, аж присвистнул:

– Вот это да!

– Может, лучше длинную юбку надеть? И майка без рукавов, нехорошо, неприлично…

– Такую фигурку прятать – ишь чего выдумала! Да ты к зеркалу подойди – все фотомодели от зависти под диван уползут. Давай, поторапливайся, в школу пора.

В школе, конечно, пришлось нелегко. Но, к удивлению Наоми, никто над ней не смеялся – мало ли почему люди в учебе отстают. И она занималась почти с ожесточением, просиживая над учебниками дни и ночи, – Рут с трудом загоняла ее спать. Шай охотно помогал разобраться с самыми сложными разделами физики или химии. Он обращался с Наоми, как с младшей сестренкой: развлекал, заботился, опекал. Уходя вечером на свидание с Ривкой, легонько щелкал по носу и смешно подмигивал:

– Не шали без меня!

А Наоми почему-то становилось грустно. Иногда она специально говорила, что опять «вот тут и вот тут» что-то не понимает. И Шай оставался дома. Да-да! Звонил Ривке, извинялся – и садился рядом с Наоми за учебники. Заявлял – мол, ему тоже не вредно освежить в памяти все, что учил в школе. А то из университета выгонят. Шутил, конечно.

– Для тебя эта религиозная дурочка важнее меня! – однажды вспылила Ривка.

– Как ты можешь? – удивился Шай. – Ей нужно помочь. Она очень старается, но ведь ей так трудно ко всему привыкать.

– Вот видишь – ей трудно. А мне? И вообще! – окончательно разозлилась Ривка. – Ты думаешь, ты единственный парень на свете?

Шай посмотрел на нее задумчиво и печально:

– Вообще-то я довольно долго именно так и думал. Потому что если не так, то зачем встречаться?

– Ну и целуйся со своей смиренницей! И не звони мне больше! – Ривка схватила сумочку и выскочила из кафе, где они любили встречаться. «Раньше любили, – подумалось ей. – Может, не надо было ссориться?.. А, наплевать! Парней много, Шай, конечно, и добрый, и заботливый, но на нем свет клином не сошелся».

А Шай долго еще сидел за опустевшим столиком и пытался понять собственное сердце. Оказывается, эта смешная малышка Наоми заняла там очень много места. Впрочем, какая она теперь малышка… Когда по улице идет, встречные парни головы сворачивают. А она как будто и не замечает. Или вправду не замечает? Вроде и привыкла к новой жизни, а все равно другая. Решительная – из дома сбежала! – и в то же время удивительно робкая, стеснительная. Инопланетянка.

– Ой, как ты рано сегодня! – Наоми буквально засияла, увидев его. – Я ужин приготовила, а кормить некого: Рут на дежурстве, ты гулять ушел.

«Где были мои глаза?» – подумал Шай.

– Я уже пришел, можешь меня кормить.

Наоми ринулась на кухню. Шай почему-то, вместо того чтобы идти мыть руки, двинулся туда же – и они столкнулись в узком дверном проеме…

Как же так? В небольшой квартире Шая и Рут они так сталкивались уже миллион раз. И над учебниками сидели плечом к плечу. Что изменилось? Никто не знает, когда и где ударит молния.

Наоми, кажется, совсем ничего не боялась – какая там «робкая»… А вот Шай в какой-то момент испугался:

– Ты… ты правда хочешь?

– Да… да… – хрипло прошептала она.

Зато она испугалась потом – и совсем не того, чего, как казалось Шаю, можно было сейчас бояться:

– Ой, я же тебя так и не накормила! Ты же голодный наверняка!

«Вот на какой планете таких выводят?» – подумал Шай, чувствуя, как губы сами собой неудержимо расползаются в бессмысленную счастливую улыбку.

На кухне Наоми хлопотала возле стола.

– Благослови еду, – попросила она. – Пожалуйста! Сегодня – самый важный день в моей жизни.

Шай смутился:

– Наоми! Я… я не знаю эту молитву.

– Тогда давай вместе. Хорошо?

Рут, вернувшись утром с дежурства, по сияющим глазам Наоми сразу обо всем догадалась. Но промолчала, только подумала: наконец-то сыночек распознал, какое сокровище ему судьба подбросила! Все-таки до мужчин иногда все ужасно долго доходит!

А некоторое время спустя она заметила и еще кое-что – кажется, даже раньше, чем сама Наоми. «Как ей помочь? – думала Рут. – Может, намекнуть Шаю?»

Но Наоми справилась сама. Ей, с ее воспитанием, и в голову не пришло бояться или огорчаться: ведь основное назначение женщины – продолжать род.

– Шай, у меня будет маленький, – сообщила она, светясь от счастья.

– Ты же в университет хотела поступать, – растерялся он.

– Дети – это благословение! – сказала Наоми очень серьезно, а ее глаза искрились улыбкой.

И только тут до Шая наконец дошло, что это их общий «маленький».

– Наоми! Любовь моя! Я просто идиот! А ты – чудо! Сокровище мое!

Вечером он надел ей на палец колечко.

– Какое красивое! – совсем по-детски обрадовалась девушка. – У меня никогда не было никаких украшений. Спасибо!

Спасибо – ну надо же! Точно – инопланетянка!

– Ты… ты выйдешь за меня замуж? – покраснев от смущения, как рак, с трудом выговорил Шай.

– Конечно, – улыбнулась Наоми. – Какой ты глупый. А как же иначе?

Рут отвела ее на обследование в свою больницу, к самому лучшему профессору.

– Я бы рекомендовал прервать беременность, – сурово сообщил тот.

– Что?! – ужаснулась Наоми.

Рут только вздохнула и побледнела.

– Конечно, первый триместр у вас почти прошел, и прошел, в общем, благополучно. Но видите – уже отеки начались, и цвет лица серый. Анализы тоже не очень хорошие. Посмотрите, коллега? – он повернулся к Рут. – Почечная недостаточность будет непрерывно развиваться. Даже если удастся более-менее благополучно доносить ребенка, во время родов может случиться всякое. Нет, беременность лучше прервать, подлечиться, даже, наверное, сделать пересадку почки – и тогда рожайте на здоровье!

– А… маленький, что с ним?

– С ним все в порядке, – печально улыбнулся профессор. – А вот с вами…

– Я буду рожать! – тихо, но очень твердо сказала Наоми.

– Ну что, коллега, – профессор понял, что у этой «девочки» железный характер, так что никакие доводы не подействуют, и опять повернулся к Рут: – Значит, стационар, гемодиализ, медикаментозная коррекция и… И будем молиться, чтобы все обошлось, – он ободряюще улыбнулся Наоми. – Крепитесь. Больница – это, конечно, не райское место, но раз уж вы решили рожать, мы постараемся вам помочь.

Рут стала забегать к Наоми каждый день, и даже по несколько раз: кормила, развлекала, разговаривала с врачами. Дела шли не лучшим, но и не худшим образом. Шай днем учился и работал, поэтому приходил только к вечеру. Зато он выпросил разрешение ночевать поблизости от Наоми, на кушеточке в углу. Он вымотался, похудел и чувствовал, что уже почти ненавидит этого ребенка, который вот-вот отнимет у Шая любимую. Ему было очень страшно.

Сама Наоми, хотя и чувствовала себя неважно, кажется, ничего не боялась: у нее будет дочка, и это счастье. Единственное, что ее мучило, – это разрыв с прежней семьей. Почтение к родителям, впитанное буквально с молоком матери, заставляло остро чувствовать собственную вину. Нет, она не жалела, что сбежала из дома – но простит ли ее отец? Шаю она о своих терзаниях не говорила, оберегая от страданий, но он с проницательностью истинно любящего видел все и сам.

Роды начались рано, на тридцать второй неделе. Шай, оглушенный страхом, метался по залу ожидания и даже, кажется, молился. Когда появилась Рут, он кинулся к ней и разрыдался.

– Ничего, сынок, все будет хорошо, – успокаивала его мать. – Здесь лучшее отделение для недоношенных детей. Будет у вас дочка, такая же славная, как наша Наоми, а у меня – внучка.

– Да плевать мне на детей! Если с Наоми что-то случится, я жить не смогу, понимаешь? Кретин, идиот, почему я не предохранялся! Я должен был ее беречь, Наоми – лучший человек на земле. За что ей такие мучения?

Когда к ним вывезли новорожденную девочку в инкубаторе, Шай, тупо глядя на сморщенный красный комочек в каких-то трубочках, думал только о Наоми.

– Состояние критическое. Мы пока поддерживаем состав крови, но долго так продолжаться не может. Необходима пересадка почки. Нужно ждать подходящего донора.