Сергей Довлатов
      Хочу быть сильным
      Когда-то я был школьником, двоечником, авиамоделистом. Списывал диктанты у Регины Мухолович. Коллекционировал мелкие деньги. Смущался. Не пил...
      Хорошее было время. (Если не считать культа личности.)
      Помню, мне вручили аттестат. Директор школы, изловчившись, внезапно пожал мою руку. Затем я окончил матмех ЛГУ и превратился в раздражительного типа с безумными комплексами. А каким еще быть молодому инженеру с окладом в девяносто шесть рублей?
      Я вел размеренный, уединенный образ жизни и написал за эти годы два письма.
      Но при этом я знал, что где-то есть другая жизнь - красивая, исполненная блеска. Там пишут романы и антироманы, дерутся, едят осьминогов, грустят лишь в кино. Там, сдвинув шляпу на затылок, опрокидывают двойное виски. Там кинозвезды, утомленные магнием, слабеющие от запаха цветов, вяло роняют шпильки на поролоновый ковер...
      Жил я на улице Зодчего Росси. Ее длина - 340 метров, а ширина и высота зданий - 34 метра. Впрочем, это не имеет значения.
      Два близлежащих театра и хореографическая школа формируют стиль этой улицы. Подобно тому, как стиль улицы Чкалова формируют два гастронома и отделение милиции...
      Актрисы и балерины разгуливают по этой улице. Актрисы и балерины! Их сопровождают любовники, усачи, негодяи, хозяева жизни.
      Распахивается дверца собственного автомобиля. Появляются ноги в ажурных чулках. Затем - синтетическая шуба, ридикюль, браслеты, кольца. И наконец - вся женщина, готовая к решительному, долгому отпору.
      Она исчезает в подъезде театра. Над асфальтом медленно тает легкое облако французских духов. Любовники ждут, разгуливая среди колонн. Манжеты их белеют в полумраке...
      Чтобы почувствовать себя увереннее, я начал заниматься боксом. На первенстве домоуправления моим соперником оказался знаменитый Цитриняк. Подергиваясь, он шагнул в мою сторону. Я замахнулся, но тотчас же всем существом ударился о шершавый и жесткий брезент. Моя душа вознеслась к потолку и затерялась среди лампионов. Я сдавленно крикнул и пополз. Болельщики засвистели, а я все полз напролом. Пока не уткнулся головой в импортные сандалеты тренера Шарафутдинова.
      - Привет, - сказал мне тренер, - как делишки?
      - Помаленьку, - отвечаю. - Где тут выход?..
      С физкультурой было покончено, и я написал рассказ. Что-то было в рассказе от моих ночных прогулок. Шум дождя. Уснувшие за рулем шоферы. Безлюдные улицы, которые так похожи одна на другую...
      Бородатый литсотрудник долго искал мою рукопись. Роясь в шкафах, он декламировал первые строчки:
      - Это не ваше - "К утру подморозило..."?
      - Нет, - говорил я.
      - А это - "К утру распогодилось..."?
      - Нет.
      - А вот это - "К утру Ермил Федотович скончался..."?
      - Ни в коем случае.
      - А вот это, под названием "Марш одноногих"?
      - "Марш одиноких", - поправил я. Он листал рукопись, повторяя:
      - Посмотрим, что вы за рыбак... Посмотрим... И затем:
      - Здесь у вас сказано: "...И только птицы кружились над гранитным монументом..." Желательно знать, что характеризуют собой эти птицы?
      - Ничего, - сказал я, - они летают. Просто так. Это нормально.
      - Чего это они у вас летают, - брезгливо поинтересовался редактор, - и зачем? В силу какой такой художественной необходимости?
      - Летают, и все, - прошептал я, - обычное дело...
      - Ну хорошо, допустим. Тогда скажите мне, что олицетворяют птицы в качестве нравственной эмблемы? Радиоволну или химическую клетку? Хронос или Демос?..
      От ужаса я стал шевелить пальцами ног.
      - Еще один вопрос, последний. Вы - жаворонок или сова?
      Я закричал, поджег бороду редактора и направился к выходу.
      Вслед донеслось:
      - Минуточку! Хотите, дам один совет в порядке бреда?
      - Бреда?!
      - Ну, то есть от фонаря.
      - От фонаря?!
      - Как говорится, из-под волос.
      - Из-под волос?!
      - В общем, перечитывайте классиков. Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Достоевского, Толстого. Особенно - Толстого. Если разобраться, до этого графа подлинного мужика в литературето и не было...
      С литературой было покончено.
      Дни потянулись томительной вереницей. Сон, кефир, работа, одиночество. Коллеги, видя мое состояние, забеспокоились. Познакомили меня с развитой девицей Фридой Штейн.
      Мы провели два часа в ресторане. Играла музыка. Фрида читала меню, как Тору, - справа налево. Мы заказали блинчики и кофе.
      Фрида сказала:
      - Все мы - люди определенного круга. Я кивнул.
      - Надеюсь, и вы - человек определенного круга?
      - Да, - сказал я.
      - Какого именно?
      - Четвертого, - говорю, - если вы подразумеваете круги ада.
      - Браво! - сказала девушка. Я тотчас же заказал шампанское.
      - О чем мы будем говорить? - спросила Фрида. - О Джойсе? О Гитлере? О Пшебышевском? О черных терьерах? О структурной лингвистике? О неофрейдизме? О Диззи Гиллеспи? А может быть, о Ясперсе или о Кафке?
      - О Кафке, - сказал я.
      И поведал ей историю, которая случилась недавно:
      "Прихожу я на работу. Останавливает меня коллега Барабанов.
      - Вчера, - говорит, - перечитывал Кафку. А вы читали Кафку?
      - К сожалению, нет, - говорю.
      - Вы не читали Кафку?
      - Признаться, не читал.
      Целый день Барабанов косился на меня. А в обеденный перерыв заходит ко мне лаборантка Нинуля и спрашивает:
      - Говорят, вы не читали Кафку. Это правда? Только откровенно. Все останется между нами.
      - Не читал, - говорю.
      Нинуля вздрогнула и пошла обедать с коллегой Барабановым...
      Возвращаясь с работы, я повстречал геолога Тищенко. Тищенко был, по обыкновению, с некрасивой девушкой.
      - В Ханты-Мансийске свободно продается Кафка! - издали закричал он.
      - Чудесно, - сказал я и, не оглядываясь, поспешил дальше.
      - Ты куда? - обиженно спросил геолог.
      - В Ханты-Мансийск, - говорю. Через минуту я был дома. В коридоре на меня обрушился сосед-дошкольник Рома. Рома обнял меня за ногу и сказал:
      - А мы с бабуленькой Кафку читали! Я закричал и бросился прочь. Однако Рома крепко держал меня за ногу.
      - Тебе понравилось? - спросил я.
      - Более или менее, - ответил Рома.
      - Может, ты что-нибудь путаешь, старик? Тогда дошкольник вынес большую рваную книгу и прочел:
      - РУФКИЕ НАРОДНЫЕ КАФКИ!
      - Ты умный мальчик, - сказал я ему, - но чуточку шепелявый. Не подарить ли тебе ружье? Так я и сделал..."
      - Браво! - сказала Фрида Штейн. Я заказал еще шампанского.
      - Я знаю, - сказала Фрида, - что вы пишете новеллы. Могу я их прочесть? Они у вас при себе?
      - При себе, - говорю, - у меня лишь те, которых еще нет.
      - Браво! - сказала Фрида.
      Я заказал еще шампанского...
      Ночью мы стояли в чистом подъезде. Я хотел было поцеловать Фриду. Точнее говоря, заметно пошатнулся в ее сторону.
      - Браво! - сказала Фрида Штейн. - Вы напились как свинья!
      С тех пор она мне не звонила.
      Дни тянулись серые и неразличимые, как воробьи за окнами. Как листья старых тополей в унылом нашем палисаднике. Сон, кефир, работа, произведения Золя. Я заболел и выздоровел. Приобрел телевизор в кредит.
      Как-то раз около "Метрополя" я повстречал бывшего одноклассника Секина.
      - Где ты работаешь? - спрашиваю.
      - В одном НИИ.
      - Деньги хорошие?
      - Хорошие, - отвечает Секин, - но мало.
      - Браво! - сказал я.
      Мы поднялись в ресторан. Он заказал водки.
      Выпили.
      - Отчего ты грустный? - Секин коснулся моего рукава.
      - У меня, - говорю, - комплекс неполноценности.
      - Комплекс неполноценности у всех, - заверил Секин.
      - И у тебя?
      - И у меня в том числе. У меня комплекс твоей неполноценности.
      - Браво! - сказал я. Он заказал еще водки.
      - Как там наши? - спросил я.
      - Многие померли, - ответил Секин, - например, Шура Глянец. Глянец пошел купаться и нырнул. Да так и не вынырнул. Хотя прошло уже более года.
      - А Миша Ракитин?
      - Заканчивает аспирантуру.
      - А Боря Зотов?
      - Следователь.
      - Ривкович?
      - Хирург.
      - А Лева Баранов? Помнишь Леву Баранова? Спортсмена, тимуровца, победителя всех олимпиад?
      - Баранов в тюрьме. Баранов спекулировал шарфами. Полгода назад встречаю его на Садовой. Выходит Лева из Апраксина двора и спрашивает:
      "Объясни мне, Секин, где логика?! Покупаю болгарское одеяло за тридцать рэ. Делю его на восемь частей. Каждый шарф продаю за тридцать рэ. Так где же логика?!."
      - Браво! - сказал я.
      Он заказал еще водки...
      Ночью я шел по улице, расталкивая дома. И вдруг очутился среди колонн Пушкинского театра. Любовники, бретеры, усачи прогуливались тут же. Они шуршали дакроновыми плащами, распространяя запах сигар. Неподалеку тускло поблескивали автомобили.
      - Эй! - закричал я. - Кто вы?! Чем занимаетесь? Откуда у вас столько денег? Я тоже стремлюсь быть хозяином жизни! Научите меня! И познакомьте с Элиной Быстрицкой!..
      - Ты кто? - спросили они без вызова.
      - Да так, всего лишь Егоров, окончил матмех...
      - Федя, - представился один.
      - Володя.
      - Толик.
      - Я - протезист, - улыбнулся Толик. - Гнилые зубы - вот моя сфера.
      - А я - закройщик, - сказал Володя, - и не более того. Экономно выкраивать гульфик - чему еще я мог бы тебя научить?!
      - А я, - подмигнул Федя, - работаю в комиссионном магазине. Понадобятся импортные шмотки - звони.
      - А как же машины? - спросил я.
      - Какие машины?
      - Автомобили? "Волги", "Лады", "Жигули"?
      - При чем тут автомобили? - спросил Володя.
      - Разве это не ваши автомобили?
      - К сожалению, нет, - ответил Толик.
      - А чьи же? Чьи же?
      - Пес их знает, - откликнулся Федя, - чужие. Они всегда здесь стоят. Эпоха такая. Двадцатый век...
      Задыхаясь, я бежал к своему дому. Господи! Торговец, стоматолог и портной! И этим людям я завидовал всю жизнь! Но про автомобили они, конечно, соврали! Разумеется, соврали! А может быть, и нет!..
      Я взбежал по темной лестнице. Во мраке были скуповато рассыпаны зеленые кошачьи глаза. Пугая кошек, я рванулся к двери. Отворил ее французским ключом. На телефонном столике лежал продолговатый голубой конверт.
      Какому-то Егорову, подумал я. Везет же человеку! Есть же такие счастливчики, баловни фортуны! О! Но ведь это я - Егоров! Я и есть! Я самый!..
      Я разорвал конверт и прочел:
      "Вы нехороший, нехороший, нехороший, нехороший, нехороший!
      Фрида Штейн.Р. S. Перечитайте Гюнтера де Бройна, и вы разгадаете мое
      сердце.
      Ф. Штейн.Р. Р. S. Кто-то забыл у меня в подъезде сатиновые
      нарукавники.
      Ф. Ш."Что все это значит?! - думал я. Торговец, стоматолог и портной! Какой-то нехороший Егоров! Какие-то сатиновые нарукавники! Но ведь это я Егоров! Мои нарукавники! Я нехороший!.. А при чем здесь Лев Толстой? Что еще за Лев Толстой?! Ах да, мне же нужно перечитать Льва Толстого! И еще
      Гюнтера де Бройна! Вот с завтрашнего дня и начну...