В социологической типологии спецслужб мы отнюдь не случайно воспользовались терминологией, почерпнутой из арсенала “тайных обществ” оккультного типа. Такие общества существовали на всех стадиях человеческой цивилизации и имели место у всех народов земли, во всех культурных и религиозных контекстах. Исследования таких авторов как Мирча Элиаде и Рене Генон убедительно показали, что область “эзотеризма” и “инициации” представляет собой неотъемлемый уровень всякой человеческой формации — от примитивных племен до сложнейших государственных макрообразований.
      При рассмотрении тайных обществ некогда преобладала чисто позитивистская пренебрежительная позиция, отождествлявшая эти структуры с пережитками древних институтов, появившихся как модели некритической, “донаучной” интерпретации мира, пытающейся дать упрощенные или заведомо ложные ответы на теоретические вопросы космогонии, космологии, этики и т. д., всегда стоявшие перед человеческим духом. Но развитие социологии, антропологии, истории религий в ХХ веке и особенно во второй его половине заставило отказаться от примитивного взгляда на природу мифа и от приравнивания “эзотеризма” и “инициации” к “пережиткам темного Средневековья”. Постепенно ученые утратили оптимизм, с которым деятели Просвещения и их духовные наследники относились к данным позитивистской науки, принимая их за обнаружение последней истины, скрытой ранее от человечества за стеной предрассудков, суеверий и ложных, упрощенных представлений о природе реальности. Оказалось, что сам позитивизм есть не что иное, как одна из возможных интерпретационных систем, основывающаяся на столь же бездоказательной и мифической базе, как и древние космогонии. Просвещение не отменило миф, но гуманизировало его, свела до уровня индивидуума и его рассудочной деятельности. Показательно при этом, что вожди и вдохновители Просвещения сами принадлежали в подавляющем большинстве случаев к “эзотерическим” и “инициатическим” организациям, устроенным по архаическому образцу. Поэтому большинство современных социологов и культурологов склонны рассматривать “секуляризированный”, рационалистический характер Нового времени просто как смену мифологических парадигм, а не как избавление человечества от “гнета сакрального”, на что надеялись и что провозглашали рационалисты и атеисты первых поколений. Более пристальное рассмотрение среды возникновения идей, специфических для Нового времени (у того же Элиаде или Юнга), однозначно убеждает, что все они суть гипертрофированное и одномерное развитие комплекса герметических наук, составлявших как раз основу западноевропейского эзотеризма. Получается, что за “прогрессистским” пафосом просвещения стояла лишь смена мифологических парадигм, а отрицание “традиции” касалось исключительно отвержения католического, западно-христианского комплекса идей и мировоззрений.
      Из такого положения можно сделать один в высшей степени важный социологический вывод — структурализация общества по трем уровням, соответствующим “гиликам”, “психикам” и “пневматикам”, относится не только к гностическим сектам или оккультистским группам, но отражает фундаментальную типологизацию человеческих обществ, характерных для любой модели их устройства и любой идеологии.
      Легко проследить это тройственное деление в христианстве: ветхие люди (неверные, нехристиане и оглашенные), верные (христиане, принявшие крещение) и иереи (рукоположенные, посвященные в сан). Подчеркнем, что это не церковная, но антропологическая иерархия. Особенно строго такого взгляда на устройство общества придерживались первые христиане, жившие среди язычников и являвшиеся полным аналогом эзотерического и инициатического общества.
      Такая же картина свойственна исламскому миру, где профанами считаются “неверные”, посвященными в первой степени все, исповедующие шариат, а высшими посвященными — члены суфийских, эзотерических общин, “тарикатов”.
      Но такая чистая структурализация в рамках этих религий строго соблюдается только в том случае, когда религиозная община находится в чуждом контексте. После того, как религия распространяется на мажоритарные социальные слои и становится достоянием большинства, а не избранного меньшинства, как на первых этапах, иерархическая картина усложняется. Отныне религиозное большинство соотносится с первым уровнем, клир (в христианстве) или суфии (в исламе) — со вторым, а третий иерархический уровень соответствует особой избранной категории духовидцев. В христианстве это монашество, и особенно его исихастское направление, в исламе — особые избранные тарикаты, стоящие по ту сторону обычных суфийских братств (к примеру, такие, как “ишракийун” Сохраварди или последователи ибн Араби). В западном христианстве после раскола церквей в 1054 году внутренний эзотерический слой (“психики” и «пневматики») стал двигаться в сторону все возрастающей концептуальной самостоятельности, постепенно утрачивая укорененность в христианской католической доктрине. Обособление “эзотеризма” и вызвало постепенно появление антицерковных “инициатических” организаций, которые впервые проявили себя вовне в период Реформации, а затем предопределили развитие некоторых крупных течений в европейском масонстве. Эта секуляризированная, антикатолическая линия западно-европейского эзотеризма и стала архитектором современного общества и современного духа, заложила основы светского мировоззрения, рационализма, атеизма, материализма и других характерных тенденций современности. И несмотря на стремление просветительских сил деиерархизировать общество, утвердить принципы “равенства и свободы”, в конкретике социального устройства даже самых демократических и “прогрессивных” систем сказалась все та же традиционная иерархичность герметических орденов и масонских лож. И деление всех людей на профанов, посвященных и сверхпосвященных никуда не исчезло, перейдя на иной уровень и дав импульс новой стратификации социальных групп и управленческих элит. Эти соображения объясняют, почему мы не проводим строгих различий между профаническими, социально предопределенными “спецслужбами”, представляющими собой лишь второстепенный придаток такой светской и начисто лишенной сакральности вещи, как “современное государство”, и оккультными ложами и орденами, оперирующими, казалось бы, в совершенно иной среде и с совершенно иными реальностями. На самом деле, с типологической и социологической точек зрения, и спецслужбы и ложи суть явления одно-порядковые, “конгруэнтные”, типологически близкие. Не случайно в традиционных обществах такое сходство выражалось в практическом тождестве обеих структур: там эзотерические организации сплошь и рядом выполняли разведывательные и контрразведывательные функции (особенно схожие с тем, что в Новое время получило название “политическая разведка”). И наоборот, все представители элит, имеющие отношение к обеспечению безопасности общества или государства с необходимостью принадлежали к особым эзотерическим кланам и орденам.
      Так обстояли дела раньше, но точно так же обстоят дела и сегодня. Если на уровне внешнем, “обывательском”, в Новое время произошла радикальная и кажущаяся абсолютной смена интерпретационных парадигм (распространение атеизма, бытового материализма, скептицизма и т. д.), то на уровне элит и групп реального управления (особенно спецслужб) сохранилась удивительная преемственность с древними институтами и мировоззрениями, свойственными предшествующим стадиям социального развития. Уже на первом “конспирологическом” уровне интерпретационный “консерватизм” гораздо выше, нежели на нулевом, профаническом. А “пневматики” имеют дело вообще с надвременной реальностью, превышающей относительную канву человеческой истории.
      Между “эзотериками” и “сотрудниками госбезопасности” существует типологическое единство, социологически и психологически фиксируемое тождество интерпретационной логики, конгруэнтность аналитических механизмов и парадигм реализации конкретных оперативных заданий. Тайное тяготеет к тайному, “secret societies” к “secret services”. И спецслужбы и эзотерическая элита имеют дело не со сферой социальных следствий, но с областью социальных причин, а “причинный план” требует последовательной дифференциации в отношении профанического общедоступного уровня. И “посвященные” и “агенты” понимают искусственную, почти механическую природу поведенческого и ментального стереотипа масс, инструментальный характер их мнений и решений, фрагментарный, ограниченный и легко манипулируемый сектор их интерпретационных методологий. Поэтому на первом конспирологическом уровне возникает потребность прагматической редукции знаний о причинной области для большинства. При этом такая редукция, наряду с вытекающей из нее потребностью в “сокрытии информации”, не является злонамеренным своевольным выбором “элиты”, стремящейся держать массы в неведении, но основана на интерпретационном, гносеологическом неравенстве людей, на объективном различии “познавательных темпераментов”. Один человеческий тип (наиболее распространенный) всегда довольствуется фрагментарной информацией, обеспечивающей нормальное функционирование в узком социальном секторе (семья, дом, профессия, знакомые, самые общие представления о структуре доминирующего мировоззрения и социальном устройстве). Можно назвать это “индуктивным гносеологическим темпераментом”. Другой тип стремится получить представление о целом, обрести ключ к пониманию логики целого, и без этого он не представляет себе жизни. Такой гносеологический темперамент можно назвать “дедуктивным”. В традиционном обществе, основанном на принципах религии и сакральности мира (как человеческого — сакральность социума, так и нечеловеческого — сакральность космоса), человек дедуктивный вступает в орден, идет по духовной линии. В современном мире эквивалентом этой утраченной области (в том значении, которым она обладала при царстве Традиции) являются спецслужбы, также вводящие человека в закулисные сферы социального и мировоззренческого функционирования. Сходство задач и уровня, а также генеалогия происхождения из одного корня снова сближает между собой то и другое.
      Не случайно даже в атеистическом и доктринально материалистическом советском обществе сфера религии и оккультных лож находилась в ведении КГБ, равно как и область социально значимых научных дисциплин.
      В западном либеральном мире вплоть до настоящего времени связь спецслужб с миром оккультных обществ, сект и масонских лож была еще более очевидной. Западная элита никогда не отказывалась признавать значимость конспирологического уровня, тем более, что по традиции правящий класс либерал-демократических обществ рекрутировался преимущественно из масонской среды. Это вполне логично, если учесть, кому исторически принадлежит концептуальное авторство современной западной цивилизационной парадигмы.
      Если вернуться теперь к нашей основной теме, станет понятным отождествление кратополитического уровня социального устройства общества с типом “психика”, первой ступени посвящения в тайных обществах. Кратополитика как особая область интерпретаций и действий открывает перед человеком картину распределения сил на внутри- и внешнеполитическом пространствах, отличную от той, с которой имеют дело обычные люди. На уровне кратополитики действуют иные субъекты и иные закономерности, на первый план выходят иные силы и иные нормы. Это уровень, превышающий юридическую формализацию социальных или международных отношений. К примеру, на кратополитическом уровне в определенных случаях вполне оправдано насилие, нарушение законодательных гарантий граждан, начало войн, территориальная экспансия и т. д. Если аналогичные действия будут предприняты обычными гражданами, на них обрушится вся мощь юридического, социального и этического осуждения. Точно так же у “посвященных” есть своя этика и свои законы, свои нормы и свои критерии поведения.
      Для понимания уровня, на котором действуют спецслужбы (уровней кратополитики и геополитики), необходимо постоянно учитывать их типологическую близость структуре тайных обществ. Такое сближение позволит понять множество парадоксальных и темных страниц современной истории.
      Теперь перейдем к разбору того, что можно назвать кратополитической картой мира. Этой картой руководствовались и продолжают руководствоваться те, кто реально участвует в подготовке и осуществлении важнейших крупномасштабных операций, затрагивающих судьбы народов.

      Выше мы в самых общих чертах обрисовали геополитическую картину мира. Ее более детальное, прикладное рассмотрение приведет нас к кратополитической картине, которая является под-системой глобальной геополитики.
      Между двумя цивилизационные полюсами — осями талассократии и теллурократии — существует целая градация промежуточных пространств, играющих в геополитике подчиненную роль, но являющихся самостоятельными субъектами с точки зрения кратополитики. Вторичные и зависимые геополитические конструкции выступают как первичные и независимые оси кратополитики. Обрисуем бегло кратополитическую картину мира.
      В геополитическом пространстве Америки (включая Северную и Южную) однозначной стратегической и кратополитической доминацией обладают США. Будучи самостоятельным геополитическим субъектом, США являются и мощнейшим полюсом кратополитической сферы, жестко контролируя остальные страны. Конечно, некоторым номинальным кратополитическим весом обладают Канада, Мексика, некоторые страны Центральной и Южной Америки, но ни одно из американских государств не является самостоятельным стратегическим полюсом и не может претендовать на какую-либо реальную суверенность.
      И все же в узко региональном масштабе можно выделить несколько потенциальных кратополитических полюсов. Особенно важно подчеркнуть, что речь идет именно о потенциальных полюсах, так как доминация США на обеих частях американского континента остается столь масштабной и устойчивой, что даже в региональном объеме никакой самостоятельной политики у других американских государств быть просто не может (в отличие от многих государств Евразии). Потенциальные кратополитические полюса обретают свое значение в динамической картине, и их усиление и движение к кратополитической суверенности является в высшей степени желательной перспективой для евразийского геополитического полюса.
      Потенциальностью, о которой идет речь, обладают Канада, Мексика, Аргентина, Бразилия, Чили и Колумбия. Особым статусом обладает остров Куба, являющийся геополитическим форпостом Евразии у американских берегов и, следовательно, обладающий несравнимо большей свободой от гегемонии США, чем все остальные американские государства, даже те из них, которые многократно превышают по стратегическому потенциалу “остров свободы”.
      Куба, в некотором смысле, представляет собой “береговую зону” Америки, и успешно осуществленная социалистическая революция в этой стране была выдающимся геополитическим достижением Москвы за всю геополитическую историю Евразии. Впрочем, этому предшествовал гораздо более выгодная геополитическая картина, когда Россия контролировала Аляску и некоторые территории тихоокеанского континента. Продажа этих земель США в 1867 была абсолютно недальновидным, безответственным шагом, в котором отразилась крайнее геополитическое невежество Александра II и его внешнеполитической службы.
      Канада номинально управляется английской королевой и губернатором, но это — лишь дань формальной традиции. В конкретных политических вопросах эта страна совершенно не самостоятельна и полностью зависит от США. Усиление кратополитического потенциала Канады и повышение объема ее суверенности напрямую зависит от усиления связей с Европой, которые в Канаде все же более развиты, нежели в США, особенно с католическими странами и с Францией. Французский фактор в Канаде со значительным процентом франкофонов является сам по себе важным кратополитическим элементом, так как усиление позиций этого сектора в политике с необходимостью повлечет за собой ослабление стратегической доминации США и возможность начала самостоятельной кратополитической судьбы. Но вместе с тем, речь идет только о далекой и неопределенной возможности, поскольку в актуальной реальности Канада и ее силовые и разведывательные структуры остаются простым приложением к кратополитике США, являясь полностью зависимым от нее филиалом.
      Южный сосед США Мексика имеет две исторические кратополитические традиции — одна из них сопряжена с католико-испанским фактором, другая — со светским проанглосаксонским лобби, опиравшемся ранее на масонские структуры, а позже ставшем основой либеральных политических партий. Мексика является довольно развитым и масштабным геополитическим государством, с элементами, могущими стать основой для начального кратополитического суверенитета. Такой суверенитет имел место в историческом прошлом, когда доминация США еще не была столь тотальной. Движение в этом направлении может быть осуществлено несколькими силами — либерал-католическими кругами, некоторым церковными интегристами, левыми (“сапатистас”, “чиапас”), связанными с этническими пластами индейцев и некоторыми иными, более маргинальными, социальными группами. Следует обратить внимание на то, что потенциальная кратополитическая самостоятельность Мексики делает ее более сложным явлением, нежели менее масштабные страны Латинской Америки, где действовали промосковские силы и где можно было опереться исключительно на коммунистический, марксистский, искусственно созданный и поддерживаемый элемент. Следовательно, в геополитической стратегии Евразия должна была учитывать в данном случае более сложный ансамбль интересов и сил, который во многом противоречил довольно узким мировоззренческим позициям советской Москвы. Этот догматизм при реализации глобальной геополитической стратегии в мировом масштабе был одной из основных причин поражения СССР в “холодной войне”.
      Рассматривая кратополитическую картину в различных уголках планеты, мы постоянно сталкиваемся с этим же печальным явлением. Вместо того, чтобы использовать многообразие кратополитических возможностей в противостоянии евразийской Москвы атлантистскому блоку, мы использовали только те, которые соответствовали точно или, по меньшей мере, приблизительно ортодоксальным марксистским концепциям, отказываясь от многочисленных альянсов с силами сходной геополитической ориентации, но выступающими под иными мировоззренческими знаменами. Мексика и ее кратополитическая история в ХХ веке являет собой яркий пример того, как мировоззренческая узость препятствует эффективной планетарной геополитической стратегии.
      Евразии выгодно усиление любых кратополитических образований в сфере устойчивого влияния США, под какими бы идеологическими вывесками они ни осуществлялись. Любое — правое или левое, религиозное или светское, этнократическое или интернационалистское государство на американском континенте, имеющее минимальную стратегическую самостоятельность, Москва обязана была поддерживать и по возможности спонсировать, так как это напрямую способствовало ослаблению унитарных геополитических позиций США в мире.
      Все остальные страны Центральной Америки, кроме Мексики, не могут являться полноценным кратополитическим образованием, способным проводить самостоятельную политику даже в региональном масштабе. Особое место среди них занимают Никарагуа и Панама, населенные преимущественно индейцами и менее всего интегрированные в стратегический североамериканский блок. Они занимают ключевую позицию в территориальной структуре Американского континента, и за счет их стратегической центральности в определенной ситуации их земли могут иметь решающее значение в геополитической картине. На этом основан и пристальный интерес Москвы к этому региону, который, начиная с конца 50-х годов, стал приоритетной точкой приложения усилий советских спецслужб в Латинской Америке.
      Спускаемся южнее. Следующим важнейшим потенциальным кратополитическим полюсом является Колумбия.