АЛЕКСЕЙ ДУКАЛЬСКИЙ
      Полночный трамвай
      Я ехал в трамвае, - он не вздыхал тормозами и несся без остановок во тьме, - в последнем трамвае. За стеклами окон беззвучно мчались его и мои двойники, и меня, особенно поначалу, все подмывало проверить, не пошевелится ли невпопад со мною мое отражение справа или слева - одно из странных моих продолжений в ночном пространстве. Но я скоро забылся, приблизившись к стеклу: открылась мне ночь безоблачная, безлунная. Не было в ней утомительно-привычного, не было ничего: ни домов, ни деревьев, ни людей...
      Это был вагон с редкостно маленьким номером. Один из тех, полностью закрытых вагонов, которые появились когда-то в нашем городе, еще с ножным тормозом, - пневматика умела только двери захлопывать. С тех пор за его контроллером сидел один и тот же вожатый; до этого он ездил на старом полуоткрытом вагоне, ездил на нем до последнего, пока по приказу не пришлооь с ним расстаться, где-то наедине, за депо, и никто не видел, как все произошло. Но все знали, что нелегко было...
      Старели, списывались и умирали трамваи; забылись полуоткрытые, становились привычными новые, с мягкими сидениями, с пневматическим тормозом и уютным стрекотанием компрессора, а у этого вагона, который пережил всех своих младших братьев, был все тот же хозяин. Он не уходил, не менялся, даже болел редко.
      Переработав пенсионный возраст, он постарел резко и крепко; превратился, по крайней мере с виду, в довольнотаки дряхлого старика в чеканной маске морщин, с белыми остатками волос, почти беззубого и глуховатого.
      Во время езды, как рассказывали, он сидел сьежившись, с почти закрытыми глазами, упираясь боком в контроллер, и никто не мог понять, чего в странном состоянии его больше: бодрствования, дремоты или усталости. Одно было несомненно. Старик чувствовал свой вагон, как продолжение организма, как свое металлическое тело, в котором он - мозг; многие находили странным, что ездил он без единого приключения, даже без брака - нарушения графика на три минуты в одну или другую сторону. Что ж, вообще-то он ездил долго, так давно, что точно никто и не знал. Знали только, что еще до в с ex.
      И еще рассказывали мне, что больше на его вагоне с редкостно маленьким номером никто не ездит.
      Вот он, этот трамвай. И я, единственный пассажир в нем. Мы несемся, подчиняясь воле странного вожатого.
      И нет больше ничего вокруг: ни домов, ни деревьев, ни людей, Только изредка вокруг показываются огни. Побольше, поменьше... глаза оказались неспособными сообщать мне о толще тьмы, о расстоянии до них. Так бывает, если - почудится свет мечтой, или Несбывшимся...
      Огни притягивали взгляд неизвестностью, и она оборачивалась странной силой света. Словно это и в самом деле был властного чего-то зов, - и глаза блестели в ответ; им хотелось свободных чувств, чистых, как свет огней, хотелось унестись от изворотливости, вырваться из щупалец практического разума. А кто, словно в тесном воротничке, не безумствовал в своих знаниях, потакая полузадушенным мечтам, не умея вздохнуть вовремя?!
      Вагон дергался из стороны в сторону, будто хотел вырваться из рельсовой колеи; он, казалось, подскакивал на стыках, желая лететь, не цепляясь за рельсы; он поскрипывал и звенел, упиваясь свободой хода.
      Я вздрогнул от резкого щелчка, с которым открылась дверка водительской кабины... а может быть, от того, что старик, опрокинувшись со своего сиденья, вывернулся из кабины, и я увидел один его глаз: он был белый.
      Я вскочил, чтобы броситься к старику, но движение вагона резко замедлилось, зашипел и заговорил динамик:
      - Сходи, остановок больше не будет. Хватит... - невнятное бормотание закончило фразу.
      Громко хлопнувшись друг о друга, открылись створки дверей, .
      Оглушенный внезапным страхом, ничего не понимая, я подошел к двери и уставился на мелькавшую за ней полосу освещенного асфальта. Трамвай еще сбавил ход, опять резко, раздраженно и, как мне показалось, сердито. Я выскочил и, пробежав немного трамваю вслед, остановился.
      Вагон набирал скорость, несся как и прежде, громыхая и, казалось, подпрыгивая слегка на рельсах, несся единственным светом на ночной улице.
      Я знал, что трамвайные рельсы метров через сто круто поворачивают направо, в поперечную улицу, что прямо впереди их нет, там никогда не ходили трамваи.
      У меня оборвалось дыхание.
      Охваченный тьмой, я стоял и смотрел, как уходит трамвай.
      Уносится прямо, туда, где никогда не ходили трамваи.
      И усталый голос во мне шептал, как молитву, два слова: "Не верь, не бывает..."
      1969-1981