 |
|
Популярные авторы:: Горький Максим :: БСЭ :: Желязны Роджер :: Борхес Хорхе Луис :: Нортон Андрэ :: Андреев Леонид Николаевич :: Толстой Лев Николаевич :: Сименон Жорж :: Азимов Айзек :: Раззаков Федор Популярные книги:: Великие неторопливые короли :: The Boarding House :: Зовите меня Джо :: Дневник писателя :: Авторитет :: Зимнее пламя :: Жар небес :: Цивилизация каннибалов :: Впечатления :: Чёрные маски |
Каждый день, каждый часModernLib.Net / Драгнич Наташа / Каждый день, каждый час - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 2)
И Лука любил Дору. Ему всё в ней нравилось. Ему хотелось, чтобы она была его сестрой, тогда бы они могли все время быть вместе, каждый день и каждую ночь. Было бы здорово иметь такую сестру. А может, и нет. Порой Лука был неуверен, его охватывало незнакомое чувство, которое даже пугало, и, когда это случалось, он был рад, что может убежать домой, где нет никакой Доры, где всё просто и ясно. Он ложился на кровать и пытался подумать о чем-то другом, кроме Доры, но тщетно. Она всегда была в его голове, он видел ее маленькое личико, ее большие глаза, слышал, как она смеется и что-то рассказывает – болтать Дора могла бесконечно, – ему начинало ее недоставать, он вставал и шел ее искать. И всегда находил. Затем они пробирались в больницу, которая находилась в монастыре. Дора любила запах лекарств и высокие своды приемного отделения. Они сидели и делали вид, что ждут врача или своих родителей, но все их уже знали, поэтому большинство сотрудников, улыбнувшись, оставляли в покое. Дети всегда вежливо здоровались. Однажды Дора показала ему палату, где родилась. Здорово. Она поделилась с ним всем. Как настоящая подружка. – Подожди меня! Она не могла идти с ним в ногу, но он постоянно слышал ее шаги позади себя. Как маленькая собачка. Бегать Дора по-прежнему отказывалась. Лука никак не мог ее заставить. Для него это было загадкой. Дора вообще была для него загадкой, несмотря на то что он никого не знал лучше, чем ее. Он знал про нее всё. Всё. Чему он не был свидетелем сам, Дора ему рассказала. Она была его частью, как нога или волосы. Его легкое. Поэтому-то он и не мог думать о сентябре. Жизнь закончится. Он просто перестанет дышать. – Подожди меня! Дора спешила. Но у нее не было никаких шансов догнать Луку. Камушки под ее ногами похрустывали. Глаза начало щипать. Она запрещала себе плакать. Дора грозила себе страшным наказанием, но не смогла сдержать предательской слезинки. Она больше не сможет есть с ним мороженое. Или шоколад. Или ходить с ним в летнее кино. Жаль, ведь там будут показывать хорошие фильмы, которые она непременно должна посмотреть. С ее любимой актрисой Элизабет Тэйлор. Самой красивой женщиной на свете! И не сможет прочесть хорошую книгу. Или… – Почему ты плачешь? Лука ужасно пугался, когда Дора плакала. Он вспотел. Вытер рукой лоб. Всё липкое. Он окинул ее взглядом с головы до ног. Несколько шагов отделяли их от утеса. Маяк уже остался позади. Поблизости не было ни одного человека. Только море могло их слышать. – И вовсе я не плачу. Но Лука мог отчетливо видеть ее слезы. – Нет, плачешь! – А вот и нет! Они ругались, словно две воюющие пташки. Дора скрестила руки на груди и гневно посмотрела на Луку. Его руки висели вдоль тела, и единственной его целью было ни о чем не думать. – Тогда почему у тебя глаза мокрые? – Ничего они не мокрые! – Мокрые, просто ужасно мокрые, мокрее даже, чем после тренировки. – Ты врешь, ты врешь! Это всего лишь пот! Дора начала тереть лицо обеими руками и никак не могла остановиться, ее руки двигались все быстрее, сильно сжимая щеки. – Прекрати, тебе будет больно! Лука пытался сдержать ее, но она не позволяла ему, борясь, словно речь шла об ее жизни. Внезапно Дора словно окаменела. У Луки было чувство, что он может перестать дышать. Он начал медленно считать про себя. Он точно знал, что никто не может его слышать. Его губы были так сильно сжаты, что ни один звук не мог вырваться наружу. Он решил не закрывать глаза, чтобы ничто его не выдавало. – А ты снова упадешь в обморок! Дора пихнула его в живот и быстро пошла в сторону утеса. Лука открыл глаза, которые он все же закрыл! «Как же глупо!» – подумал он и пошел за ней. Незадолго до того, как они достигли утеса, Лука взял ее горячую потную ладошку и сжал ее. Хотя тренировки еще не сильно сказывались, хватка у него была железной. Дора остановилась. Сама по себе. И вот они здесь. На их утесе. Стояли, запыхавшись, под палящим послеобеденным солнцем. – Может, лучше прокатимся на лодке? Его голос звучал слабо. Он держал Дору за руку. Он стоял на большом остром камне, но видел себя в лодке, рядом с ним Дора, крепко держится за край каюты, будто боится свалиться в море. Он ухмыльнулся. Естественно, Дора никогда бы не призналась, что ей страшно, – только не она! Но он-то знал лучше. Она не боялась воды, но не хотела бы упасть в море. Они часто катались на лодке его отца, только должны были держаться ближе к берегу и отсутствовать не дольше часа. Могли доплыть до Братуся и вернуться обратно. Или до Тучепи и назад. Лука знал папину лодку, как Дора – свой велосипед. Он был превосходный капитан. – Я не хочу. На самом деле она не имела ничего против. Лука знал это. Она любила бывать на лодке, вдвоем с Лукой отправляясь в настоящее приключение. Внизу было море, рыбы и неизведанные глубины. А над головой – небо и облака, каждое из которых могло рассказать захватывающую историю, нужно было только верно ее услышать. Надо прищурить глаза, чтобы они стали узкими, как у китайцев. Так можно все гораздо лучше разглядеть. – Как так не хочешь? – Лука ее не понимал. Обычно она с радостью каталась на лодке. Он до сих пор помнил их первую поездку. Тогда им разрешили доплыть только до Осеявы, пока папа Луки и Дорина мама ждали их в гавани, не спуская глаз с моря. Им же было весело, они хихикали. Дора чуть не свалилась за борт, когда пыталась изобразить, как дельфин извивается и прыгает. Они их ни разу не видели, только на картинках. Лука любил дельфинов и не отказался бы повстречать одного из них. – Ты умрешь от страха, решишь, что это акула, – смеясь, сказала Дора, снова чуть было не угодив в воду. Она умела хорошо плавать. Оба они были отличными пловцами. «Словно рыбы», – часто повторяла его мама, которая сама не очень любила море. Полжизни она провела «в горах», боялась воды и никогда толком не училась плавать. Она входила в воду только там, где было мелко. «Осторожность – прежде всего», – говорила она, недоверчиво глядя на мужа. Отец Луки смеялся и целовал ее, или, по крайней мере, он делал так раньше: теперь он почти не смеялся и все реже целовал жену. Но Лука больше не хотел думать о них, это слишком, сентябрь на пороге, а теперь еще Дора не хочет кататься с ним на лодке. Это чересчур. И Лука не знал, что он должен делать. Ему было только девять лет, и он даже еще не закончил первый тренировочный сезон! – Я хочу вниз, к утесу, – сказала она упрямо, но ее лицо было таким мечтательным, словно он только что ее разбудил. – Как хочешь. «Но у тебя не так много времени, – пронеслось у него в голове. – Скоро все кончится, и мы больше не сможем вместе путешествовать по волнам на моей лодке». Он представил дичайшую картину, опасные и совершенно невозможные события, что никогда не происходили и не произойдут. Утес был высоким, крутым и голым. Там, где он уходил в море, тянулась узкая коса, образовывавшая небольшое омытое волнами плато, на котором можно было растянуться, при условии, что удастся найти дорогу. Крутой утес резко обрывался внутрь, поэтому сверху плато не было видно. Это была тайна. Секрет Доры и Луки. Год назад на соседнем рифе они нашли заросшую тропу, ведущую к морю. Оттуда узкий, темный туннель тянулся к этому самому плато. Собственно говоря, и тропу, и туннель обнаружила Дора. Гладкая, нежная поверхность островка позволяла лежать на ней даже без полотенца. Посередине росла небольшая круглая пиния. Просто так. Из камня. Как будто на пустом месте. Там, где склон утеса переходил в плато, образовался небольшой грот. Прекрасное убежище, чтобы переждать дождь или спрятаться от солнца, когда оно стоит высоко в небе. Кроме того, пещера находилась достаточно высоко, и волны не могли до нее добраться. Когда там не было Доры и Луки, ее населяли крабы, муравьи и моллюски. Их останки ребята затем бросали в море. Этой весной в кроне пинии свила гнездо ласточка. Лука нарисовал новоиспеченное семейство, а картину, естественно, подарил Доре. Хотя она его и не просила. Правда, она бы сделала это, если бы он не опередил ее желание. Утес был для них обоих родным домом. Здесь не было ни двери, ни таблички, ни звонка. Но это был их дом. – Я не плакала. – Пойдем купаться. Маленькие волны образовывали на поверхности блестящие нити жемчуга. – Смотри, у меня есть кое-что для тебя. – Дора протянула испачканную шоколадом ладошку. – Что это? – Шоколадка. «Моцартовский» шарик. Меня угостила женщина в гостинице за то, что я принесла ей газету. – Откуда ты знаешь, вдруг она отравлена! – С чего бы ей быть отравленной? Ты просто ревнуешь, – сказала Дора грустно и посмотрела на шарик в руке. – Ты никогда не пробовал ничего слаще. – Не хочу. Нельзя есть все, что дают незнакомые люди. – Знаю. Но я с ней знакома. Она приезжала в прошлом году. Мы с ней подружки. Лука снова слышал слезы в ее голосе. Он повернулся и поспешил к утесу: – Мне все равно. Тогда я пойду плавать один, а ты можешь есть свои «моцартовские» шарики с твоей лучшей подругой! Дурацкое название! – Так я и сделаю! А затем пойду с ней нырять, раз ты такой противный! Она поспешила за ним следом. Около утеса Дора уселась посреди пыльной дороги и начала разворачивать красивую обертку. На жаре шарик потерял форму, но Доре было все равно. Она запихнула конфету в рот и облизала руку. Лука наблюдал за ней. Посмотрел на темно-коричневый след у нее на руке. Затем быстро отвернулся и поспешил дальше. Лука практически бежал, он легко мог поскользнуться, но ему было плевать, он должен был уйти как можно дальше от этого шоколадного пятна на ее руке. – Что ты делаешь? Ты же упадешь! – Дора вскочила и поспешила за ним. Она продолжала говорить: – Ты хочешь свернуть шею и свалиться в воду? Мне придется тебя вылавливать, а если ты погибнешь, то завтра я пойду в музей ракушек одна. Кому я тогда буду все рассказывать и показывать, если ты умрешь, а я вытащу из воды только твое тело? И что я скажу твоим папе и маме, которые будут винить во всем меня, потому что я должна была лучше присматривать за тобой… А затем это случилось на самом деле. Лука закричал, и почти тут же закричала Дора, так как его больше не было видно. Она так торопилась, что чуть не свернула себе шею, а затем увидела, что он стоит на плато и считает. Дора точно это знала, хотя он стоял, повернувшись к ней спиной. Она была в такой ярости, ей так надоело постоянно за ним приглядывать, что она набросилась на него с кулаками: – Ты должен прекратить, сейчас же перестань, я… Затем Дора увидела то же, что и он. И закричала. Она отвернулась и уткнулась Луке в костлявое плечо. Ей было больно, но Дора обрадовалась возможности отвлечься. Все лучше, чем думать о том, что они только что увидели. Ее сейчас вырвет. Она почувствовала, как тошнота подступила к горлу. – Что будем делать? Дора старалась сдержать колбаски, картошку, свеклу, помидоры, огурцы, листья салата, шоколадное мороженое и конфетку, которые просились наружу из желудка. Она никак не решалась открыть рот. – Дора, что будем делать? Лука удивленно смотрел на нее, его глаза расширились от ужаса. Но он все же дышал. Теперь Дора могла отвести от него взгляд. Она заставила себя посмотреть на мертвых чаек. Сначала одним глазом. Ее план был таков. Если один глаз привыкнет, можно попробовать взглянуть обоими. Решение было нелегким! Дора моргнула левым, а затем правым глазом. Она столько раз репетировала. Хорошая актриса должна так уметь. – Что ты там делаешь? – Думаю, – лишь слегка соврала Дора. Она же правда пыталась думать, просто у нее не получалось. – Их пристрелили? Это же запрещено! И почему как раз на нашем утесе? Они не должны были так поступать, не имели права… – Закрой рот! Я не могу сосредоточиться! Дора яростно посмотрела на него. – Что бы с ними ни произошло и кто бы это ни сделал, мы должны о них позаботиться, теперь они наши, ведь они оказались около нашей двери. Лука задумался. – Ты думаешь, что они, как те дети, которых оставляют на пороге церкви, чтобы другие их опекали? – Именно так я и думаю. Дора гордилась Лукой. – И что мы будем с ними делать? – Мы похороним их, это ясно. Наверху, в лесу. – Думаешь, их кто-то пристрелил? – Нет, мне кажется, они дрались. – Дрались? Из-за чего? – Из-за самки, из-за чего же еще! И оба погибли. – Глупо, по-моему. Лука так не считал. – Романтично, – сказала Дора, ее голос звучал мечтательно. – Кто-то так сильно любит, что готов для другого на все… Она рассмеялась, как будто была где-то в другом месте. Казалось, Дора знает какую-ту тайну и Лука должен приложить усилия, чтобы узнать ее. Лука этого не любил. – Чушь, – сказал он и подошел к мертвым чайкам. Он снял футболку и завернул в нее птиц. Его руки дрожали. Он хотел показать, что не боится. – Итак, идем. Последний августовский день 1968 года. Глава 3 Бывают такие разговоры, когда кажется, что дети понимают каждое слово родителей. Они кивают маленькими кудрявыми головками. Молча понимающе улыбаются. Обрадованные родители продолжают говорить, тщательно подбирая слова. Ведь они несколько дней обдумывали, что и как сказать. Разговор может длиться часами. Пока не наступает тишина. Молчание не предвещает ничего дурного, как в фильме, когда нет тревожной музыки. Ничего не подозревающие родители уверены, что у них все под контролем. Как будто во время бури сидишь в тепле с бокалом вина, чашкой чая или какао, наблюдаешь через окно за бушующим морем, порывами ветра и дождя. Ничто не может потревожить твой дом. Внешний мир не имеет к тебе никакого отношения. И ты радуешься, что принял правильное решение и не дал друзьям вытащить тебя из дома. Похлопываешь себя по плечам и уже раздумываешь, как на следующий день будешь смеяться над приятелями. Стоя у окна, взрослые улыбаются и ничего не подозревают. Внезапно раздается жуткая музыка, ребенок открывает рот и спокойно задает первый вопрос. Дом буквально обрушивается на родителей. И нет никакой радуги. И волшебных красных башмачков. И злая ведьма не умерла. Стояла середина сентября. Дора слышала ответы не в первый раз. Спрашивала она тоже не в первый раз. На самом деле она уже давно все поняла. Еще три месяца назад. Но ей было так больно, что она старалась убежать от этого. Тогда, в середине июня – учебный год как раз закончился, – Дора нашла Луку, рисующего под своими зонтиками от солнца, села рядом с его складным стулом и заплакала. Лука повел ее в кафе, купил шоколадное мороженое, а затем, когда она его съела и умылась, впервые нарисовал ее портрет. Дора обо всем забыла. До следующего раза. Когда картина была закончена, Дора показала на небо и спросила: – Ты видишь, там кокер-спаниель виляет хвостом? Видишь?! Лука растянулся на гладком камне под их утесом и болтал ногами в воде. Он ждал Дору. Рядом с ним лежали альбом для рисования и карандаши. Над ним проплывали облака, но он не хотел на них смотреть. Это игра для двоих. Лука старался не думать о камне, на котором лежал. Забыть мертвых чаек. Как и дохлых жуков и крабов, которых они с Дорой целый год выбрасывали в море. Дора лежала в пока еще своей постели, зарывшись головой в пока еще свою подушку. На этот раз она спряталась в пока еще своей комнате. Как будто боялась, что ей не хватит сил дойти до пляжа, а уж тем более до утеса. Полки были почти пусты. И шкаф тоже. Ее книги были сложены в ящики. Они стояли в гараже. Коллекция камней необычной формы тоже лежала в ящике. Правда, в другом. Он тоже стоял в гараже. Рисунки. Сухие ветки пинии и кипариса. Ожерелье из ракушек, которое сделал для нее Лука. Раскрашенные стеклышки. Куклы. Все убрано. Ее простыня еще здесь. Сине-зеленая. Как море в том месте, где они с Лукой последний раз ныряли. Ей было совсем не страшно. Дора восхищенно смотрела в глаза Луки, а он крепко держал ее за руку и утягивал все глубже. Ее сердце разрывалось от счастья и ни с чем не сравнимого чувства совершенства. Дора уже об этом читала. Она вообще много читала, ее любимой книгой был «Поезд в снегу». Дора любила Мато Ловрака и перечитала все его книги. Чувство совершенства наполняло ее так же, когда она в одиночку съедала миску шоколадного пудинга или зимой лежала в горячей ванне с закрытыми глазами и слушала пластинки – у нее были записи буквально всех сказок! – или тогда, когда она нашла потрясающий камень в форме бабочки. Дора подарила его Луке, хотя он их и не собирал. Лука положил камушек в стеклянную коробочку и поставил на ночной столик рядом с рисунком, на котором они с Дорой были изображены на их утесе на фоне белого мягкого облака. «Дельфин», – кричала она. «Нет, вратарь, прыгнувший в сторону», – заметил он. Вспомнив об этом, Дора улыбнулась. Как можно так ошибаться. Дора удивлялась Луке, лежа пока еще на своей подушке и даже не замечала, что наволочка становится все более влажной. Лука растянулся на гладком утесе и болтал ногами в воде. Он ждал Дору. Рядом с ним лежали альбом для рисования и карандаши. Солнце висело низко над морем. Время было не позднее. Но все-таки уже стоял сентябрь. Дора лежала на пока еще своей кровати. Она спряталась от всего мира. Ее мама постучала в дверь и тихо окликнула ее: «Дора! Дорис!» И больше ничего. Дора знала, что это конец. Больше ничего не будет. Ни моря. Ни облаков. Ни длинных дней на пляже. Она судорожно сжала пальцами свой портрет, нарисованный Лукой. Ее потная ладошка размазала краску. Все стало неясным. Словно море в тумане. Лука лежал на гладком утесе и болтал ногами в воде. Он ждал Дору. Ему хотелось мороженого. Земляничного и лимонного, конечно, не шоколадного. Он рассмеялся. Только не шоколадного. Его правая щека нагрелась на солнце. Больше никаких босоногих пробежек. Шариков мороженого в подарок. Никаких знакомых лиц. Круглых леденцов. Она знала, что все испорчено. Слишком поздно. Уже ничего нельзя спасти. И никого. Если бы сейчас она умерла, вряд ли для нее это что-то значило. Лука лежал на гладком утесе и болтал ногами в воде. Он ждал Дору. Голова слегка побаливала. Не самое удобное положение. Лука не хотел делать вид, что не боится. Больше никаких игр на пляже. Пирогов в награду. Никаких посещений тети Марии, которая пекла для нее – только для нее! – шоколадный пирог, который был почти черным, потому что в нем было много шоколадного крема и шоколадной глазури. Ни гавани. Ни кораблей. На рисунке уже ничего не различить. Уничтожено. Абсолютно всё. Лука лежал на гладком утесе. Как будто ничего не было. Совсем ничего. Никогда больше. Ни утеса, ни грота. Ни убежища. Ни тайного дома. Мертвых крабов и жуков. Кто сможет такое выдержать. Лука лежал на гладком утесе. Словно на другой планете. На которой больше нет ничего настоящего. Которая отныне будет забыта. Должна быть забыта. Как будто ее никогда и не было. Пока он ждал, он жил. Он еще дышал. Он не раз начинал считать. – Ты еще такая маленькая, тебе нет и семи, – сказала ее мама. Ожидание прошло. Нет больше Луки. Он словно умер. И она тоже. И весь мир. Умер. Умер. Умерумерумерумерумер. Глава 4 Лука очень волновался. Это была его первая выставка. Школьная, но все равно первая. Все устроила фрау Месмер, учительница рисования. Она потратила время, просматривая, разбирая и сортируя его картины в свободное от уроков время, откладывая их, а потом доставая снова, снимая очки, молча разглядывая картины с расстояния вытянутой руки, снова откладывая. Наконец она отобрала двадцать акварельных рисунков и пять картин, написанных масляными красками. «Прекрасно, – все, что она сказала, прежде чем закрыла глаза и глубоко вздохнула. – Прекрасно». В первую субботу последнего учебного месяца собралась вся школа, пришли родители, бургомистр, знакомые, лидер партийной организации, друзья. Даже старая акушерка Анка, в очках с толстыми стеклами и палкой в руках, не захотела остаться в стороне. «Ты навсегда останешься моим маленьким мальчиком», – прошептала она, когда Лука подошел к ней поздороваться. Приехал журналист из Сплита. Фрау Месмер действительно обо всем позаботилась. Слава богу, Луке не пришлось ничего говорить. Он должен был просто стоять и улыбаться. Фрау Месмер коротко его представила, а затем господин Мастилика, школьный директор, произнес длинную хвалебную речь, хотя не отличался красноречием. Он часто запинался, но никто не смеялся – по крайней мере, вслух. Лицо директора было красное и самодовольное. Из-за жары у него под мышками появились круглые мокрые пятна. Он постоянно теребил галстук, как будто ему было нечем дышать. Повторив пять раз подряд: «В заключение хочу сказать», директор наконец закончил. Теперь можно было посмотреть картины. Ходить по выставке было можно сколько угодно. Лука стоял на маленькой сцене, где по праздникам танцевали и пели. Глядя на лица посетителей, он видел, что им нравятся его картины. Госпожа Месмер переходила от одной группы к другой, общалась, объясняла, отвечала на вопросы. «Да, это он все сам. Неповторимый. Непревзойденный талант. Какие цвета. Такой молодой. Да, конечно, ее можно купить. Какое чутье. Да, я тоже так считаю. Магическое притяжение. История. Да, я тоже ее вижу. Так глубоко. Мы им очень гордимся. Я всегда говорила…» Луке только исполнилось пятнадцать, а все вокруг уже хотели, чтобы его картины висели у них в гостиных. Пускай пока только в Макарске. Он должен с этим бороться, закрыть глаза и перестать дышать. Все снова начало кружиться: один, два, три, четыре, пять… Сбоку стояла Ана и пыталась нащупать его руку. Она ничего не говорила. Ей всего десять лет. Но рядом с ним она будто взрослела. Ей хотелось сказать ему: «Брат, возьми себя в руки, нельзя все так драматизировать». Ана всегда о нем заботилась. Ее теплая ручка вызвала такие сильные воспоминания, что он немедленно открыл глаза и глубоко вдохнул. Его глаза были полны слез, но он их больше не закрывал. Луке казалось, что это его осознанное решение, принятое впервые за целую вечность. Он крепко сжал руку Аны, но ничего у нее не спросил. «Хорошо прошло», – тихо сказала она, не взглянув на брата. Лука внезапно почувствовал, что она единственный человек на его планете. Единственная, кто умеет молчать на его языке. Половину из своих двенадцати лет Дора провела в этой чужой стране. Которая теперь была не такая уж и чужая. Она говорила на языке, который тоже был не таким уж чужим, возможно, в чем-то даже лучше ее родного. Дора могла легко выразить свои мысли, ритм совпадал, мелодика и ударения – тоже. Но прежде всего – выражение лица. Оно подходило на все сто процентов. Naturellement[3]. Она стала одной из них. Ah, oui, bien sur[4]. Она могла рассказать на новом языке о себе, о своей семье, о своем папе Иване, о его профессии, которая привела его сюда, mon papa est un architecte[5], о своей маме Хелене, которая с восторгом последовала за ним, радовалась большому, волнующему, полному событий городу, самому прекрасному городу на земле – Парижу. Дора постоянно рассказывала, что она приехала из Хорватии, а не из Югославии; о своих бабушке и дедушке, которые жили в большом городе, но в другой стране, на ее родине; о новой квартире в центре Парижа, рядом с парком Монсо, откуда открывался едва различимый, а оттого еще более прекрасный вид на реку; о своей комнате, которая была намного больше старой, где стояло много новой мебели; о новых соседях, они были очень милы и приветливы, у них дочка, ровесница Доры, они хорошо ладили, да, можно сказать, та была ее лучшей подругой, потому что с Жанной, так звали девочку, было не только весело играть, ей можно было доверять. Дора была в ней так же уверена, как и в красивых зданиях, которые придумывал ее отец и которые затем она могла увидеть воочию, важно задирая нос, ведь она была папиной дочкой! Эти постройки были так же надежны, как папины сбережения в банке – его работы были очень востребованы и дорого стоили, – возможно, они были даже более надежны, ведь банки часто лопаются, Дора и Жанна читали об этом в газетах. Но девочки чувствовали себя абсолютно защищенными, так как у Жанны была собака по кличке Папу, которую они повсюду брали с собой. Втроем они исследовали парк, кривые дорожки, случайно разбросанные статуи, маленькие египетские пирамиды и коринфские колонны, между которых они часто играли в салки и в прятки. Порой они просто сидели и шушукались под памятником Мопассану или Шопену, Папу лежал у них в ногах и спал или притворялся спящим, так как его левый глаз всегда был открыт. Казалось, он хотел подслушать, о чем они говорят. О своих любимых фильмах, о книгах и музыке Дора тоже могла рассказывать на новом языке, который, впрочем, ей очень нравился, так как она осталась все той же открытой и любопытной девочкой, какой была раньше. В парке, в розовом саду, Дора уже могла декламировать своей подруге стихи и поэмы; испанские консьержки, приходившие сюда на перерыв, аплодировали ей и просили прочесть еще что-нибудь. Французский язык стал очень важен для Доры, хотя в самом начале внушал ей страх. Только про море Дора не говорила ни слова. Море знало только один язык. Дора понимала, чувствовала это. Было нечестно рассказывать о море, волнах, утесе, чайках, подводном плавании, галечном пляже, лодке, леденцах, ракушках и облаках на новом языке. В этом не было бы никакого смысла. Только слова, пустые слова, которые может произнести каждый. Это невозможно выдержать. Это значит отречься от чего-то, что принадлежит только ей, и никому больше. По крайней мере, не тому, о ком она не хотела и не могла думать. Дора прятала эти слова в душе, позволяя им свободно блуждать. И ждать. Что однажды появится прекрасный принц и освободит их из высокой башни, где иногда так мало воздуха, что слова могут задохнуться. И была одна вещь, которую Дора совсем позабыла. На всех языках. Глава 5 Лука не желал уезжать. Ему было семнадцать лет и хотелось решать самому, что делать. Он не хотел уезжать отсюда. Здесь его дом. Он может жить и творить только здесь, рядом с морем. Даже если все вокруг считали, что для его будущего правильнее будет уехать. Госпожа Месмер сколько угодно могла убеждать его, что он не предатель. Так же как и другие, те, кого он не знает. Он ни за что не уедет и не бросит тех, кого любит и кто любит его. Он даже думать не хотел, что в Загребе, в Академии художеств, может научиться чему-то, чего нельзя узнать в Макарске. Здесь свет. Здесь краски, они так много значат в его жизни. И море. Здесь всё. Место встречи. Его мама часто говорила: «Если ты меня потеряешь, стой там, где стоишь, и я тебя найду. Потому что, если мы оба ринемся искать друг друга, мы обязательно разминемся и никогда не встретимся». Кто-то должен остаться тут, где все началось, кто-то должен ждать, иначе они никогда больше не увидятся. Где же еще им встретиться?! Кроме того, Лука должен был присматривать за мамой, с тех пор как отец их оставил, скрывшись на лодке, словно кладоискатель. Но он, кажется, забыл, что такое настоящее сокровище и где оно находится. Нет, плакать Лука не хотел, все-таки ему уже семнадцать лет, он взрослый и может заботиться о семье. Конечно же он не бросит на произвол судьбы тех, кого любит, как те другие, кого он больше не знает, в ком больше не нуждается, ведь он взрослый, ему уже семнадцать. Если бы Лука умел летать, он бы отправился на Осеяву, пробежал бы, задыхаясь, через лес и, никого не встретив, оказался бы в Тучепи. Возможно, отец спрятался там? Если же он с ним столкнется, должен ли он пройти мимо, презрительно отвернуться или поздороваться и спросить как дела? Но плакать он не будет ни за что, нет, теперь он единственный мужчина в семье, мужчины не плачут. Должен ли он попросить отца вернуться? Лука теперь не был ни в чем и ни в ком уверен. Сейчас, когда можно с легкостью украсть Пикассо из Папского дворца! Сто девятнадцать картин! Нет, он не заплачет. Лицо четырнадцатилетней Доры сияло. Она ничего не видела и не слышала. Ее тело пылало. Дора выполнила все, чему ее научили. Но прежде всего показала то, что носила в себе, что буквально переполняло ее и было вложено в каждый ее вздох. Доре не требовалось особых усилий, чтобы найти в себе нужные чувства, но для того, чтобы удержать их под контролем, не выпустить сразу наружу, медленно раскрыть душу, пришлось постараться. Именно так и должно быть. Не чересчур. Не все сразу. Вот он, секрет настоящей актрисы. Представление имело громадный успех. И вовсе не потому, что публика состояла из родственников и друзей юных актеров. Все дело было в ней, в том волшебстве, которое распространялось вокруг нее, в пустоте, что оставалась, когда Дора уходила за кулисы. 1, 2, 3 |
|||||||