13

Сивцов и его солдаты, измученные, вымазавшиеся в болотной слякоти, выбрались на сушу. Помятые камыши расправлялись. Медленно смыкались прогалины, пробитые людьми в зарослях. Тоненько, как комар, звенел в камышах полуденный, задыхающийся от жары ветерок. Сивцову казалось, что ветер тоже устал.

Вот если бы из болота, из проклятой ржавой топи удалось вытащить и второго нарушителя — о, тогда не было бы этой щемящей усталости! Но дальше искать бесполезно. Солдаты буквально перемешали топь ногами.

Где же тот, второй? Неужели ушел, вырвался в тыл? От утомления, от досады Сивцова трясло. Он опустился на траву. Солдаты мылись в ручье, звонко шлепали себя, брызгались. Сивцов сообразил, что и ему надо смыть бурую грязь, засохшую комками на всем теле, даже на плечах. Всполоснуть и отжать трусы, одеться.

А потом?

Ему вдруг подумалось, что дальше идти некуда — следа нет, и для него, Сивцова, поиск закончен.

— Товарищ капитан!

Сивцов обернулся. Два солдата — один щуплый, белобрысый, другой крупный, большелобый, бронзово-смуглый — держали за лямки темно-синий рюкзак.

— Заграничный, — сказал щуплый. — Этот спрятал… «Алла, алла!» — передразнил он задержанного.

Капитан спокойно оглядел находку. Заграничный? Самый обыкновенный рюкзак… И тут же Сивцов сказал себе, что солдат прав: рюкзак туриста, рюкзак геолога выглядит иначе. Те блестят металлическими застежками, а здесь они — тусклые, обшиты брезентом. «Разумеется, блестеть и не должны», — спокойно подумал Сивцов. Оцепенение еще не совсем покинуло его.

— Вы развязали? — спросил он солдат.

— Никак нет, — ответил щуплый. — Он такой и был. Там кубики какие-то…

Сивцов не спеша сунул руку в мешок, коснулся прохладного, отсыревшего брезента. Они, верно, облегчили свой груз в пути, многое выбросили, оставили только это… Да, три плотных кубика в темной бумажной обертке, вероятно, непромокаемой. На одном уцелели клочки небрежно содранной этикетки, несколько букв английской надписи. «Трехдневный рацион», — прочел Сивцов.

Одному на девять дней или… Размышления Сивцова прервал радист.

— Начальника отряда не видели? Фу-ты! — радист отбивался от оводов. — Донесение ему.

Глядя на радиста — низенького, улыбающегося крепыша, — Сивцов не чувствовал, что в шею ему впился овод. Вскочил на ноги, огляделся. Нет, не видно Чулымова.

— След есть…

След! Он сказал: «Есть след!» — Сивцов готов был обнять радиста. Какой он славный, этот молодой солдат! Сивцов шагнул к нему, положил ему руки на плечи, засмеялся.

— Значит, не все пропало, товарищ Весноватко! Не все пропало, говоришь!

Радист сказал, что в квадрате сорок два собака взяла след. Собака Резец с соседней заставы. Старший этой группы теперь вызывает начальника отряда, чтобы доложить. Хорошо, что рация там имеется…

— Передай им, — сказал Сивцов. — След держать, но себя не обнаруживать. Без приказа не брать нарушителя.

Радист смутился.

— А подпись?..

— Покамест я за начальника. Тут такое дело…

Он охотно сказал бы радисту, почему он так решил. Но некогда. Сивцов кинулся к ручью. От ледяной воды захватывало дух. Скорее одеться…

Весноватко-младший, сидя на кочке, вызывал «Дунай». Сивцов знал: сейчас многие радисты зовут начальника отряда, ищут его. Однако вряд ли Чулымов далеко отсюда. Верно, где-нибудь поблизости, в этой долине. Может, допрашивает задержанного.

В своем решении Сивцов не сомневался. Три рациона, три суточных порции концентратов. Для одного человека, пожалуй, многовато? На двоих? Что ж, весь запас продовольствия лежал в одном мешке. Ничего необычного в этом нет. Три кубика на двоих? Как же делить тогда? Неудобно! Следовательно, не лишено вероятности…

Он натягивал гимнастерку, когда к ручью спустились два всадника. Сивцов подобрал ремень и побежал к ним.

— Товарищ полковник! — крикнул он.

Всадники двигались в туче оводов. Чулымов сидел в седле прямо; воротничок его, несмотря на жару, был застегнут.

— Ремень ваш? — спросил Чулымов строго.

От волнения Сивцов долго не мог нащупать дырочки. Смотрел он только на Чулымова и, задыхаясь от бега, докладывал. Лицо полковника не дрогнуло, но рука крепче сжала повод. А спутник Чулымова, красивый, смуглый майор, кивал, показывал белые зубы. Лошадь под ним танцевала.

— Я запретил им брать его, — говорил Сивцов. — Впредь до ваших указаний… Потому что…

— Почему же? — резко спросил Чулымов.

— Их, возможно, трое, — ответил Сивцов. — Не двое, а трое. Обнаружен мешок…

И он сообщил о находке. Если сейчас собака взяла след второго, то надо следить за ним, осторожно следить, не выдавая себя, и подстеречь третьего. Они же встретятся, рано или поздно.

— Или я неправ, товарищ полковник?

Ремень, наконец, застегнулся. Сивцов оставил в покое упрямую пряжку и опустил руки.

— Ну вот, теперь вы похожи на офицера, — сказал Чулымов. — Похожи на офицера, — повторил он, и лицо его прояснилось. — Он правильно поступил, а?

Чулымов обернулся к майору.

— Совершенно правильно, — отозвался тот с грузинским акцентом.

— Раз Ахметели одобряет, вопрос ясен, — сказал Чулымов, и улыбка тронула его губы. — Отдыхайте.

— Я не устал, товарищ полковник.

— А люди ваши?

— Тоже…

— Люди должны отдыхать, — отрезал Чулымов. — А вас, коли так… направлю в другую группу.

Чулымов достал из планшетки блокнот, вырвал листок. Как из-под земли вырос Весноватко-младший. Сивцов был рад. Теперь все пути поиска ведут в квадрат сорок два, где обнаружен след.

Полчаса спустя Сивцов с группой солдат углубился в лес. Долина с голубым глазком озера осталась за спиной, далеко внизу. Упрямо, цепко шел в гору с тяжелым ящиком-рацией Весноватко-младший.

На круче Весноватко остановился. Тяжело. Он упросил Сивцова взять его в поиск. Весноватко-младший намерен вступить в партию. Как же может он остаться в стороне в такой момент жизни!

Он устал, конечно. Но каждый раз, когда он подавал Сивцову радиограмму, капитан видел его улыбку, лукавую мальчишескую улыбку. Поисковые группы перекликались на марше, смыкались вокруг какой-то точки, еще невидимой в глухомани. Лишь под вечер открылась Сивцову известковая скала с черным зевом пещеры.

След вел туда. И пограничники, рассыпавшись на секреты, старательно замаскировавшись, обложили берлогу врага со всех сторон.

Тем временем другие группы прочесывали местность, по которой прошел первый нарушитель, схваченный в болоте. Майору Ахметели доставляли одну находку за другой. Бинокль, оружие, карту, патроны…

Солдаты очень скоро привязались к веселому, живому майору. Он не скрытничал, ободрял бойцов шуткой. На привалах Ахметели сидел в гуще хохочущих слушателей, потешая их забавными историями о тбилисских кинто — бродячих разносчиках и комедиантах, которые некогда давали представления на базарах, во дворах. Рассказывал народные анекдоты про князей старой Грузии с их самодурством и спесью.

Появился Нащокин. От Ахметели он узнал, что Сивцов встретился с начальником отряда.

— Чулымов служака крепкий, — сказал майору Нащокин. — Но один недостаток, присущий, впрочем, не ему одному. То захваливал Сивцова без удержу, то крест собирался ставить на нем… Крайности.

Груда находок на плащ-палатке, у костра, между тем росла. Папиросы, спички, тряпки для протирки оружия…

Ночь прервала поиск. С рассветом снова в горы и лес пошли солдаты. Они раздвигали кусты, шарили в лесных ямах, в расщелинах.

14

— Значит, их трое?

— Получается так, генацвале.

Ахметели выключил приемник, повернулся к Нащокину. Матч только что закончился, яростный матч с английской командой. Кто победил, можно было не спрашивать. Стоило лишь взглянуть на майора — возбужденного, счастливого. Кисет с табаком валялся на полу. Ахметели, должно быть, швырнул его от избытка чувств, когда тбилисцы забили гол.

— Да, три лазутчика, — повторил он. — Не два, а три по всем данным.

Азарт игры уже отхлынул от него. Нащокина всегда поражало умение Ахметели мгновенно переходить от потехи к делу.

Было время, Ахметели казался Нащокину неспособным на длительное, кропотливое изучение всех обстоятельств дела. Это он — следователь? Да еще, говорят, лучший здесь? Очень скоро Нащокин перестал удивляться. Он лучше узнал Ахметели.

Вот уже неделя, как длится допрос задержанного. Нащокин заходил в кабинет Ахметели, видел, как тот терпеливо выясняет истину, разрушает, одну за другой, легенды, выдуманные хозяевами шпиона. Тяжелый труд! В Тбилиси жара, не спасает ни вентилятор, тоненько жужжащий на столе, ни открытые окна. Нестерпимо манит прохлада горы Давида, зеленеющей над раскаленными крышами. Но Ахметели ни в чем не дает себе поблажки. Десятый раз повторяет те же вопросы, ищет противоречий, отклонений от записанного вчера. Напрасно задержанный корчит юродивого, закатывает глаза, обращаясь к аллаху. Или вдруг обалдело уставится в одну точку. Или начинает плести околесицу, дергаясь на стуле, разражаясь визгливым смехом. В Самарканде каждый ишак на базаре знает его — Хасана, сына Мевлюда, по фамилии Керимов. Он моет посуду в закусочной. Какая зарплата? Четыреста рублей. Разве нет более подходящей работы для взрослого мужчины? Есть, конечно, есть, но аллах прогневался. Слаб разумом Хасан.

Уже давно сообщили из Самарканда, что Хасан Керимов на улице Улугбека, восемь, не проживает, уже давно признан фальшивым паспорт лазутчика, но только вчера он отказался от очередной своей легенды. Было одиннадцать вечера; Ахметели прогуливался с друзьями на горе, в парке. К нему примчался нарочный. Арестованный желает дать показания. Он скажет все.

Он начал с того, что молитвенно поднял руки к потолку. Да простит аллах! Да, он, Хасан Мевлюд-оглы, пришел из Турции. Там он клялся на Коране не открывать правды неверным. Он нарушает клятву, его вынуждают…

Ни для Ахметели, ни для Нащокина, наблюдавшего сцену, это не было новостью. Экспертиза уже подтвердила: все вещи лазутчика — его резиновые чувяки, штаны, куртка грубого сукна, ладанка с изречениями из Корана — сделаны в Турции. Кто еще перешел границу вместе с задержанным? Тут он снова призвал аллаха — теперь в свидетели. Один! Зачем ему спутники! Ведь он решил помолиться на могилах родственников. Правда, Узундаг заброшен, но надгробные камни на кладбище наверняка стоят. Откуда фальшивый паспорт? О, это ему дал Азиз-бей. Кто он такой? Жандармский офицер в Карашехире, толстый, вечно перебирает четки и думает этим заслужить милость аллаха. Но аллах посмеялся над ним и посадил ему на голову шишку. Его так и прозвали в городе — «Шишка»…

Верно, Азиз-бей дал еще и поручение. Очень важное. Аллах свидетель! Хасану велели пройти по тропе Селим-хана и доложить, в каком она состоянии. Вот и все. Ничего более сложного он, Хасан, по слабости ума, и не сумел бы выполнить.

Словом, лазутчик выложил новую легенду, очевидно, не последнюю. Немало надо будет потратить сил и терпения, чтобы установить цели шпиона и его личность. Он еще долго будет твердить, что пришел из Турции один, что шпионское снаряжение, и оружие, найденные в лесу, не имеют к нему никакого отношения.

— Полюбуйся, генацвале.

Майор протянул Нащокину пачку снимков. Камыши, понурая фигура нарушителя, пограничники. И вот находки.

Два тринадцатизарядных пистолета — бельгийские браунинги. Нащокин вспомнил, как люди цепью двигались по маршрутам преследования, ощупывали мох, шарили в кустах, в чаще ельника, разгребали болотный ил. Один пистолет был брошен в ил, другой лежал в лесу, в буреломе. Труднее было отыскать пустые гильзы, сплющенную пулю. Боеприпасы к тем самым браунингам, как доказали потом эксперты. Да, прекрасные снимки, четкие, хоть сейчас на пресс-конференцию. Вот полевой бинокль. Марку соскоблили, но небрежно — «Мюнхен» читается ясно. Фотоаппарат, завернутый в водонепроницаемую бумагу. Заокеанские пищевые концентраты — таблетки, помеченные «завтрак», «обед», «ужин». Байковые лоскуты для протирки оружия, а также в случае нужды и для перевязки. Карманные фонари советского производства, батареи к ним. Папиросы «Беломорканал» и турецкие спички.

Папиросы, фонари, продовольствие, карты, да и многие другие вещи — на троих, хотя и найдены в двух заплечных мешках. Зато тот, третий, верно, нес два фотоаппарата и одну рацию, а то и несколько. Обнаружены лишь батареи. Ахметели тщательно изучил все это добро, все взвесил, прежде чем спокойно сказать — нарушителей, по-видимому, трое.

— Заговорит же Хасан! — вздохнул подполковник.

— Црупентели, — улыбнулся майор. — По-нашему, лгун, и не простой, а закоренелый, у которого ложь в крови. Црупентели не может не врать. А этот еще и боится.

Лазутчик ждет пыток, смерти. Ахметели делает все возможное, чтобы сломить страх. Советует облегчить участь полным признанием. На допросах вежлив. И вместе с тем кропотливо, крупица за крупицей собирает улики, опрокидывающие легенды шпиона. Когда его задержали, у него было два носка на правой ноге и один на левой. Правый чувяк соскальзывал, очевидно. Так? А не помнит ли арестованный, где другой носок из второй пары? Нет! Тогда можно напомнить: он остался в мешке. Да, в мешке с оружейным маслом, с картами.

— Показал ему носки. А он: «Алла, алла!» Фу-ты! Говорит, носков много одинаковых… Да, генацвале, я не скоро с ним закончу. К винограду, разве.

Вот уже третий год собирается он провести сентябрь в Кахетии, у родных. Как нарочно, мешают неотложные дела. Чудесный, виноградный сентябрь! Куда ни глянь, корзины с тяжелыми кистями. Хозяйки делают ткбиликвери: выливают на полотно сваренный сок винограда, смешанный с кукурузной мукой, и дают застыть. Или окунают в сок ядра грецких орехов, нанизанные на нитку, а затем вешают для просушки. Это чурчхела. А самые лучшие кисти кладут в опилки — на зиму. И, разумеется, сладкий, душистый сок наполняет огромные кувшины, вонзившиеся в землю своими острыми доньями, в подвале. Если в доме есть новорожденный, в его честь закапывают бочонок молодого вина, с тем чтобы выпить через восемнадцать лет, в день совершеннолетия. Все это Нащокин знал по красочным рассказам Ахметели.

— Значит, будем искать, — сказал Нащокин.

Поиск стал теперь сложнее, враги притаились, выжидают. Но Нащокин пришел к следователю еще и для того, чтобы получить ответ на вопрос, давно засевший в голове. Чего хотят враги?

— Да, вылазка необычная, — кивнул Ахметели. — Такие задачки не часто подбрасывают нам.

— Ваше мнение?

Пожав плечами, майор раскрыл папку, вынул конверт из фольги и извлек небольшую, размером с почтовую открытку, фотографию.

— Что за господин?

— Именно господин, — подхватил майор. — Не грузин, не русский, похоже — иностранец.

Человек, смотревший на Нащокина с фото, нес свою старость легко, жизнерадостно. Приветливое, пухлое, без морщин лицо, живые глаза. Взбитая волна седых волос. Узкий галстук, воротничок с тупыми концами, тоже по последней моде.

— У нас пока только молодежь так одевается, — думал вслух Нащокин. — Пожилые отстали от моды. Кто же он? Резидент, с которым у них назначена встреча? Сотрудник какого-нибудь посольства?

— Тоже в мешке несли, — сказал Ахметели. — Три экземпляра. Очень, очень странно.

— Типичный англосакс, — продолжал Нащокин. — Англичанин или американец.

— Если агент идет на связь, — произнес майор, — ему обыкновенно не дают с собой портретов. Это опасно. Агент в памяти должен держать. Выходит, не для себя взяли, передать кому-то велено.

— Зачем?

Ахметели развел руками.

Нащокин встал. Майор удержал его. Любопытный документ, тоже из их багажа.

«Арсен Давиташвили» — бросилось в глаза Нащокину. Да, на фотокопии черным по белому стояла подпись Арсена, знатного чабана. «Мой дом всегда открыт», — прочел подполковник. Русские буквы Арсен вывел крупно, почти по печатному. Может быть, другой Арсен? Однофамилец?

— Нет, этот, — сказал Ахметели. — Из Сакуртало. Роман Игнатьевич, я прошу совета. Как коммунист у коммуниста.

Арсен, старый друг Арсен! У Нащокина защемило сердце. Но нет, не может быть, чтобы он изменил! Это фальшивка, провокация…

— Почерк его. Обратите внимание на число. Тогда у Арсена гостил Мурадов.

Ах, да, Мурадов, из Средней Азии. Бывший контрабандист, приезжавший навестить родные места. Чабан не скрывал это. И документы у Мурадова были, помнится, в порядке.

— Мурадов гостил еще у двоих, — молвил Ахметели. — Бахтадзе, Шахназаров… Вот их личные дела. Роман Игнатьевич, самый важный сейчас вопрос не личность врага. Враг есть враг, не правда? Самое важное — наш человек, его честь.

Ахметели, конечно, прав. Хорошо, красиво произнес он это слово — «честь». Он прав, наступает очень серьезный момент поиска. Нелегко лезть по камнепаду, гнаться по следу.

Но трудно и сейчас, в этом кабинете, выходящем окнами на гору Давида, на корону парковых огней, уже увенчавших ее вершину. Ничто не грозит здесь — ни выстрел врага, ни ярость горного потока. А все-таки трудно сейчас. Многое зависит от того, что будет сейчас решено.

Шахназаров, Бахтадзе, чабан Арсен — кто они? Изменники или друзья, готовые завершить поиск? Честные люди, которым нужно раскрыть все карты, как союзникам? Ведь лазутчики явятся к ним. Для того и взяли с собой копии писем, чтобы напомнить, припугнуть.

— Тех я не знаю, — проговорил Нащокин, — а что касается Арсена…

Неужели Арсен изменник! Ему можно поставить в вину и неудачу первых дней поиска и то, что о письме стало известно только теперь, не от него самого. Арсен — враг! И работа его и дружба с пограничниками — одно притворство! Лишь на минуту допустил это Нащокин и почувствовал, как скверно становится на душе. Все вокруг словно померкло, даже огни на горе как бы потускнели.

— Кому тогда верить, Вахтанг! Не укладывается в сознании… Но как же понять письма?

Арестованный, называющий себя Хасаном, и его спутники были посланы к завербованным. Это же ясно!

Ахметели кивнул. Да, он не один день ломал голову. Нащокин удивился бы, если бы позавчера, например, заглянул на допрос. Ахметели беседовал с арестованным о сельском хозяйстве. Об уходе за овцами, о стрижке, о способах улучшить качество шерсти. Надо было видеть, как он оживился! Он крестьянин. Понятно, о наших методах труда, о нашей технике — ни бельмеса. Все его познания из собственного единоличного опыта. Ахметели видел, слушая его, глинобитный дом в Турции, тощее поле с оградой из вывороченных камней, скрипучий карасапан — деревянный плуг с железным сошником, придуманный еще во времена Византийской империи.

— Крестьянин! Вот что существенно, генацвале! Представьте себе, приходит такой Хасан к Арсену. Арсен же лучше его живет, неизмеримо лучше. Против своих не пойдет. Положение у гостя плохое. Показать свое лицо хозяину опасно. Возвращаться ни с чем тоже худо, деньги терять не хочет. Мужицкий ум соображает…

— Обманывают своих! — воспрянул Нащокин и с облегчением засмеялся.

— А что, неправ я?

— Нет, почему же… Вполне вероятно.

— В том и суть, генацвале.

«Молодец, Вахтанг, — подумал Нащокин. — Вот он каков! Встретишь его на проспекте Руставели вечером — в костюме из чесучи, в сандалиях, начищенных до зеркального блеска. С ним компания хохочущих приятелей. Кажется, нет беспечнее человека, чем Вахтанг Ахметели».

— Значит, Арсен будет ждать гостей, — сказал Нащокин. — Пусть сидит на кочевке.

— Да, — кивнул Ахметели. — Пускай сидит. А вы… не спугните гостей.

Поиск продолжается. Но он примет теперь другие формы, не столь явные. Как только лазутчики сочтут себя в безопасности, они вылезут наружу, толкнутся к Арсену, к другим… Конечно, в принятом решении есть доля риска. Но возможна ли борьба без риска? И не требует ли она подчас и подвигов совести, мужества в доверии?

Так думал Нащокин, шагая по проспекту, мимо слепящих витрин, в веселой толпе гуляющих. Над подъездом кинотеатра загоралась и гасла узорчатая вязь грузинских букв, красные, синие, зеленые отсветы падали на асфальт.

15

Три дня спустя Ахметели разрушил и вторую легенду арестованного. Лазутчик заявил, что вместе с ним границу перешли Иса Мурадов и Рифат Эрдоган. Сделав это признание, он, жалобно вопя, стал просить прощения у аллаха, которому поклялся не открывать правду неверным.

Каковы цели заброски? Лазутчик только мотал головой. Он не знает, ему, слабоумному, не сказали. А может быть, и говорили, да он забыл. Память никуда не годится, напрасно лечил свою память у муллы и дал ему сто лир и баранью ногу. Главным шел Рифат Эрдоган. А его, Хасана, взяли в качестве проводника и носильщика.

Ахметели видел — до полного признания еще далеко. Выдает товарищей, но свое лицо еще прячет. Откуда он родом? Точно ли из Узундага? Прежние обитатели Узундага рассеялись, отыскать их будет нелегко…

В тот же день, рано утром, объявился второй нарушитель. Голодный, обросший, продрогший в пещере, где он провел несколько ночей, он пришел на кочевку к Арсену Давиташвили, и чабан принял его, как гостя. И отрядил племянника Гиви на заставу.

Подросток заикался от волнения, сообщая Сивцову новость. Странный человек сидит у дяди! Приехал из Средней Азии, но похоже, не в поезде, а в фургоне с мусором, до того он грязный, этот Мурадов.

— Дядя знает его. Давно знает. А все-таки, говорит, документы проверить надо…

Сивцова уже предупредили. Не спугнуть — таков был смысл инструкций, полученных им.

— Хорошо, — сказал капитан. — Проверим.

Он передал новость в отряд, потом вызвал дежурного по заставе.

— Где Тверских?

— У вольеров. С собакой своей нянчится, товарищ капитан. Как с ребенком.

Игорь недолго был в разлуке с Гайкой. Сразу же после поиска в камышах он помчался в комендатуру, к фельдшеру, который оказал ей первую помощь. Оттуда отвез Гайку в Сакуртало, в ветлазарет отряда. Пока длилось лечение, Игорь приходил в казарму только спать. Он кормил Гайку; в сумке его не переводились лакомства — сахар, кусочки мяса. Часами он чистил Гайку — сперва волосяной щеткой, а потом суконкой, до блеска. «Жаль, шерсть у нее короткая, — шутил ветеринар, — а то бы вы и завивку ей сделали». В перевязочную Игорь вносил Гайку на руках, ставил на стол, приказывал «стоять!» Собака покорно подавала лапу врачу, терпеливо выдерживала боль, кося глазами на Игоря.

Раненая Гайка была укором для Игоря. Другой, более опытный пограничник действовал бы иначе. Задержал бы нарушителей, сберег бы собаку. Вспоминались и злополучные, забытые ракеты…

Никто не винил его. О ракетах никто и словом не обмолвился. Операция, говорят, протекает нормально, лазутчики не ушли, один уже под замком, другой замечен и за ним следят, чтобы выловить третьего. Нащокин, сам Нащокин сказал, что Игорь вел себя храбро и что он поедет в отпуск на родину, как только кончится поиск. Игорь больше удивился, чем обрадовался. Чем он заслужил? Ведь задержал-то не он!

Нащокин упомянул Никифора Тверских — отца. Это уж вовсе ни к чему! С подвигом отца тут и сравнивать нечего. Не так, не так все вышло, как хотелось.

Хорошо, хоть Гайка поправляется. Рана уже зарубцевалась. Дежурный, посланный Сивцовым, застал Игоря у вольеров — он вывел Гайку гулять.

— Ковыляешь, Гайка? Трехногая ты животина, вот кто! Эх, кому мы нужны с тобой, на трех ногах!

— Ошибку допускаешь, Тверских, — сказал дежурный, записной остряк Фоменко. — Собака есть собака. Длинное млекопитающее, на одном конце хвост, на другом — нос. Зубрил, чай! Не человек же она, телячья башка!

— Отстань!

— К капитану давай!

— Слыхала, Гайка? Капитан зовет. Ты подожди, я скоро. Да скоро же, глупая! Куда я от тебя денусь!

Сивцов смерил Игоря взглядом.

— Садитесь. Есть серьезное дело.

Тон у Сивцова был суровый, даже чуточку более суровый, чем прежде. Он испытывал неловкость перед Игорем и не хотел выказывать ее.

— Товарищ капитан…

— Ну!

— Гайка еще не может.

— Заладили вы… Собака в данном случае как раз ни к чему. Пойдете без собаки.